Два осколка

    Коридор кардиологического отделения меньше всего был похож на больничный. Скорее, он напоминал гостиничный, правда, не самого высокого класса. Даже сестринский пост больше походил на место дежурной по этажу. Возле него в холле как бы пряталась  небольшая ниша. Из коридора в ней просматривалась дверь с табличкой «для участников ВОВ». Палата частень- ко пустовала, наверное, потому, что участников с каждым годом становилось всё меньше и меньше. Но на днях палату заселили. Привезли поздно – вечером, после отбоя, и никто из больных не видел нового коллегу. Он не вышел ни на следующий день, ни после. «Тяжёлый» – предполагали мы. Самые любопытные пытались узнать у сестричек, кого же это привезли, но те хранили молчание. Несколько раз на день из палаты выходила очень пожилая женщина и, на ходу доставая папиросу из пачки «Беломора», выходила на улицу по-курить. Сделав несколько не по-женски сильных затяжек, она так же молча, возвращалась в палату. Но… что не в силах узнать мужчины, то доступно женщинам. Спустя несколько дней история обитателей этой палаты стала доступна для больных кардиологического отделения.
    Летом сорок пятого года Мария Васильевна, а именно так звали эту женщину, встретила вернувшегося с войны долгожданного мужа. На кителе капитана легонько позвякивали четыре медали. С другой стороны, похожие на пятна запёкшейся крови, два ордена «Красной Звезды». И ещё пять нашивок за ранения. Три из них – красные. Тяжело был ранен пехотный капитан. Последний осколок, поразивший его за три дня до Победы, так и остался в сердце. Ни полевые хирурги, ни лучшие врачи тыловых госпиталей не решились извлечь его, боясь погубить человека. Так и началась для капитана новая жизнь. Любое резкое движение причиняло нестерпимую боль, молнией проносившуюся по всему израненному телу. До войны он закончил педагогический институт, но для работы в школе с непоседами учениками сил не хватало, и он нашёл своё место в краеведческом музее, уделяя много времени поиску своих земляков, не вернувшихся с войны. Иногда его приглашали в школы, выступить перед детьми. Он не отказывал, но после этих встреч чувствовал себя полностью разбитым, как бы проживая заново трагические дни. Годы шли, жизнь налаживалась, даже квартиру получили. После барака с удобствами на дворе небольшая двухкомнатная квартирка казалась раем. Одно лишь удручало: не звенели в раю детские голоса. Уже появилась мысль, усыновить ребёнка из детдома, когда однажды в тёплый сентябрьский день, спустя неделю после того, как советский аппарат «Луна 2» достиг лунной поверхности, Мария почувствовала, что у неё под сердцем зародилась новая жизнь.
    По подсчётам ребёнок должен был увидеть свет на майские праздники. Радости, казалось, не было предела. Полгода пролетело, как самое модное слово в то время – ракета. Торжественным маршем прошагали первомайские колонны. Три дня спустя, придя с работы, муж вместе с товарищем принёс детскую кроватку и весь остаток вечера собирал её. «Вот, Маруся и место для Николая Николаевича» – довольно и, казалось, даже гордо произнёс он и вдруг, побледнев, повалился на пол.
    Скорая приехала быстро. В машине Мария сидела рядом, держа его за немощную руку, как бы стараясь вдохнуть в него свои силы. Каталка скрылась за дверью операционного блока, разделив их. Она села на стул, заботливо подставленный какой-то нянечкой, и стала ждать, застыв как изваяние, не проронив ни слова. Ждала долго. Наконец, дверь открылась, медленно, шаркая ногами, оттуда вышел пожилой врач, поблёскивая толстыми стёклами очков, над которыми единым густым клочком нависли седые брови. Посмотрев на неё, он тяжело произнёс: «Прости, не спас». После этих слов доктор положил ей в руку кусочек металла и скрылся за дверью. Она смотрела на зазубренный металл, отобравший её счастье, и вдруг почувствовала, как невыносимая боль в низу живота раздирает её тело. Через несколько минут здесь же в коридоре раздался крик младенца.
    Вернувшись с похорон в пустую квартиру, она увидела неоконченную пачку «Беломора» и впервые в жизни закурила. С тех пор Беломор сопровождал её всюду. Николай Николаевич рос тяжело. Крупный не по возрасту, он часто болел, капризничал и успокаивался только тогда, когда она брала его на руки. Часто бывало, что по пол-ночи она ходила по комнате, держа его на руках. Но годам к двенадцати детские болезни ушли, парень стал заниматься спортом, и к восемнадцати вымахал огромный, почти два метра ростом, красавец детина, на которого заглядывались все соседские девчонки. Но парень не спешил с выбором. Когда мать спрашивала, почему он не встречается с девушками, он отвечал, что такую, как мама, ещё не встретил. Николай занимался разными видами спорта, в нескольких достигнув звания мастера. Мария часто рассказывала ему об отце. Может быть, эти рассказы и послужили толчком к тому, что после окончания школы он пошёл в военное училище, да еще в десантное.
    Закончив училище, красавец лейтенант заехал домой, побыл несколько дней и отправился к месту службы. Письма приходили нечасто. Спустя два года сменился адрес. В одном из писем она получила фотографию. На снимке усатый капитан с обветренным загорелым лицом на фоне мрачных скалистых гор. Мария поняла, что сын там, в стране, с которой вроде бы и не воевали, но откуда часто приходили чёрные вести. Появилось название – «груз 200». Сколько матерей молились, чтобы миновал их этот груз.
    Его привезли в восемьдесят шестом. Майор. Грудь в орденах. И почти полная неподвижность. Спустя неделю приехала молодая женщина, сказавшая ей, что она невеста Николая. Ещё через неделю она уехала. Навсегда. И потянулись долгие годы лечения. Его поставили на ноги. Он даже вышел на работу. В тот же музей, где когда-то работал отец. Иногда в доме появлялись женщины, но быстро исчезали. Сын стал вспыльчив, иногда буквально взрывался. Это было трудно выдержать. И только на неё он ни разу не повысил голос. Мария знала, что и у него в сердце такой же осколок, как у отца. И что ни один врач не берётся за операцию.
    Не так давно сын сказал, что познакомился с женщиной и, кажется, готов на ней жениться. Назначили дату свадьбы. Через месяц она должна вернуться из длительной командировки и тогда… Плохо ему стало ночью. И опять, как много лет назад, она ехала в машине скорой помощи, держа немощную руку. И ухаживала за ним в палате для ветеранов. Приступ сняли, но её смущало то, что врач настаивает на операции. Ей казалось, что врач молод, неопытен. Что с такой операцией ему не справиться. Что если… об этом если не хо-телось думать. Зачем ей жить, если…
    Она сидела у дверей, отделяющих операционный блок от остального мира. Сидела и молчала, как много лет назад.
    Дверь открылась. Молодой врач, похожий на мальчишку, с крупными кудрями на голове, выбивающимися из-под врачебной шапочки, положил ей в руку кусочек металла… всё поплыло у неё перед глазами, И сквозь густую пелену, заложившую уши, он услышала мягкий говорок с южным оттенком: «Не журись мамаша. Поживёт сынку.»
    Спустя неделю, распахнув дверь в отделение, по коридору тяжело бежала женщина. Её стройный стан уже начал расплываться, и было видно, что она, как говорят, глубоко беременна. Уронив небольшую сумку, она стала стучать в дверь палаты. Дверь открылась. На пороге стояла Мария Васильевна. Посмотрев друг на друга, женщины, молча, обнялись, и дверь в палату закрылась.