Плачет старая берёза...

Ей, вроде бы, и положено – она из семейства плакучих. Но когда эти берёзы (да и ивы у пруда) плачут в молодости, иногда кажется, что это просто их кокетство. Да так оно и есть: всего лишь сорт такой.
А вот в старости...
Я всегда обращала на неё внимание и раньше. Ещё несколько лет назад она была полноценной берёзой. Её очень красиво посадили: прямо на берегу искусственной речки в Кусковском парке, которая впадает в «море», то есть в большой Кусковский пруд; в этом же месте, по обе стороны «речки», стоят маяки, они точно-преточно указывают  заблудившимся в ночном тумане кораблям путь на дворец усадьбы.
Берёза растёт не просто на том бережку, она как бы «воткнута» в него, она выходит из этого берега, метра на полтора выше воды. Раньше мне всегда казалось, что она только спустилась сюда, чтобы искупаться. А когда искупалась, то вышла на бережок, стряхнула с ветвей капли воды да так и осталась стоять-подсыхать на солнышке. И все её тогдашние плакучие ветки тоже стряхивали с себя вовсе не слёзы, а свежую воду речки и пруда. Свежую, потому что в те годы она вовсе не была затхлой, как сегодня; речку постоянно обновляли, меняя в ней воду, зелень на берегу подстригали, подкармливали удобрениями, так что этот уголок, где жила берёза, вполне можно было назвать райским.
Незаметно пробежали годы. Думаю, не только для меня. Сейчас все люди говорят о том, что время будто ускорило ход и побежало вперёд гораздо быстрее, чем когда бы то ни было.
...Теперь я редко хожу в парк: сил становится маловато. Сказывается и привычка: живу в своём районе уже почти четыре десятка лет, всё примелькалось, даже любимый парк. Есть и ещё причина, которую вдруг стала чувствовать совсем недавно. Все эти годы парк был для меня главной «жилеткой» во всех моих жизненных бедах. С ними я обязательно приходила сюда. Обычно одна. Шла по аллеям парка, надышаться им не могла. Насмотреться на него. Любила его так, будто это самый близкий мне человек, которому и я бесконечно дорога. Который слушает меня терпеливо и готов слушать  сколько угодно, с любовью и вниманием. И я рассказывала ему всё без утайки. Самым удивительным его свойством было то, что он всё понимал и принимал. Не знаю, для кого как, но для меня, совершенно точно, высшее мерило хорошего к себе отношения – это, безусловно, понимание. Я и сама по-настоящему принимаю только тех людей, кого глубоко понимаю.
Вот и он, парк, был среди таких. Чуть не сказала – людей. Да он всегда и был для меня, как человек. Он любил меня нежно и преданно, и я с благодарностью плакалась в эту «жилетку», поверяя ей свои печали.
И никогда не задумывалась  о том, чего ему это стоит. Откуда у него берутся силы, не просто всё новые и новые, а как бы вечные, воспринимать непрерывные людские беды, в частности и мои? Выслушивать, сочувствовать, сострадать... Если бы кто-то спросил меня однажды, как это всё у него получается, я бы, наверное, очень удивилась и сказала, что это же природа, а она вечная и постоянно обновляется, она не может исчезнуть, с ней ничего от моих слёз не случится.
Каждую весну мой парк покрывается нежно-зелёной листвой, каждую осень она становится золотой. Зима и снег означают конец годового цикла, мартовские ручьи, апрельская благодатная грязь и майские листочки успокаивают: жизнь не остановилась, она идёт дальше.
Но не так давно, выйдя в парк впервые после долгого перерыва, я вдруг обратила внимание на свою старую знакомую, берёзу на берегу парковой речки. В первую секунду оторопела: она ли это? Такая старая... Ветви – половина их! – безлиственны и даже высохли. Те, на которых листочки всё-таки появились, так низко поникли над водой, что было слышно, как горько они плачут. Верхняя часть кроны исчезла, будто злой ветер жизни напрочь отодрал её. Старая, несчастная, зажившаяся на земле старушка примерно о девяноста годах, которую Бог, кажется, забыл на земле...
Я стояла на другом берегу речки и с большой горечью смотрела на берёзку. Вон оно что, оказывается! Да она же живёт уже почти замертво! И всё плачет, плачет, плачет... По кому? По чему? По прошедшей жизни? По тем, кто вечно выплакивал ей свои горести, вроде меня? Плачет от болей и болезни?
Я стояла, смотрела на неё и не могла уйти! Да и как можно было уйти? Её было жаль, как человека. Да что там человек – для него я постаралась бы отыскать чудо-доктора, и он бы, возможно, прописал какие-то исцеляющие таблетки. А тут...
Она плакала и плакала, и почти не смотрела на меня. Лишь чуть-чуть тепла доходило от неё до моего сердца. Лишь совсем чуть-чуть.
В этот день я поняла, что она действительно плакучая берёза...
Я уходила из парка глубоко расстроенной. Мне ничего не хотелось, только бы перебраться на тот берег речки, постоять рядом с плакучей берёзой, разделить её печали.
Чем дальше я уходила, то есть чем ближе к дому, тем настойчивее понимала одну вещь, которая сама постучалась в моё сердце: природа вовсе не вечна, и наш парк тоже. И что все человеческие горести, которые он принимает в своё безразмерное сердце, остаются там, застревают, разрушают его. Вот почему поседела и растеряла свои ветви эта берёза, так отчаянно и необратимо постарела. Вот почему всё изменилось в её жизни!
Я будто вдруг открыла великий закон жизни. И заключается он в том, что пока мы бездумно плачемся природе «в жилетку», жалуемся на горечь жизни, пока она всё это принимает от нас, в ней самой происходят ужасные процессы: она разрушается. Как и человек, способный на такой подвиг: принимать в своё сердце чьи-то печали, боли, проблемы. Такими людьми обычно восхищаются, но их самих вечное участие, сочувствие, способность вбирать чью-то боль в итоге разрушает.
...Я уходила из парка домой. Деревья ласково шумели мне вслед. Плакучая берёза издали с трудом помахала мне своими руками-ветвями. Впервые в жизни я уходила из парка с потрясающим чувством открытия: оказывается, он не просто живой; и не только выслушивал меня все годы, что приходила сюда непрестанно. В каждом уголке парка, под каждым кустиком застряли мои переживания и слёзы. Он не просто выслушивал меня, но вбирал в себя все мои боли, отдавая при этом мне свои силы и здоровье.
Как и эта старая плакучая берёза...