Три сестры

                ТРИ  СЕСТРЫ
               
 У характера и эмоции в результате психического переживания, возникшего под воздействием на них внешних и внутренних раздражителей, родилось три дочери: восхищение, отвращение и равнодушие. Каждая из них   проявляла себя во всем в полном соответствии с данным им именем, включая отношения между собой. Если восхищение относилось к сестрам  с полным восторгом, то те к ней - соответственно с не меньшим омерзением и безразличием. Отвращение с чувством гадливости воспринимало всех и вся, а равнодушие – с индифферентностью. Вместе с тем родство позволяло им поддерживать друг с другом нормальные отношения. Когда одна из сестер уезжала куда-нибудь, другие даже скучали по ней. За их спинами судачили, будто им просто не с кем   ругаться. И вообще с родными ссориться приятнее и вольготнее, чем, скажем,  с сотрудниками на работе.  Там могут послать куда подальше, а то и смазать по физиономии.  Собачиться с начальством – себе дороже, да и с подчиненными попадаешь иногда в зависимость от них, всякое бывает. А лаяться с близкими родственниками, как правило, обходится без последствий. Даже отвращение, хотя и  злопамятное, на сестер зла не держало. Оно получало такое наслаждение от стычек с ними, особенно с восхищением, какого не испытывало даже от занятия любовью с высокомерием,  и в постели делавшим вид, будто доставляет своей партнерше великое одолжение.
А наслаждение обладало веселым нравом и ссорилось с сестрами только ради поддержания с ними хороших отношений. Что до равнодушия, оно относилось к мелким столкновениям безучастно, но все же испытывало от них некоторое удовольствие, наблюдая за тем, как страдает наслаждение и злится отвращение. Равнодушие просто выводило отвращение из себя, вплоть до ненависти, которое в скором времени все же забывало обиды, так как не хотело лишиться возможности сказать  ему все, что оно о нем думает.
 Обмануть  восхищение вообще не составляло труда. Восхищение было глупышкой, оно всегда входило в экстаз, даже в момент ссор с сестрами, хотя надо сказать, сила упоения от них все же уступала ощущениям, получаемым восхищением от восклицания, выражающего похожие чувства не только в момент слияния с ним.
Равнодушие считалось с общественным мнением, иначе б оно не вышло замуж за сквернословие, придерживающееся тех же установок. Однажды равнодушие совершенно безучастно изменило мужу с безразличием, пошедшим на близость после спора с приятелями, утверждавшими, что никому не по силам соблазнить равнодушие. Равнодушие  допустило адюльтер лишь потому, что хотело доказать сестрам, что и оно способно на чувства.
Восхищение поддалось дешевой уловке, оно порадовалось за сестру и выразило ей полный восторг и радость за нее, тем более что не любило сквернословие, мешающее радоваться прекрасному, – тому, что являлось для нее Альфой и Омегой. Восхищение не замечало в прекрасном никаких изъянов, и потому не упускало возможности наслаждения, предоставляемого ей соблазном, когда восклицание уходило из дома.
  У всех сестер родились дети. У восхищения – воодушевление, у отвращения – развязность, у равнодушия – без разницы. Как ни странно, дети дружили между собой, находя у других то, чего не было у них самих. Родители, с одной стороны, приветствовали родственные связи, но, с другой, боялись, что их отпрыски могут испортиться. Особенно беспокоилось равнодушие, вдруг без разницы почувствует разницу, сочтет поведение матери чуждым себе и пойдет ей наперекор.
 Надежд в воспитании детей на мужей сестры не питали, так как хорошо знали своих супругов. Восклицание лишь впустую издавало крики, о безразличии и говорить нечего – оно даже любовью занималось с полным отсутствием всякого присутствия, а весь словарный запас сквернословия состоял из слов, которые редко когда  произносятся в приличном обществе. А прекрасное считало; что его союза с восхищением вполне достаточно для того, чтобы воодушевление не поддалось со стороны никакому тлетворному влиянию. 
Мужья легко уживались с женами, так как те не предъявляли к ним никаких требований, довольствуясь тем, что никто не называет их старыми девами. И хотя равнодушию все это было до лампочки, оно из этических соображений общества не вступало с противоречие с ним. Если у нас принято состоять в браке, считало оно,  буду жить с мужем – что с меня станется.
В семье не без урода, это выражение вспомнили сестры, но было уже поздно.  Дети – не яблоки, некоторые падают далеко от своих «яблонь». Так оно случилось и с детьми наших сестер. Они настолько не соответствовали своим именам, что, как только подросли, даже изменили их.
Воодушевлению надоело без всякого повода  выражать душевный подъем. Развязность почувствовала, что не нравится даже самым отъявленным хулиганам. Без разницы увидело разницу между Добром и Злом, так как его стали игнорировать те, кто начал вызывать в нем определенные чувства. Родителям это естественно пришлось не по нраву, они не для того мучились, рожая и воспитывая своих детей, чтобы те пошли не в них, мать и отца, а в недоброго молодца. Конечно, как все родители, они хотели детям только добра. Однако добро в их понимании напоминало зло в толковании детей. Проблема отцов и детей не миновала наших героев. Все настолько перепуталось не только в доме Облонских, что восхищение перестало восхищаться воодушевлением. Отвращение, напротив, хотя и должно было, согласно своей природе, почувствовать неприязнь к изменившей (ся) развязности, ощутило в себе жалость и еще большую любовь к своему ребенку. А равнодушие просто не смогло остаться равнодушным к тому, что без разницы увидел разницу.
Наступило время, когда не родители воздействовали  на детей, а дети начали влиять  на родителей. Одним словом, случилось своеобразное вавилонское столпотворение.  С тех пор стало трудно отличать одних от других, и только в некоторых литературных произведениях сохранились типажи, верные своим создателям, не  желающим того, чтобы их дети потеряли лицо, приписанное им с самого начала. Другое дело, что сами творцы этих произведений чаще всего не соответствовали создаваемым ими образам. Но иногда обстоятельства, как морская вода, обкатывающая камни,  даже некоторых писателей делает другими. И тогда из-под их пера возникают персонажи, обладающие сложными характерами.