Гостья

Серо-золотым вечером в конце сентября я возвращался домой. Это мой ежевечерний кошмар, с которым я не могу заставить себя расстаться – я каждый день возвращаюсь туда, где все напоминает мне о Джейн… Но не возвращаться я не могу. Я пробовал. Я уехал из Москвы. Но не выдержал и недели. Мне все казалось, что она вернулась домой на рассвете и, не найдя меня, исчезла навсегда. В ужасе я вернулся. И с тех пор возвращаюсь каждый вечер. Вот только она не приходит, за дверью по-прежнему звенящая тишина, которую ни разу не нарушили ее легкие шаги. Сегодня я снова иду домой, раскидывая мокрые и тяжелые золотистые листья по серому вечеру тупыми носами башмаков. Подъезд смотрит на меня волчьей пастью – там притаился мой любимый кошмар тишины за дверью. Я поднимаюсь на свой последний этаж, как на эшафот, и ничто ни разу не нарушило одинокую обреченность моего пути. До сегодняшнего дня. Я был в середине лестничного пролета, когда где-то наверху грохнула с силой захлопнутая дверь. В следующий миг что-то, едва не сбив с ног, отшвырнуло меня к стене нижней площадки и само со всхлипом упало на пол рядом. Я ошеломленно затряс головой и посмотрел вниз. Там растянулась на полу, уже не в силах взять себя в руки и подняться, молоденькая девушка, еще совсем девочка, нелепо накрашенная и зареванная, похожая на медведя панду, который решил поиграть в панка.

- Извини. – Я отлепился от стены и попытался помочь ей встать. Но меня встретил удар крепким кулачком прямо поддых. От неожиданности я сел на пол рядом с ней.
- Отстань. – Пробормотала она сдавленно, не переставая судорожно вдыхать, как человек, который изо всех сил старается перестать плакать.
- Слушай, пол в подъезде – не самое лучшее место, чтобы страдать, поверь.
- Не твое дело.
- Не мое. Не претендую. Я просто предлагаю тебе предаваться страданиям в другом месте. Могу проводить домой.
- У меня нет дома.
- Тогда могу проводить до своего дома. Честно обещаю предоставить свободу передвижения и не приставать. – Не то чтобы мне так сильно хотелось обрести дома этот невзрачный подарочек. Просто я подумал, что, может быть, присутствие живого существа отпугнет, пусть ненадолго, призраки, живущие в моем доме… - Давай, вставай. – Я поднял ее, оказавшееся неожиданно легким и хрупким, тело с пола. – Пошли.

Кажется, ей было все равно. Я довел ее до своего этажа и запустил в квартиру. Она тут же забилась в кресло в углу и уставилась на меня оттуда зло и враждебно. Стараясь не обращать на это внимания, я демонстративно положил ключи на тумбочку и пошел мыть руки. Потом сделал на кухне две чашки крепкого сладкого чая. Одну оставил себе – на кухне, а вторую отнес в комнату и поставил рядом с ней. И вернулся на кухню – за ноутбук – и приготовился к очередному ночному бдению, которое, может быть, сменится зыбким забытьем на рассвете…

Полчаса спустя на кухне раздалось шлепанье босых ног по полу – моя неожиданная гостья решила присоединиться ко мне.

- Спасибо. – Сказала она грустно.
- Не за что. – Ответил я бесстрастно.
- А где у тебя ванная?

Я усмехнулся и отвел ее в ванную. А заодно выдал большое полотенце, чистую футболку, старые джинсы и толстые полосатые шерстяные носки.
 
Когда еще минут сорок спустя она снова появилась на кухне, я чуть со стула не упал – в дверях стояло обнаженное нечто, больше похожее на заморенного цыпленка, чем на юную девушку, и робко смотрело на меня из-под мокрой, густой гривы черно-сине-зеленого цвета. Я охнул от неожиданности, а затем, стараясь не улыбаться, пошел в ванную, принес оттуда полотенце и закутал ее в него с ног до головы.

- Я же сказал тебе - не приставать. – Улыбнулся я ей, глядя в отчаянные серые глаза размером с чайные блюдца.
- Почему? – Она опять утратила на время способность говорить, захлебнувшись в рыданиях.
Я посадил ее в кресло и сделал еще чашку чая.
- Есть хочешь?

Она отрицательно помотала головой. А зря. Есть надо. Вот только особо нечего… Порывшись в холодильнике и по полкам я сделал несколько бутербродов и поставил перед ней тарелку. Потом принес из ванной приготовленную для нее одежду и на некоторое время вышел из кухни. Судя по тихому шуршанию, она наконец согласилась одеться.

- Как тебя зовут? – Спросил я, вернувшись.
- Вася.
- Что? Ты же девочка, вроде бы.
- Василиса. Сокращенно – Вася.
- Понятно.
- А тебя? – Она наконец подняла глаза. И робко потянулась к бутерброду.
- Бери, конечно. – Приободрил я ее. – Меня Паша зовут.
- Почему? – Снова спросила она.
- Просто так.
- Ничего не бывает просто так.
- Бывает. Или бывает так, что причины настолько глубоко, что нет смысла их искать и лучше принять их за «просто так».

Она задумчиво кивает.

- А что у тебя случилось?
- Не знаю… Просто они придурки.
- Кто?
- Мои родители. Понимаешь, - Она начинает говорить быстро, взахлеб, глядя в стол и сжимая в руке чашку с чаем, - Они очень давно познакомились. Отцу тогда было всего лет восемнадцать, маме двадцать с хвостиком. Она была первой красавицей, а он – нищим музыкантом, который работал разнорабочим, чтобы как-то свести концы с концами и писать музыку. У него ничего не было, кроме его музыки и, с тех пор, как он ее увидел – нее. А она всегда была сумасшедшей. Понимаешь, красота и ощущение собственного всемогущества сводят с ума, если не сталкиваешься с чем-то, что дает тебе понять, что ты можешь далеко не все. Она не столкнулась. Она искренне верила, что может все, что только захочет. Она почти сразу сказала ему, что это – не навсегда. Он согласился с ее правилами игры – он не мог без нее. А она сделала его – дала ему веру в себя, которой хватило, чтобы никому не известный мальчишка вышел на сцену и заиграл так, что влюбил в себя всех. Пару лет все было прекрасно, а потом она исчезла. Он знал, что этот день настанет, но не верил. А когда это случилось, едва смог выжить. После этого он заново собирал себя из осколков, на которые все разбилось, когда она исчезла. Все было просто – она ушла потому что забеременела. Она не хотела обычной жизни – счастливой семьи и так далее. Пока я была маленькой, мы все время путешествовали. Отца я не знала. Хотя они иногда встречались – он все не мог забыть ее и отпустить. Меня она ему не показывала. Все было здорово – меня все устраивало. А потом она заболела. Рак… И тогда выяснилось, что мы никому не нужны… Кроме него. Теперь мы здесь, как в клетке. В этом проклятом городе… И она болеет. И это не они придурки – они хотели, как лучше, оба… Но… Я боюсь. Я очень боюсь. – Произнеся, наконец, ключевые слова, она подняла на меня глаза, ожидая увидеть упрек или порицание.

Я опустил подбородок на скрещенные пальцы и молча смотрел куда-то в сторону. Мне было грустно. Казалось, я заглянул в чужое окно и увидел сказку о чужой жизни – прекрасную и страшную одновременно.

- Это ужасно, правда?
- Это ужасно, что твоя мама болеет, правда.
- Мне стыдно. Я не знаю, как быть. Я сначала устраиваю скандал, а потом мне очень стыдно…
- Я понимаю. У меня тоже так было. Я уверен, они поймут.

Она выдохнула, словно сбросила с плеч какой-то тяжелый груз. Оглянулась и увидела в дальнем углу гитарный кофр.

- Можно?

Я молча кивнул. Вряд ли она сыграет что-то, что хоть сколь-нибудь будет соответствовать моменту. Но я безмерно благодарен ей – ночь уже почти на исходе, а я не слушаю мучительно тишину за дверью. Вася вытащила старую акустическую гитару, подергала струны, покрутила колки, настраивая давно забытый инструмент, и вернулась в кресло. Из-под ее пальцев полилась удивительно спокойная, нежная мелодия… А голос, который зазвучал вслед за музыкой... Он никак не мог принадлежать Васе - он был глубоким, звучным, полным зрелой мудрости и печали прожитых лет.

It's four in the morning, the end of September* 
I'm writing you now just to see if you're better
New York is cold, but I like where I'm living
There's music on Clinton street all through the evening.

I hear that you're building your little house deep in the desert
You're living for nothing now, I hope you're keeping some kind of record.

Yes, and Jane came by with a lock of your hair
She said that you gave it to her
That night that you planned to go clear
Did you ever go clear?

Ah, the last time we saw you you looked so much older
Your famous blue raincoat was torn at the shoulder
You'd been to the station to meet every train
And you came home without Lilli Marlene

And you treated my woman to a flake of your life
And when she came back she was nobody's wife.

Well I see you there with the rose in your teeth
One more thin gypsy thief
Well I see Jane’s awake --

She sends her regards.
And what can I tell you my brother, my killer
What can I possibly say?
I guess that I miss you, I guess I forgive you
I'm glad you stood in my way.

If you ever come by here, for Jane or for me
Your enemy is sleeping, and his woman is free.

Yes, and thanks, for the trouble you took from her eyes
I thought it was there for good so I never tried.

And Jane came by with a lock of your hair
She said that you gave it to her
That night that you planned to go clear** …

Я улыбался. Она не должна догадаться. Не должна понять, почему я не сплю по ночам. Не должна знать, что я жду… Почему слушаю тишину за дверью… И что мне не так повезло, как герою Коэна. Ибо моей Джейн здесь нет.

Я смотрел на зарево розового рассвета над сонным городом, окутанным золотистыми листьями. Тишина за дверью снова резанула слух. Вася тихонько соскользнула со стула и поставила на место гитару. Она ушла куда-то в глубину квартиры, а потом вернулась, одетая в свою одежду. Моему оцепенению созерцания рассвета достались поцелуй в щеку, едва слышное «спасибо» и скрип ключа в замочной скважине, когда она уходила. За дверью раздались едва различимые удаляющиеся шаги… Я лежал, раскинувшись на пустой кровати, и наблюдал, как золотой свет разгорающегося солнца жег мои глаза. А Джейн проснулась и шлет тебе свой привет… Она приходила домой на заре... На заре... В чей дом придешь ты сегодня, Джейн?



* Вася нарочно меняет оригинальное декабрь на сентябрь.
** Леонард Коэн, Синий Плащ