Знак судьбы. Деревня Погорелова

Первый   раз  в   деревню  Погорелова   Виталий   Казаков    приехал,    будучи    корреспондентом   областной    газеты.   
 Он   приехал  тогда,   чтобы  запечатлеть   событие   районного  масштаба,   в   деревне    открывали  новый   Дом  культуры,  самый   большой     в  районе.   
        - Здесь  раньше    усадьба   была,    барская,  старожилы    говорят,  красивая   была     усадьба,  с  фонтанами,  с  большими    мраморными    колонами,  -  рассказывала ,     похожая    скорее   на   школьницу   из   старшего   класса,   чем   на   заведующую    Домом   культуры,    стройная    девушка  с   русой   косой,    перекинутой   через   плечо.
Потом,  показывая  просторные     помещения  и,   подойдя   к  одной  двери,  сказала: -  А  здесь  у  нас     музей,   вот   о   нём,    я  бы   вам    посоветовала     особенно   написать,  потому  что    музей    этот   не   совсем   обычный.
     -  Ну,    на  то    они  и  музеи,  чтобы,  чем-то  необычным  отличаться, -  улыбнувшись,   сказал   Виталий.   Он   прошёл     вслед   за   девушкой     в  комнату,  где   находились    экспозиции,   отражающие   не  только   историю   деревни     Погорелова,  но,   в  какой - то   степени,  и  историю    всего   района.
     -  Это  наш  местный   художник   постарался,  не  без  гордости    отметила   заведующая,  видя  с  каким  интересом,   разглядывает    стенды    журналист.
    -  И  это,   тоже   его  работа?  -  указывая  на    два  портрета,   написанных      рукой    мастера,    спросил     Виталий.
      -  Нет,  эти    портреты    прежде   находились,  в    той  усадьбе,  про    которую   я  вам   говорила.  К  сожалению,  сама  усадьба    сгорела,   только   эти  картины   и  остались,  да   еще   несколько   музейных   экспонатов,  которые   удалось   спасти.
Заведующая   Домом  культуры   подошла   к  стенду,  в  центре  которого   была   фотография    мужчины    в  очках  и  с  бородкой   клинышком,   очень  похожего    на   известного   русского   писателя.
      -  Это  Николай  Степанович    Ефремов,  сельский   учитель  и  организатор   первого   в  нашем  районе   краеведческого   музея,  -  пояснила   она,  и  стала  рассказывать  о  судьбе  и  жизни   этого  человека.  Это  было   действительно  интересно,   Казаков,  не  перебивая,   слушал,  даже  успевал,  что- то  записывать   в    блокнот,    но    осматривая     экспонаты,   он   то  и  дело   возвращался   к   портретам,   на  которых   были  изображены  во  весь   рост  две   совершенно  разные     женщины.
    Корреспонденту   областной   газеты,  так    и  не  удалось    в  тот  день     узнать,  кто  же   именно   был   изображен   на    этих   портретах. 
Не  внесли  ясность   и   записи  дневника,  который   вёл,  местный  краевед,   учитель  истории   Николай   Степанович   Ефремов.  Записи    были   отрывочными,  содержали  строки,  сплошь  состоящие   из  наполовину  сокращенных   слов.  Иногда,  они  были  так  перечёркнуты,  что  невозможно  было   ничего  понять.   Отдельные  страницы   были   вырваны,  причём   рукой  резкой,  нетерпеливой,  оставляя  на  местах  скрепления   угловатые   клочки.
Заведующая,  кстати,   пора  бы   назвать   её   по  имени  -    Полина   Соколова, с  самого  начала  отказалась   представиться  по  отчеству.  -  Ой,  что  вы,  какое   ещё   отчество,  зовите  меня   просто  -  Поля,  смущаясь,  сказала   она   журналисту,  когда   он  хотел  выяснить,  как  к  ней  обращаться.
      -   Тогда   и  я,  никакой    вам   ни  Виталий   Данилович,  а  просто    Виталий,  -  завершил  он,  таким  образом,  знакомство  с   Полиной,  попутно  выяснив,   что  она  заочно  учится   на  историческом   факультете,  а  в  город,  как  её   подруги,  не  переезжает,  потому,  что   живёт   с  бабушкой,  за  которой   нужно  ухаживать.   
Известный   в  области  журналист,  материалы  которого    обычно    размещались  на  первой  странице,  уже   давно  не  был  тем    молодым   кучерявым  парнем,    на   которого     засматривались  девушки.  Это  был   уже   не   молодой,  но  ещё   довольно   приятной   наружности    мужчина,   которого    Полина  так  и   не  осмелилась   называть   Виталием,  хоть  он  и  настаивал  на  этом.
     -  Ладно,  что  же  делать, -  развёл  он  руки,  делая  вид,  что  огорчён.  -  Хотел,  рядом  с  вами,  скинуть  с  себя  лет    двадцать, - не  получилось.               

            В  тот  день,  когда   Полина  передала   Казакову  записки   старого   учителя,   он  лишь   бегло   перелистал    сохранившиеся   тетради,  и   с   её   разрешения,  взял    их   с  собой.    На  следующий  день  в  газете   вышла  целая  полоса,  рассказывающая   об   этой  деревне,  о  её   жителях    и  о  сельском   учителе    Николае  Степановиче  Ефремове.  Была   в  газете    и  фотография    Полины   Соколовой,   в  какой-то  мере  продолжающей  сейчас   его   дело. А  через   неделю,   журналист   областной   газеты   снова   появился   в  деревне,  зашёл  в  сельский   Дом  культуры   и   теперь,   в  разговоре   с   Полиной      был   предельно   серьёзен,  пытаясь  с  её   помощью  расшифровать   записи    сельского   учителя.  Выясняя  новые  подробности,   он   встречался   с  теми,   кто  помнил   Николая  Степановича   и   мог,   что - то   рассказать  о   бывших   владельцах   усадьбы.
       -  А   как  же,  хорошо   помню.  И   учителя   нашего, царство  ему   небесное.  И,  этого,  как  бишь,  его  звали…    Анна   Ивановна  Никулина,  потёрла  ладонью  лоб,  в  надежде,  что  это  поможет  ей   вспомнить,  давно  забытое  имя.
 Виталий   Данилович   сидел  сейчас  в   доме  старой   женщины,  такой  старой,  что   в   деревне,  часто     спорили,  сколько  же  ей  лет,  одни  говорили,    не  меньше   ста,  другие  доказывали,  что  ста  лет  ей  быть  не  может,  потому  что  по  документам   ей  только   девяносто   семь.  Но,  что  в  таком  деле  паспорт,  когда   выдавался  он,    не  на  основании  свидетельства  о  рождении,  а  по  записи   в   церковной   книге.  А  если  не  было  такой   записи,  потому  что   в  одном   селе,  была  она   слишком   потрёпанной,  а   в   другом   и  вовсе   утерялась,  то  писали  тогда,  как  говорится,  кто  на   какие  года    выглядит.    Судя   по   всему,   Анна   Ивановна   всегда   выглядела    моложе   своих   лет,  и    о  чём - бы    её    не   спрашивали,  хотя  бы   о   том   времени,  когда   мужики  и  бабы  в  крепостных  ходили,   довольно   уверенно    заявляла:  -  А   как  же,   хорошо   помню.
Когда,  кто-то,  из   сельчан,   шутя,    спросил  у   неё: -  А,  случаем,  баб  Ань,  как   Наполеон   мимо  нашей  деревне  к  Москве  шёл,  не  помнишь?
      -  Наполеон?  -   переспросила     Анна   Ивановна,  потёрла   рукой   лоб,  подумала  немного   и   честно   призналась:  - Чего   не  помню,  того  не   помню,  врать   не  буду.
Была   она    невысокого   роста,    худощавой   и    по  своим    годам   очень   проворной   старушкой.   Время,   состарив  её,  казалось,    прошло  мимо   и,  занявшись  своими  делами,   про  Анну   Ивановну    давно   и  забыло.    Оно   и   к  лучшему,  пусть  живёт,  пока     справляется   со  своими   проблемами   и   следит   за    своим   здоровьем.   Проблем,    разумеется,   больше   чем   здоровья   но,    справляется,   чаще  одна,  иногда   с  помощью   соседей.    И  вид   у   неё   всегда   ухоженный   и  лицо,  не  смотри,  что  всё   затянуто  сеткой   морщин,   а  убери   их,   и  проясниться    красота  её,  что    сохранилась   на  старых   снимках.
    -  Это    я    перед    войной,   в   году   сороковом  такой    была,  уже    замужней  была,   двое   детей     у  меня   было.
    -  Так   вы,   судя   по   этой   фотографии,   и   тогда   ещё   были    молодой,  -   вполне   искренне   заметил   Виталий   Данилович,    взяв     пожелтевший    от  времени   снимок.
    -  Да   нет,  мил   человек,  какая  же   я  молодая   была,  если   мне   в  ту   пору,   почитай   лет    тридцать    уже    было.
Виталий   Данилович    только   руки    развёл,   не   зная,   настаивать  на  своём,   что   и   в  тридцать  лет    женщина   остаётся   молодой.   Или,   молча,    согласиться,   что   для   тридцатилетней   колхозницы,  что  с  утра   до  вечера    то   на  ферме,  то   в  поле,  это  всё  же,   действительно,   возраст.   Ещё   раз   внимательно    всмотрелся   в  старый   снимок    и   решил   про  себя,  что   Анна  Ивановна  на   этой   фотографии   всё   же    выглядит    моложе   тех   лет,    о   которых   говорит.   И,  потом,   ведь    не  случайно,   сама    же    эту   фотографию    выделила      из   остальных.    Но,  женщина,  сколько  бы  ей   лет  не   было,   прежде   всего,    остаётся   женщиной,   которой   приятно   слышать,   когда   мужчины,  как    сейчас   Виталий    Данилович,   восторженно   отзываются    о    ней,   пусть   даже   глядя   на    снимок,     сделанный,    без  малого,    лет  семьдесят   назад.
Вот    ведь    как   она   сейчас    к    платку    прикоснулась,   будто     только    поправить   решила,    а   ладонями    тут  же   по  лицу   прошлась,   разглаживая    сеть  морщин.   И,  то  ли   от  этого   движения,  то  ли,   что   глаза   засветились  улыбкой,   но,  прямо  на  глазах   помолодела.   Кто  ей   даст   девяносто   семь   её   лет?   
    -  А   ты,  сразу  видно,   человек   знающий,  так   вот, прямо   мне   и  скажи,  на  сколько   лет   я  выгляжу?
Анна    Ивановна,   вопросом  этим   поставила   приезжего   журналиста   в  тупик,  не   скажешь  ведь,   скинув    лет   пятнадцать   или    двадцать,  и  делая,  таким  образом,   комплимент  женщине,  что  выглядит  она,  допустим,   лет   на  восемьдесят.    А  может,    наоборот,  ей  будет   приятней,   если   ты   к  её   ста   годам,  добавишь   ещё   десять? 
  Эх,   женщины,  женщины,   трудно    иногда    бывает   понять    их   в  любом   возрасте.
      Примерно    так    и   ответил     журналист  из  газеты   и   ещё   сказал,   что  истинная    красота,    проявляется   как   раз   в  такие   годы,    которых   достигла    Анна   Ивановна. 
Вполне   искренне   сказал,  подразумевая    под  этим,   что     в  глубокой    старости    свет    доброты   и  душевного    тепла    проявляется     на   лице   особым    рисунком,    который     оставляет    время.
   Снова   смотрит    Виталий   Данилович   на   фотографию,  -   брови   вразлёт,   глаза   большие,   лучистые,   улыбка   на   губах  скользнула   и  замерла,  словно   травинку   она   сейчас   прикусила.  Удивительная    фотография,   живая,  трепетная.   Тот,   кто  делал   этот   снимок,   сумел   уловить   момент,  когда   дыхание   на  взлёте  и,  кажется,  вот – вот   сорвутся   с  губ    какие - то    очень    нежные   слова.
А  вот,   и    сама   она,  эта   женщина,   дожившая   до  глубокой   старости,   сидит   напротив   и,     улавливаешь   в  чёртах   её   лица,   те  же,   что   и   на  фотографии.  И  трудно   сказать,   какая   красота    её   лица    кажется   более   яркой    и  более   возвышенной.
        И  ещё,   в    чём   ей   нельзя  было  отказать,  насчёт  имён     память   у    Анны    Ивановны    была  отменная.  Любому  в  деревне    могла  рассказать,  каким   был    в  молодости   его   дальний   предок.
Сейчас,  запамятовав   имя   владельца   усадьбы,   она   сильно   этим  огорчена.  Как  же  так,  из  города,  такой  человек  приехал,  говорят,  шибко  грамотный,  газеты  пишет,  а  она  на  простой   его   вопрос   ответить   не  может.    -  Имя  у  него   было,  какое - то   не   наше,  не  русское, - оправдывалась   она.
      -  Не     Арнольд   ли?    Спросил   Казаков,    заглядывая   в    свою  записную   книжку,  куда,   ещё  прежде,   записал   кое   какие    архивные   данные. 
      -  Точно,   так  оно   и  есть,   Арнольд   его   имя   было,  -   Анна   Ивановна   смотрит   на  журналиста   с  особенным   уважением,  -  правду  оказывается,  люди  говорят,   очень   серьёзный   мужчина  приехал   к   ним,  о  жизни  расспрашивает  и  всё   в  тетрадь    свою   записывает,  а  потом   в  газете   напечатает.   
  -  Он,  Арнольд   этот,   всё   в  военной   форме    ходил, -  вспоминает  она    некоторые    подробности.    -  Высокий   такой   был,  представительный.   Хоть  и  не  наш   он   был,   не  русский, но,    мужчина     был   красивый.
И  дочка  у  него   была,  красавица   необыкновенная,  Марфой  её   звали.  Уж  такая  красивая,  такая   красивая.    Так  вы   же,  сами  её  видели,  -  вдруг  прервала     она   себя,   на  полуслове,   рассказывая    о   необыкновенной    красоте   дочери  владельца   барской   усадьбы.
        -  Я? -  удивился    Казаков,  -  где  же  я  мог  видеть   дочь   Арнольда    Штемберга?   
        -  Да,  в  музее  у   Полины.  Там  же   она,   на    картине,  что   на  стене   висит,  нарисована.
Заведующая   Домом  культуры   Полина    Соколова,   которая   находилась   здесь  же,    вместе   с   журналистом,  в  доме  у  Анны   Ивановны  Никулиной,    пояснила,  что  действительно,  многие  старожилы,  утверждают,   что   один   из   портретов   в  музее   очень  похож  на   Марфу  Штемберг,  последнюю   владелицу   барской   усадьбы,  которая,    была  убита,   в   двадцатые   годы,   во  время    уничтожения   банды   атамана    Колюжного,   который   в   то  время   держал   в    страхе    весь   округ .
       -  Да,  не   была  она  убита,  эта  Марфа,  -  обрушила  на     своих   гостей    ещё   одну  новость,    словоохотливая   старушка, -    никто  её  убитой  не  видел,  а  вот   живой,  когда   этих  бандитов  и  в  помине  не    было,  я  сама  видела.  Вот  как  вас  сейчас  вижу,  так   и    её     я    видела.
Анна   Ивановна    сейчас    была   довольна  произведённым   впечатлением,  особенно      на    этого   журналиста   из  газеты,  который,  пока  ему  по   бумажкам   своим,   Полина,  директор   Дома   культуры,   что-то  читала,  глаз  с   неё    не   сводил.  А   что   она   может   знать,  эта   Полина,  ведь   совсем   ещё   девчонка.   А  она,  Анна   Ивановна,  всё знает, и    не  по  бумажкам  каким-то,  а   всё   как   есть   по  жизни,  помнит.
        -   Осенью   это   было,   -    стала   рассказывать   Анна   Ивановна.    -  Утром,  как  встанешь,   так  трава  вся   льдом  покрытая   лежит.  Ближе  к  обеду    лёд   этот   сходить  начинает,  теплеет  всё    вокруг    от  солнца,  будто  жизнь  ко  всему   возвращается.  И  птицы  вокруг,  одни  щебечут,  с  ветки  на  ветку  прыгают,  другие   к  небу   тянутся,  в  далёкие  страны,  значит,   туда,   где   солнце   жарче,  чем  у  нас.   Я  тогда,  вот  такой   же,  как   наша     Полинка    была.   Уже,  в   невестах   ходила.  За  мной    Егор,  конюх  наш,  колхозный,   всё     ухаживал.   
     Анна   Ивановна,  на  какое - то  мгновение   замолчала,  видимо   вспомнив,   что-то   очень   близкое   ей,   из  той,  далёкой  поры.  Которую,  увы,  вздыхай  не  вздыхай,   уже   не  вернёшь.  Поправила    косынку,   опять ладонью  провела  по  лицу,  будто   всё  те  же  морщины    убрать    хотела.  Ни  Полина,  ни  Виталий  Данилович,  не  прерывали   это   её   молчание,   догадываясь,   куда  сейчас  уводит  её   память.   
       А  память   уводила    к  старому   кладбищу,  что  находилось   за    развалинами   сгоревшей  барской   усадьбы.   Было   поверье,  если   встать  рано   утром,  когда   лето  уже  ушло,  а  снег  ещё   не  выпал  и  отыскать    среди     старых  могильных  плит   заветный  цветок,    который   прорастает    на   камне   из  растаявшего  льда,   сорвать   цветок  этот   и  прижать  его    к  груди,  тогда,   исполнится   любое   желание.   Говорили,  что  цветок   этот,  когда  его   клали  на  грудь   умершего,  поднимал  его  из  гроба.  Больного  излечивал  от  недуга.   А  уж   если  девушка  не  замужняя,   цветок   этот   сорвёт,  да  на  груди  своей   спрячет,  то  ждать  ей   скоро   сватов  от  любимого.   
Егор, что  за  Анной    в  то  время   пытался   ухаживать,  парень   был    как   парень,   под  гармонь  и  в  круг  выйти  может  и  с  девчатами,  шутит  и  смеётся,  а  как  Анну  увидит,  встанет  рядом  с  ней   и  молчит  как  красная  девица.  А  на  днях, по  деревне  слух  пошёл,  что  отец  собирается    женить   его   на     дочке   председателя  сельсовета  Рогова.   Спросила   Анна  об  этом  у  Егора,  так  тот,  только   промычал  в  ответ:  -  Нет,  не  можно   это.  Я  же    ведь   тебя  люблю.
        -  А  коль  любишь,  так  скажи  отцу  и  матери,  чтобы  к  нам  в  дом  сватов  посылали, -   прямо   так   и  сказала,  прильнув  к  широкой   груди  Егора.   
        -  Нет,  не  можно   пока.   Вот  как  старшего  брата   женят,  потом  можно  будет.
        -  Заладил   одно, -  можно,  не  можно,  а   вот   так,  не  обвенчанными,   каждый   вечер   на  сеновале,  можно?   Всё,  больше  я  не  приду.
Только   всё   равно  приходила.  Без  Егора  свет  ей  был  не  мил.  Казалось,  ничего  в  нём   особенного   не  было.  Были  парни  и  ростом    выше  и  лицом    красивее,  и   насчёт   того,  чтобы  слово  сказать,  так    и  в  этом  деле,  могли  Егора  перещеголять.  Хоть  и  заглядывалась   иногда   на  кого   Анна,  когда  сидели  на  завалинке  вечерами,  однако,  всё  это  было  не  то.  Как  посмотрит  на  кого,   так  же  легко  и  глаза  отведёт.   А  на  Егора  взглянет,  тут,   как   говорится,  сердце  и  замрёт.
Это  только  считается   так,   что   по  настоящему,    о  любви    только   в   книгах   написано,  да  в  песнях   поётся.  Но  никто  ещё   не  сказал  о  любви   так  трепетно   и  красиво   как   влюблённое  сердце.  И  не  нужно  Анне   слов   Егора,  она  и  так  их  слышит,  когда   прижмётся  к  его  груди.  Вон  как  оно  бьётся  его  сердце,  словно  без  устали  повторяет  одно   только   это   слово: -  люблю,  люблю,  люблю…
      Старший  брат  Егора,  которого   отец   должен   прежде    младшего  женить,   второй  год  как  в  городе  живёт,  на  заводе  работает.  Это  сколько  ещё  ждать  надо,  пока  он  вернётся  или  там  себе  невесту  найдёт.  Не  может  больше  ждать  Анна,  вот  и  вспомнила  она   про   тот  заветный    цветок.  Встала  утром,  ни  свет,  ни  заря  и  пошла,  искать  его.
   Недобрая  слава  шла  про  эту  усадьбу,  что  сейчас  в  предутренней   мгле  кажется  зловещим  призраком.   Говорили,   что  барыня,   которая   ещё   раньше,  бог  знает  когда,   жила   здесь,   была   самой   настоящей   ведьмой.  Выберет,   статного   молодца   в   деревне,   проезжая    мимо   в  своей    карете,   укажет  на  него  хлыстом,  сверкнёт   взглядом   ослепительных    своих   глаз,  проедет  дальше,  а  молодец   этот,   на   кого   она   посмотрела,  с  той  поры  чахнуть  начнёт.  Словно   кто   здоровье  его  и  силу    его богатырскую   забирает,  к  земле  его  гнёт.   
          Идёт   Анна   мимо  развалин  старой   усадьбы,    вот  и  кладбище   перед  ней,  где   покоятся   останки   бывших   хозяев   дворянского   особняка.    Простых   людей   здесь  не  хоронили,  У  мужиков  и  баб   на   деревенском     кладбище   лишь   бугорок  земли   и  крест,   срубленный   из   дерева.  А  здесь   плиты  каменные    высотой   с  рост  человека, и   кресты    на  них   выбиты,  не  такие  как  на  могилах  православных.   Идёт  Анна   смотрит  на  эти  могилы,  читает  по  слогам  имена   и  всё  выискивает,   не    появится  ли  где   цветок  заветный.  А  когда  увидела  его,   так   и  застыла,   не  зная,  чему  верить,   то  ли   это   оттаявший  лёд  блеснул   в  лучах      солнца,  то  ли  действительно  перед  ней   лепестки   единственного  цветка,  увидеть  который   не  каждому  дано.    Протянула   руку,  боясь,   что  растает  он  тут  же  в  руках  её,   сорвала  цветок,  держит  в  ладонях,   налюбоваться  им  не  может,  настолько  он  красив,  словно   выкроен   из  паутины   серебристой.   Прижала    к  своей   груди  и  в  тот  же   момент    увидела,   как   тень    чья-то  упала   на    камень,  с  которого  она  цветок   сорвала.  Отшатнулась  в  сторону  Анна,  спряталась  за  могильную  плиту,  что  рядом  была  и  увидела   в  двух  шагах  от  себя   горбатую  старуху  в   чёрном  платье.   Стоит,  опираясь  на  палку,  смотрит  вокруг,  словно   ищет   кого.   -  Уж  не  меня  ли,  подумала  Анна,  ещё  сильнее  прижимая  к  груди  цветок   желанный,  только  в  нём  и  ищет    спасенье,  чтобы    защитил   от    силы   нечистой.
Мимо  неё   прошла   горбунья,  прошла,   не  заметив  Анны,  стоящей   не  живой  ни  мёртвой   за   плитой   могильной.   Подождала   девушка,  пока   скроется   за   дальней   оградой   чёрная  тень,   и  со  всех  ног  пустилась  бежать   к  дому.  Вот  уже  и  окраина  села.  Всего  то  и   осталось   немного   пройти,  свернула    в  проулок  и  чуть  не  сбила   с  ног   ту  самую  горбунью,  которую   видела  на  кладбище.   Повернулась    она    к   Анне  лицом  и  увидела  она   перед   собой   ни  кого   иного   как     Марфу.   
     -   Такой   же    стояла    она    передо  мной,   как   на   том   портрете.  -    продолжает   вести   свой   рассказ   Анна   Ивановна.  -  Высокая,   прямая,   красивая.   Вижу   как   глаза  её,  то  в  сторону   посмотрят,  то  прямо   на  меня.   Я  тоже    вокруг   смотрю,  куда  это   та    горбунья   делась,  только   нигде  её   нет,  как   и   не  бывало.   А  ведь,  ещё  минуту  назад,    прямо    в   горб   её     чуть   упёрлась  с   разбега.   Нет    горбуньи,   только   я   и  Марфа,   стоим    напротив   друг   друга.   Хотела    я,  что-то   ей   сказать,  только   в  это   время,  калитка    позади   меня  скрипнула,    посмотрела    я  в  ту   сторону,   а   когда    к   Марфе   повернулась,  то  и    она,  как   и  та   горбунья,   неизвестно    куда   исчезла.   
Анна    Ивановна   снова   замолчала,   задумалась,   но  на  этот   раз,   чтобы   вернуться    из   далёкой   памяти.  Возвращаясь,  шла   через   годы   и  судьбы,    шла    через   туманную    загадочную   даль   к   светлому   и  ясному,    к   дням   сегодняшним.
     -  Вот  так   я  тогда  с  ней  и   встретилась,  возле  дома  Николая  Степановича,   учителя  нашего,   для  которого   Вероника,   дочь  Марфы,  которую  она  оставила,   когда   с  бандой   ушла,   была    как   родная.
 И  не  только  я   одна    её   видела,  многие  потом    замечали   как  ночью,  приходила   туда   Марфа,  чтобы,  значит,  дочь  свою  навестить.  Она,  Вероника,  ведь   тоже  горбатой  родилась.  Говорили,  что  это  как  проклятье   было,   отметина   дьявола   на   все  поколения,  что  потом  от  той   барыни  шли.   Разное  говорили   люди.  Только,  что  касается   Вероники,  тут  дьявол   оказался  бессильным,   одолела    его   злую   силу  любовь   человеческая.   Снял  с  Вероники  эту   отметину   дьявольскую    сын   Натальи,   Александр,  уж  так  он  её  любил,  так  любил… Так  вы  его   тоже   видели,  в  том  же   музее, -  сказала  под  конец  своего  рассказа   Анна  Ивановна.   -  Он,   когда   немцы  пришли,   воевал    здесь,  был  в  партизанах  вместе   с   Вероникой.     Убили  его  немцы,  вот здесь,  в  нашей   деревне  это    и   было.  Он   один,   а  их   столько    понаехало,   и  на  мотоциклах    и  в  машинах,  дом,    где  он  был,  окружили.  Предлагали   ему   сдаваться.  Только   Сашка  он  всегда  боевой  был,  разве  такой    будет   сдаваться.   Вот он  с  ними   и  воевал,  пока  у  него   патроны  были,  а  потом  гранатой  и  себя  взорвал  и  тех  немцев,  что  подошли  к  нему,  взять  живым  хотели.
    Анна   Ивановна    сейчас,  почти  слово  в  слово    пересказывала,  что  было   написано  на   стенде,    рассказывающем   о  подвиге   Героя  Советского  Союза    Александра   Стрельцова,  уроженца    деревни  Погорелова,   погибшего    летом  сорок  второго  года.
        -  Баба  Аня,  а  цветок   тот,  заветный,  помог  или  так  и  завял,  не  выполнив  желание?  -  не  удержавшись,   спросила    Полина,  которая  слышала  и  прежде,  что  якобы  есть  такой  цветок.
         -  А  как  же.  Ну,  не  сразу,  у  нас   тогда,  всё  село  в  трауре  было.  Николай   Степанович,  учитель  наш,  как  раз  в  тот  день,  когда  я  Марфу   встретила,  богу  душу  отдал.  Помер  он,  от  болезни   грудной.  Но  через  месяц   после  этого,   сваты   от   отца  и  матери  Егора  пришли,  а  ещё  через  месяц   справили  свадьбу.   Так  что,  верьте   или  нет,  но    есть  этот  цветок   заветный,  и  желания   он  выполняет,  сама  в  этом  убедилась.
          Надолго  запомнился    Виталию   Даниловичу   Казакову    рассказ   Анны   Ивановны,  возможно  тогда  и  появилось   у   него   желание,  написать  книгу,  соединив  в  ней    то,  что  на  самом  деле  происходило,  с   тем,   что   иначе    как   вымыслом   и  не  назовёшь.    Хотя,   кто  его    знает,   на  деле-то     иногда   оказывается,     что    то,   что   казалось,  известно   доподлинно,   потом   дополняется    новыми      подробностями  и   уже   предстаёт   перед  нами    совсем   другая    картина.    А  вымысел,  который   всерьёз    не   воспринимался,    на   том   лишь   основании,  что  такого,  просто  не  может    быть,   неожиданно   вдруг   становился   реальностью,   проникая   из   прошлого   в   будущее.
      Не  знал    тогда    журналист   областной   газеты    Виталий    Казаков,     мечтая    написать   книгу    о  вечном  поединке  добра  и  зла,  светлого  и  темного,  восхождения  к  вершине  и  падении  в  пропасть  мрака,   что   ему   самому    судьбой   уготовлено    место   на   грани   этого   поединка.