Развёрнутый комментарий к публикации

Знакомясь с обширной лениниадой, каждый год изобильно пополняемой Политиздатом, повсеместно натыкаешься на вольные истолкования биографических эпизодов жизни и деятельности Ленина, вплоть до умышленных изъятий неугодных мест при цитировании первоисточников. В ленинские уста вкладывают слова и фразы, которых он никогда и нигде не произносил, приписывают действия и поступки, им не произведённые, всячески утяжеляют и умрачают его действительно подвижническую многотрудную жизнь, привычно и безоглядно вытворяют прочие косметические подкраски по изваянию благодушного аскета, не подтверждённые печатными свидетельствами очевидцев либо легко опровергаемые истинно имевшими место быть фактами, запечатлёнными в тех же воспоминаниях родных и ближайших соратников, продолжительно общавшихся с Владимиром Ильичём. Причём, большинство этих фантазийных домыслов и новинок заверены рецензентами – обыкновенно кандидатами и докторами исторических наук, наверняка по роду занятий кропотливо изучавших жизнь Ленина до житейских мелочей, однако потрафляющих однобокие целенаправленные искажения, сводящиеся к тому, чтобы как можно пышнее, цветистее приукрасить образ Ильича, иконизировать его, соткать из отфильтрованных положительных качеств, из человеческих добродетелей без малейшего изъяна. Сглупа нередко переслащивают, и результат выходит анекдотичный. Но фигура Ленина не нуждается в охорашивании, он велик и по-своему гениален без прикрас, к тому же возвеличивание отдельной личности, воздаяние ей сверх всякой меры иногда претило и ему самому, известен случай, как против обожествления Ильич восстал, чем, правда, привёл рабочие массы в ещё больший, неописуемый восторг.


К сожалению, грешит подобными «описками» и опубликованный в четвёртом номере «Огонька» за 1990 год очерк профессора В.Осипова «Болезнь и смерть В.И.Ленина». Здесь также наличествуют грубые и мелкие искажения действительности, на которые и укажу.




1. Неправомочна мысль о наследственном склерозе Ленина, абсолютно необоснованная. Точная причина смерти его отца не ясна, она не была постфактум установлена. Илья Николаевич Ульянов скончался с такой быстротой, что по Симбирску даже полз слушок о самоубийстве. «От какой болезни умер отец? – задавалась вопросом дочь Мария Ильинична. – Вскрытие, которое могло бы точно установить причины смерти, не было произведено. Может быть, сердце не выдержало напряжённой работы, а возможно, как высказывались потом предположительно врачи, у отца было кровоизлияние в мозг, которое и свело его в могилу на 55-м (а не 53-х) году жизни».


Мать Ленина – Мария Александровна Ульянова (урождённая Бланк) умерла не «под 70 лет», как сказано в очерке профессора Осипова, а в годах весьма преклонных – в июле 1916, в возрасте 81 года, девять месяцев не  дожив до возвращения сына из второй, десятилетней эмиграции. В переписке Ульяновых о её старческих недужье и болестях в последние годы, дни и даже часы, о кончине рассказано с исчерпывающей полнотой, однако ни слова о склерозе и параличе нет. Была слаба, немного бредила, в мир иной отошла так: «В 2 ч. она заснула спокойно, потом вдруг как-то глубоко вздохнула раз, другой и посинела. Впрыснули камфору, но было уже поздно». Упоминается, кстати, сходное, затруднённое чейн-стоксово дыхание. По воспоминаниям В.Д.Бонч-Бруевича причиной смерти явилось воспаление лёгких.


Для справки.

В болезни старшей сестры Анны есть некоторое сходство с историей болезни Ленина – была частично парализована правая половина тела; последние три года жизни почти не вставала с постели, перевезённая из дома на Манежной улице в кремлёвскую квартиру. Умерла в Горках в 1935, в возрасте 71 года. Урна с прахом захоронена на Волковом кладбище в Ленинграде. Там же, ранее, нашли вечный приют сестра Ольга, мать и муж – Марк Елизаров.


Младшая сестра Мария своей смертью скоропостижно скончалась в Москве в 1937, в возрасте 59 лет. Проболела дней пять. «…Врачи, по обыкновению, говорили по-разному», – писала в письме к Дмитрию Ульянову Крупская. В некоторых источниках упомянуто кровоизлияние в мозг. Урна с прахом покоится в Кремлёвской стене на Красной площади.


Младший брат Дмитрий страдал в старости прогрессирующим заболеванием кровеносных сосудов обеих ног. Позже обе ноги были ампутированы. Умер от приступа стенокардии, 69 лет в 1943, в Горках. Урна с прахом – на Новодевичьем кладбище.


Надежда Константиновна Крупская умерла в 1939, наутро после празднования своего семидесятилетия. Урна с прахом – в Кремлёвской стене.




2. Различных потрясений, ускоривших кончину Ленина, – как, впрочем, в биографии каждого из ушедших, – можно счесть немало: в 16 лет смерть отца, в 17 лет казнь старшего брата, в 21 год смерть от брюшного тифа средней сестры Ольги… Сгубившим я бы назвал нещадное перенапряжение в первые месяцы и годы после захвата власти, тотчас обернувшегося братоубийственной гражданской войной. Сопротивление разгорелось ожесточённое, вопрос шёл о выживании. «Все мы в эти дни ходили и работали почти в сомнамбулическом состоянии и, вероятно, если взглянуть на нас со стороны, походили на полусумасшедших», – вспоминал об октябрьских днях Ф.Ф.Раскольников. «За всё время работы около Владимира Ильича с 1918 года у нас было в порядке вещей работать с утра до позднего вечера, часто за полночь», – вторит ему секретарь-машинистка М.А.Володичева.


Но вряд ли правомерно ссылаться в данном случае, – как профессор В.Осипов,  – на три года сибирской ссылки. Она прошла не столь плохо, как принято многими изображать. Это были, пожалуй, самые лучшие и безмятежные годы, сравнимые с нынешним распределением молодого специалиста из столицы на периферию. Только специалист, прибыв на место, должен тотчас приступать к работе, ссыльных же трудиться не обязывали, но исправно платили. Как писала Крупская, «тогда времена в Минусинском округе были либеральные. Никакого надзора фактически не было. «Заседатель» – местный зажиточный крестьянин – больше заботился о том, чтобы сбыть нам телятину, чем о том, чтобы «его» ссыльные не сбежали. Дешевизна в этом Шушенском была поразительная. Например, Владимир Ильич за своё «жалованье» – восьмирублёвое пособие – имел чистую комнату, кормёжку, стирку и чинку белья – и то считалось, что дорого платит. Правда, обед и ужин был простоват – одну неделю для Владимира Ильича убивали барана, которым кормили его изо дня в день, пока всего не съест; как съест – покупали на неделю мяса, работница во дворе в корыте, где корм  скоту заготовляли, рубила купленное мясо на котлеты для Владимира Ильича, тоже на целую неделю. Но молока и шанег было вдоволь и для Владимира Ильича и для его собаки, прекрасного гордона – Женьки, которую он выучил и поноску носить, и стойку делать, и всякой другой собачьей науке. Так как у Зыряновых (хозяев. – А.Ш.) мужики часто напивались пьяными, да и семейным образом жить там было во многих отношениях неудобно, мы перебрались вскоре на другую квартиру – полдома с огородом наняли за четыре рубля…»


Неудивительно, что Дмитрий Ульянов, первым встречая брата по возвращении из Сибири, нашёл его (цитирую) «поздоровевшим, поправившимся», хотя Ильич и помандражил на исходе срока, опасаясь задержки, что иногда за большие провинности делалось. Однако, в нарушениях уличены не были, побегов не организовывали, единственный за весь период обыск сошёл удачно. 29 января 1897 года было подписано повеление о высылке в Восточную Сибирь, 29 января 1900 года – день в день – выехали из Шушенского. Сюда Ленин с проволочками, не торопясь, добирался почти три месяца, назад в Москву – с остановкой в Уфе, – вернулся в две недели – с багажом книг в 15 пудов.


Напомню также, что два года из трёх Ленин жил в Шушенском не один, а с женой и тёщей, на готовом безнитратном питании, в экологически безупречной местности и приходила к ним молодая девушка Паша, дочь местного шушенского крестьянина, помогать Елизавете Васильевне и Надежде Константиновне по хозяйству. Ленинские женщины очень не любили кухонную возню и всегда тяготились ею. Ленин много, как никогда уж после, бродил с ружьецом (по приезду, Крупской и её маме пришлось поджидать Ульянова с охоты), вволю гулял, играл в шахматы очно и по переписке, катался на коньках по замёрзшей Шуше, а летом, иной раз дважды на день, купался в Енисее. Судя по объёму написанного в шушенские годы (в январе 1899 закончил подготовленное за 14 месяцев тюремной отсидки социально-экономическое исследование «Развитие капитализма в России», написал ряд статей, а Крупская – свою первую брошюру «Женщина-работница»), умственной работой особо не изнурялся, ну а физической тем паче. В ответах на анкету института мозга в 1935 году Крупская писала: «Слабым не был, но не был и особенно сильным. Физической работой не занимался. Вот разве на субботнике. Ещё помню – починил изгородь, когда были в ссылке… Мастерством и ремеслом никаким не занимался, если не считать письма «химией». То есть молоком или соком лимона промеж строк, из тюрьмы на волю, между прочим. «В общем, ссылка прошла неплохо, – вспоминала позднее Крупская. – Это были годы серьёзной учёбы».


Вера Соломоновна Дридзо, личный бессменный секретарь Крупской на протяжении двух десятилетий – с 1919 по 1939, об этом периоде писала следующее:

«Время, проведённое Надеждой Константиновной в ссылке, навсегда осталось в её памяти как одна из лучших, светлых полос её жизни…

Как-то, уже после смерти Владимира Ильича, Надежде Константиновне прислали на просмотр пьесу о жизни Владимира Ильича в Шушенском. Пьеса была сухая, скучная. Там было написано, что когда к нему в ссылку приехала Надежда Константиновна (в качестве согласной на замужество невесты. Обвенчались в Петропавловской церкви села Шушенского, о чём есть соответствующая запись от 10 июля 1898 года. – А.Ш.), она стала его помощницей, и они начали вместе переводить (для заработка. – А.Ш.) с английского книгу Веббов об английских профсоюзах. Надежда Константиновна возмутилась.

«Подумайте только, – говорила она, – на что это похоже! Ведь мы молодые тогда были, только что поженились, крепко любили друг друга, первое время для нас ничего не существовало. А он – «всё только Веббов переводили».


Для справки.

Благодаря хлопотам матери, – неугомонной в деле облегчения житья революционно настроенных детей, – Ленину, единственному из всей партии осуждённых, было разрешено ехать до места назначения за свой счёт, то есть свободным пассажиром. «Ссылку мог бы повторить, этап – никогда!» – говаривали тогдашние зека. Однодельцы по «Союзу борьбы», следовавшие на казённый счёт, везлись по этапу, через три пересыльные тюрьмы. Пока Ленин, выражаясь языком сестры Анны, «приспособлялся к условиям жизни на свободе», – три дня в Петербурге, четыре в Москве, да без четырёх дней два месяца шлялся в Красноярске, – партия, между тем, просидела в пересыльной тюрьме в Петербурге с 17 по 20 февраля, в Москве с 21 февраля до 25 марта и в Красноярске с 4 апреля до 5 мая. «Глеб с Базилем высмотрят, говорят, очень плохо: бледны, желты, утомлены страшно. Авось повыправятся, когда выйдут», – замечает в письме из Красноярска великолепно отдыхающий Владимир Ульянов: «много шляюсь, много сплю, всё как быть следует».


Согласно проходного свидетельства, Ленин обязан был следовать до Иркутска. Ходатайство матери о назначении ему «вследствие слабости здоровья» самой здоровой местности Сибири – Минусинского уезда ещё не было уважено. И смешно было, с трудом добившись права ехать самостоятельно, разыгрывать дешёвое позёрство: напрашиваться на этап, заарестовываться к товарищам, хотя из угрызений совести такие мысли в Москве вроде как возникли и возможность заарестоваться московская охранка ему охотно и незамедлительно предоставила (смотри «Воспоминания о Ленине», ИПЛ, М, 1989, том 1, стр. 87). Но, как пишет доверенный биограф Ильича сестра Анна, «всё это было, конечно, и не могло не быть, сшито белыми нитками… естественный протест здравого ума против такой бесплодной растраты сил для того, чтобы не отличаться от  товарищей, всегда присущее ему сознание необходимости беречь силы для действительной борьбы, а не для проявления рыцарских чувств, одержало верх». Осесть же ближе и удачнее Ленину подмогли находчивость и доскональное знание юриспруденции:

«Сегодня проводили доктора. Он уехал в Иркутск. (Одноделец  Я.М.Ляховской, угодит на три года в Читу. – А.Ш.) Ему не позволили  ждать здесь дольше, т.е. не позволило местное начальство. Меня пока не тревожат, да и не могут, я думаю, ибо я подал прошение генерал-губернатору (иркутскому, при проезде последнего через Красноярск. – А.Ш.) и теперь жду ответа… Я провожу здесь время в двух занятиях: во-первых, в посещении библиотеки Юдина, во-2-х, в ознакомлении с городом Красноярском и его обитателями…

…Назначением своим (если слух оправдается, – а я не думаю, чтобы он был ошибочный) я очень доволен, ибо Минусинск и его округ – лучшие в этой местности и по превосходному климату и по дешевизне жизни. Расстояние от Красноярска не очень большое…

…Я – в село Шушенское… Это – большое село (более полутора тысяч жителей), с волостным правлением, квартирой земского заседателя… школой и т.д. Лежит оно на правом берегу Енисея, в 56 верстах к югу от Минусинска. Так как есть волостное правление, то почта будет ходить, значит, довольно правильно: как я слышал, два раза в неделю… (К данному обстоятельству Ленин любопытно приспособится: «он распределял их таким образом, что каждый день прочитывал только номера, соответствующие темпу запоздания, но именно приходящиеся только на определённый день. Выходило, что он каждый день получает газету, только с большим опозданием процесса получения», – расскажет Глеб Кржижановский).

…Глеб с Базилем назначены в село Тесинское… поедем до Минусинска вместе. Лето я проведу, следовательно, в «Сибирской Италии», как зовут здесь юг Минусинского округа…

…Здесь (в Красноярске. – А.Ш.) я живу очень хорошо: устроился на квартире удобно – тем более, что живу на полном пансионе. Для занятий достал себе книг по статистике… но занимаюсь мало, а больше шляюсь…»


Разительно лояльно обходилось царское правительство с «политиками», рывшими ему могилу. С невестами не разлучали, дозволяли съезжаться друг к дружке в гости – на Новый год, для празднования именин, свадеб… разрешались поездки в Красноярск, для лечения зубов, например. От такой благодати «не бегут только ленивые, – написал в мемуарах Лев Троцкий. – Какие элементы бегут, ясно само собою: наиболее активные, наиболее сознательные, люди, которых ждёт партия и работа».


Приведу цитату из письма Шушенского и довольно, пожалуй, о тяготах ленинской ссылки. Источники, из коих я черпаю, общедоступны, усомнившийся прочтёт.

«Про себя писать, право, нечего. Потому и письма коротки, что жизнь слишком однообразна: всю внешнюю обстановку я уже описал; с внутренней же стороны день ото дня отличается только тем, что сегодня читаешь одну книгу, завтра – другую; сегодня идёшь гулять направо из села, завтра – налево; сегодня пишешь одну работу, завтра – другую… Собираюсь съездить в Минусинск закупить себе кое-что…

…Часы у меня есть и пока идут хорошо, а вот разве будильник… ибо я сплю здесь чрезмерно долго…»


Характерно, что интересы дела уже тогда ставились выше прочих, выше семейных. Школа в большом селе Шушенском была, но учительница Крупская предпочла для заработка переводить Веббов. После ссылки могли бы семейно осесть на год в Уфе, но Ильич избрал Псков, как наиболее близкий к Петербургу, закрытому теперь для проживания. Пришлось Крупской отбывать год в Уфе без мужа.




3. Не выдерживает критики также заявление о продолжительности речи на немецком языке – в 1 час 20 минут на большом заседании Коминтерна.

Свой доклад на IV конгрессе Коминтерна 13 ноября 1922 года Ленин начал с предуведомления:

«Товарищи! Я числюсь в списке ораторов главным докладчиком, но вы поймёте, что после моей долгой болезни я не в состоянии сделать большого доклада. Я могу дать лишь введение к важнейшим вопросам. Моя тема будет весьма ограниченной. Тема «Пять лет российской революции и перспективы мировой революции» слишком обширна и велика, чтобы её вообще мог исчерпать один оратор в одной речи. Поэтому я беру себе только небольшую часть этой темы, именно – вопрос о «новой экономической политике».


Доклад сей включён в любое собрание сочинений Ленина – 12 страничек обычного текста. Кто не верит мне на слово, волен убедиться, что самое неспешное прочтение его займёт полчаса. Ленин же, как известно, говорил всегда с трибуны зажигательно, напористо и быстро. Даже при скидке на немецкий язык, которым он не вполне владел, растянуть данную речь на 80  минут никак невозможно.


О выступлении Ленина на конгрессе оставлены многочисленные свидетельства. Комсомолка двадцатых годов Б.Н.Глан вспоминала: «…Мне очень повезло, моё место было почти перед самой трибуной, в 4-5 шагах от неё… Через 2-3 минуты Владимир Ильич вышел, ему предоставили слово для доклада. Я не берусь описать, что происходило в зале. Восторженные возгласы «Да здравствует Ленин!» на разных языках, овация – долгая, страстная, взволнованная. На лице Владимира Ильича чувство радости от встречи с делегатами и их дружеского приёма сменялось иногда чувством недовольного «недоумения» («Ну что так долго приветствовать, хватит!»). Несколько раз он поднимал руку, чтобы остановить делегатов, но буря аплодисментов, криков: «Ура! Вождю мирового пролетариата!» – не ослабевала. Тогда он махнул рукой, улыбнулся, облокотился на трибуну и, повернувшись в сторону президиума, показал на часы. Наступила наконец тишина. (При появлении Ленина на трибуне всеобщее обалдение неизменно охватывало зал. На пленуме Московского совета, состоявшемся через неделю, «ему была устроена овация, длившаяся не менее пятнадцати минут. Он долго не мог начать выступление». Посол Германии граф Брокдорф-Ранцау не выдержал столь продолжительной овации, устроенной Ленину, покинул дипломатическую ложу и вернулся на своё место лишь когда стихло в зале и Ленин начал свою речь).


Владимир Ильич выступал на немецком языке, который он очень хорошо знал. Но по его просьбе около трибуны (вплотную к нам) сел немецкий коммунист П.Леви – лучший переводчик с русского на немецкий язык. Когда Владимиру Ильичу не хватало какого-либо слова для точной формулировки своей мысли (к примеру такой, вызвавшей смех в зале: «Несомненно, что мы сделали и ещё сделаем огромное количество глупостей. Никто не может судить об этом лучше и видеть это нагляднее, чем я». – А.Ш.), он тихонько прищёлкивал пальцами, и переводчик, пристально следивший не только за речью, но и за каждым жестом Владимира Ильича, мгновенно подбрасывал ему нужные слова. Иногда нужное слово подбрасывали несколько голосов, и тогда Владимир Ильич с улыбкой повторял его, глядя в нашу сторону…»


В работе конгресса участвовало 408 делегатов от 58 коммунистических партий и международных организаций и, хотя многие из них речи Ленина не вразумили, снова пронёсся шквал возгласов и долго не стихавших рукоплесканий. Многоголосо и разноязыко пропели «Интернационал». Как вспоминал очевидец, «от наших голосов дрожали стёкла в высоких окнах Кремлёвского дворца… Вся аудитория стояла, пока Ленин не вышел из зала». Техника перевода тогда была примитивной: обычно после каждого выступления объявлялся перерыв и весь конгресс разбивался на языковые группы для перевода. Через пару дней вручались письменные переводы речей докладчиков.


Для справки.

Несмотря на пятнадцать лет пребывания в эмиграции по-за границам, и полуарийское происхождение, ни одним иностранным языком в совершенстве Ленин не владел, хотя бегло разговаривал и хорошо понимал три. В семье Ульяновых лучше прочих знали немецкий, на немецком хорошо говорила мать. Правда, на вопрос в анкете партийной перерегистрации о французском, немецком и английском языках Ленин ответил, что знает «плохо все три». В анкете всероссийской переписи на подобный же вопрос «На каких языках, кроме русского свободно говорите?» – он написал: «Свободно ни на одном». Правдиво и верно. Ссылки же на ложную скромность Ильича несостоятельны. Он никогда не умалял ни заслуг своих, ни образованности, скорее наоборот. «Ленин не то что сознавал своё превосходство над другими, он просто не мог его не констатировать, это же был факт… превосходство Ленина часто выражалось в лукавой усмешке, в иронии, в вышучивании», – откровенно высказался на этот счёт Луначарский.


Полиглотом Ленин конечно не был, думал и писал исключительно на русском. «У меня слишком мало времени для основательного изучения языка», – признавался он ещё в одном из ранних писем. О том же и сестрой Марией сказано: «Всё своё время Владимир Ильич тратил не на общение с иностранцами, на это уходило сравнительно минимально мало времени, а на революционную работу для России… на колоссальную работу по редактированию газеты… Надо понять, что при обилии статей на русском языке, написанных им как для газеты, так и для ряда журналов, большом количестве брошюр и капитальных трудов и т.п., при такой загрузке, имея одну целеустремлённость, Ильич не мог сколько-нибудь заметное время тратить на  самоусовершенствование в языках». Однако, ничто не мешало Крупской написать впоследствии, что «Ленин знал много иностранных языков. Хорошо знал немецкий, французский, английский, изучал их, переводил с этих языков, читал по-польски, по-итальянски… понимал чешский, шведский…» Ну, а кормившиеся ленинской темой писаки исходили из состава книг в кремлёвской библиотеке универсального вождя, куда с восемнадцатого года поступали все выходящие в стране издания и немалое число зарубежных, и коль среди 40 тысяч книг и журналов, положим, имелась на болгарском языке, то конечно же… Поступлений скоплялось кипы и невпродых занятый неотложными проблемами Ленин поручал кому-либо, как к примеру коменданту Кремля П.Д.Малькову, упорядочить их в шкаф по алфавиту.


Чем дольний срок отделяет нас от Октябрьского переворота, тем большей небылью на тараканьих ножках обрастает жизнь Ильича. Споспешествовали этому и ближайшие родственники, монополисты на самую «правдивую» информацию: что угодно, то и пригодно! Так сестра Анна, вначале писавшая о двух месяцах, проведённых Лениным на свободе в Красноярске, сочла выгодным свести в позднейшей записи сей срок до месяца; сестра Мария, в раннем очерке упоминавшая, что брат Александр был казнён за участие в подготовке покушения на царя, позднее без обиняков рассказывала школьникам – за покушение на царя Александра III. Разновременные материалы на одну тему ныне очутились под одной обложкой и трудно явный перехлёст не заметить. Грешил выдумкой и брат Дмитрий, написавший о сестре Ольге нижеследующее: «она была моложе брата (Ленина. – А.Ш.) на полтора года, но не отставала от него по развитию. Восемнадцати лет она владела немецким, французским, английским и шведским языками… Про Ольгу Ильиничну можно сказать, что она не работала только тогда, когда спала». Шулды булды закоулды! Не проверяемо! Сам-то Дмитрий Ильич и в зрелые годы, – доподлинно, – ни одним иностранным языком не владел. Судя по очеркам и письмам, составившим скромную книгу нескромных воспоминаний, и в русском – далеко не Чехов! Примеры лживых проговорок можно бы множить: есть у Крупской, есть у племянников, немало и у соратников.




4. «На рождество была устроена ёлка для местных детей. Их собралось порядочно, дети играли, бегали, шумели. Владимир Ильич принимал очень живое участие в этом…»

Тоже не ахти как верно писано. Бывшая на этом празднестве Герта Лейтман вспоминает совершенно иначе: «…Детей пригласили немного, всего десять-двенадцать человек. Наверное, это сделали потому, что Владимир Ильич тогда был очень болен, и не хотели, чтобы ему мешал шум. Малышей встречали Мария Ильинична и Надежда Константиновна. Ребята водили вокруг ёлки хоровод (между прочим, под звуки «Мы кузнецы» и «Интернационала», в аккомпанементе бренькающей на пианино Марии Ильиничны. – А.Ш.), негромко пели. Вскоре в зал ввезли на том самом кресле (комфортабельном, английском. Имелась, кстати, и электроколяска на аккумуляторах. – А.Ш.), которое сейчас хранится в музее, Владимир Ильича. Нас предупредили, чтобы мы не надоедали Владимиру Ильичу. Но мы всё время поглядывали на дедушку Ленина, который улыбался детворе».


Во многих произведениях намеренно пишут, что на ёлку были приглашены исключительно дети рабочих и крестьян, но «настоящий писатель» Борис Полевой написал эту сусальную сценку всех лучше: «В Горках, где теперь жил оторванный болезнью от дел Ленин, он решил устроить ёлку для окрестных крестьянских детей. Домашние и друзья убеждали этого не делать. Владимир Ильич настоял на своём… Он тотчас же был окружён детьми, даже не окружён, а облеплен…» А по правде говоря, на рождественской ёлке 7 января 1924 года, – за две недели до кончины вождя, – присутствовали детишки многочисленной челяди и обслуги, проживающей в ленинских Горках. Отец Герты Лейтман работал в Горках с 1918 года: столярничал, плёл корзины, чинил обувь, нередко и для семьи Ульяновых. Мать Герты работала здесь же прачкой. Одной охраны, например в 1922 году, в Горках состояло тридцать человек. Старшим был П.П.Пакалн. Обычно этот заслуженный чекист и возил Ленина в кресле-каталке по парковым аллеям. Начальником охраны Ленина с 1919 по 1924 годы был известный вождю ещё по эмиграции, преданнейший чекист А.Я.Беленький.


В своём очерке профессор Осипов почти не упоминает занятых при Ленине врачей, санитаров, медицинских сестёр-сиделок, а между тем «он лежал в постели, окружённый съехавшимися со всей Европы знаменитостями». Главные большевики и иже с ними полагали обычным и в те суровые годы выезжать для лечения всякой болячки за границу – в Германию, Италию и прочие капиталистические страны, иногда – под чужим именем. К лечению Ленина были привлечены авторитетнейшие светила медицины, как российские, так и зарубежные, преимущественно из медицинской Мекки тех лет – из Берлина. Лечили Ленина профессора и доктора М.Авербах, В.Бехтерев, Б.Вейсброд, Ф.Гетье, С.Доброгаев, Л.Доркшевич, П.Елистратов, А.Кожевников, М.Кроль, Л.Левин, А.Минковский, В.Осипов, А.Попов, В.Розанов, Н.Семашко, Д.Фельдберг… Из-за границы надолго вызывались и, надо полагать вознаграждались валютой, профессора Бархардт, О.Бумке, Г.Клемперер, Коншер, В.Крамер, Ноннэ, Г.Россолимо, Г.Ферстер, А.Штрюмпель… Да простят меня неупомянутые и младший медперсонал, несший ночные вахты.


Многие из названных корифеев медицины постоянно иль весьма длительно жили в Горках при Ленине, ловя каждое движение замечательного больного, – в последние месяцы, правда, большей частью из соседней комнаты, так как Ленин невзлюбил обложивших его как медведя в берлоге врачей, убедившись в их бесполезности. «В конце концов ухаживающий персонал свёлся к трём санитарам: Николаю Семёновичу Попову, только что окончившему молодому врачу – он же делал Владимиру Ильичу и массаж правой руки, Владимиру Александровичу Рукавишникову и Зорьке, студентам старшего курса. Всё это была партийная публика, бесконечно преданная Владимиру Ильичу, старавшаяся угадать каждое его желание, с глубоким волнением следившая за ходом его болезни… Но и все другие – стряпавшая для Владимира Ильича латышка, прислуживавшая за столом работница с фабрики Мосшвей Е.Смирнова, товарищи шофёры, товарищи из охраны, монтёр – тов. Хабаров – все жили мыслью, как бы сделать Владимиру Ильичу всё получше», – писала в воспоминаниях о Ленине Крупская, в период болезни Ленина тоже неотлучно пребывавшая при муже. В то время в Горках постоянно проживали многие родные и близкие Ленину люди, непонятно чем занимавшиеся. Сестра Мария Ильинична, взявшая на период болезни брата бессрочный отпуск, например, очень сильно увлекалась грибами, ягодами, брат Дмитрий Ильич – охотой.


При чтении очерка «Болезнь и смерть В.И.Ленина» несведущий читатель может решить, что Ленин впервые попадает в Горки в 1922-ом. На деле же дача в Горках, а правильнее сказать охраняемая резиденция Ленина и всех Ульяновых, была освоена ими значительно раньше, в сентябре 1918, после ранения. Ленин провёл в Горках в общей сложности более двух с половиной лет. Вошло в обычай зиму жить в Кремле, а на лето всем семейством, включая малолетних племянников, перебираться в Горки. Нерегулярно наезжал Ленин сюда и зимой, для чего использовались специальные автосани – легковой автомобиль на гусеничном ходу, с широкими лыжами на передних скатах. Примерно тогда же, в Горках был устроен санаторий для кремлёвских наркомов, крупных московских партийцев и членов их семей, функционировавший вплоть до 1938 года. И подле Горок же, уместно сказать, в тесном рубленом двухэтажном доме располагался детский дом.


Для справки.

О проживании Ленина в Горках, поначалу, даже из кремлёвского окружения знали немногие. В среде же сплетничающих московских обывателей о Ленине судачили не иначе, как о «кремлёвском узнике», который, несмотря на достигнутое могущество, боится открыто появляться на улицах. В кремлёвском гараже Ленина содержалось шесть машин и двенадцать человек шоферов и автомехаников. С целью конспирации поездок автомобили время от времени подменялись. От встреч с местным окрест горкинским населением охрана старалась Ильича изолировать. Если контакты и происходили, так чаще всего случайные и редкие, по недосмотру. Пребывание Ленина в Горках никогда не афишировалось. «Говорите, что это профессор, а вы студенты», – наставлял Беленький молодых телохранителей вождя. В 1922 же году, вся усадьба, включая и огромный по территории парк, куда окрестные крестьяне хаживали по грибы, была обнесена забором и с внешней стороны обсажена живой изгородью из боярышника. Кое-где устроили для выходов калитки и соорудили будки для вооружённых дежурных. Отошли в прошлое времена, когда в воскресные и праздничные дни молодёжь близких деревень с гармониками и песнями направлялась в парк Горок на игрища и гуляния.




5. «Когда тело перевозили из Горок в Москву, то вся дорога до станции (версты две с половиной) была одной сплошной процессией».

Расстояние указано неверно. Для сопровождения тела Ленина из столицы прибыла в Горки делегация – по одному серьёзному источнику – из 250 человек. В другой, не менее серьёзной книге наркома просвещения Луначарского цифра в пять раз занижена:

«Когда мы приехали на станцию, то оказалось, что нас довольно много. Кроме делегации от партии, в которую входил и я, была ещё делегация от Московской её организации, от ВЦСПС, все наличные в Москве члены ЦКК, делегации обоих съездов Советов, всего человек, я думаю, 40, если не 50. Были и некоторые наркомы, приехавшие по собственному почину, в том числе тов. Красин. На станцию (из Горок. – А.Ш.) было послано 3 или 4 подводы, приблизительно человек на 16. Я понадеялся на свои силы и пошёл вместе с большинством пешком.

Уже давно я освободился от приступов сердечной боли, которые прежде не давали мне возможности ходить далеко, и поэтому рассчитывал и сейчас благополучно пройти 4 версты… Дорога была укатана и разметена. Несколько раз я встречал крестьян, которые по чьему-то приказу расширяли и утрамбовывали эту дорогу для пронесения гроба на другой день… Так как я опоздал сильно, то все товарищи уже повидали к этому времени Владимира Ильича и сидели кто где может, на стульях, диванах, просто на полу. Были тут и крестьяне, из числа представителей съездов, были и некоторые делегаты восточных народов. Царила абсолютная тишина. Кто говорил, говорил шёпотом…

Ночь мы провели кое-как… Рано утром все поднялись, и начались разговоры о том, как и кому выносить гроб (цинковый, изготовленный по точной мерке. – А.Ш.) Гроб оказался страшно тяжёлым и вместе с телом весил более 10 пудов. Боялись относительно спуска с лестницы, тем более что простынь или длинных полотенец не оказалось. Выбрали первую очередь несущих, а потом решили вступать по очереди и другие определёнными группами по 9 человек мужчин, несущих гроб… Всякий добивался чести пройти хоть одну очередь с гробом Владимира Ильича.

В начале десятого часа шествие тронулось. Вышло так, что я большую часть дороги, на этот раз без всякой сердечной боли, шёл с крестьянами и крестьянками соседних сёл. …Ясно, что приходили привлечённые великим словом Ленин, и совсем тёмные люди. Были, конечно, просто любопытствующие, но в огромном большинстве были люди, потрясённые и огорчённые, сознающие понесённую утрату. На этот раз 4 версты сделаны были так великолепно, и мы скоро пришли на вокзал (станцию Герасимово).

Как в Горках, так и во время пути даже с аэропланов производились кинематографические и фотографические съёмки…»


К одиннадцати часам утра 23 января траурный кортеж прибыл на станцию Герасимово, где ожидал специальный поезд – паровоз У-127 с девятью вагонами, доставивший процессию в Москву на Павелецкий вокзал. Упряжка вороных коней с орудийным лафетом не понадобилась, гроб с телом Ленина понесли на руках – в Колонный зал Дома союзов, где четыре дня и четыре ночи был открыт свободный доступ для прощания с великим покойником. За эти дни мимо гроба прошло – как пишет, фактически прожившая четверо горестных суток в Доме союзов Крупская, – 750 тысяч человек. В других источниках информации цифра вздута до 900 тысяч, в некоторых округлена до миллиона.


На экстренном заседании ВЦИК было принято решение о  сооружении Мавзолея Ленина. Для увековечения памяти вождя выдвигалось даже предложение построить на Красной площади громадный памятник-дворец Ильичу. За окончательный был принят проект архитектора А.В.Щусева. За четверо суток печальной бесперебойной работы в январскую стужу под 30-40 градусов, сотней рабочих, разделённых на бригады, был вырыт склеп и выстроен деревянный, окрашенный в тёмно-сероватый цвет Мавзолей, в октябре 1930 замененный всемирно известной усыпальницей из красного гранита, с чёрной лабрадоритовой опояской.


27 января в 9 часов 20 минут утра красный кумачовый гроб с телом Ленина был перенесён из Дома союзов на Красную площадь и установлен на высоком деревянном помосте, для отдания последних почестей. В 16 часов того же дня (а не через сутки, как сказано в очерке профессора Осипова), под звуки траурной музыки, под рёв заводских, фабричных, паровозных и всевозможных гудков, под пушечные и ружейные залпы гроб с забальзамированным телом Ленина был внесён в Мавзолей. Процесс бальзамирования позднее был повторен, с целью более длительного сохранения мумифицированного трупа. У дверей Мавзолея, лицом друг к другу, крепко сжав винтовки, встали первыми часовыми кремлёвские курсанты. С этой минуты пост №1 стал вечным.


Для справки.

Ни письменных, ни устных посмертных распоряжений Ленин не оставил, что объяснимо трагичностью недуга. «Человек, который своим словом приводил в состояние экстаза массы и убеждал закалённых в дискуссиях борцов и вождей, человек, на слово которого уже так или иначе реагировал весь мир, – этот человек не мог выразить самой простой мысли, но в состоянии был всё понять. Это ужасно! На лице его было написано страдание и какой-то стыд, а глаза сияли радостью и благодарностью за каждую мысль, понятую без слов». Даже Крупская не раз приходила в слёзное отчаяние от бессилья разгадать, что муж пытается выразить. Но вряд ли парализованному, онемевшему вождю взбредала в голову мысль об именном саркофаге, да ещё выставленном для обозрения останков. Ленин с шестнадцати лет был оголтелым атеистом.


В воспоминаниях управделами Совнаркома В.Д.Бонч-Бруевича, занимавшегося организацией похорон, есть такие строки:

«…идея эта быстро охватила всех, была всеми одобрена, и лишь я один, подумав, как бы сам Владимир Ильич отнёсся к этому, высказался отрицательно, будучи совершенно убеждён, что он был бы против такого обращения с собой и с кем бы то ни было: он всегда высказывался за обыкновенное захоронение или за сожжение, нередко говоря, что необходимо и у нас построить крематорий. Надежда Константиновна, с которой я интимно беседовал по этому вопросу, была против мумификации Владимира Ильича. Так же высказывались и его сестра Анна и Мария Ильинична. То же говорил и его брат Дмитрий Ильич. Но идея сохранения облика Владимира Ильича столь захватила всех, что была признана крайне необходимой, нужной для миллионов пролетариата, и всем стало казаться, что всякие личные соображения, всякие сомнения нужно оставить и присоединиться к общему желанию».

Желанию дальновидных партийцев, узаконенному Политбюро, Владимир Ильич, думается, всё равно бы подчинился.


Когда тело Ленина увезли из Горок, никакого «длительного паломничества из окрестностей» в дом и комнату, в которых провёл последние дни вождь, конечно, не было и быть не могло. Глупо думать, что после кончины Ленина Горки враз разгородили и перестали охранять. Местом, открытым для посещения – в определённые дни и часы конечно, под присмотром экскурсоводов, – Горки стали лишь в январе 1949, через четверть века, когда открылся здесь мемориальный Дом-Музей В.И.Ленина.


Нелишне будет сказать, что при кончине Ленина профессор В.Осипов не присутствовал и в «одной сплошной процессии на две с половиной версты» не шёл. Неотлучно при Ленине с весны 1922 года, исключая кратковременные отпуска в периоды улучшения, находился известный немецкий нейрохирург профессор Готфрид Ферстер, ленинский секундант на страшной дуэли со смертью: «Наука говорит мне, что случай безнадёжный, но мысль, что Ленин должен умереть, не укладывается у меня в голове». Из жившей в Горках охраны, в день смерти Ленина в Большом доме дежурил А.В.Бельмас. Чекистом записано, что «от его постели не отходила Надежда Константиновна и Мария Ильинична. Кроме врачей – профессора Розанова, Обуха, Крамера, Ферстера и Гетье, – в Горках был нарком здравоохранения Николай Александрович Семашко».


В воспоминаниях Крупской о дне кончины профессор Осипов также не упомянут:

«В понедельник пришёл конец. Владимир Ильич утром ещё вставал два раза, но тотчас ложился опять. Часов в 11 попил чёрного кофе и опять заснул. Время у меня спуталось как-то. Когда он проснулся вновь, он уже не мог совсем говорить, дали ему бульон и опять кофе, он пил с жадностью, потом успокоился немного, но вскоре заклокотало у него в груди. Всё больше и больше клокотало у него в груди. Бессознательнее становился взгляд. Владимир Александрович (Рукавишников) и Пётр Петрович (Пакалн) держали его почти на весу на руках, временами он глухо стонал, судорога пробегала по телу, я держала его сначала за горячую мокрую руку, потом только смотрела, как кровью окрасился платок, как печать смерти ложилась на мертвенно побледневшее лицо. Профессор Ферстер и доктор Елистратов вспрыскивали камфору, старались поддержать искусственное дыхание, ничего не вышло,  спасти нельзя было».




6. И последнее, наповал сразившее новизной информации: «в Горках производились большие мелиоративные работы, улучшалась малярийная местность, прорывали дренажные канавы, и работало много землекопов из Калужской губернии».

Осмелюсь высказать смехотворное соображение: «чудесный грузин» (выражаясь определением Ильича), подобравший власть из парализованных рук, оберегал слегшего соратника не только от встреч с сотоварищами, от контактов с пролетарской массой, но даже от безмозглых местных комаров, навязчиво жалящих всех без разбору. Не спасали, видимо, и металлические сетки на окнах Большого очаровательного дома в имении, ставшем советским.


Сведений о времени постройки домов в Горках и первых владельцах роскошной усадьбы, к сожалению, не сохранилось. Предполагают, что дома были построены на рубеже XVIII-XIX веков, руками крепостных крестьян-умельцев. Ансамбль домов в Горках состоит из центрального или Большого, как его стали называть при Ленине, дома и двух флигелей – северного и южного. Последние не сочтите за сараюхи, это двухэтажные поместительные дома меньшего размера и тоже не без архитектурных излишеств. В одном из них жили управляющий сельхозом «Горки ВЦИК» А.А.Преображенский, старый знакомый Ленина по Самаре, и бездельники-охрана; второй использовали под столовую санатория МК РКП(б), размещавшегося здесь же в имении на трёх дачах. В этой же столовой готовили пищу и для семьи Ульяновых.


Большой дом с белыми колоннами, построенный в стиле русского барокко, наиболее красив и величественен; ныне в таких свободно умещаются Дворцы пионеров. В доме тринадцать комнат, просторных и светлых, огромные окна, террасы, балконы; уже тогда имелись ванная, электрическое освещение, водопровод, центральное отопление, телефонная связь с Москвой… Хоромы весьма богатые, с зимним садом, с великолепной обстановкой и библиотекой прежнего владельца, в которой к удовольствию Ильича оказалось даже несколько его ранних брошюр. В покоях белая с позолотой будуарная мебель из карельской берёзы, венецианские зеркала в золочёных рамах в простенках между окнами, хрустальные люстры, персидские ковры… В сравнении с Большим домом ленинская «квартира в Кремле была неважная, было мало света и воздуха», – как пытается уверить нас профессор Осипов. Однако, многие россияне с ним вряд ли согласятся, ютясь в тесноте и гаме многоэтажных общежитий. Ленинская семья из трёх человек помимо комнаты каждому – главе, супруге и верному адъютанту Марии Ильиничне (сестре Маняше), – имела ещё и гостиную, и столовую, и кухню, и комнатку для домработницы (без прислуги Ульяновы ни до революции, ни после почти не живали), а пройдя по коридору, Ильич попадал в свой рабочий кабинет, с отдельным помещением для личной библиотеки. Потолки в комнатах были высокие, сводчатые и, ради бога, не подумайте, что в стенах не прорезано подобающих окон. Прежде квартира принадлежала прокурору судебной палаты и находилась на третьем этаже здания «Судебных установлений», а последнее не где-нибудь, а в кремлёвском дворе. Чего уж прибеднять! Не зря Ульяновы всю жизнь скитались, не на городской же окраине им властным квартировать!


При создании домов и парка в Горках были искусно использованы природный ландшафт и растительность. Занимающий обширную территорию парк не создавался заново, в девственном лесу были разумно проложены аллеи и дорожки, и затем постепенно производились посадки и подсадки ценных пород деревьев: крымской сосны, лиственницы, серебристой ели, дуба, вяза, клёна. Будучи умело окультуренным, парк сохранил красоту русского леса с полевыми цветами, грибами, с густым подлеском и, напомню, с комарами. Парк сливался с большим фруктовым садом, кругом были огороды, пашни, леса и, навязчиво добавлю, зудели летними вечерами пронырливые комары.


Впервые местечко Горки упоминается в документах XVIII века: «Полсельцо Вышние Горки полдеревни Нижних Горок владения помещицы Марфы Афанасьевны Спасителевой». С 1810 года владельцем Горок становится видный государственный и общественный деятель, участник Отечественной войны 1812 года, генерал-лейтенант А.А.Писарев, с 1848 – его потомки. С 1861 по 1909 годы усадьбой Горки последовательно повладели коннозаводчик В.С.Сушкин, некто И.А.Прокофьев, нефтепромышленник Шибаев и крупные капиталисты, владельцы механических заводов братья Герасимовы, у которых и приобрела его в 1909 году вдова известного текстильного фабриканта и мецената Саввы Морозова – одного из богатейших людей России, славного ещё и тем, что при его материальной поддержке издавалась ленинская «Искра», от которой разгорелось губительное пламя, и на его же средства учреждались первые легальные большевистские газеты «Новая жизнь» в Петербурге и «Борьба» в Москве. Именно о Савве Морозове царский министр финансов Витте с негодованием заметил, что такие как он «питали революцию своими миллионами». Вскоре после смерти Саввы Морозова (официальная версия – самоубийство в мае 1905 года), его красавица-вдова вышла замуж за градоначальника Москвы генерал-майора Рейнбота, которому якобы преподнесла Горки как свадебный подарок. В период владения имением З.Г.Морозовой-Рейнбот в Горках было произведено существенное благоустройство: построены водокачка, электростанция, выкопаны в парке два пруда. Перестройку главного дома и флигелей осуществлял один из выдающихся архитекторов конца XIX – начала ХХ века Ф.О.Шехтель. Вероятно, под его же началом велась перепланировка парка. Всё сделанное поставило Горки в ряд значительных произведений усадебной культуры. После революции хозяевам пришлось спешно эмигрировать, экспроприированные большевиками Горки («Грабь награбленное!») перешли к Ульяновым и очень им всем приглянулись. Летом 1919 года, в разговоре с братом Дмитрием, Ленин характеризовал их так:

«Я тебе покажу хорошую дачу, мне она очень нравится, место высокое, по-моему, малярии там нет и комаров мало».

В разговоре с Крупской как-то обмолвился, что холмы в Горках похожи на миниатюрную Швейцарию…


Люди строили толковые, с понятием, – дом стоит на высоком холме, господствующем над окружающей местностью и никакой малярии там и близко быть не должно. В Подмосковье трудно было сыскать место лучшее, чем Горки. К комарам же у Ленина неприятие было похлеще, нежели к инакопартийным меньшевикам, эсерам, «гнилой» интеллигенции и прочим, несогласным с большевистской диктатурой канальям. Тому и другому немало разбросано запечатлённых свидетельств, у того же брата Дмитрия читаем:

«Владимир Ильич очень не любил комаров. Один комар укусит, он сразу же: «Фу, комары кусаются». Терпеть не мог тех мест, где есть комары». (А где их нет, интересно?)


Для справки.

Ещё в 1918-ом комары досадили так, что Ильич на рассвете с хорошей дачи в Кремль сбежал – с той, что подле подмосковной станции Тарасовка. Тоже, кстати, бывшее имение доктора Соловьёва – Мальцебродово, экспроприированное для себя и своих чад главными большевиками. В лето 1918 управделами Совнаркома Бонч-Бруевичу удалось вырастить там столь удачный урожай, что корзинами возил овощи в город, сдавал в кооператив в обмен на молочные продукты. Об отдыхе Ленина на Мальцебродовской даче у сестры Марии находим лаконичную запись:

«Побывали мы на ней не более двух-трёх раз, несмотря на гостеприимство В.Д.Бонч-Бруевича. Дело в том, что Владимир Ильич любил отдыхать в полном уединении… («Безлюдье и безделье для меня лучше всего»). А в Тарасовке было довольно многолюдно… Но самым большим злом на даче в Тарасовке были комары, которых Владимир Ильич совершенно не переносил…»


Вот потому и затеяли в не малярийной дачной местности дренажные работы, понагнали землекопов из Калужской губернии, чтобы извести в Горках непонятливых плодовитых насекомых! Не велика бы напасть да любому спать не даст! Ну и простёр заботу самый «чудесный» о самом «неприхотливом».





1990.