Знак судьбы. Всё в жизни быстротечно

           Уже   находясь   официально   в  разводе,    они   ещё,   какое  - то   время,   жили  вместе,  в  той   самой   квартире,  которую    снимал   Виталий.   Развод  был  сделан  по  настоянию   Любы.    Уже   работая   в   качестве   пресс -  атташе   у   старшего   Юркова,   она   убедила    Виталия,  что,   в  связи   с  частыми  выездами  за  границу,  сопровождая   в  длительных   командировках   своего  шефа,    ей   нужно   иметь   чистый   паспорт,  без   печати  о  замужестве.   Казаков   не  вдавался   в  подробности,    для   него  было  главным,  чтобы  у  Любы  всё  было  нормально  в    её  жизни,  чтобы   она   выглядела   не  усталой   и  раздражительной,   как   нередко   это   было  раньше,  а  весёлой   и  жизнерадостной. 
    Он   испытывал   перед    ней   чувство   вины,      что    не  смог  дать  ей   то,  о   чём   она   мечтала.   На   Любе  было  дорогое   платье,  купленное   не  им.   Дорогое   и  красивое  ожерелье,  не  им  подаренное.   Единственное,  что    теперь    он  мог   ей   дать,  -  уйти   от   неё,  когда  понял,  что  он  ей   совсем не  нужен.   Вернее,   он   не  противился  тому,  что    уходит  она,  оставляя  его.    Не  произносил   каких - то,  теперь,   действительно,  ничего  не  значащих,   слов.   Ничего   не  требовал,  ни  о  чём  не  просил.   Да   и  что  он  мог   требовать   или  просить,    оставшись  без  работы,  оставшись   в  полном  одиночестве,   не  имея  ничего,   даже   тех  денег,   которые   должен  был  заплатить  хозяйке  квартиры   за  два  месяца   вперёд,  как  она  того  требовала.

         
           Как  и  в   тот, самый   первый   день   их   встречи,   он  смотрел   на   Любу   восторженными  глазами,    по-прежнему   считая,  что  нет  на  свете   женщины  прекраснее,   чем   она.   Он  смотрел  на  неё,   боясь   лишь  одного,  что  она  сейчас  встанет   и  уйдёт.   
И  хотя    понимал,   что    все  часы  на  земле    сейчас    отсчитывают     утраченные   им    мгновения,    что   плоскость   циферблата    уже  замкнула   круг   невосполнимых   потерь    и  нет  никаких   надежд    увидеть,   хоть  что-то  за  далью   того   горизонта,  где  вот-вот   скроется    она,   он   продолжал     смотреть   в  эту    даль    и,    продолжал,  неизвестно  для  чего  жить.   Продолжал,  теперь   уже   и,   не  говоря  об  этом,  любить   её   и,  не   признаваясь   в  этом,  даже  себе,  на  что-то   ещё   надеяться.
     Люба   сидит    за  столом  напротив,   перебирая  вилкой   остывшие   пельмени,   которые  он    положил  ей   на   тарелку,   и    рассказывает   об  участии,  в  каком-то   международном   форуме,   собравшим  журналистов   из   разных   стран.   Она   смеётся,  вспоминая,  как   забыла  в  гостинице,   свою   сумочку   и  ей  пришлось    за   ней  вернуться  и  как,   из-за  этого,   чуть  не  опоздала    на   самолёт.  Она   без  конца  всё  время,  что-то  говорит   и  говорит,  теперь   уже  отодвинув  тарелку  с  пельменями  в  сторону,  сложив  руки  с  переплетёнными  пальцами  так,  что  её   подбородок  упирается   в  них.   Она  сидит  напротив,   не  сводя  с  лица   Виталия   внимательных,   и  даже  в  те  минуты,  когда  улыбается,  задумчивых  глаз. 
       Виталию   хочется,  чтобы   всё   это  продолжалось    как  можно   дольше,  этот  взгляд,  этот   голос,  который  звучит   и  звонко   и  весело.
И  когда  она   произнесла    слово  -  развод,  он   воспринял    это,   как,   что-то    само  собой  разумеющееся.
     В  тот  вечер,   обхватив  его   лицо   нежными  ладонями   и   проникая  взглядом  в  глубину  его  глаз,   она    с  ласковой   требовательностью  спросила: -  Ведь  это  не  будет  означать,   что,   когда  мы  разведёмся,  мы   станем   настолько  чужими,  что  не  будем    заниматься   любовью. 
Спрашивала,   когда  он  попытался   высвободить    своё   лицо, -  Нет,  ты  подожди,  скажи  сначала,  ты  всё  так  же  будешь  безумно  меня  любить?   
      В   ту  ночь,   они   снова,  как   когда-то    очень   давно,    пытались    отстраниться   от   всего,  что   находилось   за  этими   стенами,   сливаясь  в  одно  целое,   в   долгих    и  трепетных   объятьях.
И  день  тот,  и  последовавшая  за  ним   ночь,  и  новое   утро  в  их  жизни,   всё  это  было  как  чудесный   сон,  когда  ты  понимаешь,  что  всё  это  тебе   снится,   и   тебе  так   не  хочется   просыпаться. 
Он   пришёл   этот   день,  пасмурный  и   дождливый,  пришёл,  укрыв  землю   пожухлыми   листьями,  которые   хранили   в   своей      памяти    другие  дни,   когда     шелестели    они    под  ветром   в  зелёных  узорчатых   платочках.
         Утром,  поднявшись  с  постели,   он  увидел,  как  жадно   втягивая   дым  сигареты,   она  сидит  на  кухне    и   о  чём - то  задумавшись,   смотрит    в  сторону   окна,  а   когда   увидел,   как    медленно   текут  слёзы   по   её   щекам,   понял  всё,  что    так   и  осталось   ею   невысказанным.    Он   ни  о  чём    не  спросил,  просто  сел    рядом,  положил   руку   на   её   раскрытую   ладонь  и  этим   прикосновением   пытался   сказать,    что   всё  прекрасно  понимает.  Но  ей    важно  было    сказать  ему   самой,    сказать,    что  его    давно  уже  нет   в  той  жизни,  которой  она  живёт,  и  что  ничего,  что  было  у  них  в  эти  дни,  на  самом  деле  не  было. 
    -  Я  знаю,  -  произнёс  он   тихо.  Так   тихо,  что     эти  слова,  скорее   можно  было   различить,  по   дрогнувшим   его  губам,  чем  услышать.
    -  Что?   Что  ты  знаешь? -  крикнула  она,  выдергивая   свою   ладонь      из-под  его  руки.   Она  сейчас     смотрела  на  него   снова   с  той   же    ненавистью,  которую    каждый   раз   пробуждала   в  ней   его  безответная   любовь.    Ей   хотелось    сказать,  что-то    злое   и  жестокое,    чтобы   исчезла   эта  виноватая   улыбка   на  его  губах,  чтобы  глаза   его   не  смотрели  так,  словно    уже  заранее   за   всё   её   прощали.
      Но  вместо   того,  чтобы   произнести   холодные   и  жестокие  слова    она    вдруг   придвинулась,  взяла   его  руку  прижала  к  своей,   мокрой  от  слёз  щеке,  и   сказала  тихо  и  доверчиво,    словно   надеясь    убедить   и  его  и  себя,  что    для  них  обоих  будет  лучше,  если  они  расстанутся  навсегда.  Она  говорила,  оставляя  в  себе  то,  что  так  и  не  смогла   ему   сказать  за  все  эти  годы  и  дни.   Виталий    молчал,   потому  что  у  него   не  было   слов,  которые   она   могла   бы   услышать.  И  когда  за  ней  приехала   машина,  и   водитель,   высокий   парень   с  густыми  сросшимися   у  переносицы   бровями,  помогал   Любе   перенести  в  машину  её  вещи,  Виталий   Данилович   всё   также    стоял  в  стороне,  не  произнося  ни  слова.   
На   пороге   двери,   она    на  какое - то    мгновение   задержалась,    окинула  взглядом   комнату,  где  прожила   последние   годы,  стены   в  старых,  выцветших  от  времени  обоях,  окно,  где  треснувшее  стекло   заклеено   полоской  скотча,   кресло   у  кровати,  куда  она  любила   залезать,  поджимая  под  себя  ноги.   Было   слышно,   как   журчала   струйка   воды  из  неплотно  закрытого   крана  на  кухне,   хлопнула,    распахнувшись  под   напором  ветра,      форточка     окна     и    в   тот  же  миг,  со  двора   донёсся   нетерпеливый   требовательный   сигнал   машины.
    -  Ну,  я  пошла, - произнесла    она   так,  словно   ещё   оставалась  надежда,   всё   вернуть  назад.  Но  он  знал,  что  надежды  этой  уже  нет,   и  что  на  самом  деле,   она   ушла  от  него   уже  давно,  и  поэтому  ничего   не  ответил.  Он    стоял   в  стороне  и  молчал.   И тогда  она  вернулась,  быстро  прошла  от  порога  двери   к  нему,  обняла,  прислонилась   лицом    к  небритой   его  щеке   и  с  губ  её  слетели  слова:  -  Прости,  если  можешь,  прости   меня  за  всё. 
        Простучали,    удаляясь   всё   дальше  и  дальше,  по  каменным  ступеням  лестницы    быстрые    каблучки  и  стихли    внизу.
   Только    вода,   из   неплотно  закрытого  крана,    всё   текла   и  текла,     словно    напоминая,   что  всё  в  нашей  жизни  быстротечно.