Непредвиденное обстоятельство

Непредвиденное обстоятельство.
Рассказ.

Она пришла ко мне на приём в сером брючном костюме. Он очень ей шёл, этот серый цвет. Она села напротив меня в моём тогдашнем крошечном кабинетике начинающего психотерапевта, спокойно сложив на коленях руки. С книжной полки возле окна на неё удивлённо воззрился новёхонький череп, выставленный мной на всеобщее обозрение для пущей важности, но она не обратила на него никакого внимания. Было видно, что мой возраст её несколько смутил, но она пришла по рекомендации, и поэтому, видимо, решила мне всё-таки довериться. Она начала говорить, время от времени останавливаясь и вопросительно взглядывая на меня, но я её не перебивал, только как бы машинально перекладывал с места на место журнал «Психология» - последний выпуск этого года, специально положенный обложкой вверх.

-Я часто читала в романах, - сказала она, - «Разум её помутился от любви» или «она задрожала от страсти». Мне уже больше тридцати, но я никогда не дрожала от страсти и не ходила как пьяная от любви. Я бы хотела понять, все эти разговоры и писанина о страстях человеческих - сплошные выдумки и все только притворяются, что испытывают такую любовь, или другие люди могут чувствовать по-настоящему, а мне это не дано. Тогда я хотела бы устранить этот недостаток.

-Разве сейчас вам плохо живётся? - спросил я, забыв о журнале. -Страсть часто приносит несчастье. Зачем усложнять себе существование?
-Вы правильно сказали - существование. Говорят, нет жизни без любви. Я хочу испытать это чувство.
-Вы никогда не любили? - Я встал, чтобы открыть форточку, потому что вдруг испугался, что запах от черепа - ещё густой, стеариново жирный, дойдёт до неё. Но моя пациентка сидела с видом невозмутимым и даже чуть равнодушным, что как-то подозрительно не соответствовало её словам.
-А в детском саду? В школе не влюблялись? Маму с папой любили?
-Отец мой был директором небольшого предприятия, - при упоминании об отце её лицо чуть дёрнулось еле уловимой презрительной гримасой. -Мама свой путь начинала на окраине, в бараке при фабрике. Отец был для неё, как счастливый лотерейный билет. Но сколько я помню, он был неумным, очень раздражительным, неласковым человеком. Часто орал, а когда выпивал - становился ещё более грубым и неприятным. Мать его боготворила или мне так казалось... Во всяком случае, отцу она уделяла гораздо больше внимания, чем мне.
Тут моя собеседница снова презрительно улыбнулась, вспоминая. -Но меня воспитывали, как девочку из «приличной» семьи. Я была хорошо одета, меня учили музыке, языку… Но я не испытываю к родителям благодарности - мне кажется, они меня не любили. Родись на моём месте другая девочка, они точно также кормили бы и одевали её. В детский сад я не ходила, и школьные подруги почти все мне не нравились.
-Вы замужем? - Почему-то я внутренне напрягся.
-Да.
-Вы не любите своего мужа?
-Я хорошо к нему отношусь.
Я на мгновение замер. Из форточки пахнуло бешеным тёплым ветром, донеслась из-за угла трамвайная трель, под подоконником до смерти разорались строящие гнездо воробьи.
 Она не любит мужа. Не любит!
-Не буду врать, - тут она слегка прищурилась, взглянув на меня, как будто сознавала, что сходит с ровной дороги на опасную тропу, -что я не ценю свою удобную жизнь,  но я хочу понять… -Её лицо вдруг погасло. - …Можно ли было действительно любить этого мужлана, моего отца, или моя мать тоже всю жизнь претворялась? Знаете, мне кажется, что я сейчас живу, как бы наблюдая жизнь через серую пыльную ткань. Вы не поверите, но я даже голода никогда не испытываю…-Тут она как-то расслабилась, даже обмякла на стуле. -Знаете, вот я иду по улице и уговариваю себя: всё хорошо, чем ты недовольна? А я всем довольна. Но мне не хорошо. Я смотрю на мужа и думаю - он симпатичный, он добрый, мне тоже повезло, что я его встретила. Может быть, если бы он от меня ушёл, я даже скучала бы о нём… вернее не о нём, а о той заботе, с которой он относится ко мне. Но вместе с тем, когда он говорит со мной, ест, ложится в постель - во мне нет никакой радости. И я понимаю, что не люблю его. Но с другой стороны - я ведь и никого не люблю. Говорят, что любовь даёт жизни яркие краски. Значит со мной что-то не так?
-Как вас зовут?
-Анна.
-Анна, вы любите сладкое? - Имя её затвердело на моём языке прохладным леденцом. И мне до сведения челюстей захотелось произнести его ещё раз, чтобы раскусить и почувствовать от него поцелуйную сладость.
-Нет, сладкое не люблю.
-Вы работаете?
-Работаю. Переводчиком в техническом издательстве. Мне невыносимо сидеть дома.
-А дети у вас есть?
-Нет.
-Почему?
-Я не хочу. -Она только слегка пожала плечами.
Я снова подошёл к столу и сел. Солнечный луч сквозь прорезь в занавеске пересёк лицо Анны весёлой гимнастической лентой, и её нежелание иметь детей от нелюбимого мужа показалось мне очень естественным. Я сдвинул занавеску.
-Ну что же, давайте попробуем разобраться в проблеме. Только хочу вас предупредить, - тут я слегка улыбнулся, показывая, что юмор мне не чужд. - Знаете, некоторые женщины, перевалив через сорокапятилетний барьер, сами собой иногда пускаются в весьма рискованные любовные авантюры. Не будете потом жалеть?
-Я не хочу ждать до сорока пяти, - она вдруг посмотрела мне прямо в глаза, и по твёрдости её взгляда я понял, что она не собирается отступать. Глаза у неё были, как волны в северном море в солнечный день - свинцовые и с обманчиво мелким опасным серебристым плеском.
-Договорились. - Весело сказал я.

Я начал с ней работать. Помимо того, что внешне она очень нравилась мне, мне на самом деле было интересно. Встречаются пациенты - разумные, уравновешенные натуры. Если бы Анна была из таких - я не стал бы рисковать своей репутацией подающего надежды врача. Но в Анне угадывалась страстная женщина. Её худоба, жар рук, румянец, появляющийся на щеках, когда она торопилась - всё говорило о том, что она должна была быть натурой чувственной и решительной. И я всеми способами старался выманить любовь из глубин её подсознания.
Сначала я решил, что дело в сексуальной неудовлетворённости. Я задал ей несколько вопросов, как бы адресуясь к насмешливо теперь улыбающемуся черепу. Она ответила мне с холодным презрением.

-Я читаю журналы о здоровье. Естественно, будь у меня такие проблемы, я в первую очередь постаралась бы отрегулировать эту сферу. Но в этом смысле у меня проблем нет. Я не могу сказать, что обожаю моего мужа, но в интимные минуты у меня всё происходит, как надо.
На это было мне нечего сказать, если только она не врала. Но она не врала. Потом я сам мог убедиться в правдивости её слов. Однажды она не пришла на приём, а я, обнаружив, что все дни до следующей нашей встречи думаю только о том, придёт она или не придёт, признался себе, что  вместо того, чтобы научить любить её, я влюбился сам.
Дальше всё завертелось с калейдоскопической быстротой. Анна меня не поощряла, но и не отталкивала. Очень скоро мы стали близки.

Я жил тогда в обшарпанной съёмной комнатушке, зато в центре. Она приходила ко мне. В минуты, когда глаза её, покрасневшие и замутнённые, закрывались от физического наслаждения, а сердце стучало так, что я слышал его биение сквозь нежные обручи рёбер, разум её оставался неподверженным чувствам. Вскоре она равнодушно зевала, и если не засыпала ненадолго, повернувшись ко мне спиной, то быстро вставала и уходила, никогда не оставаясь ночевать.

-Во-первых, мне нужно хорошо выспаться, а у тебя неудобная постель. А во-вторых, муж будет меня искать по моргам и больницам. Это нехорошо, если я потом заявлюсь домой.
Я проверял её на отношение к детям, животным. Однажды я, кстати, без разрешения хозяйки, притащил к себе в комнату котёнка. Ему было от роду недели три, и он ещё по неопытности обладал мордочкой умилительно наивной и одновременно весёлой. На мир он смотрел с трогательной беззащитностью никогда не битого хорошенького и умненького существа. Я держал его на своей груди, когда Анна пришла, и хотел, чтобы она взяла его к себе в дом под предлогом, что должен его либо усыновить, либо отдать назад жестокосердным хозяевам - владельцам семикратного приплода. Но Анна без умиления посмотрела на этот пушистый комочек. У неё никогда не было домашнего любимца.
 
-Взять на себя заботу о чужой жизни! Это слишком ответственно. А если вдруг котёнок умрёт?
-А если ты не возьмёшь его, вечером его наверняка утопят.
-Но не я же в этом буду виновата. Кроме того неизвестно, что для этого существа в самом деле лучше - быстро окончить свою ещё неясную жизнь в ведре с холодной водой или познать все испытания: голод, холод, побои, злость… И всё равно потом умереть где-нибудь на чердаке или под забором.
-Но если ты возьмёшь его сейчас - он получит уютный дом, заботу, ласку… Скорее всего ты бы к нему привязалась. Если бы ты знала, какие они  симпатичные - игривые, ласковые… И кошки действительно снимают боль.
-Нет-нет. Чем он лучше других? Как я могу выбирать между ним и тем, которого утром видела возле своей помойки? Почему вот именно этому я должна подарить счастье? Кроме того, у кошек бывает лишай.

Однажды я заманил её в детский дом. Будучи студентом я подрабатывал там. Вид детей, имеющих казённые пищу и постель всегда вызывал во мне чувство вины и сожаления. Я привёл туда Анну с меркантильной целью. Она была не против перевести детскому дому деньги. Я познакомил её с заведующей и провёл по комнатам.

-Хорошо, что у меня нет детей, - сказала она спокойно, когда в банке мы закончили все финансовые дела.
-Почему? - спросил я, хотя уже догадывался, что она ответит.
-Несправедливо холить и лелеять единственного ребёнка, когда другие живут в таких условиях.
-Есть дети в семьях бомжей и алкоголиков, которые не имеют в день даже куска хлеба, - зло сказал я в ответ. -Есть больные дети, калеки, которые не могут не только сами ходить, но и есть, говорить…
-Так в таком случае рассчитывать на то, что твой ребёнок родится здоровым и умным, и ты вырастишь из него процветающую личность - большой эгоизм и несправедливость по отношению к тем детям, о которых ты говоришь, - спокойно рассудила она.
-Я хочу, чтобы ты родила мне ребёнка! - Я тряс её за плечи. -Я сам его выращу!
-Зачем тебе ребёнок? - Она смотрела на меня с грустью и сожалением, как до этого на детдомовских детей.
-Ребёнок, навеки соединив меня с тобой, даст мне любовь, на которую ты неспособна! - Меня охватывала безотчётная ярость, и в эти минуты я забывал, что я психотерапевт, и кричал на Анну, как кричат обманутые и бессильные в своей ревности мужья или любовники.
-Зачем ты раздеваешься, - швырял я в стену, а иногда и в голову Анны её чёрные туфельки. - Ведь ты же меня не любишь?!
-Поставь туфли на место. Они дорогие, - спокойно отвечала она. -Ты сам говорил, что я тебе нужна, что ты жить без меня не можешь. Если тебе не нужно моё присутствие, я уйду.
Но когда она уходила, пускай на день, я тосковал по ней страшно. Я звонил ей по несколько раз и при этом выглядел идиотом в глазах её мужа, представляясь её психотерапевтом - что было истинной правдой - и то и другое. Я выдумывал несуществующие предлоги, чтобы он позвал её к телефону.

-Я умираю без тебя, приходи!
И она ещё приходила, как я подозревал, от скуки, и раздевалась, всегда в определённом порядке снимая тот самый серый брючный костюм, который я так любил на ней. Жакет она вешала на единственные в комнате плечики или, в крайнем случае, тщательно сложив, пристраивала на спинку стула. На стул же отправлялись и брюки, и светлая блузка. Оставшись в прозрачной рубашечке с бледной вышивкой на груди,  Анна без стеснения снимала колготки и трусики, при этом совершенно не стараясь казаться красивее, чем была. Она будто говорила: ты знаешь обо мне всё. Я такая, какая есть. Твоё дело - любить меня или оставаться равнодушным. В конце концов ей надоели мои эксперименты, и она уехала отдыхать на пару недель, объяснив, что, по-видимому, у нас ничего не получится. А я всё не мог примириться с мыслью, что ошибся в ней, считая её натурой страстной, и обвинял себя в глупости и некомпетентности.

Я пытался жить без неё. Пытался работать. Я знал, что она уже давно приехала, но её условный звонок на моём мобильном телефоне молчал, а я отключил звук и у всех остальных звонков, потому что слышать, что это не она, было невыносимо.
В один из таких тягучих дней в конце июня ко мне на приём заявилась бабка с букетом дачной и уже ржавой от старости сирени и заикающимся малолетним внуком. Пока я разговаривал с ней, мальчик, приоткрыв рот и задрав лицо, флегматично разглядывал уже запылённый, но всё ещё подванивающий череп, так и оставшийся на полке. И тут мой телефон, небрежно брошенный  на стол, вдруг зажужжал и задрыгался на тёмной полированной поверхности, как перевёрнутый таракан.

Бабулька тарахтела, не останавливаясь. Я молча смотрел на неё, а сам прислушивался к жужжанию телефона и всё не решался посмотреть номер. У мальчика вдруг по голой ноге потекла узкая струйка мочи, скользя по икре в светло жёлтый носок. Я будто почувствовал, как влага проникает ему в сандалетку и скапливается в ямке посредине подошвы.
 
Это Анна звонит, - почему-то пришло мне в голову.
Телефон замолчал. Я взял его. Бабка вдруг охнула и зло дёрнула внука за руку.  А я, ощутив в ладони пластмассовую издевательскую немоту телефона, внезапно почувствовал такое необъяснимое возбуждение и отчаяние, что тут же с очевидной ясностью понял, что если не верну сейчас Анну, то сойду с ума.

Конечно же, номер определился не её, но я тут же вышел в коридор и позвонил сам. К моему удивлению она ответила. -Пожалуйста, приходи в последний раз! - попросил я. И она вдруг сказала глухим мёртвым голосом: 
-Хорошо.
Я выкинул бабульку с внуком из кабинета и помчался домой наводить порядок.
-Чего ты хочешь? - резко спросила Анна, когда опять вошла в мою комнатушку. -Мою проблему решить не удалось. Давай оставим всё так, как есть. - Она, ссутулившись, присела на кровать и отвернула от меня голову. А я, боясь, что она уйдёт слишком быстро, с упавшим сердцем, с жадностью приговорённого, пожирал глазами её твёрдый тонкий профиль, худые горячие руки, заправленную за ухо русую прядь. Я сам был точно рана, свежая и жгучая, которую, обработав, ещё не успели накрыть стерильной повязкой.
-Но я же чувствую, что тебе можно помочь, - тупо ныл я. -Не уходи… Можно ещё что-нибудь придумать. Хочешь, я покажу тебя своему профессору?
-Наверняка ты читал те же книжки, что и твой профессор. - В голосе её слышалась обречённость. -Нет никаких поводов думать, что ты вычитал там что-то меньше, чем он.
-Не уходи! -Я раздевал её дрожащими пальцами.
Не знаю, почему она всё-таки осталась. Может быть из жалости, а может, я просто заменял ей подругу, которых у неё раньше не было и со мной ей было не так тоскливо.

Уже стемнело, когда мы выбрались из моей каморки и бесцельно шли по освещённому огнями городу после умиротворившего меня часа любви. Как подарок нам вдруг к вечеру сильно и душно зацвела липа. Стало разморено тепло, как на юге, и медовый аромат смешивался с запахом разогретого асфальта и выхлопами машин. Мы бесцельно брели по улице, но в сравнении с жалким убранством моего обиталища зелёный душистый сумрак, уличная суета и сияние огней казались мне праздничными. Анна молчала.

Впереди разливалась площадь. У мелькающегося огнями входа в казино было выставлено блестящее синее чудо - автомобиль, выиграть который могут якобы все. Я тогда ещё только мечтал о собственной машине. Анна знала об этой моей мечте.
-Ты играл когда-нибудь? - вдруг спросила она. -Пойдём, попробуем!- В её глазах мелькнуло странное выражение.
Я растерялся.
-У меня нет денег. - В тот период мой заработок уходил на оплату комнатушки, кое-какую еду и на книги, которые я покупал во множестве.
-У меня есть. Я сегодня буду играть первый раз в жизни. Ты разве не слышал, что новичкам везёт? Я выиграю для тебя этот приз. - Она уверенно пошла вперёд.
Конечно, в то, что она выиграет машину, я ни капли не верил, но чем чёрт не шутит! Для неё развлечение. Пускай попробует разок.
Уж не знаю, правда ли, что по статистике выигрывают новички или всё это рекламные трюки, только Анна буквально за десять минут проиграла все деньги, какие у неё с собой были, довольно крупную сумму. Служащий казино любезно предложил довезти её до дома на огромном сияющем лимузине.

-Подожди меня здесь, - сказала она, когда мы въехали к ней во двор. -Я возьму деньги, и мы поедем обратно. Я должна отыграться.
-Но твой муж! Что он скажет?
-Он уже спит. - Она быстро скользнула в темноту, и я удивился и торопливости её движений и тому странному непривычному оттенку в голосе, который у неё появился, и которого я раньше никогда не замечал. Шофёр равнодушно выключил двигатель и откинулся подремать, а я не мог найти себе места.

Она появилась  достаточно быстро с потрёпанной сумочкой в руках.
-Поехали! - Глаза её возбуждённо блестели. Анна, не желая ничего слушать, быстро села в машину. Пролетавшие мимо огни придавали её лицу выражение бездумного веселья. Как будто в упоении, в предвкушении чего-то необычайного она схватила меня за руку, и её жест, который обрадовал бы меня раньше, теперь испугал.
 
-Не надо, - сказал я ей. -Ты всё проиграешь!
-Страсть стоит денег. - Она говорила отрывисто, как в лихорадке.
-Я тебя не пущу! Остановите машину! -заорал я водителю.
-Замолчи… - Она поморщилась досадливо, будто я ей мешал в чём-то непреложном и важном.
Но шофёр и без меня не думал тормозить. Очевидно, у казино была своя метода.
-Я с тобой не пойду! - У меня ещё теплилась слабая надежда, что без спутника её не пустят. Но казино не хотело терять свою выгоду. Ливрейный швейцар приветливо и с поклоном открыл перед ней зеркальные двери. Я остался у входа и присел на высокий бордюр клумбы с таинственно мерцающими петуниями. За мной медленно, но неотвратимо вращалось сияющее рекламное чудо. Я схватился за голову.

Анны не было всего около сорока минут. Мне показались они годом в череде моих мыслей и воспоминаний о ней. Наконец, она вышла. Теперь она была одна, без провожатых и очень бледная, будто больная. Казино исторгло её из себя, захлопнув за ней зеркальную пасть. Поравнявшись со мной, она щёлкнула замком и картинным движением перевернула сумку.
-Сколько ты проиграла?
-Все  деньги.
-Ты сумасшедшая! Что ты теперь скажешь мужу?
-Скажу, как есть. - Глаза её были снова холодны и пусты.
-Ты понимаешь, во что ты меня втянула? Я не смогу за тебя заплатить!
На лице её я не увидел ни раскаяния, ни удивления тому, что она сделала - только мелькнула тень презрительной улыбки.
-Кто тебя просит, - сказала она. - Зато теперь я знаю, что такое страсть. - Она как-то противно хихикнула. -Ты хоть и не сразу, но справился с задачей. Оказывается, начинать надо было не с постели.

Я остолбенел, не зная, что сказать. А Анна ещё помолчала и потом добавила вполне серьёзно. - А ведь я уже была в отчаянии. У меня были мысли покончить с собой… Но зато теперь, - она ухмыльнулась, - я могу рекомендовать тебя всем своим знакомым.
-Ты ужасная эгоистка! - вдруг заорал я. -У тебя совсем нет сердца! Пусть ты не могла полюбить меня! Но ты ведь не полюбила никого! У тебя не было желания осчастливить даже какого-нибудь котёнка, мышонка… пускай черепашку! - Я совсем запутался от бессилия в этом зверье.
-Ты - идиот? - спокойно спросила она. - Я к тебе затем и пришла, чтобы испытать страсть. И я её, наконец, испытала. И теперь я могу убить, украсть, обесчестить себя - и мне не будет стыдно.
Я был в ярости. Она словно гордилась сказанными словами!
-А тебе никогда не было жалко твоего мужа?
Она только подняла бровь.
Я вышел на дорогу, поймал для неё машину и дал шофёру последний стольник. Она мне даже не кивнула. Адрес её я тоже назвал сам.

Потом я ещё звонил ей, звонил…но никто не подходил к телефону, и только через месяц я услышал усталый голос её мужа.
-Анны нет. Она, наверное, в казино.
Когда из дома исчезли все ценные вещи, родственники поняли, что надо принимать кардинальные меры. Анна к тому времени переключилась уже на простенькие игральные автоматы. Она вставала поздно, когда муж уходил на работу, надевала единственное оставшееся у неё ещё от матери пальто с потёртым рыжим мехом на рукавах и шла к метро, где останавливалась у входа. Она стояла с протянутой рукой и с таким окаменело отрешённым видом, что ей удавалось  собрать только кое-какую мелочь. Потом она шла играть на рынок, почти никогда не выигрывая. К вечеру  оттуда её выгоняли - к этому времени в заведение подтягивались более денежные игроки.

Анну поместили в лечебницу. Страсть к игре пытались вылечить сильнодействующими лекарствами. От них её разум становился плоским, эмоции тормозились, а тело раздувалось, как влажный белёсоватый пузырь.

Всю осень и зиму Анна провела в больнице. К весне же её муж отвёз её в реабилитационный санаторий. Я несколько раз приезжал туда. В сущности, она была уже другой человек. Мне показалось, что её в санатории не любят, и что ей приходится тяжко. Со мной она опять всё больше молчала.

Она как-то сразу, резко постарела. Однажды я приехал и увидел со стороны, ещё не подходя к ней, как Анна на веранде у корпуса смахнула со стола в пригоршню хлебные крошки и вынесла на крыльцо кормить птиц. Воробьи и голуби тут же подлетели к её ногам и стали жадно склёвывать корм, а она, не замечая меня, смотрела на них оплывшими слезящимися глазами. Странный контраст между опять расцветающей весенней природой и этой раздутой, почти пожилой на вид женщиной, отгоняющей нахалов для того чтобы подкормить более слабых, поразил меня. Сердце моё сжалось от жалости и вины. Но тут же к своему ужасу я почувствовал, как со страшной скоростью из него, из обоих предсердий и желудочков истекает и улетучивается моя такая сильная любовь к Анне,  которая мучила и держала меня острым когтем желания эти долгие полтора года, не позволяя видеть других женщин и думать о ком-нибудь, кроме неё.

           Не выйдя из своего укрытия, не дав о себе знать, я ушёл и больше ни разу не приезжал в санаторий.
          Однажды уже через несколько месяцев, устраивая своего очередного пациента на консультацию в большой медицинский центр, я снова увидел Анну. Я шёл как раз в то время, когда у входа её бережно высаживал из машины мужчина. Я не разу не видел его до этого, но почему-то понял, что это был муж. Анна опять была в сером брючном костюме, но уже другого фасона и значительно большего размера - видимо после больницы она так и не смогла восстановить форму. За тёмными очками скрывались её глаза, но я конечно сразу узнал почти прежнее спокойно-презрительное выражение её лица. По всей вероятности её муж не хотел меня видеть, но Анна, посмотрев в мою сторону, знаком велела ему подвести меня к ней. Она протянула мне руку.
          -Ты был прав, - сказала она сразу, как будто только для этого и подозвала. - Я жалею, что не послушалась тебя. Жить без страстей комфортнее.
           Не требуя от меня ни ответа, ни какой-либо другой реакции, она отпустила меня лёгким, освобождающим жестом. И я больше не заметил ничего старушечьего в её поведении. Пока она говорила со мной, муж её деликатно отошёл от нас и открыл в машине заднее окно. Из него тут же высунулась взволнованная пасть слюнявого серого в крапинку молодого дога. Завидев меня рядом с хозяйкой, дог неуверенно, по-щенячьи, но уже громогласно тявкнул, и Анна, полуобернувшись, сказала ему:
           -Ну, Тоби! Замолчи!
        Муж с готовностью вынул из багажника мягкую тряпку и вытер серому Тоби слюнявые брыли. Я отклонялся и пошёл по своим делам. Анна же, взяв мужа под руку, медленно зашагала к другому подъезду. Повернувшись ещё раз, я заметил, что у неё очень сильная одышка.
          
И ещё раз, года через полтора, уже будучи счастливо женатым на хорошенькой и молоденькой другой своей пациентке, я опять встретил её мужа. На этот раз он был один, и я не сомневался, что он хотел избежать встречи со мной. Честно сказать, я тоже не мечтал его видеть. Мы поравнялись и уже были готовы разойтись, сделав вид, что не знаем друг друга, как вдруг он, странно дёрнув похудевшей и постаревшей головой, повернулся и преувеличенно низко поклонился мне.
        -Всё психотерапевствуете? - Он побледнел, и я увидел, что у него кривится от злости рот и в уголке выступила слюна.
        Неужели Анна опять играет? - чуть не вырвалось у меня, но, к счастью, я промолчал.
         -Она умерла, - сказал он. -Эти чёртовы лекарства совсем подорвали ей сердце. А оно у неё с детства было слабенькое.
          Он замолчал и у него дёрнулся кадык на последнем слове.
          Никто не может предвидеть всех обстоятельств! - хотел объяснить ему я, но он, отвернувшись, быстро ушёл, не желая больше ничего слушать.

Ирина Степановская, авторская редакция февраль 2013 г.