Цена вопроса. Глава 21. Лабиринты

На дне колодца было страшно, темно и так тихо, что закладывало уши, и только где-то очень высоко колыхался маленький прямоугольный лоскуток влажного живого неба. Глоток зовущей свежести так нестерпимо манил, что она, запрокинув назад голову, напряглась, потянулась изо всех сил вверх, вдохнула полной грудью. Отвратительный смрад наполнил легкие. Давясь и задыхаясь, в панике Анна рывком выскочила из сна и закашлялась.
Два настороженных зеленых огонька сверкнули в темноте. Скромно пристроившись на ночь в ногах хозяйки, Васька встрепенулся и испуганно уставился на Анну.
Сон! Это всего лишь сон! Облегченно вздохнув, она машинально протянулась к лениво тикающему будильнику, стоящему рядом на табуретке. Первая мысль приятно разлилась теплом. Сегодня позвонит Сергей. Анна тотчас же откинулась на еще теплую подушку и с наслаждением закрыла глаза. Васька немедля последовал ее примеру и вальяжно растянулся поперек кровати.
«Сер-гей», - мысленно произнесла Анна его имя, и оно ласковым, щекотным и жарким ветерком пробежалось по всему еще сонному телу, лицу, горячей волной крови прихлынуло к мочкам ушей. Анне стало радостно и так хорошо на душе, что она смутилась, словно кто-то мог подсмотреть и догадаться о том, что она влюблена.
«Ну и пусть!» - шальным вихрем пронеслась мысль. Ведь все так замечательно! Поет и звенит каждая струночка души.
«Я увидел лучезарный свет
В зеркале души твоей застенчивой.
У меня сомнений больше нет,
Небесами мы с тобой обвенчаны».
И теперь это общая их песня: ее и Се-ре-жи-на!
Нет-нет! Как можно спать? Утро! Утро нового дня, новой жизни! Утро любви!
Анна откинула одеяло вместе с ошарашенным Васькой и, напевая песню Ирины Савельевой, босиком закружилась по комнате. Ударилась об угол стола, вспомнила, что тесно и убого, нисколько не расстроилась, а схватила в охапку, ошалевшего от изумления, вжавшего голову между лопаток кота, и от души поцеловала его в нос. Васька фыркнул и громко чихнул.
- Правильно, кош! Я люблю его! – тут же отреагировала Анна.
Васька зевнул во всю ширь своей пасти, размышляя, между прочим, какую пользу можно извлечь из сказанного хозяйкой для себя лично. Ничего лучшего не придумав, он напомнил, что не плохо бы позавтракать, раз уж все равно встали:
- Мя-а!
Напевая, незаметно переделав кучу накопившихся дел, Анна посмотрела на часы.
Черные стрелки старого служивого будильника как-то грустно показывали без пяти минут десять. Анна, задумавшись, присела к столу, на котором лежал телефон, и вопросительно посмотрела на равнодушно молчащий аппарат.
Тревога непрошенной, шамкающей старухой, без спроса и приглашения вползла и тошнотно заворочалась где-то в области солнечного сплетения. Анна машинально встала, подсыпала корм в Васькину миску, и снова, вернувшись к телефону, проверила зачем-то его на предмет зарядки.
По времени Сергей должен был уже проводить дочь. Что-то шло не так?..
Анне надо было еще съездить в офис, подписать заявление и оформить документы на увольнение, но прежде она решила дождаться звонка Сергея. Тем не менее день неуклонно набирал обороты, а он не звонил.
Сомнения разъедали душу: нечего сказать, передумал, жалеет о вчерашнем?
В офисе заправлял делами Крючевский, а от него теперь можно было ожидать любой пакости…
При одной только мысли о нем, на душе сгустилась скверна, и воздух стал тяжелым, спертым, как в сегодняшнем сне, в котором глоток чистого неба так и остался недостижимым.
Васька мгновенно уловил перемену в настроении, запрыгнул к Анне на колени, прижался всем своим мягким тельцем к животу и, громко мурлыча, прикрыл глаза, словно всем своим видом хотел сказать:
«Не бойся, я с тобой».

Зеленый сменился желтым. Сергей, резко затормозив, внезапно вспомнил, что на всякий случай не плохо бы иметь ключи от квартиры Марины, а они, к счастью, у него где-то были. Марина сама захотела, чтобы один экземпляр хранился у него, когда Сергей вручал ей договор купли-продажи на квартиру. Она тогда еще пошутила, что ждет его в гости со своим самоваром в любое время.
Сзади нервно загудели сразу несколько автомобилей, Сергей сорвался с места, развернулся и поехал в обратную сторону.
Лихорадочно вспоминая, в какой комнате, и в какой сейф он мог положить втемяшившиеся ему в голову ключи, Сергей, не разуваясь, метался по квартире, чем несказанно напугал Люсю. Побледневшая, она еле успела увернуться от выскочившего прямо на нее хозяина. 
Люся! Мысли перескакивали с одного на другое. Как же он не подумал, что Люся, помогая собрать Софи в дорогу, конечно же, знала, куда та едет. А если она проговорится случайно? А вдруг уже проговорилась!?
- Люся, милая, я прошу, ни под каким видом не говорите никому, где Софи.
- Сергей Иванович, я – могила! – важно ответила та, - а что Вы ищите? Мож, я помогу?
Время неумолимо отсчитывало минуты, ключа нигде не было.
Люся, искренне стараясь угодить Сергею, усердно распотрошила всю ключницу.
Сергей обследовал последний сейф. Вот, что значит, он никогда не наведывался к любовнице по собственной инициативе. Ключи же могли храниться где угодно, и в офисном сейфе тоже. Сердясь на себя, что напрасно потерял драгоценное время, Сергей в отчаянии снова набрал номер Марины.
«Хоть бы просто спала», - молился он, слушая бесконечную череду гудков.

Во внезапно навалившейся смертельной тишине, когда, казалось, замерли все привычные звуки, и не слышалось даже тиканья часов, Марина боялась пошевелиться. С темной повязкой на глазах, которая закрывала также и уши, она сидела, прислонившись к спинке кровати со связанными руками.
Не имея ни малейшего представления о том, что делается рядом, она каким-то шестым чувством угадывала, что мальчишка молится своему Богу.

Ненависть клокотала в лабиринтах жил, требуя выхода, и с разбега волной больно разбивалась о стены бесконечных запретов, называемых Бог, становясь тише, и от этого еще страшней и безысходнее. Чем глубже он осознавал свое бессилие перед отцом, который для него и был тем самым Богом, тем яростней, отчаянней жаждал смерти. Он не мог убить Бога, он мог убить только себя.
Дени не боялся смерти. Теперь, когда теряя Софи, он терял и самый смысл жизни, смерть казалась ему единственно верным решением.
Но парадокс заключался в том, что и себя убить он тоже не мог! Скорее даже не смел, потому что и жизнь не принадлежала ему. Она принадлежала семье, роду, тейпу, на который самоубийством он навлек бы вечный позор. Круг замкнулся, выхода не было.
Но ненависть слишком давила, терзая мозг, и Дени снова, и снова отчаянно искал ответ.
Женщина! Эта бешеная! Это она сказала, что отец… что он…
Костяшки пальцев побелели, крепче сжимая нож, и дикая мысль, словно спасительная соломинка, вонзилась во взвинченный мозг. Он мутно посмотрел на ее красивое зрелое тело, словно сошедшее с полотна Рембрандта. Оно, отливая мертвенным мрамором, казалось заледеневшим, и страстное желание надругаться над этой вызывающей красотой дрожью пробило мозг первобытного дикаря, который вдруг проснулся в нем. Занесенный нож, готовый в любое мгновение подчиниться его воле, завис в воздухе.

Сказывалась безумно напряженная бессонная ночь, и постепенно Марина теряла ощущение времени, словно проваливаясь в другую реальность, полуявь, полубред. Руки затекли, утратив чувствительность.
Было ли это смирение, или мозг блокировал сознание, но даже страх, ужавшись до крошечного мячика, закатился куда-то в бок и, устроившись под ребрами, по сути, был ей почти безразличен.

Воспаленное воображение парня рисовало огромную лужу крови с лежащим в ней искромсанным ее станом. Но мертвая, смиренная, она не вызвала чувств, даже отдаленно похожих на удовлетворение. Даже убив, он не мог уничтожить ее красоту! Выхода не было. И Дени заплакал.

Марина все глубже уходила в небытие, когда внезапно горячая капля, словно живая искра из внешнего мира, упала на предплечье, следом вторая. Тело рефлекторно вздрогнуло, встрепенулось, и поступивший сигнал «сос» током ударил в мозг.
Мальчишка плакал?..
Вот почему он завязал ей глаза, чтобы она не могла увидеть его слабость! Конечно! Джигиты не плачут!
Марина вдруг приобрела способность анализировать. Он плакал, и поэтому не все потеряно!
- Развяжи, пожалуйста, руки, - тихим, но настойчивым голосом произнесла она, прислушалась к тишине и осторожно продолжила:
- Дени, я могла бы полюбить такого мужчину, как ты. Ты очень красивый и сильный. С таким, как ты, даже смерть будет сладкой, - терять было все равно нечего, и авантюристка поднимала в ней голову, та, которая умела рисковать и не любила проигрывать. - Но обними меня и позволь обнять тебя.
Вместо ответа еще две слезы упали ей на руку. Рука намокла. Интересно, он сам понимал, что плачет? А ведь возможно, он даже и не подозревает, что умеет плакать...
Дени молчал.
- Исполни мое последнее желание. Поверь, лучше умереть, сгорая в любовных ласках. - Марина словно шла по тоненькому канату, балансируя на высоте и аккуратно нащупывая ногой веревку, прежде чем сделать следующий шаг. – Развяжи, пожалуйста. Ты не пожалеешь.
Ее слова точно капали на раскаленный мозг и тут же испарялись без следа, но хотя бы не раздражали. Марина со своим практическим знанием мужской психологии даже не догадывалась, в какой тупик только что загнал себя Дени.
Чем безутешнее он плакал, тем, напрягаясь, все больше напоминал о себе мячик-страх. Марина почти физически ощущала его, как инородное тело. Вот он ужался, разжался, дернулся и… лопнул! Мелкие рваные клочки бывшего страха повисли на стенках сосудов, а выплеснувшаяся жидкая субстанция мгновенно заполнила весь организм, выступила на глазах. Женщина с изумлением почувствовала, как невыносимо жалко ей несчастного, и следом еще одно незнакомое инстинктивное шевельнулось в груди. Ей безумно теперь хотелось прижать его к себе, утешить, убаюкать, укачать. Сейчас он был в ее представлении просто обиженным одиноким ребенком.
- Дени, - вложив в звук имени столько нежности и тепла, на какое только была способна, Марина сделала следующий шаг по канату жизни. - Все будет хорошо. Все в жизни можно исправить. И Софи еще не сказала своего решения. И отец тебе не враг.

Нож уверенно чиркнул по веревке, умело, точно и аккуратно, не задев рук. Еще одна волна ужаса прокатилась, растворившись в пространстве. Марина заново осознала, что все это время была на миллиметр от смерти.
И кому теперь воссылать благодарность? Аллаху, Иисусу или бесу, который не довершил свое дело? В какой момент безумный остановился? Кисти ее рук мгновенно утонули в густой шапке шелковистых его волос, и разгоряченное лицо парня прильнуло к ее груди. Нежное материнское заполнило ее всю, и она все говорила, и говорила что-то всплывающее из детства, пока дыхание его не стало ровным и спокойным.
Где-то безостановочно трезвонил телефон, но это было далеко, и их не касалось...

Телефон Марины не отвечал, ключи провалились как сквозь землю, а тревога усиливалась с каждым мгновением. Сергей, полный решимости высадить дверь, если Марина ему не откроет, решил вызвать охрану.
В его распоряжении оставалось четыре безопасника. Двоих, самых надежных, беспокоясь о родителях, он еще вчера отправил в Отрадное. Что-то ему подсказывало, что Ажаев, разыскивая Софию, может в первую очередь наведаться туда. А двоих, так же в целях безопасности, но уже собственной, дабы ограничить круг посвященных в личные планы, отправил в бессрочный отпуск. Он не имел права сейчас доверять никому, но чувство вины перед Мариной с неприятными предчувствиями беды, заставило его немедленно поменять решение. Встречу ребятам он назначил у дома Марины.
Сергей уже подходил к машине, когда откуда-то сбоку тенью вынырнул человек:
- Горюнов Сергей Иванович? – голосом, не предвещавшим ничего хорошего, спросил он, тыча в нос удостоверение, – Трофимов Петр Васильевич – сотрудник генпрокуратуры.
Сергей молча рассматривал корочки, обдумывая, что можно предпринять, когда тень раздвоилась, и из-за спины первого невзрачного человека вынырнул точно такой же, ничем не примечательный:
- Парфенов Василий Трофимович, - ядовито улыбаясь, он достал из папки лист бумаги, - вам предъявлено обвинение в избиении депутата Государственной Думы Ажаева Микаила Догаевича. Вот постановление прокурора на ваш арест.
«Так, Миха, значит такой твой ход! - почти не удивился Сергей, машинально разрешая обыскать себя и забрать телефон, - прав был Лев, надо уезжать из России».
- Мне положен адвокат. Без него я не буду отвечать на ваши вопросы, - какая-то заезженная фраза из дешевого голливудского детектива вылезла из лабиринтов мозга и оказалась как нельзя кстати.
И словно подыграв, двойник Трофимова зачитал его права:
- Вы имеете право… на один звонок, - врезалось в уши.
Все происходящее скорее напоминало сон, из которого он никак не мог выкарабкаться.
«Так, - в увозящей его полицейской машине пытался сконцентрироваться на ситуации Сергей, - Марина не взяла трубку, дай Бог, чтобы она действительно спала и мои худшие предчувствия не подтвердились». Была хоть и небольшая надежда на охранников, обученных действовать по обстановке.
Адвокату эти «двое из ларца» уже позвонили. Лев прибудет сразу в «Кресты», куда его, судя по обрывкам услышанных фраз, сейчас везут.
Кому же сделать этот «один звонок»? Мысль, позвонить родителям, он сразу и решительно отмел. При воспоминании о воскресной поездке в Отрадное сжалось сердце. Свидятся ли еще? Сдают, сдают… Хорошо, что он хотя бы отца успел ввести в курс дел.
Анна?.. В утренней суматохе он все откладывал звонок ей, а ведь они вчера договорились, и она наверняка ждет.
И теперь еще этот новый поворот в судьбе… Имеет ли он право вмешивать ее и, возможно, ставить под удар. К тому же не исключено, что номер телефона, по которому он будет звонить, обязательно зафиксируют в протоколе.
Судьба снова смеялась в лицо, зло иронизируя и гримасничая... Ну почему?
Его сердце – тлеющая долгие годы, едва теплящаяся головешка, наконец-то разгорелось. В груди нестерпимо жгло. Языки пожирающего пламени хищно облизывали все внутренности. Боже! Он любил! И КАК он любил!
Теперь!.. Безжалостно выброшенный из обоймы жизни на обочину, жалкий и растерзанный, он любил! И любил тем мучительней, чем отчетливей понимал, что не в состоянии ничего изменить. Чувство придавило своей неотвратимостью, оставалось только принять его как неизбежность.
Он помнил, ей нужна помощь, но беспомощно сгорбившийся в этой таратайке, как сейчас он мог помочь ей? Нет, он не лев, если позволил врагам выклевать себе глаза, печень, сердце… Он - ободранная кошка, которая возомнила себя львом!
Господи! Ну, и что, что не лев! Пусть кот, пусть ободранный… пусть! У ее ног он готов быть хоть котом, домашним ласковым, просто котом. Но даже и это невозможно.
Почему теперь? Ан-на! Плохо контролируя себя, он не услышал, как стон вырвался из груди.
- Ему плохо? – донесся как сквозь туман голос одного из «близнецов», - не довезем еще. Пробка эта проклятущая, наверное, авария где-то. Нашатырь на всякий случай достань из аптечки.
- Едем уже около часа, а еще протокол составлять, - эхом откликнулся другой.
«Пожалуй, право на «один звонок» мне не понадобится», - подумал Сергей.

Трубка смотрела на нее темным безжизненным экраном дисплея. Уже неоднократно покормленный за утро Васька, в очередной раз смачно облизывая усы, задумчиво сыто поглядывал на Анну. У нее словно сбилась работа какого-то важного механизма, всегда строго выдерживая его диеты, сегодня отчего-то беспрестанно подсыпала в миску корм.
Нет, сама позвонить Сергею Анна не могла, тем более, что вчера она уже попросила помощи и во второй раз боялась показаться навязчивой. Значит, ей все показалось, а попросту приснилось, и надо было, засучив рукава, вновь барахтаться и выживать самостоятельно. Жалость к самой себе липким комком собралась в горле, засвербила в глазах.
Нет! Только не это!
«Ты внучка боевого генерала», - как постулат, как формулу успеха твердили ей с самого детства. Кулачки сжались, собирая остатки воли.
«Нет, дорогие мои, я не подведу, я должна победить, ведь я так люблю вас».
Она почти физически ощутила, как бабушка Тася склонилась над ней, как всегда это делала, когда Аня была ребенком, и поцеловала в макушку. Тася никогда не целовала ее в лицо, только в волосики и, когда Анечка болела, в лобик. Она касалась так легко и нежно, словно снимая боль и температуру.
«Бабулик», - одна неуправляемая слезинка все же скатилась по щеке. Анна вспомнила, что давно не была на Смоленском кладбище, где была похоронена бабушка, а позже и дед, твердо решив навестить их в ближайшее время.
Тася умерла внезапно от сердечного приступа прямо перед экраном телевизора, во время передачи Владислава Листьева «Час пик». Ане было тогда десять лет. Еще через год не стало и Листьева.
Позже мама рассказывала, что шел репортаж о русских проститутках за границей. То, что к этому явлению цинично прилепили как ярлык, ставшее нарицательным имя Наташа, может быть, и стало последней каплей в череде тех унизительных перемен в обществе, которые Тася не в силах была принять.
Имя Наташа – старинное истинно русское имя носила ее бабушка, Анина прапрабабушка – крестьянка из Приморского городка Уссурийск.
Отец красавицы, отказав многим женихам, среди которых были и иностранцы, выдал ее замуж за земляка украинца. Наталья Ильинична вместе с мужем родила и воспитала пятнадцать детей, которыми они гордились.
И вот на святом, исконно русском имени, словно каленым железом выжгли позорное клеймо – «проститутка». Какое русское сердце могло выдержать и смириться с таким посмешищем и позором?
-Русский народ самый добрый, душевный и высоконравственный, - внушала Тася внучке, словно боялась, что грязь, потоками льющаяся с экранов телевизоров, каким-то образом прилипнет к впечатлительному детскому сердечку.
Как нарочно, еще доверчивому, воспитанному на социалистических принципах народу, но уже пришибленному и обескровленному перестройкой и «прихватизацией», как гневно назвал процесс разграбления страны дед Игорь, внушали, что они пьяницы, свиньи и проститутки.
- Не верь, внученька, никогда. Это враги, злые люди, за деньги клевещут на наш народ.
Тася вспоминала, что в годы ее молодости не только поцеловаться, но и подержаться за руку с парнем было неприлично, а если девушка позволяла большее, то позор ложился на всю семью. В деревнях таким распутницам ворота мазали дегтем и не брали замуж.
Когда во время войны немцы угоняли наших девушек на работы в Германию, они, проводя медицинские осмотры, были поражены тем, что практически все были девственницами. Возможно, именно тогда со своей сильной, хорошо подготовленной, технически оснащенной армией они поняли, что русский народ непобедим.
- «Береги честь смолоду», - учила Тася, - это самое ценное, что только может быть у человека. Пока есть честь и совесть у народа, ни один враг ему не страшен.
Бабушка была светлым лучиком в жизни Анны. С юности певунья, театралка, влюбленная в поэзию, классику, она не пропускала ни одной премьеры, знала наизусть все арии из новых опер и оперетт. Несмотря на все тяготы, выпавшие на долю их семьи, Тася с детства впитала в себя все самое позитивное и лучшее.
Самая младшенькая в многодетной крестьянской семье, сосланной из Приморья, по доносу какого-то негодяя-завистника, она объехала почти всю Сибирь. Навсегда впитала в себя не только красоту просторов русской земли, но и крепость, несокрушимость русского духа сибиряков. В памяти ее остались удивительные, до глубины души русские и преданные России, интеллигентные, грамотные и начитанные люди, которые привили любовь к культуре, образованию, музыке, литературе.
Трогательно вспомнился бабушкин томик Пушкина, который всегда лежал на ее прикроватной тумбочке...
Ее сердце, светлое и не озлобившееся в суровые для страны годы, не выдержало осмеяние святого, плевки и ложь, которые, как чума гуляли по раздираемой на части отчизне, разрушая и убивая.
Анна открыла шкатулку для хранения документов. Там же где-то лежала Тасина записная книжка, которую она любила перелистывать в минуты уединения.
Знакомая коленкоровая корочка приятно коснулась пальцев. Анна открыла наугад: «Умри, но не давай поцелуя без любви…» В.Г. Чернышевский».
И вот, еще: «Жизнь без любви – тропа без цели».
Анна попыталась прочитать автора афоризма, но чернила безнадежно расплылись в этом месте.
Ну и не важно! Сейчас она сама могла бы подписаться под каждым словом. А если любовь, пускай и безответная, есть, значит, и цель есть тоже.
Цель в том, чтобы жить, любить и бороться.
«Если когда-нибудь у меня будет дочь, я назову ее Наташей. Пусть Россия продолжится в наших именах».
«Я все поняла, бабушка. Спасибо», - и Анна аккуратно, словно огромную драгоценность, положила блокнотик на место.

Лев Семенович Морин уже полчаса как томился в ожидании Горюнова. Когда Сергея, наконец, доставили, он невольно вздрогнул, увидев, что вид у того, прямо скажем, был обескураживающий. Кабинет для разговора предоставили по всем законам и правилам, отдельный и без возможности прослушивания. Но Лев страховался, приготовив бумагу и авторучку.
Диалог, наполовину высказанный, наполовину записанный, состоял в следующем:
- Сейчас наша основная цель - вызволить Вас из-под ареста под подписку о невыезде, под залог, то есть любыми путями, чтобы Вы могли скрыться.
- Да, но они объявят в федеральный розыск.
- Поймите, Сергей Иванович, - адвокат старался быть предельно откровенным, - это только начало. Они нароют что-нибудь еще. Обвинение в избиении - только предлог, только зацепка для задержания. Последует более серьезное обвинение. Это известная практика. Ваш бизнес, как и любой другой, не был безупречен. Он сейчас в руках Ваших противников, которые объявили Вам войну, и… было бы желание. Вспомните печальную историю Ходорковского.
Сергей и сам все это знал, но все еще отказывался верить в достоверность происходящего и сопротивлялся.
- Что у них сейчас против меня?
- Заявление Ажаева в генпрокуратуру, освидетельствование побоев. На основании этого вынесено постановление о задержании и предъявлении Вам обвинения.
- На сколько это тянет?
- Это, на самом деле, не так страшно. И тянет максимум на штраф или условный срок, но вы не понимаете, что они любыми способами не выпустят Вас отсюда.
- Что Вы знаете, Лев Семенович? – Горюнов поверил, что перед ним порядочный и преданный человек, но даже если б это вдруг было не так, ему все равно сейчас ничего бы не оставалось, как только положиться на него.
- Пока не много. Я собираюсь вести переговоры с Ажаевым. Возможно, есть какие-то условия, при выполнении которых он пойдет на мировую.
- Я даже догадываюсь, какие, – грустно констатировал Сергей.
- Говорите.
- Софи. Он просил ее руки…
- Вот оно что? Но, как я понимаю, это условие абсолютно не выполнимое для Вас.
- Да. Я лучше сяду в тюрьму или умру.
- Ну-ну, не спешите выносить себе приговор. Похоже, Ажаев очень страшный человек, он одержим своими эмоциями. Но и мы знаем, что делать. А холодный расчет против горячности - большое преимущество.
- Действуйте, дорогой, - взвесив все слова адвоката, после длительной паузы сказал Горюнов, - я вижу, что могу доверять Вам, как всегда.
- А что были сомнения? – брови смешно поднялись домиком.
- А как Вы думаете, Лев Семенович? Сейчас весь мир отвернулся от меня, а кто не отвернулся, норовит добить.
- Но не всё продажно, не всё. – Лев почесал переносицу, - и я помню, что я Ваш должник.
- Спасибо. – Сергей от всего сердца пожал адвокату руку так, что она хрустнула.
- Ну-ну, не так все запущено, прорвемся. Держитесь, друг!
Уже собираясь уходить, он неожиданно спросил:
- Сергей Иванович, есть ли какие-нибудь просьбы личного характера?
- Девушка, - мысли все время возвращались к ней, Анне, - это уже мой долг. Огромный и неоплатный.
- Говорите. – Лев снова удобно расположился на стуле, показывая всем видом, что для него мелочей нет. – Кому мог так задолжать олигарх?
- Моя секретарша, Анна Дмитриевна Пупина, из-за меня попала в неприятную ситуацию. Ей нужна помощь. Со своей стороны я могу оформить любые документы, чтобы она ни в чем не нуждалась.
Ото Льва не укрылось волнение Сергея.
- Если это сердечная заноза, то проще всего жениться.
- Я делал ей предложение, но она отказалась.
Лев посмотрел на Сергея как на тяжелобольного, мечущегося в бреду.
- Сейчас есть такие девушки, которые разбрасываются богатыми мужчинами?
- Вот, есть оказывается. Да я и не настаиваю сейчас, боюсь поставить ее под удар как всех моих родных, дочь... Никогда не задумывался, что уязвим до такой степени. Создавая миллионную империю, не думал, что стану легкой добычей.
- Добро, я понял, - разговор пора было завершать, - но прежде всего надо вытащить отсюда Вас.

Надо просто представить, что ты на войне, на войне с гнилью, раковой опухолью общества, и тогда становится понятным, как себя вести. Анна вызвала в себе дух воина, для уверенности нанесла чуть более яркий боевой макияж и вышла из дома.
Крючевский был на месте.
- Явилась! – встретил он Анну, - уволена за прогул!
И пояснил, - отсутствие на рабочем месте более четырех часов.
- Значит так, - без предисловий начала она, - если вы посмеете чинить мне препятствия в увольнении по собственному желанию, Ваше недостойное поведение на рабочем месте получит огласку. Статья - домогательство к подчиненному на рабочем месте.
- Тыыы! Секретутка! Вздумала меня пугать? Кто тебе поверит? Хочешь сказать, что не раздвигала ноги перед Горюновым?
- Перед кем мне раздвигать ноги я решу сама. А на Вас я немедленно подаю в суд. Даже если решение будет не в мою пользу, пятно на биографии Вам обеспечено. К тому же я знаю, как поднять СМИ. С некоторых пор у меня там, благодаря рейдерскому захвату бизнеса Горюнова, есть знакомые.
- Войну решила объявить мне, шлюшка? – слюнявым шипением вышло из него.
Крючевскому просто дико не везло с женщинами. Он не мог понять, как другие умудряются купаться в их внимании, и помимо жены иметь еще по несколько любовниц. Он пробовал разные методы, но женщины упорно сторонились его. Даже вожделенное место Горюнова пока ничего не изменило, и поэтому ему еще больше хотелось сейчас отыграться на Анне. Это же именно она дала ему понять, что он против Горюнова, даже жалкого и растоптанного, обыкновенное фуфло.
В дверь постучали, и в приоткрытую щель просунулась голова Мельникова.
- Борис Валентинович, Вы свободны? – он с любопытством взглянул на Анну.
Целкой прикидывалась, а теперь нового окучивает! Он вспомнил, как безуспешно делал ей намеки еще в бытность Горюнова. Нет, желать добра ближнему было не в его правилах. Анна будет первая в списках на вылет, уж он постарается.
Лицо Крючевского пошло красными пятнами.
- Дверь закройте! - закричал он грубо, - я занят!
Надо было срочно искать секретаря или посадить кого-нибудь из любого отдела, чтобы эти прилипалы не смели врываться к нему в кабинет. Срочно! Уволить весь менеджмент!
«Но пусть сначала покусают друг друга», - вдруг гаденько подумал он. Борису всегда нравилось будить низменное и наслаждаться запахом грязи, лавинами извергающейся из этих сущностей, тварей, животных.
Анна ждала, глядя в упор, проникая режущим взглядом в самое нутро этого монстра так, что он снова схватился за темные очки. Память, хранившая дикую пронзительную боль в паху, начисто отбила желание взять ее силой. Красота девушки сегодня казалась недосягаемой и находилась где-то в параллельном для него измерении, а шум, действительно, был не нужен. Ажаев велел ему быть предельно незаметным и осторожным.
Но он возьмет реванш! Он ее найдет, из-под земли достанет и насладится еще ее унижением.
- Пиши заявление, - бросил коротко.
Вопрос был решен почти безболезненно. Работа в корпорации Горюнова ушла в историю. Наступал новый этап жизни. Анне в следующем месяце исполнится уже двадцать семь.