Житие Иосифа самого энергичного из большого города

                Житие Иосифа.
    Самого энергичного из большого города Киева.

  Вот я опять сел за письменный стол после длинного рабочего дня. Как-никак, шестьдесят три. Что вы мне говорите, что в прошлый раз мне было шестьдесят пять? Что я, не помню своего года рождения? Я все помню. Просто в Израиле у меня год идет за два, как на крайнем Севере. Поэтому мне позволительно прибавить себе чуть-чуть лет.
Мне уже давно пора на пенсию. На досрочную пенсию. А меня на заводе не увольняют. Говорят – работай. Что ты будешь делать дома? Я буду отдыхать, смотреть телевизор, копаться в саду и писать мемуары.
Эх, видела бы меня моя мама из Иванкова.
Какой я энергичный – ее сын Иосиф. Энергичней меня, наверное, в Израиле больше никого нет. Есть у меня еще брат Давид, но он сонный, флегматичный, – остался в Киеве. Никуда ехать не захотел. Сказал: я умру тут, где и родился. Это же надо было мне такую длинную дорогу проделать – из деревни Иванкова, этого местечка, чтоб осесть пожить в хорошем городе Киеве. Где есть и теплый туалет, и горячая вода. Оставить такую шикарную трехкомнатную квартиру на Оболони с двумя застекленными для зимы балконами, приусадебный участок шесть соток, полученный от автопарка и машину – еще крепкий «Запорожец».
Приехал я в Израиль поздно, когда мне было сорок три. Никому из работодателей не нужен, а у меня незаконченное высшее образование. И гпту, ну, и техникум с красным дипломом, автодорожный.
Куда мы летим, я еще понял в самолете «Боинг», который взял нас с аэропорта Борисполь. Кормили нас на убой. Я тогда соседям и сказал: хорошо кормят, как баранов, которых везут на бойню. Но дороги обратно у меня не было. Самолет уже взлетел. Посередине же не выйдешь. И вот так я оказался в Израиле. Хотя я думаю, что Америка или Германия, ну, на крайний случай, Канада лучше бы мне подошла.
Ну, что я могу сказать про Израиль. Это очень бедная страна на этом Ближнем Востоке. Живя на Украине, я думал, что Израиль – это тропический рай. Пальмы растут, кругом апельсины, мандарины и бананы. И меня – специалиста, который умеет крутить гайки и водить машины, точить на токарном станке – ждут с распростертыми объятиями... У которого высшее незаконченное образование – умею читать чертежи. Я думал, они рады будут мне. Дадут хорошую работу, а не уборку-никайон. Но когда я приехал, я увидел эту грязь на улицах... Эти безархитектурные пристройки. Как тут люди одеваются – без вкуса, полураздетые. По дороге на автобусной остановке стоят и чухают себя во всех местах и в жопе, простите меня за выражение. При этом ни капли не стесняясь. Женщины тут, израильтянки, – такие, как будто их вытащили из стиральной машины и забыли просушить. С хрипатыми прокуренными голосами, и любят они пить кофе, стоя на улице у своих магазинов. И вот так, скрестив ноги, стоят они, облокотившись на стенку, курят, как наркоманы, глубокими затяжками, в другой руке у всех чашка с кофе. Это обычно нескафе, разбавленное молоком. И очень любят, чтоб арабчики своими грязными ручками, которые не моют они с рождения, прибежали и приготовили для этих израильтянок этот кофе. И приносят арабчики грязными ручками этим израильтянкам этот кофе. И вместе они балдеют, называя друг друга «мотек», что значит сладкий, и «хамуди», что значит приятный. Вот такой у них тут симбиоз – совместное существование. Никакого конфликта, а израильско-арабская дружба на почве кофе и секса.
И вот эти израильтяне... Ты понимаешь, ходят на босу ногу в тапочках по улицам и этим пальцем, что ковырялся в жопе, он продолжает ковыряться в носу. И все тебе говорит быстро, нагло, с таким самомнением. Пытаются тебя чему-нибудь научить. А сами таблицу умножения не знают. У них мозги с детства расплавленные под ярким солнцем. И все время спрашивают тебя на иврите: «Охель тов в Израиле?». Что значит в Израиле хорошая еда. Как будто я приехал голодный. Или они вечно что-то едят. Тут в Израиле национальный спорт – что-то вечно жевать еду во рту. Я приехал из такой страны, где мы ракеты в космос запускали. И у меня квартира была – три комнаты с двумя застекленными балконами для зимы. Я там зимой на них мешки с картошкой держал. Я понял: это не те евреи. Евреи Украины исчезли, как вид, и занесены в Красную книгу.
А это какие-то арабы, переодетые в евреев или притворяющиеся евреями. Вот что значит современный Израиль.
Когда я учился в ульпане, я познакомился с людьми из столиц. С интеллигентными полуинтеллигентными и не очень. Мне всегда не хватало информации. Мне хотелось ее черпать. Ну, а что мне черпать с этих израильтян? Посмотрев на нас, русских, они нас невзлюбили с первого взгляда. Есть любовь с первого взгляда, а это была ненанивисть. Невзлюбили нас – ученых, инженеров, спортсменов, музыкантов. До этого они были тут самые умные. Ну, мы приехали и показали, что то, что они вдесятером сделать не могут, сделает один русский работает за десятерых. И они полюбили эфиопчиков. Которых привезли в Израиль вместе с нами в начале девяностых годов и обозвали их евреями. А они сами не знают кто они. Эти эфиопчики. Там он пас скот в деревне, а тут на него одели кипу – религиозную шапочку. Повели его под черные руки в бейт-кнессет, что значит – в синагогу. Научили его чего былымкать на иврите. И он, как попугай, былымкает, и сам не знает, что он там говорит. И всё. А что с ним дальше делать, израильтяне не знали. Их же надо учить переходу из первобытного строя в цивилизованное общество. Обучать. А израильтяне только делать умеют: показывать умное лицо и производить впечатление. На нас, русских, они же ничего произвести не могут. Поэтому они нас так невзлюбили.
А те, кто приехали раньше нас в Израиль из моей русской алии-эмиграции, на два года, на три, мне так  ехидно улыбались. Такая подлая ухмылачка была на их лицах.
 Чтоб ты тут, в Израиле, был шофером автобусной компании Эгед? Да никогда. Вот на уборку, на никайоны не хватает людей.
А что мне с этих никайонов-уборок, там перспективы никакой нет.
И вот я устроился на хлебный завод в Израиле. Один из крупнейших хлебных заводов на всем Ближнем Востоке, включая Иерусалим. Я видел на Украине механизированные хлебозаводы.
А что я видел на этом крупнейшем хлебозаводе в Израиле.
Тяжелые вагонетки, металлический горбатый скользящий пол. И печи горячие дымили. И дым выходил наружу, и одни арабы там работали. И мы, русские, приехали сменить арабов на их рабочих местах. И зачем мы ехали? А Сохнут в Украине и в Москве раздавал разноцветные глянцевые картинки Израиля. Ну, посмотришь на картинку – не страна, а сказка. В общем, заманивали они нас сюда, как баранов на убой.
И арабы, вы уж меня извините, все время чухали яйца и жопу, и этими руками лепили хлеб. И ходили во всех своих грязных лохмотьях.
И вот приехали мы, русские. И нас жизнь заставила пойти на эту работу. И там на входе в цех была такая железная труба. И мы от безысходности приходили туда, садились на эту трубу и ждали, пока придет Моше Джинджи, мастер на этом заводе такой, носатый, кирпатый, похожий на чудовище, только что слезший с пальмы. Ходил, как гамбургский петух. И тыкая пальчиком, выбирал этих несчастных людей на работу. Тыкая: ты, ты, ты.
После этого он подымал ручки, делал ими такой крест руками и говорил:
– Зеу, финиш. (Нет работы.) Махар авода. (завтра работа будет.)
И я очень понимал, сочувствовал этим людям, что они уходят ни с чем. А те, кто оставались, – те чувствовали себя счастливчиками.
Вместе с этим Моше на этой смене рабочим процессом командовал хитрый арабчик Халиль. При нем все русские должны были работать только на тяжелейших участках. На иврите это называлось «авода кавед».
И если араб где перетруждался, на его место быстро посылали русского.
На другой смене мастером был такой еврейчик Эли.
Этот был лысый, маленький, пузатенький, с маленькими глазками, как у свиньи. Это из тех евреев, которые свиней не любят и боятся. Но сам он был точная копия свиньи. И русских он вообще не любил. Евреев из России. Не любил. Такой брезгливый – чтоб его не касались, чтоб на расстоянии с ним говорили. Чтоб бациллы к нему не переносились.
Поганющий был завод, хоть многим и дал шанс на хлеб и заработную плату. Я очень был рад, что нашел себе место на заводе, делающем пуговицы, и ушел оттуда.

Армия

Вот смотрю я на израильских солдат в зеленой форме с автоматами на плечах. Солдатики в пыльной форме, уставшие, возвращаются по пятницам домой. Тащат на себе большие тяжелые сумки с вещами, чтоб родители им их белье постирали. Есть, правда, и пузатые увальни откормленные, – ну, это больше работники складов, и кухонь и штабов – протекционисты. А боевому солдату нагуливать животик некогда. То у него марш-бросок по пустыне, а то дежурство по восемь часов в день. У солдаток этот автомат болтается и на шее и на жопе. Простите меня за выражение. Но это так, между нами. Несут они на себе толстые здоровые сумки. Молодцы эти ребята. Эти наши дети, должен я вам сказать, все-таки служат, защищают Израиль, а значит, и нас. А вот посмотрите на этих пейсатеньких досиков, бегающих в Иерусалиме в квартале Меа шеарим. Они все время бегают, все время суетятся. А куда они бегут, спросите вы их. А я вам скажу: от совести они бегут, книгой Торы как зонтиком прикрываются, чтоб скрыть от всех свое моральное и физическое уродство. Это разве евреи? Вот на Украине были евреи: кило картошки, кило сала – и можно на улицу выходить душить погром, крепкими рабочими руками давить.
А эти ортодоксы ходят скрюченные, озираются по сторонам, как шакалы.
Они же не работают, в армии не служат. Ночью шастают по Иерусалиму, как тараканы по кухне. Потому что днем они выспались, а силы девать некуда. Нет, не те это евреи. Вон у нас в Союзе евреи были и с местечка, и из города – богатыри. Умные, грамотные, работящие.
А эти какие то недоделанные. И вот хочу поделиться своей историей, как я служил в армии в Союзе.
В армии меня как еврея послали в самую глушь. В глубину казахских степей, почти как декабриста.
Служил я 200 километров вглубь Казахстана, в общем, дальше еврея могли послать только в Израиль. Только кумыс и верблюды вокруг. И под этой пустыней были шахты, которые мы для ракет строили.
Будучи солдатом послушным и дисциплинированным, спустился я вместе с ротой в шахты для баллистических ракет. Целый подземный комплекс мы рыли. И однажды рыли мы эти ходы и  там внутри комбайн начал буксовать: не роет. Ну, мы, солдаты, выгребаем землю из гусениц этого комбайна, чтоб он дальше ехал. Бросаем на ленту транспортера. И вдруг тухнет свет. Оказалось, порода обвалилась и перебила кабель. И стоим мы в темноте, ужас, пыль... Страх окутал нас, таких молодых придурков, ушедших в советскую армию, как я. И что остается делать? Кричать.
Начал кричать – пыль залазит в горло. Задыхаюсь и кашляю.
Мне говорят: не делай панику, Иосиф, спокойно. Ну, там, наверху, поняли, что у нас обвал. Кабель задергался. Как говорится, есть надежда. Еще поэт пел: «...коридоры кончаются стенкой, а тоннели выводят на свет». Но кто тогда знал Высоцкого! Я еще молодой был, зеленый, затурканный. Главное только, чтоб хватило воздуха, пока они сверху подойдут. Начали делать перекличку. Что с кем случилось. У кого-то спина болит, у кого-то рука. Я к стене прижат плотно, продохнуть не могу. Дышу, как камбала, левой ноздрей. И тут начался у нас час, как в ленинской комнате.
Каждый начал про себя рассказывать истории, чтоб время занять. Кислорода, конечно, не хватает. Пыль стояла ужасная. Но там было, конечно, не до историй. Какие тут истории, я наверх хочу, к солнцу. А до этого я был дежурным по кухне целую неделю. Не хотел я быть на кухне, лучше у знамени дежурить, там и поспать можно, на самом главном посту. Но про кухню я в следующий раз расскажу. Тут я увидел огонек – луч от фонаря. Я понял: нас разгребают, потому что луч проник в темноту. А пыль стоит вековая, слоенная пыль. Нас раскопали, подняли наверх. Начали мы мыться в душевых, пришли в себя, смеялись – мы молодые, еще не женатые. Жены потом нам жизнь подпортят. А мне тут и говорят: чего у тебя, Иосиф, волос серебрится. Плохо вымыл, что ли? А я посмотрел на себя в зеркало, а у меня волос чуть поседел. Вот так советская армия, ракетные войска довели меня до седых волос.
 А с кухней вот какая история была.
 Прошел я в городе Горьком учебку. А был это год 1970, как раз после подавления чехословацкого мятежа. А я помню, вышел на гражданку и так всем и говорил: я участник ликвидации чехословацкого мятежа. И после учебки в городе Горьком отправили меня вглубь Казахстанских степей, ну, почти как ссыльного декабриста, и прямо в шахты для ракет.
Ну, а жизнь в армии советской – все по расписанию, рота ходит в караул, как в той песне поется, «пуговицы в ряд».
Отделение посылают на кухню. Ну, и меня послали быть дежурным по кухне на роту. Как сейчас помню, был летний такой, приятный теплый день. Армия меня уже достала, мне домой хотелось, в Иванков, поспать на печи. И вот вся армейская часть пропахла жареной рыбой, привезенной из озера Балхаш. Рыба была вкусная, жареная, пахло, смачно как картошка с укропом. А может, и другими приправами. Но очень вкусно. И вот когда в больших чанах жарилась рыба, и солдаты мечтали вкусно поужинать, повар-узбек, мешая рыбу в здоровой кастрюле, палкой задел лампочку, и та разбилась и вся упала в чан.
Что делать. А я же солдат добросовестный, ответственный и дисциплинированный. Мой же лозунг цитировала вся наша часть и он даже висела в боевом листке.
А лозунг был такой:
«Все, что создано народом, должно быть надежно защищено».
Я с этим лозунгом по воинским частям разъезжал и лекции читал.
Я пошел докладывать о происшествии офицеру, дежурившему по кухне.
– Какие ваши действия, –  говорю ему, – товарищ офицер? Будем искать разбитую лампочку в котле или...
Он мне говорит:
– Никаких «или», Йосип, ужин аннулировать, готовить все заново.
А до ужина оставалось тридцать минут.
Пришел старшина, открыл склад, достали оттуда мешки с вермишелью, засыпали в котлы, залили водой, начали варить. В это время другие повара режут селедку. Селедка с вермишелью – ужин советского солдата. И тут из котлов всплыли тушки животных. Я присмотрелся, а это мыши-полевки. Я, как добросовестный сержант, исполнительный. На мне кухня на 1200 человек, не считая еще разных командированных. Иду докладывать дежурному офицеру по кухне. А сам думаю когда эта армия уже кончится. я домой хочу, на Украину.
 Докладываю:
– Товарищ офицер. Такой хороший летний день, соловьи поют в казахских степях. А тут в мешках с вермишелью мыши нашлись. Какие ваши будут действия?
 – Мои действия, сержант Йосип, будут: аннулировать ужин и начать готовить все заново, – четко отчеканил офицер.
Теперь уже сам офицер открыл ключом продуктовый склад, достал мешки с вермишелью, внимательно их осмотрел. И повара принялись заново варить ужин.
Ну, слава богу, на этот раз с котлов ничего не всплыло. Хотя ужин был задержан на час. Получил я благодарность от командования – дали мне увольнительную в город Приозерск.
Ну, и я, как в той песне поется, и в кино сходил, и на карусели покатался. И в столовой пообедал, запив первое и второе компотом. Ну, и поехал обратно в часть. Потому что надо было в шесть часов быть в части. А мне еще до части надо было три километра идти от автобусной остановки.

Как я хотел стать русским по паспорту.
 
Приехал я из армии в Иванков. Денег я скопил сумму приличную триста рублей, по тем дням – сумму немаленькую, и всю ее матери в Иванков перечислил. Чтоб деньги не пропали, чтоб их не украли.
 Приехал я домой, иду в сберкассу – а там моих денег нет.
– Мамо, – спрашиваю я свою мать Розу. – Мамо, где гроши?
– Яки гроши?
– Мои гроши, которые я с армии прислал.
– А я така была хвора, Йоселе, я все эти гроши себе на лечение потратила. На лекарей.
– Что, все триста рублей?
– Да, Йоселе до последней копейки.
Делать было нечего, пришлось мне взять старый чемоданчик, приехать в Киев, устроиться на первый авторемонтный завод и работать. Дали мне общежитие.
Но мечта у меня была – стать по паспорту русским и записаться в компартию. Стать коммунистом. Для коммунистов разные скидки и льготы были. Быстрое продвижение по служебной лестнице, санатории там разные.
Вот был у меня друг Песоченко, еврей, а жена у него была армянка. Поехали они к родственникам жены в Армению.
И ему сказали: «Потеряй паспорт, и мы тебе твою национальность переделаем. За бесплатно мы тебе новый сделаем, а за десять рублей – напишем, что ты русский».
Приехал Песоченко на завод и хвастается своим паспортом. Говорит мне: «Иосиф, включи еврейские мозги».
Другой у меня был друг, Сагалович, он нашел концы в этом паспортном отделе. Учился он параллельно на ювелира, потому что давно мечтал эмигрировать в Америку. И думал, что как ювелир в Америке всегда найдет работу и будет ближе к золоту. И вот принес он паспортистке бижутерию из пластика и еще разные украшения, и она ему новый паспорт сделала, а в нем написано, что Сигалович он – узбек. Потом, когда в Америку уезжал, опять паспорт переделал на еврея. И тоже ко мне с новым паспортом пришел хвастаться: «Смотри, я узбеком стал по дедушке жены».
А меня зависть берет: как это я не могу найти людей в этом паспортном отделе?
И Сигалович мне говорит – включи, Иосиф, еврейские мозги.
 А соседом по комнате у меня был Вова Шпак. Я его Скворцовым дразнил. Скворец по-украински – это Шпак.
Шпак мне и говорит:
– Есть у меня знакомая паспортистка в Подольском районе. Она готова тебе за 200 рублей сделать новый паспорт с национальностью русский.
Он познакомил меня с этой паспортисткой.
И она меня спрашивает:
– А кем вы, Иосиф, хотите стать?
– Что значит «стать»? По паспорту хочу русским. В партию вступить, льготы разные получить.
– Будешь русским как Иосиф Кобзон. Сделаю тебе паспорт с новой национальностью – запоешь.
Ну, а я рад.
А в Израиле я тут вижу – половина себе документы под евреев переделала. У того бабушка еврейка, у того папа или мама, а у этого еврей – дедушка-детдомовец. Это сейчас мода искать евреев в роду, чтоб в Израиль приехать, или в Германию. А тогда в СССР мода была другая – надо было скрывать свое еврейство. Тогда и продвинуться по профсоюзной линии было намного легче. А чего, я гайки крутить не хотел, я хотел в чистом костюме на работу приходить.
Вот Шпак мне и разработал план: «Старый паспорт прячешь на дно чемодана. Идешь в администрацию завода и просишь талон на покупку одежды в Центральном универмаге. Там у тебя как будто паспорт крадут. Идешь в милицию и пишешь заявление о том, что паспорт украли. Все. И после этого – прямиком к знакомой паспортистке».
Так мы все и сделали.
Иду я на работу с песней, ну, думаю, сейчас стану русским, в компартию вступлю, пойду по профсоюзной линии, с завода уйду в депутаты.
Прихожу к ней с улыбкой на губах, открываю паспорт – а там написано  – у меня аж дыхание сперло:
Иосиф, национальность – еврей.
У меня в глазах потемнело. Я двести рублей заплатил. Хорошая месячная зарплата рабочего. Ради чего? Чтоб получить новый паспорт с той же национальностью? Так для чего я старый терял? Ну, он у меня на дне чемодана лежит. Чтоб заплатить двести рублей и заново получить паспорт, где написано еврей?
– Ты понимаешь, – шепчет она мне в коридоре. – Я вечером сидела, готовила паспорта. А тут, откуда ни возьмись, комиссия с начальником. А начальник – махровый антисемит, евреев на дух не переносит. «Что же это ты, Наташа, так поздно сидишь, так долго работаешь? Вот, товарищи, это наш один из лучших работников, висит на доске почета».
И начальник берет из всех паспортов мой паспорт. На мое еврейское счастье.
«А вот этот кто – Иосиф? А чего национальность не вписана? Так что у него за национальность? Да что тут гадать, и так видно по фотографии, кто он. Пиши, Наташа, – еврей. Все. И иди домой. К жениху, к семье».
 Вот она мне это рассказала. А Шпак говорит: «Давай, Иосиф, второй раз попробуем – готовь двести рублей и заявление в милицию о пропаже паспорта».
– Я шо, дурной? Ты шо думаешь, что в милиции дураки сидят – я два месяца подряд паспорт буду терять в одном и том же месте в Цуме?
Махнул я рукой на это дело. Понял – в СССР мне русским не стать. Но русским я стал в Израиле. В этой стране, где бегают арабы, притворяющиеся евреями. Меня так и называют – русский. Правда, компартии уже нет. Но можно было в религию пойти. Но, как сказал Ленин, религия – это опиум для народа.
 
Сватовство.
Этот тяжелый путь, когда я попал в большой город на Украине – в столицу Киев, я прошел сам. Мучительно долго и очень тяжело.
Я был такой затурканный, такой замученный. Меня направили после ГПТУ на первый авторемонтный завод. И я там жил в хорошей комнате в общежитии, с ребятами-студентами, не алкоголиками. И у меня от них сразу появилась тяга к учебе. Не ходить на танцы, не пить водку, а учиться. Ну, и пришел раз меня проведать отец в общежитие. А там целая стоит вереница бутылок. А бутылки были не мои, а от водки, и соседские. Соседи пили а мы учились или спали.
Отец мой приходит к матери и говорит: «Наш Йоська – он же так сопьется, он спит в окружении пустых бутылок и алкоголиков. Ему надо срочно жениться, чтоб у него была семья и обязанности». А я жениться не хотел. Я был флегматичный – учился, работал и, конечно, спал.
Моего отца как инвалида войны часто с местечка посылали добывать пиво для рабочих. А он как инвалид войны и как еврей старался на пивзавод проходить без очереди. И на этом пивзаводе директором работал тоже еврей. Мой отец привозил с колхоза кусок мяса, овощи и давал подарок директору пивзавода. И директор сверх нормы грузил еще пару ящиков с пивом. И после Иванков весь гудел. И Лева, мой отец, был на высоте. Все украинцы пили пиво, и Лева за это в Иванкове был уважаемый человек. И все они говорили: «Если бы не Лева, мы бы это пиво не пили. И Леву не обижайте, – кричали селяне. – Это еврей из евреев. Он нам пиво привозит».
В общем, отец мой, Лева, вечная ему память, был уважаемый человек среди гоев и алкоголиков.
И как-то раз сказал он директору пивзавода, что есть у него один из сыновей непутевых, то есть я. И Лева думает, как бы меня поскорее женить. Чтоб я не спился в общаге. А я и не пил, это не мои бутылки стояли.
– Ой, а шо же вы раньше не сказали – взмахнул руками директор пивзавода. – У меня как раз есть такая девочка – моя дочка. Она сейчас учится в институте.
Ну, дед Лева, мой отец, заколебал меня. Позвонил я этой девочке, дочке директора пивзавода.
Позвонил ей и говорю: «Вот мне дали на бумажке ваш номер телефона, и я собираюсь с вами познакомиться».
Она говорит: «Очень приятно. А что вы из себя представляете?»
Я ее не спрашиваю, что она из себя представляет. А меня она спрашивает.
Ну, я ей отвечаю: «Нормальный заводской парень».
– Ну, так этого мне мало. Вы подробней объясните, какой у вас рост.
А я же пришел с армии. Так бы я не знал. Ну, в армии нас измеряли, и я ей говорю:
– Метр и восемьдесят два сантиметра.
– Это хорошо, – говорит она.
– Что хорошего? – говорю ей. – Вы будете мной канализации чистить?
– А в чем вы будете одеты? – спрашивает она.
Я ей говорю:
– У меня будет черная кроликовая шапка, демисезонное серое пальто и коричневые ботинки.
– А почему на вас будут коричневые ботинки?
А я ей говорю:
– Потому что в Иванкове по цвету завезли только коричневые ботинки. А мой отец – инвалид войны, он мне их вне очереди и купил. А других ботинок – ни черных, ни серых – в Иванков не завезли.
– Ну, хорошо, по таким приметам я вас быстро узнаю.
– А как же я вас узнаю? – спросил ее я.
– Я буду в цигейковой шубе и белом платке.
Ну, я ей говорю:
– Ориентир хороший.
И договорились встретиться с ней на Крещатике у витрины ресторана.
Стою, как истукан, замерз, без цветов.
Ну, и меня и познакомили. До сих пор когда это вспоминаю у меня давление подымается и темнеет в глазах.
От ужаса я многих вещей уже не помню. Приходит такая женщина- гренадер. Черные зимние сапоги на высоких каблуках. Ну, я ее пристально рассмотреть не могу. Темно, зима – было семь часов вечера.
Ну, я вышел к ней на встречу. Говорю: «Давайте пойдем в кинотеатр Украина на Карла Маркса».
Ну, взяла она меня под руку, мы идем, а она хромает.
В вестибюле кинотеатра был яркий свет.
Вэй-вэй, наконец-то я рассмотрел, кого мне знакомят. Гренадер, и очень толстая. Но, правда, эрудированная. Меня о музыке спрашивала, об ансамблях. А я понятия о них никакого не имею. Но я там начал рассуждать с умным видом. Ну, сходили мы с ней в кино. И после кино в темноте я потерялся от нее в толпе и быстро сиганул в общагу. И там я и закрылся.
Приезжаю я в Иванков к родителям.
– Ну как девочка? – они спрашивают.
– Вы меня с кем знакомите, вы шо – дураки? Шо «как» – и кривая, и полная, и косоглазая. Может, еще что то было – в темноте я не разглядел. Бежал в панике в общежитие. Все, больше меня не знакомить. Знакомиться должен я сам. Я нормальный парень, только после армии чуть затуркался.
 
НЛО
Перед тем как увидеть НЛО, ходили по нашему дому на Украине агитаторы.
Постучали в дверь, я им открыл.
Спрашивают:
– Вы знаете, что есть жизнь после смерти?
Ну, я им говорю:
– Нет. Откуда мне знать.
А теща у меня – поганая-поганющая, лежит, как партизан, ухом кверху, и все слушает, и кричит из соседней комнаты со своего дивана:
– Закрой двери, не пускай в квартиру разных аферистов.
А до этого с нашего автопарка пропал водитель Сережа-армянин. Поехали они с напарниками в Прибалтику получать «Рафики» для автопарка. Пока он оформлял эти документы на машины, хохлы быстренько оформились, посидали в свои автобусы, и дали по газам и уехали. А он еще и язык русский плохо знал. Пока разобрался –  выезжает с завода – темно, страна незнакомая, город незнакомый, лес неизведанный. Едет по дороге ночью.
Темно, туман – и белый свет на дороге. Яркий белый свет, и машину по воздуху подымает куда-то вверх... В большой инопланетный корабль над прибалтийским лесом...
А внутри – серые малые человечки вокруг этого Сережи бегают, замеры делают. Ну, Сергей им телепатически говорит: «Я домой хочу, отпустите». Они же ему телепатически отвечают: «Отпустим, опыты только проведем».
А Сергей пропал, целый месяц его нет. Послали телеграмму в Армению, приехал из Армении его отец, такой представительный армянин. «Как же так, – он говорит директору и администрации автопарка, – почему его не подождали?» Ну, а хохлы – то да се, только руками разводят.
Через месяц приезжает в наш автопарк этот Сережа. На машине. Машина новенькая, без единой царапины, а на спидометре километраж – двести километров.
Его сразу: «Где ты был, ты в розыске!» Милиция приехала.
А он всем и рассказывает, что был у инопланетян на борту тарелки. Летал с ними, видел Америку, Африку сверху.
Просил их, чтоб они его домой отпустили.
Ну, весь автопарк смеется, никто ему не верит.
Начали к нему разные экстрасенсы ходить и спрашивать.
И пришел один такой дедушка в затасканном пиджаке. Говорили, что он профессор по НЛО.
Послушал он Сережу и написал свою докладную:
«Парня больше не трогать – он говорит правду».
А на спидометре машины километраж – только 200 километров.
 Вот сидим мы ночью в автопарке со сменщиком моим Вовиком. А над нами вдруг загорелась яркая звезда, как поет Цой, похожая на солнце. Вся наша ночная смена смотрела на эту звезду. Диаметром с теннисный шар, расположена была она на северо-западе. Помню точно. Сверяли по компасу.
И даже мастер наш затурканный, Коренблит, вышел на нее посмотреть, задумчиво так на нее взглянул сквозь стекляшки своих очков, почухал в жопе и скрылся у себя в кабинете. Он уже, наверное, тогда подумывал, как в Америку уехать...
Ну, посмотрели мы, и разошлись. Работать же кому-то надо.
Но перед тем как мы пошли работать, подумали: «Наверное, Сережины инопланетяне приехали посмотреть на него. Как говорят, навестить». Посмеялись мы и разошлись.
На следующий день в газетах было написано, что астрономы Киева видели НЛО, и еще свидетелями была вся наша ночная смена автопарка Оболони.
А через неделю приходит к нам на работу журналистка.
И всем задает вопрос:
– Видели ли вы НЛО?
А я даже не знаю, как оно называется. Говорю – видел яркую такую большую звезду. Ну, тут еще один водитель подошел и сказал, что видел, и другой.
– Ну и что вы ощущали, расскажите? – спрашивает журналистка.
А ничего мы не ощущали – смотрели на небо и видели яркую звезду. Обрисовывали ее целым автопарком. Ходили и водили журналистку по всему периметру нашей территории. Даже под автобусы залазили и показывали, кто и из каких углов ее видел.
Вообщем, похожа была звезда на блин, чем-то издалека напоминающий солнце.
– А конкретней? – спросила она.
Конкретней нам некогда было ее разглядывать, работать надо было.
Обещала журналистка статью в газете. Но я так эту статью и не увидел. Уехал в Израиль. На историческую родину.
А на доисторической, на Украине, им уже было не до НЛО. Украина стала самостийной, вместо денег появились купоны – такие бумажки, в переходе метро ими торговали. Челноки начали ездить в Турцию и Польшу. А мне в Израиле было не до НЛО – абсорбция. Что значит – выживать мне надо было в Израиле. Выстоять, не упасть и выжить...
 
                Конец.