Чудеса в решете. - 13. Русская изба

Выезжать в пятницу из города – немыслимая храбрость. В пробках можно провести часа четыре. Дорога на север летом проблемная, лишь на небольших участках дороги можно ехать с нормальной скоростью.
До города Череповец восемь часов езды. В этом городе–призраке ранним утром, даже подмигивающие светофоры кажутся фантастически одинокими. Уставший город спит, также маловероятно его пробуждение. То ли жители ленивые, то ли, чрезмерно работающие. Широкоформатные проезды в ночные часы не используются законопослушной, но вечно тренирующейся молодёжью. Можно поверить в химеру, что и молодёжи в городе нет.
Горничная – дама средних лет, исполнив свои обязанности, исчезла. Осталось ощущение, что перемещаясь  по частной гостинице, надо бояться собственного голоса и телодвижений. Отдохнув в абсолютной тишине, словно заразившись ею, бесшумно собрались, бесшумно гостиницу покинули. Город в полуденные часы мало отличался от города в утренние часы – на выезде всё тот же одинокий полицейский. Прощаясь с городом–миражом, представляется картина беспрепятственного завоевания планеты Земля инопланетянами, легче всего начинать именно с этого города. Череповец – либо вдовец, либо холостяк - неблагополучный застенчивый мужик.
Дороги в Вологодской области гораздо лучше. Можно роскошно, с величайшим восторгом, проехать по автобану, не веря, что ты на Российском Севере. Автомобильная дорога к Архангельску намного хуже: бесконечная тряска, зигзагообразные просеки, большие участки дороги с ремонтными работами.
Через семь часов езды попадаешь в северную глубинку. В деревне ещё тише, чем в городе–призраке. Закрадывается мысль, что это место проклято. Добротные русские избы – немые свидетели чьей–то несправедливой воли, словно одичалые собаки, настороженно следят  за каждым гостем.
При виде запустения Эльвира недовольно вскрикнула, обращаясь к зятю:
– Зачем сюда нас  привез?
Зять не растерялся.
– Меня именно здесь вылечили в детстве.
Эльвира продолжала выговаривать:
– Вы, что, считаете меня больной? Как в таком диком месте вообще можно находиться?
– Что Вы хотите, мама? В доме уже десять лет никто не живет, но соседи-то наезжают.
Дочь возмущение поддержала:
– Дань, ведь никаких бытовых удобств, уезжаем!
Эльвира, оглядела двор, оценила неудобства, мысленно попыталась приспособиться к ним. Сделала вывод, что больше двух недель провести будет сложно, если не будет помощи от соседей. Шумела стена леса, ветерок, прилетевший с дикого поля, игриво задирался и дурманил.  Должно быть, не зря Эльвира  попала сюда, смягчилась:
– Остаемся на две недели. Это же музей под открытым небом!
Даниил успел лишь рассказать, как добывать воду из скважины у стены дома, нашел на заднем дворе избы бытовые приборы и инструменты,  рассказал – как нужно топить баню по–чёрному.  Пятилетняя Нюша неустанно знакомилась с домашней утварью. С осторожным любопытством вместе с матерью проверяли на прочность старую мебель. Эльвира наблюдала за дочерью и внучкой и радовалась, словно вернулась в родной дом. Как-то сразу, деревня ожила: появились соседи, стали  проезжать мимо дома машины. Эльвире подумалось: «Чудеса да и только»!
Знакомясь с бытом, с природой, стала ловить себя на том, что она неустанно думает о хозяйке дома. Когда дочь с внучкой уходили далеко от дома, Эльвира бралась за уборку: протирала от жирной чёрной копоти кухонную утварь, раскладывала по ящикам  предметы прошлой – чужой жизни. Всё, что попадало потом на глаза очищенное и блестевшее, начинало говорить языком благодарности. Эльвира слышала уставшие от одиночества голоса, с каждым новым днем они становились  увереннее. Отдыхая от домашних дел, с интересом принималась рассматривать семейные альбомы с пожелтевшими от времени фотографиями. Иногда за этим занятием её заставала дочь, садилась рядом с кипой писем. Их Александра находила повсюду.
На крыше дома покрикивала надоедливая чайка. В горнице спала набегавшаяся и уставшая внучка. Солнце жарило ступеньки кривого крыльца, на котором склонив головы, сидели две женщины, удерживая на коленях рваные листки исписанных бумаг, тихо переговаривались. Они  читали вслух, перечитывали, аккуратно складывали прочитанные письма в две стопки.
Заскрипел песок где–то рядом. На повороте выбегающей из леса тропинке показалась велосипедистка. Мать с дочерью подняли голову в ожидании, велосипедистка затормозила, осела на раму,  вспоров кроссовками песок, откинула почтовую сумку за спину.
– Вы, чьи будете, здравствуйте? – прокричала, поправляя косынку на голове.
Александра, отложила письмо.            
- Здравствуйте, мы – Разумцевы , - крикнула с места.
Почтальонша, толкнув велосипед, села на седло, тяжело закрутила педалями. Она не отворачивала голову, пока не скрылась за углом соседней избы.
Десять лет назад. Умела природа договариваться с человеком: деревья не наступали на деяния рук человеческих, и трава позволяла вырасти посевам. Но, вот заметила Серафима, что нарушилось что–то: песок лавинами стал наступать на огород и вокруг бани всё больше гнездится  муравьёв. Муравьиные ручьи растекались по огороду, вползали в заброшенные соседние дома и, похоже, надолго прописывались на завоеванной территории. Странным показалось и то, что деревенский дурачок Шиш забыл все слова кроме своего имени. Когда деревня отдыхала от трудов, только и слышно было: «Шиш–шиш–шиш–шиш…», словно работал без устали косарь. 
Серафима открыла створки окна, ветер ворвался в горницу. Запахи, принесенные с поля ветром, дурманили. Повеяло ощущением вечности; оно обволакивало. Присела на скамью, вцепилась в нее дрожащими руками, чтобы не упасть. Немного отдохнув, встала, подошла к портрету брата, дотянулась и погладила лицо. Вспомнила про ключ, пошарила за портретом, убедившись, что ключ на месте, прошла к входной двери и села на кромку лавки. Смертное лежало в коробке под лавкой, у самой двери. Она не стала проверять все ли на месте, как она обычно это делала. Наклонившись вперед, уперлась локтями в колени, вложила в сухонькие руки голову, поплакала. Быстро успокоилась, краем юбки вытерла глаза.  С улицы доносилось:
 « Шиш–шиш–шиш–шиш».
Ощущение, что на белом свете остаётся одна, с каждым днем мучило всё откровенней и безжалостней. От неё уже ничего не зависело: ни утро, ни вечер, ни приезд родных, ни порядок в доме. Дом, в котором она доживала жизнь, становился  чужим. Дом купили родители, чуть–чуть обустроившись, позвали Серафиму. Время было военное, в городе оставаться одной с двумя детьми стало не под силу.
 Мальчики росли в деревне без отца, но под присмотром сурового деда и бабки. Дом давал ощущение покоя, уверенности.  Было - куда приезжать, было - кому привечать. «Что ж ты, всё – шиш, да, шиш?», – проворчала Серафима, – «Других слов на свете нету? Может, и шиш теперь, ну, а тогда шиша не было, а были добрые времена.» Серафима растила детей, работала бухгалтером в колхозе. Муж с войны не вернулся – пропал без вести. Медалей, грамот и подарков не  счесть, но, кому они нужны? Кто хотя бы на них посмотрит? «Вот и мне – шиш!»
Грустные думки одолевали Серафиму. Она  исхудала, да и жизнь вокруг нее тоже исхудала – обезлюдела, внуки  жили своей взрослой жизнью и редко в деревню наведывались. В их взрослой жизни  для неё  уже места не находилось. Соседей почти не стало. Одиночество, к которому она привыкла с уходом на пенсию, с каждым днём все больше страшило. Раньше с интересом читала газеты, которые два раза в неделю приносила почтальон Тоня; теперь она заглядывает к Серафиме только один раз в месяц, когда приносит пенсию. Про жизнь старинную расспросит, про родственников, поможет по дому и,  уходя, долго прощается в дверях.
В дверь постучали. Серафима встала со скамьи, отодвинув шторку, посмотрела во двор. Увидела почтальона Тоню. Обращая на себя внимание, постучала в стекло. Сначала показалась сумка, потом протиснулась в открытую дверь сама Тоня.  Она вошла, сняла сумку и поставила её на скамью рядом с Серафимой. Ласково погладила спинку стула, поздоровалась с хозяйкой:
– Как здоровье, тёть Сима?
– Спасибо, дорогая! – ответила Серафима, положив локти на стол, вложила в ладони голову. – Тонечка, сегодня задержись немного, я тебе смертное покажу и наследство.
Тоня отсчитала пенсию, положила перед Серафимой.
 – Присядь, дочка! – Серафима встала с места, наклонилась, приговаривая, – Здесь моё смертное, – вытянула картонную коробку из–под  лавки, – Хочу, чтобы и вещи моего мужа со мной положили, и эти бумаги.
– Это – всё Ваше наследство!?
– Нет, милая, главное наследство останется на этом свете, – она развела руками.
– Но ведь это наследство не ваше! – вскрикнула Тоня и не услышала своего голоса.– Этот дом строил мой дед. Ваши родители жили в соседней Пугайке – там ваши корни!
Давно копившееся возмущение прорвалось:
– Ваш отец подвязался работать охранником в Кулойлаг. Там вы и познакомились с главным ветеринаром Разумцевым  из Москвы.
Лицо Серафимы было бесстрастным. Серафима молчала, пытаясь понять: шутит Тоня или нет. С просьбой – перечитать письма, документы она часто обращалась к Тоне, рассказывала о  своей довоенной счастливой жизни.
– Вы приезжали в Пугайку с этим Разумцевым не один раз. Наверное, тогда и приглядели дом моего деда. Почему–то именно моего деда первым раскулачили, потом – остальных. Деревня–то была самая красивая. Здесь жили настоящие крестьяне. Точно, по доносу все стали кулаками. В каком году этот дом стал вашим?
Серафима сняла руки со стола. 
– Уходи! – встала, указывая Тоне на дверь.
– Сами додумаете или помочь душу облегчить?
Тоня, поправляя сумку, покатилась к другому дому.  «Правильно ли сделала?» - весь день искала ответ.  «Долги должны возвращаться!» - сказала себе и успокоилась.
Серафима   после ухода Тони взяла со стола газету, завернула в нее выбранные из коробки бумаги. Долго стояла, размышляя, куда бы спрятать.  «Зачем прятать? Ведь в новой жизни  неизвестно кто станет Хозяином». Развернула газету, нашла диплом мужа, свернула на манер конверта, вложила в карман мужнего пиджака довоенного кроя, уложила в коробку со смертным. Долго ходила по дому – искала что–то, вернулась к лавке, задвинула коробку под лавку подальше от дверей.
На крыльце было всё также солнечно и жарко.
– Что–то голова разболелась, – произнесла Александра и начала складывать бумаги в полиэтиленовые пакеты.
– Как–то недружелюбно нас встретили, не пришлось бы чужие заслуги на себя надевать, – многозначительно произнесла Эльвира и отправилась в горницу посмотреть на спящую внучку.
Встреча с велосипедисткой, её ухмылка подстегнула любопытство, заставила Александру продолжить разборку домашнего архива. Что–то зашуршало, активно подбираясь к открытому оконцу подполья, Александра огляделась, вслушиваясь, искала глазами нарушителя тишины. Показалась изящная головка колонка. Осторожно ступая, не отводя взгляда, зверёк то замирал, то робко пробирался к крыльцу. Александра затаила дыхание. «Тебе что нужно?» –спросила зверька, а, может, неведомого хозяина дома.
Колонок подошёл ближе. Чайка неустанно кричащая и присматривающая за тарелкой, поставленной у крыльца, не вытерпела и тоже оказалась рядом. Она стояла перед колонком и сердито покрикивала на него.
– Тише! Тише! – вмешалась Александра, интерес к архиву больше манил и завлекал. Она старательно вчитывалась в строки писем, вздрогнула от прикосновения Нюши. обняла дочку, усадила рядом. Нюша, заметив колонка и чайку прошептала:
– Мамочка, они тебя не боятся.
– Они заняты, еду в тарелке не могут поделить, – сказала. Заметив приближающуюся к крыльцу немецкую овчарку, быстро встала и легким шлепком толкнула Нюшу в сени. Собака была худой, должно быть, давно не ела, с трудом передвигалась, почти не сгибая ног. Эльвира отвлеклась от чтения, испуганно вскрикнула. Колонок, отвернув изящную головку, мгновенно слился с нижними венцами бревен – его не стало. Овчарка дошла до тарелки и жадно начала заглатывать всё, что осталось, подняла глаза на Александру.
– Нюша, принеси со стола хлеб!
– Какие у нас важные гости! – Эльвира обошла овчарку, присела на скамью.
Овчарка сделала несколько шагов к Эльвире, прилегла у её ног, вглядывалась в лицо, словно пыталась узнать. «Ты – гость из прошлого или из будущего?» – подумала Эльвира. Выбежала на крыльцо Нюша с большим ломтем хлеба, крикнула: «На–а–а!», но собака никак не среагировала, продолжала лежать.
– Прикармливать чужую собаку смысла не имеет. – высказалась Эльвира.
– А если это – та собака, которая жила с бабушкой Серафимой? Бабушку забрали в город, а собаку оставили – так говорил Даня. Интересно, а где другая собака – дворняжка?
– Вот, вот, скоро и другая объявится.
Овчарка встала,  направилась к Нюше, взяла из ее рук хлеб. Нюша радовалась этому – то и дело наклонялась над гостьей и осторожно пальчиками пощипывала шерстку. Александра собрала бумаги, оторвала дочурку от собаки. Забираясь по ступенькам на крыльцо, Нюша успела пропеть:
– Бабушка, расскажи сказку про бабушку Симу, про ее собачек, ладно!
Нюша осталась на крыльце слушать сказку, Эльвира вернулась к крыльцу, присела на ступеньку рядом с Нюшей, Александра шагнула в темноту сеней.
«Вельский вокзал – красавец среди немытых старых привокзальных строений. Он появился как–то вдруг на удивление всем горожанам.
Ванька плелся за мной, широко расставлял еле гнущиеся ноги.
– Живее, же… ну–ну! – подгоняла я, оглядываясь на друга.
– Твоя  бодрость меня доконает.  Давай, лучше полежим и отдохнем, а?
– Не–е–е! Гав–в! Давай, найдем еду, а потом отдохнем.
Я шла вперед, нюхала воздух; он заманивал меня всё дальше.  Жалко было друга, но оставлять его на безлюдной улице было опасно, ведь недруги могли в любой момент выскочить из темных кустов и наброситься.
– Пошли–пошли!
  Тишину разорвал  гудок и остановил  нас. Воздух с металлической пылью ворвался в ноздри, гудок стих, и снова зашелестели листья на кустах.
– Гавра! – услышала я окрик друга, – Слышишь, нас кто–то преследует!
  Затрещали кусты, объезжая  лужи и буераки на нас надвигалась  машина. Мы с Ванькой отступили в темные  кусты. Машина вихляла,  дергалась, наконец, остановилась. Мы с Ванькой, пробрались сквозь  заросли, чтобы быть ближе. Из машины пахло хлебом, мясом и родиной. Вышел высокий мужик, за ним вышла молодая тетка с  большой сумкой и старая тетка с большим пакетом. Я сказала Ваньке:
– Нутром чувствую – они нас накормят, пошли за ними.
  Ванька был мне хорошим другом, мы вместе с ним когда–то жили на родине. Может, и не богато жили, но, как вкусно пахло лесом, речкой, сеном и дымом. Хозяйка все реже стала выходить на улицу. Однажды появилась во дворе вот такая же машина,  из нее вышли люди; они иногда летом приезжали к нашему дому. Хозяйка тогда становилась доброй – часто выносила нам еду. Эти люди достали из машины сумки, мы с Ванькой сразу сообразили, что надо покрутиться рядом. Много всякой еды они разбросали возле крыльца. Мы, почти не разжевывая, заглатывали  вкусные куски, забыли про гостей; они недолго были в избе, вывели нашу хозяйку одетой, посадили в машину. Главный  человек обошел машину, попинал колеса, когда садился, то крикнул нам: "Дом сторожите, скоро приеду!". Мы с Ванькой провожали машину с хозяйкой  до большой дороги, которая гремела и противно пахла.  Никто так и не приехал. 
  Мир не без добрых людей, и они нас подкармливали. Когда повалил снег, и стало очень холодно, мы с Ванькой  решили службу бросить и поискать хозяйку. Так оказались в городе. Здесь выжить проще: людей больше, больше еды. Мы с Ванькой много терпели, пока прижились. Однажды пьяные мужики Ваньку привязали  к столбу, тогда мы  решили жить подальше от людей. Нашли сытное место – большие зеленые коробки, от них всегда пахло едой. Так вокзал стал нашей новой родиной. 
– Пошли!
  Я воткнула нос в дверную щель, лапой зацепилась за что–то и дверь открылась. Ванька успел зайти, прежде чем за ним дверь закрылась. Большой зал,  совсем мало людей; я побрела к ним.
– Какой швейцар им двери открыл? – Спросил один веселый человек другого.
  Из темного коридора вышли тетки, они обошли нас с Ванькой и сели на сиденья ближе к веселым мужикам.  Я  кивнула головой в  сторону теток – направила Ваньку к ним, сама прилегла у сумок мужиков. У  меня было правильное выражение морды, потому  что они стали рыться в сумках.
– Какая ты большая!
  Добрый мужик вытянул из сумки яйцо, отошел в сторону, почистил его и положил на скользкий холодный пол; я подошла, тут же яйцо заглотила. Стало стыдно  – забыла про Ваньку. Он к теткам  не пошел, как я наказывала, а стоял у большой тяжелой двери и только вертел головой. Хорошо, что друг не заметил мою собачью жадность. Отправилась сама к теткам.  Вам скажу:  так ударило в нос родиной! Одна из теток  дернулась – отодвинулась и сумку переставила. Я прилегла возле ее сумки. Другая тетка порылась в своей, протянула мне кусок чёрного хлеба, я встала, взяла  хлеб и понесла Ваньке. Не дошла, остановилась и замерла от  командирского окрика  хозяйки вокзала.
 –  Уважаемые, собак не прикармливайте и двери им не открывайте!
Командирша подошла к двери, открыла её, прикрикнула на нас: 
– Идите на улицу!
Мы с Ванькой вышли. Он дрожал от голода, а может от грозного окрика командирши, в его глазах блеснули слезинки. Я положила кусок черного хлеба перед Ванькой. Как оправдаться перед другом? Скоро лето! Может, Ванька, вернемся на родину?»
Эльвира ожидала вопроса: «а дальше…», но Нюша молчала, прижавшись к бабушке,  она спала. Обмякшее тельце внучки Эльвира тихонько отстранила от себя и, приподнявшись, осторожно взяла  на руки. Навстречу ей из сеней выходила полусонная Александра с ворохом новых бумаг.
–Мамочка, она спит?
–Да, – шёпотом ответила Эльвира и, отстраняя спиной дочь, с драгоценным грузом перешагнула через высокий порог.
Через несколько минут вернулась на крыльцо и уставшим голосом сказала дочери, сидящей на ковре из рыхлых желтых бумажных заплат:
– Все что происходит с нами – это словно продолжение борьбы за наследство по воле наших предков, но совершенно в другом месте. Больше в чужом архиве я не буду рыться. Это все, что мне нужно было понять. Что тебе интересно узнать – дело уже сугубо твое, но может не надо…