Время молчать

Я устал от окружающих меня слов. Сегодняшние газеты читать вдруг стало так же невмоготу, как когда-то советские. Последний оплот интереса к окружающим словам – ящик с набором ТВ-программ – сдох, оставив в утешение только православный канал. Но и тот постепенно стал надоедать бесконечными трансляциями каких-то религиозных конференций, брифингов, собраний, на которых, как в старые советские времена, тихо дремали длинноволосые клирики и хмурые неофиты.
Я помню, как часами мог говорить Брежнев об успехах строительства коммунизма и о становлении нового человека. Помню, как не менее долго, но уже без бумажки, жестикулировал Горбачев, рассуждая о перестройке, о том, что надо каждому начать с себя. И вот теперь все эти коммунистические и перестроечные доклады сдуло ветром времени. И никто не помнит, что там было. Зачем было тратить на них столько времени, если настоящая жизнь шелестела за окном осенним дождем?
Наступили новые времена. И снова говорят о новом человеке, о том, что нужно начать с себя, чтобы «свет сияния воссиял светом истины» и чтобы «благодать милости творила благость»..
Я понял: ничего не меняется! Никаких новых людей, никаких новых времен, никакого нового неба. Все то же небо Аустирлица над головой, и все так же ноют зубы от бесконечного чужого и собственного "базара", за который если каждый начнет отвечать, то разборки составят ту самую ожидаемую вечность.
Если душа бессмертна, то, наверное, потому, что ей просто некогда умирать. Надо хотя бы после смерти переварить то, что при жизни вместо нее говорил язык. А если за каждое слово нужно будет держать ответ перед Богом, то вечность будет похожа на отчетный доклад.
Ну, хорошо, сдали газеты в макулатуру, отрубили телик, закрыли все книжки. Остался Интернет. Сидим в нем целыми днями. Для домочадцев вроде бы – молча. Только пальцы по «клаве» – бряк, бряк, бряк, бряк… Новый вид языка без костей. Молчания нет и тут. Причем, намного больше нет, чем где-либо. Интернет – это 90% словесного и информационного мусора. Тут не то, что тысячи, тут миллионы тонн словесной руды надо извести, чтобы найти то единственное слово, которое тебе было нужно, когда ты полез в страшную пасть Яндекса. И когда его находишь, то ты понимаешь, что никакого смысла в нем уже нет. Что тебе просто смертельно хочется спать…
Через много лет, когда люди научатся закачивать в себя за секунды сотни гигабайт информации, они будут болтать не такими допотопными методами, как язык или клавиатура. Они будут телепатировать друг другу гадости на расстояние.
Но темы будут все те же: «Есть ли доказательства несуществования Сущего?», «Сколько можно терпеть правительство, которое мы спьяну выбрали?», «был ли святым Чингисхан?», «Доколе не вмерла Украина?» т.д. Или вот это мне нравится: «Как нам, наконец, обустроить Россию?». 1000 лет не смогли обустроить, а тут вдруг в очередной раз спохватились. Хотя достаточно спросить китайцев, и проблема была бы решена.

Пожалуй, не найти в нашей жизни времени, когда стоило бы заткнуться. И если люди хотят гарантированно перессориться, они должны не переставать говорить о религии. Как вариант – о политике. Современные технологии позволяют все это смешать, и таким образом сделать тему такой же тягучей, как нитроглицерин. И даже похороны кого-нибудь сегодня – это нередко лишний повод поговорить или, на худой конец, брякнуть какую-нибудь банальность: «Ну, ты держись…», «Время лечит», «У Бога все живы». Хотя тем, у кого болит, не нужно никаких слов. Им нужно, чтобы их просто молча держали за руку….

Вот. ТАКОЕ ОЩУЩЕНИЕ, ЧТО С ТЕХ ПОР, КАК КУПИЛ ПЕРВЫЙ КОМПЬЮТЕР, Я СПЛЮ. А когда собираюсь проснуться, тут надо уже засыпать от усталости. Когда же я жил по-настоящему?
Первый раз далеко-далеко в детстве, когда первый раз попал на море. Я мог смотреть на него часами и молчать. Или нырнув метра на три, смотреть на солнце сквозь изумрудную воду.
Потом - когда моя моторка заглохла, напоровшись на мель, и, я, оставшись один в ночной тундре, посреди холодной реки, мастерил для винта шплинт из гвоздя. Тот гвоздь казался тогда дороже всякого золота.
Когда ремонтировал крышу своего ветхого дома в брошенной уральской деревне, и смотрел на пролетающие самолеты.
Когда очутился однажды в марте на скалистом уральском утесе, над вершинами заснеженных молчаливых елей. Ветра не было, и тишина стояла такая, что звук моего дыхания, казалось, разносился на километры.
Когда шагал по разрушенному городу, в котором почти не осталось людей. Изредка раздавались выстрелы. Пахло гарью и кое-чем похуже.
Когда опять попадал в Крым. Там судьба подарила много радостей. Тишину Воронцовского парка, одинокий, приглушенный голос трубы, лунную дорожку на безветренном море, гроздья неспелого винограда за окном, Херсонес. В Херсонесе можно было часами сидеть или лежать на его горячих камнях, бывших когда-то чьим-то жилищем, и смотреть на разрушенный Владимирский храм, наблюдая, как он изменяет свой цвет в зависимости от положения солнца, считая кустики и чахлые березки, которые прорастали из-под его обвалившейся кровли.
Были и потом редкие случаи оказаться в тишине: где-то под Кинешмой, на том берегу Волги, на который можно было попасть только при одном условии - если очень-очень захотеть.

А сейчас ... Мне просто хочется упасть куда-нибудь на холодный ягель и заснуть так, чтобы не видеть снов, чтобы либо проснуться окончательно, либо заснуть навсегда… И, может быть, только два слова молча помыслить на прощание: «Господи, помилуй…»