Мароня

Рассказ

Внучке Эллени-Мари

1

Когда-то на белом свете, давным-давно, жила одна маленькая девочка, которою все звали Мароней. На самом же деле её настоящее имя было - Людмила. Или, как говаривала её бабушка: "Люська, а ну-ка прекращай свои безобразия!" Мароня покорно прекращала баловаться, и сердечко её ёкало от предчувствия беды в виде шлепка или подзатыльника.

Девочка прекрасно знала из своего опыта, что обозначает, когда бабушка Федора сердилась, и потому стоя в углу, она мечтала о сером волке, который когда-нибудь придёт и  наконец-то съест её бабушку. Нет, Мароня не желала ей смерти, просто она знала, что обязательно потом явится охотник из сказки и освободит старушку.

Когда она была маленькой, у неё были совсем другие мысли о волке. Он был воплощением зла. Она по-детски лопотала своим родным, о том, что: "Волк плохой. Зайка бигает (убегает). Бизьяна (обезьяна) бигаит. Люля (Люся) бигаит. Киса не бигаит. Волк кусит кису...и нет кисы!"И при этом, она так трогательно и трагично разводила руками, и её огромные глаза становились влажными, что взрослые даже терялись от этой Люськиной философии.

Вообще-то, стоя в углу она всегда становилась Красной Шапочкой и начинала фантазировать, а уж фантазёркой Мароня была отменной, и все её жизненные горечи во многом были связаны именно с этим. Но не смотря на все треволнения, она оставалась верной своим любимым  фантазиям.

Почему же Люська оказалась Мароней? О! Это целая история. Два года назад девочка впервые услышала загадочное слово "маронен". "Маронен" - каштан по-нашему, но что такое каштан и с чем его едят Люся не знала, но таинственное слово запомнила навсегда.

 Иногда ночью, лёжа в своей небольшой кроватке, укрывшись простынкой (она любила укрыться с головой особенно если простыня свеже-выстираннная и тогда пахло зимою) и когда ещё к тому же светила полная луна...

Ох, что за прелесть тогда происходила вокруг - луна словно заглядывала в окно и улыбалась Люське и её мечтам. Голубоватый свет очарованный скользил по комнате и всё наполнялось какой-то таинственной и невыразимой силой.

Сердце девочки вдруг начинало биться сильней и сильней, и душа её становилось необыкновенно легкой, и вот уже, немея от восторга, Мароня полностью растворялась в своих мечтах.

 Вот тогда-то и превращалось слово "маронен" в страну Марония. Где она становилась прекрасной принцессой. Там никто не ругался и не  дрался. И все ужасно любили её и дарили ей просто так всякие вкусности и игрушки.

А уж как она хотела "иёшнюю" (т. е. её - свою собственную) куклу, об этом знает только подушка да луна. Но само главное, страна была только Люськиной. Она принадлежала только ей одной.

Девочке очень хотелось поделиться с кем-нибудь своим счастьем, ведь оно переполняло её сердце, и желало обязательно вырваться наружу. В глубине души Люся понимала, что лучше было бы промолчать, но...

Бабушке, как всегда не до неё - хозяйство, и она тут же отмахнулась от этой чепухи: "Надо же, чего  выдумала! Ну, Люська! Земля Марония! Да таких-то  стран и в помине нет. Лучше бы взяла веник да подмела хорошенько. Вон сколько грязищи понатащила своими сандалетищами."

Дворовые ребятишки сразу сказали ей, что всё это враки и стали дразнить её "Мароней."Вот так и прижилось-прилепилось к ней это прозвище.

Время шло, и Люська немного подросла: ей стукнуло семь лет.

Девочкой Мароня росла самой обыкновенной. Вздёрнутый носик в "конопушках". Русые волосы, сплетённые в вечные две косички - великий соблазн всех мальчишек двора!.

Тонкие губы, которые она почти всегда кусала своими перламутровыми зубками. Между двумя передними - была довольно-таки большая щелка, но она не портила лица, а лишь добавляла ему какую-то особую прелесть, да огромные, впол-лица (зелёные кошкины) глаза, делали Мароню какой-то загадочной и странной.

Как говорила баба Федора: "Ты, Люська, не от мира сего. Сирота Божия! Ни мамки, ни папки и всего то богатства в тебе, разве что, твои глазищи!"

Мароня не всегда была сиротой. Когда-то и она жила как все с мамой и папой, но потом, они куда-то пропали-подевались и девочка осталась жить одна с бабушкой.

"Ты моё наказание Божие, Люська. Эх, видать за грехи мои тяжкие, сподобил меня Господь.": выговаривала она внучке, но при этом целовала её в лоб.  Старушка была женщиной в теле, с маленьким носом-фасолиной, непропорционально-большими глазами непределённого, какого-то серо-голубого цвета, с седыми, гладко зачёсанными волосами, повязанными цветастой косынкой.

" Это меня папаша с мамашей наградили такой вот убогой улыбочкой,- отвечала  баба Федора на чей-нибудь вопрос: не случилось ли чего-нибудь? - на самом деле, женщина я боевая!"

По-своему, она конечно любила Люську, но старалась держать её в строгости. "А чтоб не выросла лиходейкой, как её непотребная мамка!" (Непотребная мамка была её родною дочерью и поэтому говоря это, она частенько смахивала набежавшую слезу уголком косынки и жалостно  вздыхала при этом.)

Да и шибко волю своей внучке старушка не давала. Если что по хозяйству - будьте любезны! (не барыня!) и посуду помыть и пол подмести да и постирать по мелочам могла Мароня.

Делать что-нибудь по хозяйству девочка не очень-то и любила, так как считала, что она не Золушка, а заколдованная принцесса, и сейчас она просто Красная шапочка, а по-просту говоря - Люська по прозвищу Мароня. У неё действительно была потрёпаная, видавшая виды красная, но ещё довольно-таки сносная беретка, которую девочка носила постоянно,  а так же - старенькое ситцевое платьице, но добротно сшитое (по синему фону белый горошек) да жёлтые поношенные сандалеты.

Худенькая, словно тонкая осинка, Мароня выделялась среди румяных девочек её двора. "Как только в тебе ещё душа то держится? - спрашивала бабушка, - вроде бы по миру не ходим, не побираемся. На пенсию живём славу Богу!"

Жили они не богато, но и не голодовали. Вот только игрушек у Марони - раз два и обчёлся! Старая-престарая (ни "еёшняя") кукла Вера. Цветные карандаши и толстая "общая тетрадка". Да ещё книжка сказок, перелистанная и пересмотренная Люськой до дыр.

Иногда баба Федора читала внучке книжку, и она, затаив дыхание, слушала истории о бедной и славной Золушке; маленькой, но храброй Красной шапочке и прелестной умнице Белоснежке и её верных семи гномиках и другие замечательные истории.

Там были ещё и картинки, раскрашенные карандашами. (Мароня, высунув свой маленький язычок, старательно, каждый раз любуясь своей работой, давно уже раскрасила их.)

Но бабушка редко читала ей эту таинственную книгу, полную приключений и фантазий, но Мароню  это уже не сильно огорчало. Она знала их наизусть.

Люська пробовала пару раз заикнуться о новой кукле. (Старая  была не её , а кем-то отданная давным-давно - чужая! А ей хотелось именно свою, и ничью больше.)

Но бабушка в корне пресекала любые поползновения Марони на пустяшные траты и неизмено отвечала: "Не в игрушках счастье, Люська. У меня, например, небыло никаких кукол и - ничего, как видишь - до старости дожила и, как понимаешь, вполне приличной бабусей."

Старушка лукавила, конечно, и она, когда была маленькой, игралась в куклы, но хозяйство... И действительно – домашнее хозяйство требовало денег и Мароня понимала, что без него, без хозяйства, не прожить на этом белом свете. Поэтому частенько таскала из кухонного стола - ложку и вилку.

Были унеё любимые: серебряная чайная ложечка и вилка с обломанной костяной ручкой. Стащив их потихоньку от бабы Федоры, она усаживалась на потресканный от времени подоконник  и самозабвенно начинала играть с ними.

О, тогда происходило чудо! Ложечка с вилкой - оживали! Они приобретали собственное бытиё! (Милая, милая Мароня, ты сама того не подозревая становилась волшебницей.)

Серебряная ложечка превращалась в принцессу, а вилка с костяной жёлтой ручкой – в принца из далёкой, таинственной и такой желанной страны Маронии. И уже не она говорила за них, а они сами начинали разговаривать между собой.

 Лицо девочки начинало светиться; огромные глаза наполнялись влагой и искрились; на тонких губах играла счастливая улыбка... и мир за окном преображался: всё приобретало какой-то иной смысл, иную гармонию.

Узкий неумолчный арычок превращался в могучее синее море. Простыни на бельевой верёвке - в белые летящие облака. Рваный башмак - в парусник, а чирикающие воробьи - в чаек. Её любимоё вишнёвое дерево становилось, той самой страной Маронией, куда так стремились все её чувства и мысли.

Огромное закатное солнце садилось за обветшавшие дома, и... всё наполнялось какой-то неземной красотой. Матовая черепица вдруг густо краснела; шероховатые стенки домов играли светом, будто драгоценные рубины; в окнах переливался океан оттенков от нежного-малинового до тёмно-багрянного цвета.

Волшебные вечера! Люське хотелось тогда, объять весь этот несказанный мир природы. Каждый листочек, каждая веточка, каждая птичка, каждая букашка, каждая собака и кошка и каждый человек были так дороги ей в эту минуту, что сердечко её сжималось от какого-то неведомого ей восторга... Душа девочки ликовала!

Иногда она плакала (сжимая в руках своих "принца" и "принцессу"), от недоумения - почему же люди обижают друг друга? почему столько хмурых людей вокруг? почему столько злобы?

Ведь это так просто - быть добрым,  ты только погляди кругом хорошенько и внимательно - сколько прелести вокруг, сколько изумительного света и если бы она могла хоть как-то поделиться её радостью, то она бы, ни капельки не сомневаясь, отдала бы все свои тайны, все свои мечты, просто так, ни за что.

 (Откуда в ней, в её маленьком тельце - был столь мощный заряд любви к красоте и добру? Кто вместил в Люську столь великую мечту? Кто дал ей способность преображать суетную обыденность в материю сказки? Откуда эта невозможная вера в добро? Это тайна тайн, и никаким учёным, никогда не разгадать её!)

Играя и мечтая, Мароня забывала обо всём на свете и, конечно же, вовремя не возвращала на место серебряную ложечку и вилку с костяной ручкой, бабушка сердилась и ругалась и ставила её в угол (она не любила непорядок и всеми силами приучала Люську к порядку.)  Вот тогда-то Девочка думала о волке, который придёт и освободит её от наказания.

Баба Федора ворчала: "Ишь, чего удумала - с ложками да вилками играть! Ещё глаз себе выколешь, а кому ты тогда, Люська, будешь нужна? Лёшке своему? Только он дурачок и женится не может-то по своей дурости. Вот и останешься старой девой! Да и принцев с принцессами в нашей стране давно уже нет. Славу Богу повывели их, как клопов... А чтоб не сидели у народа на шее! Вот так-то, милочка!"

"Милочка" насупившись, тихо стояла в углу и только отчаянно шептала: "Есть... есть... есть!"

"Ну девица! Ну красавица! Ох и упрямая. Вот характерец. Будет ведь стоять пока не выпустят. Ну стойте, стойте Людмила Александровна! Тренируйте характер. В жизни-то оно всё пригодится!"

Во дворе где жила Мароня с бабой Федорой ( Феодора! - вот как правильно говорить надо, - торжественно произносила старушка и поднимала свой заскорузлый палец.) жил также местный "дурачок" Лёшка Ивушкин.

Ему было лет двадцать, но росту маленького; небольшая голова, посаженная на короткую шею, казалось огромной; глаза - прозрачные, чистая лазурь и с такими длинными пушистыми ресницами, что ему завидовали все без исключения местные девицы-красавицы.  Рот с толстыми губами в вечной "идиотской" улыбке, как говаривали его недоброжелатели, да нос уточкой.

На спине коробился горб, поэтому у него одно плечо было ниже другого, оттого-то и ходил неуклюже подпрыгивая, будто птица - подранок. Разговаривал редко, словно нехотя при этом совершенно не умея склонять глаголы и называл Мароню - Марыня. Кто-то научил его приветствию кубинских революционеров: "Салюдос камарадос!" и теперь он всем кричал ещё издали своё любимое "Здрасте!" на испанском языке.

Лёшка был слаб умом, но сердце у него было широкое: любил всё - и каждую травинку, и каждую букашку, и небо над головой, и землю под ногами (Бывало - плакал, если кто-то просто так сшибал палкой какой-нибудь невзрачный цветок, или - обычно подвижный, он мог часами сидеть не шелохнувшись, чтобы не вспугнуть божью коровку, севшую ему на руку).

Голуби почти всегда сопровождали его. Он их подкармливал, делясь с ними своим скудным завтраком, обедом или ужином, состоящим порою из одной черствой горбушки чёрного хлеба. Но добрая душа - Ивушкин делился не раздумывая и нисколько не заботясь о себе. Он радостно смеялся, когда важные птицы садились ему на широкую ладонь и клевали крошки. Лёшка, сияя от счастья, выпевал: " Птичка - харашо! Птичка кушать! Лёшка не жалко!"

Во дворе к нему все давно привыкли и уже не так часто обижали его - он стал, как бы даже достопримечательностью двора: женщины, жалея, подкармливали, кто чем мог, а  мужики , хоть и посмеивались над ним, всё же если нужно было, дружно вставали на защиту Лёшки.

"Наш ведь, и защитить-то его окромя нас некому" - говорили одни. "Да! Да! Это точно! И не говорите!"- подверждали другие."Мало того, что дурачок, так ещё вдобавок - сирота казанская!" - вздыхали третьи.

Лишь порою, мальчишки дразнили нескладного парня и задирали его, вот тогда-то, словно взъерошенный воробышек Мароня кидалась на помощь Лёшке. Всем своим  маленьким, но пылким и так остро чувствующим несправедливость, сердечком, она жалела и по-своему любила Лёшку Ивушкина.

Они были большими друзьями. У Марони как-то не сложилась, не заладилась дружба с дворовыми ребятами. "Слишком уж задавака и чокнутая со своей Маронией! Одним словом - Мароня!" И постепенно она осталась одна.

Для мальчишек она не представляла никакого интереса, разве что косички, а девочки играть с ней не хотели - много чести для заморыша! Вот они и подружились: Люська-Мароня да Лёшка "Дурачок".

Это была странная пара, семилетняя девочка с удивительной и странной мечтой, и двадцатилетний парень, горбатый и некрасивый, но с черезвычайно доброю душой и чистым сердцем (Господь обычно если ума не даёт, то души отмеривает с избытком на десятерых, а то и на все сто человек).

О, у них всё было серьёзно! Настоящая дружба без предательства илицемерия, да они оба и не знали таких слов. Три тайны очаровали их. Три тайны, которые они доверяли друг другу безоговорочно. Никто не знал и не догадывался, что Мароня и Лёша связаны между собой самым заветным, что у них было - мечтой! А мечтать они очень любили.

Обычно говорила девочка, а парень только кивал своей нескладной головой и улыбался, видя сияющие огромные глаза своей подружки, иногда вставляя несколько слов-восклицаний.

Первая тайна заключалась в том, что они обязательно поженятся. Потому-что принцы и принцессы обязательно в конце сказок женятся. То, что они были принц и принцесса, - это была вторая тайна. Их просто заколдовала злая колдунья и на самом деле они ни какие не маленькая худосочная девочка и  горбатый "дурачок", а самые что ни на есть настоящие королевские дети.
 
И третья тайна - конечно же, счастливая страна Марония. Та страна, которую открыла в своём сердце Люська и подарила её своему единственному другу Лёшке.

Однажды Мароня увидела сказку по телевизору "Город мастеров". Где среди героев был и горбатый метельщик Караколь. Она запомнила, что ему говорила бабушка Тафаро: "Это не горб у тебя,  а нерасправленные крылья за спиной. Придёт время и превратится твой горб в сильных два крыла, и Вероника станет твоей женой."

А от своей бабушки, она услышила, что есть такие врачи-хирурги, которые делают чудесные операции. Вот бы твоему Лёшечке таких - мигом бы выпрямили да только что толку: мозги то ему никакой врач не выправит, да и денег много надо, а где их брать дурачку? На паперть идти? Да ведь у нас и церквушки захудалой и то нет!"

Мароня пропустила мимо ушей замечание бабы Федоры, насчёт "дурачка" и "мозгов" Ивушкина, а вот фразу о врачах запомнила.

Этой лунной ночью, она долго не могла уснуть. Всё думала-гадала, что же ей, Люське, делать? Ведь у неё как раз и было много денег - почти что рубль! Почти - это неполный рубль без десяти копеек.

Она потихонечку копила себе на новую куклу. (Для неё, не видавшей никогда больших денег, сумма в один рубль была фантастической и огромной, на которую можно было купить - всё! По крайней мере  - куклу - это точно!)

Сначала Мароня думала о кукле Ассоль. После фильма "Алые паруса" о другом имени для своей, "еёшней" куклы и речи быть не могло. Девочка, как завороженная, смотрела эту удивительную и светлую картину. Ей так понравилось имя Ассоль, что уже не за что не хотела с эти именем расставаться.

Себя же, после того, как она станет принцессой, Мароня назовёт... Правильно! Угадали! Конечно же - Вероникой!

Куда же она без своего верного рыцаря, без своего милого принца Караколя, без своего Алёшки Ивушкина! Девочка скорей бы согласилась  умереть, чем оставить его одного.

Сначала она решила, что отдаст деньги ему на операцию. (Люська представила, как он обрадуется. У неё даже слёзы навернулись на глаза – так ей хотелось, чтоб её Лёшка был счастлив... Но потом...мысли о кукле Ассольке заглушили мечты о врачах... Нет! Лучше она начнёт копить ещё один рубль для Лёшки, и этот рубль уж точно достанется ему...

 Нет! Они вместе будут собирать денежки, но хранить их будет она - Мароня, потому-что у него ничего долго не задерживается. Если попросят, готов отдать последнюю рубашку.

"Ну чисто дырявое решето! - вывела о нём свой вердикт баба Федора. - Да потомучто  балда твой Лёха! Горе луковое! Не давай ты никому свои кровные, нет ведь отдаст копеечку и ещё рад будет, что взяли! Э-хе-хе."

И уже засыпая, счастливая Люська, (от-того что нашла верное решение!) всё-таки ещё шептала в своё оправдание:

"Мы обязательно накопим, вот увидишь, Лёша, накопим!...ты уж прости меня...я... подлая... но...ты же знаешь, как мне хочется моёшнюю куклу...новую и ничейную больше...Лёшенька, ведь куклы в магазине, как птички пойманые в клетке...их нужно покупать детям, чтобы они могли с ними играть...им надо свободу покупать...понимаешь?..»

Люськины глаза закрылись, и уже сквозь навалившуюся дремоту она всё ещё шевелила губами, и можно было различить некоторые слова: "Понимаешь... Верка... да у неё и лица то нет... как же... с ней... и поговорить-то нельзя... безортовая... Лёшечка... милый... прости... ты же добрый... ты поймёшь... пожалуйста..."

Утром Мароня, чуть свет, была уже на ногах. Ей нетерпелось поведать своему верному другу новую тайну. Теперь-то она знала наверняка, что сможет помочь избавиться ему от его горба. Вот только... купит сначала себе новую куклу Ассоль.

Бабушка Федора давно хлопотала у плиты, где, начиная посвистывать, закипал весёлый, зелёного цвета, эмалевый чайник, и шипела недовольно на чугунной сковороде яичница, которую девочка не очень любила. Но сегодня яичница пахла изумительно! Она пахла рождением новой тайны! Старушка с удивлением смотрела, как внучка уплетает глазунью.

- Да не торопись ты так! Вот наказание-то моё! Люськ, аль навострилась куды с позаранку, а? Всё не наговоришься со своим Лёшечкой! Всё не намилуешься! Вот смотри, пожалуюсь куды надо, и поминай твоего Ромету, как звали!

- Не Ромету, а Ромео.

- Ну, ну! Поучи ещё свою бабушку щи варить! Ишь, грамотная!

 Мароня только сверкнула на неё своими глазищами, но не зло, а как-то озорно, она знала, что бабушка говорит это так для порядка, на самом деле старушка по-своему любила Лёшку: за его готовность помочь, за невиданную щедрость души, за ласковое сердце ко всему живому.

- Ну беги, беги. Чай, не дождется Ромета ласточку свою. - Баба Федора вздохнула вдруг тяжко. - Господи! Чудны дела Твои!

Лёшке Ивушкину Люську она доверяла безоговорочно, потому-что знала, неспособен тот на зло, а тем более, что-то худое сделать Мароньке. Люська, ещё дожёвывая на ходу,  мчалась уже к дверям. Быстро нацепив сандалеты и нахлобучив беретку на голову, она уже хотела выйти, но тут бабушка, вспомнив что-то, остановила внучку.

- Вот старая, совсем забыла окаяная! Я же хотела дать тебе сегодня  маленько денежек! Она достала старый носовой платок, служивший ей кошельком, развязала его и покопавшись вынула оттуда десять копеек.
- На, держи!

Люська, не веря, свалившемуся невесть откуда счастью,  вернулась.

- Ой бабушка, да какая же ты у меня... -  у неё не хватало слов, чтобы выразить свою радость, -  прелесть!

Она взяла бабушкину руку, прижала  к своей щеке, и вдруг повинуясь щемящему порыву, идущему прямо из глубины её маленького сердца, поцеловала её и убежала...

А за столом, закрыв лицо ладонями, плакала баба Федора, даже не удивившись внезапному желанию заплакать. Просто, накатившаяся печаль за Люську, легла на сердце, вот и покатились слёзы-капельки по морщинистым щекам.

2

А Мароня? А Мароня была уже во дворе, где возле старой и раскидистой ивы, на заветной скамейке, ждал её Алёшка Ивушкин. Он счастливо улыбался, его Марыня, его королева подходила к нему какая-то таинственная и даже немного незнакомая, только глаза её сияющие да улыбка на тонких губах выдавали прежнюю Люську.

В кулачке она сжимала спичечный коробок с монетками (целый рубль!) держа руку у самомого сердца.

- Марыня! Где ты быть? Лёшка один!- Ивушкин улыбнулся. - Моя думать, ты не приходить совсем.

А вокруг него вовсю кружились его друзья - голуби.  Они садились к нему на голову, на плечи, на горб. Он сам становился похожим на огромную птицу.  (Вот так, наверное, выглядел голубиный бог, в те ещё древние времена, когда богов было много и они не стеснялись гостить на земле нашей грешной.) И когда девочка подошла к парню, птицы потеснились, а потом и вовсе улетели туда, где небо взирало с улыбкою на мир божий. Люська махнула рукой, буркнув  тихо.

- Привет! - Она волновалась тому, как её Лёшка примет известие о новой кукле Ассоль? Присела рядышком и посмотрела на него виноватым взглядом. Он чувствовал, что его Марыню что-то волнует и мучит. Ему хотелось как-то ободрить подружку.

 - Марыня - ты  добрая!

Люська встрепенулась, взглянула на него пристально и поморщилась. Лёшка повторил ещё раз, улыбаясь.

- Марыня добрая. Марыня красивая.

Нет, она поморщилась не от того, что он ей сказал это, а от того, что она знала - на этот раз - никакая она не добрая, потомучто вырешила в свою пользу. Но ...ей так хотелось куклу Ассоль!

 Закуток, где была заветная скамеечка, находился возле старого забора. С правой и с левой стороны стояли деревянные сараи, построенные из побочного материала: досок, горбыля, фанеры, кусков шифера и толи. Возле самого забора росла раскрасавица вишня. Шелковистая кора, точённые листья, и начинающие алеть крупные ягоды. Иногда ветер трогал листву вишни, и она шелестела о чём-то о своём заветном.

  Забор был давно уже поредевший, с торчащими ржавыми шляпками от гвоздей и с зияющими дырами от вырванных с мясом досок.  За ним рос густой кустарник карагач, неведомо откуда взявшийся здесь. И завершала всё это пыльная проселочная дорога, редко нарушаемая одинокими машинами и повозками. Позади дороги длились нескончаемые огороды. От одного из сараев тянулся проволочный забор-сетка, когда-то заканчивавшийся калиткой, погибшей смертью храбрых в борьбе за своё существование с местными мальчишками.

В этом маленьком дворике  росли также совсем ещё юные рябинка по прозвищу - Маринка и клён - Серёжка. Тишину заветного местечка нарушали порою вездесущие куры во главе с их хвастливым атаманом петухом, да кошки, которые, как ведомо всему миру - гуляют везде и сами по себе.

- Марыня - добрая. - ещё раз повторил Ивушкин и посмотрел на Люську влюблённо. Она встала и заходила от волнения перед ним взад и вперёд, подыскивая нужные слова, чтобы обьяснить ему её желанную тайну.

- Лёшечка милый! Я узнала такое, что тебе очень понравится. Понимаешь, бабушка сказала, что есть где-то такие врачи (хирурги называются), которые делают операции всякие. Они и тебе могут сделать её. Тогда ты, словно Кароколь,  освободишься от горба, и никто уже не посмеет дразнить тебя..."
 
Парень закачал головой в знак согласия: "Лёшка понимать. Лёшка тоже рада, - он радостно взглянул на неё, - Ты хорошая." Люська вздохнула тяжело.
 
- Только знаешь,  для этого  деньги нужны – много денкг. У меня... - тут она запнулась и покраснела и продолжила тихо, -  есть,  но...

У  Лёшки округлились глаза.

- Есть?

Девочка потупилась, ей стало невыносимо стыдно от того, что ей самой срочно нужны  эти злополучные деньги, ведь без них не освободишь куклу Ассоль, и теперь ей как-то надобы разъяснить это своё но!

Парень наклонил голову и исподлобья, как-бы поддерживая её, улыбнулся ей.

Мароня вздохнула, делать нечего, нужно объясняться.

- Понимаешь, - она тронула его за руку, - у меня есть как раз целый рубль... бабушка сегодня утром добавила мне десять копеек...было девяносто, а теперь - рубль...но... - Люська замолчала на некоторое время, поправила беретку и решительно продолжила.

- Куклам тоже надо дружить.  В игрушечном магазине есть одна, зовут её Ассоль. Она так ждёт меня...нас. Ей так хочется уйти на свободу из магазина, но за это...тоже надо платить и тоже целый рубль... и с тобой ей хочется подружиться... ведь Ассоль не виновата... что я такая...  подлая!

Лёшка сначала с удовольствием важно кивнул головой, но потом, как-бы опомнившись отрицательно завертел ею.

- Марыня нет подлая. Лёшка понимать. Ассолька хорошая.

Мароня вздохнула свободнее.

- Ты у меня замечательный... - Но неожиданно для себя самой покраснела, - ты наверное не совсем правильно... понял меня ... чтобы она была, нужно купить её... ну Ассоль... как раз, Лёшечка, за целый рубль, - она вопросительно и выжидающе посмотрела на друга, - ты... не обидишься? А для тебя мы потом обязательно насобираем вместе новый рубль, ладно?"

Лёшка давно уже, каким-то наитием, смекнул, что хотела сказать ему Люська и как важны для неё эти несчастные деньги. А для него совсем было не страшно остаться  навсегда со своим горбом, зная, что вот, она - его Марыня, его принцесса будет счастлива! Он уже всем сердцем любил куклу Ассоль.

Мароня перевела дух: « Лёшка, я так рада!"

А для него радость Люськи была важнее всего на свете! Да он готов собирать денежки для  неё сколько угодно. Конечно и для себя бы Лёшка не прочь собрать, но он знал, что и этот рубль и другой он всё равно отдал бы, если бы ей вновь понадобилось, да ещё и с превеликим удовольствием. Лишь бы счастьем светились Люськины огромные волшебные глаза. Лишь бы улыбалась она ему.

- Нет Лёшка - рубль! Марыня -  рубль! Ассолька плакать! Ассолька Марыня любить! - От нахлынувшего добрых чувств, от какого-то щенячего восторга Ивушкин чуть не задохнулся.  Но парень всё равно чувствовал себя немного виновато: не обидел ли её он словом, зная всё своё неумение правильно говорить, правильно выразить мысль.

Люська встрепенулась, не ослышалась ли она? Правда ли ей  показалось, что Лёшка не обиделся и даже рад как-будто? Ивушкин потверждающе кивал своей нескладной головой.

Мароня подошла к скамейке и присела к нему.

- Лёшка – какой ты добрый и замечательный! Ты мой самый лучший и настоящий друг на свете! Лёшечка! - Она погладила его ласково по руке, потом с очаровательным лукавством поцеловала  щёку парня.  Знак благодарности.

Лёшка заулыбался, как малое дитё и зарделся маком. Он прямо замлел от счастья: что ему какая-то операция на горбу, когда на щеке горит поцелуй его Марыни! Его королевы! Для него высшим наслаждением да пожалуй и смыслом его существованья была радость, написанная на этом «в конопушках», нежном лице девочки.

А в это время: за ветхим забором, стоя за густым карагачом, наблюдал за ними человек. Странный незнакомец. Этому человеку было лет сорок. В сером костюме, белой рубашке, чёрных туфлях и соломенной шляпе. Лицом он был никакой: самым выдающимся на этом лице были чёрные очки.

Незнакомый мужчина внимательно и с интересом слушал, о чём они говорили. Он уже несколько раз тайком выглядывал и вынюхивал, что-то вынашивая в своей  голове. Сегодня он решился – пора!

Взяв в руки трость,  набалдашником которой служил чёрный камень в форме квадрата, одёрнув костюм и поправив шляпу, он направился к Мароне с Лёшкой. Обогнув сарай, мужчина вошёл в закуток.  Он уже решился на что-то  и был себе на уме.

Люська с любопытством, а Лёшка с удивлением посмотрели на него. Кто такой и что он за человек, и что ему от них нужно?

Некто остановился, осмотрелся: нет ли чего подозрительного и, важно работая тростью, зашагал к ним.

3
 
Подойдя поближе, он остановился перед Люськой-Мароней, низко и торжественно поклонился и важно произнёс.

- Ваше Высочество, я  великий посол Его Величество Короля Марона II, прекрасной страны Маронии, герцог Мальтуанский приглашаю Вас Принцесса Вероника посетить его королество! Причём, если изволите –  немедля! - Он замолчал. Его бледное лицо окрасилось багрянцем: было заметно, что он волновался.

Мароня остолбенела. У неё сошёл с лица румянец, и открылся рот. Она смотрела на незнакомого человека во все свои огромные глаза. У неё даже дыхание остановилось на мгновение. Ей казалось, что всё это только сон, что это просто невозможно! Нет, она, конечно, не сомневалась ни на минуту в том, что есть такая страна, но...

Лёшка же Ивушкин исподлобья посмотрел на него, на этого "дядьку." (Он так уже окрестил незнакомца.) Лёшке он решительно не понравился. Особенно его чёрные очки. Ему казалось: человеку хорошему нечего скрывать, тем более свои глаза.

Его ни капельки не оскорбило и не обидело обращение "дядьки" только к Мароне, потому-что всё что касалось его королевы, не подлежало никакому сомнению, но здесь он вдруг почувствовал беду. Лёшкина душа возмутилась, и парень промычал что-то невразумительное.

"Дядька", даже внимания не обратил на это странное "Салюдос камарадос". Он снова величественно поклонился Мароне и властно произнёс:

- Ваше Величество, промедление смерти подобно. Решайте же скорее. Время не ждёт. - Взяв свою трость в левую руку,  незнакомец протянул правую Люське. - О, прекрасная Вероника, вот Вам рука моя, как залог доверия. Позвольте сопроводить Вас к карете, которая дожидается нас на просёлочной дороге.

Мароня  привстала и сначала нерешительно протянула свою тоненькую руку, но ей так хотелось чуда, что даже стало больно на душе, и уже смелее ладошка её легла в широкую  ладонь Герцога Мальтуанского.

Она с надеждой и без страха взглянула на человека, который, вот сейчас, через мгновение - перенесёт её, Люську, в ту страну, взлелеянную, выстраданную ею! Нет, просто так не пойти, не поехать туда, было бы предательством по отношению к своей мечте!

Милая моя Мароня забыла про всё на свете и про своего "Ромету" - Лёшечку Ивушкина и свою бабушку Федору,  слишком велик был соблазн оказаться там, где она знала всё.

Она зашагала вместе с незнакомцем к выходу. Лицо её светилось блаженством от предвкушения чуда.  Счастье от встречи с самым заветным, что у неё было, переполняло Мароню. Скорей! Скорей!

Но тут случилось непридвиденное - Лёшка неуклюже соскочив  со скамейки, нескладно подпрыгивая, подошёл к Люське с незнакомцем и вдруг схватил девочку за руку и как-то тихо проговорил:

- Марыня не ходить! Марыня - больно! Дядька плохой! Дядька врать! Марыня не ходить!

Девочка дёрнула рукой, но Ивушкин крепко вцепился в неё. Незнакомцу пришлось остановится. Чёрт возьми! Непредвиденные обстоятельства! Но просто так без боя он не сдастся, и посмотрел грозно на мешающего ему идиота горбуна.

- Молодой человек! Соизвольте отпустить принцесу и дать нам пройти!

Но молодой человек только свирепо взглянул на него и ещё крепче вцепился в Люську.

- Дядька - плохой... Марыня нет ходить... Марыня нет больно.

И тут Люська потеряла голову от возмущения.

- Пусти, Лёшка! Пусти, сумасшедший! Мне же больно! - Её рот скривился от боли, ей действительно было больно. С одной стороны тянул Ивушкин, а с другой -незнакомец не выпускал её руку.

Но мужчина отпустил внезапно руку Марони. Какая-то мысль созрела в его голове. Он усмехнулся и пристально посмотрел на горбатого парня.

Алёшка ещё сжимал ладошку подружки, и она переводила  взгляд то на "герцога", то на Ивушкина. Люська чувствовала, что если она сейчас не предпримет что-нибудь срочно,  незнакомец просто-напросто уйдёт и исчезнет навсегда,  и прощай тогда её великая мечта.

А её принц всё продолжал, как заведённый,  мычать своё:  дядька плохой, Марыня не ходить, Марыня  нет, больно.

Незнакомец вдруг повернулся к ним спиной и шагнул к выходу, но как-бы передумав, остановился, обернулся в полоборота и опершись на трость,  сказал:
 
- Ваше Высочество, я бы хотел  ещё раз воспользоваться моим терпением и предложить Вам, принцесса Вероника, посетить нашу прекрасную страну Марония. Миледи, у вас есть ещё несколько минут, решайтесь! Могу только добавить, Ваше Высочество, что Король будет весьма огорчён Вашим неприбытием.

Он замолчал. Лицо его было белым и холодным, лишь только улыбка, вернее, её подобие, передёрнуло губы. Незнакомец решил сделать ставку на детскую психологию и ему это удалось.

Волна злобы, той которая приходит внезапно, одурманивая все мысли и чувства, захлестнула Мароню, и уже не отдавая отчёта своим словам, она закричала на Лёшку:

- Ты сам плохой! Ты просто завидуешь мне... потому что не тебя позвали, а меня! Это я - принцесса! Это я - Вероника... Это моя страна! Я сама её придумала! Отпусти! - И вдруг она выдохнула: - Дурак! Дурак! Злючка горбатая! Я тебя ненавижу!

Как, в какое мгновение, всё то, что было в ней хорошего, исчезло и те дурные качества, которые есть в каждом из нас, ощетинились и встали на дыбы? Она даже в лице изменилась! В нем не было уже той наивной и доверчивой прелести ребёнка, а появилось, неведомо откуда, то, что огрубляет да и вовсе делает человека подлым и гадким.

Лёшка не ожидал от своей королевы таких слов. У него задёргались предательски губы и на глазах сверкнули слёзы:

- Марыня не ходить! Дядька плохой! Он делать Марыня больно! Не надо Марыня Больно! Лучше Лёшка больно!

Люська почувствовала себя отвратительно. Она больше не кричала на него, а только тихо шептала Лёшке, пытаясь выдёрнуть свою руку из его ладони.

- Я не думала, что ты такой. Я думала, ты- лучше.., что ты понимаешь меня! А ты любишь только себя одного. Я не хочу больше с тобой дружить! Не хочу!

Её плечи бессильно опустились: как она устала! Как мог он, лучший друг, не понять, не пустить!? Туда, в сказку, в мечту,  которую она выстрадала и так щедро с ним поделилась? Как так могло  случиться!... Отчего?... А он всё-таки предатель!

Она повернулась к нему, и внезапно, в порыве нового гнева, выпалила, но уже не так зло, а с какой-то усталостью:

- Ты мне больше не друг! И никакой ты не Караколь, а дурак, а я... дура набитая, кому поверила!.. Ты... - злой горбун! Вот ты кто! Ты сам плохой!

Лёшка сник и наконец-то отпустил руку своей Марыни и она неистово принялась колотить парня кулачками по его плечу.

- Вот тебе! Вот тебе!

Лёшка Ивушкин даже не отодвинулся, чтобы избежать ударов своей подружки, и покорно принимал бешеное негодование нежного, но теперь столь несправедливого к нему сердечка.

И тут от всей этой беды, что вдруг навалилась на неё, от предательства её Лёшки и теперь ещё и от ощущения и своей вины, что и она тоже была в чём-то не права и,  возможно, зря обижает этого негодяя - Люська горько-горько разрыдалась, дав волю всей своей горечи, всей своей печали.

А незнакомец, всё это время наблюдавший за ними, начинал понемногу нервничать -  драгоценое время уходило зря,  и каждая минута становилась для него поистине золотой, но он знал, он - выиграл,  и теперь она наверняка пойдёт с ним куда угодно.

 "Герцог" снова важно поклонился Люське и тихо произнёс:

- Пора, Ваше Высочество, пора! Вашу руку, Миледи!

Мароня, ещё раз горько взглянув на Лёшку и отвернувшись от него, решительно шагнула к "Герцогу", который,  дождавшись  благополучного исхода для себя, довольно ухмыльнулся, когда девчонка во второй раз снова протянула ему свою руку.

И тут Люська, неудержавшись вдруг показала свой остренький язычёк своему Ромео. (Эх, глупенькая, глупенькая Мароня!)

Ивушкин прикусил до боли свою нижнюю губу. Ему было больно за Марыню. Ему было больно за себя. За весь этот мир, который сейчас обрушится и канет в никуда, за этот свет, что погаснет без неё, без Люськи, в его груди навсегда. Глухая тоска охватила его кроткую душу. Он чувствовал, что в этом "Дядьке" воплотилось всё зло для его королевы и для него...

Нужно было что-то делать,  делать,  делать! Нужно было остановить Марыню во что бы это ни стало и чего бы это ему ни стоило! Опустив подбородок на грудь, отчего его горб почти слился с головою, скособочась и подпрыгивая , Лёшка решительно направился к собиравшимся уходить незнакомцу и Люське.

Подскочив к ним, он не стал больше удерживать девочку, он схватил теперь "Дядьку" за свободную руку, в которой Незнакомец держал свою трость.

- Дядька плохой! Марыня не ходить! Марыня больно!

Это уже было слишком! Это преходило всякие границы! Незнакомец поморщился,  да что же это такое! Сколько это будет продолжаться! Сколько он будет ещё ему мешать? Какой-то молокосос, горбатый урод срывает все его планы!

Злоба охватило всё его нутро: " Ну погоди, сопляк! Я тебе покажу «кузькину мать!" и Незнакомец ловко ударил Лёшку коленкой в живот.

У парня от сильного удара спёрло дыхание. Страшная боль подкосила ему ноги. Он отпустил руку "Дядьки" и, скрючившись, мешком упал на вытоптанную траву  прямо под ноги Незнакомца.

На всё это Люська смотрела оторопев, застыв от изумления. У неё даже потемнело в глазах от всего этого вдруг открывшегося ей происходящего ужаса. Мароня попыталась выдернуть свою  ладонь, но рука  Незнакомца крепко держала её.

А Лёшка,  схватвшись за живот и задыхаясь, ловил ртом воздух, и вдруг его глаза увидели перед собой ногу «Дядьки», обутую в чёрный пыльный туфель, из под подошвы которого торчал прилипший папиросный окурок, потрёпанный шнурок на одном конце без одного жестяного оконечника, серый носок, свернувшийся на щиколотке.

Но почему-то особенное его внимание привлекла дырка в носке под задранной штаниной. Бело-зеленоватая кожа, покрытая редкими чёрными волосками, и голубая жилка, заметно вздрагивающая, стала для него в эту минуту горького отчаяния воплощением мирового зла и зубы Лёшки невольно потянулись к дырке.  Неожиданно для себя он крепко впился зубами в ненавистную ему кожу.

- А..а..а! - закричал дурным голосом "Дядька". Он дёрнул свою ногу. Но не тут- то было! Лёшкина хватка оказалось мёртвой! - Ах ты, щенок горбатый! - продолжал верещать Незнакомец.

От боли пронзившей его, он, неожиданно для себя, выпустил Люськину руку,  она тут же отскочила от него подальше, и широко открытыми глазами смотрела со страхом на обоих. От ужаса она дрожала, словно маленький котёнок.

А незнакомец, перекинул трость в правую, освободившуюся руку и тем самым чёрным квадратом-набалдашником, извернувшись,  со всего размаху ударил Лёшку по голове:

- Вот тебе, гадёныш! Идиот! Чтоб ты сдох проклятый!

Ивушкин, вскрикнув, отпустил ногу своего врага и как-то неловко вытянувшись, затих. На лбу, возле брови, показалась кровь, которая потекла сначала медлено, но потом всё быстрее и быстрее. Парень на мгновение потерял сознание.

Брезгливо пнув  Лёшку неукушенной ногой,  незнакомец повернулся  к Мароне. Он попытался снова схватить Мароню за руку и бежать с ней,  но девочка отскочила от него, очнувшись от сковавшего её ужаса, и бледное лицо её залила краска гнева.

Как! Какой-то Дядька смеет бить её Лёшку! Её Ивушкина, которого она, Люська,  никому не давала в обиду,  несмотря на всю свою хилость и малость! И он, этот человек, посмел обидеть его и сделал ему больно!

Ей стало так жалко своего бедного Лёшечку, своего незадачливого принца, что она закричала: "Нет!" Это был крик боли, отчанья.  Вот он, лежит сейчас и не дышит и.., может быть,  даже мёртвый! Что такое "мёртвый", она уже хорошо знала из своего, пусть крохотного, но всё же опыта. У неё вдруг пронеслось в голове: "Волк кусит кису и... нет кисы!"

 Ещё недавно Марорня кляла своего "Ромету" на чём свет стоит, сама била его нещадно и даже какое-то время ненавидела его, но теперь, забыв страшную обиду, она была готова жестоко избить этого злого Дядьку, который обидел её Караколя!

А Лёшка-Караколь лежал скукожившись, словно огромный мышонок. Было заметно, что он понемногу приходил в себя. Парень заворочился и застонал. Люська, эта кроха Люська, этот маленький воробышек, ещё недавно боявшаяся даже дышать от страха, вдруг ринулась бестрашно на незнакомца.

Подскочив к нему, она стала бить его везде, где могла достать:

 - Вот тебе! Вот тебе! Это тебе за Лёшку! Это подло! Ему же больно! Какой ты негодяй! - Мароня кричала, нанося удары-уколы по ненавистному ей теперь человеку, который, будто чёрный ворон, навис над ней, чтобы унести свою добычу в гнездо.

Мужчина попытался схватить её за руку, но она на этот раз смогла вырваться. Ошалев от боли, крика и всей этой катавасии, мужчина, зло плюнув, отказался от дальнейших попыток поймать предмет своего вожделения.

В начале переулка послышались голоса бегущих к ним людей. Незнакомец со злобой посмотрел на окровавленного горбуна, перевёл взгляд на девчонку и прошипел:

- Повезло тебе, дура! Скажи спасибо своему придурку. Я показал бы тебе такую страну Маронию, обалдела бы! Пока, уроды, а мне надо сматывать удочки...

Мароня прижав к лицу ладошки, горько плакала, судорожно всхлипывая.

Незнакомец, с сожаленьем махнув рукой, хромая, бросился бежать прочь. Там, за сараями и карагачём,  ждала его машина.  Навстречу ему бежали встревоженые люди с криками угрозы. Он успел проскочить мимо опасности.
 
В небе появились голуби, они ринулись вниз, но человек успел сесть в машину. Птицы снова взмыли вверх. Они опоздали.

 Машина заурчала и, резко тронувшись, сорвалась с места и умчалась. Клубы пыли скрыли беглеца от разьярённой и разачарованной толпы.

- Вот гадюка, удрал!

- Ничего, мы ещё свидимся!

- Ты узнаешь у нас, где раки зимуют!

- Повезло гадёнышу!

Больше всего на свете им хотелось намять бока этому проходимцу (а чтоб не обижал наших!).

А в это время в маленьком дворике женщины усадили Лёшку на скамейку, вытерли ему лицо (оно было всё в крови!) и перевязали чьим-то платком голову. Незнакомец разбил ему бровь. Славу Богу, что удар оказался не столь сильным, но больно ему было ужасно. Он стоически переносил боль, только иногда морщилось его некрасивое лицо.

- Вот гад какой! Да убогого обидеть - это же последнее дело!

- Люськ! Чего он подлюка хотел-то от тебя? Да на тебе лица нет!

- Пойдёмте-ка с нами, мы вас к бабе Федоре отведём. Домой.

Женщины суетились возле Ивушкина и Люськи, которая стояла рядом со скамейкой и расширенными от ужаса и жалости глазами смотрела, не отрываясь, на Лёшку.

Подошедшие разгоряченые погоней мужики и суетившиеся женщины так толком ничего от них и не добились: что случилось? кто таков этот мерзавец, позволивший себе обидеть ни за что ни про что их ребятишек?

Мароня и Ивушкин упорно молчали.

Повздыхав-поохав  взрослые разошлись, оставив наконец-то их одних, сказав только на прощание Лёшке, что до свадьбы всё, конечно, заживёт, тем более, что на нём болячки заживают, как на собаке, а Люське, что уже послали сказать Бабе Федоре о случившемся, и уж она точно разберётся, что почём, и кому надо, пропишет по первое число.

4

Оставшись одни, они продолжали молчать.

Лёшка, морщась от боли, искоса поглядывал на Мароню, иногда трогая перевязанную  голову рукой. В этом, заботливо намотанном женщинами платке, он выглядел, словно пришелец из восточного мира, будто джин,  выпущенный из бутылки.
 
Кровь сочилась из-под платка, но уже не так сильно, как вначале, и пятно на платке больше не увеличивалось. Люська не смотрела на него и вообще отвернулась, и он видел только поднятые худенькие плечи. Вся эта маленькая Маронина спина, в синем с белым горошком платье, выражала недоумение: за что?

Свою красную беретку, она теребила тонкими нервными пальчиками. Лицо её было запачкано пылью, капельками Лёшкиной крови и дорожками от высохших слёз, но солёные хрусталики горькой влаги ещё блестели в уголках глаз.

Ивушкин пододвинулся к Люське и тихонько тронул её за плечо: прости! Она дёрнула плечиком: не трогай! Он тяжко вздохнул и виновато промычал:

- Дядька плохой! Люська не надо больно! Пусть Лёшка больно!

Она всхлипнула, утирая старой береткой слёзы, а Лёшка, уткнувшись лбом в её плечико, всё шептал, как заведённый:

- Пусть Лёшка плохо... пусть Лёшка больно... не надо Марыня больно... пусть Лёшка дурак... Марыня не плакать... Люська добрая... Люська красивая...

Он, " этот горбатый дурачок" - некрасивый, больной, неуклюжий и так часто смешной - чувствовал и понимал своим бестолковым и большим сердцем, что его королева, даже если и не права, всё равно самое прекрасное существо на свете!

Дороже, чем она, у него никого не было! Разве что - птицы! Но птицы есть птицы, у них своя жизнь да и говорить-разговаривать они так не могут, как его Марынька,  и ни одна из них не может сравниться с теми чувствами и той любовью, какая была у этой маленькой девочки.

И несмотря на все те оскорбления и ту ненависть, которые она к нему питала тогда, он, нисколько не сомневаясь, умер бы, только скажи она ему это. И никому, никому впредь он не даст свою Люську в обиду, чего бы это ему не стоило. Слишком был он по-детски доверчив, и душу имел замечательную. И в ней, словно звёздочка горела любовь к Мароне. Она была его светом, пусть слабым, дрожащим, но этот свет освещал и согревал его бестолковую жизнь.

Умение со-переживать, со-участвовать, со-страдать, со-любить - вот, что вложил Бог в его сердце. Почему, отчего Господь часто выбирает таких вот физически и духовно ущербных людей для великого служения любви? Не знаю. Не знаю. Но думаю, что в этом есть какой-то свой особый высший смысл.

Через красоту душа становится свободной и венчает эту свободу духа - Любовь. Для Любви нет избранных - красивых и некрасивых, потому что все мы, человеки, избраны Богом на жизнь! В этом и заключается великая сила Любви. (Да простит меня читатель за столь длинное отступление от рассказа!)

Люська больше не отталкивала его раненую голову, а как-то даже придвинулась к нему. Ей стало невыносимо грустно и стыдно. Она потихонечку приходила в себя, и ей становилось ясно, что она была неправа, что может быть, она сама и виновата во всём.

И вот этот - может быть, первый звоночек осознания своей неправоты прозвенел в её душе. Она вдруг каким-то внутреним взором снова увидела всё случившееся,  как этот незнакомец хотел с ней сделать что-то плохое, что он подло обманул её. Она и раньше почувствовала это, но вот имено теперь, всё стало ей так ясно и явно!

Мароне покраснела от стыда. Из-за своего себялюбия: вот дура! сама предала Лёшку, ведь она не подумала в эту минуту о нём.  И этот подлый незнакомец ударил её "Ромео"!!! Он мог даже убить его!!!

А её Лёшечка хотел только одного, чтобы она не уходила без него, потому что сразу понял, от этого "дядьки" добра не жди. Люська на мгновение ощутила, как что-то мерзкое, липкое, чёрное будто растворилось в её душе и сразу же стало легче и свободней:

"Господи, какая я дура! Какая я негодяйка! А он ещё называет меня доброй и красивой! Это меня-то, которая полчаса тому назад хотела бросить его одного, и это из-за меня у него разбита бровь!"

Люська поморщилась, гнев на самое себя залил алой краской её щеки. Она встала решительно, надела беретку, оправила платьице, но через миг вся её решительность пропала, и она потупившись прошептала:

- Прости меня, ладно?! Я злая и подлая! Ты не должен меня больше любить. - Она замолчала и потом вновь ещё тише продолжила, - Прости меня, Лёшечка! Я теперь тебя никогда не брошу. Потому-что ты - самый лучший, самый красивый Лёшка на свете... Если хочешь, побей меня... Только прости, пожалуйста!

Ивушкин с изумлением, не веря своему счастью, смотрел на Мароню: она! Она! Его Марыня - простила его! Она больше не сердится! И по-прежнему будет рассказывать ему свои сокровеные тайны и слушать его с участием и любовью, а главное - понимать всё, что он ей так неуклюже мычит-говорит!

И с его губ сорвались только хриплые от волнения слова:

- Марыня... Марыня... Марыня! Марыня нет больно! Марыня нет больно! Пусть Лёшка больно!

И теперь уже бедный парень заплакал от счастья и от переполнявшей любви к этой маленькой и прекрасной девочке.

У Люськи от жалости к нему перевернулось сердечко. Ей захотелось что-нибудь сделать для своего друга, что-нибудь большое, необыкновеное, чем-нибудь пожертвовать для него. Она вспомнила про коробок спичек, в котором "шебуршали" денюжки. Её целый рубль! Который Мароня так долго и мучительно собирала. Девочка уже знала, что сейчас сделает с ним. Достав из кармана коробочек с деньгами, Мароня протянула его Лёшке.

- Возьми Лёша. Он теперь твой. Пусть врачи сделают тебе операцию и ты снова станешь, как Караколь свободным от своего горба... Возьми Лёшка!

Ни за что на свете, ни закакие ковриги не примет он от неё такой жертвы. Да и достоин ли он её, такой Люськиной щедрости?

- Возьми! Пожалуйста! Они тебе сейчас важнее. Кукла ведь может ещё подождать, правда? Возьми, не обижай меня. - Мароня вложила коробок с рублём в его ладонь и тихонько присела рядом с ним.

Парень смотрел на этот неожиданный подарок с виновато-радостными глазами. Она, его Марыня, не пожалела самого дорогого, что у неё было... Значит... Значит... Она снова вернулась к нему, к своему горбатому дурачку.

Он нежно сжал свои непослушные пальцы и трепетно прижал кулак с коробком к груди, там, где у него находилось сердце, а оно было готово выскочить от переполнявших его чувств.

Принцесса Люська-Вероника прижалось к свему Лёшке-Караколю и поцеловала его в щёку.

- Ты мой единственый друг. Ты мой единственый принц. Мой Лёшка. Мой Караколь. - Она посмотрела с нежностью на него своими большими глазами и улыбнулась ему первый раз за всё время после этого злополучного происшествия.

Сверкнул перламутр её зубов, и маленькая щелочка между двумя передними зубами сделали её улыбку ещё очаровательней. Мароня вдруг соскочила и весело сказала:

- А давай мириться!

- Давай!

Они взяли свои мизинцы и сцепили их вместе, весело произнося при этом:

- Мирись, мирись, мирись

 И больше не дерись,

 А если будешь драться

 Я буду кусаться...

Конечно говорила только Люська, а Лёшка повторял за ней:
"Мирись! Дерись! Кусать!"

А к ним, тяжело переваливаясь, бежала баба Федора и пронзительно кричала.

- Ой, люди добрые! Ой, спасибочки! Ой, моя внученька! Да что же это такое, Господи!

Они оба посмотрели на вход, всё ещё держась за мизинцы. А над ними кружили голуби огромной стаей, как будто радуясь счасливому исходу страшного происшествия...

И как потом говорила баба Федора своим товаркам во дворе:

- Вот те крест! Сама видела. Да! Да! Они, голуби значит, кружились, кружились и вдруг, ну честное слово, не вру! Слетелись вместе и, клянусь, мороз по коже, вместо стаи - глянь - а там огромная, вот умереть мне на этом месте - птица, ну самый настоящий ангел! Клянусь здоровьем моей Люськи! Я даже лицо разглядела, вот чтобы мне лопнуть на этом месте, если это не так! И крылом, крылом, представляете, перекрестил моих оболтусов! Не будь я  Феодора Агатова, я бы тоже не поверила, да и зачем мне вас обманывать, девушки вы мои дорогие? Правда - она ведь тоже - чудо! Вот так-то, касаточки, мои, голубушки!

КОНЕЦ