Тайна Кровавой Мэри

– Дьявольщина! – вскрикнул Питер Сташефф, до переезда с родителями из России звавшийся Пётр Сташевский.
Вырвалось у него и ещё несколько выражений, так и не понятых худощавым юношей, в расстроенных чувствах налетевшим на товарища из-за угла в сумраке родной альма-матер.
– Мистер Трокмортон, какого чёрта?! Пожар, конец света, измена?! – добавил, немного придя в себя, чуть не сбитый с ног. Тон был повышен, но и удар силён - не будь Петя крепким мальчиком ещё в детстве, всё могло бы закончиться падением или даже травмой.
– Извини, Пит. Точно, я немного не в себе, – взволнованно ответил Уильям, сокурсник, так неудачно попробовавший себя на роль тарана. – Стелла бросила меня.
Возбуждение смело его обычную сдержанность, да и с Питером они сблизились ещё на первом курсе, так что были в курсе личной жизни друг друга.
– И куда ты летишь сломя голову: за виски или за кольтом?
– Она вот только что огорошила меня по мобильнику и теперь не отвечает. Хочу посмотреть им в глаза.
– Им? Ушла к другому?
– Да! – опять возбудился брошенный. – К Гарри!
– О, вот они – лучшие друзья. Хочешь дать ему в глаз? Прелестно: Гарри в весе петуха, Уильям в весе курицы.
– Да не собираюсь я драться. А почему курицы?
– Неважно, я к тому, что у тебя нет шансов. А если не собираешься – тем более торопиться некуда.
Здоровяк Питер придержал субтильного товарища за плечо и повлёк в только ему известном направлении:
– Пойдём-ка лучше прогуляемся… знаю я тут неподалёку одно подходящее местечко.
Местечко точно оказалось неподалёку - и, действительно, было подходящим. Подходящим, чтобы залить горе: бар в стиле викторианской таверны - пол, стилизованный под каменные плиты, барная стойка на солидных бочках, люстры в виде газовых фонарей и полное отсутствие музыки с телевизором. Всё тут располагало к задушевным беседам. Да и народу по дневному времени было немного.
Выбор напитков Питер взял на себя:
– Утешаться пивом – пошло, виски – рано, соорудите-ка нам, любезный, по «кровавой Мэри». Товарищу - классическую, а мне без перца и соусов, сельдерей отдельно, льда достаточно одного кубика и ни в коем случае не смешивать.
Понаблюдав за невозмутимым барменом, священнодействующем с ингредиентами, особенно, как он наливает по лезвию ножа водку поверх томатного сока – символ кровавости той Мэри, товарищи подхватили свои стаканы и устремились в самый дальний угол, подальше от посторонних глаз.
Проследив с высоты своих метр девяносто, как, усевшись, брошенный товарищ размешивает сельдереем свою «Кровавую Мэри», Питер тоже присел и исподволь начал сеанс утешения:
– Ну-с, Отелло ты мой бледнолицый, и что же такого неотложного ты хотел сообщить этим…
– Предателям!
– Эк, тебя разобрало. Можно подумать, Стелла у тебя первая.
– Нет, не первая.
– И, даст Бог, не последняя. Или у вас шло к свадьбе?
– Ну… как тебе сказать… не шло пока… вроде…
– Да ты пей свою «Мэри» – охлаждайся, хороший коктейль.
Уильям возобновил прерванный было процесс, время от времени гоняя соломинкой по бокалу кубики льда.
– А всё-таки, если не драться, то чего же ты так рвался их догнать?
– Даже не знаю… бросить обвинение в предательстве… особенно Гарри – друг ,называется…
– Вот, другое дело: голос спокойнее, рыжие патлы уже не торчком, начинаешь рассуждать здраво, – Питер машинально пригладил свои короткие русые кудри. – Сходи-ка за второй.
Дождавшись возвращения товарища, доморощеный психолог продолжил свою атаку:
– Друг, предательство… Знаешь Уил, а может, он тебя, наоборот, спас? Стелла-то - ой не подарок. Вот женится он на ней, и пусть она ему плешь проест. А ты лет через десять и не сразу вспомнишь, как её зовут.
– Ну уж… а предательство – оно и есть предательство, даже если потом…
– Тут можно поспорить… Кстати, ты в монастырь не подашься? Или ещё что?
– Нет, ни в монастырь, ни ещё чего, – впервые улыбнулся утешаемый.
– И девушку новую заведёшь?
– Скорее всего. А ты это к чему, Пит?
– К предательству.
Он взял со столика свой так и не начатый бокал и стал разглядывать на свет ещё не смешанные слои. Через верхнюю – прозрачную – четверть ясно виднелась искажённые реалии таверны, томатный сок бросал на его лицо слабые кровавые оттенки. Не опуская руку, Питер добавил:
– Вот, кстати, символ настоящего предательства – предательства нации.
– Коктейль? Предательства? Кого?
– Своей королевы. Ты же знаешь, откуда такое название?
– «Кровавая Мэри»? В честь Марии Кровавой.
– Правильно. Марии I Тюдор.
– А в чём предательство?
– В прозвище. Обозвать Кровавой одну из самых добрых и миролюбивых правительниц – это ли не предательство?
– Ой-ли? Добрых и миролюбивых?
Довольный, что товарищ отвлёкся от личной трагедии, Питер поставил, так и не начав, свой коктейль и охотно продолжил дискуссию:
– А чем же она, по-твоему, заслужила такое прозвище?
– Известно чем – казнями протестантов.
– Прекрасно! А не напомнишь, что за времена тогда были? Коротко – одним словом.
– Реформация.
– Замечательно. Реформация – время религиозно упёртых людей. Генрих VIII – отец нашей Марии, решил развестись с её матерью и жениться на Анне Болейн, обратился к Римскому Папе за разводом. Но Папа упёрся и не дал развода. Генрих тоже упёрся и ударился в Реформацию: отринул главенство Папы, казнил недовольных, развёл англиканство, разогнал католическое священство, разрушил монастыри, заодно и казну пополнил. Так, Уил?
– В общих чертах.
– Хватит и их. Эдуард VI, его сын и наследник, несмотря на молодость, ударился в протестантизм уже серьёзно и начал насаждать его повсюду; католики упёрлись – их приструнили. В результате приструнения из-за упёртости Эдуарда и компании погибло пять с половиной тысяч человек.
– Религиозные войны - самые жестокие.
– Бесспорно. Мария, нельзя не признать, тоже была очень упёртой католичкой. Опасаясь за протестантизм, у смертного одра Эдуарда её даже исключили из наследников и попытались передать власть протестантке Джейн Грей. Могли бы и просто казнить, как сама Мария «девятидневную» королеву Грей.
– Вот, казнила же.
– Бесспорно. И Джейн, и её мужа, и тестя, и отца.
– Видишь.
Питер взял свою «Кровавую Мэри» и, уже не разглядывая, без соломинки, залпом поглотил содержимое, запив крепость водки томатным соком. Закусив всё это хрустящим сельдереем, он продолжил курс исторической реабилитации:
– Уильям, Мария была ярой католичкой и для процветания страны взялась восстанавливать католичество. Протестанты тоже упёрлись и восстали - возможно, хотели вернуть на престол Джейн. Даже понимая, что она ни в чём не виновата, ей всего-то шестнадцать лет было, - но как знамя любого протестантского восстания, Мария не могла оставить Грей в живых.
– Значит, были казни?
– Конечно: упёртым протестантам головы рубили и на кострах сжигали, я это и не отрицаю – Мария тоже была упёртой.
– А в чём же тогда предательство нации?
– В количестве! За пять лет её правления было казнено всего двести восемьдесят семь человек. В среднем пятьдесят семь на год правления.
– И что?
– Давай сравним: Генрих VIII казнил семьдесят две тысячи. По тысяче восемьсот девяносто пять человек за год правления.
Её сестра и преемница Елизавета I, самая популярная правительница в истории Англии, Глориана, Королева-девственница, за своё долгое правление казнила восемьдесят девять тысяч, или почти две тысячи человек в год.
Сравни: пятьдесят семь и две тысячи… Однако кровавой оказалась Мария.
– Современникам виднее.
– Можешь не верить, но современники никогда не называли Марию кровавой. И лет пятьдесят после смерти - тоже. Не любили особо, но совсем за другое.
– За что?
– Из пяти лет её правления два выдалось неурожайных, народ просто голодал. Да ещё, поддерживая своего мужа – испанского принца, ввязалась в войну с Францией и потеряла последний город на континенте – Кале.
– Кто же присобачил ей это прозвище?
– Враги, конечно.
Народ между тем потихоньку наполнял бар – видно, настал час ланча. Суета посетителей, разговоры, звонки мобильников разрушили хрупкую иллюзию викторианской таверны. Отметив, что Уильям справился со второй «Мэри» и затеянный разговор достаточно отвлекает его от личных обстоятельств, Питер предложил товарищу пройтись по Брук-стрит и погулять по Гросвенор-парку. На шумной улице продолжать разговор не хотелось, и до парка они шли молча, погружённые каждый в свои мысли.
Прогуливаясь под сенью дерев, мистер Трокмортон сам вернулся к прерванному разговору:
– Так кто же наградил Марию титулом «Кровавая»?
– Видишь ли, Уил, после её смерти католики продолжили бодаться с протестантами. В этих религиозных забавах, кстати, небезызвестная католичка – Мария Стюарт – лишилась головы.
– Как женщинам-то не везло.
– Она слишком громко и настойчиво заявляла права на английскую корону. Ну ладно: где-то через полвека после смерти нашей Марии I католики решили взять капитальный реванш в этих гонках и взорвать ко всем чертям парламент, вместе с королём.
– А… пороховой заговор?
– Он самый. После этого протестанты не только казнили всех заговорщиков и приструнили остальных «папистов», но решили заодно раз и навсегда очернить всех католиков в принципе. Тут-то и навесили Марии Тюдор кровавое прозвище, понаписали во всех хрониках и учебниках всяких ужасов, да так удачно, что и до сих пор…
– Вот он, чёрный пиар… а я думал, это придумали в наше время.
– Друг мой, раньше, гораздо раньше. Англия вообще – страна с непредсказуемой историей.
– Что, такое встречалось и раньше?
– Да сплошь и рядом. Вот что ты подумаешь услышав: Ричард III?
– Ну…
– Негодяй, в борьбе за власть совершивший все возможные подлости и злодейства?
– Примерно так. А что, нет?..
– Уильям наш Шекспир – гений, что тут скажешь… по его пьесе и останется в памяти народа последний из Плантагенетов.
– Что, опять?
– Историю пишут победители… войну Алой и Белой Розы выиграли Ланкастеры, они и понаписали про последнего Йорка, что хотели… А он был мудрым правителем, отличным воином, реформатором и покровителем искусств. Вот так.
– Да уж…
В это время в парк зашли две женщины с детьми шести-семи лет. Мамаши уселись на свободную скамейку, а мальчик принялся гоняться за девочкой между цветочных клумб. На фоне этой идиллии Питер решил коснуться других нюансов королевской жизни:
– Возможно, в молодости Мария даже не хотела короны и трона. А хотела всего-то — любить и быть любимой. Всего-то — стать женой и матерью. Всего-то — стать счастливой. Но… жизнь жестока, судьба королев — безжалостна. И она получила корону, трон, власть — и скорую смерть от непомерной их тяжести.
– Но мужа-то она получила.
– Муж, которому ты отвратительна – сомнительное счастье. Но она получила хоть такое, и правила более пяти лет. – Питер присел на скамейку. – Знаешь, кого мне по-настоящему жаль в этой истории?
– Кого? – спросил Уильям, останавливаясь напротив товарища.
– Юную Джейн Грей, «девятидневную королеву». Вот уж она-то точно о троне не думала, хотя могла стать не худшей правительницей. Добрая, умная, решительная и мужественная, одна из самых образованных дам эпохи: знала несколько языков, Платона в подлиннике читала. Единственная её вина: согласилась принять корону – не смогла противостоять давлению родных отца с матерью и интригана-свёкра.
– За что и поплатилась.
¬– Да… в шестнадцать лет потеряла голову на плахе. Её поведение на эшафоте – образец мужества.
Оба друга погрузились в глубокую задумчивость. Первым из своих мыслей вынырнул Питер и, взглянув на часы, начал прощаться:
– Мне пора. Смотрю – ты уже в порядке.
– Ты о чём? А… я и забыл уже… на фоне таких трагедий, собственные коллизии кажутся мелкими неприятностями. Умеешь же ты утешить.
– Вот и чудненько. До скорого!