Русский шапиро

РУССКИЙ ШАПИРО

- Случилось это событие четверть века назад, - начал, как всегда, издалека свои воспоминания мой приятель Шапиро, - а я до сих пор помню всё до мельчайших подробностей. Уж больно меня за душу взяло! Войну я отвоевал, как положено, до самого победного конца, дошёл до Берлина и на фашистском рейхстаге оставил свой автограф. Пусть немцы читают и удивляются, ведь не одни Ивановы дошли до Берлина! Можно сказать, я «благополучно» прошёл длинный путь войны, если не считать две контузии, да ранения в мягкую часть тела. Но это только между нами, не для печати. На то, брат, и война, чтобы людей калечить, но я на неё не в обиде. Гораздо труднее переносить травмы нравственные, они ранят глубже любых осколков и потом дольше кровоточат. Вот о таком душевном ранении хочу я тебе сегодня рассказать.
Время летит быстро, особенно, когда тебе за шестьдесят. Наступает период, когда надо сниматься с разных учётов по причине возраста и переходить в бессрочный запас. Процедура эта болезненная, каждому нехорошо без боя сдавать свои позиции, тем более бывшему офицеру. Подкатил и мой возраст к этому сроку, а меня тут же на работе подвели к увольнению. Последние десять лет работал я главным технологом на военном заводе, был на хорошем счету. А тут устроили пышные проводы, даже с концертом местной самодеятельности, чтоб не очень-то обижался, а на моё место на другой же день после увольнения взяли бывшего военного, но без всякого опыта в нашем деле. Видно очень торопились заменить меня, поэтому не успели подобрать никого более подходящего.
А через неделю пришёл черёд сниматься с военного учёта, сдать в военкомат свой военный билет и получить бессрочный с переходом в запас до конца дней своих. Старый билет я сдал неделю тому назад и прибыл в военкомат для получения документа, который мы между собой называем «белым билетом». Почему белым, я и сам не знаю. Замена эта, конечно, неравнозначная, но пусть хоть новый билет будет напоминать о прошлых ратных днях.
Прибыл я по вызову старшего лейтенанта Ерошкина точно к назначенному сроку, в пятнадцать ноль-ноль. Эта привычка и любовь к точности остались у меня ещё с военных времён. Сам не люблю опаздывать и от других требую аккуратности. Наш военкомат, похожий на все военкоматы страны, располагался в трёхэтажном здании из красного кирпича с плотно закрывающимися дверьми. Иду по коридору, дышу казённым воздухом непроветриваемого помещения, потому что здесь никогда не бывало свежего воздуха. Захожу в кабинет Ерошкина, а он меня уже, видимо, ждал, довольный какой-то. Вижу на столе перед ним моё личное дело распластано, очевидно, только что изучал его.
- Как фамилия? – спрашивает.
- Шапиро.
- Познакомился я с вашим делом, вижу человек вы заслуженный, боевой. По вашим боевым успехам можно было бы и к  Герою представить!
Хвалит меня старший лейтенант, а я никак не пойму, зачем. Чувствую, что подвох какой-то затевается, но молчу, ничего ему не отвечаю. А Ерошкин суёт мне в руки уже выписанный бессрочный билет.
- Получите и распишитесь, товарищ Шапиро, вот ваш постоянный билет. Поздравляю! – и в стойку «смирно» встал для пущей торжественности. – Проверьте, нет ли каких ошибок!
Я и без него знаю, что надо всё проверить. Этим казённым писарям никак нельзя доверять, всегда где-нибудь наврут. Глянул в билет, и точно: ошибка! В графе «национальность» проставлено чёрным по белому «русский». У меня в глазах потемнело. Говорю старшему лейтенанту:
- Ошибка у вас, товарищ старший лейтенант! С национальностью недоразумение вышло. Еврей я по национальности, чистокровный еврей, у меня оба родителя были евреями, так что принять такой билет никак не могу.
А Ерошкин мне в ответ:
- Никакой ошибки нет. Как-то фамилия Шапиро не вяжется с вашей геройской биографией. Такой героизм присущ только русскому человеку. Евреи на фронте не воевали, а отсиживались в тылу, в Ташкентах разных, или в интендантах околачивались. А вы по документам боевой офицер, награждённый орденами за отвагу и медалями за храбрость и мужество. Евреи, знаете, особой храбростью никогда не отличались. Значит вы – настоящий русский только с еврейской фамилией Шапиро, что ли. Среди евреев таких героев не бывает. Поэтому я и решил, что вы на самом деле русский, а не другой национальности.
А мне от его слов даже плохо сделалось. Чувствую, ком где-то в животе образовался и медленно движется по пищеводу вверх, сейчас наружу вырвется и новый билет весь перепачкает. Я даже побледнел от такого предчувствия, еле себя сдержал. Ерошкин увидел мою бледность, испугался.
- Да вы что! Я же, как лучше хотел, - а сам весь красный стал от напряжения. – Думал, что обрадуетесь ... – а сам билет из моих рук не берёт.
Тут я рассердился, понял, что Ерошкин менять запись о национальности не хочет и исправлять ошибку тоже, потому перешёл на «ты»:
- А ну-ка, быстро исправляй, и чтоб было написано «еврей»! Я всю войну провоевал, как еврей, натерпелся за это время немало всяческих обид, а ты тут ещё мне глупости говоришь!
- Что вы так кипятитесь из-за мелочей, свою национальную строптивость показываете! Сейчас исправлю, будете опять евреем. Перечеркну слово «русский», напишу «еврей», как вы хотите. Вот и всё дела!
- Нет, меня твои помарки в билете не устраивают. Выписывай новый билет, другого я не возьму!
Ерошкин ещё больше побагровел, по цвету стал на свекольный отвар похожий. Даже нижняя челюсть отвисла, рот не закрывается, слов произнести не может. «Ничего, - думаю, - никуда не денется, исправит, как миленький».
- Не понимаю вашей прихоти. Знаете ли вы, что военные билеты являются документами строгой отчётности? Сам я этот вопрос решить не могу!
- Ваши порядки знаю, на войне комбатом был, так что со всей канцелярией знаком. Иди к своему военкому, расскажи о своей ошибке и получи разрешение на выдачу нового билета.
Ерошкин забегал вокруг меня от волнения, туда-сюда, туда-сюда. А я ему опять:
- Не трать зря время, иди к военкому. Я этот билет всё равно не возьму.
Выскочил Ерошкин из кабинета, как будто его кто-то сильно по лицу врезал, ничего мне не сказал. Отсутствовал он долго, я за это время успел прочитать все инструкции, которые сплошь покрывали всю стенку. Ведь в военкомате инструкция – самый главный документ для исполнения. Читать же их для времяпрепровождения можно только под дулом пистолета или в моём расстроенном положении. Делать-то было нечего! Наконец Ерошкин вернулся и говорит:
- Товарищ Шапиро! Вас приглашает военком полковник Герасимов. Прошу пройти к нему, -  а сам глазами готов меня растерзать на части. Видимо, попало ему как следует. – Кабинет военкома на втором этаже, номер четыре.
Поднимаюсь я на второй этаж, а секретарша, миловидная блондинка с завитыми волосами, словно болонка, встречает меня ласково и открывает дверь кабинета военкома.
- Товарищ полковник! Майор Шапиро по вашему приглашению прибыл! – доложил я, как положено, по Уставу.
- Садитесь! – сухо сказал полковник, не поднимая головы. – Что у вас там случилось со старшим лейтенантом? Товарищ Ерошкин доложил мне, что из-за каприза нужно аннулировать выписанный на ваше имя билет. Нехорошо получается, нарушение Устава! Мне нужно провести служебное расследование, от старшего лейтенанта потребовать объяснение, приказ написать о наказании и так далее.
Я молча сидел за столом, а военком не давал мне рта раскрыть. Говорил сам.
- Что у вас за принцип такой? Я считаю, что в нашем государстве все русские. Тем более вы – заслуженный человек, орденоносный, на вас и ответственность особая. Нехорошо как-то, получается, - повторил свои слова полковник, - проблема выеденного яйца не стоит, а вы тут со своим национализмом выступаете!
- Никак нет, товарищ полковник! Это товарищ Ерошкин с национализмом, он хотел одним росчерком пера всю мою выстраданную жизнь зачеркнуть. Мои родители никогда бы не простили  измену своей нации. Всю войну прошёл с еврейским паспортом, на старости лет не гоже от национальности родителей отказываться.
- Ну, как хотите, - недружелюбно произнёс полковник, - хотя русская нация не менее почётна, чем любая другая. Никак не пойму людей вашего племени. То сами просите изменить фамилию на более благозвучную, то со своими принципами по пустякам беспокоите.
- Не о почёте беспокоюсь, а о сохранении корней своих.
- Я уже дал распоряжение товарищу Ерошкину выписать вам новый билет. Можете идти! – сказал, не прощаясь, военком.
Захожу снова к Ерошкину, а он как бросит билет на стол. Взял я спокойно этот билет, читаю в графе «национальность»: «еврей». Ну, так это же совсем другое дело!
Так я снова стал евреем Шапиро!

27 августа 2001 года.