Чинара

рис. М. Кагарова


                …Девство девы, Чистота человека – выше жизни,               
                выше смерти, выше Вселенной…
                Но Любовь – выше…

                …И древний святой пожар девства превосходит
                скоротечный костёр жизни…

                Дервиш Ходжа Зульфикар

 

…Как имя твоё?..
Кто пустил тебя одну в Земчурудское пустынное, дикое ущелье?..

А ты стоишь в прозрачной земчурудской реке… купаешься… что ли?..
А вода ледяная, хладная… хотя и кружевная алмазная… доходит тебе до пояса…
А твои неистовые, змеиные, волнистые согдийские волосы сокрывают лицо твоё… и груди… и плывут в волнах серебряных ленных...

Стыдно тебе что ли в мусульманском сокровенном ущелье? и вот ты покрылась смолистыми, блестящими от кислого молока власами, власами…
Власы – древняя паранджа твоя… чачван божий твой…

Ах! ты нагая… сокрытая, объятая, окутанная, опутанная власами, как гора – арчовыми лесами… иль кишащими курчавыми стадами…
Ах! власы струистые, волнистые – одна одежда твоя…
Сирота ты что ли? бежала что ли из сиротского приюта  - и вот одиноко купаешься радуешься, ликуешь, вольная, в горной реке ледовой…
Ойхххйе!..
И где одежда твоя?..
Где отец и мать твои?..
Где защитники твои?..

Но никого вокруг в ущелье…
Ночь скоро падёт на Земчурудское ущелье…
А ты – нагая…

А, может, ты безумная, как все девы в шестнадцать лет, и вот в одних обильных власах бежала нагая из глиняной, кишлачной, родоначальной кибитки своей от отца, и матери своей, и десяти братьев и сестёр своих…
А когда созревают кишлачные девочки – они носятся, как козы, над смертельными пропастями в горах…
А эта пришла и встала в ледяную реку…
Значит, так велик её пожар?.. да? да?.. да!..

…Как имя твоё… нагая… объемлемая лишь тучными глухими власами и пенными волнами…
Айххйя!..

…Я озираюсь окрест – но нет никого в вечереющем ущелье…

А где мусульмане? братья? сёстры? мать и отец её с ножами, чтобы усмирить её огонь, пожар девственницы…
А, может, и убить её ножами стыдливости и справедливости за наготу её…
А, может, погибли они в гражданской волчьей первобытной войне, и некому защитить, любить её…
И вот она пришла к ледяной реке с огнём любви своей…

Но нет никого в ущелье темнеющем…
Я… и она…
Ева… и Адам…
Творцу легко с двумя…

Сирота она что ли…
И никто не ищет её…
И никто не любит её…
Как имя твоё?..

…И я снимаю кишлачный чапан-халат свой и вхожу в реку… к ней…

Ночь быстро, как барс-ирбис-козопас мягколапо, неслышно, туманно спускается в ущелье…
И в ночи, в воде прозрачной неглубокой всё боле белеют в воде ноги зыбкие, плывущие её… как белые корни они… обнаженные… зовущие… таящие дитя моё грядущее…
О, Боже!..

И я бреду, влекусь по песчаному дну заводи, и песок щекочет ступни мои, и стреловидно оживает, хмелеет корень младой мой… непуганый… нетронутый… девственный… желудь, который стал дуб…
И я бреду обречённо, обнаженно, обуянно к ней… по ледяной родниковой реке…
Ейххх!..

…Как имя твоё…
Вода-то ледяная, а ты давно стоишь в воде…
Ледник-исток недалеко, и потому река – текучий лёд…
Заледенеют дивные молочноспелые текучие ноги твои, не сокрытые власами твоими, а только водами бегучими покрытые…
Айх!..
Побереги ноги твои…

… Но в воде, сквозь воду текучую, алмазную я вижу змеиную извилистость, напоённость, округлость, спелость плодовую, живую лунную млечность ног твоих…
Йииххх!..
И зачем мне имя твоё?..
Нагая – имя твоё…
И ты течёшь, сладишь, как спелая палая ягода чёрного шахского тутовника на горящем языке моём…
Я чую – ты течёшь… ты ждёшь…
И я теку… и я жду…

Ах! опять озираюсь я окрест…
Уже ночь…
Уже в ночи не сверкнут, заблудятся ножи родных её…
Ойххх!..

Но нет никого в ущелье…
Только река…
Ночь…
Она…
И я…

…И ноги мои туго, спело, бредут к ней по мелкой хладной змеиной, хищной, опасной реке… по донным скользким камням…
Ейххх!..

…Идём на берег!..
Ты заледенеешь...
Ты давно стоишь во свежем текучем льду реки…
Иль хочешь залить снежной ледниковой рекой огонь тела девственного твоего, вдруг в одну ночь созревшего… взалкавшего…
Ойх!.. И я отрок… и я в огне девства…
Ойххх!..

Но нет такой ледяной реки на земле, чтобы смирила огнь девства…
Только огненный жених, джигит может смирить, укротить, разделить огнь сей святой внезапный….
От этого огня человеки рождаются, являются…
И что убивать огнь жизни?..
О, только огнь жениха усмиряет огонь невесты…
Огонь - на огонь возложи – и является дитя… и утихает древний двуединый пожар…

Ах! Айффффф! но я не жених твой…
И я даже не знаю имени твоего…
Айххх!..
…Но тут, на вершине Козьей горы, где живут, плодятся в любовных игрищах над пропастями тысячи полудиких коз - есть! есть кибитка-шалаш чабана…
Ах, нагая!..  во власах!.. в одних власах!..

Там есть родник, где можно омыться до соединенья и после…
Но я не зову тебя туда… нагая… а только мечтаю… уповаю…
Айхххйя!..

 

Но тут она покорно, переспело, перемлело, осиянно выходит из реки…
И сквозь смоль волос неистово молочно вздымается, белеет тело её… словно ворон смоляной сел, пал на ослепительный альпийский снег…
Говорят, что такая сладчайшая пропасть, граница – между жгуче чёрным и бешено белым – между смолью влас и белизной телес, меж углём влас и сахаром тел – бывает только у испанских цыганок и высокогорных таджичек…
И от этой пропасти-границы болят глаза, и в эту звериную пропасть летят влюбленные отроки и мужи…
И я лечу… закрыв глаза…

О, Аллах!..
О, Иисус Христос!..
О, Будда!..
О, Авраам!..
О, все боги земли!..
О, помогите мне…
Но никто не может мне помочь…
Но никто не может остановить, остудить, охладить меня…
Айхххйя!..
Только древнегреческие боги любви помогли бы мне…
Да где они?..
Да убили их из-за такой любви… айххйи!..
Из-за великой любви всегда убивали и убивают – даже богов…

И я уже не боюсь смерти…
И я уже не боюсь ножей мусульманских справедливых…
И я уже не озираюсь…
Ойххххйо!

А, может быть, ножи и должны защищать, ограждать девство девы, лоно матери, чистоту человека, а иначе будет Вавилон, Содом, Гоморра, Апокалипсис XXI века… а?..

…Но мы бредём нагие, слепые, хмельные под тысячелетними священными земчурудскими чинарами…
И я уже забыл – осень иль весна стоят, шуршат в ночном ущелье… уже полном золотых листьев и серебряных звёзд…
И ветер срывает кору древесную с тысячелетних дерев… и дерева стоят нагие… шелковые…
Осень зрелая, обнаженная что ли…
А осенью – только осенью – трубный спелоспелый гон у бухарских четвероногих тугайных оленей…
Ах, а у человеков двуногих - весь год гон осенних семякипящих оленей…

Ах, Творец!.. Ах, дай мне еще две ноги!..
Ах! Иль убери, угомони всегонный фаллос, зебб мой!..

Ах! мусульмане не любят, стыдятся чинар за их вечную, свежую, шелковую, бархатную, атласную наготу…
И я, чтобы усмирить святую, вечную дрожь детородную мужа пред соитьем – я глажу, глажу дрожащими перстами стволы тысячелетних чинар, чинар, чинар…

О! сколько здесь прошло переспелых мужей…
О! как они смиряли, охлаждали здесь свои дрожащие, горящие персты вожделеющие о хладные стволы чинар…

И вот я глажу непослушными перстами шелковые, нагие стволы чинар…
Но не утихают… не смиряются персты мои… а алчут…
Айххйи!..

…Тогда мы идём по Козьей горе… на вершину её…
Тогда мы бредём по Козьей горе… где спят тысячи полудиких коз, коз, коз…
И тут луна выходит из-за гор и обливает щедрым жемчугом и перламутром Козью гору…
А мы бредём, задыхаясь, на вершину Козьей горы…
Но не от горы, не от высоты, не от крутой тропы задыхаемся мы…
А оттого, что созрели для соединенья…
Отрок… я… и она… дева…
О, как тяжко ослу тащить в гору два мешка с камнями…
А тут два юных дрожащих осла… с четырьмя мешками…

О, Боже! но! что это…

И тут огромный мохнатый кишащий козёл-бородач вздымается над спящей Козьей горой…
И тут многомохнатый, похожий на гималайского медведя-шатуна, козёл вздымается, мается над сладчайшей, младой, белопенной, белопушистой козой…
О, Боже!
И тут козёл восходит, бьётся над козой – над самой бездонной, обрывистой, страшной пропастью… о! любовь коз!..
Один шаг козий – и полетят они в пропасть… в смерть… но не летят!..
Над самой пропастью течёт их обильная, мохнатая, двумохнатая любовь…
А что человеки в любви?.. пугливей коз?..
 
И что же я боюсь ножей?..
И что же я боюсь тебя, моя нагая в неистовых власах…
Айххх!..

…А мокрые лучистые власы твои доходят лишь до лунных яблоневых ягодиц твоя! до лунного нетронутого, сокровенного живота твоея!
А шелковые, как у чинар, ноги наги! млечны! нетронуты твои!
И они зовут меня, мя!
И они ждут меня, мя!..
Айхйя!..
И дева зовёт отрока, чтоб стать женой, а отрок идёт к деве, чтоб стать мужем… Ойххх!..

И тогда я закрываю лунные глаза свои и наощупь бешеными перстами извилистыми нахожу, хватаю, лелею, глажу, ласкаю ноги… груди… власы… губы… ушки… глаза… живот… ступни… пятки… лоно травяное нежнокурчавое, барашковое, каракулевое нежное, алое твоя
Айя!..
И я не знаю, где я… и где ты… не знаю я… ведь я невинный… нетронутый я…
Айхйя!..
И ты не знаешь – где ты? и где я?.. ведь ты невинная… нетронутая… тайная…

…И я не знаю, что делать с тобой… и ты не знаешь…
И я не знаю, как из дикой девы делать тихую жену?..
Как из дикого винограда гнать безумную орзу?..               

…Нагая… как имя твоё… шепни… иль ты – немая?..

Но чудится мне, что она улыбается, сокрытая власами своими и качает сокрытой таинственной головой…
И я так и не вижу лицо её… а только чую тело шелковое, податливое, тающее её…

Ах, все шелка Китая!..
Ах, все бархаты Ирана!..
Ах, все атласы Индии!..
Ах! все шелка, бархаты, атласы не стоят шелков, атласов, бархатов тела твоея, нагая моя…
Потому что все шелка, атласы, бархаты - мёртвые, а твои шелка, атласы, бархаты –живые, тающие, шепчущие, лепечущие… человечьи… девичьи…
И тают они сладостно в моих живых, бешеных перстах… как материнское молоко в агнца новорожденного губах…
Айххх!..

…Ах! Нагая в одних власах! ах, не дойдём мы с тобой до вершины Козьей горы…
А раньше свято, перезрело упадём… да?..
Но не знаю я…

И я расстелил на тропе свой чапан-халат…
И ты не знаешь…

…Холодно тебе, после реки, возлюбленная моя… и я обогрею тебя… только обогрею… обниму тебя… только… только… любовь моя…
О, Боже!.. Отрок… и дева… и ночь…

Но не знаю я…
Что я?.. Где я?.. Как я?.. Куда я?.. Когда я?..

…Я проснулся ранним козьим утром…
Уже все козы янтарноглазые, изумрудноокие стоят окрест меня и глядят бездонно, чутко, любопытно на меня…
Жалеют что ль меня…
Уже вся Козья гора глядит на меня…

О, Боже!..
А где же нагая! родная!.. моя дева?.. иль жена?..
И я – первый у неё, а она  - первая у меня?..
Но не знаю я…

В любви – кто-то агнец, а кто-то волк… кто-то огнь, а кто-то вода…
А тут – два агнца… а тут – два огня…
Айхххйя!..

…Но нет никого на Козьей горе, кроме коз и меня…
Я поднимаю с земли чапан и бегу на вершину горы…
Я ищу её, чтобы накрыть чапаном её…

Ведь ночь сотворена для нагих, а день – для одежд…
А уже день… а она нага…
А она была дева ничья, а стала жена моя?.. а я стал муж ея?..
Да не знаю я…

Ах, козы, козы, сёстры и братья мои янтарноокие, златоглазые, где невеста моя?..
Ах, скажите, шепните мне – стала ли она моя жена?..

…Я бегу по горе…
Но нет её нигде…
Я гляжу с вершины Козьей горы на бездонный, неоглядный родной –от колыбели до могилы простор Варзобских струящихся смарагдовых, аметистовых, лазоревых, алмазных гор, гор, гор…
Но нет её нигде…

А была ль она…

О, Боже!.. была… и на чапане два святых следа… но не гранатовые они, а жемчужные…
Ааааааа… Аллаху Акбар…Аллах велик…
Аллах из таких встречных жемчугов лепит человеков…
Но не встретились наши жемчуга?.. да?..

Аллах, как Вселенная, велик, а человек, как земля, мал… мал… мал…
Ах, девство девы! Чистота человека выше жизни!.. выше смерти…
Но любовь выше?..
Да?
Айхххйа…

…Сколько лет с той ночи прошло?..
Сколько воды в реке Земчуруд истекло?..

Тогда была полноводная река, а стал лишь хрустальный поток…
Тогда была, текла река-младость, а теперь стала заводь-старость…

Но тысячелетние священные земчурудские Чинары стояли и стоят…
И только одни они, кроме меня и неё, знают и помнят ту ночь, ночь, ночь…
Когда мы с ней до вершины Козьей горы не дошли…
Расплескались в пути…
Разгулялись, разметались, растерялись, как ягнята, в ночи…
Но сохранили, не тронули безвинные алые бутоны свои?..
Айхххйи…

…И вот я, старый, стою у тысячелетних нагих, жемчужных Чинар…

Я закрываю глаза и сладостно глажу нагую, шелковую Чинару по стволу… уйххйу…
Я вспоминаю Ту, Нагую, в несметных, вьющихся, змеиных, вольных власах, власах…

Так она и не открыла мне лица своего… и имени своего… и лона девьего своего…
Устыдилась, кишлачная дикая святая девочка, девьего огня своего…
И моего…

Ах, Господь!
Ах, власы богатые, охранные одежды дев нагих уберегли её… и  меня?..
Ах, если бы власы её доходили до пят – я бы не обнял её… не ласкал её…
Но власы упадали только до живота – и открылась мне её святая, девья нагота… айххххйя…
Но девство, огнь девы – жарче, выше пламени любви… да?.. да?.. да…

…И я закрываю глаза и нежно глажу чинару и шепчу:
- Возлюбленная моя… я так и не узнал имя твоё… чтобы окликнуть тебя в райском вечноцветущем саду… Ууууу…
Я так и не знаю – ты невеста мне… или жена?..

О, Боже!

И вдруг чудится мне шепот:
- Возлюбленный мой… Помнишь ту бездонную пропасть… где козёл над козочкой стоял…
Я в неё сорвалась… полетела… сошла… отошла…
От огня любви…. От огня стыда…
Я к вечным звёздам ушла – и там вечно жду тебя…
А звали меня Чинара… Чинаа… Чинааааааа…

Айххххйаааааа…

…А я… тогда… утром… в горах… тебя… искал…

И доселе ищу…

И остался на земле, чтоб любить тебя…

О, Боже…