Кьянти

         Дождь грохочет по красно-белому полотняному навесу над крыльцом гостиницы, на тротуаре встает сплошной стеной, за которой едва угадываются громадные деревья парка и темные туши машин у обочины.
         Людей нет. Город вымер, захлебнувшись потоками весеннего ливня.

         Разочарование кажется мне детским и стыдным. Ну, подумаешь, не готов наш номер в гостинице. Можно просто посидеть в их ресторане, пообедать, выпить.
         Можно подождать. Но ведь я так спешил!

         Я гнал машину между зелеными холмами с виноградниками на крутых склонах, с руинами древних замков на плоских вершинах, под арками ярких радуг, по ажурным мостам над черными ущельями. Я спешил, как на свидание с прекрасной незнакомкой, с невестой, известной лишь по картинам. По картинам и книгам, по сладкому волнению под сердцем, по музыке с детства знакомых и таинственных слов: Боттичелли, Савонаролла, Медичи...

         Флоренция, Firenze, Fiorenza.

         И что же? Номер в гостинице не готов, дождь, холод. Но все-таки мы здесь, во Флоренции. Как можно сидеть в гостинице, когда стоит только сделать шаг и ступить на те же камни, по которым ходил Леонардо? Когда можно увидеть Давида, не на странице альбома, не на плакате, а живым.

         Я вижу, что тебе не хочется никуда идти, и не могу объяснить тебе своего нетерпения, но ты делаешь это ради меня, мой хороший. Без единого слова ты выходишь следом за мной и берешь меня под руку. С хлопком распахивается над нами парус большого зонта и дробью отзывается первым ударам ливня.
         - Не холодно? - я спрашиваю, немного виновато.
         - Нормально, Дим, - ты отзываешься с улыбкой. - Куда пойдем?

         Это Флоренция, малыш. Здесь столько всего... хотя здесь понятие культурных слоев не так наглядно, как в Риме. Город, основанный до нашей эры, не сохранил ничего от античного величия. Самое старое здание во Флоренции относится к девятому веку.
         А знаешь почему? Попробую объяснить.
         Представь себе женщину, очаровательную, полную жизни, обожающую веселье, влюбленную во все прекрасное. Она без жалости избавляется от старых платьев, какими бы роскошными они ни были, от тяжеловесных украшений, доставшихся в наследство от престарелой тетушки, и плевать ей на  камни в их оправе. Она хочет нового, изящного, изысканного.

         Это и есть Флоренция. Пышные дворцы перестаивались чуть ли не каждое поколение, улицы и площади менялись, как интерьеры. Например, новая площадь Республики, памятник периоду, в который Флоренция стала столицей возрожденной Италии, была построена на месте средневековой Пьяцца дель Меркатто, не оставив камня на камне от ее лавочек, синагоги, церквей и часовен. А та, в свою очередь, выросла на обломках римского форума, стерев его с лица земли. 
         Вот я и говорю, красавица и модница, причем сказочно богатая, имеющая не только желание, но и средства потакать собственным капризам.
         Золотой флорин служил валютным стандартом средневековой Европы, флорентийские - ламбардские - банкиры финансировали английскую корону в Столетней войне, пап Римского и Авиньонского, промышленность от Британии до Венгрии.

         Но даже для нашей ветреной кокетки есть святые вещи.
         Я отвечаю:
         -  Давай сначала пойдем к собору.

         Кафедральный собор - сердце любого средневекового города.
         Сердце Флоренции открывается нам внезапно. Проходим под навесом вдоль закрытых магазинов, огибаем длинное старинное здание с темной деревянной галереей и замираем, ошеломленные распахнувшейся перед нами панорамой и связанным с ней чувством нереальности происходящего.

         Санта Мариа дель Фиоре поражает воображение.
         Даже не размахом, хотя на момент построения она и была самым большим собором Европы, а невероятным отличием от всего, прежде увиденного. В ней нет ни монументального величия базилики св. Петра,  ни готического изящества йоркского Минстера, ни мрачной изысканной лаконичности Вестминстера. Облицованная цветным мрамором в мягких розово-бирюзовых тонах, она кажется воздушной пеной на гребне прозрачной волны.
         Светлая, она греет и притягивает, как пряничный домик в глазури, стройная, она радует, как солнечный луч, пробившийся сквозь тучи. Есть в ней что-то от театральной декорации, от геометрически совершенного рисунка, легкой кистью на белом картоне...

         - Странно,  собор не кажется таким уж старым, - сомнение звучит в твоем голосе. - Как будто вчера построен.

         - Вообще-то, его строили шестьсот лет, - я соглашаюсь, удивленный твоим замечанием. - Фактически закончили только в девятнадцатом веке.  Но это, наверное, из-за светлой облицовки он кажется таким новеньким и чистым.

         Образ ветреной красавицы преследует меня: я вспоминаю, что Санта Мария дель Фиоре, а по-простому Дуомо, была построена на месте древней, четвертого века, церкви святой Репараты... Но ведь нужно было затмить величием собор соседней Падуи, с его мощами святого Антония, тут не до охраны памятников старины.

         Мы идем вдоль кружевных стен, геометрически правильный рисунок вызывает оптическую иллюзию движения, будто волны проходят по бело-розово-бирюзовой глади. Купол собора громаден, он кажется воздушном шаром, взлетающим над городом. Шпиль колокольни высок и строен, свечка на именинном торте.

         Собор закрыт, факт, которым я обижен почти персонально. Так мы и не увидим часов, идущих справа налево, фрески четырнадцатого века, росписи купола.
         И вообще, что же это такое, номер не готов, в собор не пускают, дождь льет, как из ведра...

         Можно спрятаться в галерее Уфицци или во дворце Питти, но другое свидание ждет меня и немного волнует.

         -  Ну что, может пойдем к Давиду? - предлагаю я нерешительно. - Это совсем не далеко, в Академии изящных искусств.

         Под ногами мутные потоки, пена желтого тополиного пуха у обочины. Над головой черное полотно зонта, пружинящее от ветра. Я пытаюсь тебя отвлечь от нашего холодного и мокрого невезения:

         -  Знаешь, здесь нужно не просто шляться по улицам, а по возможности целенаправленно. Ну, например, взять за тему Савонароллу и пройти от его монастыря Сан Марко, где, кстати, хранятся его мощи, сюда с собору, где он проповедовал, и потом к площади Синьории, на которой его сожгли. Или пройти по набережной, пересечь Арно по каждому мосту. Или по местам Да Винчи и Микеланджело, где они жили, где творили... Или того же Давида... Знаешь, очень возможно, что он стал моим первым любовником...

         Ты сбиваешься с шага и смотришь на меня с намеренно скандальной миной, со смехом в серебристых глазах. Я и сам не могу сдержать смеха.
         - Шучу, шучу. Я просто хотел проверить ты слушаешь меня или нет.
         - Слушаю, слушаю... Всегда. Дим, а ты уверен, что знаешь куда идти?

         Приподняв зонт, я оглядываюсь по сторонам. Конечно, ты снова прав, я понятия не имею куда занесли нас реки-улицы с мелкими обитаемыми островами на берегах.

         Один из таких островов прямо перед нами, он светит золотом из широкого окна, за которым угадываются столы с клетчатыми скатертями и шкафы с бутылками у стен.
         - Давай зайдем, пообедаем? - предлагаю я невинно. - Может, к тому времени и дождь перестанет.

         Ну да, а пока все эти хорошие вещи будут случаться, я открою Гугл мап и посмотрю куда нас прибило уличным течением, и как мне спасти репутацию знающего гида по Флоренции и, вообще, бывалого парня, повидавшего мир...

         В ресторане почти пусто, но мэтр ведет нас в другой, внутренний зал и выбирает столик в углу возле камина. Я сажусь так, чтобы камин оказался у тебя за спиной.

         - Сейчас выпьем, согреешься, - приговариваю я утешительно.
         Поездка во Флоренцию была, конечно, моей идеей, а значит я несу ответственность за все: за гостиницу, за собор, за погоду, само собой.
         - Не волнуйся, Дим, - ты склоняешься над меню. - Я вообще люблю дождь. Даже больше, чем солнце.
         Я мало этому верю. Разве можно любить дождь, да еще такой, неприветливый, жестокий.

         Мы заказываем еду, лингвини с морепродуктами, баранину с полентой и овощами, домашнее красное вино.
         Его приносят в стеклянном графине, темно-красное, почти лиловое.
         На первый взгляд ничего особенного, кисленькое, некрепкое, молодое. Простой фруктовый вкус, вишня с цветочным ароматом. На то оно и есть домашнее вино, на обед пойдет, а за ужином будем пить что-нибудь получше, из благородной глубины темной дубовой бочки, с хорошей тосканской родословной.  На здешних каменистых землях этруски растили виноград за восемь столетий до нашей эры и наполняли его темной кровью свои пышнотелые амфоры...

         Постепенно небольшой зал ресторана оживает, вспыхивает новыми красками огонь в камине, ему в ответ весело мерцают бокалы, пахнет с кухни сдобой, и что-то забавно стучит в висках, радостно подрагивает в груди.
         - Нифигасе! - с любопытством я снова берусь за бокал. - Я окосел! От такого легкого вина...
         Ты расслабленно вздыхаешь, откидываешься на спинку стула с медленным:
         - Хорошо-то как!..

         Я подзываю официанта, спрашиваю его о вине. Он знает два слова по английски, ты - по-итальянски, беседа не складывается.
         - Vino della casa! - объявляет официант, живой и улыбчивый дядька с блестящей лысиной и брюшком под черным передником.
         Я нетерпеливо киваю, пытаюсь уточнить: - Каберне, зинфандель, мерло?..
         - Сhianti! - звучит довольный ответ.

         Кьянти?  Я не специалист, но разве кьянти пьют молодым? Нет, очень слабо этот напиток похож на то, что продают под таким именем на моей северной родине...
         Жестами, бессвязными bottle, бутылка, бутылья, прошу официанта принести бутылку. Он исчезает и вскоре появляется с большой, по виду полуторалитровой пузатой бутылкой, показывает этикетку, снова говорит: "Сhianti, Rufinno".
         Из шкафа за моей спиной появляются новые бокалы, темное вино льется щедро. Я узнаю в нем все тот же вишневый вкус, но теперь он уже не кажется мне дешевым и кисло-компотным, и простота его мне по сердцу. Так радует нас знакомая с детства мелодия, или цветок василька на обочине автотрассы Рим-Милан.

         Официант снова подливает, я отвечаю тихим: "grazie".
Как жаль, что я не говорю по-итальянски. Я хочу сказать ему, что его вино чудесно, как юная девушка, самозабвенно танцующая перед зеркалом в своей комнате. Она еще не умеет ничего делать напоказ, ей неведома утонченная сдержанность манер, она просто верит в то, что жизнь прекрасна и щедро делится этой верой...
            
         Довольный моей безмолвной реакцией, официант снова наполняет мой бокал и говорит что-то непонятное.

         Ты переводишь:
         - Это угощение. За счет заведения.

         Я гляжу на тебя с удивлением и вдруг замечаю, как блестят твои глаза, как касается губ улыбка, почти физически ощущаю твой вкус и запах, и шелковую прохладу твоих светлых волос. Наши колени соприкасаются, тело отвечает мгновенным сладким шоком, и всего одно желание кружит мою хмельную голову: поскорее оказаться с тобой наедине, почувствовать тепло твоего дыхания на своих губах, удары твоего сердца в своей груди.

         Я понимаю, что мы никуда уже не пойдем сегодня. 
         Давид подождет. Он ждал меня пятьсот лет.

         Все так же дождь будет гнать тополиный пух по набережной Арно, по площади Синьории, мимо дворца Питти, а мы вернемся в гостиницу и займем свой номер, даже если нам придется брать его с боем, и на весь сегодняшний день и на всю ночь до утра он станет нашим ноевым ковчегом, нашим собственным миром, потерянным во времени и пространстве.

         Всего несколько вещей я хочу забрать в наш ковчег из мира людей. Девушку, танцующую у зеркала, вишневый цвет и василек на обочине.

         Я сплетаю свои пальцы с твоими и говорю тебе, тихо, как признание, как волнующий секрет:
         - Скажи ему, что я хочу купить эту бутылку. Скажи, что я влюблен. Влюблен в его кьянти.