Pro mundi beneficio Во благо мира

     Иосиф Вольфгангович Машкин сидел в тиши кабинета и лихорадочно стучал по клавишам своего компьютера. К завтрашнему утру должен был быть готов доклад о перспективах развития института, в котором он трудился уже несколько лет.

     Часы пробили двенадцать. За окном пролетела чья-то ракета, искры оставили на стекле множество неотмываемых пятен, в одном месте даже прожгли дырку. “Опять придется менять стекло ”- подумал Иосиф Вольфгангович и устало опустил голову на подставку, тщетно пытаясь припомнить, сколько стаканов жидкого кислорода он отдал в прошлый раз стекольщику за работу. Прошел час. Так и ничего не вспомнив, Машкин встал с кресла и нервно заходил по кабинету. Послышался шум ветра и из дырки в стекле потянуло сквозняком. Комната стала наполняться каким-то неестественного цвета туманом, который пульсировал и дышал. Иосиф Вольфгангович остановился возле бара, достал оттуда бутылку виски, налил себе полстакана и задумался о том, что ему лучше сделать – уйти или вызвать охранника. Пока он думал, туман сгустился до размеров Шварцнеггера и из него стала проявляться форма, очень отдаленно напоминающая крокодила без хвоста и с мордой короче раза в три. Машкин автоматически сделал два глотка и обнаружил, что стакан пуст. “Крокодил” чихнул, сузил глаза, после чего стал похож на японского крокодила, и голосом Сталина произнес:
- Вы что, товарищ, алкоголик?
Иосиф Вольфгангович не нашел, что ответить и снова потянулся за бутылкой.
- Понятно, - сказал крокодил уже голосом Берии, от которого у Машкина появился холодок в области поясницы, стремительно распространяясь в другие части тела.
Крокодил вернул глаза в нормальное состояние, поиграл мышцами и опустился на все четыре лапы.
- У тебя есть пожрать что-нибудь, гнида?- спросило существо уже голосом Павлика Морозова, нацелившись взглядом на бар.
Машкин молчал, раскрыв глаза до размеров 1 рубля образца 1998 года и пытаясь удержать в трясущихся руках и стакан и бутылку.
- Ты что, глухой?
- Н-н-нет, - с трудом выдавил Иосиф Вольфгангович и спустился на пол, сев походу на шпагат.
Крокодил опять превратился в японца и захрюкал, что, видимо, означало удивление. Затем, встав снова на задние лапы, он прошлепал к бару и стал аккуратно копаться в его содержимом. В нос Машкину ударил сильнейший аромат женских французских духов.
“Баба”- догадался Иосиф Вольфгангович.
- Сам ты баба, - обронил крокодил и, выудив из бара банку консервированной колбасы, стал открывать ее штыком времен первой мировой войны. Откуда он его вытащил, Машкин не заметил, хотя глаза его к тому времени увеличились до 3 рублей. Начали болеть связки на ногах. Крокодил открыл банку, попробовал, удовлетворенно чмокнул и, обернувшись, спросил:
- Тебе помочь, или сам встанешь?
Этого переутомленный мозг Машкина выдержать не смог, и он потерял сознание.

           Очнулся Иосиф Вольфгангович на диване в приемной, укрытый теплым одеялом, без галстука и без носков. Пытаясь припомнить предыдущие события, он слез с дивана и посмотрел на часы, висящие на стене. Стрелки показывали 1:13 ночи, причем маятник не двигался. Машкин глянул на наручные – та же история. Из его кабинета послышался скрип и шаркающие звуки. Кто-то шел по направлению к двери. Дверь открылась и Иосиф Вольфгангович враз вспомнил все, что с ним произошло до этого момента. Снова сильно заболели растянутые шпагатом связки на ногах. В дверях стоял давешний крокодил в галстуке и очках, отчего он стал похож на папашу черепашек-нидзя.
- Выспался? – спросил крокодил и снял очки, - я, кстати, твой доклад закончил, сам распечатаешь, - почесав грудь на уровне шеи, продолжил, - неплохо ты тут устроился – кабинет большой, на столе в теннис можно играть, секретарша смазливенькая, одобряю.
- В-вы отк-к-куда? –дрожащим голосом выдавил Машкин, у которого в горле все пересохло.
- Слава аллаху, заговорил! – сказал черепашка-нидзя-папа, поправил галстук и опять одел очки, - пошли, врежем по маленькой, - развернулся и пошаркал обратно.
 Иосиф Вольфгангович, тщетно поискав носки взглядом, встал и поплелся вслед за ним. Зайдя в кабинет, он заметил, что что-то в нем изменилось. Со стола было сметено все, кроме компьютера, а по его периметру стояли бутылки из бара. “Он что, их все перепробовал?”- подумал Машкин.
- Три штуки остались, - раздался голос крокодила, он плеснул по чуть-чуть в рюмки, при чем с двух бутылок одновременно, - вот ща и оприходуем. Дряни у тебя тут много, как ты ее пьешь? Сивуха сплошная.
- Я не пью, приносят, - Машкин сел на стул и махом выбросил содержимое стакана себе в рот, закрыл глаза и стал ждать ощущения теплоты, растекающегося по жилам. Ощущение не наступало. По прошедствии минуты неожиданно пришла икота.
- На-ка еще, - зеленый снова опрокинул обе бутылки, наполняя емкость, - слабак, тебе еще над собой работать и работать! Мы с друзьями ведро такого пойла уговариваем минут за пятнадцать!
- С друзьями?! А друзья такие-же…э-э-э...зеленые?
- Не обязательно, у нас свобода выбора – кто сиреневый, а кто и голубой, на вкус и цвет, как говорится…да, кстати, разрешите представиться, Позер Херович!
- Херов…чего?!
- Папу моего Хером звали, что ж тут непонятного, - от возмущения у крокодила глаза почему-то съехали в кучу и Машкину стало до дури смешно, к тому же вторая порция начала свое коварное воздействие, - ну а Позер – сам, надеюсь, понял, это у меня с рождения такой характер.
- А как эт-т-то вы разными голосами так хорошо управляетесь?
- Врожденный дар, у нас у всех что-нибудь эдакое есть. Сестренка, например, оперные арии любые в оригинале, я вот все больше по истории специалист – нравится мне эта ваша история. Das deutsche Volk! – вдруг перешел он на визжащий немецкий, -  Die Nationalsozialisten! ;berw;ltigt von schweren Sorgen, ich war dazu verdammt, f;r viele Monate zum Schweigen zu bringen. Aber jetzt ist die Zeit gekommen, als ich endlich in der Lage war, offen zu sprechen.
- Это что было?
- Обращение Адольфа Гитлера к немецкому народу 22 июня 1941 года, - зеленый удобно устроился в кресле, запустив в стакан с мутным коктейлем сразу четыре трубочки.
- Это прямо его голосом?!!!
- Абсолютно и стопроцентно, фиг подкопаешься. У деда учился, он как раз в 41-м в Берлине в командировке был. Еще налить?
- Если можно, я бы не отказался, - сознание постепенно выходило на нормальный режим и требовало нового допинга, - а можно еще вопрос?
- Не вопрос! Всецело во внимании!
- Позвольте, а как это Вы…э-э-э…просочились сюда?
- Через дырку в стекле, как же еще! – его глаза снова съехались в кучу, но тут же вернулись обратно, - кстати, прошу извинения за грубое обращение вначале, после трансформации жутко хочется жрать, так что уж простите великодушно, несдержался.
- Ничего, ничего, я привык…
- А вот пгивыкать к такому нельзя! – неожиданная экспрессивность Ульянова-Ленина просто ошарашила Иосифа Вольфганговича, он даже вжался в диван всем телом, - один газ, два, тги, а там, глядишь, эксплуататогы так сядут на шею пголетария, что и пегнуть некогда! 
- Извините, простите…
- Хватит извиняться! Я ваш коньяк пью, а вы извиняетесь!
- В самом деле…
- Неужели в самом деле все сгорели карусели? Вы б, газели, не галдели, а на будущей неделе прискакали бы и сели на качели-карусели!
- Чуковский! – обрадовано крикнул Машкин.
- Точно в дырочку! Мы все им можем, потому как в детсаду заставляют, - крокодил вздохнул и отсосав из стакана, продолжил, - я сопротивлялся, но, увы, ”Sine ira et studio”, как говорил мой учитель - без гнева и пристрастия…
- Ух ты!
- Что?!
- Латинский, мать его…
- Цицерон, отец его. Таксссс… - зеленый историк глянул на настенные часы, стрелка вдруг резко перепрыгнула на полтретьего и часы пошли, - порассс…на вечернюю прогулку и спатьссс. Премного благодарен за чрезвычайно пользительное общение, всего вам хорошегоссс, может еще встретимся, - крокодил встал, поставив пустой стакан на стол, и направился к окну.
- Так быстро?! Мы с вами еще и не поговорили даже, - Машкин встал с дивана, до сих пор держа в руках пустой стакан.
- Основа всякой мудрости есть терпение, - зеленый посетитель, уже почти дойдя до окна, вдруг остановился и обернулся, - Иосиф Вольфгангович, а не будете ли вы так любезны презентовать мне одну из своих непревзойденных бутылочек, так скть, с собой, в нагрузочку?
- Да конечно, вне всяких сомнений, берите…
- Премного благодарен, - крокодил поклонился, придерживая в руке внезапно появившуюся у него бутылку и стал расплываться в воздухе, превращаясь в зеленоватый туман, постепенно утекающий через дырку в окне.
“Бедненький…опять сейчас кушать захочет”, - подумал Машкин и устало опустился на диван…


- Иосиф Вольфгангович! – “смазливенькая” секретарша испуганно будила Машкина, тряся за плечо, - Иосиф Вольфгангович, просни-и-итесь!
- А…что…доброе утро, Мариночка, - Машкин с трудом поднялся и сел, в голове целенаправленно работал кузнец с огромной кувалдой и жутко хотелось пить, - Мар…риночка, принесите водички пожайлуста…побольше…
- Сейчас-сейчас, - секретарша убежала и вернулась через несколько секунд с полным графином и стаканом, - Иосиф Вольфгангович, там американцы через полчаса приедут контракты подписывать, вы как воОбще?
- В жопу американцев, Quod petis est nusquam…
- Как?!...
- Того, к чему стремишься, нет нигде…в жопу амеров, они на три четверти гомики! – Машкин пил воду прямо с графина, немножко полегчало, даже появилось игривое настроение, - Мариночка, а не съездить ли нам на пляж?!
- Так октябрь же на дворе!
- Точно…так это тут октябрь, а в Тунисе самый сезон!
- В Тунисе сейчас, говорят, около тридцати…подруга на прошлой неделе туда уехала, - секретарша как-то слишком обрадовано засуетилась.
- Г-гешено, летим в Тунис, закажи билеты на сегодня! Пгямо на сейчас!
- А американцам что передать?!
- А американцам оставить записульку, что пусть они тащут свои гребаные откормленные бигмаками  задницы к себе домой и больше не суются в наши дела со своими грязными зелеными бумажками, давно не стоящими даже рваного рубля! Так и напиши!...


…на пляжу, под ласковым Тунисским солнцем, сном ребенка спал Иосиф Вольфгангович, а рядышком Мариночка живо переписывалась в одноклассниках с подругой, которая уже второй день не могла выбраться из отеля, со всех сторон облепленного какими-то демонстрантами в рваных одеждах и с явно неместным акцентом…
…а в недрах НИИ лаборант Петрович, 53-х лет отроду, уже в третий раз разливал по стаканам казенный спирт и произносил тост:
- За Иоську! Я знал как на духу, что он не отдаст наши технологии извергам из-за окийана, будь они неладны!