Бублики

      До рези в глазах Елена Николаевна всматривается в тёмную узкую дорожку, идущую от платформы электрички- cоседка Галя должна продукты из магазина привезти. Наконец в переулке появилась пожилая женщина, нагруженная двумя большими сумками.
-Заждалась?
-Заждалась. Там чай поспел, садись, отдохни.
 -Как плохо, что у тебя родни никого нет, -Галя деловито отхлёбывает дымящийся чай из глубокой чашки и сочувственно взирает на хозяйку.
  -Да кому быть – то, я не местная, не из Удельного. Из Таловки-Елена Николаевна грустно улыбается. Воспоминания её стремительно уносятся в прошлое и, обрадовавшись возможности излить душу, она говорит, говорит...


- В семье я младшая была. Минуло только четырнадцать мне,  вижу,  в доме гости- сваты Кроткины зовут за сына своего глухонемого  с рождения. Они богатые, хозяйство крепкое, все трудяги. А я несмышленая была. Сваха повесила мне на шею бублики, пока ела их, усадили в телегу и в дорогу. Приехали в деревню, накормили. Дома – то такого стола нет: хлеб  караваями, молоко, сметана, масло, мясо – всё стоит. Я  то одно надкушу, то другое схвачу, все потешаются, смеются. Привели мужа моего Петра. Высокий, стройный, кудрявый, черноглазый. Он удивлённо смотрит то на меня, то на родных, что – то по – своему мычит. А я его, получается на потеху всем, за стол тащу, дескать, пойдём кушать.


Так и уснула с бубликами на шее. Неделю живу, как у Христа за пазухой. Никто не трогает, не ругает, работать не заставляет. А свекровь говорит: «Дюже худюща, откормить надо», и отправляет меня с Петей в лес грибы, ягоды, орехи на зиму запасать. Жили в вырытой землянке, муж учил готовить, начала понимать его немые речи. Полгода не трогал меня муж, сплю, чувствую, как гладит по волосам и что- то лопочет, а иной раз на руки возьмёт, качает и колыбельную поёт.


Я справная стала, свекровь не нарадуется: сноха послушная, сын при семье. Только мёд да ласка в сказке бывают. А тут две снохи с мужьями бунт подняли, вот пришлая с немым всё нажитое себе заберут, а им что останется. Стали они у отца раздела требовать, а он их обещаниями кормит и молчит. Тогда женщины взяли меня в оборот по-другому: за стол не пущают, в гости не приглашают, к родным не отпускают, подарками не одаряют, Петю последними словами обзывают. Не выдержала, взяла мужа и ушла на ближайшую станцию. Муж дворником был работать. Силища – то в нём недюжинная. Комнатку при станции получили. Сын Алексей родился. Народ стал лучше жить. Посмотрела я по сторонам: куда идти работать, пошла на типографию рабочей, а Петя сторожем в магазин.   

Однажды обвинили его в воровстве водки и масла. Домой пришёл, плачет, отрицает свою вину, а наутро вспомнил, что видел в полу на складе выдернутые половицы. Пошла с мужем на склад, попросила проверить. Всё украденное там было спрятано. Директор в благодарность назначил Петю завхозом.  Мой за порядком как у себя дома смотрел. Начальство лично за руку с ним здоровалось. Жизнь сытная началась. Чего только не приносил Петя с работы: мясо, куры, сосиски. Ели мы досыта и вкусно. Полдома купили, вода в доме, газ, двор свой. Петя не разрешал мне сажать огород, всё цветочки заставлял разводить.


Детей больше не было.  Грешна, я тут, а там в аду гореть. Пришла на аборт, а врачиха говорит: «Чего надумала? Одного ребёнка мало. Рожай ещё». «Нет, муж глухонемой, мне тяжело». Сделали мне аборт, а я подметила, какой главный инструмент у врача был, пришла домой, Пете наказываю из хорошего дерева вот такую ложечку вырезать, нужна,мол. Знал бы для чего, отказался бы. А может, нет, любил он меня. Так вот как затяжелею, так инструментом почищу и всё нормально. Три раза увозили в больницу, ругали, говорили, что умереть могу. Да видно черёд мой не пришёл. Более двадцати раз чистилась, а больше не рожала.
 
  Потом в жизни своей, кроме несчастий, ничего не видела. Петю сбила насмерть электричка, он, когда пути переходил, не заметил встречного состава. Сын женился. Я нанялась сиделкой к слепому цыгану. Их семья жила в Киеве, богато. Платили хорошо. После смерти цыгана, приехала домой и похоронила сына-наркоманом стал. Дом сгорел. Построила дачный сарай – три на четыре. Газовики пожалели старушку, подвели газ к плите, зимой в печку, вставляю две газовые форсунки, они обогревают её, прижимаюсь к ней, сплю. Подростки грабили. Ворвались в комнату: «Денег давай!» Чуть не убили. Соседи пожалели, дали волкодава Джерри. Вот теперь кормлю, ухаживаю. Тяжело, конечно. Зато, охрана.


 Документов на сарай у меня нет, потому что не согласны соседи на эту постройку. Это земля четырёх владельцев, я, якобы, захватила лишние метры земли. Теперь доживаю, суставы болят, ноги не ходят. Без дома, без родных, одна внучка где – то под Питером. Да зачем  я ей нужна без завещания. Коротаю дни за днями. Некому за продуктами сходить, порой хлеба на столе нет, холодильник пуст… И  тогда снятся мне  бублики, с которыми я уснула в первый день своего замужества. А ты говоришь, родня.


Чайник давно остыл, за окном повис алый диск солнца, готовый вот-вот скрыться за горизонтом. Тётя Галя тяжело вздохнула, поблагодарила за чай и пошла домой, к своим бесконечным заботам и хлопотам, размышляя о превратностях судьбы и о том, что в следующий раз надо бы обязательно зайти к Елене Николаевне, так, навестить, чаю вместе выпить. С бубликами.