Лука затерянный

Она приходит с работы уставшая, не снимает верхнюю одежду, только кидает шарф на кресло и садится за толстую потрепанную тетрадь. Она идет домой всегда одна, сначала – потому, что отказывала провожатым, сейчас - потому что отказывала раньше. Ей 37 лет и вокруг её глаз тонкие трещины. Её лицо можно сравнить с фасадом классического таунхауса осенью. Белые стены – щеки, впалые глаза – окна с занавесками цвета «первых подснежников», темные волосы, как ссохшийся плющ обвивают контуры лица. Высокие темные брови – водостоки. Парадный вход – сдержанная улыбка, покрытая светлой помадой, типичный цвет для комода или маленького секретера.
Когда она возвращается домой – уже темно, независимо от времени года, и фонари, реагирующие на движение, не зажигаются для неё. Она идет одна, преследуемая эхом собственных каблуков и шорохом плаща.
Когда она приходит домой, она не включает чайник, не моет руки, не разминает затекшие ноги. Она садится за кухонный стол, потому что другого стола у неё нет, берет толстую потрепанную тетрадь и пишет, пишет долго и сухо. Пишет так, что между третьим и вторым пальцами левой руки у неё образовалась вмятина для любимой ручки. Для ручки, которой она пишет о нем.
Она пишет час, два, изредка похрустывая суставами шеи и вытягивая под столом ноги. Она не обращает внимания на кота, который чуть ли ни вытер себе шерсть на боку, которым трется об её ноги. Она пишет:
« Моя дорогая Софи, я люблю так называть тебя, ты снова не даешь себе отдохнуть, снова пишешь для меня. Милая Софи, если бы ты знала, сколько страниц разделяет нас. Этих страниц больше, чем любовных посланий, птиц, капель в океане. И даже сложив все эти цифры ты не получила бы число, которое прячет меня от тебя. Каждый день ты пишешь своим аккуратным почерком, и рисуешь тонкие линии под каждой буквой «т». Такие тонкие линии, что будь это моим следом, ни один зверь не выследил бы меня. Такие тонкие, что только твоя талия может сравниться с ними.
А ночи здесь слишком темные, чтобы даже мечтать. Мечтать о тебе, о нашей невозможной, но такой желанной встрече. Очаровательнейшая Софи, сколько бы ты не исписала чернил, сколько бы ты не истратила бумаги, сколько бы ты не провела бессонных ночей, обращаясь ко мне, описывая все то возможно-невозможное, что я мог бы тебе показать … о Софи. Не тоскуют так псы, без своих хозяев, как я тоскую без тебя.
Но, любимая, чем больше ты делаешь меня живым, тем более невозможным ты делаешь наше свидание.»
Она всхлипывает, не утирает слез: «Я не могу не писать о тебе» И через мутные потеки не разбирая строчек продолжает писать:
« Вспомни, милая, где ты видела меня, вспомни. Только ты можешь найти меня, Софи. Твой покорнейший слуга Лука. С нетерпением жду тебя, возлюбленная.»
И каждая страница в её тетради заканчивается такими словами. 12 лет страниц заканчиваются одинаково, и всегда в одной и той же части странице надулись пузыри от её слёз. 12 лет снов содержат в себе только эти губы, эти глаза, эту осанку.
И каждое утро Софи просыпается с опухшими глазами и влажной подушкой. 12 лет одно и то же утро – крепкий кофе, мокрая постель, мятная зубная паста от которой тошнит.
И каждый обеденный перерыв Софи идет в тот самый парк, усаживается на скамейку рядом с памятником какому-то поэту и все 12 лет она никак не удосужится посмотреть его фамилию, потому глаза её прикованы к арке центрального входа. И глаза эти не отрываются ни на минуту, глаза эти ждут, даже нет, жаждут.

И вот Софи уже не носит каблуков и её каштановые волосы вовсе не каштановые, будто асфальт, покрытый первым снегом – такие серые и пушистые. А вода из глаз давно уже вымыла их голубизну. И голуби уже давно привыкли, что эта женщина, по непонятным причинам, кидает им чуть ли не буханки хлеба, которые им ни за что не унести, но за которые можно неплохо побороться.
Но Софи все также пишет своему Луке, её рука – его рука, она выводит послания сама для себя каллиграфическим почерком и обязательно подчеркивает снизу каждую букву «т» и эта линия уже давно тоньше, чем её талия.

Софи сидела все нам том же месте, именно в то самое время, когда к ней подсел пожилой человек. Его спину сломили тяготы жизни, а лицо, со временем, вытягивалось все больше, как только он снова убеждался в несправедливости этого мира. Он сидел в темно-коричневом пальто, немного похожий на старого медведя. Он заговорил первый:
- Кажется, сегодня будет дождь? Я слышал, как об этом говорили по радио.
Софи молчала. Он будто бы не обратил внимания и продолжил:
- Знаете, я кое-что написал, пару дней назад. Понимаете ли, рассказ. Немного странный. Я сам ещё не до конца понял. Простите мне мою грубость и навязчивость, но я думаю, вы хотели бы прочесть. – он бесцеремонно сунул Софи под мышку стопку плохо пропечатанных бумаг. Софи опустила взгляд и глаза её, иссушенные временем, распахнулись, как у старшеклассницы, которая впервые отправилась гулять с мальчиком. Она прочла вслух:
«Она приходит с работы уставшая, не снимает верхнюю одежду, только кидает шарф на кресло и садится за…Ей 37 лет…Вспомни, милая, где ты видела меня, вспомни.»
Мужчина, рассматривая её разгладившееся лицо, сказал самые важные для Софи слова: «Я Лука».