Зяма Гурфинкель - брат Сталина

                Владиславу Петровичу Крапивину



     - Зяма, - взволнованно выдохнула Розалия Львовна в лицо мужу, - что такое, или ты совсем ослеп и оглох, или я не понимаю! Война не кончилась, а эти жабы опять ходят по домам и делают тридцать седьмой год. В корпусе "четыре" забрали инженера Азарянского, который в партизанском отряде взрывал мосты с немецкими эшелонами, а прошлой ночью взяли профессора Фогельсона. Ты помнишь Фогельсона, Зяма? В тридцать девятом Давид Абрамович вырезал у тебя язву желудка, а потом через райздрав сделал тебе бесплатную путёвку в Кисловодск. И ты поехал в Кисловодск, Зяма! Знаешь, за что у Фогельсона орден Красной Звезды? Двое суток, без минуты отдыха, он в каком-то подвале в Сталинграде вытаскивал осколки из наших солдат. Накрылся движок, и девчонка-санитарка крутила ручку, чтобы не погасла лампа над операционным столом. Это тебе не патефон заводить! И вот такого человека хватают, как последнего фашиста, а ты сидишь и напускаешь на себя вид, будто так и надо!
     - Что я могу сделать, что? - взмахнув руками, воскликнул Зиновий Моисеевич, но, мгновенно осекшись, тоже перешёл на шёпот: - Органы не ошибаются... Азарянский в партизанах рвал мосты, - может, ему и тут, на восстановлении комбината, захотелось рвануть что-нибудь, по старой памяти... Оборонный объект, откуда я знаю! А Фогельсон, кто же спорит, хороший доктор как врач, но когда ему доверили целый госпиталь... Кто-то кого-то не так вылечил... Идёт война. Разберутся. Не виноваты - отпустят, а ты, Роза, поменьше дёргай мне нервов своим длинным языком. Некоторых он доводил не только до Киева, а и прямо до Магадана...
     - Старый баран, - отшатнулась возмущённая супруга. - Да если хочешь знать, кому и светит прямая плацкарта в Сибирь за казённый кошт, так это тебе! Дворничка, баба Муся, отводит меня в сторону: опять, говорит, фининспектор приходил. Соседей расспрашивал: а что, инвалид Гражданской войны орденоносец Зиновий Гурфинкель обратно работает мышеловки из панцирной сетки без патента и торгует их вместе с вялеными бычками на "хитром" базаре? Он, между прочим, интересовался ещё, на каком фронте воюет наш Сёма и каких мышеловок ты работал в эвакуации на Урале...
     - Да я ему, - побагровел Зиновий Моисеевич, - я ему таких мышеловок!.. Чтоб ему всю жизнь снилось этих мышеловок, которые сейчас в Восточной Пруссии лупят гитлеровских крыс по верхним головкам! Пусть этот аферист только сунется сюда - я хромой, но вот эта палка почешет его жирный тыловой загривок!
     - Ты бы в самом деле, Зяма, бросил свой базар, - печально вздохнула Розалия Львовна. - Не посмотрят, что бывший красный конник, отец фронтовика - загребут за спекуляцию, у них тоже промфинплан... Надо тебе позориться через те паршивые рыбёшки? Я работаю, войне скоро кадухис, Сеня вернётся...
     - Вот-вот, - раздражённо подхватил Гурфинкель, тряхнув редеющей пегой шевелюрой, - сын придёт с войны, чем его поднимать - твоими и моими карточками? Не-е-ет!.. От того, что я встану в полпятого утра, наловаю на волнорезе дюжину бычков и почти за спасибо толкну связку хорошим людям, через этого не обнищает до предела наша победоносная страна, а кто так не думает, пусть пойдёт в гальюн, закроется на крючок и подрищет себе там...

                *          *          *

     Спустя несколько дней Зиновий Моисеевич с удивлением заметил, что жена как-то странно морщится, произносит фразы едва приоткрывая рот.
     - Где у нас случилось, Роза, раз ты молчишь всю дорогу, у тебя тик на нервной почве или болят зубы? Прополоскай шалфеем, а то сходи к зубному, видеть жалко!
     - Я была у зубного, чтоб ты знал, - спокойно отозвалась Розалия Львовна. - Я была у него, и он снял у меня золотую коронку сверху.
     - Снял... коронку? - опешил супруг. - Зачем?
     - Затем, что всем на свете людям не объяснишь, каких таких золотых приисков имеется у советской служащей мадам Гурфинкель, которая в тяжёлые дни войны на рабочем месте ослепляет трудящихся своими драгоценностями, в то время как её муж, прикрываясь инвалидностью и прошлыми заслугами, приторговывает на толчке.
     - К-кто тебе такое сказал, - задохнулся от бешенства Зиновий Моисеевич. - Кто этот вредитель, говыдло, хрен собачий?! Это же ж - из твоего кольца... из того самого... В Мелитополе я его тебе... на счастье... в двадцать втором году...
     - Давай не будем, - успокаивающе дотронулась она до его плеча. - Такое уж, видно, наше с тобой счастье... Коронку я сдала в скупку.
     - Роза, Роза, - сглотнул он ком, подступивший к горлу, - ворона ты пуганая...

                *          *          *

     А ещё через четыре дня, ближе к ночи, за ним пришли.
     Они вошли, и в подслеповатом полуподвале стало совсем не повернуться. Кислый запах портупейной кожи мутил рассудок, был осязаем и застил глаза.
     - Оружие есть? - спросил, обращаясь к хозяину, коренастый крепыш в форме лейтенанта государственной безопасности с рыбьим, ничего не выражающим взглядом.
     Больше он не проронил ни слова. Безмолвствовали его угрюмые подельники, приступившие к обыску, в страхе жались по углам незнакомые понятые. И хозяева, окаменевшие у стены, смотрели на погром в своём жилище так же молча, потому что, когда начищенный хромовый сапог выбивает из-под ног землю, сказать нечего.
     Сознавая, что разлука будет вечной, Розалия Львовна едва заметным движением прикоснулась к запястью мужа и тут же вздрогнула: рука Зиновия Моисеевича оказалась ледяной, как у бронзового изваяния.

                *          *          *

     - Эт-та что ещё такое?! - внезапно раздалось от двери - громогласное, грозное, начальственное.
     Все разом обернулись. В распахнутом дверном проёме возвышалась могучая фигура человека в армейской фуражке, с двумя рядами орденских планок на офицерском кителе. Из-за спины рослого военного выглядывали какие-то люди в тёмно-синих чесучовых пиджаках.
     Сдвинув на переносице густые тёмные брови, офицер шагнул через порог, вплотную приблизившись к квадратному чекисту с глазами воблы.
     - Что здесь происходит? - снова рыкнул. - Обыск? На каком основании? Я вас спрашиваю, лейтенант!
     Опешивший от неожиданности, тот, однако, быстро пришёл в себя.
     - Това-а-арищ подполковник, - разобрав знаки различия, с вызовом начал он, - у меня приказ. Вот ордер на обыск и арест гражданина Гурфинкеля, Зиновия Моисеевича, одна тысяча восемьсот девяностого года рождения. Советую не вмешиваться, в противном случае...
     - Что-о-о?! - набычился командир. - Угрожать мне вздумал, сучий потрох? Ты у меня завтра же на передовую пойдёшь, Берлин брать, гнида!.. Молчать! - гаркнул он на побелевшего энкавэдэшника, лепетнувшего что-то в ответ. - Смирно! Честных людей арестовывать? Патриотов, жертвующих на алтарь победы кровью и потом заработанные средства?!
     Повернулся кругом, щёлкнул каблуками и откозырял растерянному, ничего не понимающему Зиновию Моисеевичу:
     - Подполковник Хомичёв. Товарищ Гурфинкель, от имени Красной Армии мне поручено доставить вам правительственную телеграмму с благодарностью Верховного Главнокомандующего за вашу заботу о наших войсках.
     С этими словами Хомичёв расстегнул клапан висящей у него на боку кожаной планшетки и торжественно протянул Зиновию Моисеевичу алый телеграфный бланк.
     Дрожащей рукой Гурфинкель поднёс листок к глазам. Строчки, отпечатанные на узких бумажных полосках, приклеенных в нижней части депеши, запрыгали в разные стороны, как чёртики из чернильницы, расплываясь в невесть откуда нахлынувших слезах:

     "ПРИМИТЕ МОЙ БРАТСКИЙ ПРИВЕТ И БЛАГОДАРНОСТЬ КРАСНОЙ АРМИИ, ТОВАРИЩ ГУРФИНКЕЛЬ, ЗА ВАШУ ЗАБОТУ О БРОНЕТАНКОВЫХ СИЛАХ КРАСНОЙ АРМИИ.

                И. СТАЛИН".

     Это было похоже на сон. Всего час назад Зиновию Моисеевичу сунули под нос его смертный приговор, а теперь жуткие визитёры на полусогнутых пятятся к выходу, улыбающийся подполковник Хомичёв горячо трясёт руку человека, получившего по телеграфу братский привет от Иосифа Виссарионовича Сталина! И эти, в одинаковых синих пиджаках (исполкомовские, что ли?), тоже говорят спасибо, наперебой поздравляют, тянутся к его руке...

                *          *          *

     Зиновий Моисеевич как-то не сразу даже сообразил, что всё происходящее не имеет к нему ровным счётом никакого отношения. Органы иногда ошибаются, в этом он теперь убедился, но допустить мысль, что ошибся... Сталин?! Нет, конечно. Просто произошло чудовищное недоразумение, напутали на месте, важное послание принесли не по адресу...
     Он уже было открыл рот, вознамерившись сказать этим людям, поздравляющим его, дескать, дико извиняюсь... неувязочка вышла... И тут услышал ликующий торопливый шёпот Розалии Львовны, склонившейся к самому его уху:
     - Коронка, Зяма! И ещё облигации довоенных займов... Я перевела всё на танковую колонну, ведь наш с тобой Сёма - танкист! Ты был таки прав в Мелитополе в двадцать втором - помогло счастливое колечко, товарищ Сталин как чувствовал...

Май - 15-17 июля 1997 г.
О д е с с а.