Призрак

1. Цыгане
У нас в деревне жили цыгане. Только табор под звездным небом и веселые песни, и разноцветные юбки, и ночь, одурманенная роковой тайной, и кинжал в сердце не шли в голову, когда мы с братом встречали их на нашей разбитой улице или в поле. От табора Иван и Галя отбились давно. Они, наверное, заблудились здесь, забытые, думали мы.
Деревня Галю и Ивана пригрела и стали они, как свои. Скажет бабушка иной раз многозначительно «цыгане», а что цыгане? Пьют-то они по-нашему!
Бывало, калиточка скрипнет, хлопнет: это Иван, завернутый в какое-то замусоленное тряпье, выбирается на «прогулку». Сгорбленный, чумазый, руки странно мотаются туда-сюда, ноги вывернуты – ни дать, ни взять огородное пугало. От него не услышишь связного слова. Выбрался из дома – и к полю, за которым была соседняя деревня с магазином. Что это был за человек? Откуда взялся? О чем думал? Мы его знали, каким видели, а видели что? Огородное пугало.
Галя же хоть и пила, и носила деревенское тряпье, но нам являлась другой, живой. Мы приезжали из города и, если не в первый, то непременно во второй день, встречались с ней. Также скрипела калитка, она медленно-медленно выходила, неохотно расставаясь со своим двором, долго закрывала надломленное воротце. Прищурившись на нас, узнавала, улыбалась – улыбка у нее, как складка на мешке, а лицо, как грубая холстина, залитая розовой краской, – нос уродливой картофелиной, глаза озорные. Сказочная разбойница в косынке, с ножиком за пазухой, зуб золотой! Всплеснет руками, воскликнет: бабушкины внуки приехали! И так становится радостно на душе, будто вся околица высыпала тебя одного встречать. 
Тихий у них был дом, тихий до мурашек. Хоть бы крик один оттуда донесся когда-нибудь. Собака лаяла изредка, да и то, наверное, от одиночества. Цыгане жили, окутанные тайной, а дом их (единственный дом из кирпича на нашей улице) стоял, кирпичным боком к нам, и тремя присмиревшими окнами к нам, но мы в тех окнах ничего разобрать не могли, и разобраться в цыганах тоже не могли – друзья они или враги, разбойники с большой дороги или верные помощники?
Клубилось над неизвестностью. Мы с братом не были философами. Мы играли и фантазировали. Иван и Галя – цыгане. В этом слове заключался источник наших страданий. Однако про них мы часто забывали тоже, и играли дальше, у нас было много игр и помимо этой.
2. Смерть
Когда человек начинает всерьез задумываться о смерти, смерть, польщенная оказанной ей честью, привязывается к нему и так и ходит за ним, виляя хвостиком и выпрашивая новых подачек, всю жизнь. Горе этому человеку!
Мы, дети, жили, как в раю. Мы открывали вещи, и людей, и зверей. Мы дарили им новые имена, мы рисовали карты неопознанных миров. Мы были невинны и не ведали, что такое «и в прах обратитесь». Мы топтали траву и грязь, мы мяли в руках клубничные ягоды, царапались в малиннике, возились с огромным черным псом, носились по всей деревне, шалили. Видели вдалеке маячившую фигуру Ивана, медленно тянувшуюся через поле (возвращался из магазина?). Беззаботно смеялись над ним, над дедушкой и бабушкой, над нашими соседями – какие они были, каждый по-своему, неуклюжие, нелепые, сами себе противоречащие, как все люди.
И вдруг приехала милицейская машина, и мы вывалились из своего Эдема, и сидели хмурые, а бабушка все бубнила: «Вот знала, что так случится ранней ти поздней, опивуды оба…». А дедушка качал головой только: ох, какие дела, какие дела…
А дела были такие, что Галя сильно ударилась головой и умерла, Ивана увезли куда-то, а в доме навеки расквартировалась тишина. Пришла смерть.
3. Призрачный дом
Полаивала собака на цыганском дворе. Мы с братом разговаривали шепотом. Дверь веранды плотно закрыта, но наши секреты так боятся чужих ушей, что не смеют повысить голоса.
Я не верю, что цыганка умерла.
«Не могла она взять и вот… исчезнуть!» - восклицаю я в который раз. Брат посмеивается надо мной и напыщенно рассуждает о том, убивал Иван или нет.
«Милиция за ним приехала, видела? Головой ударилась… Бабушка говорит, что они подрались, Иван ее толкнул и… все!»
«А, может, все-таки она случайно?» - испуганно бормочу я.
«А почему бы нам самим не убедиться?» - предлагает брат, и озорная улыбка появляется на его хитром лице.
Мы решаем забраться в дом цыган. Брат хочет осмотреть место преступления (он видел такое по телевизору), а я нерешительно плетусь за его идеей.
Мы тихо крадемся к призрачному дому. Небо обсыпано звездами. Я вспоминаю сказку о звездном покрывале, мне мерещится женщина, прекрасная царевна в наряде, сотканном из целых созвездий.
«Чего остановилась, пошли, не бойся!» - шипит брат.
Все вокруг нас потонуло во мраке. Мой детский страх ищет выхода, гонится за призрачными формами, витающими в ночи. Брат толкает калитку. Я удивляюсь, что она все на том же месте, стоит себе, как раньше: после смерти хозяйки, после скорой, милиции. И будет ждать Ивана, когда он вернется из тюрьмы, потому что раз уж его увезли, значит в тюрьму? Надолго? Навсегда?
Собака почувствовала нас. Она залаяла, но как-то робко – мы совсем не испугались.
Дернулась и распахнулась толстая, деревянная, чуть тронутая труховой проказой дверь. В спешке ее не заперли. В нос ударили странные запахи. Я удивленно чихнула. Брат, ругаясь, искал выключатель. Чиркнул спичкой, раз, два. Скромный огонек осветил сырую «горницу».
4. Призрак
Это была обычная избовая «прихожая» - комнатка-коридорчик, заваленная каким-то хламом. Под ногами шабуршали утоптанные, еле живые коврики. Затхлые бутылки и банки стояли, как старые часовые, несущие вахту по привычке. Мы осторожно проследовали в «гостиную». Брат, пощупав рукой стенку, наконец, нашел выключатель. Свет хлынул, ослепив нас на мгновение. Я вздрогнула, схватила брата за рукав. Он улыбнулся и сказал:
«Видишь печку? Если это и был несчастный случай, то не иначе, как она свалилась оттуда».
Большая черная печь пряталась в дальнем уголке комнаты, будто стыдилась чего-то. В противоположном уголке стоял стол, устланный газетами. С него на меня ехидно глядели две потемневшие кружки. Я подошла, взяла одну за ручку, перевернула. Капнуло на пол. Что-то красное. Вскрикнув, я выронила чашку.
«Иди сюда!». Брат, все вертевшийся у печки, поманил меня.
«Смотри!» - он показал на пол
Я все всматривалась и, наконец, мне начало казаться, что я вижу… «Кровь!» - торжествующе восклицает брат.
«Где?». Хлопнул ставень. Надо было видеть наши лица в этот момент! С брата вся спесь мигом слетела! Он бросился к выключателю, нас обступила темень. Ставень хлопнул еще раз. Но ведь эти окна никогда не открывались, никогда на моей памяти! Мы так и замерли, а брат даже взял меня за руку.
Послышались шаги: скрипели коврики там, где, по нашим представлениям, должна была быть спальня Ивана и Гали. А потом мы услышали женский голос. Она говорила и говорила и говорила  что-то неразборчивое и шуршала ковриками, скрипнула кровать. Она глубоко вздохнула. Укладывалась спать?
И тут собака так завыла, что мы очнулись. И бросились бежать. Мы бежали, не разбирая дороги, толкаясь. Отдышались только в родной хате.
… Обмотавшись одеялом по самый нос, я повернулась к дивану брата. Он, естественно, не спал.
«Что же это было, а?» - спросила я не своим, каким-то истончившимся голосом.
Брат сказал, глядя в потолок: «Да уж, наверное, Иван вернулся, спьяну перепутал окно с дверью и…».
На следующий день дом был тих, как обычно. Никто не показывался. Мы увидели Ивана лишь спустя несколько дней: он плелся среди густой полевой травы, сгорбленный, чумазый, как всегда.
Брат вытащил сигарету. Задумчиво закурил.
«Так думаешь, что это не Иван был? А кто? Галин призрак? Ведь не бывает призраков…».
«Не знаю… Не знаю».