Бетховен, рассказ

 БЕТХОВЕН

      Композитор Бетховен к этой истории не имеет никакого отношения. Ну, какое может иметь отношение к этому делу, человек который жил в XIX веке, а то, что я хочу вам рассказать, случилось в ХХ столетии. Но тем не менее…

      Орлов жил со своей любимой женой уже лет десять, но по каким-то причинам у них детей не было. Это с одной стороны их обоих устраивало – в доме тихо, уютно, спокойно и всегда порядок. Как известно взрослые люди убирают за собой разбросанные вещи чаще, чем дети. С другой стороны обоих эта ситуация настораживала. Почему всё так складывается? В ком первопричина: в нем, или в ней? Но они, как-то тактично обходили эту проблему в семейных разговорах, и каждый по-своему нес в себе эту неразрешенную проблему. Каждый успокаивал себя знакомой всем фразой: «Еще молодые, успеется». Но время тихо, незаметно утекало, как в песочных часах.

      Его устраивал ее ровный не истеричный характер, и он всегда улыбался, вспоминая законы Ману: «Если жена не рожает детей – смени ее через пять лет. Если рожает одних дочерей – через семь лет. А если жена ворчливая – смени ее немедленно». «Да, хорошо, - продолжал думать Орлов, - Галина женщина спокойная». А потом как-то привык к ласке, вниманию, домашнему уюту, и менять привычное на неизвестное стало не уютно.

      Так он и ходил изо дня в день на работу с работы, как заведенный часовой механизм. В нем стал угасать интерес к окружающей жизни, к искусству, литературе – одни газеты, да телевизор, изредка друзья с бутылкой водки. Но Орлов не пил, верней не увлекался Бахусом, и всегда чувствовал свою меру. На одной из таких встреч по случаю удачного выполнения производственного задания инженеры сбросились и встретились в одном из ресторанов города. Выпив, друзья шумели, вспоминая, как удачно им удалось спроектировать и внедрить в производство новое изделие номер пять. Темы разговора не выходили за пределы повседневных проблем и это уже начало утомлять и некоторые засобирались домой.

Но гомон захмелевшей компании вдруг прервала музыка.

      На невысоком подиуме, в конце ресторанного зала, за пианино сидела женщина, почти тех же лет что и Орлов. Спина ее была прямой, голова поднята, и взор, увлеченный музыкой, был устремлен поверх инструмента. Эта гордая осанка и возбудила интерес инженера. Его внимание переключилось с пианистки на мелодию, которую она исполняла. Орлов напряг свою память, он когда-то по настоянию своих родителей посещал музыкальную школу, но как только он подрос и почувствовал себя немного взрослым, тут же её бросил. Старые знания и память не подвели Орлова, он определил ритм и напев знакомой, когда-то исполняемой им мелодии. Это Бетховен, его «Патетическая», - констатировал радостно инженер.

      В Орлове проснулась юность, он вспомнил, как он любил музыку, концерты, но это молчаливое противостояние нажиму родителей, стремление быть самостоятельным задолго до настоящего взросления, сделало с ним злую шутку. «Еще  в армии, -  подумал он, -  мы бегали в самоволку в филармонию. Где тот армейский друг, участник этих тайных от начальства походов». В Иркутской филармонии их уже давно приметили контролеры и гардеробщицы. Пропускали бесплатно и шинели армейские весили на отдельный гвоздь. Он вспомнил самоволку на концерт гастролирующей скрипачки, когда у них с другом был и пароль и ответ. Когда подходило расчетное время, за которое можно было успеть на трамвай, а на нем от Красных казарм на единственном номере трамвая добраться до центра, один из друзей подходил и говорил: «Халида». Это значило, друг решился на самовольную отлучку, и согласие: «Ахтямова». Друзья выходили на мороз в одних гимнастерках, на ветру пробегали в соседнюю казарму, там надевали первые попавшие шинели и уходили через отверстие в заборе.

      «А здесь, - думал Орлов, - почти в столичном городе, где гастролеров больше, чем во всех сибирских городах, я сижу дома, даже в самоволку бегать не надо. В голове одно изделие номер пять. Вот если бы в самоволку…».
Орлов отвлекся от своих мыслей, его увлекла музыка, вслушиваясь в мощные аккорды знаменитого немца, он получал удовольствие и какой-то забытый прилив сил от давно не слышанной мелодии.

      «Откуда эта птица, здесь в ресторане», - задавал себе вопрос Орлов. Он стал критически вслушиваться в мелодию, стремясь услышать фальшь исполнительницы. Музыка прекрасна, а техника?». Он откинул голову влево, чтобы лучше видеть исполнительницу, ее руки. Пальцы пианистки профессионально мелькали, как шарик в настольном теннисе, и не было ни одного сбоя, ни одной помарки. «Не может не быть ошибок, или я пьян. Технарь, и сидит уверенно, парит, властвует над инструментом, как Серебряков, только голова не седая, не то, что Гиллельс, тот всегда горбился, как бы пасовал перед фортепьяно».

Орлов поддержал аплодисменты. И тут же, не задумываясь, встал и направился к столу, к которому двигалась пианистка. Не представившись даме, пригласил на танец. О чем они говорили Орлов уже не мог вспомнить, но у него осталась в памяти легкость общения с женщиной, какую никогда и не найдешь в целеустремленных поисках. Пианистка была легка и в разговоре, и в танце, не обижалась по пустякам, если в беседе возникали слова не совсем тактичные по форме. Они обменялись телефонами и расстались. Орлов с компанией покинул ресторан раньше вновь обретенной знакомой. Её коллеги продолжали обмывать какое-то очередное звание, нового лауреата…

     Они встречались на ее квартире, маленькой однокомнатной, где главной достопримечательностью было пианино. Старый, черный с подсвечниками, голосистый и ухоженный инструмент был языком их общения. Каждый раз женщина играла персонально для него одного - Орлова. Он слушал и улавливал перепады ее настроения: то радости, то грусти, задумчивости. Шопен - с его грустными заоблачными сонатами, распевный Брамс, бравурный Лист, Грибоедов с нежными вальсами, Бетховен... Все они были здесь, но  их  не было.

     Здесь была она.

Орлов подходил к женщине, клал руки на плечи, нетерпеливо опускал их ниже... Женщина прижималась щекой к его руке, шептала: Подожди, дай закончить музыку, я настраиваюсь на тебя. И в конце, иногда шутя, переходила на «классику собачьего вальса», поднималась и падала в объятия ...

     Их встречи продолжались не долго. Последнее свидание произошло в кафе в центре города, недалеко от филармонии, где работала любимая женщина инженера Орлова.

Какое это было время года, Орлов даже не мог вспомнить. В кафе женщина вела себя решительно. Потребовала шампанского, когда его принесли, положила руку на руку Орлова и сказала:

     - У нас с тобой серьезный разговор, Орлов... Я уезжаю.
     - Как? - шутливо поднял глаза собеседник.
     - Здесь не до шуток. Женщины тоже иногда бывают решительными. Ты женат. Я поменяла квартиру на другой город. Но запомни, Орлов, я буду помнить тебя всю жизнь. Ты мне дал то, что мне было нужно. Ты должен понять, мы с тобой не двадцатилетние, уже под сорок.

Они вышли на крыльцо кафе. Напротив светилась реклама театра «Музыкальной комедии». Сегодня спектакль: «Сильва», - прочитал Орлов, -  наклонившись к уху своей спутницы, тихо спел: «Сильва ты меня не любишь...», он шутил, он всё ещё не воспринимал этот разговор серьёзно.

     - Здесь все значительней, Орлов. Значительней, - она сделала  грустную паузу, - значительней, чем ты думаешь.
     Женщина пожала ему руку. Спустилась с крыльца на пару ступеней, махнула рукой и скрылась, в потоке людей...

     В сознании и поведении Орлова произошли изменения, они не могли не произойти. Скрывая их, Орлов замкнулся, ушел в себя. Объясняя жене свое состояние усталостью, трудностями на работе. Он искал успокоения. Буря ревности и догадок бушевала в его душе.

Однажды, вернувшись с работы раньше жены, Орлов включил радиоцентр, поставил диск Бетховена. Нежные переливы вступления четвертой симфонии заполнили квартиру, а затем переросли в бурный всё заполнивший жизнеутверждающий гром, ударяясь об стены, мелодия проникала к соседям, на лестничную площадку, наполнила  внутренне опустошенное существо человека, как пустой сосуд влагой. Орлов упал в мягкое кресло, закинул голову,  сцепив руки на затылке, закрыл глаза, провалился в музыку и память воспоминаний...

     Но лязг ключей о железную входную дверь прервал его одиночество.
Жена прошла в комнату, положила холодную, озябшую с улицы, руку на его лоб - и спросила:

     - Ты, что заболел?
     - С чего ты взяла? - огрызнулся Орлов, недовольный, что прервали его летаргическое состояние.
     - Музыка гремит у тебя на весь дом.
     - Это же Бетховен.
     - Понимаю, что не Штраус.
     - На работе, - начал смягчать свой тон Орлов, - новое изделие не идет. Кошмар какой-то. Путаница в голове. А Бетховен, - ритм, мелодия, напор - он переворачивает мысли, группирует, выстраивает в ряд...
     - Давай сходим на концерт, - перебила его жена.
     - Нет. Надо одеваться, там куча народу.
     - Куда одеваться, в филармонию? Да там самое демократическое заведение. Там женщины и в сапогах, и с сумками ходят, там главное музыка. Купить билеты?

     - Нет. Не надо. Некогда, - отмахнулся Орлов, - выключил радиоцентр, взял книгу и ушел в соседнюю комнату. Ему не хотелось семейных ссор, он не воспринимал их, справедливо считая, что каждая ссора в семье разделяет супругов, хотя физически они вместе, но рубцы после громкого разговора остаются в душе. Он убедился в этом на примере своих сослуживцев. Но сейчас он был раздражен. Ему хотелось музыки, ему нужен был концерт, но не в филармонии, где хоть и не полный зал, но все равно много народа. Ему был нужен концерт камерный, штучный, одиночный, чтобы играла только для него - его пианистка. Но где она?..

      Прошло несколько лет. На производстве Орлов проектировал очередное изделие. Его из руководителя группы перевели в руководители проекта. На работе прошел слух о выдвижении Орлова в замы главного конструктора.  В семье было все спокойно. Он не забыл свою пианистку, но куда писать, куда звонить, он не знал, адреса ему не оставили, а поисков он не устраивал.

      Орлов стал замечать, что дома остается всё чаще один. Жена то подолгу задерживалась на службе, как она объясняла, то уезжала в командировки. Орлов не задавал вопросов, увлеченный своей работой.

      И в тот вечер Орлов был дома один. Он перебирал книги. Долго настраивался на чтиво. Открыл какой-то толстый журнал, прочитал: «Было утро, и был день, день второй...». Перелистал несколько страниц, остановил глаза на фразе: «Большая хозяйка смеялась по-старушечьи - повизгивая, задыхаясь. Она говорила, что Вьюн - рисовальщик останется дома, в селище, у теплого очага...». «Сказка», - подумал Орлов. Ему не хотелось разгадывать ребус современной литературы, но он и не критиковал, прочитанное. Значит, кому-то и это нравится, - шептал он себе под нос, - хотя бы редактору, а как говорили Ильф и Петров: «было бы опубликовано, читатель найдется». Отложил журнал в сторону.

      Взял своего любимого Лескова, открыл: «Варнава спал, - прочитал Орлов фразу, наверное, в десятый раз, - немного свесив голову, играл во всю носовую завертку. Не успел спящий сделать последней фиоритуры...».
Орлов громко расхохотался, ведь здесь тоже накручено, но как здорово. Он продолжал читать вслух: «...Дьякон взвизгнул, слетел со всех ступеней крыльца, распахнул настежь ворота, а сам вкатил клубом в бричку и, охватив шею протопопа, замер...».

Замер и Орлов.

      В дверь настойчиво звонили. «Наверно жена, - подумал Орлов, - но у нее свои ключи  и она всегда открывает сама».

Он подошел к двери, долго гремел цепочкой, замками и стальной дверью...

В проеме стояла пианистка, с цветами,  рядом прижавшись к ней, стоял мальчик, лет        трех-четырёх.

      Хозяин квартиры радостно взвизгнул, сделал шаг навстречу, остановился в испуге, подумав: «А если Галина сейчас поднимется на лифте, может быть скандал, да еще при ребенке». Как он избегал этих скандалов.

     - Не волнуйся, - сказала, спокойно улыбаясь, женщина, - Галины не будет. Приглашай в дом.
      Орлов не понимающе отступил, делая приглашение непроизвольным движением руки.

Гости вошли.

    - На, это тебе, - сказал малыш, - подавая из своих рук детскую игрушку
    - Галина, объясни, в конце концов, что же происходит, выдохнул невпопад радостный, счастливый, переполненный всей гаммой чувств, Орлов.
    - Я, не Галина…
    - О, - извини, -  оробел и мгновенно покраснел Орлов...
    - Галина святой человек, - возразила входящая.
    - Я знаю.

    - Ни чего ты не знаешь, и я не знала. Оказывается, Галина догадывалась о наших отношениях. Переживала, но молчала, не говоря тебе ни слова. Ходила к врачам - на консультации, лечилась, но ей не дано от природы испытать радость материнства. Тогда она узнала через людей мой адрес, приехала, мы объяснились. Она это сделала ради тебя. Пойми, Галя любит тебя.

    - А ты, - вставил фразу вконец растерявшийся Орлов.
    - Что, я? Я люблю тебя, с тех пор как мы были вместе. Но ты был женат. Ты со своей пунктуальностью и ответственностью ни когда бы, ни ушел от жены. Я не хотела ни за кого замуж, кроме тебя, и не хотела оставаться одна, ты мне дал то, что у меня не было - сына. Я радовалась и переживала, но поверь, я никогда бы не напомнила о себе, если бы не Галя.

    - Где же она, - уточнил Орлов.
    - В Поволжье, в моей квартире.
    - Где у тебя радиоприемник, включай быстрей, - вспомнила вдруг женщина, - там по «Маяку», всегда,  между восемнадцатью и девятнадцатью, передают концерт по заявкам. Это идея Галины.

      Орлов включил приемник, настроил на «Маяк», после спортивного обозрения, началось продолжение концерта по заявкам. Орлов услышал свою фамилию наряду с другими. Из запыленного, черного аппарата, зазвучала, заполнив всю кухню - классическая  музыка...

Орлов остановился пораженный.

Из репродуктора звучала первая часть четвертой симфонии  Бетховена – Adagio Allegro vivace, та мелодия, которую он слушал тогда - один, когда его уединение прервал приход жены. Орлов высоко поднял руки, потянулся, как после сна, он был переполнен неожиданными чувствами, навалившимися внезапными событиями, широко расставил руки и почувствовал на своей груди тепло и запах волос прислонившейся головы. Он крепко обнял женщину, покачиваясь в ритм мелодии, опустил свою голову на ее плечо...

     А в это время под их ногами ползал мальчик, играл машинкой, урчал, как заправская автомашина, пускал пузыри, и ему были безразличны эти постоянные проблемы взрослых.