Знак судьбы. И снова - Марфа

             Когда   в  больницу  доставили   женщину,   сбитую   машиной,  она  ещё   была   жива.   Небольшого   роста,  худенькая,   с  седыми  растрёпанными  волосами,  она  смотрела   в  потолок   немигающим  взглядом  и  если  бы   не  пульсирующая  жилка  на   её   шее   и  то  и  дело  вздрагивающие    губы,  можно  было   подумать,  что  она  уже  умерла,  настолько  неподвижным   и  застывшим  казалось  это  немощное  тело. 
Её   не  стали  перекладывать  с  носилок   на  больничную  кровать,  чтобы   не  причинять   новую  боль,  хотя,  казалось,  вряд  ли  она  что-нибудь  чувствует. 
Это  была   Марфа,  та  самая,  которую  безуспешно,    пыталась   отыскать   Люба.   Та  самая,   лицо   которой,  было  последним,  что   увидел    Лев   Семёнович,  прежде  чем   его  машина   врезалась  на  полной  скорости   в   угол   большого   дома.   Это  была   Марфа,  дом  которой   так  и  остался  стоять  с  заколоченными  крест - накрест   дверями  и  окнами,  потому  что  в  нём  уже    давно  никто    не  жил.    Это  была  Марфа,  которая  неизвестно   откуда   появилась  в  тот  день  на    улице  города,  неизвестно   куда   направлялась,  а  теперь  лежала  на  носилках   в  больничном   коридоре,   никому    неизвестная,  просто  старая  женщина     без   документов   при  себе,  а  значит   и   без   имени.   Осмотревший  её  врач,  даже  слов   на  неё  не  стал  тратить,  покачал  головой  и,  махнув,    рукой,   направился   к  выходу,  потому  что,  его  рабочий   день   уже  заканчивался.
Как  только    он    спустился  по  лестнице,  по  тем  же  ступеням  вверх   стала  подниматься   чёрная   кошка.  Она  шла  медленно   и,  мягко  ступая   лапами,  направляясь    в    ту   сторону,   где  возле  стены   стояли   носилки   с  неподвижно  застывшим   телом.


                2.

              А  была  ли  я  на  самом  деле?   Может,   меня   никогда  и  не  было.   Может  быть,   всё   это  почудилось  моей  матери   перед  смертью   в  горячечном  тифозном  бреду.  Находясь   на  грани    помешательства,  удерживая  в  руках   живой  комочек,  маленькую   девочку,   которая   синела,   заходясь  в   надрывном  плаче,   разве  трудно   представить,  что    она   остаётся  жить.   Это  легче  сделать,  чем  представить,  как   она    умирает  от  голода   на    окостеневших    руках   матери.
Мне  кажется,   я  помню   всё   это,  и  собственную   смерть   и  смерть   матери.    Никогда  прежде  мне  не  виделось  это  так  отчётливо.   Никогда  прежде.     Я  вижу  руки  отца.  Вижу,  как  сидит  он  возле  костра   в  партизанском  отряде   и   острым  стальным  лезвием   кропотливо   вырезает  из  мягкого   чёрного   камня    этот  перстень.  Потом,  когда   отца  не  будет,  мама    повесит  мне  на  шею   чёрный   перстень.  Я  помню,  когда   она  несла  меня  на  руках   пробираясь   через   болото   и  этот,   чёрный    перстень,   казался   мне    тогда,    похожим   на   чёрного   жука   который  полз  по  моей   груди. 
          Моя  память,    уводит  меня  назад.  В  то   далёкое   время,  где  меня   ещё    не  было,  но  стоял  на  пригорке   барский   особняк.   В  фиолетовый  цвет   окрашен  мох  на  могильных   плитах.   Большой     ворон     чертит  над  кладбищем   зловещий    круг,   включая  в  него  и  живых и  мёртвых.  Сломав    тоненькую   веточку,   он   выковыривает  ею   из  надписи  на   плите,  застрявшую    там   улитку,   одним  движением   хватает    клювом    хрустящую  роговицу,  размалывает  её   и   жадно  проглатывает     свою   добычу.     Между   безымянных   могил   тянется   шлейф   тумана.   Женщина   в  белом   прозрачном   платье   идёт,   еле  касаясь  земли.   Ветер,  слетев       с    ветвей,  толкает  её   в  спину  и  улетает  дальше.   Чёрный   ворон   смотрит    вниз,  наклоняя  голову  то  в  одну,  то  в  другую  сторону.   Никого   вокруг,   кроме  него   и   застрявших    в   кустарниках    белых  лоскутков    туманной   ткани.   
Усталые   кони  тянут    груженую     телегу,  скрипят   плохо  смазанные   колёса.    Вдоль,   по  обочинам,     высокие  травы,  всё  ближе  к  ним   шаркающий  посвист   наточенных  кос   в  крепких   крестьянских   руках.   
Я  вижу  всё   это,  хотя   меня  ещё  нет  на  этой  земле.   Я  приду  позже,  намного   позже,  когда  не  будет  ни  этой  дороги,   ни  мужиков  с  косами  в  руках,  ни  старой  телеги.   
Я  разжимаю    пальцы   и  на   моей   ладони    перстень,  похожий  на  большого   чёрного  жука.   
   -  Колдунья!   Колдунья!   Летит   вслед,  чей - то   голос.  Я  не  оборачиваюсь,  потому  что  меня    уже   нет.  Потому  что  вся  моя  жизнь,  и  то,  что  было  и   то,   что   есть,  это  мой  сон,  который  приснился  мне,  когда  я  покидала  землю.