Хорошая погода на Острове...

 Когда я слышу слова из хорошо известной  песни о Сахалине, что на острове нормальная погода, то я воспринимаю  это так: то ли ли на наши головы обрушился тайфун, то ли задула снежная метель, когда на улицу надо выходить из окон второго этажа, то ли с утра зарядил мелкий  дождичек, который может идти целый месяц без передыху.  Поэтому мне даже в голосе певца, исполняющего эту песню, слышится откровенная и веселая ирония, которую жителям материка понять непросто.

     Но один раз в году на Острове бывает действительно хорошая, а не нормальная  погода, о которой я и поведаю вам в рассказе под удивительным и очень длинным названием:

    

                Хорошая  погода  на  Острове
   как фактор пробуждения угрызений  совести у человека,
                никогда  не знавшего , что это такое...
                (быль)

               

     Этот плотно сбитый невысокий мужчина с седой головой  и не слишком веселыми глазами, в которых улыбка  жила где-то глубоко-глубоко, но все-таки жила,  понравился мне с первого взгляда, когда я вернулся из отпуска и, зайдя в свой кабинет, застал его там, сидящим за моим столом.

   Он торопливо встал и представился:
   - Воловик Валерий Иванович, преподаватель физкультуры. Мне сказали, что вы будете замещать директора, а мне надо решить вопрос о моей нагрузке.

   Учителя нашей школы из-за нехватки кадров были нагружены, как говорится, под завязку, и обычно просили администрацию уменьшить им количество уроков до разумного предела. Поэтому я сразу решил уйти от этого разговора,  спросив его вполне резонно:
   - А разве вы не решили этот вопрос с Юрием Андреевичем? Насколько я знаю, сетка часов уже составлена,  и  осталось только утвердить  ее на педсовете.

    Новый учитель физкультуры помялся и робко сказал:
   - Да, основную нагрузку мы с директором согласовали. Но я посмотрел учебный план и заметил, что там «гуляют» часы кружковой работы. Нельзя ли дать их мне  для организации дополнительных спортивных секций?

   И тут я сообразил, что он озабочен не уменьшением  своей нагрузки, а существенным ее увеличением, так как наши учителя уже были не в силах вести кружки, и огромное количество отведенных для них часов действительно «гуляли».

   Но ответить Валерию Ивановичу на его последний вопрос я не мог, так как впервые замещал ушедшего в длительный отпуск директора, а его заместители по учебной работе еще не вернулись, как мы говорили тогда, «с материка».

    Однако  предложение  этого человека мне сразу понравилось в силу того, что я занимался в школе воспитательной работой   и знал, что спортивных секций, в которые дети шли особенно охотно, у нас катастрофически не хватает.

   И тут у нас завязался увлекательный разговор, который  затянулся с  трех часов дня   до вечера. Валерий Иванович рассказал мне, что он специалист по спортивным играм и может вести секции хоккея, бадминтона, волейбола  и баскетбола. Но главный его конек — это настольный теннис, и он надеется, почти уверен, что его питомцы будут вскоре чемпионами области. Выяснилось, что до приезда на Сахалин он работал в Ростовской области и в Грузии, и везде о нем были самого высокого мнения,   наглядным  доказательством чего были многочисленные грамоты и дипломы, которые он доставал из портфеля.  Когда уже начало темнеть, дверь открыла высокая темноволосая женщина с огромными темными глазами, поздоровалась и спросила:
   - Валера, ты еще долго?

  - Это моя жена, Светлана Николаевна, - пояснил мне новый учитель. - Она будет преподавать у нас физику.

   - Очень рад, - сказал я, вставая, и это было истинной правдой, так как учителя физики менялись у нас со скоростью курьерского поезда по причине того, что сплошь были мужчинами. Они либо спивались, либо их забирали к себе на работу промышленные предприятия в качестве инженеров, которых тоже в нашем городе катастрофически не хватало.

  До начала учебного года оставалась еще неделя, и я погряз в изучении школьной и приходящей документации, которая валила из районного центра тоннами и километрами. Однажды я засиделся допоздна, уже не надеясь поужинать в кафе, где я обычно питался, когда в кабинет неожиданно заглянул Валерий Иванович.

- Товарищ директор, - обратился он ко мне официально, но с какими-то веселыми нотками в голосе, - хватит вам  сидеть за этими бумагами. Пойдемте ко мне в спортзал, постучим мячиком по столу. Умственный труд надо совмещать с физическими упражнениями.

  Мы поднялись на второй этаж.  Я часто бывал в спортзале, но сейчас я удивился тому порядку, который навел там  новый учитель физкультуры. Пол был заново покрашен светлой краской, посреди зала стояли четыре теннисных стола, за одним из которых играли жена Воловика и сторожиха тетя Таня.

  - Не удивляйтесь, Борис Валентинович, скоро вся школа будет играть в настольный теннис, - уверил меня Воловик и вручил мне ракетку, с уважительной характеристикой. - Китайская, купил у моряков в порту. 

   Сказано было слишком  самоуверенно, а я с детства не любил хвастливых людей. Но, глядя в его веселые, искрящиеся глаза, я простил ему эту самоуверенность, лишь сказав ему на прощанье:
   - Поживем — увидим... А хотелось бы, конечно.

    Оказалось, что он был прав.

    Уже через месяц, я почувствовал,  что в школе происходит что-то значительное и радостное, и связано это именно с уроками физкультуры и внеклассной работой по этому предмету. Ученики на переменах ходили возбужденные и преобразившиеся, обсуждая какие-то спортивные события, о которых не знал даже я, и. о. директора школы.   В просторном холле напротив актового зала появился еще один теннисный стол, а в бадминтон ученики играли прямо в коридорах. Но это было еще не все. Однажды Воловик появился у меня в кабинете с просьбой разрешить ему поставить теннисные столы и в столовой. И здесь у меня возник вопрос, которому давно было пора возникнуть.

 - Слушайте, Валерий Иванович, а откуда берется все это оборудование?  - спросил я, - Ведь, насколько я помню, за все время вашей работы в школе я не подписывал ни одного денежного документа на его приобретение.

   Валерий Иванович засмущался и стал смотреть на носки своих кед.
   - Знаете, Борис Валентинович, я устроился по совместительству на работу физоргом   в судоремонтные мастерские, порт и на лесотарный комбинат. Это самые богатые организации нашего города. И им ничего не стоило приобрести для школы по одному теннисному столу, с десяток ракеток для бадминтона и сотню воланчиков. Вы извините, я должен был поставить вас  в известность об этом, но вы были так заняты...

   Получив  такую информацию, я был сразу поражен двумя вещами: во-первых,  неуемной энергией и работоспособностью Валерия Ивановича, определившегося на работу сразу в трех местах, не считая школы,  а, во-вторых, тем, что он сделал это без ведома вышестоящего начальства, то есть, меня. Ведь я помнил, что, устраиваясь руководителем кружка в Дом пионеров, я писал специальное заявление на имя директора  школы, а Юрий Андреевич был очень недоволен моим   трудоустройством и мурыжил меня недели две, пока  директор  ДП не попросил его об этом лично.
 
   Вероятно, чтобы отвлечь меня от этих неприятных для него мыслей, он  выдал мне еще одну информацию, но уже в приподнятом, торжественном тоне:
   - Приглашаю вас завтра на открытие хоккейного катка, на котором состоится  первый в истории Красногорска матч между десятым «Б» и мною.

  - То есть, вы будете играть один против всего класса? - изумленно спросил я.

   - Да, - решительно ответил он, - и выиграю.

   Второй раз за время нашего знакомства с ним он так беспардонно хвастался, но я вспомнил, что первое его самоуверенное обещание было триумфально выполнено, и решил обязательно посмотреть эту игру, хотя дел у меня было по горло.

  И, придя на школьный стадион, я с  приятным изумлением увидел, что на нем залит прекрасный каток, на котором стоят хоккейные ворота и бегают пацаны с клюшками. Клюшки, правда, были самодельными, но  было видно, что делались они со старанием и любовью к новому в Красногорске виду спорта.

   Завидев меня, Валерий Иванович дунул в свисток  и торжественно провозгласил:
   - Начинаем первый в истории нашего города  матч по хоккею на льду между десятым  «Б» и Воловиком Валерием Ивановичем. Матч судит директор школы Аксюзов Борис Валентинович.

   Он подкатил ко мне и сунул мне в руки свисток.

   - Валерий Иванович! - взмолился я. - Я совсем не знаю правил этой игры, как я могу  судить?   
               
    - Вам только надо свистнуть, когда шайба окажется в воротах, - объяснил он мне. - На остальное просто не обращайте внимания.

  И начался бой, больше похожий на цирк. Превосходящие силы старшеклассников ринулись вперед, Воловик занял место в воротах, отразил неумелый удар, завладел шайбой и понесся к воротам противника. По пути он жестко принял на бедро  двух защитников, покуражился над вратарем, который метался на пятачке, и хладнокровно забил первый гол .

     Я разочарованно свистнул и понес шайбу на середину площадки.

  Таких шайб Валерий Иванович за полчаса матча (играли три периода по десять минут «грязного « времени) заколотил двенадцать штук, получив в  свои ворота лишь одну. Иногда мне хотелось подойти к нему и посоветовать хоть чуточку  поддаться ребятам, но, взглянув на его лицо, я понял, что этого делать не следует. Это было лицо гладиатора, боровшегося за свою жизнь. И, видимо, в этот момент жизнью для Валерия Ивановича были его спортивная гордость и честь.

  Вторым преподавателем физкультуры у нас был Гетманов Анатолий Михайлович, молодой парнишка, выпускник Краснодарского института физкультуры.  Он тоже был энергичен и хорошо обучен в своем престижном институте, но  не было у него того огонька, задора и безграничной изобретательности, которыми обладал его старший коллега.

  Гетманов часто бывал у меня и в кабинете, и дома, так как  он тоже любил горы. И я однажды решил дать ему совет, хотя у меня есть четкая жизненная позиция: никогда не ломать устоявшихся привычек и стиля работы взрослого человека своими наставлениями.

  - Толик,  а почему у тебя на на уроках так скучно? - сказал я ему- -Ты посмотри, что творится на стадионе у Валерия Ивановича, самому хочется с пацанами побегать.

   Гетманов взглянул на меня с каким-то непонятным сожалением, с легкой усмешкой  во взгляде:
    - А я просто не привык пыль в глаза пускать. Выпендриваться каждый может, а мне по душе просто делать свое дело, как положено.

  Мне очень хотелось сказать ему, что у Валерия Ивановича не только «показуха», но и результаты в спортивной работе  получше, но спорить мне не хотелось, и разговор наш заглох.

    На зимних каникулах в небольшом спортивном зале нашей школы с утра до позднего вечера гремели баталии теннисистов, баскетболистов и любителей других игр в закрытых помещениях,  а на стадионе сражались хоккеисты и устраивались  забеги конькобежцев, Но Валерий Иванович находил время и для учителей. Для меня он иногда устраивал специальные тренировки по теннису и бадминтону, когда мы играли с ним один на один, а его жена сидела на скамейке у стены,  вязала шерстяные носки и изредка  бросала поощряющие реплики в мой адрес.  Если я  огорчался по поводу проигранной партии, она утешала меня, говоря:
   - Вы не расстраивайтесь, у Валерия Ивановича выиграть невозможно. Если вы у него выиграете хоть один сет, он уйдет в лес и застрелится.

   Воловик смущался и бурчал:
  - Ты не выдумывай, пожалуйста. А то можно подумать, что я никогда не проигрывал. Я бы тогда давно чемпионом мира был.

   Но вскоре я понял, что Светлана Николаевна была в чем-то права: проигрывать ее муж действительно не любил, а когда кто-то вел в счете, пусть даже с незначительным перевесом, становился совсем другим человеком: жестким и даже жестоким.

  В этом я однажды убедился сам, когда он пригласил меня сыграть с ним в хоккей. Я сказал ему, что я ни разу в своей жизни не стоял на коньках, на что он ответил мне: «И не надо. Я уверен, что вы до сих пор, завидев на тротуаре полоску льда, разгоняетесь и скользите по ней, что бы у вас на ногах не было надето. Я буду играть на коньках, а вы в валенках, и у вы получите даже некоторое преимущество: вам будет легче вставать при падении»

    В качестве поощрения он вручил мне одну единственную на всю школу  фабричную клюшку, которую привез с материка и дал мне фору в три шайбы.  Но эта фора мне не понадобилась: по какому-то непонятному мне везению я издалека, чуть ли не от своих ворот, сразу забил ему три  гола, не пропустив ни одного. Я знал, что у Валерия Ивановича совершенно отсутствует привычка играть в поддавки,  а потому  забитые шайбы несказанно воодушевили  меня, и я позволил себе сделать несколько едких замечаний в адрес своего соперника. Я заметил, что после этого он даже почернел лицом, но, находясь в состоянии эйфории, не  придал этому значению.  И игра у меня пошла еще успешней, так как я выработал свою тактику борьбы с этим непобедимым монстром. Гораздо позже я узнал, что такая тактика называется силовым приемом. Как только он начинал движение с центра  площадки к моим воротам, я  подкатывался ему под ноги, и он обязательно падал на лед.  Я действительно вскакивал быстрее его и посылал шайбу в пустые ворота.  Вскоре счет был  пять ноль в мою пользу. Без всякой форы.

   И вот тут  Валерий Иванович доказал мне, что шутить с ним таким образом нельзя. Он не пошел мне навстречу при очередной атаке, а откатился к своим воротам и остановился там, поигрывая шайбой на льду. Потом, внимательно оценив мою позицию, он слегка подкинул ее клюшкой и ударил....

   Это был удар снайпера: шайба пролетела над всей площадкой  и попала мне точно в лоб, в то мизерное пространство, которое было не закрыто шапкой, прямо над дужкой очков.

   Мне показалось, что  я чувствую, как у меня на лбу растет огромная шишка, а голова готова расколоться на части.  Но еще  больнее было чувство беспомощности перед коварством этого человека: ведь я видел, что он целится не в ворота, а в меня...

   А Валерий Иванович, как ни в чем не бывало, подкатил ко мне, подцепил клюшкой отскочившую от моего лба шайбу и спокойно послал ее в  ворота. И только после этого он посмотрел на мое скривившееся от боли лицо, зачерпнул рукой снега и приложил  его к шишке.

    - Ничего, до свадьбы заживет, - сказал  без всяких эмоций и точно так же поздравил меня с победой.

   Этот эпизод заставил меня по-другому взглянуть  на моего спортивного кумира. Ведь, ошибись он  всего  на один сантиметр, шайба могла попасть мне в очки, и я остался бы без глаз. Но в тот день  думать об этом мне не пришлось, так как в зале нас ждала Светлана Николаевна за накрытым ее руками  столом. На нем были блюда из моей кавказской юности: чахохбили, лобио, сациви, а посреди стола возвышалась большая бутылка грузинской чачи....

    Но буквально на  третий день после этого инцидента, окончившегося таким обильным и душевным застольем, ко мне пришел Толик,  и рассказал мне такое,  что  в моей голове уложиться никак не могло.

   Он появился в нашей квартире поздно, часов в десять вечера, но я этому не удивился, так как молодые учителя  заходили к нам в любое время дня и ночи, считая, что самое главное в жизни — это дружба, без всяких условностей и ограничений.

   Но, посидев за столом минут десять, Толик вдруг встал  и тихонько попросил меня:
   - Давай выйдем, поговорить надо.

   Я оделся, и мы  вышли с ним на заснеженную улицу, где было холодно, темно и безлюдно.

   - Знаешь, я даже не знаю, как тебе это рассказать, - глухим и потерянным голосом заговорил Толик, - Со мною такого никогда не бывало, и я боюсь, что ты мне не не поверишь.

  - Давай, рассказывай, как  было и побыстрей, иначе мы с тобой околеем здесь на морозе,- - поторопил я его.

    Но быстро не получилось. Во-первых, рассказать такое в двух словах было невозможно, а, во-вторых, рассказанное требовало срочного принятия решений. Передать это повествование в том виде, в каком я услышал его от Гетманова, очень трудно, потому что он очень волновался, говорил сбивчиво и путано. Поэтому расскажу все от своего лица.

   Перед самым Новым годом Валерий Иванович  пригласил своего коллегу к себе на вечеринку. Толик решительно отказался, так как его жена была на последнем месяце беременности и из дома не выходила, а без нее ходить развлекаться наш молодой учитель не привык.
 
   Воловик обиделся и осудил Толика за то, что он сторонится его и не хочет дружить.

   «А ведь нам еще много придется работать вместе, и хотелось бы, чтобы между нами были нормальные человеческие отношения», - сказал Валерий Иванович и, проявив понимание семейного положения молодого коллеги, предложил забежать к нему в предновогодний вечер всего на несколько минут, выпить с ним и Светланой Николаевной по бокалу шампанского и отправиться  к своей женушке, но уже с сознанием, что у него есть настоящие друзья, которые могут придти к нему на помощь в трудную минуту.

   И Толик согласился на этот вариант, тем более, что его жена развеяла все его сомнения, настояв на этом визите, и сама выбрала подарки для Валерия Ивановича и его очаровательной жены.  Нина Гетманова тоже была учительницей, мягкой и хорошо воспитанной женщиной, проработавшей в нашей школе всего месяц до ухода в декретный отпуск.

   И  наш молодой физрук,  ничтоже сумняшеся, с подарками в руках и добрыми помыслами в сердце, вечером  тридцать первого декабря отправился в гости к своему старшему коллеге, который жил тогда в интернате, потому что с квартирами в тот год в Красногорске было туго.

   Стол, накрытый в одной из комнат пустого интерната, так как все учащиеся разъехались на каникулы, поразил Толика обилием и оригинальностью блюд, выставленных на него, ибо, как я уже говорил, Светлана Николаевна  была грузинской женщиной, а уж они знают толк в угощении дорогих гостей. 
   
   Одно только угнетало гостя:  время шло, дома его ждала под елкой беременная жена, а Валерий Иванович не спеша рассказывал ему об особенностях закавказской кухни и о своей последней работе в городе Ткибули, где он и умыкнул у мужа-грузина красавицу Светлану, оставив ему на память двух ее детей. Потом он так же неторопливо принес с мороза две бутылки водки, и Толику стало не по себе, когда он представил себе, каким он вернется домой после этого застолья.

   Выпили за наступающий новый год, вспомнили добрым словом старый, подаривший им много счастья и острых ощущений, потом подняли граненые стаканы за учительскую солидарность и дружбу, скрепленную нервами. 

  Толик посмотрел на часы и собрался встать из-за стола, когда Валерий Иванович  сказал ему: «Ты посиди еще пять  минут, я сейчас кое-куда сбегаю и мы с тобой «на посошок» выпьем. Я же вижу, что ты как на шиле вертишься, невтерпеж тебе дома оказаться»

  Гость видел в окно, как Валерий Иванович вышел во двор и пошел к туалету, в котором пробыл минут пять. Потом он слышал, как тот шел по длинному коридору, но шаги были какими-то скорыми и нервными. И дверь распахнулась резко и с грохотом, а потом произошло и вовсе непонятное. С белым от ярости лицом Воловик подошел к Толику и взял его крепкой рукой за шиворот, выдыхая ему в лицо тяжелые слова:
         - Ты зачем к моей жене приставал?. 

  Здесь Толик  прервал свой рассказ, тяжело и часто задышал, и мне показалось, что он сейчас заплачет. Потом он заступил мне дорогу, став ко мне лицом, которое было белее выпавшего снега, и спросил шепотом:
   - Борис Валентинович, ты мне веришь: когда а он в туалет ушел, я даже со своего стула не встал и ни одним словом с ней не перекинулся?

   (Он называл меня  на «ты», но по имени-отчеству потому что мы были почти одногодки, но я исполнял обязанности директора) 

   Я ему  почему-то верил. Хотя не мог представить, как спокойный, уравновешенный и справедливый Валерий Иванович будет обвинять его в том, чего он не совершал, хватая при том своего коллегу  за горло.

   - Что было потом? - спросил я, еще надеясь, что все обернется шуткой.

   Но дальнейшее оказалось еще хуже.

   - Понимаешь, я даже  слова не мог ему сказать, - ответил мне Толик дрожащим голосом. - Но в институте борьбой занимался. Кинул его на койку и ушел,

   Я ждал. Он должен был сказать мне главное: во что вылился в конце концов весь этот конфликт.

   И он сказал:
  - Потом он поймал меня в школьной раздевалке и пригрозил, что если встретит меня на пустынной улице, то прирежет.

   - А ты?

       -  А я....

   Он распахнул полы своего длинного пальто, и я увидел там малокалиберную винтовку ТОЗ-3, которую я часто брал с собой в походы, чтобы мальчишкам не было скучно. И мне стало смешно. В школе, которую мне доверили, пусть даже временно, назревала криминальная ситуация с комическим уклоном: один учитель физкультуры на почве ревности грозит прирезать другого,  а тот, спасаясь от кровавой мести, ходит по улице с винтовкой под полою!

   Но смех — смехом, а надо было что-то предпринимать, и тогда я вспомнил, что в школе есть мощная   организация, призванная решать именно такие вопросы, под названием «ПРОФСОЮЗ»

   Но, когда я  посоветовал Толику сейчас же написать заявление  с просьбой рассмотреть сложившуюся ситуацию на заседании профкома, он ответил мне совсем кратко:
   - Уже...

  И, помолчав с минуту, совсем уж гробовым голосом добавил:
   - Но они мне все не верят...

   Заявление в профком все-таки поступило, не знаю уже, от какой из сторон, а у меня зрела надежда, что спасет это гиблое дело всего лишь одно слово Светланы Николаевны.  Я вспоминал, как искренне и тепло она поддерживала меня во время моих сражений  с Валерием Ивановичем, как ругала его за шишку на моей голове, когда заботливо и умело старалась унять мою физическую и душевную боль, как грустила о своих детях, которых вынуждена была оставить, убегая от разъяренного мужа. 

   Меня тоже пригласили на заседание профкома как представителя администрации, но шел  я туда с большой неохотой, сразу  же заявив нашему профсоюзному боссу Клавдии Козьяковой, что выступать не буду, ибо  верю Гетманову в том, что он невиновен. Но Клавдия была очень самостоятельной женщиной  со своими устоявшимися взглядами, а потому ответила мне сурово: «А это с какой стороны посмотреть».

   Лица всех членов профкома были мрачны  и холодны, как погода  за окном нашей школы. Особенно меня поразило лицо преподавательницы домоводства Таисии Балдиной.  Выражение его было  даже   не хмурым, оно было брезгливым, словно ее пригласили сюда  разгребать кучу чужого дерьма.

   Выступления противоборствующих сторон по своему накалу и содержанию резко отличались друг от друга. Валерий Иванович говорил сдержанно, но открыто, не скрывая никаких подробностей. Прозвучало это приблизительно так: «Возвращаюсь я из туалета, смотрю в окно и вижу, как этот мерзавец пытается мою жену в уголке зажать... Оно, конечно, понятно: своя жена уже который месяц беременна, решил с чужой позабавиться.  Только я с ним теперь в одном коллективе работать не буду».  Толик же взывал к чувствам третейских судей  и постоянно повторял одну и ту же фразу:  «Не подходил я к ней и близко, и вообще она мне не нравится. Поверьте мне!»

  Пока верил ему один я, не отрывая взгляда от прекрасного  лица Светланы Николаевны, которая должна была обрушить всю эту тягомотину, затеянную неизвестно для чего, одним своим  коротким словом.

   И когда после краткого выступления Козьяковой, призвавшей  членов профкома высказать свое мнение  по этому вопросу, в классе  наступила мертвая тишина, я встал, не поднимая руки, и спросил:
   - Скажите, Светлана Николаевна, Гетманов действительно приставал к Вам?

   Она тоже встала и твердо ответила, глядя, однако, в сторону:
   - Да.   
               
 И в этот момент я был готов возненавидеть не только эту женщину вместе с ее мужем Воловиком, но и все человечество, способное так мерзко и хладнокровно лгать.

   Я извинился перед высоким собранием и, сославшись на срочные дела, вышел. Всю дорогу до дома меня колотило так, будто я заболел самой тяжелой формой тропической лихорадки.

  Дома у меня сидел  мой коллега и друг Вадим Альбицкий. Он, как всегда, улыбался и ерничал:
   - Ну, что, начальник Боря, вы примирили этих двух разъяренных самцов, или как?

  Одесская манера речи была его излюбленным коньком,  как и постоянное цитирование Остапа Бендера. Но на этот раз я не оценил  его блестящий юмор и послал его куда-то очень далеко. Он, однако, не обиделся и, видя мое разобранное состояние, предложил сходить за водкой. До дежурного магазина было далеко, и он находился как раз по пути следования   участников собрания, которое должно было уже закончиться. И тогда я  сказал  Вадиму:
   - Если встретишь  Гетманова, скажи ему, чтобы он сегодня ко мне не заходил.

  Нет, я не перестал ему верить после «выступления» Светланы Николаевны, но видеть его в тот вечер я почему-то не хотел.

  Потом мы допоздна сидели за столом и пили водку, ни о чем не говоря. Вадик понял, что творится у меня в душе, и преодолел свое постоянное желание фонтанировать неуемным юмором.

   Я пришел в школу пораньше, чтобы ни с кем не встречаться по дороге и в коридорах, и закрылся в  кабинете, разбирая руководящие указания вышестоящих организаций, благо, их было немало. Потом я попросил секретаршу Тому пригласить Гетманова. Тот зашел в кабинет потемневший и осунувшийся и опустился на стул, глядя на меня безразличными пустыми глазами.

   - Что  решил профком? - спросил я,  потому что для меня было важно узнать это именно от него 
      
   - Все проголосовали за то, что я вел себя недостойно, и предложили просить у Воловика и его жены прощения, - сказал он так, будто речь шла о ком-то другом.

  - А ты?

  - А что я?  Верил мне только один ты, но ты ушел, ничего не сказав в мою защиту.

  - А я до сих пор верю тебе. И потому мне кажется, что весь мир сошел с ума. Если красивая и добрая женщина признается в том, чего не было, значит...  Ты сам знаешь, что это значит... И потому мое выступление в твою защиту было бы пустым звуком...

   - Я это понял...  И не виню тебя. Но прощения у них я просить не буду.

   - Хорошо, что-нибудь придумаем... Только скажи мне, для чего они это сделали? Чем ты им насолил?

   Толик горько улыбнулся:
   - А ничем. Но я таких людей давно раскусил. Ради денег они сделают всю что угодно. И каток образцовый на стадионе зальют и человека опорочат. А то и убить могут.

  Мне очень хотелось возразить ему, но я не мог. Потому что другого объяснения этому конфликту  у меня не было...

    Через неделю я договорился с Холмским районо о переводе Гетманова и его жены  в одну из школ этого прекрасного портового города, в чем мне очень помог  бывший директор нашего Дома пионеров Борис Федорович Чертков, который перебрался туда ранее вместе с о своей женой Валентиной Андреевной Бондаренко, завучем моей школы...

   Я встретился с Толиком через год в Холмске, приехав в гости к моим наставникам. Довольный  и пополневший Толик сказал мне фразу, которая поразила меня не меньше, чем вся эта история с его соблазнением  гордой грузинки.

  - Знаешь, я даже  благодарен Воловику за то, что он затеял всю эту свару, - сказал он, когда мы поднимались с ним от железнодорожной станции  к  современным пятиэтажным домам, в одном из которых он получил квартиру, и я даже остановился, услышав это откровение . - У меня здесь прекрасная работа и отличное жилье, не то, что в этом занюханном Красногорске. Ты чувствуешь, что жизнь здесь совершенно другая, чем  там?

   Я все это прекрасно чувствовал, хотя жизнь в  нашем, как он сказал, «занюханном» городишке меня устраивала больше, и я не променял бы его ни на один из городов Сахалина.

   - Ну, и дай Бог тебе здесь счастья, - пожелал я ему вполне искренне, и мы расстались.

   С Воловиком же мы почти не встречались, разве что во время педсоветов, которые у нас были четыре раза в год. Оно и понятно. Во-первых, вернулся из отпуска директор, и я переключился полностью на преподавательскую работу. Во-вторых, у Валерия Ивановича была теперь огромная учебная нагрузка: к нему полностью перешли часы физкультуры, которые вел Гетманов, вдобавок к его собственным урокам плюс внеклассная спортивная работа.  Он работал двенадцать часов в день с перерывами между уроками в десять минут,  но выглядел по-прежнему молодцом.
 
   Потом, после похода на Курилы,  я уехал в отпуск на материк. Все знакомые  и незнакомые там люди очень интересовались жизнью на Острове, и я с энтузиазмом и гордостью, рассказывал им о ней такой, какая она есть. Но ни разу у меня не мелькнуло и мысли, чтобы поведать им страстную историю о двух преподавателях физкультуры, возненавидевших друг друга, и о красивой женщине с глубокими глазами, которые могли так  бесстыдно лгать.

   И не рассказывал я об этом случае не потому, что он мог показаться моим собеседникам неинтересным. Наоборот, я рисковал быть вторым Шекспиром, окунув их в такой мир страстей и подлости.  Но я просто боялся, что мне не поверят, как не поверил бы и я, расскажи мне об этом  кто-нибудь  другой до случившегося со мной приключения.

   Я вернулся на Сахалин к началу учебного года и попал в настоящее лето, какого не бывает там ни в июле, ни в августе. А вот сентябрь почти регулярно дарит островитянам неделю — другую солнца и тепла и, работая со школьниками в подшефном совхозе «Заречный» на уборке картофеля, я загорал там, как  на пляже в Пицунде.

   И в  первый же выходной день после начала учебы мы как-то спонтанно всем мужским коллективом выгреблись  на  прекрасный песчаный пляж нашего городка и как-то дружно достали из карманов по бутылке водки.

  - Чтобы растереть наши бренные тела после купания, -  сказал мой друг Вадим. - Что-то мне кажется, что вода в Татарском проливе прогрелась не совсем сознательно.

   - Тогда лучше уж вылить содержимое этих бутылок в воду для подогрева, - возразил ему бывший военмор Яков Яковлевич Балдин. 

   И только один Коля Афонин, новый учитель русского  языка  и литературы, окончивший Московский университет, а потому страшно не любивший юмора, высказался по существу:
  - Кто-нибудь нальет или  будем сидеть так до вечера?

Выпили стоя, с оголенными уже торсами, готовыми для купания. Вадим тут же, не закусывая, разогнался по упругому песочку, сделал кульбит в воздухе и врезался в набежавшую волну. Мы не были такими спортивными ребятами и зашли в воду медленно и с опаской, еще пережевывая во рту колбасный фарш.

   Татарский пролив действительно не знал директив партии и правительства о работе с кадрами, и принял наш учительский коллектив в свое лоно весьма холодно. Нам всем, кроме Альбицкого, сразу захотелось на берег, где нас ждала целая батарея бутылок, но Вадик, будучи кандидатом в мастера спорта по акробатике, стал просить, чтобы мы устроили ему трамплин с помощью наших плеч и рук, с которого он взлетал в воздух и входил в воду, как  рыба-меч. Короче говоря, мы вылезли на берег посиневшие и дрожащие от холода, и набросились на спиртное, как странник в пустыне, умирающий от жажды,  на воду. И вдруг Вадик закашлялся и сказал шепотом:
  - А вы посмотрите, кто по соседству с нами отдыхает? И как?!

  Мы посмотрели и увидели, что метрах ста от нас стоит зеленый «Москвич», а рядом с ним на расстеленном  по берегу клетчатом пледе возлежат Воловик и его супруга.

   Сначала всю юмористическую подоплеку этой живописной картины раскусил, естественно, любитель  творчества Ильфа и Петрова. Он стал смеяться так откровенно и заразительно, что мы все последовали его примеру, еще не зная, почему он смеется.

   Первым остановился Афонин и обиженно спросил:
   - Чего ржем?

   Это было совсем не похоже на выпускника МГУ, и мы «заржали» еще пуще. Но чтобы  гордый представитель столичной интеллигенции не обиделся на красногорских молодых педагогов, причем навсегда, Вадик решил разъяснить ему суть дело, что было полезно и для всех остальных, так как никто из нас так и не понял причину его смеха.

   - Видишь вот этот образец японской архитектуры времен  Великой американской депрессии? - спросил он Колю, указывая на домик, стоявших в нескольких десятках метров от пляжа и занесенный почти по крышу песком. - Вот в этом доме живет  некогда скромный,  а ныне почему-то разбогатевший учитель физкультуры Валерий Иванович Воловик. А слева ты можешь лицезреть его лично и его жену, некогда  грузинку из княжеского рода, а ныне преподавательницу физики  нашей школы, Светлану Николаевну Вардания.  Сегодня оне   отдыхают, выехав на пляж на собственном автомобиле «Москвич-403».

  Коле стало все понятно, и теперь он рассмеялся уже по собственной инициативе. Зато мы с Балдиным на фоне этого веселого смеха выглядели  недотепами с кривыми от недоумения рожами: ни он, ни я не знали, что Воловик купил машину. Я так сначала и подумал, что к нему приехал знакомый из Томари и они загорают вместе с ним на пляже.

  А оказывается, Валерий Иванович  на деньги заработанные благодаря нечестному приему, проведенному им в борьбе со своим коллегой,  приобрел автомобиль и выехал на нем из рядом стоявшего дома к морю, чтобы показать всему красногорскому населению, какой он теперь есть!!!

   Не знаю почему, но мы с Як Якличем  не развеселились  по поводу этой действительно комичной ситуации.

   - Наливай, - мрачно сказал бывший военмор, и Альбицкий, вытянувшись в струнку, заорал:
   - Yes,  sir!

   Что для всех непосвященных прозвучало как: «Слушаюсь, мой адмирал!»

   Мы выпили и прилегли на песок, стараясь не смотреть по сторонам. Становилось скучно, и тогда Вадик снова подал голос.

  - Боря, - сказал он, обращаясь ко мне , - расскажи нам про Кавказ. Как ты шлялся там по горам и охмурял черкешенок.

  - После следующей, - ответил я ему, зная, что, выпив еще по стакану, мы вырубимся, и мне не надо будет веселить народ, находящийся в прострации.

   Вадик потянулся за очередной бутылкой, закопанной в песке, но тут мы все заметили тень, упавшею в наш тесный кружок. Мы подняли усталые  глаза и увидели Валерия Ивановича в модных японских плавках  с выпивкой и закуской в руках.

   Выпивка и закуска в его руках была необыкновенно живописной и, вероятно, необычайно вкусной, потому что на на бутылках и коробках были яркие рисунки с женщинами в розовых купальниках и были написаны  такие завораживающие слова как «Martini» , «Dutch Ham»  и «Сookies».

   - Магомет пришел к горе, - сказал он улыбчиво, - а вот жена Магомета обиделась на вас, что вы даже не подошли поздравить   ее.

   - С чем? - спросил Альбицкий, и я понял, что он сейчас  скажет какую-то гадость про Светлану Николаевну, потому что он очень переживал за Толика Гетманова и никогда не забывал обиды, нанесенной ему этой женщиной.

   Вероятно, только один бывший военмор знал, чем это может кончиться и, вскочив с песка на нетвердых ногах, обнял  Воловика и запел фальшивым фальцетом:
  - С днем рожденья ее! С днем рожденья ее! С днем рожденья Светлану!...  Ни-ко-ла-ев-ну!

  И затем, не давая нам опомниться, попытался утащить Валерия Ивановича вместе с его закуской и выпивкой на место его прежнего обитания, крича:
   - Пойдем, Валера, я поздравлю ее от имени всего нашего коллектива!

   Моряки всегда принимали удар на себя, и я это сразу понял и оценил, но Валерий Иванович был отнюдь не такой дурак, чтобы его   можно было обмануть такой дешевой демонстрацией. Он высвободился из объятий Як Яклича и опустил свои данайские дары на песок. Потом подошел к Вадику, который все еще держал в руке бутылку, приготовленную для следующего возлияния, поднял с  песка граненный стакан  и сказал:
    - Наливай! Терпеть не могу этот заморский квас.

Вероятно, он имел ввиду «Martini».

  Вадик, по-видимому, никогда не сталкивался с такой наглостью, а потому покорно налил ему полный стакан водки. Не приглашая  нас составить ему компанию, Воловик опрокинул его в себя  тремя глотками и, не закусывая сказал, речь. Я привожу ее почти дословно: так она врезалась в мою нетрезвую память.
 
  - Я знаю, что вы все обо мне думаете, - произнес он, слегка переигрывая гордость и раскаяние, ибо смешавшись, гордость перестала быть гордостью, а раскаяние — раскаянием.  - И ты , Вадик, и ты, Яша, и вы, Борис Валентинович.

  Почему он назвал меня на «вы» и по имени-отчеству, я сначала  не понял, но затем что-то прояснилось в моей пьяной голове, и я сообразил, что он не мог забыть тот день, когда я принимал его на работу и поставил свою собственноручную подпись в приказе о нагрузке. 

   Он посмотрел на каждого из нас и, убедившись, что его слова не произвели  никакого впечатления на адресатов, прибавил  обороты и дерзости:
   - Конечно же, вы все чистенькие, а Воловик — вообще, не человек... Он ради денег готов на все, так вы думаете сейчас... Но думать  - это не значит понимать... А вы понимать не хотите...

   - Не можем, - коротко бросил Альбицкий, и я подумал, что Воловик после его слов наконец-то взорвется: уж слишком явно наша компания продолжала игнорировать его.

   Но Валерий Иванович лишь слегка побагровел и зачем-то посмотрел на донышко пустого стакана у себя в руке.

   - А я, Вадик, мог бы тебе сказать другое, - проговорил он с укоризной. - Поживи с мое да посмотри на себя со стороны,  кем ты оказался, а потом уже суди других.  Ты знаешь,  сколько мы со Светланой платим  алиментов?  У меня трое на материке остались, а у нее — двое... Я слышу, как в школе по углам шепчутся: Воловик совсем заморил жену голодом. Натаскал, мол, осенью картошки с совхозного поля, наловил горбуши, тем и питаются  всю зиму. Правильно говорят: и картошку мы со Светланой таскали авоськами, и горбуши я бочку засолил. Потому всю свою жизнь, с самого детства, я голода боялся...

  - Я тоже, - вставил Як Яклич, и я мысленно продолжил его мысль: « ...но с коллегами своими так подло не поступал».

   И второй укол Валерий Иванович выдержал достойно. Он протянул стакан Вадику, и тот, не задумываясь, хлюпнул в него водки. Перед тем, как выпить ее, Воловик посмотрел в голубую даль моря и тяжело вздохнул. Я  воспринял это так: «Опять вы не хотите меня понять, товарищи!»

   - Да, я накопил на машину, - продолжил он, даже не содрогнувшись от выпитого, - и купил ее, несмотря ни на что.  Потому что это моя мечта со самых студенческих лет....  Моя последняя мечта... Это когда ты осуществил ее, и можно помирать... 

  Пришла моя очередь что-то сказать ему, и я сказал:
   - Жить труднее...

   И я был уверен, что мои друзья закончили мою мысль так: « ...с такой грязью на душе» 
 
    Афонин, как новичок, права голоса не имел, и мы посчитали разговор законченным.

   Вадик собрал наши стаканы и разлил в них оставшуюся водку. Всем, кроме Валерия Ивановича. Мы выпили молча и не чокаясь, как на похоронах, и он понял, что мы похоронили его...  Окончательно...

   И тогда он повернулся и пошел к машине.  Ровно через минуту, не успели мы закусить, послышался звук мотора.  Вадик даже встал, предчувствуя комическую картину: Валерий Иванович возвращается с пляжа домой, проехав всего сто метров.

  Но машина рванула в сторону моря, яростно буксуя в песке.  Потом она вырвалась на широкую полосу прибоя, весело проскочила ее и понеслась навстречу волнам...

   Она ехала, пока не захлебнулась... А захлебнувшись, остановилась в недоумении и восторге от безбрежности моря...  И тогда ее дверца открылась, и из нее вылез совершенно спокойный мужик в японских плавках, который пошел к берегу, отгоняя барашки рукой...

   Я увидел, как от рядом стоящей погранзаставы бегут люди в зеленой форме с автоматами наперевес и улыбнулся про себя: «Они наверное подумали, что Воловик переделал «Москвич» в подводную лодку и хочет тикануть в Японию».

   А мои друзья молча стояли в оцепенении, не в силах осознать и оценить происшедшее. Мы даже не успели посмотреть, куда исчез Воловик. Но было ясно, что примеру своей машины он следовать не собирался.

  Потом неожиданно на берегу появилась Светлана Николаевна. Причем, не одна, а с трактором. Она, вероятно, поняла, что ситуацию должна спасти именно она, мудрая грузинская женщина, наследница ума и коварства ее легендарной землячки, царицы Тамары. Принять быстрое решение ей позволило и то, что в отличие от всех нас она была совершенно трезвой. Выпивка и закуска, предназначенные для ее дня рождения, лежали у наших ног, поблескивая заграничными ярлыками..
. 
   … Как не странно, никто из нас  ни разу не вспомнил об этом эпизоде ни в разговорах с друг другом, ни в общении с коллегами в школе. Несмотря на то, что  они часто обращались к нам с настойчивыми вопросами, зная, что мы были единственными свидетелями этого происшествия.   Мы дипломатично уходили от ответов, хотя могли бы рассказывать об этом с таким увлечением, что у наших слушателей горели бы глаза от восторженного интереса.  Я помню, как однажды наши дамы в учительской принялись обсуждать неожиданный  поступок Воловика, и произошло чудо: мы все четверо, не сговариваясь, встали и вышли в коридор...

   ...Спустя девять месяцев я уехал навсегда на материк, к семье, а в сентябре из письма Вадима узнал, что Воловик тоже покинул Красногорск и обосновался в  Холмске.  Школа, где он работал там, тоже блистала спортивными успехами..
.
   Прожитая мною жизнь научила меня многому. В том числе, писать рассказы о разных людях, хороших и плохих. И, вспоминая Валерия Ивановича, я всегда задавал себе вопрос: что это был за человек и что побудило его тогда совершить это сумасбродство?

    Ответа на это вопрос я не нашел, но понял: не будь на свете таких людей, как он, не было бы у нас ни Шекспира, ни Толстого, ни Достоевского...
   … И этого рассказа тоже бы не было...