Незабываемая ночь под мостом, незабываемый день в

Девушка на концерте Бранимира – «С его голосом и харизмой он может петь хоть песни из рекламных роликов. Его все равно будут слушать».


- Джек. Джек, проснись. Джек.
Я с трудом открыл глаза, надо мной склонился Майк. Черт знает, что ему понадобилось в такую рань, на улице было темно и промозгло. Зубы выстукивали рваные мотивы от холода, сердце лихорадочно колотилось, сложно было дышать. Я пытался схватить воздух ртом, но в горле застрял ком слизи. Промокшая одежда прилипла к телу, и совсем не хотелось двигаться. Черт бы побрал этот мост, под ним воды было столько же, сколько в Гудзоне весной. Мы здесь ночевали уже неделю, и, кажется, я подхватил бронхит или пневмонию. Было такое чувство, как будто меня облили бензином и подожгли, потом окатили холодной водой и вновь подожгли. Пойло не очень хорошо помогало, а пил я изрядно, убеждая себя в том, что внутренние растирания пойдут на пользу.
- Джек, - протянул Майк, - Там, кажется, Берни преставился.
- Что?
- Там, у водосточной трубы. Я пошел к нему, а там такая вонь. Не иначе как испустил дух, да и в портки наложил, похоже.
- Быть не может. Что ты мелешь? – я приподнялся на локтях и посмотрел в сторону трубы, но никого не увидел, хотя и Майка-то я видел с трудом.
- Да чтоб мне сдохнуть. Он вчера еще говорил, что хреново себя чувствует, хрипел, кровью харкал. Я хотел разбудить тебя раньше, чтобы мы ему к приюту святой Анны помогли добраться, а вот видишь, как случилось.
- Пойдем, посмотрим.
- Пойдем.
Майк помог мне подняться. Ноги болели и не слушались. Не помню, когда в последний раз снимал ботинки, кажется, ступни приросли к дырявым подошвам. Руки непроизвольно сжимались в кулаки, чтобы хоть как-то согреться. Хлюпая носом, сплевывая накопившуюся за ночь в горле жижу и шлепая по лужам, я добрался до трубы, сзади шагал Майк. Ужасной вони я не почувствовал, вероятно потому, что от меня тоже несло за милю, но Берни я увидел. Он лежал в темной пасти сточной трубы, так что было видно только его ботинки. Я схватил его за ноги и вытащил наружу. Берни шлепнулся в грязь. Похоже, он действительно был мертв, штаны были приспущены и вымазаны дерьмом, руки тоже. Глаза закатились, рот был заклеен засохшей пеной желтоватого цвета. Черт знает, что с ним случилось, но было понятно, что мы под мостом больше не останемся.
- Что делать будем, Джек? – дрожащим голосом спросил из-за спины Майк. Как будто я знал, что делать.
- Ничего. Позвоним куда надо и смотаемся отсюда. Берни мы уже все равно ничем не поможем. Соцслужба похоронит его по-человечески. Родственников у него, кажется, не было. Так что берем вещи и валим.
Майк собрал наши небогатые пожитки, позвонил в службу 911, сообщив о Берни, и мы отправились в сторону Чайна-Тауна, надеясь оказаться там, до наступления дня. Местные не очень жаловали хобо, но это был самый короткий путь до Маленькой Италии и до приюта святой Анны – места, где после проповеди можно было хорошенько выспаться, вымыться и поесть.
Идти пришлось переулками, то и дело, скрываясь от полицейских патрулей и мест скопления молодежных банд, которые запросто могли оприходовать нас смеха ради. Несмотря на табу инкогнито, мой спутник очень скоро развязал свой язык.
- Слушай, Джек, - заговорил Майк, - Я вот не понимаю, как оказался здесь.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, я не понимаю, как стал бродягой. У меня же все было – дом, семья, дочка, работа стабильная. Какого хрена я был настолько уверен в себе?
- Ничего у тебя не было, кроме глупой самоуверенности, иначе ты бы сейчас не шел со мной в гребаный приют для бездомных псов.
- Как же не было? Было. Мы были счастливы. Черт, мне тридцать три года, и, посмотри на меня – во что я превратился.
Я посмотрел.
- Знаешь, Майк, меня всегда раздражали люди, которые плачутся о своей судьбе и вспоминают свое беззаботное прошлое.  Все эти разговоры и гроша ломаного не стоят. Сейчас ты здесь – вот, что главное. Если бы ты захотел, то вернул бы себе и семью, и работу, но ты предпочитаешь каждый день жалеть себя и выливать в мои уши все дерьмо, которое у тебя накопилось. Вот Берни, тоже хотел жить хорошо, он мечтал о Флориде, он ветеран гребаного Вьетнама, а теперь лежит там - в собственном говне и скоро его сожрут черви, если раньше не растащат бездомные собаки.
- А ты?
- Что я?
- Если такой умный, почему бродяжничаешь, Джек? – Майк осклабился.
- У меня нет цели, пока. Как только я пойму, к чему я иду, все сразу прекратится.
- Да это та же самая самоуверенность, только в профиль.
- Может быть. Мне насрать.
- Как это насрать? Почему ты стал таким? Расскажи.
- Что рассказывать? Я не помню уже, так случилось.
- Расскажи.
- Черт с тобой, только отстань. У меня тоже была семья. Потом ее не стало. Они возвращались домой с воскресной службы – это было лет десять назад. Их сбила машина, – мне не хотелось говорить об этом. Не хотелось вспоминать. Меня выжигали изнутри эти воспоминания, я хотел ничего не помнить больше.
- Я запил. Это было единственное средство для сна, но мне все равно снились кошмары. Они преследовали меня и во сне, и наяву. Я не выдержал. Я сдался. Я ушел.
- Черт, Джек. А ты не хотел попробовать начать все сначала?
- Не хотел.
- Почему?
- Я же просил не задавать глупых вопросов.
- Почему?
- Потому что я не хочу доверять людям. Я не хочу вообще с ними связываться. Потому что все истории рано или поздно повторяются. И бог, он все видит, он покарал меня один раз, покарает и второй, так уж лучше, чтобы в этот момент со мной рядом никого не было.
- Ты воевал?
- Да.
- Где?
- В Ираке.
- Ты убивал людей?
- Слушай, Майк, просто заткнись и иди. Я не хочу, и не буду говорить об этом.
Мой кашель превратился в хрип, я сплюнул какой-то черной массой. Теплая ночлежка определенно не помешала бы. Солнце уже поднималось. Желтые и красные фонари погасли, и нам необходимо было выбраться из Чайна-Тауна как можно быстрее. Я ускорил шаг, превозмогая боль, раздавшуюся по всему телу, меня бил озноб. Мне пришлось идти почти на ощупь, перед глазами все кружилось, хотелось блевать, но было нечем. Майк нес какую-то околесицу про то, как правительство использует нас в войнах для того, чтобы заработать на оборонной промышленности – бред ребенка.
- … но когда-нибудь, мы обязательно покажем им всем, - все, что я услышал.
- Ага, - буркнул я.
Почувствовав под ногами брусчатку и увидев цветные флажки на фасадах домов, я понял, что мы в безопасности. Майк приободрился и теперь шел впереди, размахивая своим потертым вещмешком.
В приют святой Анны мы добрались как раз к утренней службе. Нас усадили на лавки и после двухчасовой проповеди, проверили на вшей, дали сменить одежду, вымыться и позавтракать овсяной кашей. Я показался врачу, она дала мне что-то, чтобы сбить жар, протерла мозолистые ступни каким-то вонючим раствором и отправила в койку, где я провел остаток дня. Мне не хотелось спать, и думать тоже не хотелось. Я порылся в своем вещмешке и достал оттуда пакет, принадлежавший Берни. Развернув его, я увидел две медали за отличную службу и несколько писем. Я прочитал одно из них.
«Привет, Бернард. Давно не получала от тебя вестей. Очень надеюсь, что у тебя все хорошо, и ты скоро вернешься домой. С тех пор как ты уехал в Нью-Йорк, мне как-то не по себе. Не стоила эта работа тех денег, которые тебе предлагали. Может быть, ты передумаешь, и мы подыщем тебе что-нибудь здесь. Мой  дядя все еще хочет, чтобы ты работал у него на ферме – сам знаешь, хорошие руки на вес золота. Эти полгода мне кажутся вечностью. Даже не знаю, что еще сказать. У нас все по-старому. Ничего не происходит. Пришли мне весточку. Люблю тебя. Твоя Кэролин». 23 апреля 1981 год.
Все письма были от нее. На один и тот же адрес, где Берни, вероятно, раньше жил. Они не растрогали меня, я повернулся на бок и уснул.
Проснулся я от того, что Майк толкал меня в плечо.
- Джек. Джек, проснись.
- Чего тебе?
- Ужин пропустишь, Джек, пойдем.
Я поднялся с кровати, сходил, умылся и отправился на кормежку. Бобовая каша с мясом, не самый лучший вариант для хобо – прихватить желудок может где и когда угодно, обгадишь штаны и потом проблем не оберешься, но выбирать не приходилось. Майк сидел рядом, уплетал свою порцию и постоянно о чем-то тарахтел с сидящим рядом бородатым детиной, что был похож на еврея. Может он и не был евреем, но по-крайней мере, шнобель у него был тот еще. Я, прокашлявшись, как конченый туберкулезник, проглотил остатки еды и снова зашел к врачу. Она дала мне еще таблеток и отправила спать. Я не возражал.
Несмотря на все то дерьмо, которое со мной произошло в жизни, я вдруг осознал, что не хочу закончить так как Берни. Берни – старый ублюдок, морочил нам голову своими байками о Флориде и хоть бы словом обмолвился о том, что где-то у него есть или была баба, самозабвенно ждущая его возвращения. Потом я вспомнил Вики и малютку Мэри – двух женщин, которых я любил и представил себя сейчас рядом с ними. Мне стало стыдно.
На следующее утро я чувствовал себя намного лучше. Мы с Майком должны были покинуть приют.
- Джек, ты уходишь? – спросил Майк.
- Не обижайся, Майки, - ответил я, - У меня появились кое-какие дела. Может быть, еще увидимся, - я пошагал в сторону Кросби, а Майк двинул в сторону набережной.
Через несколько часов я уже мыл посуду в забегаловке «Крысиная нора», а к вечеру снял неподалеку от места моей временной работы комнату у пожилой пары со звучной фамилией Ванцетти. Поужинал лапшой из китайского фургончика, умылся, постирал одежду, повесил ее сушиться и сел на кровать. А потом написал всю эту хрень, которую вы сейчас прочитали.