Крякаш

Сергей Тимофеевич Аксаков в своей книге «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» пишет, что этих уток у них называли криковным селезнем, криковной уткой, «ибо она кричит громче всех утиных пород». Он же сообщает, что по - малороссийски утка называется качка. Потому что, когда идет по земле – непрестанно покачивается то на ту, то на другую сторону.

Книгу эту всего за сорок копеек я купил в букинистическом магазине на улице Валовой в городе своего детства Львове. Тут же зашел в кафе, взял вишнёвку и наслаждался строками: «Селезень кряквы красив необыкновенно: голова и половина шеи у него точно из зеленого бархата с золотым отливом; потом идет кругом шеи белая узенькая лента; начиная от неё грудь или зоб тёмно – багряный; брюхо серо – беловатое с какими – то узорными и очень красивыми оттенками: в хвосте нижние перышки белые, короткие и твердые; косички зеленоватые и завиваются колечками; лапки бледно – красноватые, нос желто-зеленого цвета».

А рядом с кафе был охотничий магазин. И какие мерзкие дядьки в сапогах, за версту воняющих ваксой, покупали там ружья. Они щупали их безжалостно и совали толстые мозолистые пальцы в дуло. А потом уносили.

У меня не было ружья! Воздушка, которую подарил дед Иван Степаныч, в счет не шла. Воробьев я из нее щелкал, а попробуй – ка – крякву.

- Качки! О, качки! – говорили в кафе деды в кафе, приняв на грудь изрядно вишневки. Не каждый охотник подобьет качку. Дуже хитрая!

Мне было пятнадцать лет, когда я работал на стройке чернорабочим, и я заработал сам те сорок три рубля пятьдесят копеек, которые уплатил за свое ружье. И это я стоял по пояс в воде, когда тот селезень, сияющий изумрудом перьев, летел в зените надо мной. И я ударил его из своей новенькой тулки. Его подбросило, он комом стал падать прямо на меня. И шлепнулся в воду прямо передо мной, окатив водой. Мой дядька Женя заорал:

- Королевский выстрел!

Патронташ у меня был бурский, открытый, картонные гильзы намокли, и патроны не лезли в патронники. А мимо, свистя крыльями, летели, чуть не сшибая кепку, еще качки. Но я пропускал их, но я пропускал без выстрела. Безуспешно пытаясь содрать с гильз намокший картон.

Прошла целая жизнь. И был месяц февраль, лютый мороз давил Петербург. Я стоял на мосту через Фонтанку. На снегу, поджав лапу, стоял кряковой селезень. Ни одной полыньи не было на стылой реке. Ни одной. И толстые вороны уже плотоядно посматривали на зеленоголового красавца. Он променял свободу на подачки. На помои большого города. Перестал улетать в жаркие страны, перестал шарахаться от камышей, из которых могут выстрелить.

Вчера я проходил через тот мост.

Ветер нес по льду пестрые перья, вороны жадно клевали тушку красавца.

По мне – лучше улетать навстречу выстрелам.