Сумасшествие Антона Гордеева

    Очередной раскат грома прокатился по ночному небу, вспышки молний разорвали  черные тучи, дождь усилился и большими каплями  настойчиво  стучал по оконному стеклу.  За стеклом  в кабинете было темно, и только настольная лампа  освещала центр рабочего стола. Настенные часы громко отсчитывали секунды в дальнем углу полупустого кабинета.  Женщина лет тридцати в белом  медицинском  халате  сидела за столом, ее руки были сложены в замок, на стопке прошитых бумаг с  загнутыми, потрепанными углами и неровно вклеенной черно белой фотографией в левом верхнем углу.  Подавшись слегка вперед, она разглядывала мужчину  сидевшего напротив. Его худощавое, болезненное  тело было заключено в  смирительную рубашку,  волосы растрепанные, с проседью, переходили в  многодневную щетину.
- Антон Сергеевич,  меня вызвали из области, для консультации и дальнейшего вашего лечения. С этого момента я, буду изучать детали и течение вашей болезни. Зовут меня Людмила  Яковлевна.   
-Очень рад вас видеть Людмила  Яковлевна, но разве ваши коллеги не передали вам историю  моей болезни, записи, тесты, анализы? – Больной говорил неожиданно мягким приятным голосом, уверенно и последовательно.
-Антон Сергеевич, видите ли, я привыкла делать свои собственные выводы, а не опираться на предположения моих коллег, поэтому я тут, с вами, и хотела бы услышать вашу историю лично от вас. Вы же сами в прошлом врач, понимаете. - Женщина откинулась на спинку офисного, черного кресла, и запрокинула ногу на ногу.
-Я расскажу вам свою историю, но при одном условии, если вы не будите фиксировать наш разговор в своих документах, на пленке или иным способом. Я прекрасно понимаю, что именно она, моя история, меня сюда и привела, и усугублять свое положение, извините, я не намерен. Ах  да, еще бы я очень попросил вас, чтоб разговор наш состоялся тет-а-тет, это реально? – Здоровый санитар тряхнул больного  за стягивающие рубаху ремни.
-Я думаю мы можем это устроить. Покиньте пожалуйста  кабинет. –Два амбала, не скрывая не довольствия, кряхтя вышли за дверь.
-И так мы одни, и нам ни кто не мешает. Я готова вас выслушать, и если вас ни чего больше не стесняет (кроме конечно же вашей рубашки)  и у вас больше нет пожеланий  то может начнем?
-Да пожалуй.  Это было всего около года назад, но мне кажется что уже прошла целая вечность. Я жил обычной жизнью, как и миллионы других людей, как ваши соседи, ваше начальство и ваши подчиненные, как те, кто стоит на автобусной остановке или сидит в кафе, летит на лайнере в отпуск, ведь все живут примерно одинаково если не вдаваться в подробности, не учитывать мелочи. У меня была работа, которую я не очень любил, но которая меня кормила, был дом не большой но свой собственный, не новая «Тойота», но самое главное у меня были те ради кого я жил, и радовался жизни - жена и маленький сынишка.  Валерка.  Когда он появился на свет, я осознал, что он это лучшее что у меня получилось в этой жизни, что он главное чего я добился, что он самое дорогое что у меня есть. Шло время и все шло своим чередом, очень гладко и безмятежно, мы просто жили. А потом… -  Антон Сергеевич заерзал на своем месте, сглотнул и продолжил. – А потом все это закончилось, и начался ад.
Была ранняя весна, и днем уже капали сосульки, потемнел снег под  еще низко стоящим, но уже довольно ярким  солнцем. Напротив нашего крыльца мы с Валеркой примотали к дереву кормушку для птиц, и серые воробьи пережившие холодную зиму громко щебетали, набившись в нее.   Я чистил от снега, выпавшего ночью, подъездную дорожку. Ольга собрала Валерку к маме, и на прощание поцеловав меня в дверях, помахала мне рукой и запрыгнула в авто, Валерка и плюшевый медведь  Барик тоже махали мне рукой пока машина не скрылась за поворотом, и не увезла мое счастье навсегда. Я даже не могу вспомнить как прошел тот мой день, но я прекрасно помню что я не мог найти себе места в пустом доме и еще помню тот телефонный звонок который поставил жирную точку на моей прошлой жизни.
- Антон Сергеевич Гордеев?
-Да я. А вы кто извините?
Помню как мой организм отторгал  слова врача, которые проникали в мое ухо из телефонной трубки, как горячая волна прокатилась по телу и сменилась болью и пустотой. Только потом,  слезы текли из моих глаз нескончаемым потоком, держать их не было сил, да и незачем было. Жена в коме, сын погиб. Банальная автомобильная катастрофа разбила в дребезги  мою жизнь,  и ее осколки были настолько малы, и разлетелись так далеко, что собирать ее воедино было просто бессмысленно.  Долгие месяцы я прожил в больнице у постели так и не приходящей в сознание жены, только она держала меня в этом мире, она всегда была умнее и мудрее меня, вот и сейчас после смерти нашего Валерки, она продолжала заботится обо мне, не давала сойти с ума или шагнуть с балкона в бездну небытия, зная что не все дела я завершил на этой земле. Видимо после того как она решила что за мою жизнь можно не волноваться, она меня покинула, на прощание оставив на мониторе системы жизнеобеспечения прямую светящуюся полосу и долгий протяжный звук оповещения.  Я превратился в машину выполняющую ряд несложных действий, которые поддерживали тлеющий уголек жизни в моем теле, но каждый вечер я все же сдавался своему горю, вливая в свой желудок бутылку крепкого спиртного. «Я виноват в их смерти, я виноват в из смерти.»
В один из таких вечеров я потерял счет выпитого.  Моя комната наперекор всем законам физики то начинала вращаться, то превращалась в пустынный мираж и стены начинали растворяться мутной дымкой. Боже мой, в кого я превратился за эти месяцы, в алкоголика, в человека  без будущего. Да и без прошлого теперь…  Кому  я нужен теперь? И что мне теперь нужно? Что мне делать?!  Я из последних сил поднялся с заблеванного дивана в надежде добраться до ванной комнаты и немного освежиться и прийти в сознание, собраться с мыслями. Какого же было мое негодование, когда перед  моим лицом мелькнула сверху вниз стена с развешанными на ней фотографиями моих любимых,  и  внезапно перед лицом возник жесткий паркет  пола.
Очнулся я глубокой ночью, страшно раскалывалась голова. Продолжая лежать на полу,  я приоткрыл  глаза и попытался глотнуть, чтобы хоть как то смочить пересохшее горло, но шершавый язык прилип к небу. Я мысленно выругался. Мои веки не как не хотели открываться, было такое чувство, что тело раскололось при падении на мелкие кусочки и эта головная боль… 
…  как же болит голова, надо завязывать с пьянкой.  Покачиваясь я попытался встать из положения на четвереньках, руки увязли в чем то липком и вязком, глаза я открыл но все плыло. Что это?  Уставившись на испачканные руки, я то подносил их ближе к глазам, то отдалял, пытаясь сфокусировать зрение. Кровь. Руки были в крови. Зрение стабилизировалось, о чем я незамедлительно и пожалел. Весь пол моей комнаты был залит равномерным слоем бордовой, густой крови, а от того места где я еще несколько минут назад лежал без сознания, в сторону входной двери  тянулся  широкий шлейф разводов, как будто кого то волокли.   «Что за дела?»  - Медленно, пошатываясь, я  пошел по следу, в коридор к входной двери.  Повернув блестящую металлическую ручку, я открыл дверь настежь. Вместо привычного дворика и заснеженной тропинки, скворечника и зеленых, деревянных  качелей, моему взору предстал черный, полуразрушенный город. Скелеты  многоэтажек смотрели на меня своими слепыми  глазницами-окнами, тяжело вздыхали, обдавая меня смрадом сгнивших подвалов. Небо горело оранжево-черным пламенем и осыпало землю дождем из раскаленного пепла. Пепел подхватывал неистовой силы, не на секунду не ослабевающий ветер, перемешивал с черной пылью и нес прочь, облизывая грязным, огненным языком все что попадалось ему на пути.  Горячий, пыльный воздух ворвался в мои легкие,  удваивая мою похмельную жажду.  Из раздраженных  глаз хлынули слезы, окружающий мир  поплыл. Ухватившись за дверную ручку  я рванул назад, и со смачным шлепком  приземлился на залитый кровью пол, повалившись на спину. Дверь была заперта. Я встал вытирая руки об штаны и подошел к окну. «Я наверно схожу с ума! Или может быть я сплю,  и в пьяном угаре мне просто все это снится?» Но нет, за оконной рамой бушевала огненная буря. Среди мертвых, проржавевших машин, на другой стороне улицы, сквозь пыльно- пепельное облако  я заметил какое-то движение. Что-то на подобие лохматой, большой собаки, но на задних лапах и без передних, тащило волоком в зубах безжизненное тело. Тело маленькое, тело ребенка. Валерка.   Не может быть, я похоронил своего сына, а теперь просто схожу с ума. Просто схожу с ума от горя. Но с другой стороны его хоронили в закрытом гробу и я не могу быть уверен что он был там. Может меня обманули, меня обманули чтобы украсть моего сына и потом сделать с ним что то ужасное.  Обезумив от мысли что мой ребенок еще жив, что он рядом, я не обращал внимания на нелогичность моих рассуждений, на так внезапно изменившийся окружающий меня мир. Надо вырвать его из пасти этого  существа, спасти, прижать к себе, вернуть, чтоб больше ни кому его не отдавать. Я открыл дверцу платяного шкафа и вывалил его содержимое на пол. Копаясь в кучи тряпья  я нашел лыжную маску, плащ  который  раньше надевал в дождливую погоду,  на нижней полке шкафа в коробке для инструментов выхватил столярный  молоток, этот набор вещей по моему мнению должен был мне хоть как то помочь, там за входной дверью. Одев на бегу плащ и маску я выбежал на раскаленную улицу. Ветер «пнул» меня в спину.  Большими шагами я добежал до собако -подобного существа, и со всего размаха врезал своим молотком ему по голове. Глаза существа округлились в удивлении, оно дернулось, издало крик переходящий на оглушительный вой и выпустив свою добычу, метнулось в темную подворотню с торчащим в голове толотком. Валерка лежал на спине без движения, лохмотья обгорелой, грязной одежды прикрывали его гладкое, неестественно белое и абсолютно чистое тело.  На моих глазах навернулись слезы, я обнял это маленькое бездыханное тельце, прижал к себе.  Что – то щекотало мне руки, наверно песчинки которые наполняли  здешний  воздух. Уложив ребенка на покрытую черной пылью землю, я посмотрел на родное, но какое – то кукольное, фарфоровое лицо. Вдруг его глаза моргнули и медленно как после сна открылись, на губах появилась еле заметная улыбка. «Папа.» По моей спине пробежали мурашки, я смотрел на него как раньше,  и это было счастье. Но его улыбка все растягивалась и растягивалась,  обнажая почерневшие зубы, кожа вокруг рта начала трескаться и отслаиваться как старая краска.  «Папа.» То что щекотало мне руки поднималось все выше и выше, до локтей. Черные с оранжевыми полосками жуки могильщики облепили мои руки, выползали из -под фарфорового тела, из улыбающегося рта, сотни, тысячи. Я стряхивал их с себя с омерзением, топтал ногами и их мертвые тела забирал и уносил с собой горячий ветер. Через несколько минут на месте тела Валерки осталась только  кишащая каша из дохлых и оставшихся в живых жуков.  «Любуясь» на это зрелище мой желудок  взбунтовал  и  освободился от своего содержимого. Я  выпрямился и посмотрел в сторону  своего дома, он почему то оказался очень далеко и выглядел так как будто я смотрел на него через бинокль с обратной стороны.  За спиной где-то за полуразрушенными, обшарпанными, домами раздавались приглушенные, низкие звуки  как будто били в барабан. Я прижался к стене в узкой темной улочке и выглянул туда от куда доносились гулкие удары.  Траурная процессия продвигалась медленно в сторону белой колонны в центре городской площади, под монотонные барабанные удары. Толпа грязных оборванцев состояла из героев,  похоже сбежавших с картин Сальвадора Дали, очень высокие, худые, с непропорционально длинными конечностями и обожженной, вздыбленной  кожей.  Где-то у них под ногами хрустели снежно белые кости и черепа, которыми была вымощена их дорога.  В начале этого строя,  скрипя деревянными колесами, рывками продвигалась тяжелая повозка, на которой ровными рядами стояли фарфоровые куклы детей,  которую толкали изможденные погоняемые плетью женщины. Я подался вперед  увидев знакомые черты, моя  Оля  была среди них, на лице каменной маской застыло отчаянье.  Один из великанов резко повернулся в мою сторону и широко открыл свой единственный  белый, без зрачка, глаз и зашевелил ноздрями. Я скрылся в душную тень.  Неслышно ступая   я продвигался  вслед за колонной по развалинам многоэтажек, пробирался сквозь завалы перекрытий, квартиры с пыльной догорающей мебелью. Среди очередных кирпичных нагромождений я прижался и затих, услышав негромкий шум, он исходил от обшитой стальными листами двери. Дверь была приоткрыта и я подполз ближе  чтобы заглянуть вовнутрь. В комнате было темно и только тусклая лампа накаливания светилась где-то под потолком, звук повторился, и я узнал его, так правят нож об точильный брусок.  Мои глаза привыкли к полумраку,  и в глубине комнаты я увидел огромного, толстого мясника с головой хряка, в черном полиэтиленовом фартуке, и замусоленными брюками. Усевшись  на спину обнаженной девушке как на табуретку, он точил длинный, широкий тесак. От увиденного я дернулся назад и прижался к бетонной стене, посыпалась штукатурка и мелкие камушки, я зажмурился, прислушался,  в комнате все так же монотонно повторялся звук точившегося ножа.  Протер от пыли стекло маски рукавом.  Нерешительно прильнул к дверному проему и всмотрелся в темноту.  Девушка под  толстяком изогнулась еще больше и смотрела на меня огромными голубыми глазами, из которых ручьями текли слезы, она не могла выдать мое местонахождение ( и наверно не хотела этого), рот был плотно зашит бечевкой. Её лицо показалось мне знакомым но я  не стал ей помогать, я просто встал и пошел дальше вдоль облезлых, закопченных кирпичных стен. Там, на улице, в самом начале строя уродов была Ольга, и наверно где то рядом мой сын. Я уже был напротив площади , напротив белоснежного костяного столба посреди неё.  Телега со скрипом вкатилась на площадь и остановилась, движущая ее сила со стоном обмякла рядом. Высокая, стройная  фигура с белокурыми прямыми волосами, в черной, расшитой золотом и бриллиантами мантии  выплыла из-за колонны и плавно направилась в сторону телеги. Сальвадоровские существа приклонили колени и потупили взоры своих белых глаз.  Фигура подняла с земли одну из женщин и на вытянутой руке подняла ее над своей головой, обнаженная женщина вяло задергала руками и ногами, белокурая  фигура  прильнула к ее сухим губам в недолгом,  целомудренном поцелуе, женщина дернулась в последний раз и повисла  как сдувшийся шар.
«Только не Ольга, только не Валерка». - Бормотал я с закрытыми глазами в тени своего убежища, пока не почувствовал тяжесть на своем левом плече. Теперь я находился в центре площади, рядом со мной  на троне из живых женских тел, сидел высокий человек в черной расшитой золотом и бриллиантами мантии, его рука дружески лежала на моем плече. Я поднял голову и наткнулся взглядом на её  красивейшие, глубокие, стального цвета глаза, на гладкую перламутровую кожу, на чувственные губы.  Под мантией не было другой одежды и в ее разрезе виднелось безупречные линии двуполого тела,  от которого невозможно было оторвать взгляд.
 - Здравствуй друг мой милый!  - Очень приятно, мягко, томно, многоголосо сказала она (или он?)  – Спасибо что посетил нас.
Я огляделся по сторонам, горящее небо сыпало спиралью  черно – оранжевый пепел в центр белого столба, женщины толкавшие повозку улыбались, уставив свои выцветшие глаза в пустоту, нелепо сложенные великаны сидели на корточках и монотонно мычали, удары барабана затихли.
- Я в аду? – еле слышно спросил я, но эхо отдалось криком  - АДУ! ДУ! У! У!
- Ты д-дьявол? – в ответ прогремело – АВОЛ! ВОЛ! ОЛ!
-Ха, ха, ха. - Красивые губы растянулись в улыбке, обнажая жемчужно белые зубы. – Нет мой милый, ты не в аду и я не дьявол. Я Мара *, и ты у меня дома. Мы с тобой уже раньше встречались, но ты вряд ли вспомнишь .
- Отдай мне моих любимых!  - Сказал я чуть громче ( и пожалел так как эхо почти оглушило), и скинул с плеча тяжелую руку.   
- Тут все твои любимые, бери нас. – Ответили ее несколько голосов.  – Красавица  под мясником  твоя любовница Людочка (И я вспомнил Люду, Людочку, медсестру, с её огромными голубыми глазами, с которой у меня роман на стороне уже почти год), - А  этих, ты наверно уже и сам вспомнил ( И я вспомнил, вглядываясь в их лица. Своих бывших женщин, которых бросил когда то или просто воспользовался их телом на одну ночь), - И наши дети, это все наши дети! – он указал аристократической рукой в сторону улыбающихся фарфоровых кукол, с вытекающими из их ртов жуками – могильщиками. 
- Мы это ты, а ты это мы. И мы тебя очень любим и хотим. Бери нас.
- Бери нас! – приближаясь как на сломанных ногах, начала скандировать толпа Людочек.  А Мара начала истерически хохотать, её накидка соскользнула на пол обнажая красивое двуполое  тело. Сотни рук обнимали, похотливо ласкали, сдавливали, рвали меня на части.
- Не-е-е-ет !!!! – изо всех сил заорал я и открыл глаза.
Темный кабинет, лампа, стол. За столом, напротив покрытого испаренной, всклокоченного, поседевшего, худощавого мужчины сидит мальчик лет шести. Его волосы аккуратно зачесаны на правую сторону, глаза не мигая смотрят строго вперед, губы поджаты и от этого немного побледнели.
- Не кричи папа. Папа все в порядке.
- Валерка? Ты что тут …
- Папа я знаю что ты обижаешь маму. Я видел как ты обнимался с другими тетями. Разве тебе плохо с нами? Зачем они тебе? Разве ты хочешь нас потерять?  Я попросил Мару напугать тебя. Она очень хорошая, она согласилась. Она сказала,  что если ты еще раз обидишь маму, ты будешь жить у неё, ты будешь принадлежать ей, так мы договорились. Будешь принадлежать ей навсегда. Навсегда. Навсегда. Навсегда. – Его голос  с каждым повторением дополнялся еще одним голосом, пока не перерос в хор женских  и мужских голосов. – Навсегда!
Кто - то со всего размаха ударил меня тяжелым предметом в область затылка.
Я открыл глаза, расплывчатые картинки поплыли слева и справа, объединяясь в одну. Передо мной ряд кресел с белыми чехлами - подголовниками, на креслах люди, кто то спит, кто то читает, некоторые что то обсуждают.  Ряд ярких иллюминаторов, за ними только белые облака, некоторые на половину закрыты и светят светло - синим. Мы летим на море, отдыхать. Ольга роется в дамской сумочке, там как всегда куча разных ненужных вещей, не находит то что искала, чертыхается, ищет  в ручной клади. Гудят мерно турбины, плавно покачивает. Валерка низко наклонившись  над  альбомом, рисует, многократно проводит карандашом по одному месту. Потом поворачивается, ласково смотрит мне в глаза и улыбается. С листа его альбома  на меня смотрит Мара , на заднем фоне белый столб и тлеющее черно – оранжевое небо, и тоже улыбается.

* Мара — в скандинавской мифологии демон, садящийся по ночам на грудь и вызывающий дурные сны, сопровождающиеся удушьем под весом демона, отчего сами дурные сны также стали носить имя кошмара. 
               
 


Рецензии