Мы - русские?!

Мы – польские псковские русские

   В настоящей работе я предпринимаю первую попытку систематизировать один из многочисленных массивов разрозненных данных – в данном случае говорящих о моих предках. То есть, я предпринимаю попытку описать маленький кусочек нашего большого рода по имеющимся у меня данным. Наши есть в Сибири, на Украине, в Литве, в Москве, в Питере само собой…  Есть другие ветви родственников рядом, например - Гавриловичи. Но  я буду писать про своих, со стороны Ласино, как я это знаю.
Так вот…


Панцырные бояре

   Про наших предков говорят и сейчас: "Пунце-панцирные бояре со времен Александра Невского».  Панцирные бояре в Великом княжестве Литовском (затем Речи Посполитой) существовали в 16-18 вв., и были это служилые люди (тяжеловооруженная кавалерия),  которые занимали промежуточное положение между крестьянством и мелким дворянством - шляхтой.   
   Те бояре были как путными - то есть пешими; так и панцирными, а значит на конях. А пунцовый, или малиновый цвет присутствовал в одежде наших предков, которые носили пунцово-красные кафтаны, подбитые жгутами из витой пеньки. Говорили, что предки более 100 лет были под Польшей.
   Там они имели земельные наделы, освобождения от податей и другие привилегии, но были обязаны нести воинскую службу (с конем, копьем и панцирем).
Делали они это во имя Литовского и Польского государства, до при-соединения Восточной Белоруссии к России в конце 18-го века. С этого времени «панцирные бояре» были частично уравнены в правах с казаками, или причислены к дворцовым (государственным) крестьянам, принадлежащим царю и царской фамилии. Отмечались привилегированное положение «панцирных бояр» по сравнению с другими категориями крестьянства Витебской губернии в конце 30-х годов XIX века.
   Таким образом, мои предки действительно были на службе, действительно охраняли границы государства от внешнего врага. Только государство это было Польское, а в роли врага выступала Россия.
   Территория  «панцирных бояр» - моя родина,  принадлежала до 1414 года Псковской феодальной республике, затем — Великому княжеству Литовскому; с 1535 года — в составе России, с 1579-го — Речи Посполитой; в 1772 году возвращена России. Это были земли постоянных этнических контактов русского и белорусского населения, которые продолжаются до сих пор.  Невель, Пустошка, Себеж, да и Великие Луки – были местами исконного проживания панцирных бояр, моих предков.
   Ещё в конце XVIII века панцирные бояре были близки по сословному положению к казакам и однодворцам. Подобно однодворцам панцирные бояре, войдя в сословие государственных крестьян, сохраняли определенную специфику, лишь постепенно исчезавшую.
   Известно добровольное переселение панцирных бояр Непоротовского общества из Себежской уезда Невельского округа Витебской губернии в Сибирь,  в Тобольскую губернию.  Панцирные бояре  Витебской губернии были водворены в 1854 году, например,  в деревне Шестоковой Утчанской волости Ишимского округа,  о чем пишет автор работы http://snowogeorgiewka.ucoz.ru/publ/pancirnye_bojare/3-1-0-53]. Позже, уже в начале 20-го века, мои буквальные деды тоже  ездили в Сибирь за лучшей долей, по следам своих земляков – предшественников, да вернулись, не прожив и года. Причины переселения (водворения, как говорили тогда), и раннего, и последнего  – малоземелье в западных губерний России….

   По деревенской версии первый Желамский был поляк, который переехал в наши места и привез с собой восемь сыновей. Бравые сыновья сделали свое мужское дело и являются нашими общими предками. Можно предположить, что здесь речь идет о позднем периоде, безусловно, после присоединения к России. Откуда мог приехать первый поляк Желамский, если вся эта земля много лет была под Польшей? Ну, может, из соседней деревни, не дальше.  Но это лишь моя гипотеза…
   Старики рассказывали мне, что сначала здесь было незаселенное место.  Думаю, что речь идет о локальном месте, а не о большом районе. Можно предположить, что фраза из предания «здесь было незаселённое место» имеет в виду нашу деревню. Трудно рассчитывать, что незаселенное место было во всем Невельском уезде, что подтверждается фактом переселения народа в Сибирь. Тогда все сходится -  наши предки отличились на русско-турецкой войне (1877—1878), и за заслуги перед отечеством получили в собственность (в дар)  местные лесные боры. Название соседской местности – Гультяи, говорит само за себя, подтверждая казацкий статус тогдашних жителей.
   А были тогда, как говорили,  Чернецовская и Гультяевская губернии, но скорее - волости.  По другой версии волостей было три – Непоротовская, Езерийская и Гультяевская.  По административному делению Витебской губернии Невельского уезда одно время  Чернецово относилось к Гультяевской волости, а потом Гультяи к Чернецовской. Предание говорит, что в этих селах были монастыри,  и монахов – так называемых «чернецов» из с. Гультяи,  за провинности отсылали в другой монастырь и поэтому то село, куда их ссылали, получило название «Чернецово». Но предки наши не подчинялись Чернецовскому помещику по фамилии - Жуковский. Непригонные деревни, то есть те, которые не подчинялись, назывались – Червоеды, Ласино, Залавочье, Сельцы, Старое, Шалыги, Дерьбиха, Полыково, Прудины, Чернецово, Таланкино.  У родственника Ивана Викторовича (Викторёнка, по нашему) есть документы, подтверждающие, что деды платили золотом за землю.

   Казаки Гультяевской (и Чернецовской)  волостей имели тогда следующие фамилии:  Базылевич, Балажеров, Бартонов, Бахтанав, Бол-дыш, Болтун, Боровка, Бражников, Брень, Будинок, Гультяй, Дощарь, Жаламский, Жгун, Жигач, Залесский, Заремба, Казакевич, Калина, Капшев, Кисель, Коваленок, Козары, Кошин, Ласица, Мануйлович, Косарь, Маркевич, Вороненок, Мусев, Мутьев, Назыров, Поваленный, Пузыня, Радкевич, Раев, Ралов, Рогач, Самохвал, Скарина, Слесарь, Сморыга, Табутович, Терещенок, Фешков, Фуртай, Домутьев, Шалыга, Шановал, Ширкевич, Шлык, Юринов. Многие фамилии и сейчас здравствуют, с некоторыми девиациями произношения, и я тому пример.

   По другой версии - первый Желамский, похороненный на Российской земле, был Юхим Желамский, или по-современному - Ефим.  Это мой прапрапрадед.  По самым скромным расчетам он мог жить не так давно – всего – лишь в начале 19-го века. И здесь начинается наша реальная история.
   Было и Ефима три сына – Михаил, Трофим, имя третьего неизвестно.  Родственники в деревне помнят деда Михалку – Желамского Михаила Ефимовича – моего прапрадеда.  Жил он с женой Марфой в Засеках, что рядом с нашей деревней Ласино. И похоронен Михалка в Сельцах, на нашем родовом кладбище.   Брат Михалки -  Трофим имел в женах Марфу, их сын  Иван Трофимович - жил и похоронен в Сельцах вместе с женой, тоже Марфой. Популярное было женское имя в 19-м веке – Марфа, Ефросинья.
   А имел Михалка  шестерых детей: Яков, Виктор, Никон, Акулина, Евгения, шестой неизвестен. 
   Яков Михайлович  – мой прадед по отцовской линии, с женой Желамской Феклой Петровной произвели на свет своих шестерых детей, включая мою бабушку по отцу. Умер Яков (Якуш по нашему) в 1932-м году и похоронен тоже в Сельцах. 


По обе стороны…

   Сын деда Михалки – мой прадед Якуш (Яков Михайлович) с женой Ефросиньей Петровной (Фёклой) произвели на свет шестерых детей, включая мою бабушку.
У них было еще 4 сына, которые умерли в раннем возрасте, т.к. у Феклы был отрицательный резус-фактор.  Якуш и Фекла жили на Ласино, затем в Засеках, и похоронены в Сельцах, прямо под часовней, на Якименковых могилках. 
Молва гласит, что Яков Михайлович  был членом сената от Псковской (Витебской) губернии. Пусть меня прадед простит, но, думаю, что и  здесь может быть некое преувеличение, свойственное деревенским масштабам кругозора. Волости они называли губерниями,  а сенат может оказаться волостным советом. Но все равно, прадед Якуш человек серьёзный – я видел фотографии.   
    Жили они сначала на Ласино напротив Романишны.  А в 30-м году Яков с женой и Ксенья и с зятем Семёном – моим дедом, поехали в Сибирь (под Омск) за лучшей жизнью, и перед этим продали свой дом, который сразу увезли покупатели. В Сибири пробыли всего несколько месяцев, меньше года. Ксенья там родила ребенка, который вскоре умер, но другие дети,  включая моего отца – там были и выжили.  Вернулись на Ласино, снова купили дом и поставили на старом месте.  Версия возвращения такая – мужики уже пахали землю, а когда боронили, то каждая борона  «притягивала кучу гадов» – змей, которых там было ужасно много. И бабы сказали: «Жить тут невозможно - возвращаемся».  Но  часть наших мужиков из этой экспедиции, все-таки, осталась в Сибири, может быть, объединившись с ранее водворёнными туда земляками.   Живут  сейчас под Омском Желамские, в частности,  в деревне с названием Чернецовка – искаженное Чернецово, которые переселенцы привезли туда из наших исконных мест на псковщине.  При образовании колхозов Яков перенес новый дом на существующее место, т.к. «там земля лучше». Затем Яков переехал в Засеки, и вскоре умер в 32-м году.  Другой дом, построенный Яковом для себя в Засеках, перевезли в Ласино в финскую войну.

   Якушовщина, т.е. наследники Якова (Якуша) - включает в себя многочисленных наследников по многим линиям, не поддающимся уже полному учету.  Поэтому сузим диапазон лишь до линии моей бабушки - Яковлевны.
   А бабушка моя Ксения (Ксенья) с дедом Семеном соорудили  пятерых детей, включая моего отца.  Поэтому все они на местном наречии - «Сеньчонки», т.е. дети деда Семёна, или Сеньки. Сеньчонки из Якушовщины. Теперь так никто не говорит – деревенские старики почти все поумирали, а городских - пойди, заставь.
   Дед Семён погиб, пойдя в возрасте 53 года добровольцем на фронт после освобождения деревни. Под немцами он периодически, по-очереди с другими мужиками, был старостой в деревне, помогал партизанам. Ну, кто бы стал разбираться после войны? Все бы мы пострадали. Вот он пошел, и погиб, смыл кровью, как тогда говорили…

   Есть ещё «Филиппёнки» - потомки деда Филиппа, мужа другой дочери Якуша – Устиньи (Устихи – по-деревенски).  Или «Прохорята» - потомки Прохора, мужа Прасковьи (Проски), третьей дочери.  Четвёртая – Агриппина (Рипа) вообще была замужем за своим двоюродным братом, что сказалось и на их детях. Еще был сын Иван, но там, как-то, деревенская фантазия не сработала придумать звонкое название для потомков. Да последняя дочь Дарья (Дарка) бездетная.
   Так и идет вся эта Якушовщина по жизни, и я вместе с ней, а за мной мои дети и внуки и все последующие – потомки панцирных бояр, из Якушовщины: «Мишки – Васьки сеньчонка сына, внучки»  – так, примерно, сказали бы деревенские жители о моих детях, и все поняли бы о ком идёт речь, да уж и говорить некому… 

   А мама моя родилась и жила до войны тоже недалеко  - в деревне Верятино, Россонского района, что в Белоруссии,  вблизи крупного селения Горбачево. Это туда, за Лешни, километров 30, по другую сторону от границы, охраняемой когда-то панцирными боярами…
   Там был единственный дом внизу у реки, у моста. Деревня стояла на-верху, на горе. Был свой дом из двух половин - старая и новая. Были: корова, овечки, свиньи.  Немцы разобрали дом на мост.

   Мой родной  дед  Антипов Иван Акимович - умер в 39-40 гг. от рака горла. А родная  бабушка Мария – умерла в 1943 г. от сердечной недостаточности, уже в оккупации, в партизанах, и похоронена где-то рядом с Лешнями.

   Бабушка моей мамы при отступлении в 41-м году потерялась. Видимо, сгорела в бане в деревне. После возвращения соседи видели косточки на пожарище.
Данила Лукьянович Нестеров, которого я все детство считал своим единственным дедом,  жил тоже  в Верятино на хуторе, и сошелся с Марией еще до войны.  Данила в 41-м отступал из Верятино по дороге на Язно вместе с моей мамой  и Марией, которая вскоре и умерла. А мама с Данилой до освобождения из оккупации были в партизанах, в тех же краях. После освобождения и до 1947 г. Зинаида вместе с Данилой проживали в Пустошке, где Данила работал в Леспромхозе.  В 1947 г. Данила сошелся с Матреной, которую я тоже в детстве считал своей бабушкой. 
   Матрениного мужа мать кормила грудью детей у местного помещика Жуковского, сын которого Леша после революции «скрылся», хотя его няня умела говорить на 12-ти языках.
А первый муж Матрёны, до Данилы - Петр Калинович Клясиков был зажиточным крестьянином со Старого. 
   Матрена работала у Петра Калиновича в работницах, и сошлась с ним, не-смотря на всеобщее осуждение, когда еще была жива его жена Ганна, от которой уже была дочь Катя.
Катя умерла вскоре после родов Ани, которую я тоже ошибочно долгое время считал сестрой моей мамы. У Матрены был сын – Михаил, в честь которого назвали меня. Видимо, от Калиновича.  И похоронены в Чернецово рядом -  Петр Калинович, Катя, Данила Лукьянович. А Матрёна похоронена в Москве, на Митинском кладбище, так как последние годы она жила и умерла у москвички Ани.
   Данила после 47-го года привез мою маму в Иванцево, где я и родился.

 
Война

  В Язно и в Уставном немцы интенсивно и постоянно бомбили переправу. Бомбили без конца и партизан, и военных, и бежавшее население.
Первое время беженцы находились в лесах (Шестово, Баканиха, Низинки), совместно с партизанским отрядом. Немцы пришли в Шестово, а партизаны находились в это время рядом в Низинках, жили в домах, оставленных жителями. Страшно отбивались, по рассказам мамы.
Был сильнейший голод. Мама жила в доме, который находился рядом со штабом партизан. Партизаны чистили картошку, а мама приходила собирать картофельные очистки, чем и выжила. Зимой же ели павших лошадей.
   Бабушку Марию Ивановну парализовало, и на второй день она умерла. Похоронена на кладбище в Язно. Перед смертью, уже парализованная, она пыталась что-то сказать маме, но так и не смогла. В результате неизвестно, был ли Данила моим родным дедом, или нет? Или она о другом хотела?
   Командиром партизанского отряда был некий Иванов – зять моего деда  Антипова И.А., то есть муж дочери его сестры. Когда жена Иванова, будучи в партизанах, родила на печке ребенка (девочку), так они пошли тихо куда-то и ее закопали. Такие были времена!
Позже, уже ближе к освобождению, партизаны перешли под Пустошку,  ближе к линии фронта. Там и под Идрицей дед Данила участвовал в подрыве мостов.
В войну немцы стояли и в Иванцево, где я потом родился. Не раз Матрена по их велению (или просьбе) жарила им картошку к обеду. Я хорошо помню эти рассказы.

   Мой отец войну закончил в Вене. В моём архиве есть фотография, которую отец прислал оттуда своей матери – Ксении Яковлевне. Знаю, что был снайпером, об этом есть славный документ в архиве – «замаскировавшись, из снайперской винтовки уничтожал живую силу противника…». Дважды попадал в штрафные роты. Про один раз помню, отец мне сам рассказывал. Где-то шли маршем, жарко, воды нет. Идут мимо реки, отец туда с котелком, мужиков напоить. Политрук кричит: «Желамский - куда? Назад!». Отец логично отвечает: «Пошел ты ….». Результат – штрафная рота. В роте после атаки осталось двое, среди них мой отец. Про второй раз уже мне рассказывала мама, незадолго до смерти. Какой-то кусок хлеба отец где-то украл. Могу себе представить обстоятельства. Еще знаю, что отец под Сталинградом воевал, был истребителем танков, таскал на плече ПТР (противотанковое ружье) от чего на всю жизнь одно плечо у него было ниже другого.  Сапером был - командиром копрового взвода.
   Отец после войны вернулся на Ласино, и спрятал свои документы. А был он старший лейтенант, с опытом боевых действий. Военные как-то вы-числили его и нашли. Вызвали и сильно пригрозили, после чего направили в Ленинград на переобучение. Здесь то и возникли железнодорожные войска.
   В деревне отец пытался восстановить хоть что-то. Был страшный голод. Ходили босиком. Пахали на себе. Но отец был доволен, и очень не хотел уезжать.
   Много позже мне на глаза попалась некая справка, выданная отцу Тосненским райвоенкоматом. Там говорилось, что он находился на службе в СА с 09 ноября 1940 года по 10 января 1947 г. и с августа 1948 г. по 20 декабря 1958 г. Вся война, и еще до, и после! Видимо, 47- 48 годы отец провел на родине, а в 58-м ушел в запас.
   Отец не любил вспоминать о войне. И фильмы военные не смотрел. Говорил: «Все было не так».  Но 9-ое Мая отмечал свято, смотрел парады. Вспоминал погибших товарищей. Говорил, это чистая случайность, что он остался жив.

   Дед Семен, Прохор Филиппович и Тимофей Гаврилович были назначены (или выбраны) старостами в деревне. Под немцами. В 41-ом деду Семену было уже почти 50 лет. Поэтому в армию не взяли. После освобождения, чтобы избежать репрессий для себя и семьи, Семен пошел на фронт, и погиб под Кенигсбергом. Это характерный, типичный  поступок, отражающий суть нашего рода. 
   Мой дед, Семен Степанович,  беспартийный, 1892 г., теперь навечно числится в списке безвозвратных потерь Невельского военкомата, составленного уже после войны, по опросам родственников. Призван в в ряды Красной Армии в 1943 году Невельским РВК, сразу после освобождения. Связь с Семеном Степановичем прекратилась, начиная с 21 июля 1944 года – с последнего письма с фронта: «Сын, вошли во вражескую землю. Скоро будем в Берлине…» - так мне отец рассказывал.  Характерно, только сейчас заметил, что мой отец умер тоже 21-го июля, 80-го года.
   Сохранились фотографии деда Семена со времен его действительной срочной службы в Балтийском флоте.  На фоне надписи «Память военной службы Лейб-Гвардии Павловского Полка 4-ой роты» дед стоит в морской форме, с гюйсом и в бескозырке с надписью «2-ой Балтийский флотский экипаж». На другой фотографии дед в морском бушлате и той же бескозырке сидит рядом с унтер-офицером (три лычки на погонах), у которого два «Георгия» на груди. Это  – Залесов Тимофей Алексеевич, сосед деда по Ласино. В 1942 году Залесов Т.А. вместе со всей семьей был расстрелян немцами за связь с партизанами.
А Прохора убили партизаны. Всего за войну в Ласино погибли и были расстреляны за связь с партизанами 31 человек. 


Родственные отношения в родительском поколении, как я их помню…

   После освобождения и до 1947 г. Данила Лукьянович проживал в Пустошке, где работал в Леспромхозе – растил скотину, овощи для фронта. А в Иванцеве на мельнице в это время проживали некие белорусы, друзья Данилы, к которым тот часто приходил из Пустошки в гости. Там же бывала и Матрена Михайловна.

   В 1947 г. Данила женился на Матрене. Мама рассказывала, что Данила Лукьянович не был беспорочным супругом. У него были романы, за что тот часто просил у прощения, и получал его, т.к.  мужчин тогда было мало. Прямо в Иванцеве, на другой стороне реки жила некая Настя, к которой дед ходил. Матрена узнала, и "отказалось от него", после чего Данила и просил прощения опять. Деду было тогда примерно 58 лет. Молодец!!!!
 
   Я хорошо помню своего дедушку Данилу. В школьные каникулы я гостил у него  в деревне. Помню походы с Иванцево на Ласино. Собирались с вечера, утром выходили рано, шли пешком по лесу. Несли подарки – сушки, печенье. Чем ближе подходили, тем более портилось настроение у мамы, и поднималось у отца. Гостили недолго – день, от силы два и назад, с обратным характером изменения настроения. Я был маленький, не понимал причин, но помню хорошо всех участников похода. В Иванцево провожали Матрена Михайловна и Данила Лукьянович. В Ласино встречали Ксения Яковлевна, Екатерина Семеновна персонально, ну и две деревни ещё. Маме явно было неуютно на Ласине, а отец радовался. Ходили в гости к знакомым и родственникам. Меня отец брал с собой, знакомил со всеми. 

   Дед Данила даже приезжал к нам во Мгу. Мы тогда жили где-то на Луганской. Я еще в школу не ходил.  Было это после Нового Года. Когда елку стали собирать,  я хотел какие-то ленточки выбросить, а Данила отругал: «Вот будет война, пойдешь на базар и выменяешь ленточки  на хлеб». Не забуду никогда…
 
   Вечерний из Ленинграда поезд рано приезжал в Невель. Рано утром дед Данила встречал, и мы ехали на автобусе до Таланкино, а оттуда – пешком до Иванцево. Именно по этой дороге бежала мама меня рожать в Таланкинский роддом. А на Иванцево бабушка Матрена начинала сразу пилить Данилу: «Мальца загубил, черт старый, где болтались столько времени?»

  Мама до 47 года жила в Полоцке у брата матери – Павла, где работала в столовой. По достижении 16-летия встал вопрос о прописке, но т.к. паспорта не было, то пришлось вернуться в Иванцево.

  Петр Федорович  - являлся племянником Матрены Михайловны и двоюродным братом тётушки Надежды, которая являлась также двоюродной сестрой моего отца через родную сестру деда Семёна - Полину Степановну.  Петр Федорович – муж Анны Степановны, приемной дочери Матрены Михайловны. Жили они в Москве. Я часто заходил к ним в гости во время работы в курчатовском институте.  Помню, еще Матрена Михайловна была жива. Последние годы она была парализована и доживала свой век там. Похоронена она в Москве, на Митинском кладбище, там же и Петр Федорович оказался в последствии. Хороший был мужик, родню как говорится «соблюдал». Умер совершенно неожиданно. Отпевали Петра Федоровича в церкви на Соколе. Затем похороны, поминки на квартире. Я там чего-то говорил. Мишка Россомахин еще был жив, Акимыч – Якименок.

  Я помню, как мы с отцом довольно часто заезжали к тёте Наде – его двоюродной сестре по отцу, особенно перед поездками на Ласино – всегда. Они жили где-то в районе Финляндского вокзала, мужа тети Нади звали Валентин, и он, как говорили, погиб от жизни.

  Про Иванцево у меня сохранились самые прекрасные воспоминания. Утром просыпаемся в деревенской кровати на пуховых перинах. В окно светит солнце, а бабушка Матрена готовит завтрак, возится у русской печки. Блины, сметана, варенье, мед. Тетушки мариновали грибы. ..  А на Троицу  Матрена на могилках закуску раскладывал. Ох, и вкусно же было.
 
  В то же время наш двоюродный брат Виктор практически непрерывно  отсидел в тюрьме 13 лет. Родители развелись, рос безотцовщиной. Мой отец его навещал и сожалел, что все так получилось.

  Дина Ивановна -  это другая двоюродная сестра моего отца, из Якушовщины, со стороны матери отца - моей бабушки. Летом 1979-го года, за год до его смерти, мы с отцом приехали в деревню в очередной раз. В том числе ходили и к тетушке Дине. Тогда автомобиля еще не было, и ходили пешком. Туда шли с отцом с утра, он показывал свои охотничьи места, откуда, действительно, взлетали при нас огромные глухари. В Лешнях заночевали – тетушка положила нас с отцом на печку, а утром мы все вместе пошли обратно на Ласино. Это – наиболее яркое воспоминание! Я шел впереди по песчаной дороге, а отец с Диной Ивановной сзади, и всю дорогу разговаривали, вспоминали родню, молодость…

  У Дины Ивановны три мужа. Первый – отец всех её троих детей. Он утонул давно в озере. Тетушка отзывается о нем положительно: «Лёшка хороший. Ну, бывало, запьет. Но ненадолго же. А потом – работает».  Второго мужа я уже видел сам – Вениамин такой был. Лентяй, лодырь, тетушка его ругала: «А кабы ты подавился…». Он взял, подавился рыбной костью, да и помер. Теперь третий – Борис. Положительный мужик. Сильно не пьет.  Мы с братом всегда приезжаем к Дине Ивановне во время моих визитов. На ту самую печку посмотреть, где мы с отцом ночевали.
Думаю, что моя дорогая тетушка Дина Ивановна может служить положи-тельным примером для всех женщин моего рода. Абсолютно не стерва, это факт! К мужчинам относится уважительно, т.к. в деревне без мужика не проживешь, не то, что в городе, созданном мужчинами для женщин. Ну и родню уважает, не в пример другим нашим женщинам. Но у нее есть некие черты от ведьмы, это тоже факт. Она ходит в лес, и встречает там лесных людей, уж не знаю -  как их называть. Она сама рассказывала. Да и вообще – в глаза посмотрит, так непросто взгляд выдержать, говорит: "Ну-ка, посмотри на меня".  Так что, видно – бывают и положительные примеры, и даже среди ближайшей родни.  Мы с ней и в Верятино ездили, на прямую родину мамы. Не отказалась, поехала, с первого же слова. Где еще у нас такое увидишь среди женщин?
 
   Нина – любимая родная сестра моего отца. А её сын Виктор не знал адреса своего дяди Николая, хотя жил рядом. И мой брат Александр не жил у них ни одного дня: «Что я там не видел, если вы друг на друга не смотрите?». Поэтому дядя Николай у своей сестры Нины часто «занимал круговую оборону» от жены. А я помню, как дядя Николай уезжал с Ласино в Сегежу, а потом и семью с собой забрал. Бабушка его «наделяла» в дальний путь тремя рублями, при мне: «Колька! Наделяю!». И лишь на кладбище жена Рая у Николая попросила прощения. А ранее говорила: «Я не могу с ним жить». 
 
   Литва, город Ионишки, деревня Скильвяне, хозяин Шимайтес. В самый голод тетушка Нина работала там после войны с 45 по 47 гг. – кормила 25 овец, 14 свиней, стадо гусей, кур, цесарок, индеек. Хозяин платил ей 3 пуда пшеницы в месяц и кормил. Её брат, а мой дядя, Николай тоже 3 месяца был в работниках  рядом,  у других хозяев, потом сам уехал.
Мой отец приехал за Ниной, и забрал её в деревню. Возвращались на поезде, где проводник попытался дать свои комментарии. Но отец только что демобилизовался, а перед этим всю войну прошел – тетушка рассказывала мне на похоронах Николая, что тот проводник был очень счастлив, что отделался лишь испугом, и долго потом извинялся перед отцом…
 
  Я был и остаюсь благодарным Богу за моих родителей. Теперь прошу его только дать мне сил, чтобы довести все начатое до конца. Папа и мама уже там, и все другие старшие родственники тоже. Они и на этом свете появились раньше меня, чтобы приготовить все к моему приходу. И на тот свет они попали передо мной, и также приготовят там все как надо. Поэтому мне не страшно будет переходить. Меня ждут там хорошие люди, показавшие в этой жизни любовь ко мне.

  Вот такие были отношения были между моими родственниками в предыдущем поколении, и перед ними до глубоких предков. Сложные, но они, на мой взгляд, были более родственными, чем сегодня в наших действующих поколениях. Я прекрасно помню, как мы регулярно получали письма из деревни, а то -  и посылки с гостинцами. Я помню, как отец постоянно вспоминал и о родине, и о живущих недалеко родственниках, как мы ездили к ним. Как же эти отношения трансформировались в сегодняшнее безразличие, под названием – самостоятельность и независимость детей?  Как можно не зависеть от своей культуры, от памяти предков? Как можно забыть о том, что без них не было бы сегодняшних независимых и забывших своё родство людей? Будем разбираться дальше… 



СПб
2013, февраль