Столица Урала

Начало 90-х.
Нелегкие, голодные, холодные, неустроенные годы…
Теперь уже далекие…
Производственная необходимость вынуждает ехать в Свердловск, теперешний Екатеринбург. Младшенькому всего два годика, ехать неохота. Но есть такое слово: «НАДО». Собираюсь, «скрИпя сердцеМ», как говорил мой папа.

Накануне поездки ко мне подходит коллега и сообщает конфиденциальную информацию: именно там, в Свердловске, можно очень быстро и недорого сшить НУТРИЕВУЮ шубу, вещь по тем временам шикарную. По стечению обстоятельств она, коллега Тома, тоже едет в командировку туда же, в Свердловск.
В результате едем уже втроем: Тома берет свою подругу, тоже Наталью, которой тоже позарез нужна тоже нутриевая шуба.

Самолет из Нижневартовска отправляется ранним утром, салон медленно заполняется, таковы правила на Севере: никто не лезет вперед, женщин и детей пропускают, расступившись.

Попутчицы сидят с одной стороны прохода, я – с другой.

В числе последних входит крепкий мужчина, экипированный по-северному: унты, собачья шапка и крытый полушубок. Крытый полушубок-это полушубок мехом вовнутрь, «покрытый» сверху плотной непродуваемой тканью.
Пассажир забрасывает шапку в багажный отсек, устало опускается в соседнее со мною кресло, расстегивает пуговицы полушубка и проваливается в сон. Все понятно: вымотался, лететь почти два часа, есть возможность передохнуть.

Самолет готовится ко взлету, звучит призыв «Пристегнуть ремни», я достаю ремни, где левый-стандартный: серый с металлическим карабином, а правый-черный с пластмассовым наконечником. Привыкшая к затянувшейся разрухе, недовольно бормоча, пытаюсь совместить несовместимое, а именно: соединить металлическую и пластмассовую составляющие. Ничего не получается. Решаю «пристегнуться», завязав разнокалиберные ремни узлом. Выясняется, что черный ремень короток.
«Да что же это такое,-ворчу я.-Мало того, что ремни разные, не застегиваются, так еще и короткие…»
Видя мои тщетные попытки «пристегнуться», крепкая, на голову выше меня, Тома протягивает руку через проход и тренированной рукой профессиональной баскетболистки дергает черный ремень.
Ремень выдергивается, но одновременно с этим радостным событием слегка похрапывающий сосед к моему ужасу вдруг вскакивает, тараща глаза, и явно не понимает, где находится.
Непристегнутая, я в мгновение ока выпрыгиваю из кресла и бросаюсь к Тамаре, которая по-матерински крепко прижимает меня к себе.

Публика просыпается, в глазах людей интерес: чего это женщина вскакивает и скачет по салону?!
Мы с мужчиной смотрим друг на друга широко открытыми глазами.
«Ничего не понимаю,-говорит он и трясет головой.-Показалось, что по спине змея поползла.»
Я прижимаюсь к Тамаре еще сильнее: «Там еще и змея?....»
Возвращаться в кресло я не хочу. Просто боюсь.

Сосед озирается и усаживается на свое место. Я сижу у Тамары на подлокотнике. Вставать неохота.
Странный человек. Чего еще выкинет?
Мужчина несколько раз привстает, пытается почесать спину, не снимая полушубка, беспокойно оглядывается и натыкается на мой испуганный взгляд.
Вид взрослой женщины, сидящей практически на руках другой взрослой женщины, следящей за каждым его движением, заставляет его несколько успокоиться.

Он усаживается и предлагает мне слезть с колен Тамары и занять свое законное место.

Народ с интересом наблюдает за сценой моего возвращения. Я осторожно сажусь.
Надо пристегиваться.

На шум прибегает стюардесса. Тамара склочно замечает, что неплохо было бы оснастить борт нормальным ремнями.

Стюардесса сует руку между моим и соседским сидением и… вытаскивает второй ремень! Такой же серенький, как и первый!!!

Я в недоумении. Через минуту хохочут все, включая стюардессу и моего соседа.
Второй черный ремень, который и дернула спортивная Тома, оказался ремнем от полушубка моего соседа. Ремень пополз по спине задремавшего человека... Таким образом, ассоциация с движением холоднокровного земноводного полная!

Соседу уже не хочется спать, окружающие оживленно переговариваются, делятся своими забавными историями, все становятся близкими друг другу, шутят и смеются.
Самолет, наконец, взлетает. Люди успокаиваются, некоторые, в том числе и мой сосед, задремывают.

Мне тоже хочется спать, но меня трясут за руку.

Тома.

В прошлом завуч в техникуме, хорошо поставленным громким голосом она на весь самолет спрашивает меня: «А во сколько мы прилетаем в Курган?»
Я опять таращу глаза: «Какой Курган, мы же вроде собрались в Свердловск?»
Недоумение еще не успевает оформиться на моем лице, как кто-то бодрствующий и неравнодушный неподалеку сообщает Тамаре, что самолет направляется в Свердловск.
Тамара трясет меня за руку и громко восклицает: «Мы самолет перепутали, регистрация на рейс до Кургана рядом производилась, какой кошмар, ужас просто, все сорвется, там же сразу пересадка на следующий рейс!»
Успокоившиеся было пассажиры вновь в гуще событий: «Женщины самолет перепутали, слышите, им в Курган надо, а они в Свердловск летят…»

Народ сочувствующе поглядывает в нашу сторону.

Больше всех удивлена наша попутчица Наталья, которая пытается понять в чем же дело.

Подходит стюардесса, которой все хором объясняют суть происшедшего. Стюардесса, приоткрыв рот, смотрит на готовую разрыдаться Тамару.

Актриса…

Стюардесса уходит с целью узнать, как можно вылететь из Свердловска в Курган побыстрее.


Народ затихает, сосед вновь задремывает, но Тома - та еще птица!

Конфиденциально, шепотом, который слышен, наверное, даже в кабине пилотов, она спрашивает меня: «У тебя денег много?»
Я пытаюсь сообразить, что она выкинет на сей раз, на всякий случай киваю головой, дескать, какие пустяки, полно, ясное дело!
Тома тем же шепотом сообщает: «Давай все, сейчас сбегаю, с пилотами договорюсь, они вынужденную посадку в Кургане совершат, я уже так ДЕЛАЛА!»
Я замираю. Тамара забирает мою сумочку и толкает соседку Наталью: «Чего сидишь, деньги давай! Сейчас договариваться пойду!»

Бросаю взгляд на людей в салоне: у всех одинаковые обалдевшее-оторопевшие лица!
Самые сообразительные начинают роптать: «Нам тоже лететь с пересадкой, мы же опоздаем. Вы рейсом ошиблись, а весь самолет виноват!»
Тамара укоризненно смотрит на возмущающихся пассажиров, очень органично печалится и возвращает мне сумку: « Эх вы, люди в беду попали, у нас там сЮмпозиум. Международный! А вы… Равнодушные!»
По лицам вижу, что некоторым действительно стыдно…

Люди еще не отвыкли раньше думать о Родине, а потом - о себе.

Весть о женщинах, перепутавших рейс и желающих  по собственной воле изменить курс воздушного судна,  и слова сначала сочувствия: "Бедные-бедные, что же они теперь будут делать?!", а потом возмущения: "Как это: в Кургане сесть хотят! Мы все в Свердловск летим, нас больше, безобразие какое!" волной докатывается до задних рядов кресел и там затихают.


Сосед очередной раз засыпает.

Проходит немного времени, и задремавших пассажиров будит стюардесса, предлагающая вниманию почтенной публики всякие бесполезные вещи, в частности: пепельницы и псевдофранцузские духи.

Сосед просыпается.

Стюардесса докатывает тележку до нашего ряда. Тома берет пепельницу и громко сообщает мне, что эти пепельницы-страшнейший дефицит, они уничтожают запах никотина благодаря какому-то новейшему покрытию. Мало того. Они еще и дезодорируют воздух разными ароматами в зависимости от изображения.

Народ оживляется.
Тома громко перечисляет своих знакомых и друзей, которым просто позарез нужны именно ТАКИЕ пепельницы, и задает в лоб стюардессе вопрос: «А сколько у вас пепельниц всего в наличии?»
Растерянная стюардесса обещает быстренько смотаться и сосчитать в самолетном загашнике оставшиеся пепельницы.
Тамара останавливает ее: « А духи можно понюхать?»
«Вообще-то нельзя,-слабо сопротивляется стюардесса.-Ну, ладно, один флакон вскрою…»
Флакон открывается, Тамара подносит его к носу…

Салон замирает, ожидая оценки специалиста, летящего на сЮмпозиум. Международный! Туда кого попало не пошлют…

Тома грамотно держит паузу, потом издает звук неземного наслаждения: «Чистая Франция. Ее ни с чем не перепутаешь! Уж я-то знаю. Две недели, как из Парижа!»

В салоне уже не спит никто, раздаются предложения давать по одной пепельнице и одному пузырьку духов в руки.
Тома дает отмашку стюардессе: «Тащите ВСЕ!»
Стюардесса, как и положено воздушному созданию, дематериализуется в пространстве и, погрюкивая переполненной тележкой, стремительно возвращается к пассажирам.

Тома руководит раздачей дефицита в салоне воздушного лайнера на высоте десять тысяч метров при температуре воздуха за бортом...

Хотя, собственно, какая разница, что там за бортом! Главное-получить желаемую пепельницу и флакон дефицитных духов.
 
Летишь, одновременно покупая!
Покупаешь, одновременно летя!
Без толкотни, очереди и талонов.
Сервис, однако!
Дожили, вот она-цивилизация!...

Сосед стеснительно просит меня передать ему флакон духов (хотя бы один, жене в подарок!) и пару пепельниц-свердловским друзьям, но Тома отпускает товар вместе со стюардессой в четыре руки, отвергая даже просьбу Натальи, своей подруги.

Все для людей, никаких любимчиков!
В порядке очереди…
Начиная с задних рядов кресел.

Тележка пустеет, стюардесса уходит в недра своей подсобки, придерживая рукой карман передника, оттопыривающийся от пачки купюр…

Салон в очередной раз затихает. Почти всем досталось по вожделенной пепельнице и флакону мутноватых «духов». Обделенных осталось четверо: мой сосед, я, Наталья и… Тома.
Некоторые с уважением смотрят на бескорыстную женщину, некоторые-с ощущением неловкости: она раздала все, ничего себе не оставив.
Благородно.
И непривычно.
Непривычно благородно…
Есть же люди на свете!

Сосед засыпает на половине какого-то одобрительного слова в адрес Томы.

Тишина… Недолгая…
«А теперь вам предлагается обед,»-гундит ринитным голосом самолетный динамик, и знакомая до боли стюардесса появляется вновь.

Она доходит до нашего ряда и пытается разбудить соседа. Тот открывает покрасневшие от недосыпа глаза и тихо говорит: «Еще раз разбудите-убью», после чего вновь засыпает.

Стюардесса замирает с тарелочкой в руке. Выручает Тома, она приглашающе кивает стюардессе: «Ставьте сюда!» и съедает свою и соседскую порции.

Обед закончен, стюардесса увозит свою тележку и оставшуюся дорогу «висит» на спинке кресла рядом с Томой.
Время от времени они смеются, и от их заливистого смеха к моему ужасу вздрагивает мой сосед…

Самолет прибывает в аэропорт «Кольцово». Мы садимся в автобус. В последний миг Тома зазывно машет рукой моему соседу, вышедшему с вещами из аэропорта: «Поехали с нами!»

Мужчина втягивает голову в плечи, по-солдатски четко поворачивается на 180 градусов и стремительно скрывается в здании вокзала.

«Довела мужика,-пеняет мне Тома. – Не успел человек присесть, а ты раз-и пристегнула его к себе! Молодец, надо у тебя опыт перенять!»

Востроглазая Натка сообщает, что в руке у сбежавшего попутчика был пакет, сквозь прозрачные стенки которого явно просвечивали пепельницы, и намеревается умчаться в здание аэропорта, чтобы найти мужчину и спросить, где он купил эти изысканные предметы интерьера.

Тамара пресекает ее попытку: "Да их, пепельниц этих, везде полно. Ничего они не дезодорируют. Это я придумала. От скуки. Да и духи неважнецкие были."

Мы замираем, переглядываемся и понимаем, что уезжать надо побыстрее.

Чтобы не побили счастливые обладатели пепельниц и духов.

Дорога идет мимо мачтовых сосен и белоснежных берез. Все в хрустальном снегу. Я, тяжело переносящая зиму, любуюсь преломлением солнечных лучей в кристалликах снежинок. Как разнообразна и прекрасна природа!

Вот и Свердловск!
«Перед вами-столица Урала!»-провозглашает заскучавшая Тома.
Снег становится все грязнее, дома выше… Трубы, дым…
Здравствуй, Свердловск!

Выгружаемся. Подходим к гостинице. Тамара, наш бессменный гид, проведшая в свое время немало дней в Свердловске, предупреждает: «В диалог не вступать, ничему не удивляться.»
Да и чему можно удивляться после самолетных спектаклей…

Заходим в вестибюль. На столе администратора табличка «Мест нет». Тома берет меня за руку, Натку оставляет у вещей. Плечом к плечу мы подходим к стойке.
Тома небрежно обращается к расфуфыренной администраторше: «Там бронь должна быть из МинЭнерго на троих. Посмотрите, и побыстрее, мы торопимся!»
 
Администратор немеет.
«Какая наглость, что за тон?!» - все это читается на ее лице.
Обычный тон обращающихся к ней-просительный, а тут… Тем не менее, списками шелестит. Наших имен там нет. Чудес не бывает.

Администратор тут же теряет к нам интерес: мы-рядовые, те, кто всегда в очереди. В магазине, на вокзале, на жилье, в жизни вообще. У нас НЕТ СВЯЗЕЙ. Мы едим и носим то, что «выбрасывают» на прилавок, часами ждем освободившегося номера, живем в малоприспособленном жилье. Сантехник может на нас накричать, а уборщица махануть по ногам грязной тряпкой. Мы-из толпы.

Нас много, а она-одна. Ее на это место «посадили» по знакомству, она опутана сложными и нужными связями: в тех же самых магазинах и вокзалах она обслуживается с «заднего крыльца», как приличные люди.

Но Тома не тот человек, которого можно игнорировать.
«А у вас есть прямой телефон с Москвой?»-спрашивает она, обмахиваясь меховой шапкой, по форме напоминающей детское ведерко.
Администратор чувствует неладное: «Нет, но вы можете воспользоваться переговорным пунктом.»
«Пункт», естественно, находится на другом конце вселенной, но администратор не знает, КТО перед ней.
«Мне некогда бегать по пунктам,-говорит Тома.-Нам необходимо УЖЕ быть на регистрации. Конференции. Международной. Ведь НАШИ у вас селятся?»
Администратор понимает, что перед ней не рядовой человек, не просто единица, а часть СИСТЕМЫ.
Конференция-это вам не фунт изюму. Тут действуют другие законы. С места можно слететь на раз.
Списки просматриваются вторично.
Никаких конференций.

«Как? Вроде приличная гостиница!-продолжает лицедействовать Тома.-Вы пока нас имейте в виду, а мы побежим, нас машина ждет. Вещи у вас здесь можно оставить?»
Администратор кивает головой: "Оставляйте, конференция-это же… шо ж мы, не понимаем! Наука, она ж… мы же ж читаем, смотрим, как же, в курсе. А когда планируется заезд?"

Тома обещает уточнить, вещи у нас забирают на хранение, и мы свободны как птицы! Куда хотим, туда летим!

Мне надо встретиться с программистами Уральского политеха, Наталья собирается навестить институтскую подругу, мы уже на высоком старте, но… Тома говорит: «Стоп! Мы зачем приехали? Шубы шить! Потому бросаем все и идем за мной.»

Петляя по узким улочкам, занесенным снегом разных цветов-промышленный город, чего же еще ждать! мы добираемся до Дома быта. Наши имена быстро находят в распухшем от записей блокноте и посылают оформлять заказ. Под стрекот швейных машин мы выбираем цвета шкурок, фасон, смешим задерганную портниху и выходим на улицу. Все, через три дня шубы будут готовы.

Наталья перебирает ногами от нетерпения, торопясь к подруге, но Тома тащит нас обратно: надо устраиваться в гостиницу.
«Так мы что, еще не поселились там?»-удивляется наивная Натка.
Тома идет к цели, как локомотив.
«Сейчас мы попробуем устроиться в гостиницу «Большой Урал»,-говорит Тома.-Это приличная гостиница, не то, что предыдущая забегаловка!»

Мы заходим в вестибюль «Большого Урала», за стойкой - пожилая уставшая женщина. Вопрос решается неожиданно легко и быстро. Окинув нас взглядом, она без лишних слов грюкает на стойку ключи от четырехместного номера.
«Других номеров нет,»-пресекает она лишние вопросы.
В вестибюле - ни одного ожидающего номер. Все расселены столь же оперативно, как и мы. Как я люблю профессионалов!


Через час мы, забрав вещи у пафосной администраторши, вселяемся в номер. Из достоинств гостиницы можно отметить только высокие потолки. Вид из окна-так себе, продавленные кровати по периметру комнаты и трехстворчатый шкаф в углу. Мощный на первый взгляд, он устрашающе скрипит и качается, как только мы пытаемся развесить в нем свои вещи. Приходится проявлять осторожность, а то развалится и придавит, еще платить придется… Переодеваемся и падаем на кровати.

Блаженство!

Я начинаю задремывать. Однако, не тут-то было.

Тома хочет есть. И это притом, что мы перехватили по дороге.
Чайку вскипятить, что ли? Но чай без сахара и печенья-пустой звук. Ничего, завтра поедим, поздновато для кафе, да и устали мы…

Нет, покоя не будет.
«Есть хочу!»-восклицает Тома.
Сон придется отложить.
«Я в номере напротив мужчин видела,-сообщает наблюдательная Тома.-Сумки тащили. Тяжееелые! Не иначе-с едой.»

Мы с Наткой вяло реагируем: «Надо же…»
Тома продолжает: «Я сейчас пойду у них еды попрошу.»
Тома подходит к зеркалу и ахает.
Есть отчего: при застегивании халата обнаруживается отсутствие на пузе двух пуговиц. Перламутровых.
В таком виде в мужской номер не пойдешь.

Тома оценивающе оглядывает нас, и ее взгляд останавливается на Натке.

Натка изящна, миловидна, с громадными детскими глазами в пол-лица. Таких женщин удобно носить на руках и увозить на коне, их хочется спасать от разбойников, вытаскивать из морской пучины, защищать и угощать изысканными блюдами, целуя кончики пальцев.

«Дааа,-тянет Тома.-Натке точно не откажут.»
Решено: за сахаром пойдет Натка.

Тома проводит беглый инструктаж: тихонько стучишь, слабым голосом просишь сахарку и… все.

Натка упирается.
Тома настаивает. Побеждает грубая сила.
Натка сдается.
Тома критически осматривает ее еще раз и провожает до двери.

Натка еле слышно стучит. Дверь широко открывается. В центре комнаты - уставленный снедью стол. Увидев ангелоподобное существо на пороге, к двери устремляются все четверо жильцов.

Натка открывает рот, но говорит Тома, дежурно выставив в коридор лицо, дабы скрыть недостатки своего вечернего туалета: «Ребята! У вас ничего перекусить нету? А то нашей Наточке есть захотелось. Она пока не поест-не уснет. Мы с утра по делам забегались, намерзлись, устали, маковой росинки не видели… Ей и надо-то чуть-чуть, она у нас кушает, как птичка!»

Тома увлекается, живописуя муки голода эфирного создания.
Натка молча слушает весь этот экспромт.

«Да-да, конечно-конечно! Сейчас-сейчас!»-устремляются мужчины к столу, толкая друг друга.

В пакет укладывается часть припасов, добытых в нелегкой борьбе в бесконечных очередях тех лет.
«Вы колбасу едите? Или сосиски? А батон? Может, майонез? Вот конфеты…»
«Она ест все, что не прибито гвоздями, - любезно сообщает Тома. - Ой, мы вас объедим. Как неудобно! Вы уж ее извините!»

Тяжелый пакет подносят к нашей двери, церемонно передают в томины руки на пороге и желают спокойной ночи.
Натка все еще стоит в коридоре.

«Наташа, домой!-гостеприимно приглашает Тома.-Иди кушать. Думаю, тебе для ужина достаточно.»

Мы раскланиваемся с любезными соседями, Натка входит в номер, и Тома бросается к пакету. Через несколько минут стол накрыт. Разнообразие и количество продуктов радуют глаз. Мы ужинаем и смеемся. А потом крепко засыпаем.

Это так неправильно: есть перед сном, но прияяятно!!!!


Сегодня идем на примерку шуб. Портниха, на руке которой вместо часов-утыканная иглами подушечка, выносит наши почтидошитые шубы.
У нас с Томой шубы из коричневого меха, у Натки-из серого. Цвет необычный и потому дефицитный. Он и называется изысканно: то ли "графит", то ли - "мокрый асфальт", а никакой не "серый". Мы бы тоже не отказались от серебристого меха, но шкурок хватает только на худенькую Наталью. Везет же человеку!

Шубы получились вырви-глаз: из шкурок, сшитых «елочкой», на двойном ватине. Почти в пол. Не шубы-мечта. Воротник устанавливается перпендикулярно плечам, и нутриево-ватное сооружение защищает от ветра объект, находящийся внутри,  не хуже деревянного щита.

Здорово!

Конечно, тяжеловата кольчужка, но в борьбе с морозами вес изделия занимает последнее место.
«Почему карманы не сделали?-капризно вопрошает Тома.-Я же просила: с обеих сторон и побольше. Чтобы по паре килограммов картошки поместилось.»
«А у меня хлястика нету,»-поддерживаю я Тамару.

Портниха, замордованная наплывом заказов, тихо удивляется и начинает листать блокнот с заказами: на рисунках ни карманов, ни хлястиков...

Наталья деликатно возражает: «Наташа, Тома, зачем вам карманы и хлястики? Они же будут утяжелять шубы!»
Эх, Наталья, ну что же ты так легко покупаешься?... Наивная! Мы же шутим!

Швейный коллектив реагирует на наши шутки здоровым смехом, тарахтение машин замолкает, и мы еще минут 15 веселим народ.

Легко соглашаемся на первый вариант: без карманов и хлястиков.

В благодарность за доставленное веселье нам обещают дострочить шубы сегодня же.

А начнут заканчивать прямо сейчас.
Неплохо-неплохо…

Тома рассказывает пару анекдотов, швейный коллектив, радуясь перерыву, бурно веселится.

В награду за поднятое настроение нам даруют по золотистому "фирменному" лейблу, которые незамедлительно и пришивают около шубной вешалки фирменным же швом "зиг-заг". Из лейблов следует, что наши с Томой шубы сшиты в Англии, а у миниатюрной Натки, как и положено, во Франции.
Мы раскланиваемся, и в последний момент Тома садится на шпагат. Прямо в одежде и зимних сапогах, изящно приподняв юбку.
Мы уходим, сопровождаемые овациями и приглашениями остаться здесь навсегда.


Следующий день посвящен командировочным делам. Свердловский программист назначает мне встречу возле института "у сапога". И кладет трубку.

Программисты-особый народ.
Они легко видят суть проблемы и решают задачу задолго до того, как ты им ее объяснишь. Ты еще размахиваешь руками, бубнишь о количестве знаков после запятой, путаешься в частностях, сыплешь терминами и уточняешь выходные формы, а они уже смотрят глубоким взглядом на стену позади тебя, потом вдруг поднимаются и задают один единственный вопрос: "К какому числу нужна программа?"
И, если заказчик неопытен или нерасторопен, могут запросто уйти по-английски, шевеля губами невнятные фразы и застегивая пальто не на те пуговицы.
Именно потому программисты не тратят драгоценное время на то, что, по их мнению, очевидно.
Сказал же: "У сапога."

Мне - не очевидно.
Что значит «у сапога»? Может, название кафе? Или сапожная мастерская? Ладно, на месте узнаю.

Я иду к зданию Уральского политехнического института, разглядывая дома по обе стороны улицы. Никакой вычурности. Блеклые, облезшие, давно не ремонтированные фасады.

Город-рабочий. Вернее, работяга. И никаких вам фестонов и балкончиков-оборок. Строгий минимализм.

Вот и институт.

Мимо проносятся девчонки и мальчишки, зажав в руках тубусы и портфели-«дипломаты», жуя на ходу какую-то еду, хохоча и переговариваясь.
Эх, где мои 18 лет!...

Останавливаю группу ребят вопросом о загадочном сапоге. Студенты первым делом смеются. Молодость! Практически любой вопрос у них вызывает смех.

Как не знать-знаем!

"У сапога" значит у сапога Сергея Мироновича Кирова, которому и поставлен памятник у главного корпуса, и имя которого носит институт.

Сергей Миронович в гимнастерке и штанах, заправленных в эти самые сапоги. Незамысловато одевалась партийная элита тех грозных времен. Лицо Кирова улыбчиво и открыто. Один из самых светлых революционных деятелей, мальчик из Уржума, тот, кто был никем, а стал всем. Только ненадолго…


Я получаю дискеты, инструкции и бумаги от подошедшего программиста и направляюсь к гостинице.

Встречаемся с девчонками засветло, заходим в кафе «Театральное», берем там фирменную грибную закуску, нахваленную Томой. По ее легенде в этом кафе служит шеф-поваром настоящий, без подмесу, итальянец, верхом мастерства которого и является блюдо под названием "Грибная". Просто "Грибная".
 
В очаровательном почти серебряном соуснике с ручкой-загогулиной приносят частично обугленное и одновременно вязкое серо-коричневое нечто со вкусом, соответствующим внешнему виду блюда.

Похоже, уехал итальянец ...
Мы грустно выходим из дверей...

Божественный запах свежей пиццы зовет нас в помещение напротив.
Пиццерия!
Пол-часа в очереди, в течение которых Тома рассказывает несколько анекдотов, смешит до колик повариху и всех вокруг, и мы – счастливые обладатели смешанной пиццы, где на листе поджаренного теста выложены все виды имеющихся начинок: сосиски, курица, сыр и грибы.

«Так не делают!»-безуспешно пыталась доказать повариха в ответ на томино предложение сделать сборную пиццу.
Кто победил в этом профессиональном споре?
Ответ у нас на столе!

Следующие в очереди за нами требуют «вон такое же, что у женщин в шубах»
Да-да, мы уже в шубах! Трое! Сверкаем и переливаемся!

Повариха довольно машет Томе рукой: пошло дело!

Отягощенные плотным ужином, мы приходим в номер. Падаем на кровати и засыпаем.

Как всегда-ненадолго…

«Вставай!-Тома трясет меня за плечо.-Слышишь?»
Чего слышать-то?
Из-за стены-тонкий девичий голос: «Не трогай меня! Отпусти! Отпусти!»

Да что же это такое, нету покоя ни в светлый день, ни в темную ночь…

Я не успеваю встать, а Тома уже в коридоре колотит в соседскую дверь, из-за которой и слышен голос.

Тома-завуч техникума в прошлом. Она знает о молодежи все. И никогда не останавливается, если кого-то обижают.
Особенно детей.
Голос за дверью, по всем признакам, принадлежит молодой особе. Дверь приоткрывается, и в коридор высовывается физиономия молодого кавказца. Лицо изрядно исцарапано.

«А ну, освободи девочку!»-командует Тома.
«Это моя женЬшина!-восклицает поцарапанное лицо кавказской национальности.-Я за свою девушку всех убью! Уходи отсюда.»
Юноша пытается закрыть дверь. Но томина нога уже между дверью и косяком.

Я, выросшая на Северном Кавказе, знаю, что бывает дальше.
Срабатывает беззвучное кавказское радио.

Ну, что я говорила?! Рядом, как из-под земли,  обнаруживаются соотечественники лихого юноши.
«Зачем шумишь?»-ласково и вкрадчиво обращается немолодой мужчина к Томе.
«Ничего не случилось. Они сами разберутся,»-пытается он оттеснить Тому от двери.

Их уже около десятка. Дело ощутимо пахнет горюче-смазочными материалами.

Мужчин смущает открытая дверь наших вчерашних благодетелей. Ребята вроде как и в стороне, но стоят в проеме своей двери плечом к плечу, ясно обозначая свою гражданскую позицию.

В абсолютной тишине звучит дрожащий от волнения, но решительный голос Натки: «Я пошла за милицией!»

Связываться с органами гостям с юга неохота.

Тома требует выдачи заложницы.

Наконец, из номера выходит худое, помятое и растрепанное существо лет 16. Существо заплакано. Оно проходит сквозь толпу и садится прямо на пол у окна в коридоре. Пытаемся ее поднять. Девушка дрожит и всхлипывает. Из двери к ней рвется молодой искатель плотских утех.

Толпа кавказцев окружает нас опять. Следуют уговоры пройти в наш номер и познакомиться. И не мешать молодым людям строить отношения.


То, что Тому зовут Тома они уже знают.
Я напряжена и на вопрос о моем имени неожиданно для себя выдаю: «Тома.»
Окружающие слегка удивлены: «Тоже Тома?»
Дальше незабываемая фраза Томы: «Да, мы обе Томы. Сестры-близнецы!»

Интерес к судьбе юноши слабеет. Люди взирают на нас, сестер-близнецов, одна из которых выше другой почти на голову, бела лицом и волосами, а другая - смуглолицая шатенка.

Да ужжжж…. Игра природы!
И еще бОльшая игра разума потрясенных родителей. В каком состоянии нужно быть, чтобы назвать сестер-близнецов одинаковыми именами?! Хотя, с другой стороны, родители имеют право назвать детей, как хотят…

На шум, наконец-то, появляется горничная. Пострадавшую девушку препровождают к выходу, юноша скрывается в комнате с частью соплеменников, а один из кавказцев делает нам предложение уладить все миром и… посетить ресторан.

Тамара краснеет, потом багровеет, и я догадываюсь, что она сейчас ответит, хватаю ее за руку и заталкиваю в номер, на ходу соглашаясь: «В ресторан? Вечером? Непременно!»

За дверью Тома начинает бесноваться, употребляя слова ненормативной лексики, а я ей объясняю, что за вмешательство в жизнь этих людей мы можем запросто поплатиться.

Натка бледнеет. Тома замолкает.

Мы уезжаем завтра на рассвете.

Надо дожить.

И мы начинаем скоренько собираться, стараясь не производить особого шума.

Проходит время, и в дверь стучат: «Томочка маленькаяяяя! Выходи! Мы столик заказали.»
"Это тебя!"-беззвучно, одними губами поясняет мне Тома.
Да уж поняла я, поняла...

Стук продолжается в течение минут 10. Мы молчим, затаившись в живописных позах. Только Натка в изнеможении лежит на кровати.

Шаги удаляются.

Сборы продолжаются стремительно. Мы по случаю прикупили некоторое количество рыбного паштета. Баночек по тридцать. Их «выбросили» в «Гастрономе» неподалеку. Без талонов.
И книги.
Еще кое-какие продукты.
Ну, и шубы.

Ехать в шубах-неслыханная роскошь, а упаковать их-значит испортить. Шили-шили, и – раз: все изомнется. Вид уже будет не тот.

Решаем запихнуть в сумки верхнюю одежду, в которой приехали, а шубы надеть в поездку. Мы будем очень аккуратны. А в самолете снимем их и уложим в багажник наверху.

Стук в дверь: «Томочка маленькая! Томочка большая! Выходите. Мы вас ждем. Все стынет!»

Мы стоим на тех местах, где нас застал стук. Пол больно скрипучий, так что надо терпеть.

Шаги удаляются.

Пытаемся поднять сумки. М-даааа… Как же мы все это потащим?...

Стук в дверь.
Мы застываем.

Человек упорно приглашает сестер-близнецов к столу.
Сестры замирают.
Человек настаивает.
Близнецы не отзываются.
Человек удаляется.

В полной тишине собранные сумки устанавливаются у выхода из номера.

В дверь стучат: «Томочки! Выходите сами, а то дверь выбью!»
Мы вздрагиваем и привычно замираем.
Человек, очевидно, изрядно выпил, он оскорблен и требует сатисфакции.

Дверь под его ударами дрожит.
Тома выглядит неважно.
Натка лежит на кровати, белая как простыня.
Как выгляжу я-мне неизвестно.
Скудность интерьера полностью соответствует цене койко-места нашего номера. Потому-никакой роскоши в виде зеркал.

Побуянив, ухажер уходит.
Мы с Томой, не сговариваясь, двигаем к двери шкаф. Он скрипит и качается. Слабая защита! Но хоть что-то…

Еще несколько заходов настойчивого кавказца, и мы засыпаем. В целях конспирации будильник заводить нельзя. И тут выясняется, что Натка может программировать собственное просыпание.

Мы заводим ее на пять утра.
С точностью до минуты она нас будит. Легко и почти беззвучно отодвинув шкаф от двери, мы на цыпочках  крадемся в умывальную комнату, приводим себя в порядок, и, надев новые шубы, не чуя от страха ног, несемся из «Большого Урала» в сторону трамвайной остановки. Снег неубран, и мы тащим сумки по нему, как санки. Вот и трамвай. А там и до аэропорта-рукой подать.
Пронесло!

Через несколько часов мы выходим из здания аэропорта Нижневартовска.

Три женщины в блестящих на солнце великолепных шубах… Многие дамы оглядываются нам вслед. Некоторые столбенеют. Завидуют!


За нами должны прислать «Жигули» синего цвета.

Девчонки отправляются за багажом, оставив у моих ног легкие сумки. Оглядываюсь вокруг в поисках машины: вон же они, «Жигули»… Синие… За рулем мужчина. Открываю дверцу автомобиля.

Юра спит, высоко подняв воротник. Ну, и ладно! Пусть поспит пока. Сама разберусь.

Я укладываю на заднее сиденье сумки и усаживаюсь впереди, аккуратно расправляя шубу.

Все!

Сейчас девчонки подойдут и поедем. Закрываю глаза. Устала. Спали плохо, перенервничали, встали рано, сумки тяжелые…

Дверь машины открывается. Незнакомая женщина. Наверное, спросить чего-то хочет…
И она спрашивает: «А Вы что здесь делаете?»
Сил на оригинальный и остроумный ответ нету.

Юра просыпается. Вовремя. Вот он пусть и отвечает!
Юра опускает воротник.

Нет, не Юра! Рядом со мною - незнакомый мужчина.

Что за люди? А Юрик где?

"Что Вы здесь делаете?-не унимается женщина.-Вы кто?!"
Отвечать долго, формулировать тяжело и неохота.

Потому просто выхожу из автомобиля.

"Это кто?-женщина переадресовывает не отличающиеся разнообразием вопросы Неюре.-Что она здесь делала?"

Неподалеку вижу Тому, машущую мне рукой. Рядом с нею - Натка.
И Юра.
И синие «Жигули»….
Надо же было хоть на номер посмотреть!

«И вот так она всегда!-восклицает Тома, указывая на меня. - Не успели глазом моргнуть, она мужика к себе привязала в самолете. На минуту оставили - уже в чужую машину села. И ведь уехала бы! Уроки у вас, мадам, брать надо!»

Мы смеемся, пара владельцев других синих «Жигулей» недоуменно и настороженно смотрит на нас, быстренько уезжает, а мы грузимся в машину, стараясь не измять обнову.

«Жигули» трогаются, и Тома задумчиво спрашивает в пространство: «Интересно, а в какой ресторан они бы нас повели? Если в кафе «Театральное»-то и жалеть не о чем. "Грибная" там ни к черту!…»

И мы дружно хохочем.

В багажнике погрюкивают банки с паштетом.
На моей голове-свежий свердловский перманент, на томиной-отличная стрижка, у Натальи-купленная в столичноуральском киоске книга "Проклятый изумруд" Дональда Эдвина Уэстлейка, где обложка прикреплена к содержимому задом-наперед и повествование начинается вверх ногами с указания тиража и наименования типографии.

Отличная книга, я вам скажу. Мы прочли ее за один вечер, хохоча так, что крепкие стены "Большого Урала" трепетали, а эхо демонически гремело под высоким сумрачным потолком.... 

Так что удалась поездка, чего там…

Удалась!