Глава 25

Когда прошли первые дни после отъезда графа, Гримо обнаружил, что на него теперь смотрят, как на хозяина. Его прежние труды не прошли даром. Крестьяне видели в нем легитимного представителя отсутствующего господина и, как само собой разумеющееся, именно ему передавали арендную плату, именно к нему обращались с вопросами и просьбами.
Гримо было лестно, что его оценили по достоинству, хотя общение было для него тягостным. Как ничего не забыть, не перепутать, не уронить себя в глазах других?
Как-то раз, убирая в кабинете графа (что по-прежнему он делал только сам), он подумал, что граф частенько искал в книгах ответа на вопросы. Может и ему попробовать?
Беда была в том, что Гримо не был обучен ни латыни, ни греческому, и в книгах графа в лучшем случае, мог только разглядывать иллюстрации. Кое-где ему попадались исписанные листки, заложенные среди страниц – граф иногда занимался переводами для собственного удовольствия. Нашелся такой перевод и в «Жизни двенадцати цезарей». Гримо так зачитался, что совсем забыл про время. Он уже не думал, что хотел искать в книгах совета, но совет нашелся сам собой в жизнеописании Октавиана:
«А чтобы не полагаться на память и не тратить времени на заучивание, он первый стал все произносить по написанному. Даже частные беседы, даже разговоры со своей Ливией в важных случаях он набрасывал заранее и держался своей записи, чтобы не сказать по ошибке слишком мало или слишком много».
Гримо несколько раз перечитал это место и исполнился восхищением перед предусмотрительностью божественного Августа.
Совет был более чем своевременный. Дело в том, что граф завел обычай, что в строго определенные дни крестьяне могли прийти в замок с любым своим делом и быть уверенными, что хозяин обязательно их выслушает. Так же были определены дни, когда арендаторы должны были являться, чтоб узнать господскую волю. Во всякое другое время они могли даже не пытаться добиться встречи с господином. Такая практика скоро приучила всех к дисциплине. Фермеры привыкли рассчитывать свои дела и не тратить попусту ни свое время, ни время хозяина.
Гримо потратил добрых пару часов на подготовку, но результат того стоил.
Крестьяне смотрели на него, открыв рот, и почтительно слушали короткие фразы, которые Гримо зачитывал с клочка бумаги.
Такого представления им не давал и сам граф де Ла Фер.
Впечатление было сногсшибательным.
Поражены были не только крестьяне. Рот открыли и обитатели замка.
- Гримо, ты еще и писать умеешь? – почтительно поинтересовалась Жоржетта.  – Ученый – страсть! Почти как граф.
Когда все понемногу успокоились, Гримо улучил минуту и заглянул в детскую. Ему хотелось наедине услышать мнение Адель – в глубине души он слегка трусил «выступать», и опасался, не заметил ли кто его волнения.
Кроме того, пример Августа вдохновил его еще на одно деяние, и это волновало его намного больше, чем разговор с крестьянами.
Адель встретила его радостной улыбкой:
- Гримо! Вы были великолепны! Граф может быть доволен. Вы так прекрасно все говорили. Так четко, коротко и ясно. Жоржетта права – почти как сам граф. Вы – замечательный.
Гримо было приятно, но и досадно одновременно. Адель снова стала говорить ему «Вы». Но теперь он намерен покончить с этим раз и навсегда.
Как там было у этих римлян? Или Цезарь или…
Гримо полез в карман и вынул еще один клочок бумаги. Адель удивленно подняла брови:
- Это мне? Прочитать?
Гримо кивнул. Сказать то, что написано, он бы ни за что не решился, и если бы не пример Августа, то эти слова так и остались бы несказанными. Но написать, это другое дело.
Что ни говори, а Октавиан великий человек!
Вообще Гримо бы не отказался сейчас поменяться местами с Августом: все-таки, когда ты император, женщина десять раз подумает, прежде чем смеяться над тобой. А именно этого Гримо боялся больше всего – что Адель просто рассмеется ему в лицо.
Но она не смеялась. Она побледнела, потом покраснела. Руки задрожали так, что она едва удерживала листок, на котором неловкой, уже отвыкшей от пера рукой, было нацарапано несколько слов.
- Вы решили посмеяться надо мной? – Адель подняла голову, и Гримо увидел в ее глазах слезы. – Вы тоже считаете меня падшей женщиной, над которой можно просто посмеяться? Бог мне судья, но я не виновна в том, что со мной случилось. Я не знаю, чем заслужила подобное испытание, но разве это дает Вам право так обращаться со мной? Так…
Она протянула ему записку, и Гримо растерянно поглядел на слегка расплывшиеся строки: «Я – для тебя, а ты – для меня».
Адель закусила губу, чтоб не разрыдаться, и закрыла глаза:
- Уходите. Уходите!!!
- Нет!
Наверное, это был самый решительный поступок в жизни Гримо – он шагнул к Адель, обнял ее так крепко, как только смог, и отчаянно прижался губами к ее губам.
- Вы не шутили? – сквозь слезы пробормотала она.
Вместо ответа Гримо снова поцеловал ее:
- Ты.
- Ты, - послушно повторила Адель.
- Ты для меня.
- Я для тебя. А ты…
- Для тебя.
Говорят, что маленькие дети несносны. Они шумят, когда вы хотите тишины, капризничают, когда вы собрались отдохнуть, постоянно требуют внимания и забот.
Но порой дети бывают удивительно чуткими.
Рауль, которому давно было пора проснуться, в этот день спал необычайно долго и крепко. Возможно, он почувствовал, что кому-то сейчас совершенно не до него.
Когда малыш, наконец, проснулся, Гримо и Адель уже успели отдышаться и прийти в себя. Адель, смущенно поглядывая на Гримо, застегивала на груди платье, а он, не таясь, любовался ею.
- Гримо, не надо на меня смотреть. Я еще не одета.
- Красивая.
- Да какая я красивая!
- Очень.
Она махнула на него рукой:
- Все равно – отвернись. Я так не могу. Дай мне одеться, ты что, не слышишь, Рауль уже проснулся. Граф нам задаст, если мы вместо ребенка, будем заниматься… - она покраснела и прикрыла улыбающийся рот рукой.
- Чем? – лукаво поинтересовался Гримо.
Но Адель, залившись краской до ушей, отвернулась, поспешно приводя в порядок платье.
Потом она повернулась и с неожиданной серьезностью сказала:
- Гримо, а что скажет граф? Он не позволит тебе…
- Жениться?
Адель снова вспыхнула:
- А ты… хочешь?
Гримо смог только прижать руку к сердцу, так его переполняли чувства.
Адель покачала головой:
- Спасибо. Я никогда этого не забуду. Но лучше пусть все остается как есть.
- Почему?
- Граф будет против. Ты сам это знаешь. Ты нужен ему, нужен Раулю…
- Тебе?
- Кто я такая, чтоб равняться с важными господами!
Гримо отрицательно покачал головой:
- Рауль…
- Гримо, - Адель села рядом с ним и решительно сжала его руку, - тебе не позволят быть моим мужем, но для того, чтобы доверять друг другу, нам же не нужно благословение? Я хочу быть честной перед тобой, всегда и во всем.
Гримо кивнул и ткнул себя пальцем в грудь:
- Тоже.
- Тогда не надо передо мной делать вид, что Рауль – подкидыш.
Гримо напрягся.
Он давно подозревал, что Адель о многом догадалась, но так открыто она заговорила с ним впервые.
- Рауль – сын графа, я совершенно в этом уверена. Он любит ребенка больше всего на свете, хотя, наверное, еще не понимает сам. Но он не может видеть своего лица, а я могу. Я вижу, что с ним творится, когда он берет Рауля на руки. Какой ревнивый становится у него взгляд, когда он смотрит, как я целую малыша. Как он набрасывается на Рауля с ласками, когда рядом никого нет, и он уверен, что его не видят. Какие слова он говорит сыну. Я не хотела ни подглядывать, ни подслушивать, но даже Жоржетта, случайно увидев, как граф играл с Раулем и целовал его, почти догадалась обо всем. А ведь она довольно глупа и обычно занята только собой. Гримо, ты видел, как у него дрожали руки, когда герцог де Барбье передал ему сына в церкви? Как он весь потянулся к ребенку? Неужели вы не понимаете, ты, граф, что люди не слепые, а тем более, все эти праздные светские бездельники?
Гримо сбросил со своей руки руку Адель и встал.
- Рауль – подкидыш, - сказал он почти с угрозой.
- Гримо, я никогда никому не скажу. Я и Жоржетту запугала, чтоб она не вздумала болтать. Ради Рауля я пойду на что угодно, я солгу, обману, я присягну, что он подкидыш. Но мы не сможем заставить молчать знатных господ. Гримо, ты должен объяснить это графу. Ему надо что-то придумать. Я не знаю что, у меня ума не хватает, но ведь он же умный, образованный, он сумеет. Граф не может не любить сына и не сможет прикидываться равнодушным. Ведь если оставить все так, то он просто с ума сойдет в этом аду и замучает Рауля. Он же и пьет поэтому – просто сил не хватает терпеть.
Гримо сделал жест, будто надевал на палец кольцо. Адель поняла его без слов:
- Он не женится. Да, он поехал за женой, но разве ты сам в это веришь? Нет, потому и остался здесь. Никакую жену он не привезет. Не может он жениться, никак не может.
Гримо вздрогнул. На долю мгновения у него мелькнула мысль, что Адель знает о причинах, по которым граф не может жениться.
Он тут же отогнал от себя эту мысль, но Адель успела почувствовать его напряжение:
- Гримо? Ты что-то скрываешь? Ты был уверен, что граф скоро вернется, потому что он просто не может жениться? Почему? Он… уже женат?
- Нет, - мрачно отозвался Гримо.
- Тогда почему? Рауль тут ни при чем, ему все равно не стать законнорожденным. Но если ты считаешь, что мне незачем знать – не говори.
Гримо хотел промолчать. Но Адель уже подала ему пример такого безграничного доверия, что он посчитал бы себя предателем, ответив ей скрытностью.
- Был женат. Плохо.
- Она умерла?
- 8 лет.
- 8 лет назад? Но ты говорил, что он тогда служил в мушкетерах?
Гримо кивнул.
- Ты сказал – «плохо», она обманула его, изменила?
Гримо напряженно подыскивал единственно верное слово и, наконец, нашел:
- Предала.
- Поэтому он сторонится женщин?
Гримо кивнул. Адель перевела взгляд на Рауля, а потом снова на Гримо:
- Послушай, а ведь мать Рауля оставила его, просто бросила. После всего этого граф, наверное, и не доверяет женщинам.
- Совсем, - подтвердил Гримо.
Адель расстроено вздохнула:
- Бедный граф.
Гримо чуть подтолкнул ее локтем, и надул щеки, явно желая ее развеселить. Он показал пальцем на Адель и важно заявил:
- Не женщина.
Адель сначала не поняла, а потом рассмеялась:
- Да, ты прав. Хорошо, что для графа я – не женщина, а как кормилице он мне полностью доверяет. Да и Рауль тоже, правда, мой хороший?
Она подхватила мальчика на руки и закружилась с ним по комнате:
- А ну-ка, господин Рауль, скажите: «Его сиятельство господин граф»! Не можете? Очень плохо! Подумайте, как было бы замечательно, если бы когда граф вернется, Вы вышли ему навстречу и сказали: «Добрый день, господин граф. Мы все так рады, что Вы вернулись. И никакая жена Вам не нужна, потому что тут Вас и без жены любят». Правда, Гримо?
Гримо усмехнулся и кивнул. В этот момент ему все казалось легко и просто. Действительно, почему не жить себе спокойно тут, рядом с обожаемым сыном, среди людей, которые тебя уважают, любят и ценят, разве это так сложно – быть счастливым?
Гримо еще не настолько был искушен, чтоб знать, каким тяжким бременем может быть светская жизнь, какими обременительными – условности и насколько невыносимой – неискренняя любезность.
Граф уехал, но соседи его не забыли. Недели не проходило, чтоб в Бражелон кто-то не наведался.
Гримо не мог взять в толк, что им всем надо. Он с чистой совестью сообщал гостям, что со слов графа, он отбыл не менее, чем на полгода. Куда-то в Англию, навестить родню.
Точнее Гримо действительно не знал. Граф обещал написать, но писем пока не было.
Однако очень скоро бедный Гримо понял, что ему не верят. Приезжавшие с дочерьми дамы изводили его допросами, давая понять, что от них Гримо может не таиться и говорить все начистоту.
(«Это другим Вы можете говорить что угодно, но мне-то можно сказать правду! Мы большие друзья с графом!»)
Гости ставили Гримо в тупик намеками на прекрасные возможности, которые упускает граф, отправившись искать подругу за тридевять земель. Доходило до того, что Гримо предлагали деньги, если он замолвит перед графом словечко о достоинствах той или иной девушки.
И все до единой были уверены, что на самом деле граф никуда не уехал, то он находится где-то поблизости, но зачем-то скрывается.
Гримо устал повторять: «В Англии. Полгода».
Дамы не желали верить, слишком желанна была добыча, чтоб так просто выпустить ее из рук.
Титулованный, неплохо обеспеченный холостяк.  Хорош, ах, как хорош собой! Пил, но сейчас, говорят, бросил. Во всяком случае, путешествия по окрестным кабакам прекратились. Разве можно оставить его в покое? Замешкаешься, перехватит другая, кусай потом локти!
И дамы спешили.
Что было совершенно удивительно для Гримо, присутствие Рауля никого не смущало. Общее мнение было таково – граф просто истосковался по семейному уюту, вот и ухватился за кого попало. Значит – созрел для женитьбы. И, конечно, каждая возможная невеста была уверена, что именно она способна осчастливить графа.
Гримо старался поддерживать честь дома и принимал всех, как полагается – подавалось вино и закуски, дамы получали букеты.
Однако такая светская деятельность немало стоила, и Гримо все чаще задумывался, как бы отвадить этих надоедливых соседей, пока поместье окончательно не разорилось.
Но он был не граф. Это хозяин мог вежливо отказать в приеме, а ему приходилось кланяться всем.
Гримо видел только одно спасение – герцог де Барбье. Он знает, как управляться с этой жадной сворой так, чтоб они не проглотили того, кто идет им поперек, но разве может слуга запросто обратиться к герцогу?
Де Барбье избавил Гримо от мучений и в один из чудных летних дней приехал сам. Он не стал заходить в дом, а расположился в липовой аллее, куда ему вынесли кресло. Рядом поставили столик. Гримо лично принес герцогу вина, но тот не дал откупорить бутылку:
- Я все не выпью, куда открывать? Это дорогое вино, графу еще пригодится. Или он так разбогател, что вино по десятку пистолей для него что вода?
Гримо смутился – он действительно выбрал самое дорогое, что водилось в погребе графа. Герцог насмешливо улыбнулся:
- Удивить хотел? Считай, удивил, а бутылку отправь назад. У вас в последнее время многовато гостей.
- Приезжают.
- И ты всех так встречаешь? Не много ли чести? Графа дома нет… ведь нет?
- В Англию. На полгода.
- Это он сам сказал?
- Да.
- Ну, если сам сказал… тем лучше.
Герцог поднялся:
- Спасибо, передохнул. Вели подавать, мне еще до Блуа добираться. Если граф писать станет, от меня поклон передашь. А что до гостей… думаю, скоро они оставят вас в покое.
Герцог сдержал слово. Поток гостей скоро уменьшился, а потом и вовсе сошел на нет. Дамам пришлось смириться с тем, что граф предпочитает англичанок.
Обитатели же  замка теперь могли наслаждаться тишиной и покоем.



Художник - Стелла Мосонжник
Иллюстрация размещена с ее разрешения.