Лепрекон

Подари мне немного удачи!
Дай горшочек её, иль мешок;
Хоть в ладонь положи, а иначе
Повисишь в петле ты чуток!
Не брани ты меня за жадность
Я ведь пьян, а бутыль пуста;
Пинты пива желаю я хладность
Прислонить к золотым устам!
Я хочу танцевать, веселиться;
Лился эль чтоб широкой рекой,
Чтобы все в деревне девицы,
Восхищались одним лишь мной!
А для этого, друг мой милый,
Ты отдай мне удачу свою;
Я взамен тебе золото силой
Своё, кровное, передаю!

* * *
На юго-востоке славного государства под звучным названием Ирландия, в королевстве Уиклоу, а точнее, в южной его части, располагался огромный лес. Дубы, видавшие века, ясени с темно-зеленой листвой, стройные березы ловили всем своим существом солнечный свет, напитывались им, в ответ отдавая окружающему свой растительный дух: запах листьев и дерева, кислород и какой-то, по-видимому, сильный дурман, круживший голову шедшему между них человеку.
Человек, вернее, человечище – двухметровый здоровяк Бродерик, с огромными ручищами, пудовыми кулаками, мозолистыми пальцами, рыжей бородой от уха до уха, зелеными глазами и крючковатым носом – шел нетвердой походкой, цепляясь за стволы деревьев и задевая ногами их корни. Голову ему кружил не столько аромат леса и травы, сколько хмель от выпитой полчаса назад большой кружки темного пива и, вдобавок к нему, бутыли эля.
В одной руке мужчина держал ту самую бутылку, в которой эль был только десять минут назад; но сейчас этого божественного напитка, дарившего Бродерику успокоение и радость, там не наблюдалось.
Нетвердой походкой здоровяк шел по лесной тропинке, надеясь пересечь эту часть леса как можно скорее и дойти до домика одной из своих многочисленных знакомых, дабы (в случае отсутствия ее мужа) провести с ней чудесный вечер, а потом, быть может, и ночь... Бутыль он ещё у винодела задумал подарить ей, но, по мере того, как шёл, выпил всю, и теперь стеклянные стенки радовали глаз темными разводами.
Над Бродериковой головой небо посинело, все больше показываясь из-за веток, и на нем вдруг чудеснейшим образом проявился разноцветный бок радуги. Однако мужчина даже не заметил этого: его мысли сплошь занимала прекрасная Клотильда, чьи руки в свое время так мягко гладили его голову и спину, а губы были похожи на две спелые вишни; крепкая, невысокая, жаркая рыжеволосая женщина, к которой он неизменно приходил и которая никогда ему не отказывала в любви и ласке.
Бродерик пьянел все больше, у него перед глазами кружились в хороводе деревья, сливавшиеся с травой и небом, а в сознании у него мысли о Клотильде перемешались с мыслями о прошлом и планами на будущее. Тут прибавить следует, что прошлое нашего героя было весьма простым - Бродериков отец работал кузнецом, имел собственную кузню, жену, трех детей, из которых крепкий и высокий Бродерик был средним. Сам же Бродерик в юности решил пойти по стопам отца и потихоньку стал обучаться кузнечному делу; чуть позже судьба ниспослала молодцу стройную светловолосую девушку, которую он взял в жены. Жена родила ему двойняшек, встала у печи, превратившись из красавицы с волнистыми волосами в дородную бабу с мужским, грудным голосом. Работа Бродерику вскоре опротивела, да и денег больших она не приносила; детей он не очень любил, а благоверная его, как это часто бывает, укачивая и воспитывая их, забыла про него. Посему вскоре объявилась в простом сердце кузнеца новая любовь - к хорошему, крепкому пиву и элю, бутыли с которым не покидали его рук.
Постепенно Бродерик терял прекрасное здоровье и молодецкий вид – ему было тридцать два года, а спина все чаще болела (особенно по вечерам), иногда сильно стучало сердце, так и норовя выпрыгнуть из груди, кожа на лице приобрела красноватый оттенок, как будто Бродерик без передыху работал на кузне.
Не в силах идти дальше, ирландец опустился на землю рядом с кряжистым дубом, оперся спиной о ствол и стал глядеть в никуда. Про себя он бранился – надо же так, что после всего лишь трех кружек пива и небольшой бутылочки эля он уже ходить не может! – а вслух говорил лишь бессвязные слова:
- Так его… растак… Чер-ртово пиво! И ведь, паскуда, кончилось… И до Клотильды не дойти, ну что за… ж-жизнь.
Не будь он пьян, и в таких летах, когда красот природы обычно не замечают, он непременно бы залюбовался открывшимся ему видом: между деревьев виднелась небольшая полянка, на которую падал луч солнца. На полянке росли, выделяясь в траве, желтые одуванчики; покачивали головками лютики и синели васильки.
Подувший ветерок заставил их качаться сильнее, а бороду Бродерика – шевелиться. Ветерок же и принес ему прохладу; немного прояснил затуманенное сознание. Вместе с прохладой ветер донес до слуха Бродерика отголоски старинной, кажется, слышанной им в детстве песни. Голос, напевавший ее, был скрипуч, но, вместе с тем, мелодичен; особенно певцу удавались высокие ноты. Мужчина прислушался - и правда, голос не послышался ему, а был настоящим. Он оперся на руку, чуть приподнялся и вытянул шею: на середине полянки, в зеленой траве копошился маленький человечек в ярко-синем сюртуке и темно-зеленой шляпе, напевавший песню.
- Ш-што за черт? - пробурчал Бродерик, вместе со звуками исторгая из себя пивные миазмы. Ирландец встал и, пошатываясь, пошел к человечку, который становился все загадочнее и загадочнее на глазах. На шляпе у старичка красовалось воронье перо; сюртук был подпоясан золотым пояском, а сам человечек держал в руках дивный золотой браслет и перебрал пальцами по вязи на украшении.
Песня становилась все громче, и Бродерик смог различить слова:
- Ушёл-да, ушёл-да король на войну
Срубил он, срубил-да семь тысяч голов;
И стал-да, и стал императором он;
Пролил-да, пролил он невинную кровь...
Пропев последнюю строчку, человечек вдруг обернулся к Бродерику, и так резко, что от неожиданности тот тихо вскрикнул. Но больше всего ирландца испугало лицо, представшее перед его взором: сморщенное, как прошлогоднее яблоко, с маленькими черными глазками, крючковатым носом, свернутым на одну сторону и - Бродерик был готов в этом поклясться! - редкими острыми зубками, торчавшими из-под верхней губы. От страха ирландец протрезвел и потёр глаза, усилием воли заставляя себя уверовать в то, что это ему привиделось. Наваждение пропало, и он увидел обычного старичка, морщинистого, с редкими седыми волосенками; от того, кого он увидел впервые, остался только взгляд - ехидный и недобрый; старичок, казалось, замыслил что-то.
- Кого я вижу?! - скрипуче протянул он. - Да это же мой друг, мой добрый друг Бродерик! - заждался я тебя, дружище; и искать уж перестал тебя, а ты - гляди-ка! - явился сам!
- Я не знаю тебя, - ответил ему мужчина. - Ты кто такой?
Старичок смертельно обиделся.
- Не знаешь? Не помнишь?! Ну надо же, как вышло! Уж кто-кто, а ты не должен забывать старых друзей. Я Фергус, помнишь?
Бродерик, впервые видевший человечка (здесь надо прибавить, что человек этот доставал ему лишь до плеча), почему-то кивнул. Старичок обрадовался и даже подпрыгнул на месте. Оправив сюртук, он прищелкнул пальцами и глянул на Бродерика пристальнее.
- Впрочем, это неважно. Дружище, ты же стоишь с трудом! Гляжу, хорошенько принял перед нашей встречей, - он подмигнул. – Еще час-другой, и тебе станет совсем уж дурно, так что давай-ка исправим это!
С этими словами человечек выудил из-за пазухи большую бутыль темного эля. Бутыль поблескивала в свете солнца, а напиток, наполнявший её, был настолько темен, что не просвечивался лучами. Настроение Бродерика улучшилось; он был уверен, что коротышка угостит его элем, а, даже если этого не произойдет, ему, Бродерику не составит труда отобрать у него бутыль.
- Садись на траву, расслабься и держи бутыль! – старичок широким жестом указал на место рядом с собой.
Бродерик присел на траву и с готовностью взял протянутую кружку. Эль пах великолепно, хмельной ирландец слышал, как внутри бутылки лопаются пузырьки; а,когда он сделал глоток, то понял, что ничего лучше этого человек пока еще не выдумал.
Старичок подпрыгнул на месте и тоже хлебнул из второй бутыли, которая неведомым образом появилась у него в руках.
- Стало легче? - спросил он, улыбаясь, как будто знал ответ заранее. Бродерик кивнул и шумно выдохнул; голова перестала кружиться, а в теле поселилась прекрасная лёгкость. Все вокруг засияло и окрасилось в яркие цвета, а радуга отчетливей проступила на ярком небе. - Ты, я гляжу, совсем слаб стал, да и здоровьичко уже не то. А в кузне как дела?
- Хреново. Денег нет, работы тоже.
Старичок ещё раз мерзковато улыбнулся и проговорил:
- А я тут золотишком приторговывать стал. Спрос есть, особливо среди баб; любят они золото, ужас как! Видимо, считают, что в нем все счастье, вот дуры!
С этими словами он достал из-за спины небольшой горшочек и открыл крышку. На мгновение Бродерик был ослеплен сиянием, исходившим от брошей, диадем, колец, заколок, браслетов и всяких золотых цепочек.
Коротышка плюхнулся на траву, небрежно поставил себе на колени горшок и принялся перебирать украшения. Бродерик же разглядывал их с неподдельным восторгом, представляя, сколько денег можно выручить за такие вещи. Он не рассматривал украшения, но, если бы пригляделся получше, то увидел, что они сделаны искусно; рука ювелира умело выточила на них старинные кельтские узоры – переплетения линий, похожие на остроносые листочки неизвестного дерева, клеверы-четырехлистники, спирали, диковинных животных и птиц, расправивших крылья.
- Нравятся? – спросил старикашка. Бродерик кивнул. – Разбогатею скоро, и заживу!..
- Где ты их достал? – спросил ирландец, смачивая пересохшее горло ещё одним большим глотком эля.
Коротышка усмехнулся, и помотал головой, сказав, что свои места не выдает даже самым близким друзьям. Несколько последующих минут прошли в молчании, в котором каждый думал о своем. Бродерик воображал себе, что могло бы быть, если бы этот горшочек был у него. Можно было бы купить новый дом (или отремонтировать старый), купить коз, а можно было бы поправить дела в кузне – кое-что починить, приманить клиентов и чуток скинуть цены на ремонт оружия (на первое время). Одно из этих украшений он принес бы своей жене (ух она бы обрадовалась!), или… нет, не жене, а Клотильде, прекрасной рыжеволосой любовнице, которая бы тогда точно не стала его отвергать. А можно было бы… уйти в соседний фиорд и жить там припеваючи!
Мысль зародилась глубоко в душе, и, если бы старичку только представилась возможность взглянуть в глаза Бродерику, он без труда увидел в них вспыхнувший, подобно искре, огонек алчности.
- Слышь, друг… - робко начал Бродерик, но звук его собственного голоса приободрил его. – Зачем тебе столько сокровищ-то? Дай мне часть, а?
Коротышка воззрился на него с неподдельным удивлением.
- Я в нужде, брат, денег мало, да и жене бы принести украшение… И в кузне дела поправить…
Старичок сжал руками горшочек и возмущенно проскрипел:
- А я как же?! Я на что пить-есть буду? Я эти украшения добыл, мне и пользовать!
Бродерику вдруг стало ясно, что добром с ним не договориться. Молниеносно прянув рукой (откуда только прыть взялась?!), он схватил «друга» за лацканы сюртука и, сцепив зубы, прорычал тому в лицо:
- Не отдашь золото – хуже будет! Повешу тебя на своем же ремне! Тебе столько ни к чему!
Горшочек вывалился из рук коротышки, украшения рассыпались по травяному ковру.
- Ну?! Отдашь золото по-хорошему, аль силой его взять? – тут Бродерик не сдержался и ухмыльнулся. – Да какой силой – ты против меня, что букашка против шершня.
 Коротышка закивал, нервически задергав ножками, обутыми в ярко-зеленые башмаки. Бродерик раскачал его и швырнул в траву, а сам собрал украшения и сложил их в горшочек.
Теперь он знал, что делать. Жизнь наладилась в одночасье, а дальше она будет только лучше: он уедет дому, позовет жить к себе прелестницу-Клотильду (и не важно, что скажут соседи. Если уж совсем засмеют, можно переехать в соседний фиорд.
Он собрался, было, уйти, но слабый голос старикашки произнес:
- Эй, Бродерик… Стой!
Двухметровый здоровяк обернулся и нахмурился:
- Ну, что? Синяк на память тебе поставить, что ли?
- Нельзя золото просто так отдавать! - прокряхтел коротышка, поднимаясь с земли и поправляя сюртук. - Иначе несчастье будет! Для блага своего же: дай взамен что угодно.
Не будь Бродерик пьян, он мигом бы заподозрил неладное. Скажите на милость: зачем обворованному и побитому старичку заботиться о его, Бродериковой, сохранности? Однако проклятый эль сделал свое дело и заставил-таки итак суеверного ирландца окинуть беглым взглядом себя, в поисках чего-нибудь наименее ценного для него. И такая вещица нашлась. Зажав под мышкой горшочек со своим будущим состоянием, мужчина с превеликим трудом сдернул со среднего пальца правой руки позолоченное кольцо, украшенное простеньким узором, и кинул это кольцо мужичку.
- Лови! Не женат больше Бродерик Макконехи-Средний; он свободен, богат и независим. Он уйдет в один из соседних посёлков и начнет новую жизнь, в которой не будет ненавистной кузни, опротивевшей жены и надоевших детей. Держи кольцо, прощай навек, и да славна будет твоя добродетель!
Старичок ловким движением руки схватил кольцо, и надел его на палец.
Счастливый Бродерик развернулся и пошел в лес, думая о том, что ждет его впереди. Он был так занят своими мыслями, что не услышал тихого хлопка, раздавшегося на оставленной им полянке. А,если бы услышал, то непременно обернулся, чтобы с немалым удивлением осознать, что на полянке уже никого не было.
• • •
Бродерик шел по лесу, так же пошатываясь и спотыкаясь о корни деревьев. Ему было очень хорошо и радостно, а сожаления по поводу ограбленного старичка он не испытывал. У коротышки, эвон, целая лавка добра, так что не убудет от него из-за одного горшочка! Об оставленной жене и детях он не думал - стало бы совестно; а для себя решил, что то была его ошибка. Бывают же в жизни ошибки!
На новом месте он непременно откроет кузню или магазин какой, чтобы можно было жить припеваючи, встретит новую девушку, которая непременно будет стройной и длинноволосой, и родит ему двух-трех сыновей.
Бродерик так замечтался, что не заметил небольшого овражка впереди, который был скрыт травой. Мужчина успел лишь коротко вскрикнуть,  выронил горшочек из рук и упал.
Тут надо сказать, что из травы, что росла над овражком, выпирал огромный сук, бывший частью большой ветки дуба, взявшейся неизвестно откуда - рядом росли только ясень и березка. Секунда - и раздался неприятный хруст. Одна рука не подчинилась Бродерику вовсе, а другой он-таки смог схватиться за шею, и, в последний момент своей жизни понял, что сук насквозь проткнул горло. Кровь фонтаном хлынула в глотку, в дыхательные пути, разрывая их, на траву, орошая ее своим багровым потоком. Бродерик дернулся несколько раз и умер; его последней мыслью было то, что, наверное, никто не станет его хоронить.
• • •
Тело Бродерика Макконехи-Среднего обнаружил старый конюх, шедший зачем-то из одной деревни в другую. Уже на следующее утро над ним низким грудным голосом рыдала безутешная вдова, на которую муж оставил кузню и все долги; задумчиво перебирая длинные одежды, хмурился священник; небольшая группа людей столпилась там же, перешептываясь и сетуя на неудачливость мертвеца.
- Упал-то, упал-то как... Батюшки, да прямо на сук, сохрани Бог его душу!
- Пьяный был, вот и не видел, куда идет, - между всхлипами вставила вдова. - И кольцо, любезный, потерял где-то!
Она расплакалась и закрыла лицо руками. Тело Бродерика лежало на телеге, но, если бы он был жив, то наверняка отвел бы глаза и потупился.
- Бедняга!
- Такая жизнь загублена!
- Человек-то здоровый был, хоть и пил много! Жить бы ему и жить!
Толпа становилась все больше, шепот все громче, но, пока он не перенос в гомон, священник поднял руку и, прочистив горло, заговорил:
- Кузнец Бродерик Макконехи-Средний был христианином добрым и честным, он любил свою жену, детей и дело; так давайте же помянем сего мужа, и прочтем за упокой его молитву, ибо был он одним из нас, одним же из нас и умер!
Все наперебой принялись читать молитву, вдова рыдала, священник махал кадилом, отгоняя злых духов и препровождая душу покойника к небу. Позже основная часть толпы разошлась, оставив лишь могильщиков, опустивших тело покойного в гроб и препроводивших небольшую похоронную процессию до места похорон - того самого овражка, где и произошел несчастный случай.
Вырыли яму, опустили в нее гроб и наскоро закидали землей.
Вдова стояла, вытирая темным платочком слезы. Ей хотелось домой, ее ждали дети, да и становилось прохладно. Занятая мыслями о детях и свинине, которая теперь, должно быть, подгорела в печи, она не заметила, как сзади к ней подошел среднего росту человек, одетый в синий сюртук, черные штаны и синие ботинки.
- Мадам, - вежливо сказал он, - я приношу вам свои искренние соболезнования.
Вдова подняла взгляд и невольно вскрикнула: лицо человека было поистине уродливо - редкие седые волосенки, морщины, впалые черные глазки, острый нос и щучьи зубки. Сморгнув пару раз, она посетовала на воображение - у старичка, и правда, было морщинистое лицо, но ни зубов, ни крючковатого носа не имелось.
- Простите, вы так внезапно подошли, напугали, - выдохнула она.
Пожилой человек поклонился и поцеловал ее ладонь.
- Я знал покойного; о, какая утрата, какая потеря! - произнес он с надрывом в голосе. - Это был благородный человек, смелый и отважный, да и вас он чтил, как любящий муж.
Вдова вздохнула - ей хотелось, чтобы вся церемония поскорее закончилась. Человек, увидев это, вытащил из кармана свёрток.
- Я принес подарок вам, чтобы хоть как-то утешить вас после такого потрясения.
С этими словами он протянул ей золотое ожерелье с гранатовыми подвесками и большим изумрудом в центре. От удивления вдова поперхнулась, а потом дрожащей рукой взяла подарок.
- С-спасибо вам, мистер?..
- Просто Фергус, мадам. Только одно маленькое "но". Примета есть такая - украшения не дарят просто так, иначе несчастье будет. Отдайте взамен любую безделушку, вот, хоть кольцо ваше. Оно золочёное, да и не нужны вам несчастливые воспоминания…