Мы все родом из детства

       У каждого ребёнка обязательно есть мечта. Спросите вон ту рыжую девчонку с конопатыми веснушками на хитром личике, и она обязательно ответить: «Есть! Хочу новый велосипед». Или подойдите к тому голубоглазому коротко остриженному мальчугану, который, щурясь на солнце, медленно так скажет: «Хочу скорее стать большим». В общем, все детские мечты абсолютно разные и необязательно вещественные, материальные. А о чём вы мечтали в детстве?

       Я, например, о том, как иду вместе с родителями по широкой-широкой дороге. На праздник. Мы нарядные-пренарядные. Счастливые-пресчастливые. Трезвый отец. Окружающие глядят нам вслед и улыбаются.

       Дурацкая мечта, скажете вы. Ан, нет! У любой мечты есть своя предыстория, истоки так сказать. И не всегда со счастливым началом.

       Ребёнок не может пойти и подать в суд. И поэтому детство становится для многих людей кошмаром, от которого невозможно избавиться всю оставшуюся жизнь.

       Но я пытаюсь избавиться. Изо всех сил. Хотя ничего такого предосудительного со мною в детстве не произошло. Всё банально.

       Бушует пьяный отец. От него прячется напуганная мама. Я мечусь по детской комнате, не зная, чем помочь любимой маме, и, понимая, что помочь ничем не могу (а это ещё страшнее, поверьте мне).

       Я помню, как в детстве часто задавала себе вопросы, что же я сделала не так, в чём  прогневала отца. И не находила ответа. А что плохого сделала моя мама? В доме всегда из имеющихся продуктов была приготовлена еда, имелось чистое бельё, деньги на кусок хлеба. Мама не водила подруг, не устраивала шумных посиделок, не задерживалась на работе, не грубила отцу.
      Просто  тогда я не знала значение слова «эгоизм» или ещё звучнее «эгоцентризм». И моё детское сердечко разрывалось от душевной боли и жалости к маме, себе. Горячие слезинки капали  на ладошки, беззащитно лежащие на неуклюжих коленках.

       Как часто бывали у меня в детстве подобные моменты? Ровно столько раз, сколько бывает праздников в году, и отец приходил пьяным. А праздники у нас в России не редкость. Он мог ударить мать, но ни разу до синяков. Меня не тронул ни разу и пальцем, слава Богу. Он унижал нас, обзывая и матерясь. Мучил своим поведением. То гневался, то шутил свои дурацкие шутки и спрашивал, почему мы не смеёмся. Праздники для нас стали пыткой. Все веселятся, мы сидим дома. Если уйдём без разрешения, не пустит домой. Пойдём с ним все вместе – в гостях отец посидит полчаса и убежит домой, ругая мать, круша всё на своём ходу. И дальше история повторяется. Всегда всё не по нему.
 
       Я не осуждаю своего отца, у меня нет такого права ни перед людьми, ни перед Богом. Но и простить не могу. Наверное, потому, что не могу забыть. Детские воспоминания – самые первые, самые яркие. Они на всю жизнь.

       Помню огромные кухонные ножи. Такими ещё забивают свиней, перерезая им горло в тёмном сарае. Отец часто любил их хватать без повода, орал, что зарежет мать. Это сейчас я понимаю, что ему просто нравилось видеть панический страх на наших с мамой лицах, чувствовать своё превосходство над нами. Но тогда я брала эти ножи и всегда прятала, как только в нашей квартире раздавались первые звуки скандала. Бежала на кухню, ставила табурет к буфету, доставала сверху оба ножа, а заодно из ящичков все остальные ножи, какие имелись в доме (на всякий случай), и быстро, с колотящимся от страха сердцем, неслась обратно к себе в комнату, чтобы засунуть, наконец, эти чёртовы ножи в шкаф. В самый дальний угол, одной мне известный. Когда скандал утихал, и отец вдруг неожиданно добрел, он всегда шёл на кухню поесть, и, конечно же, когда брал хлеб, не мог найти ничего, кроме вилок, ложек и открывалки. Он отламывал хлеб руками, смеялся, звал мать, меня на кухню. Мама выходила из своего укрытия и просила меня принести ножи на место. И смеялась вместе с отцом. А я, морально раздавленная, искренне напуганная, не понимала, почему взрослые так себя ведут. Почему они ведут себя, как ни в чём не бывало?! Почему «играют» моими детскими чувствами?

      Определённая вина есть и на моей матери. За то, что не уберегла меня от этих сцен, не обеспечила эмоциональный покой своему ребёнку, за то, что они с отцом «разрушили» мою нервную систему ещё в детстве. Хотя я не вправе их обвинять, родители дали мне жизнь. А это дороже всех моих детских невзгод.

     Но воспоминания опять уносят меня в мир детства, и я снова и снова содрогаюсь мысленно, когда вижу налитые кровью глаза отца, искривлённые от ненависти скулы, бешеные выходки. Наоравшись, он шёл спать, а мы с мамой мерили шагами комнату, боясь уснуть. Хотя ничего конкретного, кроме угроз он так и не сделал. Но, скорее всего, мы просто вовремя убегали.

    Летом шли на балкон, благо наша квартира на первом этаже. Мы залезали со стороны улицы. Зимой – в подъезд. Стучали потихоньку в дверь, чтобы отец впустил нас. Если кто-то заходил в подъезд, делали вид, что ищем в кармане ключ, открываем дверь. Или выходили на улицу. Не хотела мать пересудов соседей. И так до бесконечности. Эти час, полтора под дверью, а иногда и все три, казались вечностью. И не могу понять до сих пор, почему мать заставляла меня просить под дверью жалобно: «Папочка, открой, пожалуйста, мне, я домой хочу!». Эти слова в горле застревали. Назвать человека, ни за что выкинувшего ребёнка, как ненужную вещь, папочкой?! Но я называла, умоляла, просила…

     Это всё ерунда, наверное. Ведь не было в моей жизни, слава богу, ни насилия, ни голода, ни побоев. Но отчего тогда я реву сейчас, перечитывая эти строки? От жалости к себе? Или от особенностей организации нервной системы?

     Теперь у нас хорошая семья. Мы с мужем любим друг друга. Любим своих дочек. Я себя стараюсь контролировать, не повышать голоса, не нервничать. Но это не всегда удаётся.
     Обиды и страхи, казалось, позади. Но нет-нет, да и выходят наружу. И так хочется упрекнуть отца, высказать всё, что накопилось. Но я не знаю последствий, он обязательно «отыграется» на моей маме. И я молчу. У меня закомплексованность зашкаливает! Я боюсь неправильно воспитать своих дочек.

     Я люблю маму, наверное, всё-таки, по-своему люблю отца. Я не понимаю его поступки. Но своего мужа и детей, наверное,  я люблю больше. И не хочу, чтоб моя семья страдала от меня, моих фобий и моего испорченного детства.