Уроки музыки

УРОКИ МУЗЫКИ

«Во всякой любви, кроме любви,
Есть еще много чего».
(«Крематорий»)


Зойка шла по мосту, подставив лицо теплому весеннему ветру, который трепал ей волосы. Серебрилась река, с неба струилось тепло, а пахнувшие тополиной смолой деревья вызывали смутную грусть и тревогу. «Когда-нибудь, – вдруг остро почувствовала она, – мне всего этого будет не хватать. Когда-нибудь, когда у меня будет прочная, устоявшаяся жизнь, мне вдруг до боли захочется пройтись по мосту двадцатилетней девчонкой, у которой все еще  впереди и которой сигналят вслед машины».

В том, что все у нее будет успешно, она не сомневалась. Она никогда не испытывала мук сомнений, решения приходили сами собой и всегда оказывались правильными. Во всех делах она полагалась на свой внутренний голос, который советовал ей поступать так, как хочется. И если она следовала ему, то удача сама шла ей в руки. Тогда она какое-то время жила, не глядя, безудержно, словно летя вперед с завязанными глазами. Потом случалось во что-нибудь врезаться. Тогда наступал творческий кризис: идеи не шли, нужные люди на звонки не отвечали, а запланированные встречи срывались одна за другой. Когда день выдавался совсем уж ни к черту, она понимала, что надо попытаться спасти хотя бы то, что от него осталось.

Тогда она звонила друзьям или просто шла на набережную, забывала про предстоящие наутро деловые встречи и веселилась. Пела в неподобающем виде где-нибудь в людном месте, отбирала баян у уличного музыканта, чтобы сыграть самой, забиралась на березу в центре города и вообще творила такое, отчего утром хотелось пить, а просыпаться не хотелось. Зато после этого дела начинали идти как по маслу. Оказывалось, что на пропущенную встречу нужный человек сам не смог прийти, жизнь подкидывала хорошие дела и интересные мысли. Везло даже в мелочах: транспорт подходил вовремя, дома лампочки не перегорали, деньги появлялись откуда-то сами собой и вовремя, а кавалеры объяснялись в любви как минимум два раза в неделю – как раз столько, сколько ей было необходимо для поддержания себя в хорошей форме. И так шло так до сих пор, пока у нее где-нибудь в людном месте не ломался каблук. После этого в транспорте терялась косметичка, вахтерша отказывалась дать позвонить, а нужных людей не оказывалось на месте. И тогда все повторялось, менялись лишь декорации: вместо баяна был фонтан, вместо березы – строительные леса или фонарный столб. А вместо общежития – заброшенный домик на окраине города, где облетающая черемуха складывает свои красные листики на деревянную поверхность стола, а вырезанные кем-то буквы «ВАСЯ» наводят на мысль о бренности всего земного.

Такая жизнь была у Зойки, журналистки с четвертого курса, одной из главных, как поговаривали преподаватели, надежд факультета за последние годы.


* * *

«Сколько я себя помню с детства, у нас дома всегда громко тикали большие часы. У нас, в маленькой комнате всегда было их хорошо слышно, хотя висели они в соседней, у родителей  – на видном месте, рядом с фотографией, изображавшей счастливое семейство. Мама, отец и старшая сестра. Я в это семейство тогда еще не входила  – появилась лишь год спустя.

Потом часы сломались, а фотография разбилась  – примерно за год до того, как сестра пошла в школу. Фотография ненадолго пережила счастливое семейство. После были счастливые часы, минуты, дни и даже недели, а семейства больше не было. Тогда у нас переколотили много чего более ценного, разбили и даже не заметили, а тут  – подумаешь, какая-то фотография! Я и сама, бывало, с трудом удерживалась, чтобы не запустить в старшую сестру какой-нибудь редкой чашечкой китайского фарфора. Почему-то больше хотелось швырять именно ценные вещи. Наверное,  мне казалось, что только так можно по-настоящему выразить, что творится на душе. 

Помню, как я тайком прятала треснувшие чашки и блюдца, чтобы потом в подходящий момент грохнуть их и успокоиться. Если чашки не было, приходилось туго. Нервы у меня уже тогда были ни к черту. Помню, как сестра стояла и кричала: «Тебя в дурдом надо сдать, истеричка!» А мама ходила вокруг и вещала хорошо поставленным голосом: «Ты меня не проймешь своими сценами!». На шум входил отец – разобраться, и тогда прилетало всем: и сестре – за то, что вчера допоздна читала, и маме – за все хорошее, и под запарку – мне, чтоб не орала. Как будто это когда-то помогало успокоиться.

Потом все успокаивались, мама доставала из духовки что-нибудь вкусненькое, отец «отходил». Был дружный семейный ужин, после которого кому-то надо было мыть посуду, из-за этого вспыхивала еще одна перебранка. Отец в ярости кричал, вращая глазами: «Да мне за собой самому будет проще убраться!». И в доказательство нес на кухню какую-нибудь тарелку. Затем возвращался из кухни и стоял, испепеляя взглядом. Мы  молчали, опустив головы. Вообще, когда отец гневается, шевелиться или говорить что-нибудь было опасно. Можно было не угадать ту реакцию, которая в данный момент показалась бы отцу должным выражением почтения. Но и слишком долго стоять тоже было опасно: тогда выходила из себя мама: «Да что вы стоите, у всех дети как дети, быстренько подскочили, убрали, а у меня что за наказание?»

Странно, что она всегда говорила «у меня», ведь у них с отцом дети были общие. Но нас было трое, и мы не могли начать выяснять при родителях, кому же сейчас следует резво мчаться на кухню, с улыбкой на лице обгоняя ветер. Если стояли слишком долго,  мама с рыданиями убегала в комнату. А отец подходил и больно тыкал кулаком: «Мать старается, а вы….» Мы грустно брели в кухню – толочься у стола, мешая друг другу, и переставлять с места на место жирные кастрюли и подносы. Как все это отмыть и с чего начать вообще, мы не представляли. Входил отец, сердито требовал чаю. Чай требовалось готовить наперегонки, причем с улыбкой – если отец заметит, что ты при этом «куксишься», то можно было запросто получить чай обратно в качестве метательного снаряда. Когда у соседей уже играло «Спят усталые игрушки, книжки спят», нас освобождали от наказания – уборки , сообщая нам с милостивой улыбкой, что мы утром встанем пораньше и все уберем. Мы не спорили – хотелось побыстрее спрятаться от переменчивой родительской любви.

Перед сном мы с сестрой обычно шли умываться и садились поболтать на краю ванной – если закрыться и включить воду, можно было несколько минут посидеть в относительном спокойствии. Если забывали закрыться, то иногда дверь ванной резко дергал отец: «Сидите? Идите лучше посмотрите, что у вас в комнате творится!» Мы шли. В комнате ничего особенного не творилось. «А это что? – отец брал с пианино чью-нибудь кофту, совал в лицо, –  а это что? А под кровать заглянуть?»  Тихо заглядывала мама – вроде как добрая фея к обиженным Золушкам, только немного не вовремя, пока мачеха еще не уехала на бал. «Уйди, – цыкала «мачеха», – я сам разберусь!»

После того, как отец, разобравшись, уходил («и быстро спать, я зайду – проверю»), входила мама и утешала нас, говоря, что нам еще хорошо живется, а вот ее мать, то есть наша  бабушка, сердилась куда хуже. Она просто могла неделями не разговаривать. Представляете, спрашивала мать, неделю молчит? Мы не представляли. Нам такого счастья не выпадало. Входил отец: «Что? Неймется? Добавить?» Мама обещала, что мы сейчас же уснем. Вскоре отец окликал ее из комнаты, и они закрывали дверь. Довольные, что про нас забыли, мы доставали из-под одеял книжки и не замечали, как большие спортивные часы отсчитывали половину десятого, потом десять. В ужасе вбегала мать: «Вы что, сейчас отец зайдет!» Если успевали погасить свет, то удавалось обойтись без очередной порции родительской ласки. Только заснуть еще долго не получалось, и я часами слушала в темноте, как щелкает время, забирая к себе секунды, минуты моего детства, которых мне оставалось все меньше до окончания обеих школ – простой и музыкальной, до работы журналисткой (этой профессией я заболела после фильма «Данди по прозвищу Крокодил»), до отдельного жилья, где меня никто не будет тревожить.

Там, где я живу сейчас, тоже есть часы. Их хорошо слышно в темноте, когда спят все другие звуки. Иногда, когда мне плохо, я вспоминаю свое детство и порой радуюсь, что оно кончилось. Наконец-то я могу жить так, как всегда хотела».

*  *  *

В редакции было шумно и грязно. За стойкой сидел охранник, разгадывая кроссворд в сегодняшнем номере. Когда вошла Зойка, он улыбнулся:
– Здравствуйте, девушка. Вы сегодня такая красивая.
– Здравствуйте, – ответила Зойка, – девушка и должна быть красивая, иначе это уже не девушка, а черт знает что. Народ на месте?
– Вас только и дожидаются, – улыбнулся охранник. Зойка, проходя мимо, покосилась в кроссворд и подсказала:
– «Ирбис».
– Что? – не понял охранник.
– Ну вот,  по-вертикали: «снежный барс». Это – «ирбис». А вот это, где сыр – «пар-ме-зан».
– Да? Спасибо, – охранник уважительно записал незнакомые слова. Он еще даже не знал, как ее зовут, помнил только, что эту девчонку берут сюда работать. Из всех она одна относилась к нему по-человечески, видела в нем человека, а не предмет мебели, как другие. Он с удовольствием перебрасывался с ней парой фраз, когда она проходила мимо.

В кабинете Зойку встретили, как обычно, настороженно. Коллектив редакции сложился давно и не изменялся годами, и это наталкивало на мысль, что редактор Александр Петрович формировал его по каким-то личным причинам. Эту мысль поддерживало еще и то, что одни по каким-то им одним ведомым причинам вели себя дерзко и вызывающе, а вторые безропотно делали вид, что так и надо. Зойка решила про себя, что первым что-то должен редактор, а вторые что-то должны ему.

Войдя в кабинет, она поискала глазами редактора, но не нашла. Судя по лицам сотрудников, в этот день Александр Петрович был либо не в духе, либо в очередной раз задумал поднимать трудовую дисциплину.

Евгений Васильевич, подняв голову от бумаг, радостно приступил к делу:

– Ты что-то принесла?

Это был старейший сотрудник редакции и опытный журналист, и его опыт и незаменимость давали ему здесь некоторое право на собственное мнение.

– Футбол,– поделилась Зойка, – вчера играли.
– А ты что, не поехала, куда вчера собиралась?
– Вчера? – Зойка поморщилась, мучительно соображая. Наконец вспомнила.
– Ах, вчера! То есть уже сегодня. Нет, машина не пришла, – она глазами поискала свободный стул. Своего рабочего места у нее еще не было. Стул нашелся у окна, загруженный бумагами. Она без церемоний переложила стопку бумаг на пол.
– Может, ты опоздала? – осторожно начал Евгений Васильевич.
– Здравствуйте! – вышла из себя Зойка, – в пять утра как штык на остановке. Торчали, как два тополя на Плющихе – я да какая-то путана.
– Ты у нее хоть интервью-то взяла? – шутливо поинтересовался Евгений Васильевич.
– Петрович такое не поставит,– махнула рукой Зойка, а про себя подумала: «Чего я про них не знаю».
– Потише можно? – подала голос из своего угла бухгалтер Оксана Александровна.
– Потише? Можно,– вздохнула Зойка.
– Но не нужно, – негромко подсказал верстальщик Костя.

Костику как-то удавалось жить, не прибиваясь ни к власти, ни к оппозиции. Он был гениальным компьютерщиком и классным дизайнером, а помимо этого, выполнял кучу функций: системного администратора, технического директора, составителя макетов и бильд-редактора. За это ему обычно прощали отсутствие должного почтения к власти. Власть здесь представляли редактор, корректорша баба Лена – на редкость безграмотная бабуля, бухгалтер Оксана, и еще – изредка, когда требовалось поругать Зойку – Евгений Васильевич.

Обычно у Оксаны дел было немного, и большую часть рабочего времени она коротала, раскладывая пасьянс на компьютере, выделенном ей для работы. Всего в редакции компьютеров было три: один для верстки, второй для наборщицы и третий – для того, чтобы Оксана Александровна могла раскладывать карты и изредка составлять документы. Но сейчас близилась какая-то проверка, и бухгалтер не упускала случая подчеркнуть свою значимость.

– А ты машину долго ждала? – спросил Евгений Васильевич, на которого в силу выслуги лет действие бухгалтерши не распространялось.
– До полседьмого.
– А чего ты сразу в редакцию не пошла?
– В семь утра? Так тут же никого не было.
– Ну, сразу бы с утра пришла, к десяти, сказала, что машина не подошла. Мы бы что-нибудь придумали.   

При всем уважении к Евгению Васильевичу здравый смысл она уважала еще больше:
– Зачем? На такси догонять?
– Просто тогда кто-то другой мог бы уехать другим транспортом, – прошелестела в углу пожилая корректорша.
– За триста километров? У нас что, деньги или бензин лишний? – недовольно поморщилась Зойка.

С корректором Еленой Ивановной у Зойки сложились непростые отношения. Однажды, заглянув в уже заверстанную и вычитанную полосу, Зойка пришла в ужас, увидев массу ошибок. Она решила, что старушка устала, потихоньку взяла карандашик и исправила за ней все огрехи. Бабуля благодарности не выказала, а затаила тихую неприязнь, которую и высказывала при удобном случае. Зойка негромко спросила, наклонившись к Евгению Васильевичу:

– Вам сейчас компьютер не нужен?
– Нет, я уже уезжаю, – он несколько поспешно встал.

Зойка поспешно достала из сумки свои заметки про футбол: еще, чего доброго, войдет редактор Александр Петрович и заставит писать от руки. Здесь было странное правило внутреннего распорядка: даже если есть свободные компьютеры, писать тексты от руки на бумаге. Потом текст требовалось переписать начисто, отдать листки наборщице и ждать, пока она наберет текст. Учитывая ее загруженность, это обычно затягивалось надолго.

Затем материалы требовалось распечатать на принтере и в готовом виде положить на стол редактору. В рукописном виде Петрович работы не принимал. Таким образом, процесс невероятно удлинялся. И, так как Зойкина спортивная полоса сдавалась сегодня, а наборщица отпросилась до вечера – дети болеют, то набор будет осуществлен поздно. Зойка сама она набирала тексты очень быстро, не хуже наборщицы, к тому же без ошибок. И ей вовсе не улыбалось ждать здесь до вечера. Она уже почти закончила писать текст, когда в кабинет вошел редактор.

– Мадемуазель Зоя, – услышала она сдержанный голос.
– Да? – отозвалась она, не поднимая головы.
– Как я понял, вы совершенно не исполняете моих требований.
– Машина не пришла, – возразила она, – я ждала долго. 
– До половины двенадцатого? – как бы про себя удивился он. Сейчас было как раз столько времени. Зойка, боясь опоздать (будильника у нее не было), не спала всю ночь – писала текст. Когда машина не пришла, она с чистой совестью отправилась отсыпаться.
– Я не об этом, – продолжал редактор, – я просил вас не занимать чужой компьютер. Но, видимо, вы так прислушиваетесь к мнению редактора, что вам мои слова… – он развел руками.
– Я очень вас уважаю как редактора и очень прислушиваюсь к вашим словам, –  решительно заговорила Зойка, – и я занимаю компьютер только потому, что наборщицы не будет до вечера. А спорт надо уже верстать уже через полчаса.
– Иными словами, я понял: мои решения для вас ничего не значит, – грустно констатировал он.– Вы сейчас что готовите?
– Футбол.
– Я, кажется, говорил, что спорт должен быть готов во вторник. Сегодня четверг. И вы мне говорите, что спорт еще не готов.
– Так игра же была вчера! – не выдержала Зойка.
– Я просил сдавать материалы во вторник,– тихо и грустно повторил он. И добавил: – Я бы хотел, чтобы наше сотрудничество происходило с большим взаимопониманием.
– Я тоже, – отозвалась Зойка, ставя последнюю точку и пробегая написанное глазами. Потом записала текст на дискету и протянула верстальщику:
– Все, на восьмую закидывай. И все, там одни фотографии остались.
– А где снимки?
– Я на сканер тебе положила. Там четыре штуки, выбери лучшие.

Редактор еще постоял немного, потом почувствовал себя лишним и вышел. Евгений Васильевич тихонько наклонился к Зойке:
– За что ты так бедного Петровича?
– А как? – не поняла она.

Евгений Васильевич вздохнул. Нынешней молодежи не объяснишь.

– Наши хоть выиграли вчера?
– Выиграли, –  неохотно пояснила она, –  читайте завтрашнюю газету. Кот, пойдем курить.

Курилкой был закуток под лестницей с черными стенами и консервной банкой вместо пепельницы. Редактор, хотя и имел право курить в кабинете, иногда заглядывал сюда: проявлял демократичность.

– Вообще-то я с утра не курю, – сообщила Зойка, – но сегодня можно. Опять вчера водку с пивом намешали. Как маленькие, честное слово.
– А ты ничего не напутала насчет машины? – лукаво поинтересовался Костя, – встанешь ты в полпятого…
– А я не ложилась, – объяснила Зойка,  – вчера… Ой, слушай, у меня же кавалер завелся.
–  У тебя их сколько? – с сомнением спросил Костя.
– Нет, этот серьезно, честь по чести: свидания назначает, как положено. Вчера даже за вход на стадион сам заплатил, хотя я ему могла пропуск дать. Он еще пивом всех напоил. Потом мы пошли в Дом актера – он не отстает. Там тоже всю толпу угощал... 
– Богатый, что ли? – поинтересовался Костя.

Зойка на секунду задумалась.

– Да я бы не сказала. Одет – так себе. Наверное, работяга, просто зарплату получил. Мне потом даже неудобно стало: я заговорю про шоколадку – он идет, покупает. Я говорю: оставь, сейчас все потратишь, я как с тобой потом рассчитываться буду? А он…

Она умолкла.

– Что, забыла?
– Да нет... Просто он как-то так ответил интересно… За меня, дескать, переживать не надо, я свое возьму. Ты и знать не будешь. Вроде как еще и довольна потом останешься. Это как, интересно? Что у меня такого можно взять, что я не замечу, да еще рада буду?
– Девичью честь, –  предположил Кот.
– Хватился, – фыркнула она, – и вообще, я его просечь не могу. Приходит, постоянно покупает что-то, деньги тратит. Ничего взамен не требует. Домой ночевать пока не зовет. Даже если и позовет – толку-то, он с родителями живет. Вот что надо человеку? Мазохист он, что ли?
– Ну что я тебе могу сказать? – он погасил окурок о стену, – смотри. Будь осторожна.
– Это в каком смысле? – насторожилась она.
– В том самом, – он шлепнул ее, – пошли работать, у меня еще вторая не сверстана.

*  *  *

Газета «Наша земля», которую возглавлял Петрович, являла собой ультраправое издание патриотического толка. Там публиковали свои работы профессора из университета, известные ученые, приносили публицистику знаменитые писатели, а знаменитые политики выражали свою точку зрения на обстановку в мире вообще и в городе в частности.

Если дело было перед выборами, то точка зрения политиков бывала весьма резкой по отношению к конкурентам. Когда очередные выборы закончились, и областная администрация перестала финансировать газету, предприимчивый Александр Петрович нашел нового спонсора – управление сельского хозяйства. Петрович сумел убедить начальника управления в том, что земля и крестьянство неразрывно связаны с такими вещами, как почвенничество, патриотизм и духовность. И даже выискал подходящую цитату из Достоевского. Отныне наряду с литературными эссе и громкими разоблачениями газету стали украшать материалы, посвященные лучшим дояркам, конкурсам осеменаторов и препаратам от вредителей полей.

Еще в этом издании, сильнее других пекущемся о национальном самосознании, как нельзя более органично встали материалы о тружениках русской земли. Да и название тут оказалось кстати. Еще Достоевский говорил: «Земля – все, а уж потом…» Впрочем, эту фразу каждый мог прочитать в каждом номере рядом с заглавием.

И Зойка, которая еще недавно умно и со вкусом писала на остросоциальные темы, теперь, кроме спорта, с неменьшим энтузиазмом описывала жизнь села. В принципе своей работой она была довольна. А мысли о предстоящей зарплате приятно грели, так как ее старая обувь и одежда уже греть оказывалась. Весна выдалась затяжной и холодной. За неимением денег Зойка согревалась мыслями о них. Поговаривали, что Петрович весьма и весьма хорошо платит своим сотрудникам. Но Зойка пошла туда работать не поэтому. Во-первых, нужно было куда-то срочно устроиться. А во-вторых, работа у Петровича считалась чем-то вроде почетной ссылки: работать здесь никто не хотел, и если ты сумел устроиться и выжить какое-то время у Петровича и выжить, то в любом месте тебе гарантировано будет почет и уважение.

*  *  *

«Нынче студенчество уже не то. Исчезли бесшабашные компании, всегда собиравшиеся в одном каком-то месте, и исчезла сама святость таких мест. Нынешние студенты поступают за деньги или пройдя бешеный конкурс.

Большинство все же за деньги, а те, кто по конкурсу, это не студенты, это будущие специалисты, и их пока не трогаем. Но в любом случае и тем, и другим вряд ли придет в голову рисковать своим местом на курсе ради того, чтобы вместо лекций прогуляться в хорошую погоду по набережной. Прежние студенты в рваных куртках и поношенных джинсах приезжали со всех отдаленных уголков необъятной родины, чтобы закрепиться во что бы то ни стало в этом городе. Пока учеба шла своим чередом, они давали где-то концерты, подрабатывали в газетах, писали стихи, рисовали картины, при этом проявляли максимум таланта и выдержки, не унывали в любой дыре, куда их загоняла безысходность, и всегда сохраняли чувство дружбы. Нынешних студентов не загнать ни в какую дыру – они предусмотрительны и запасливы. Они твердо знают, что рассчитывают получить за свои деньги, бессонные ночи или подарки, сделанные ради аттестата школьной учительнице. Оценку, зачет, диплом, и как итог – хорошее место работы. Вот только работать их почему-то никуда не берут. Но этот так, к слову.

Есть и другие студенты. Они не ходят на лекции, не сдают экзамены, и, соответственно, ничего не учат. Они или их родители платят деньги для того, чтобы студенты и дальше оставались студентами. И все. А если одних денег окажется недостаточно, и для дальнейшего существования в этих стенах все же потребуется что-то выучить, они всегда готовы заплатить еще и ничего не учить. Очень даже запросто. Преподаватели, выпустившие плеяды знаменитых, великих людей, чьи портреты сейчас украшают стены университетов и домов, этому удивляются, но не очень. Нынче людям лучше вообще ничему не удивляться.

Мы этим ничего не хотели сказать, кроме того, что уже сказано: нынешние студенты уже не те. Если они тратятся на вино (впрочем, вино сейчас почти никто не пьет) в компании старших, то лишь потому, что не считают грехом потратить полтинник на «нужное знакомство». Они охотно слушают старые рок-н-ролльные ритмы – потому, что это любопытно, а еще потому, что это нравится бывшим студентам прежнего поколения – тем, кто сейчас занимает ведущие посты там, где вскоре рассчитывают работать и они.

Они создали бы свой рок-н-ролл, если бы сочли нужным. И создадут, вот увидите! И заставят весь мир плясать под него. Поступь этих новых русских студентов в недалеком будущем раздастся по всему миру, и задрожат от этой поступи памятники и озерные глади. Плохо ли это? Вряд ли. Пусть уж лучше они придут уверенными победителями, чем трусливыми захватчиками. Но пока еще не отзвучал в сердцах недавних студентов голос Джима Моррисона, еще извлекаются иногда из шкафов пыльные пластинки, и звучат еще на вечеринках голоса и гитары вечных студентов, легенд факультетов, прижизненных памятников славному былому студенчеству и самим себе».


*  *  *

« Фрегат твоей мечты раздавили льды давным-давно
И незначительным стало то, что было когда-то главнее всего.
И теперь от гнетущей тоски ты ищешь в звездной ночи
Ветер нового счастья, ветер новой любви».
(«Крематорий»)


Играл неизвестно откуда взявшийся оркестр. «Откуда на набережной оркестр?» –  равнодушно подумала Зойка. За те несколько дней относительного скудного тепла, которые городу подарил май, она уже успела не раз выбраться на солнце и специально надела сегодня открытую белую майку, которая оттеняла легкий загар. До вчерашнего дня она была практически равнодушна к тому, как она выглядит. Но сегодня в ней что-то изменилось. Сегодня она, сама не зная, почему, вдруг ответила на заигрывание малознакомого парня улыбкой и даже сказала ему что-то такое, отчего он смутился и отошел. Это ничуть не расстроило ее. Напротив, она, оказывается, понемногу начинает приходить в прежнюю форму. Значит, теперь только вопрос времени, как скоро она сможет начать вновь получать удовольствие от жизни. И, может, ей даже совсем удастся стереть из памяти того, кого она не дождалась однажды ночью, из-за которого вдруг превратилась из острой, языкастой девчонки в какую-то беспомощную амебу, которая и ответить-то толком никому не может.

Двое сидящих справа парней уже давно поглядывали на нее. Зойка дочитала книжку, убрала ее в сумочку. Парни встали, отряхнули куртки, на которых сидели. Наверное, собрались еще за пивом. Один из них нерешительно обратился к ней:

– Девушка, вы тут еще будете сидеть?
– Буду, – она подняла на них взгляд, чуть сдвинула на лоб темные очки, отбросила назад  длинные рыжеватые волосы, – но, возможно, не одна.
– А с кем?
– Еще не знаю. Может, с вами, – она вновь надвинула на глаза темные очки и углубилась в книжку. Парни удивленно переглянулись, чуть отошли в сторону, обменялись парой фраз и направились в сторону кафе.

«Не придут, – подумала она, – испугались. Дураки. Как будто, если бы вы были мне нужны, я бы не подцепила вас еще полчаса назад». Она собрала волосы заколкой наверху, чтобы лучше загорела шея. Время от времени она отрывалась от книжки и поднимала глаза, словно вглядываясь, не пройдет ли мимо тот, кого она ждала здесь каждый вечер. Бывали дни, что ей везло, и удавалось увидеть его издали, а дважды  была настоящая удача: он прошел мимо и один раз даже поздоровался с ней.

«Вот же дура, – вздохнула она, – нашла  себе занятие». Неподалеку от нее три девицы лет семнадцати пили пиво, пытаясь зацепить всех проходящих мимо симпатичных парней. Девушки были стройными, красивыми, хорошо одеты. Уж, по крайней мере, значительно дороже, чем она. Когда мимо прошли трое молодых людей, девицы захихикали, привлекая их внимание, а одна даже сказал что-то вслух. Один молодой человек с удивлением обернулся, и девицы умолкли. Зойка равнодушно подумала, что еще полгода назад она бы не пропустила их. Когда парни поравнялись с Зойкой, то исподтишка кинули на нее взгляд, а один даже обернулся, сделав вид, что поправляет пиджак, и это дало ему возможность задержать взгляд. Немного отойдя, он оглянулся еще раз.

«И почему мне всегда без труда дается то, что другие безуспешно пытаются заполучить? – вздохнула она, – только мне все это не надо. А того, что мне надо, у меня никогда не будет. Это мне наказание за то, что я слишком часто пренебрегала тем, что само шло мне в руки».

Высокий парень, уже в третий раз проходивший мимо, наконец-то решился посмотреть в ее сторону. Она поймала его взгляд и улыбнулась. Ему ничего не оставалось, как остановиться и заговорить.

– Вам не холодно? – неуверенно  начал он, – а то у меня кофта есть.
– У меня тоже, – спокойно ответила она. На коленях у нее и вправду лежала теплая спортивная мастерка, которую она сняла, подставляя плечи солнцу.– Просто жарко, и я сняла ее.

Парень растерялся.

– А я думал… 
– …что это я вас соблазняю?
– Ну, нет, что вы, – испугался он так поспешно, что ей стало забавно.
– Упаси Боже, да? – рассмеялась она впервые за вечер, и ему все показалось проще. Ее веселость он объяснил по-своему и подсел рядом:

–  Вы сегодня много выпили?

Зойка не сразу ответила. С реки подул неожиданный ветер. Деревья зашелестели, зашумели. Пахнуло рыбой, свежестью. «Он не придет, – в который раз подумала Зойка, – с какой стати он должен сегодня приходить? Что говорит этот тип?» Она отвернулась от слепящей глади реки, от нестерпимо ясного солнца, прикрыла глаза ладонью.

– Извините, я не слышала. О чем вы?
– Я спрашиваю, вы сегодня уже много выпили?
– Нет, а что? Хотите предложить?
– А вы хотите выпить?

«Можно подумать, это я от него чего-то хочу». По-прежнему глядя на воду, она негромко разъяснила:

– Исходя их того, что разговор начали вы, я полагаю, что это вы чего-то хотели и для знакомства решили предложить выпить.
– Если хочешь, я могу сходить, – тип уселся с нею рядом.

«Опять я от него чего-то хочу. И сразу на «ты». Интересно, откуда у него такое самомнение при столь невыразительной внешности? Может, он адвокат или владелец фирмы? А впрочем, какая разница?»

– Бери, – безразлично согласилась она.
– Я скоро вернусь, – пообещал он.
– Да на здоровье.

«Он не придет», – с тоской подумала она.

*  *  *

Жене, который стал для Зойки тем самым «настоящим кавалером», уже шел двадцать седьмой год – по их студенческим меркам он был «старик» и уже не годился для серьезных отношений. Таких, как он, можно было использовать только в качестве «папиков», которые нередко поили и кормили студенток, ничего с них не беря за это. Логика их действий не подлежала осмыслению, но тем не менее при каждой мало-мальски уважающей себя студентке непременно состояло по два-три таких «папика».

Женя давно окончил учебу и трудился инженером. Он жил вдвоем с мамой, которая его вырастила своими руками. Причем так, как ей всегда хотелось: сын получил высшее образование, работал, не пил. Инна Александровна, решительная женщина, до сих пор стирала его носки и готовила ему завтраки. Женя не препятствовал, каждое утро надевал чистые носки и терпеливо съедал оставленную ему яичницу, хотя он и не любил холодную. Но так как мама уходила на работу в семь, а он лишь в девять, то он привык есть на завтрак холодную яичницу. Мысль о том, что можно самому приготовить завтрак и съесть его горячим, видимо, не приходила ему в голову. А может, он настолько привык действовать по маминой схеме, что уже никогда не отклонялся от нее. Если бы мама знала, что он познакомился с Зойкой, то, вероятно, сделала бы все от нее зависящее, чтобы этого не произошло.  Зойка была явно не той партией, которая могла составить счастье ее воспитанному, почти не пьющему сыну.   

Женя пил не то чтобы мало, а редко – в основном потому, что не было компании. Иногда  на работе мужики сбрасывались и брали «пузырь» на всех. После этого компания шла куда-нибудь догуливать, а Женя всегда ехал домой. Его с собой не приглашали. Как-то так получалось, хотя иногда его это обижало. Он старался не показывать виду, убеждал себя, что все его коллеги ему не пара, напьются и ведут себя как дети. А он серьезный человек. Иногда на него находило желание бунтовать, и он вдруг отказывался уходить домой, напивался вместе со всеми, ввязывался в ссоры и все хотел набить кому-нибудь морду. Драться он не умел, и его очень быстро успокаивали. Наутро ему казалось, что он вчера отчебучил что-то очень необычное.

С девушками его в основном знакомили друзья -- сам он этого делать не умел, как-то не понимал, как это – подойти вдруг к незнакомой... Если девушка ему нравилась, и он приглашал ее посидеть где-нибудь, то обычно покупал выпивку только ей. Сам предпочитал не тратить деньги, поскольку к спиртному его не тянуло. Если девушка была не против продолжить вечер у него дома, то дома он наливал ей рюмку вина, потом добросовестно целовал ее и проделывал все, что положено в таких случаях. Денег никогда не давал и подарков не покупал – он не хотел, чтобы его использовали. Такая жизнь его вполне устраивала, но не устраивала его маму, которая не переставала спрашивать, когда же сын женится. Впрочем, спрашивала наверняка больше для виду: его мама, Инна Александровна, была дама вполне самодостаточная, и чужая женщина в доме ей была ни к чему. Наверное, будь это в ее силах, она бы сама за него и женилась, и завела внуков.

Как на грех, Женя был романтик. Он мечтал о девчонке красивой, веселой и отчаянной, каких многие хотят, но не знают, как подступиться. Он видал таких, с виду неприступных.  Но только Женя не будет лезть к ней с дурацкой болтовней, как это делают все, кто слывет бабниками. Он просто молча покажет, кто он есть. И, конечно же, все удивятся, когда она остановит свой выбор именно на нем. Все, кроме него: он-то знает истинную причину ее выбора. Просто она умеет отличить мишурный блеск от тусклого сияния настоящего самородка. А потом, после первой их интимной встречи она удивленно скажет, что еще ни разу в жизни не встречала такого самца. Женя считал, что хорошо знает женщин. Они любят целоваться, это их заводит. Сам он целоваться не любил, но ради дела мог и потерпеть. А еще им нравится грубость, пошлые, сальные фразы, от этого они тоже заводятся, как кошки.

*  *  *

Зойка и ее подруга Настена, подстелив куртки, расположились на траве напротив деканата. Погода была хорошей, в карманах звучало немного денег, и подруги рассчитывали, подождав для приличия кого-нибудь из своих, отправиться в кафе, если никто не пожелает составить им компанию.

-- Как твой Женя? – полюбопытствовала Настя. -- Видитесь? 
-- Он не мой, – возмутилась Зойка.
-- А что, он тебе совсем не нравится?
-- Подруга, ты совсем плохо обо мне думаешь. У меня принципы, – высокопарно заметила Зойка.

Принципы у нее были странные и с трудом поддавались какой-либо логике. Они состояли в том, что после того, как полгода назад ее бросил молодой человек, она ни с кем после этого не связываясь, полагая, что, пока она ему верна, у них еще как бы чуточку сохранились отношения.

 Настена полагала, что это глупость. Сама недавно подцепила, неизвестно зачем, некрасивого и ревнивого Саню, который, конечно, кормил ее, но никуда не пускал и иногда запирал в ванной, чтобы она никуда не усвистала. Настена там подолгу выла, пугая соседей. Денег ей он не давал, справедливо полагая, что она тут же просадит их в компании молодых людей, более симпатичных, нежели он. Зойка также не понимала таких отношений, и иногда подруги ссорились.

На горизонте возникли три фигуры.

– Ну, все, – Настя отвернулась.
– Шура, держите карманы, – обреченно добавила Зойка.

Три фигуры были парнями-пятикурсниками. Андрей нравился Насте. Она иногда кокетничала с ним, он же терпеливо ждал, когда она из стадии кокетства перейдет к более серьезным вещам. Другой, Серега, был неравнодушен к Зойке. Встречаясь, он так внимательно смотрел, будто она должна была о чем-то догадаться. Зойка добросовестно делала вид, что не догадывается. Третий друг, Дима, просто всегда был там, где наливают. То, что в данный момент они шли в сторону подруг, не оставляло малейших сомнений в их намерениях: они хотят предложить свою компанию. В этом, в сущности, не было бы ничего плохого, если бы не полное отсутствие у всех троих каких-либо представлений о благородстве.

– Сейчас начнется, – тоскливо протянула Зойка.
– Лучше бы мы пошли на лекцию, – мрачно добавила Настя.
– Привет, девчонки! – Андрей присел, бросив на траву куртку.
– Здравствуйте, – не слишком приветливо ответила Настена, – виделись уже.

Андрей придвинулся, подстелив куртку рядом с ней:   

-- А что такие невеселые?
–  Здравствуйте, мальчики! – вежливо вмешалась Зойка, – вы, наверное, хотели бы занять у нас денег?
– Нет, мы бы их у вас хотели просто взять, – загоготал Андрей. Потом обернулся к Насте: – А что вы читаете?
– Зарубежную литературу, – сердито ответила Настя и отодвинулась. По ее тону Андрей догадался, что деньги у нее есть.
– Как жизнь? – Серега тем временем подсел к Зойке.
– Спасибо, хорошо, – пробормотала она.

Дима, видя, что намечается нечто вроде светской беседы, поспешил вернуть разговор в нужное русло:

– Ну что, девчонки, может, на портвейн соберем? У меня есть рубль…. Нет, даже рубль двадцать.

Андрей радостно объявил:
–  Я сегодня зять – нечего взять.
– А мы натурой возьмем, – пообещала Настя.
– Это как?
– Поцелуй для каждой. Будешь отлынивать – включим счетчик. Потом за две бурные ночи не рассчитаешься.
Он сделал большие глаза:
–  Девчонки, какие заманчивые предложения, но сегодня, увы, ничем помочь не могу.

Зойке надоел этот треп, она молча вынула из кармана горсть мелочи – около пятнадцати рублей. Настена достала свой червонец. Ее тоже не оставляло ощущение, что их обманут.

Через час Зойка с Настей все так же сидели вдвоем, только у Зойки в кармане больше не было пятнадцати рублей, а Настене не грел душу заветный червонец. После того, как вино было выпито, мальчики пошли якобы раздобыть денег и исчезли.

Настена не выдержала первой.

– Сволочи, – сказала она.
– Ты чего? – изумилась Зойка. Выдержка редко изменяла подруге. И добавила, утешая не столько подругу, сколько себя:
– От них разве отвяжешься.
– Пошли звонить, – решительно поднялась Настя.
– Кому? – Зойка тоже поднялась.
– Какая разница.

*  *  *

В холле университета было накурено и многолюдно. Вахтер дядя Саня безуспешно ругался на первокурсников, которые курили на входе с невозмутимостью индейцев. Один из них выдохнул дым прямо в лицо замдекана Нине Андреевне, которая в этот момент проходила мимо.

– Ну что такое? – страдальчески сморщилась женщина, замахав рукой, – неужели запретить нельзя? Табличку хотя бы повесить?

При словах о табличке все дружно расхохотались.

– Это что еще такое? – удивилась Зойка, – это кто тут старших не слушается? На улицу, быстро на улицу.

Народ нехотя стал гасить сигареты. Один замешкался, не зная, следовать ли приказу. Зойка обратилась лично к нему:

– Андрей, солнышко, ну что ты со своим здоровьем делаешь, а? Я как потом за тебя замуж выходить буду?

Тот признал себя побежденным, погасил сигарету. Однажды он имел глупость объясниться Зойке в любви. Та на его притязания не ответила, зато с тех пор сочла себя вправе помыкать им. Настя подошла к телефону:

– Сан Саныч, миленький, вы нам разрешите телефон взять? В последний раз?
– Очень нужно Настиной тетке позвонить, – добавила Зойка. Сан Саныч покосился, но ничего не сказал, что означало: да звоните хоть черту, только не по межгороду. Он уже привык, что все их тетки почему-то носили мужские имена и встречаться со своими племянницами предпочитали в дорогих кабаках. Настя заняла телефон примерно на полчаса, уже дважды приходили ругаться из деканата – телефон был параллельным.

– У-у! – кто-то со звериным криком выпрыгнул из-за угла. Зойка неожиданности она подскочила и ударилась о стену. Перед ней стоял Алекс, музыкант, вечно одержимый мечтой создать собственную группу.

– Напугалась? – довольно спросил он.
– Дурак! – крикнула Зойка, огрев его по спине Настиным зонтиком.
– Ну ладно, не дерись. Знаю, дурак, и шутки у меня дурацкие. Поедем на Советскую?
– Там же нет никого, – недоверчиво спросила Зойка.
– Вчера мужики приехали. Мешок томатного сока привезли.
– А зачем мешок? – удивилась она.
– Они пошли за продуктами, а по дороге мужика встретили. Он мешок тащил – где-то на складе, видать, утянул. Говорит, надо соку, только весь сразу?
– А зачем им столько? – не поняла Зойка.
– Вот и они спросили: зачем? А он говорит: дешевле же, чем в магазине! Они посчитали – правда, дешевле. И на все деньги купили томатного сока. Приезжайте, попьете, если он еще остался. Кстати, Юра приехал. У него день рождения сегодня. Будут праздновать.  – Юра? – Зойка задумалась, – я его знаю?
– Познакомишься.
– Настя,  – она потрясла за плечо подругу, которая безуспешно терзала телефон, пытаясь дозвониться до некоего Феди, – оставь тетю Федю в покое. Сегодня вечером мы едем к моим двоюродным братцам.

*  *  *

«Двоюродные братцы» проживали они в деревянном домике невдалеке от реки. В этом доме Зойка очень любила бывать. Это было одно из немногих мест, где волчьи законы не действовали. Неизвестно, откуда взялся этот дух дружбы, гостеприимства и гуманности, но люди, живущие там, менялись, а закон оставался: принимали всех, не били никого, но люди, не пришедшиеся ко двору, там дважды не появлялись. Этот дом отличался от хипповских хат, где спали прямо на полу, пили с первым встречным, не спрашивая имени, а если первый встречный бил в морду, не обижались. Тут жили хозяева по-другому. Жили очень чисто: несмотря на то, что дом чаще походил на общагу, в перерывах между гостями кто-то успевал мять полы, выбивать коврики.

Еще здесь жили очень весело. Время от времени в доме поселялся то подобранный где-то кот, то воробей, то крыс. Кот исчез быстро: он мяукал и мешал спать, его запустили в космос. Дольше других задержался белый крыс Пимон – его постоянно раскрашивали то под тигра, то под скаковую лошадь в яблоках. Крыс ночами проводил сейшн с окрестными мышами – они плясали на столе, гремя крышкой от сахарницы. Когда хозяева, разбуженные шумом, включали свет, мыши разбегались врассыпную, а у Пимона уже не было сил убежать, и он только смотрел беспомощно, привалившись спиной к сахарнице. Еще Пимон обожал лазить по постелям, когда в них спали гости, забирался кому-нибудь в штанину, выглядывал из-за воротника, вызывая у неподготовленных ужас, визг или веселье. Пимон жил в доме до тех пор, пока, наконец, веселье ему не осточертело, и он не удалился от людей в какой-то скит под сараем. Больше его не видели. 

Время от времени проносился над головами гостей воробей по имени Орел, портил гостям одежду и прически. На вопросы, почему Орел у них такой маленький, хозяева разводили руками: «Спился». Орла поселили в одной коробке с Пимоном. Однажды ночью поднялся страшный переполох: оказалось, Пимон укусил Орла за крыло. Вскоре после этого от Орла было решено избавиться. К тому же надоело убирать оставляемый им повсюду помет, и еще он имел привычку летать по дому ночью. Так как днем он обычно сидел и не высовывался, то гости, которые были не в курсе точного числа всех здешних обитателей (точно числа, признаться, не знал никто), то они очень пугались, слыша по ночам над головой хлопанье крыльев. Спьяну им казалось, что это сам бог смерти Танатос явился, чтобы забрать их души.   

Зойка связалась с этой компанией случайно: Алексу в его группу нужна была скрипачка, и он весьма кстати вспомнил, что Зойка на посвящении в студенты бодро наигрывала «Сурка». В детстве она имела несчастье окончить музыкальную школу по скрипке, и потом инструмент долго пылился на шкафу.

Зойкины возражения о том, что она очень давно не играла, Алекс быстро отмел как несущественные, и скрипка в пыльном футляре переехала в домик на берегу реки. После трех недель репетиций альбом был записан. Послушав свою игру в записи, Зойка отказалась от мысли быть скрипачкой, но продолжала свои посещения, уже в качестве гостьи. Однажды группа отмечала день рождения Константина Кинчева, который приходится на конце декабря, и под настроение было решено установить елку пораньше, потому что сам Новый год, бывало, пролетал как-то незаметно. Елка возникла быстро в виде непонятной конструкции: на стеклянную бутылку из-под пива были надеты тетрадные листы, густо измазанные зеленкой. Только бумажная звезда, воткнутая в горлышко, была совсем обычной, беленькой, в клеточку. Зойка достала косметичку и покрасила звезду суперустойчивой помадой «Ревлон». Елка сразу обрела праздничный вид.

*  *  *

Зойка жила в квартире из трех комнат, одну из которых снимала за триста рублей в месяц. Хозяйка квартиры, вечно недовольная женщина неопределенного возраста, жила вдвоем с семнадцатилетней дочерью Ольгой. Хозяйка, Галина Петровна, работала на железной дороге, приносила неплохо, да еще сдавала комнату. Она полностью содержала Ольгу, давала ей денег на наряды и дискотеки. Днем к Ольге приходили подруги, они подолгу болтали, а к вечеру собирались на дискотеку: душились одними и теми же духами, красили губы одинаковой помадой, в неумеренных количествах брызгали на челки лак для волос. Наутро Ольга с больной головой тащилась к Зойке в комнату -- позвать в подъезд покурить и пожаловаться на какую-нибудь вчерашнюю «кобылу», которая осмелилась оттаскать Олю за волосы. Другого способа драки здесь не признавали. Оля считала себя важной шишкой в своем районе, и в этом состояла ее жизнь. Жизнь Галины Петровны осталась далеко в прошлом. Когда-то у нее были и настоящий муж, и свадьба, Зойка даже видела ее фотографии. Теперь же у нее не было ничего, кроме квартиры, надоевшей работы да семнадцатилетней наркоманки-дочери.

Дверь оказалась не заперта. Галина Петровна сидела на табуретке в прихожей в калошах на босу ногу, и держала в руках тряпку. Рядом стояло ведро с грязной водой.
– Коридор мыла, – сообщила она, – устала – сил нет.
– А что Ольга? – заходя в свою комнату, спросила Зойка.
– Да к ней девчонки пришли. Идти куда-то собираются. На эту, как ее… диск… сиськотеку.

Она загляделась в телевизор – там шла реклама. Потом вздохнула:

– Показывают рекламу, вранье одно. У этих девчонок молоденьких и так кожа хорошая.
– Это она-то – девчонка? – воскликнула Зойка, – да это известная актриса, ей уж под пятьдесят. Она постарше вас будет.
– Ну, все равно, – не отступала хозяйка, – они там живут вон как, мажутся всякими дорогими штуками, поэтому и выглядят как девочки.
– Так они эти самые штуки и рекламируют, которыми мажутся, – не удержалась Зойка.
– Ну, а нам-то это все здесь зачем? Нам здесь ничего этого не надо, – довольно пропела она, уходя на кухню.

Зойка мельком оглядела ее неаккуратные волосы, растрепанный халат («при ее деньгах могла бы позволить себе что-нибудь получше»), и решила, что, действительно, ей ничего этого не надо. Незапертая дверь снова открылась, и в прихожую протиснулась толстая соседка Клава. 

– О, да у тебя генеральная! На десятку, Галь, налей.

Галина Петровна приторговывала спиртом.

-- Мой-то опять помирает, – пояснила она, ступая по вымытому полу, – вчера чуть живенькой пришел. Ты утрешнюю серию-то смотрела?
--Ага, смотрела, – отозвалась хозяйка из комнаты, – ой, до чего хорошая какая серия была, вечером еще раз посмотрю.
--А я не видела, Маринку подменяла. Ой! Я тут тебе наследила.
--Да ничего. А я смотрела утром. Эта-то сучка чего затеяла: хочет его развести, а на себе женить. Понимаешь, что к чему?
--Так, так, – закивала Клава.
-- Ну, а та девчонка их застукала, и ему от ворот поворот. А этой гадине только этого и надо. Парень-то не виноват, чуешь? Ну, в общем, я тебе не буду рассказывать, сама посмотришь. Уж такое закрутили, такое – и как уж раскручивать будут, не знаю. Ну, посмотрим. Чем-нибудь да закончится.
-- Ага, посмотрю. Ой, до чего хороший этот сериал, а вот перед этим показывали – ну такая дрянь. Я даже вечером повторы-то не смотрела, утром посмотрю только, и все. А чего сама-то моешь? Не помогает никто? Некому?
-- Да у Ольги девчонки. Собрались на эту, как ее… сис…картотеку, что ли…
-- На танцы? – догадалась соседка.
-- Ну.
-- А эта твоя чего не помогает? – Клава понизила голос, – квартирантка-то? Боится, что ль, ручки замарать? Шибко грамотная?
-- Ой, да я уж и боюсь просить-то ее. Не говори – прямо умная-умная. Так отлается – потом тебя же еще и виноватой оставит.
--Зойка! – крикнула соседка, – а ты чего не помоешь?
-- У меня свидание, – отозвалась Зойка, надевая перед зеркалом сережки.
-- Знаю я эти их свидания, – вполголоса заговорила Галина Петровна, – сейчас и студентов-то нормальных нет. Все наркоманы да бандиты одни.
-- Галь, да ты чего не заявишь-то? – соседка испуганно прикрыла рот рукой, покосившись в сторону Зойкиной комнаты.
-- Ой, да не знаю я, Клава. Конечно, дак заявишь – еще хуже будет. Она уж угрожала мне.
-- Галя, да ты чего ее не выселишь? Она хоть деньги-то платит? Не платит, поди?
Галина Петровна вздохнула и с сожалением ответила: 
– Платит… Дак известно, что это за деньги. Откуда они.
– Ой, Галя, прямо не знаю, как ты так живешь, как ты себя изводишь… А я послушай, чего принесла-то. Посмотри, может, подойдет? Тебе-то уж маловата будет, так Ольге возьми. Вчера принесли какие-то. Я взяла, думаю, не себе, так кому другому. Красивая так-то.

Зойка ради любопытства выглянула в прихожую и обомлела: Галина Петровна с соседкой вертели в руках, рассматривая, ее собственную нежно-сиреневую блузку. «Ольга, тварь бесстыжая, стащила. Она давно на нее заглядывалась, просила надеть».
– Может, ты возьмешь? – предложила соседка, заметив, с каким интересом Зойка разглядывает блузку.
– Это же моя, – вырвалось у нее, – там еще сбоку зашито должно быть, сиреневыми нитками.
– Ну уж, скажешь тоже, – с сомнением ответила соседка, вывернула кофточку наизнанку.
– Гляди-ка, и правда. Ну, была ваша, стала наша, – хохотнула она, – не знаю уж, где ты ее потеряла, откуда раздетая уходила…
– Кто принес? Помните их? – заторопилась Зойка, видя, что соседка собирается уходить.
– А я  знаю их? Ты-то их уж, наверное, лучше знаешь, дружков своих. Кто у тебя ворует. Я вчера в ночь сидела, Маринку подменяла. Приходят, грязные все. Я на них и смотреть-то не хочу, запоминать их еще… Скребутся все, чешутся – не моются, поди. За тридцатку взяла.

«За тридцатку, – тупо повторила Зойка, – на ярмарке она стоила триста пятьдесят».
Вслух она сказала:
– Ольгины друзья, наверное. 

Увидев, как изменилась в лице хозяйка, она поспешно добавила:

– Наверное, к ней в гости приходили, Ольга отвернулась, а они с веревки сдернули.
– Закрой-ка ты рот, красавица! – вдруг прикрикнула она, сворачивая кофточку и убирая в пакет, – беру, Клава. Ишь, нашла чего – на Ольгу спихивать! Сама пьешь черт-те где, раздели тебя твои же дружки-наркоманы. Уж до чего дошли – по телевизору этих наркоманов показывают! Сидит, языком не ворочает, глаза вот такие, а ведущий – туда же: «Наш ка-ре-спан-дент!» Этот-то, к тебе давеча приходил ночевать, высокий такой. И как не стыдно только! Напишу я в ваш университет, и на телевидение тоже напишу – кого они работать берут? Совсем уже долбанулись, – она даже хохотнула, добавив: – Кого путнего так небось не возьмут.

«Это она, наверное, свою дочку имеет в виду», – подумала Зойка. Хозяйка искренне считала, что ее дочь гораздо умнее, лучше квартирантки, но та заканчивала университет, а ее дочь выгнали с восьмого класса. Галина Петровна обиделась на весь свет и всем стала говорить, что в студенты берут одних бандитов и наркоманов. Поскольку ее соседки тоже не имели детей с высшим образованием, то такой точки зрения стали придерживаться и они.

– И Ольгу! – вдруг гневно обернулась хозяйка, – Ольгу попробуй мне, приучи! Выходила тогда Ольга с ней в подъезд, – она повернулась к соседке Клаве,  – возвращается, вся вот такая вот…

Галина Петровна выпятила нижнюю губу и потрясла лицом, изображая свою накурившуюся дочь.

– Ты не думай, у меня на тебя уж давно все готово, – обернулась она к Зойке, – еще раз придешь вот такая вот, как в тот раз, мигом наркологичку вызову. И сигаретки твои на ксьпертизу унесу. Чего уставилась? Думаешь, спрятала, никто не найдет?
«Вот куда у меня тогда заначка из стола исчезла, -- вспомнила Зойка, -- а я на Ольгу подумала».
-- Все у меня уже давно припрятано, -- продолжала хозяйка. -- А ты думала? Иди, иди отсюда – чего смотришь? Или вон пол помыть хочешь?
– А трусики Ольгины не постирать? – поинтересовалась Зойка.
– Иди, иди, – крикнула вслед хозяйка, хотя Зойка и так уже выходила. Закрыв дверь, она услышала голос соседки Клавы:

– Кукушка задрипанная. Как ты ее терпишь? Выгнала бы, да и все.
«Болото, какое болото», – подумала Зойка, спускаясь по лестнице.


*  *  *


Зойка шла к дому, и вечер брел за нею, незаметный и тихий. Где-то за речкой вздыхал закат. По мере приближения к дому у нее все чаще замирало внутри. Каким окажется этот Юра? Что он о ней подумает? Руководствуясь интуицией, она не стала одеваться под «благородную девицу», хотя этот стиль мужчинам нравился: в нем она сочетала минимум косметики и максимум длины платья, скромность во взгляде и плавность в движениях. Но в этом доме, куда она сейчас направлялась, было бы наивно надеяться кого-то обмануть своим скромным видом. Быть «сумасшедшей художницей» или «синим чулком» тоже не хотелось: серьезным парням нравится женственность, а Зойка любила нравиться серьезным парням.

Подумав, она выбрала стиль, который условно назывался «шпионские страсти». Он заключал в себе безупречный макияж с обязательным ярким штрихом (на этот раз им стали фиолетовые тени над зелеными от природы глазами). Фигуру обтягивала солдатская майка типа камуфляж, она хорошо гармонировала с обтягивающими темно-синими джинсами. На шее – тонкая золотая цепочка, больше, кроме серег, украшений никаких (признаться, их у нее и не было). Довершали картину босоножки на высокой подошве и темные очки, которые она намеренно сдвинула на лоб, чтобы не закрывали глаза. Волосы убирать не стала – оставила как есть, тщательно вымытые и распущенные по плечам. Духов тоже не стала употреблять, поскольку хищник, подкрадываясь, ничем не должен выдать своего присутствия. Это были, конечно, забавные мелочи, но именно они превращали процесс одевания в искусство.

До домика оставалось каких-нибудь двадцать-тридцать метров, когда мимо к воротам подъехала белая иномарка. Зойка озабоченно подумала: «Сейчас они спугнут мое появление». Остановилась и стала тянуть время, поправляя ремешок босоножки, исподволь наблюдая за машиной. Из иномарки вышли двое парней, но в калитку не пошли, а извлекли из щели в заборе какой-то листок и стали читать. «Сейчас они заберут записку и уедут», – разволновалась она и ускорила шаг.

– Что пишут? – бодро поинтересовалась она, подходя и пытаясь заглянуть в бумажку. Ребята удивленно спрятали записку:
– Что надо, то и пишут.
Крайне нелепая вышла ситуация. Зойка рассмеялась и пояснила:
– Меня тоже пригласили на этот день рождения. Вы же сюда?
– Сюда, – кивнул один и протянул ей записку. В ней говорилось: «Всем, всем! Мы на берегу».
– Вы знаете, где тут берег? – спросил другой парень, что сидел за рулем. Зойка поглядела на речку, вздохнула:
– Вообще-то берег везде. Но как туда проехать…
– Садитесь с нами, -- решили парни, -- поедем, поищем.
Иномарка тихо заскреблась по кривой улочке, ища спуск. Пассажир на сиденье справа не выдержал:
– А тут берег длинный?
– Подожди, вон я костер вижу, – прервал его водитель. Долго искали, как к нему подъехать. Пассажир снова не выдержал:
– Да зачем куда-то ехать – у нас все с собой, в багажнике. Давайте уже где-нибудь сядем.

Предложения, к счастью, никто не поддержал. Наконец нашли спуск, который оказался довольно сносным. Поехали на огонек. Фары осветили несколько незнакомых лиц. Люди поднялись навстречу.

Парни вышли из машины, поздоровались за руку. Вышла и Зойка, не спеша поправила волосы.

– Здравствуйте, – вежливо сказала она всем, – а что, Настя не приехала?
– Какая Настя? – спросил один, вороша палкой костер.
– А где Леха?
– Какой Леха? – все так же, не отрываясь от костра, спросил парень. Зойка заволновалась:
– Это вообще тот день рождения? Я туда приехала?
– Тот, тот! – весело закричали все. Зойка успокоилась, присела на заботливо подставленную кем-то чурку. В сущности, какая разница, чей это день рождения?

– А кто сегодня именинник? – поинтересовалась она, усаживаясь поудобнее и доставая сигарету. Из темноты шагнул высокий парень:
– Меня Юра зовут.
– Ну, наконец-то, хоть одно знакомое имя, – она сочла, что пора уже улыбнуться. Церемонно представилась:
– Меня Зоя зовут.
– Скрипачка? Та самая? – он с новым интересом глянул на нее.
– Не знаю, та или нет, но, скорее всего, да. А где все-таки Леха?

Юра подошел к бетонной глыбе, заменявшей стол, налил в два стакана.
– Леха пошел Настю провожать, -- и позвал чуть тише: – Подходи сюда.

Она, заинтересованная, подошла. На «столе», застеленном газетами, стояли открытые консервы и кастрюльки с салатами, лежал хлеб, свежие овощи, фрукты, холодная жареная курица. Юра протянул ей стакан, внимательно посмотрел в глаза:
– Ну?
– Что «ну»? – не поняла она.
– За знакомство?
– Можно и так, – согласилась она.
– И это все? – возмутился парень, – можно было бы…
– Пока все, – отрезала она, – поцеловала бы, да руки заняты.
– Я могу подождать, – улыбнулся он.
– А при чем здесь руки? – задумчиво, ни к кому не обращаясь, произнес тот, что ворошил костер. Зойка вздохнула, снова приготовилась пить.
– Так что, подождать? – опять встрял Юра. «И что привязался. Выпить не дает», – возмутилась она, наконец-то опустошила свой стакан, отпила из банки с помидорами. Затянувшись сигаретой, через паузу посоветовала:
– Не затевайте подобные темы, когда человек пьет. Можно подавиться, и на всю жизнь пропадет желание пить и говорить про любовь.

Тот, что ворошил костер, опять вставил:

– А разве кто-то говорил про любовь?
– А как же целоваться без любви? -- удивилась она.
– Ну, за любовь, – Юра налил ей второй стакан.
– Давайте за любовь, – беспечно согласилась она, тряхнула волосами. Цепочка заблестела в свете костра, сережки запокачивались, мерцая. Зойка поймала на себе несколько внимательных взглядов и вдруг застеснялась своих открытых плеч, обтягивающей майки. С реки несло холодом. Юра молча подошел, снял с себя куртку, накинул ей на плечи. Куртка была теплая, приятно пахла мужским теплом. 

– Спасибо, – пробормотала она, садясь поближе к костру. Юра разливал водку по стаканам, когда яркий свет фонаря ударил прямо в глаза. Зойка зажмурилась, прикрыв глаза ладонью.
– Эй, что за шутки? – вскочил костровой.
– Это я, Сань, не пугайся, – из темноты возник Леха, всклокоченный, как леший.
– Вася, Димон, здорово, – он поздоровался с парнями, которые приехали на машине, – не поверите, еле нашел, – сообщил он, садясь у костра, – под телевышкой. Она убежала. 
– Кто – телевышка? – спросила Зойка.
– Да нет, Настя. Положил ее спать, покурил на крыльце, обратно иду – окно открыто. Вокруг дома обошел – нету. Пошел искать, смотрю – под вышкой в траве что-то белеет, футболка ее.  Еле домой притащил, спать положил вроде.
– Закрыл дверь-то хоть? – спросил Саня, вороша костер.
– Закрыл, – махнул рукой Леха, – а толку-то. Надо будет – через окно вылезет. Или в подполье дыру прокопает. Ой! – вдруг пьяно обрадовался он, – Зоенька, девочка моя! Дай я тебя поцелую! Как хорошо, что ты приехала!

Юра, наблюдавший сцену, ревниво вмешался:

– Хватит уже обниматься.

Леха непонимающе посмотрел то на Юру, то на нее, но, поскольку Юра ничего пояснять не пожелала, а Зойка не настолько разбиралась в ситуации, то Леха, поморгав, остался без ответа.

*  *  *

Далеко на том берегу прогрохотал поезд. Уже почти час как смолкли птицы. Уехали парни на белой иномарке. Призрак Насти так и не появлялся. У Лехи разболелась голова, и он убрел, спотыкаясь о ямы и рытвины. Только Юра, кажется, никуда не торопился. Сидел спокойно у костра, ни о чем не спрашивая. Наконец поинтересовался: 

– Ты уже достаточно выпила, чтобы сыграть что-нибудь?

Зойка подумала, что, в общем-то, ничем не обязана ему. Песня была собственного сочинения, грустная и беспорядочная, как ворох осенних листьев. Отзвучав, она еще какое-то время будто продолжала жить.

Стало слышно, как на противоположном берегу прогудел ночной поезд. Третий, оставшийся в их компании, который все следил за костром, попросил:

– Наливай.


Юра встряхнул бутылку в свете костра, разлил в три стакана и спросил:

– Ты считаешь, что сильные неправы, когда жестоки? Это ведь сама природа так распорядилась – сильные уничтожают слабых. Закон выживания.
-- А вот и неправда! – активно возразила Зойка.
-- Что неправда? -- полюбопытствовал Юра.
-- Не уничтожают, а съедают слабых!
-- А какая тут разница?
-- Огромная. Что будет, если сильные уничтожат всех слабых? Кого они будут есть?

Юра с интересом взглянул на нее, разлил остатки по стаканам. Он внимательно смотрел, как будто ждал, что она еще скажет. Она не заметила его взгляда, но продолжала вдохновенно. Когда она говорила, ее было не остановить.

-- Те, кто живет по так называемым законам природы, должны знать, что одним только хищникам не выжить. Для этого нужны травоядные. То же самое – люди. Им нужен телевизор, машина, музыка, книжка -- почитать в удовольствие. На самом деле, -- она даже закурила, войдя во вкус разговора, -- вся эта теория хищников и жертв очень гуманна! Тот же травоядный ученый в очках не построит дом, и где хищник будет принимать своих подруг? В черемухе? Слабые создают, а сильные пользуются. Так было всегда, вот это закон природы. Сильный не должен не давать слабого в обиду, иначе ему будет нечего есть. И те, кто говорит, что слабых нужно уничтожать, уничтожают себя. И когда хищник убивает просто так, он лишает других хищников еды. Они этого не потерпят, передерутся, а слабые воспользуются паникой и перестанут производить. Поэтому нужен верховный хищник. Умным людям должно быть выгодно поддерживать своих слабых. Они же живут за счет них…

Зойка перевела дух и вдруг заметила, что парни со стаканами в руках не пьют, а  внимательно ее слушают.

– Ой, извините, – смутилась она, – давайте выпьем.

Юра выпил, молча стал складывать в пакет посуду. Зойка встала. Водка закончилась, делать здесь больше было нечего.

– Холодно, -- поежилась она, несмотря на теплую куртку, -- пойдемте домой, ребята.

У Зойки была привычка: любое место, где она провела более двух часов, называть домом.  Не дожидаясь ответа, она сложила остатки еды в другой пакет и пошла вперед. Демьян заливал водой остатки костра. Юра нагнал Зойку.

– Подожди, – он взял ее за руку, – темно. Давай я тебя поддержу.
– Да ладно. Лучше вот понеси, – она протянула ему пакет с посудой. Ему ничего не оставалось, как занять им вторую руку. Зойка пошла впереди, свободная и гордая.

*  *  *

Свет в домике уже не горел. Юра открыл дверь как можно тише, но она все равно скрипнула. Зойка, пробираясь к кровати, наступила во что-то мягкое, и чей-то сдавленный голос тут же простонал:
– Мне сегодня дадут поспать или нет?
– Серега? – шепотом спросила Зойка, узнав голос, присела рядом, – здравствуй. Ты когда приехал?
– Здравствуй, Зоя, – отозвался Серега, – иди на… свой хоккей.
– Он с дежурства, не трогай его, – попросил откуда-то из угла Леха, успевший, видимо, протрезветь. Зойка почти добралась до кровати, когда опять кто-то сдавленно простонал, и вслух выругался Юра:
– Ч-черт. Догадался ты лечь у порога.
– Меня сегодня в живых оставят или нет? – громко возмутился в темноте Серега. Несколько голосов засмеялись.
– Ой! – это уже Демьян, споткнувшись, упал на Серегу, что вызывало новый взрыв веселья. Зойка нащупала кровать, подвинула кого-то, спавшего на ней, улеглась рядом. Кто-то рядом заворочался, попросил:
– Пить.

Зойка по голосу узнала Настю, нашарила на столе ведро с водой, зачерпнула ковшик, подала в темноте.

– Здорово, – прошептала она подруге. Настя напилась, почувствовала себя значительно лучше и объявила всем:
– Здорово, народ. Давайте анекдоты рассказывать.
– Давайте, – угрожающе произнес Серега, – знаешь анекдот, как лягушку наизнанку вывернули?
– Знаю, – отмахнулась Настя, – а знаете такой…

По звуку Леха понял, что Серега встал, предупредил:
– Настена, лучше молчи.

Серега сделал шаг, на пути своротил гитару, которая жалобно тренькнула, отказался от мысли пробираться дальше, и пригрозил на расстоянии:
– Если сейчас все не умолкнут…
– Я достану баян, – ввернула Зойка. Грохнул смех.
– А при чем тут баян? – не понял Юра. Вокруг снова засмеялись, уже свободнее. Стало ясно, что в ближайшее время поспать не удастся. Леха попросил:
– Зоя, расскажи ему про баян.
– А может, потом? – без особой надежды попросил Серега.
– Правильно, не надо про баян, – согласилась Зойка, – я лучше про театр расскажу. Когда я была маленькая, – не ожидая разрешения, начала она, мечтательно глядя в потолок, – мы с сестрой часто делали бизнес под лиричным названием «Театр». Рисовали билеты, продавали их – чуть ли не дороже, чем в Драму на гастроли. Правда, старшая сестра всегда проходила бесплатно, да еще и издевалась. Но зрителей было мало, и поэтому пускали и ее. Мама всегда жарила что-то на кухне и опаздывала к началу. Потом прибегала с руками в тесте, «касса» уже была закрыта. Катя уже читала что-то пионерским голосом, при виде мамы вопила: «Куда без билета?» Мама тут же несла из кухни какие-нибудь шкварки или косточку и предлагала вместо билета. Смирившись, мы съедали шкварки, обгрызали косточку и начинали спектакль.

Я была режиссером, оркестром (бегала от сцены к пианино), Серым Волком, Охотником и Бабушкой. А также читала авторский текст. Кате я доверяла только Красную Шапочку, да и то она постоянно забывала слова песенки и пела по бумажке.

Вместо корзины для пирожков у нас была бабушкина хрустальная вазочка. Бедная бабуля едва не рванула на сцену, когда увидела вазу в качестве реквизита, но ее удержал папа – он считал, что творчеству нужно помогать. Хотя от творчества здесь было мало, главное было – срубить денег за билеты. Правда, билет покупал один папа, иногда еще – с пенсии – бабушка.

Так вот, однажды Катя, увидев Волка (меня в маминой дубленке навыворот), с «перепугу» так швырнула хрустальной вазочкой, что у вазы откололась ручка. Бедная бабушка вынуждена была наблюдать все это из первого ряда партера. Так мы все последующие спектакли и давали с горшком вместо корзинки. Да-да, этот спектакль у нас шел не один сезон. Все было хорошо, но потом…– Зойка залилась смехом, – красную шапочку побила моль, и бабушка ее распустила. И все последующие выходы Катя делала в… ой, не могу, держите меня… В купальной шапочке!

Под столом кто-то громко загоготал. Леха, сдерживая смех, пригрозил:

– Зойка, я тебе сейчас рот изолентой заклею!
– Да у тебя нет изоленты, – парировала Зойка, – иначе ты бы стекло в кухне заклеил. Вы слушайте про «Золушку в карете»! Подождите,  где тут вода-то была…

Чтобы дотянуться до ведра, ей пришлось слезть с кровати. Она специально постаралась наступить подальше, но, оказалось, что Серега уже успел предусмотрительно отползти от кровати. Она наступила в темноте на чью-то руку и, не удержав равновесие, уселась прямо ему на живот. Серега громко простонал: 

– О-о!

Все загоготали, а Леха напомнил:
– Давай уже про Золушку в тележке.
– В карете, – поправила Зойка. – Когда успех «Красной Шапочки» пошел на убыль, особенно после того, как ее…
– Побила моль? – подсказал Леха.
– Да, – рассердилась Зойка, – красную шапочку съела моль, а творческие силы бурлили и требовали выхода. И вот однажды я заметила, что если вазочку для конфет стукнуть чем-нибудь металлическим, она будет довольно мелодично звенеть.
– И долго? – саркастически спросил Леха.
– Не бойтесь, на этот раз ваза была железная. И когда мы с Катей, как медведь со щепой, развлекались, долбя ножом по вазе, она заметила: «Какой приятный звон, как будто Золушка в карете едет». Так родился наш новый аттракцион. Вы думаете, что под этот звон мы представляли сказку «Золушка»? Как бы не так, все было намного проще.

Зойка уселась поудобнее.

– Дайте-ка закурить. Нету? Ну ладно. В общем, за диван садилась Катя. С вазой и ножиком. Выключался свет. Я за руку подводила очередного лоха к дивану, усаживала и объявляла: «Комната приятного звона». И закрывала дверь. Катя из-за дивана начинала долбить ножом по вазе и приговаривала время от времени: «Золушка в карете едет! Бом, бом, бом!». Я стояла у двери и внимательно следила, чтобы посетитель не сбежал. Минут через пять его выпускали. Билеты стоили примерно как в Драму на «Современник».
– А мы, – мечтательно вспомнила Настя, – в детстве в пионерском лагере надували лягушат…
– Девки, – жестко приказал Юра, – идите вспоминать свое садистское прошлое на улицу.
– Не садистское, а творческое,– возразила Зойка и обратилась к подруге: – Настена, пойдем курить. Не ценят здесь культуру, – Зойка встала, предупредила: – Серега, пресс!

Тот успел переползти. В прихожей она  ловко впрыгнула в чьи-то валенки, завернулась в бушлат. Настена обула сапоги, доходившие ей до колена. Они вышли к звездам, на холод.
– Надо же, – заметила Зойка, – а днем они не такие яркие.
– Днем их просто не видно, – глубокомысленно заметила Настена. И  без всякого перехода спросила:

– Ну, так что там с твоим Женей? Так и не договорили сегодня. Встречаетесь?
– Ты знаешь, – Зойка задумалась, как бы точнее передать то, что у нее в последнее время происходило в душе, – какой-то он не такой. Мне кажется, что я и не нужна ему вовсе. Ему такие, как я, не нравятся. Он мне сам говорил, что ему нравятся высокие худощавые брюнетки. Получается, я не в его вкусе. Ну, разве можно такое говорить человеку, которого любишь?
-- А ты его?
-- С ума сошла?
-- А как ты с ним тогда… ммм… -- Настене явно было сложно выговорить то, о чем она думала.
-- Никак. Мы даже не целуемся.
-- То есть?
-- Просто встречаемся! Ну, спим иногда в одной комнате, когда вместе, когда на разных кроватях. И всё. Его устраивает.

Это было правдой. Настена не перебивала, внимательно слушала. Она не имела оснований не верить подруге.

– И вот, знаешь, за что меня все ценят – что я общительная, компанейская, и друзей у меня много… Так ведь ему все это как раз не нравится! Он меня хочет переделать. Значит, я ему такая, как сейчас, не нужна. А чего, спрашивается, уцепился? Ты знаешь, я говорю: «За что ты меня любишь?» А он говорит: «За надежность». А какая надежность? Разве я ему давала повод думать, что буду с ним рядом всю жизнь? Мне кажется, он так исподволь внушает мне, какой я должна быть. Подделывает под свой вкус. А после этого, когда я никому не нужна буду – такая скучная, надежная дура – тогда он уже не будет бояться, что я убегу. И тогда… А что тогда? Черт его знает. Вот мне кажется, что он так меня обязывает постоянно, словно какой-то долг копит. Дает, дает, ничего взамен не просит. Все прощает. А потом будет мне лет за тридцать, он решит, что должен вознаградить себя за терпение, и пойдет вразнос. Со всем пылом нерастраченной молодости. Потому что молодости-то у него и не было – те, кто с ним учился, говорят, что он всегда был, серьезный, как сейчас. И, что самое главное, он как будто провоцирует меня на эти дурные (с его точки зрения поступки): сам вино и прочее покупает, всех угощает, не ругается. Как специально, чтобы его мама, и все вокруг видели: Женечка – золото, а она – дрянь. Заранее готовит себе тылы – когда начнет гулять, они все вспомнят, как я над ним издевалась, и встанут на его сторону. Вот уроды, а? 

Зойка словно опомнилась и нервно рассмеялась:

– Ну вот, ни за что, ни про что – обвинили хорошего человека.

*  *  *

Вернувшись в дом, Зойка долго сидела и курила на кухне, пока не догорела свечка. Потом свечка погасла. Дольше ждать было нечего. Она осторожно пробралась в темноте к кровати, оставленной для нее, тихонько легла. Помолчала, глядя в потолок, сказала себе: «Не вздумай. Не надо. Неужели нельзя обойтись без этого?»

Понимая, что это неизбежно, отвернулась к стене и тихонько заплакала. Беззвучно, чтобы никто не услышал. Через несколько минут она все же взяла себя в руки. Легла на спину, вздохнула глубоко. «Ну, хватит уже. Столько времени прошло. Что же, всю жизнь теперь это будет продолжаться?»

Каждый вечер она надеялась, что это больше не повторится, но оно начиналось снова и снова. «Когда в последний раз был хоть один знак внимания с его стороны? – пыталась она успокоить себя, – с тех пор, с последней встречи, и не было». «Неправда, – словно возражая кому-то, подумала она, – от меня так быстро не отказываются. Тут что-то не так. Он сам ко мне пристал, как приклеился. Дурак. Как будто без него мало желающих было. Нужен ты мне больно», – она попыталась разозлиться на него, но вместо этого чувствовала какую-то щемящую жалость, словно старалась и не могла его предать. Ну, подумаешь, разлюбил – бывает. Она умная, подержится сколько нужно. Только бы не уподобиться всем этим самкам, которые гоняются за бывшими кавалерами и устраивают им сцены. Сколько еще предстояло выдержать, она не представляла себе. Прошло уже три месяца, а легче не становилось.


*  *  *


В следующий раз она увидела Юру через несколько дней, когда решила заехать к мальчишкам без предупреждения.

– Эй! Ребята! Есть кто дома?

Зойка толкнула калитку, дверь в дом тоже оказалась открыта. Никто не отозвался. В доме также никого не было.

«Пусть я буду сюрпризом», – подумала она и прилегла на кровать. «Хорошо парням, – позавидовала она, закидывая руку за голову, – в любое время могут лечь на свою кровать – и спать, спать сколько угодно… Если бы кто-нибудь знал, как я устаю…» Она стала цепляться за какую-то мысль, но никак не могла ее додумать. В голову пополз туман, она глубоко вздохнула три раза – словно вдыхала хлороформ. На четвертом вздохе провалилась в темноту, как в душную вату.

…В прихожей кто-то шепотом разговаривал.
–  …уже уходить надо…
– …ты иди, я останусь…
– …ты же тоже хотел ехать…
– …иди, я попозже приеду…


Зойка не сразу поняла, что шепотом говорят из-за нее, а когда сообразила, ей стало не по себе. Ну вот, теперь мальчишки не могут из-за нее уйти. Нарисовалась, радуйтесь!
«Как это я уснула», – недовольно подумала она, пытаясь привстать, вдохнула… Сон  снова тяжелой душной подушкой навалился на лицо.

…Какая-то назойливая муха все время садилась на лицо. Стоило ей поморщиться или тряхнуть головой, как муха исчезала, но тут же садилась снова. Зойка не выдержала и открыла глаза. Перед ней сидел Юра и, улыбаясь, щекотал ей лицо перышком от подушки.

– Привет! Проснулась? – он сел поудобнее, – а я как раз про тебя думал.
– Что? – не совсем впопад спросила она. После сна привычное остроумие изменяло ей. Она надеялась, что он отойдет – хотелось причесаться и протереть лицо платком, смоченным в воде, а еще потому, что его близкое присутствие повергало ее в смятение, чего не было уже давно.

– Ну, просто, думал. Вспоминал тебя. Представлял.
– И в каком виде ты меня представлял? – она начала понемногу приходить в себя.
– Не скажу, – игриво ответил он, подумал и вдруг выдал: – Безо всего.
– Боже мой, – пробормотала Зойка, чуть отодвигаясь. Она не привыкла к такой прямолинейности, – какие только глупости на жаре в голову не приходят.
– А что? – Юра, казалось, даже обиделся, – ничего не глупости. Нормальные мысли.
– Можно подумать, ты видел, как я выгляжу безо всего.
– Ну, видел.
– Когда?! – она даже привстала. 
– Ночью. Ну, почти безо всего! Я же не виноват, что одеяло сползло! Это… – вдруг зашептал он, придвигаясь к ней, – тебе еще не надоело разговаривать? Уже скоро Леха вернется. Его потом шиш выгонишь. Он к тебе тоже … того, – Юра усмехнулся, – ревнует. 
– Ты что? – она не сразу поняла, что именно он имеет в виду, а когда сообразила, то пригрозила: – Ты не вздумай даже!
– А почему? – он искренне огорчился, придвинулся. Зойка, пытаясь отстраниться, почти впечаталась в стенку. Дальше отодвигаться ей было некуда. От Юры приятно пахло мужским запахом: чуть-чуть табаком, чуть-чуть алкоголем и немного – запахом хорошего парфюма. Юра, видя такую реакцию, расстроенно произнес: 
– А я-то думал, сейчас Леху спроважу, мы тут с тобой… Эх!
– Не надо… – только и могла пробормотать она.
– Эх! Ну, ладно, не надо – так не надо. Как жизнь-то?
– Нормально, – пробормотала она, чувствуя себя дурой. Она  поняла, что он не намерен больше возвращаться к теме, и стеснялась признаться самой себе, что ее это огорчило.
– Чего так долго не приезжала? Я про тебя спрашивал.
– Всего три дня не было!
– Все равно долго! Я в магазин за пивом, чего тебе? Мороженое будешь?
– Можно… Только у меня нет денег.
– Да брось ты!

Он проверил в кармане деньги, встал, в прихожей обулся. Потом вернулся, прошел прямо в обуви и без предупреждения поцеловал. Снова пошел и уже от двери предупредил:

– Я скоро!

Зойка торопливо кинулась умываться и приводить себя в порядок. Дверь снова хлопнула. Она решила, что Юра забыл что-то, но это был Леха. Стараясь не шуметь, он на цыпочках прокрался в соседнюю комнату.

– Леха, я не сплю, – окликнула она, – сколько времени?
– Половина второго. А где Юра?
– За пивом пошел.
– Какое пиво, ему же на работу, – недовольно пробормотал Леха, подозрительно оглядывая ее. Зойка знала, что помада у нее суперустойчивая и размазаться не могла, поэтому смело выдержала его взгляд. Но Леха смотрел не на лицо, а чуть ниже, на вырез платья, верхняя пуговичка которого была расстегнута. «И когда только успел, подлец», – подумала она про Юру, спокойно застегивая пуговичку.

– Что он тебе тут говорил?
– Да ничего. Пытался сделать непристойное предложение, я его не приняла.
– Вот стервец, – возмутился Леха, – я же его предупреждал.
– Да ладно тебе, у меня же своя голова на плечах. Меня защищать не надо.
– Да ты его не знаешь! От него от него все девки плачут. Знают, что нельзя с ним связываться, и все равно…
– Не переживай. Может, это еще он из-за меня поплачет? – предположила Зойка. 
– Ага, куда там. Просто ты наша подруга, мы его сразу предупредили, чтобы не совался.
– Не переживай, Леха, я свое отплакала свое, больше не собираюсь. Я лучше тебя любить буду. Ты у нас хороший!

Она шутя обняла его за голову. Леха вздохнул.


*  *  *


С Женей они познакомились случайно – на вечернике. А где же, спрашивается, теперь знакомиться молодой девушке, не желающей остаться старой девой? В театре? «Пардон, вы не подадите мне шубку?» Что она, сама без рук, что ли? И гардеробщица ни за что не отдаст одежду без номерка кому попало. Да и нет у нее шубки, а такую куртку, как у нее, лучше при ярком свете никому не показывать.

Можно еще знакомиться после кино, и чтобы сеанс непременно был про любовь. Ах, мне так страшно, проводите меня, пожалуйста. Ради бога, куда вам? Какой пассаж, такая окраина, а у меня, пардон, нет денег на извозчика.

Можно, конечно, терпеливо дожидаться, пока родители подыщут ей блестящую партию. Через год или два, когда она наконец окончит университет, родители сочтут, что пора подыскивать жениха для нее, и начнут приглашать в дом холостых мужчин. Молодых и не очень, но непременно с надеждами. Она едва не расхохоталась, представив в этой роли своих друзей. Уж им-то родители непременно отказали бы от дома. Нет, ей будут представлять блестящих молодых людей, достойных, по мнению родителей, занять место в их семье. И тогда она, сама не своя от волнения, поведет его в соседнюю комнату показывать марки. А родители, благовоспитанно улыбаясь, будут через стенку прислушиваться: не скрипнет ли кровать? Не раздастся ли чего запрещенного, после чего можно будет с полным правом войти и растроганно сказать: «Дети, будьте счастливы!»

Она вздохнула. Графов и молодых князей, с которыми можно было бы пить коньяк, уединившись на балу, нынче нет. А мама знакомила ее с сыновьями подруг, скучными и правильными мальчиками, которые и без мамы пачками клеились к ней в автобусах, она едва успевала отшивать их. Однажды мамина знакомая взяла за правило приводить в гости своих непутевых сынков, чтобы те, поддавшись влиянию образованных барышень, перевоспитались. Один такой «перевоспитуемый» пытался выманить у Настены золотые сережки – единственное богатство, которое у нее было. Он красочно расписывал, каким пыткам его подвергнут, если он не вернет долг вовремя. А второй, делая большие глаза, поддерживал:

– Это такие люди, они способны на все! Вы не знаете, какие это люди!

Когда Зойка вошла в комнату, подруга уже держала свои сережки в руке и с тоской  разглядывала их. Зойка мгновенно поняла, в чем дело.

– А ну вон отсюда! – задушевно попросила она, раскрывая дверь. Те не ожидали, что все так быстро кончится, пробовали возмущаться, но Зойка продолжала напирать, и ребята понемногу отступали, то и дело выкрикивая угрозы. Наркоманов было трое, у одного их них то и дело падали веки, он мучительно старался держать глаза открытыми. Сын маминой подруги пятился задом, одновременно возмущаясь, что так не принимают гостей, и все повторял: «Ну, ни хрена себе! Вот это ни хрена себе!» Третий отступал, жалобно заглядывая в глаза, и спрашивал: «А ты нас как людей знаешь? Почему ты нам такое говоришь? Ты нас сначала узнай как людей». Зойка, продолжая теснить их, по дороге заверила:

– Как людей я вас прекрасно знаю, вы только что себя во всей красе проявили. И если сейчас же отсюда не свалите, то обещаю: я сделаю все возможное, чтобы наша мама вас тоже узнала «как людей».

Так, продвигаясь шаг за шагом, она выпроводила их в подъезд, а затем и на улицу. Едва захлопнулась дверь, как на улице раздалось: 

– Ну, все, ты труп, ясно?

Зойка выглянула из подъезда и вежливо переспросила:

– Что, простите?

Наркоманы угрюмо молчали, глядя каждый перед собой. Ответить никто не пожелал. Зойка пожала плечами и вернулась в квартиру. С балкона она видела, как ее незадачливые друзья, опустив головы, грустно брели вдоль дороги. Наверное, пошли искать более сговорчивых подруг. Впоследствии, встречая ее на улице, они старательно делали вид, что ее не знают. Потом она случайно узнала, что один вскоре умер от наркотиков, второго зарезали где-то еще через месяц. Судьба третьего друга, который все хотел, чтобы его узнали как человека, неизвестна.


*  *  *


«Как мы знакомились с Женькиными родителями! Это была умора. Мы сидели на набережной, внезапно полил дождь, и Женя предложил поехать к нему, сказал, что дома никого нет. А если кто и придет – то у него своя комната, в которую никто не заходит. А потом, если что, можно остаться до утра –  у него в комнате  две кровати, и родители ничего не скажут. Мне, в принципе, было все равно, я взяла с него обещание вести себя прилично и согласилась. Дверь нам открыла мама, с красивой прической, в модном халатике. Она, искрясь дружелюбной улыбкой, сообщила, что ужин уже готов, и велела помыть руки и садиться. Я сильно сомневалась в том, что мое присутствие за семейным ужином будет уместно. К тому же на набережной мы испробовали несколько разных сортов  вина и сладкой наливки, от дождя макияж стерся, волосы были мокрыми. Когда я шла через прихожую, от колготок на полу оставались мокрые следы. Умора, да и только. Мама внесла поднос, в нем что-то шипело и брызгало жиром. Папа достал хрустальные рюмки и коньячок явно коллекционного предназначения. Разлив всем по рюмочке, остальное он убрал в секретер и запер его на ключ. Мама разложила жаркое по тарелкам, раздала ножи, вилки и салфетки. Жаркое пахло изумительно, но маникюр у меня слегка облез, поэтому я стеснялась вытащить руки из-под стола и ничего не ела. Ждала, пока взрослые уйдут, а Женя меня и так видел. Мама подняла рюмку, и сразу стало видно, кто в доме хозяин:

– Ну, за новые лица в доме.

Папа поддержал, промямлив что-то вроде: очень приятно видеть в доме особу женского пола…  Женя так давно не приводил в дом девочек… надеемся видеть  вас чаще… и далее, и далее по тексту. Я так зверски проголодалась, что мне стоило больших усилий спокойно сидеть за столом. Я ждала, что они выйдут хотя бы на минуту, и я смогу съесть куриную ножку, лежащую у меня на тарелке. Коньяк я, подумав, все же  хлопнула, поскольку стала догадываться, что больше мне в этом доме ничего не нальют. После чего мама значительно посмотрела на нас и сказала:

– Оставляем молодежь наедине.

Папа торопливо вышел, а мама принялась убирать со стола, прихватив и мою тарелку с практически нетронутой курицей. Я понятия не имела, что делать с Женей наедине, и напомнила ему, что мы хотели скромно распить бутылку в его комнате. Женя удивился:

– Ты же выпила только что!

Видимо, выражение моего лица ему чем-то не понравилось, потому что он торопливо добавил:

– Ну, хочешь, я сейчас налью тебе еще. Спрошу у мамки, там еще коньяк остался.

Я совсем скисла и отказалась. За окном все капало, к тому почти стемнело, и ехать куда-то было поздно. Женя, желая меня утешить, нашел в шкафу какую-то китайскую рисовую водку. Большей гадости я не пила в жизни. По запаху она была похожа на какие-то сладкие приторные духи, по вкусу – на отвратительное лекарство. Я с трудом проглотила полрюмки, потом долго отпивалась водой, но вкус все равно стоял во рту. Я попросилась в подъезд покурить. Перед этим Женя обещал мне купить бутылку и сигареты, но обманул и здесь. Он нашел в буфете старую пачку,  сказал, что это в прошлом году оставили какие-то гости. Сигареты оказались с ментолом, какая-то дешевка вроде «Кронверка», немногим лучше водки. Я взяла за правило извлекать максимум ценности из любой паршивой ситуации, и решила, что, раз уж не удалось ни повеселиться, ни поесть, то я хотя бы высплюсь. Но и здесь я наломалась.

Кровати у него действительно было две, и одну из них он честно предоставил в мое распоряжение. Ту, что меньше скрипела. Не успела я задремать, как Женя тут  же оказался со рядом и попытался стащить, видимо, чем-то ему не угодившие предметы моего туалета. Такое хамство при столь непрезентабельной внешности меня просто потрясло. Я отряхнулась ото сна и решительно запретила ему приближаться ко мне. Тогда он выдал вслух одну из своих любезностей (позже я узнала, что он на них мастер):

– Ты что, боишься, что я на тебя запрыгну и трахну?

Так со мной еще никто не разговаривал. Но все же я довольно холодно поинтересовалась: с какими же тогда целями он здесь оказался?

Выяснилось, что он уже давно не страдает желанием  кого-то трахать, поскольку у него с подобными желаниями вообще проблемы после недавнего развода с подругой. А здесь он оказался потому, что считает своим долгом оказать внимание и почет гостье. Он, конечно, знал,  что у него все равно ничего не получится, потому что понял мой характер. Но все же предложить был обязан, иначе я могла обидеться. Сначала я даже развеселилась: заполучить такого кавалера мне показалось весьма удобным. Но радость была преждевременной. Кавалер категорически не желал покидать мою постель и до самого утра пытался исполнить свой долг гостеприимства. Я приложила все усилия к тому, чтобы ему это не удалось. Утром, злая и невыспавшаяся, сидела на кровати, обернувшись простыней, и ждала, пока Женя  выйдет из комнаты и даст мне одеться. Пока я спала, честь одежды с меня он все-таки стащил, непонятно только, какой в этом был смысл. Но он все не уходил, все вертелся и говорил  какую-то ерунду. А потом неожиданно сдернул с меня простыню, под которой ничего не было, отскочил в сторону и стал с умильным лицом. Наверное, все это ему казалось очень забавным. Я была в бешенстве, потребовала немедленно вернуть простыню или подать платье. Но Женя отбежал в угол комнаты и улыбался, все так же стоя с этой дурацкой простыней в руках. Я решила, что мне уже наплевать, все равно я в этот дом больше никогда не вернусь, и прошествовала через всю комнату к своему платью. Женя, кажется, понял, что перегнул, стал извиняться, зачем-то пытаясь всучить мне обратно простыню. Не глядя на него, я надела платье и все остальное, с достоинством прошествовала в ванную. После, все так же не разговаривая, обулась, взяла сумочку и хлопнула дверью с твердым намерением никогда здесь больше никогда не показываться…»



*  *  *

Темнота медленно наползала на город. Зойка шла домой. Мимо протопала веселая компания, вслух обсуждая, где и чего они сейчас будут пить. Зойка пожалела их за то, что им в голову не пришло позвать ее с собой. У подъезда, громко выражаясь, гоготала стайка подростков лет пятнадцати-семнадцати. Она небрежно поздоровалась с ними:

– Добрый вечер, мальчики.

Те пристыжено умолкли – при ней они ругаться не смели. Она прошла к лифту, следом в подъезд торопливо вошел какой-то молодой человек.

– Подождите! – окликнул он. Скорее всего, пришел в гости к кому-то, поскольку раньше Зойка его здесь не видела. Она подержала дверь лифта и вежливо поинтересовалась:

– Вам какой этаж?
– Седьмой.
– А мне восьмой. Соседями будем. 

Молодой человек не отреагировал на шутку. Нажал кнопку, старательно глядя при этом в панель перед собой. Зойка подняла голову, и молодой человек поспешно отвел взгляд.

«Ну и пожалуйста, – беззлобно подумала она, выходя из лифта, – скучай теперь в одиночестве».

Карман приятно грела шоколадка: по дороге домой она не удержалась и зашла в магазин дорогой еды, сделав вид, будто ищет что-то особенное. В магазине какой-то подвыпивший джентльмен сначала отказывался от сдачи, но, увидев Зойку, передумал и велел продавщице лучше дать на сдачу шоколадку «вот этой девушке с зелеными глазами». Продавщица нарочно долго шарилась под прилавком, дожидаясь, пока джентльмен человек покинет магазин. Видимо, надеялась, что «девушка с зелеными глазами» постесняется лишить ее честно заработанной сдачи. Но, стоило ей выпрямиться, как терпеливо дожидавшаяся Зойка без церемоний указала:

-- Вот эту, пожалуйста.

 Шоколад Зойка планировала оставить на завтрак: без еды все-таки тяжелее по утрам. А сейчас она съест только маленький кусочек. Открыв дверь ключом, она поставила чайник и пошла мыть руки. На полке в ванной она заметила свой собственный гель для волос, но сразу не придала этому значения. Вернулась в комнату, по дороге села за пианино, взяла несколько аккордов Шопена. Музыка торжественно поплыла в комнату. В стену тут же стукнули чем-то тяжелым.

– Ой-ё! – спохватилась она, – первый час!

Она прошла в комнату. Дверца шкафа была открыта. Зойка никогда не оставляла ее открытой. Стараясь не очень волноваться раньше времени, она принялась обыскивать карманы кожаного пиджака, где хранились все ее сбережения, отложенные на покупку обуви. Пусто. Уговаривая себя не нервничать, она еще раз прошлась по всем кармашкам, уже и понимая, что это бессмысленно.

Раздался щелчок на кухне – это вскипел и отключился чайник. Зойка машинально взяла чашку, налила чаю из хозяйского заварника. Все так же задумчиво закурила, 
подставив хозяйское золоченое блюдце вместо пепельницы. Сама не заметила, как шоколад, приготовленный на утро, доела весь.

*  *  *

Утром в прихожей раздался звук поворачиваемого ключа. Тут же раздался шум, а потом нецензурная брань – видимо, Оля, еще толком не протрезвев, ударилась обо что-то и, прежде чем Зойка успела выйти, закрылась в ванной. Зашумела вода.


«Ничего страшного, – подбодрила себя Зойка, принеся с кухни табуретку и садясь с книжкой напротив дверь в ванную, – мы подождем». Наконец дверь открылась. Вид у Оли был весьма помятый. «Хорошо вчера гульнули, – со злостью подумала Зойка, – на мои-то денежки». 

– Привет, – небрежно бросила Ольга, намереваясь пройти.
– На дискотеке были, Оленька? – вкрадчиво начала Зойка.
– А чего?
– Пока ничего.

Оля прошла в команду и включила телевизор. Пока не было Галины Петровны, она наслаждалась запрещенной порнухой. На экране упражнялись две лесбиянки.
 
– Опять у меня в комнате шарилась? – начала Зойка допрос, усаживаясь напротив.
– Ну, если мне надо было! – возмутилась Ольга, но тут на экране началось нечто уж совсем неприличное, и Оля прибавила звук: – Ух ты, смотри как она ее!..
– Тебе, значит, надо было, – подытожила Зойка, присаживаясь на ручку дивана, – а мне не надо?
– Ну, значит, не нужны были тебе, раз столько времени лежали.
–  Чудненько. И что, все вчера пропили?
– Не, я оставила у этой… о, смотри!
– У кого оставила? – подступила Зойка.
– Да че ты дергаешься, -- добродушно пообещала Оля, -- отдам я тебе, когда деньги будут. Ого, ничего себе! Ты так сможешь изогнуться?
 – У кого деньги? – пока спокойно повторила Зойка. Оля изумленно повернулась:
– Да пошла ты! Ничего я тебе не отдам!

Зойка хлестнула ее по уху. Та от неожиданности скатилась с дивана:

– Ах ты сука! Да я тебя…

Зойка схватила ее за горло:

– Деньги где?

Оля попыталась вцепиться ей в лицо. В телевизоре две лесбиянки крутились в немыслимых позах под звуковое сопровождение, наверное, записанное где-нибудь в зоопарке. Ольге удалось вцепиться в Зойкины волосы, она дергала их, от усердия и злости постанывая. Под это звуковое сопровождение их борьба выглядела крайне комично. Зойка задыхалась от смеха и никак не могла отцепить Ольгины пальцы.

– Дорогая… – доносилось с экрана, – о-о-о…. Ау-у…
– Кобыла, тебе не жить, ясно? – кричала Ольга сквозь слезы, бодаясь головой. Зойка наконец отцепила ее руку и выскочила к ванной. Как она и надеялась, Ольга кинулась за ней, по инерции проскочила в ванную. Зойка быстро закрыла за ней шпингалет. Ольга подергала дверь, потом крикнула через дверь:

– Я маме скажу, она на тебя ментам заявит! Я несовершеннолетняя!

Поскольку Зойка не отвечала, она мстительно добавила:

– Я сейчас весь твой гель для волос по стене вымажу!

Зойка на всякий случай обыскала Ольгину сумочку. Денег не было. Зато спичечный коробок привлек внимание. Понюхала табак с острым химически запахом. Так и есть.

– Ты, мадам несовершеннолетняя, думаешь, тебе в милиции скидку сделают, если «химию» найдут?
– Су-ука! – завопила Ольга, – положи на место, это не мое! Меня же пацаны убьют!
– Больно надо, – Зойка положила коробок обратно, – травись на здоровье.

Она подкрасилась перед зеркалом в прихожей, оделась. Надевая старые туфли, Зойка подумала: «Интересно, как долго мне их придется носить?» Другой обуви у нее не было.

Услышав, что Зойка открывает дверь, Ольга крикнула:
– Эй, сука, сигарету оставь!
– Куда тебе ее засунуть? – вежливо поинтересовалась Зойка. Ответа не последовало.


*  *  *

– Оксана Александровна, возьмите, пожалуйста, чек, – Зойка склонилась над столом бухгалтера.

Несмотря на то, что Оксана была всего на три года старше нее и в первое время пыталась панибратски обращаться к ней на «ты», Зойка вежливо не приняла этого обращения, и из взаимоотношения протекали в прежней форме. Оксана недовольно взяла чек. Каждый рубль, выданный из средств редакции, она расценивала как поползновение в ее личный кошелек.

– Что тут? Фотопленка? Опять? В том месяце была, в этом снова. Куда столько пленки уходит?
– А вы газету почитайте. Мою полосу, в частности.

Оксана тут же с готовностью раскрыла газету на спортивной странице.

– Ну и что? Я только четыре снимка я вижу.
– Ну?
– А куда остальные кадры делись? В одной пленке сколько кадров? – Оксана взялась за калькулятор.
– Двенадцать, – вежливо подсказала Зойка.
– Если четыре кадра в номер, то должно хватить на три номера. Здесь, я смотрю, вообще три.
– Оксана, вы что? – поразилась Зойка. – Пленку же проявить надо, чтобы снимки в номер поставить! Значит, каждую неделю нужна новая! Я же не могу ее на части разрезать!
– А почему?
– Так она засветится, если ее из катушки достать!
– Почему-то только у вас расходы на фотопленку идут. -- подозрительно сказала Оксана, – что, никак нельзя поменьше пленки тратить?
– Можно, – ответила Зойка, тихо закипая, – можно вообще не фотографировать, как это делают остальные сотрудники, и не тратить на нее свои личные средства, которых у меня и так немного. Мне пока ничего не возмещали, вы это знаете. И у меня есть более насущные траты, чем покупать для кого-то пленку.
– Почему для кого-то? Для себя!
– Хорошо, только редактора поставьте в известность, что вы лично распорядились: отныне спортивная полоса будет выходить без снимков.

Зойка почувствовала, что излишне раскипятилась, и отошла к окну перевести дух. Евгений Васильевич, уткнувшись бумаги, делал вид, что не слышит этого разговора. Оксана Александровна с видимым неудовольствием убрала чек в ящик:

– Ладно. Не знаю. Я об этом с редактором поговорю. Если он решит, что нужно оплатить, тогда вернем. Хотя я думаю…
– Оксана, давайте это будем решать мы с редактором, ладно? – предложила Зойка.
– Вот и решайте, – отрезала Оксана.

Евгений Васильевич, дождался, пока Оксана уткнется в свой пасьянс, и незаметно подсел к Зойке. 

– Ты молодец, – осторожно похвалил он ее, – за свои полосы вон как бьешься! Во всей газете только одну твою страницу и можно читать. Вот смотри, – он начал листать номер, – одни серые «кирпичи» текста, шесть полос – ни одного снимка, это же брак стопроцентный! Так нельзя работать, а мы работаем!

Он горестно вздохнул, видимо, вспомнив бесценное советское время, когда всего было вдоволь. Вошел редактор. Зойка поднялась ему навстречу:

– Александр Петрович!
– Я слушаю вас, – он был подчеркнуто официален.
– Вот текст. Вот фотографии. Подписи в тексте есть.
– То есть у вас полоса полностью готова? – уточнил он.
– Да.
– Тексты отдайте наборщице, я посмотрю.
– Ее нет. Она только после шести будет, ей надо детей из садика забрать.
– Ну, вот дождитесь. 
– Александр Петрович, мне в университет нужно. Последний день сегодня, потом только пересдачи.

Он выразительно посмотрел на часы.

– Мадемуазель Зоя, – вздохнул он, – рабочий день у нас до шести. И я, так сказать, не вижу оснований, почему я должен делать для вас исключение.
– Я же говорила, что еще учусь, – напомнила она, – когда устраивалась. И на этот номер я уже все сделала.
– Вы можете дождаться, пока будет сверстана ваша полоса, и вычитать ее еще раз, – назидательно произнес. Зойка вскипела. Вообще-то вычитывать газету после верстки было его обязанностью.
– Извините, но мои полосы выходят без ошибок. В отличие от остальных, – она бросила уничтожающий взгляд на корректора. Ошибок в последнее время, и правда, выходило много, редактор не мог не признавать этого. Баба Лена вздохнула:
– Ты посмотри, какая настырная. Тебе редактор замечание делает, а ты, вместо того, чтобы выслушать, спорить начинаешь.
– У меня мама есть, чтобы мне замечания делать, – вспылила Зойка.
– Вот видишь, как ты отвечаешь, – удовлетворенно заметила корректорша.   

Редактор свысока вмешался:

– В общем, если у вас какие-то проблемы с учебой, то вы их решайте каким-то образом. Не знаю, за счет чего, но только не в ущерб своей основной работе. За то, что вы здесь находитесь, вы будете получать деньги. И вы их получите, – он еще раз многозначительно посмотрел на нее. – А если вы не можете совмещать свои дела и работу, хотя почему-то другие могут, тогда надо как-то прекращать отношения. Или переходите опять на нештатную работу.

Зойка в ярости села. Потом молча поднялась и стала собирать со стола свои бумаги, ручки, блокнот. Редактор из-за стола бросил на нее взгляд.

– Я поставлю вам прогул, – предупредил он.
– Да пожалуйста, – со злостью бросила она, толкая дверь ногой. 


*  *  *

На экзамен Зойка опоздала почти на три часа – в этом был свой расчет. Преподаватель устанет и не станет спрашивать подробно. Предмет, точного названия которого она не помнила, не относился к числу ее коронных предметов. Да и никто бы не мог сказать, в чем этот предмет состоял: преподаватель, журналист с именем, объездивший всю страну, просто рассказывал о своей жизни. Но рассказывал, постоянно перескакивая, поэтому даже те, кто пытался конспектировать его жизнь, вскоре сбились.

Вообще, курса так с третьего, когда работа стал отнимать все больше времени, экзамены превратились для студентов во что-то вроде состязания в ловкости: зачеты и хорошие оценки получал далеко не тот, кто лучше всех знал предмет, а тот, кто окажется самым догадливым. Ничего интересного сейчас Зойка не придумала и рассчитывала, что повезет как-нибудь – в коридоре спишет или подскажет кто-нибудь.

Но увидеть пустой коридор она никак не ожидала. Позвольте, а?.. У кого же она будет списывать. Навстречу шла печальная отличная Оксана. Она рассказала, что ей влепили тройку, и, хотя эта тройка портила ей красный диплом, от пересдачи она отказалась – на вечер был уже куплен билет домой. Было еще две тройки – у отличниц, и одна четверка – у зойкиной подруги Настены, которая не знала ровным счетом ничего, но умудрилась как-то заболтать преподавателя. Прочих, лишив стипендии, отправили на пересдачу.

– Ты там поплачь, – посоветовала Оксана, – может, тройку выпросишь.

Зойка плакать на публику никогда не умела и была не уверена, что при желании получится. Поэтому она решительно толкнула дверь в аудиторию. Из ее товарищей там никого не было – только заочники, с которыми она не дружила и шансов списать не имела. К тому же заочники вряд ли что-то знали: к ним требования были ниже, и зачеты им ставили просто так, чтобы не отвлекали потом своими пересдачами.


Можно было и не заходить.

-- А…извините, я опоздала. Можно? – робко попросила она.

-- Давайте зачетку, – недовольно проворчал преподаватель, – почему не заполнено? Название предмета впишите.

Зойка села за парту и в легком замешательстве обернулась назад.

«Как предмет называется?» – почти одними губами спросила она. Ей крупно написали на листочке, показали. Фамилию преподавателя, к счастью, она помнила.

– Билет берите, – хмуро велел тот. Вот это было уже ни к чему. Даже ее умение заговорить кого угодно здесь не поможет – она просто не знала, о чем говорить. Но она взяла билет, села, подумала около минуты. Встала решительно:

– Извините, я тороплюсь очень. Можно?
– Садитесь, – он указал на место перед собой.

Отвечать она не рассчитывала, но почему-то села. Терять ей было нечего. Ловить – тоже.

– Зачетка ваша где?... Ах, вот. Торопитесь вы! Все вы торопитесь, а получается, что не надо было торопиться…

Он что-то неразборчиво бормотал себе под нос, расписывая ручку. Убедившись, что ручка пишет, он вдруг… начал что-то писать в зачетке. В графе оценок. На мгновение Зойка подумала, что он сошел с ума. Но, приглядевшись, поняла: он ставит ей зачет! Вместо экзамена!

– Что вы наделали! – вырвалось у нее.
-- А что?! – преподаватель сделал движение, словно желая отбросить от себя зачетку.
-- У нас же экзамен! Это у заочников зачет, а я с дневного отделения… Просто опоздала.
-- Ну, что теперь делать? – бедный преподаватель так расстроился, что Зойке даже стало его жалко. И она решила помочь:
-- А вы исправьте вот тут. Букву «з» – на «х», они похожи, «а» – на «о»… Вот получается – «хо-ро-шо». Видите?..

Преподаватель пытался было следовать ее совету, но окончательно все измарал, раздасадованно зачеркнул и написал сверху: «Хорошо. Верить». И подпись.

– Спасибо вам, до свидания – с улыбкой попрощалась Зойка, закрывая за собой дверь.

Изумленные заочники смотрели ей вслед. Такого пилотажа они еще не видели.


СЦЕНА С ВЫСЕЛЕНИЕМ

Вечером, стоя перед квартирой, она никак не могла открыть дверь. Замок вроде бы открылся,  но дверь не подавалась. «Странно, – подумала Зойка, – на нижний замок, что ли, закрыто?» Она еще раз подергала дверь, потом громко постучала. Открылась соседняя дверь.
– А, это ты, – выглянула соседка Вера.
– Не знаете, что с дверью? – спросила Зойка, – открыть что-то не могу.
– Уехала Галя. У меня вещички-то твои стоят. Передать велела.
– А деньги? У меня за месяц было заплачено…
– Не знаю, про деньги ничего не говорила. Да какие там деньги, ты и так им должна.
– За что? – поразилась Зойка.
– Да уж не знаю, у нее спроси. В прошлом месяце у Гали, считай, вся зарплата из шкафа пропала – не ты, скажешь?
– Да вы с ума сошли? Это Ольга у меня деньги своровала… Это они мне должны!
– Ага, -- перебила Вера. -- Наговоришь тоже. Забирай вещи и топай отсюда, пока я милицию не позвала. Пошарить у тебя там в вещичках-то надо было, да ладно. Подавишься небось, – Вера выставила две сумки на площадку. Громко щелкнул замок. Зойка осталась стоять. Идти ей было некуда.

*  *  *

С двумя сумками Зойка стояла на остановке, пока не начало темнеть. Когда стало ясно, что автобусов сегодня уже не будет, она решительно зашагала с остановки. Краем глаза успев заметить, как от толпы у киоска отделился мужчина в форме, торопливо бросив сигарету.

Она ускорила шаг, мужчина не отставал. Чтобы проверить, она свернула с дорожки и села на скамейку. Мужчина, потеряв ее, завертел головой. Увидел и подсел рядом. Подождав, спросил:

– Время  не подскажете?
– Нет.

Они помолчали.

– Вы очень спешите?
– Нет, сижу, как видите, – усмехнулась она.
– У вас неприятности? – участливо поинтересовался он, придвигаясь ближе. 
– Нет, у меня одни приятности, – ответила она, чуть отодвигаясь, – просто не знаешь, радоваться или плакать от счастья.
– Ну, зачем же вам плакать? Неужели из-за мужчин? – он сделал попытку прижаться, – ни за что не проверю, что у вас с ними проблемы.

«Еще какие, – подумала она, – вот одна из них сидит и не уходит».

– Ну, что вы. Я мужчин обожаю. С ними все так просто и понятно. Если одна девушка двоим понравилась – значит, шлюха, – заговорила она с непонятной со злостью, – они пойдут в обнимку пиво пить, а про нее, чтобы не зазнавалась, гадостей наговорят. Все просто, по-мужски. Вот это я понимаю – дружба.

Мужчина ответил серьезно:

– Так оно и есть. В большинстве случаев. Но к тебе это не относится. В тебе есть чистота. Настоящая, природная. Мужики это сразу чувствуют. Я сразу это увидел, потому и пошел за тобой.
– Интересно, как вы это в темноте увидели? – усмехнулась она.
– У меня дочь в твоем возрасте.
– И жена, наверное, вас заждалась?
– Да, у меня жена, ты права, – неожиданно смутился он, – но это не должно помешать нашим с тобой отношениям…
– Чего? – изумилась Зойка, вставая.
– Ну, подожди, – забормотал он, делая попытку обнять ее. Она в раздражении выдернулась и встала:
– Да перестаньте вы!
– Почему сразу на «вы»? Ты обиделась? Я же ведь вполне серьезно. Ну, куда ты сейчас поедешь – ведь ночь.
– А вы что предлагаете – к вам? С женой и дочкой познакомиться?
– Я тебя могу с дочерью познакомить. Я думаю, вы с ней подружитесь. Я не хочу, чтобы ты сейчас ехала с кем попало. У меня есть квартира отдельная, будешь там жить.
– А вы – с женой?

Зойка, не оборачиваясь, шла вперед, а мужчина торопливо бежал за ней. Взять у нее сумки ему в голову не приходило. 

– Я ее давно не люблю, – решительно сказал мужчина, – ну, хочешь, мы разведемся?

Ей стало смешно. Она не ответила.

– Ну, куда ты сейчас поедешь? – продолжал он, – я же знаю, кто сейчас ездит. Тебе предложат то же самое, только неизвестно с кем…

Зойка обернулась:

– Можете поверить, что нормальных людей гораздо больше, чем вы думаете.
– Сейчас я остановлю машину, и мы уедем вместе. И не выдумывай, – он ухватил ее за руку и стал останавливать машину. Три машины даже не притормозили. 

– Вы в форме, вам не остановят, – догадалась Зойка, – я сама. Отойдите.

И добавила про себя – из Маяковского: «Страсти крут обрыв. Будьте добры, отойдите. Отойдите, будьте добры». Махнула рукой, первая же машина остановилась.

– Куда? – спросил парень, опустив стекло. 
– Можно в любую сторону, хоть до моста, только подальше от этого типа в форме.
– Залезай, – парень открыл дверь, –  что, решил, что ему все можно?
– Ну, – весело ответила она, закидывая сумки, – со мной, говорит, будешь жить в роскошной квартире, ананасы каждый день…
– А вообще-то тебе куда?
– В сторону Горы.
– Ну, мне туда же. Только по дороге заправиться заедем. Денег нет с собой?
– Нет, нисколько, -- расстроилась она.
– Эх, оставила ты меня без сигарет сегодня.

Парень замолчал и сосредоточился на дороге, только один раз спросил, не против ли она, если он закурит. Она была не против. «Все-то во мне есть,– грустно подумала она, – и чистота, и красота. Взяла чистота красоту, понесла на высоту, коли не ухватишь благодати, не будешь жить в хате», – вспомнила она старую загадку. Это значит: взяла кошка огонь, понесла на крышу. Если вовремя не ухватишь воды, то, значит, остался ты, парень, на улице.

*  *  *

В район, где Зойка жила когда-то, она добралась, когда уже стемнело. На кухне все еще горел свет. Она поднялась на этаж, постучала. Никто не отозвался. Тут на лестнице раздались громкие шаги, и она едва успела шагнуть в сторону – ее чуть не снес рослый молодой человек. Он открыл дверь ключом и вошел, оставив дверь открытой. Зойка вошла за ним следом. В квартире плакал ребенок, орал телевизор, ревела стиральная машина. Неудивительно, что ее стука не услышали. Мимо прошла сестра в расстегнутом на груди халате, на руках она держала полугодовалую дочку Машу. Увидев Зойку, она не удивилась, словно они виделись каждый день.

– Мама спит, если ты  к ней, – и, не дожидаясь ответа, прошла к себе в комнату.

Высокий молодой человек – муж сестры – не снимая ботинок, прошел за ней следом. Вскоре оттуда донеслось, как переключают каналы. Маленькая дочка все плакала, сестра уговаривала ее успокоиться. Муж убавил звук и раздраженно спросил, есть ли пожрать.

– Там… пельмени, свари себе… – отвечала сестра, одновременно укачивая девочку. 
– А ты что, не могла сварить? – недовольно бросил муж, усаживаясь перед телевизором.
– Ну, ты же видишь, я стираю…  – сестра не договорила: – Ой, Маша, да замолчишь ты сегодня или нет?
– Тогда я вообще не буду есть, – объявил муж и снова прибавил звук. Из соседней комнаты вышла мать, растрепанная и рассерженная.
– Что, потише-то нельзя сделать? – сердито начала она. Увидев Зойку, скромно сидевшую на сундуке в прихожей, мать добавила:

– Проходи в мою комнату.

Зойка подумала, разуваться или нет, и не стала. Осторожно переступила через кучу белья, предназначенную для стирки. У входа в комнату матери лежала еще сырая тряпка – значит, пол недавно мыли. Она долго вытирала ноги, а затем все-таки разулась.

– Садись куда-нибудь, – сердито сказала мать, будто Зойка была в чем-то виновата. Та осторожно присела на краешек стула, занятого вещами.

– Убери это, – сказала мать и, не дожидаясь, сама запихнула одежду в шкаф. Негромко пожаловалась:

– Сестра твоя совсем невыносимая стала. Хамит. Недавно она мне заявила, что я их объедаю. А когда все на мои деньги ели, все молчали.

Зойка тоже промолчала. Когда она еще жила здесь, то тоже ела на деньги матери – когда мать хорошо зарабатывала, брала вещи на продажу. А потом часть вещей украли, мать влезла в долги и не может выбраться до сих пор. Теперь сестра с мужем едят на свои деньги, а мать иногда сидит с ребенком, а еще готовит на всех. Муж внимательно следит, чего сколько уходит. А когда жили на деньги матери, все ели вволю.

– Так и снимаешь? – помолчав, спросила мать.
– Снимаю.
– Сколько платишь?
– Как раньше,– вздохнула Зойка.
– Перебиралась бы сюда,– не глядя, сказала мать,– места  хватит. Если что, я им скажу твою комнату освободить. Там никто не живет, просто их вещи сложены. Или можешь хоть у меня в комнате спать.

Зойка снова не ответила. Она знала, что при ней будет еще хуже.

– Ешь-то хоть нормально? – спросила мать.
– Нормально.
– А то возьми там, если надо, грибы, папоротник, жимолость.

Зойка решительно затрясла головой:
– Это их? Нет уж, не надо.
– Почему? – возмутилась мать, –  это я летом собирала. Они, правда, теперь говорят, что это они меня летом кормили. А я, между прочим, все лето на одной картошке с грибами просидела – у меня же пост был. Ну, чай я у них брала. Хлеб мне отец привозил.
– Мать,– перебила  Зойка,– ты  хоть заметила, что я подстриглась? И платье новое купила, и босоножки?
– А-а, – мать наконец-то обратила на нее внимание, – а я думаю: что…

Дверь распахнулась, и сестра бросила:

– Иди, там твои грибы кипят.
– Между прочим, это не только мои грибы,– вскипела  мать,– вы их тоже едите!
– Я твои грибы не стану есть даже под страхом смертной казни, – через дверь отозвалась сестра.
– Ах, значит, когда я покупала что повкуснее, вы это ели с удовольствием?
– Да что ты покупала-то?
– Как что? – закричала мать, – да я каждый день у Светки мяса набирала на полтинник!
– Ну и сама его ела, – уж  вовсе не к месту ответила сестра. 
– Что?! Что я ела, у меня пост был!
– Мам, не надо,– тихо  попросила Зойка, трогая ее за руку,– все  это уже много раз говорили. Ни разу ведь не помогало.
– Я в своем доме! – мать  вырвала рукав, – буду  говорить что хочу!

В комнате заплакала маленькая Маша. Сестра кинулась ее успокаивать, мать воспользовалась этим и развернула длинную тираду. Маша все плакала.

– Маша, ну… Да замолчите же вы хоть кто-нибудь! – сестра, не выдержав, разревелась.
– Еще чего, – с  достоинством ответила мать, – ты  этого хотела – получай, – и с каким-то удовлетворением обратилась она к Зойке: – Вот видишь? И такое – каждый день.

Вошел высокий молодой человек – муж сестры, начал шарить рукой по шкафу, где обычно лежали спички.
– Ты почему в ботинках? – полюбопытствовала мать. Тот, не отвечая, привстал на цыпочки, осматривал поверхность шкафа.
– Ты глухой, что ли? – вступилась Зойка. Тот презрительно бросил, закуривая прямо в комнате:
– Рот закрой. Тебя еще тут не хватало.

Зойка, изо всех сил сдерживаясь (такое ей приходилось выслушивать нечасто), вежливо попросила:

– Пожалуйста, не кури при мне в моем доме.
– Да пошла ты! – бросил он, – какой он твой? И вообще, – он обернулся, миролюбиво попросил: – Вали отсюда побыстрее, ладно? И без тебя тошно.
– Да вали ты сам отсюда, ясно? – взорвалась Зойка, – тоже мне… хозяин! Стэнли Ковальский!
– Чего? – удивленно обернулся муж. Зато сестра отреагировала тут же: она-то читала «Трамвай «Желание». 
– Ах ты…Сестрица Бланш!

Но тут же поняла, что муж, за которого она сейчас вступалась, вряд ли оценит такое изысканное ругательство, и перешла на более привычные выражения, которыми за полтора года замужества овладела в совершенстве.

– Живешь в моей квартире, побираешься, как будто своего угла нету! – крикнула Зойка у мужа сестры была своя квартира, но он предпочитал сдавать ее и жить здесь, а деньги брал себе.
– Это ты побираешься, – спокойно  возразил муж, – к  мамочке покушать прибежала, а кто твою мамочку кормит?

У Зойки едва не брызнули слезы, потому что это было правдой, она надеялась поесть. Мать тут же величаво выплыла из комнаты:

– Ну, уж от твоей-то еды…

Зойка огляделась – кажется, ничего не забыла?
– Подожди! – крикнула мать.
– До свиданья, – попрощалась  Зойка, не надеясь, что ее кто-нибудь услышит. 
– Подожди, поешь картошки с грибами! – крикнула вслед мать. Слышно было, как сестра бросила матери: «Еще отравишь ее своими грибами». Мать, торопливо обуваясь, пробормотала в ответ: «Хорошие грибы, я их вчера ела».
– Не вздумай ей деньги давать! – крикнула вслед сестра, – все  равно пропьет.

Зойка еще стояла у подъезда, когда к ней торопливо вышла мать:

– Куда пошла-то? Не поела даже, не помылась.
– Да я у Женьки поем, – соврала Зойка.
– На, держи, – мать достала из кармана плаща две смятые десятки.
– Да не надо, – заставила себя сказать Зойка, не в силах оторвать взгляд от двух зеленых бумажек. Деньги! Как давно она их не держала в руках.
– Поменьше ты ее слушай, – небрежно отозвалась мать о сестре, – бери, мне Галя отдала, я с ее Анюткой вчера весь день сидела. Вот еще мелочь.
– Спасибо, – с усилием выговорила Зойка. На то, чтобы поцеловать мать, ее не хватило.

*  *  *

Телефон-автомат напротив дома работал.

-- Вовка! – жизнерадостно начала она, – я тут в твоем районе застряла… Мать с сестрой ничего не скажут? Нет – а тогда можно к тебе? Мне только на сегодня! А завтра я к Насте поеду.

Вовка разрешил – он был дома один. Вообще, у него все было сложно. Его мать и сестра, когда Зойка приходила, любезно встречали ее, приглашали проходить. Зойка проходила в вовину комнату, после чего мама заглядывала: «Володя! Можно тебя на минутку?» После этого Вовка возвращался расстроенный, но вида старался не подавать и ни на какие расспросы не отвечал.

Зойка вздохнула, еще раз посмотрела на окно на третьем этаже. Свет все еще горел.

На следующий день она стучалась в комнату Настены, которая жила  в общежитии.

-- А, привет, -- соседка по комнате Вика, приподнялась на кровати. -- Так Настюха еще позавчера уехала. Она тебе дозвониться пыталась, на работе тебя не было, а дома сказали, что там больше не живешь. А потом у нее рубли кончились.

Рубли для телефона-автомата – это был серьезный денежный вопрос для студентов. Проблема транспорта решалась довольно просто: ездить можно было по проездным билетам, переклеивая дырки или стирая название месяца, чтобы вписать новое. С питанием вопрос тоже как-то решался, от случая к случаю. Но телефон – это серьезно, его не разжалобишь рассказом на тему: «Господа, я не ел шесть дней!».

Зойка не спеша спустилась вниз по лестнице. В кармане у нее звенело три рубля. Их она собиралась потратить с наибольшей пользой. Так как переговоры насчет жилья могли затянуться, она решила не звонить с вахты, а воспользоваться автоматом. К тому же ей не хотелось, чтобы вахтерша слышала, в какое бедственное положение она попала.

На ее счастье, автомат в общежитии работал. Она сняла трубку и долго думала, прежде чем решилась набрать номер Эдика. А что такого, черт возьми? Судя по сумме, которую он оставлял в заведениях, триста рублей, которые нужны ей, чтобы снять комнату, для него пустяк. Эдик был дома.

-- Алло, -- ответил он сипло. У него всегда был такой голос, будто он простыл и не может откашляться.
– Привет, Эдик, –  Зойка постаралась говорить дружелюбно.
– А, это ты, – не удивился он, – здорово. Чего в тот раз мудрить-то начала? Домой собралась, уехала среди ночи…
– Да как-то не было у меня желания.
– А сейчас появилось? Ну, давай, встретимся, попьем чего-нибудь.
– А что у тебя такой голос? С похмелья, что ли?
– Ну. Никак вот вылечиться не могу. Водку пил – не помогает. Мне бы сейчас женщину. Приезжай?
– Да нет, – испугалась она, – у меня работа.
– А чего звонила-то?
– Да я так, по-дружески.
– Ну, рассказывай тогда, как живешь.
– Плохо, -- призналась Зойка, -- хозяйка с квартиры выселила, а задаток не вернула, теперь комнату снять не на что. Эдик, займи три сотни до зарплаты.
– А зачем тебе комната? У меня вон дом целый свободен, хоть сейчас заезжай. Я там не живу сейчас.

Зойка, как-то с трудом веря в такое счастье, умолкла. Свой домик? Как у ребят? И можно не самой напрашиваться в гости, а приглашать к себе? Еще не веря в то, что проблема может так просто решиться, и уже сегодня, она недоверчиво выдала: 

– А вдруг… вдруг ты приставать станешь?

Вместо ответа Эдик долго и хрипло смеялся, даже закашлялся. Отсмеявшись, выговорил:

–  Ну, ты даешь. Конечно, стану! А ты думала, я тебя кофе попить зову? Так что, приедешь?
– Нет.
– Ну, тогда пока. Надумаешь – звони.

Второй драгоценный рубль она решила потратить на Вовку. Трубку взяли почти сразу.

– Привет!... – обрадованно начала она и тут же смолкла.
– Алло! Слушаю! – настойчиво повторил женский голос. – Вам кого – Володю?
– Да, если можно, – скромно попросила Зойка. Рубль оказался потрачен зря. 
– Володя! – недовольно позвали там, – только недолго, слышишь?

Вовка наконец отозвался:

– Привет, это кто?
– Да это я, но ты, видимо, занят, – упавшим голосом представилась она. Говорить дальше, в чем-то, не было смысла.
– Да тут сестра с матерью приехали, ремонт делаем. А что, ты хотела позвать куда-то пойти?

«А как же хотела. К тебе!», – мысленно съязвила она.

– Да все уже, никуда.

Еще один рубль она долго взвешивала на ладони. Решала, кому бы позвонить, чтобы с пользой. Решила позвонить Жене. Набрала цифры, тщательно выверяя их, чтобы не ошибиться. Долго слушала гудки. Наконец что-то щелкнуло, и рубль провалился. Почти сразу же ей ответил приятный женский голос:
– Здравствуйте!
– Здравствуйте. А можно… -- стараясь говорить как можно приятнее, начала Зойка. Но голос, не слушая, продолжал:
– С вами говорит автоответчик, – приветливо продолжала трубка, – пожалуйста, оставьте свое сообщение после сигнала.
– Прекрасная погода, не правда ли? – продиктовала Зойка сообщение и повесила трубку.


Оставалось одно: идти на поклон к директору студгородка Елене Ивановне. Другого способа пристойно устроиться у нее не было. Были еще неприличные: воровать, жить с кем-то за еду и место в комнате, как это делали большинство студенток их факультета, или выйти замуж, хотя бы гражданским образом. Но приличной кандидатуры на роль мужа, хотя бы и гражданского, не подбиралось, а быть замужем, но без любви ей казалось еще более неприличным, чем за стол и койку. У ребят в домике можно было заночевать – раз, два подряд, но вообще-то хозяин дома брал плату по числу живущих, и подставлять их тоже не годилось.

Был еще Женька, который ничего не имел против ее появления у него дома, и даже не покушался на ее нравственность. Но и тут было все непросто. Замуж ей пока не хотелось, тем более за такого, как Женя. Но, видимо, это было главным условием проживания у него. Торжественный прием, который ей устроили его родители,  дал ей понять, что в этом доме все серьезно и вертихвостки здесь не нужны. Это значит – каждый день слушать его несмешные шутки, изображать перед его мамой благородную, терпеть его противные поцелуи (он почему-то считал это своей обязанностью, объяснял это тем, что девчонкам нравится, когда их целуют, хотя сам целоваться не любил, да и попросту не умел). Иногда, когда холодными ночами она стояла под дождем, ожидая доброго принца на машине, или терпя утром гастритные боли, она думала, что у Жени дома всегда полный холодильник, уютная комната с видом на реку, удобная кровать, а еще теплая ванная, где можно хранить свой шампунь и не бояться, что его весь используют (в качестве платы за ночевку). Кроме этого, Зойка приобретала относительную устойчивость в социальном плане: иметь постоянного, работающего парня – это, в конце концов, не так уж и плохо. А также она обретала некоторую устойчивость в плане душевном. Став подругой Жени, она точно знала это – будет хранит ему верность, что бы ни случилось. Просто характер у нее был такой. Сказала – сделала. И тем самым навсегда откажется от мечты об одном из тех красивых и всеми любимых молодых людей, видеть которых была для нее такая радость. Но они никогда не будут принадлежать ей, они вообще никому не принадлежат, их следовало бы сдать в музей и изредка выдавать женщинам для бережного использования. Она сознавала свою слабость перед ними и понимала, что только замужество надежно оградит ее от слишком частого использования этих образцов совершенства человеческой породы.

Но для начала Зойка решила наведаться к Елене Ивановне. Вдруг удастся обойтись без Жени. Впервые за все годы учебы она решилась что-то попросить у родного университета. Другим оплачивали железнодорожные билеты, выписывали материальную помощь, а кто-то плакал на экзаменах, выпрашивая оценку для хорошей стипендии. Зойка просить не умела, и надеялась, что именно это ей и поможет: в конце концов, одну просьбу за четыре года удовлетворить можно. Замдекана Нина Андреевна, прочитав заявление, удивилась.

– Ты же местная?
– Я у родни жила,– соврала Зойка, – а теперь больше не живу. Очень нужно место.
– Да, пожалуйста, – Нина Андреевна легко подмахнула бумагу, – к Колобовой на подпись, и хоть сегодня заезжай.

Елена Ивановна по фамилии Колобова была полная, крашеная блондинка довольно молодых лет – ей не было еще тридцати. Поговаривали, что места в общежитии она распределяет, исходя из своих личных пристрастий, и безо всяких оснований выгоняет тех, кто ей был неугоден. В последнее время ее пристрастием был Серега, обаятельный сероглазый парень двадцати четырех лет. Он два года назад окончил юрфак университета, но продолжал жить в общежитии, практически ничего за это не платя. Он был Елене Ивановне угоден в любое время, она же ему была никак не угодна. Но, не желая потерять место жительства, он бывал с ней иногда любезен – в зависимости от настроения.

Не так давно Зойка познакомилась с ним на одном из общих праздников, и он тут же ею заинтересовался. Настя заинтересовалась его другом, и они стали частенько захаживать к друзьям. С первых же посещений стало ясно, что эта комната у Елены Ивановны на особом счету. Ей случалось забежать с проверкой в двенадцать ночи, причем не с грозным видом, как и положено проверяющему, а льстивой улыбкой. Иной раз она не ленилась проверить порядок в семь утра. Зойка могла только догадываться, какие «проверки» творились тут без нее.

Так как Зойке вылететь из общежития не грозило, Елена Ивановна искала повод сорвать зло на ней и тех, кто был с ней рядом. Однажды Зойка заглянула на огонек к парням с географического факультета. Праздничный огонек там «горел» три дня и к тому времени уже даже не тлел, а так – вяло дымился. На разных кроватях пытались еще как-то жить те, кому это удавалось. Один, сидя за столом, потрошил папиросу. Другой, стоя посреди комнаты, пил воду прямо из чайника. На полу было рассыпано по крайней мере четыре пепельницы, и двое пытались выискать в этой куче приличные окурки. Сидел там и Серега – он тоже забрел на огонек и предложил Зойке остаться и побеседовать.

Примерно в это время Елене Ивановне донесли, что в четыреста восьмой пьют.

Громкий стук напряг всех. Вообще-то все ждали гонца Славу, который пошел по общаге сшибать денег, но надежды на то, что он их найдет, было мало. Поэтому особо и не ждали.

Почти сразу же дверь раскрылась, и вошла Елена Ивановна. Поняв, что здесь происходило в последние три дня (обычная студенческая пьянка), она взъярилась. Видимо, у нее не ладилась личная жизнь, и нужно было отыграться. А тут еще Сережа сидит рядом с Зойкой и что-то весьма любезно ей объясняет.

– Шлюх еще сюда водите! – визгнула Елена Ивановна, – я вам аморалку пришью!

Зойка чуть выпрямилась – аккуратная, с безупречным макияжем, на шлюху она была никак не похожа.

– Вы с ума сошли, Елена Ивановна – бросать такие обвинения?
– Ты мне еще тут пререкаться будешь!
– Не ты, а вы, – спокойно поправила она, – я с вами брудершафт не пила. И вряд ли стану. С кем другим… – она огляделась, как бы случайно задержав взгляд на Сереге, – еще куда ни шло.
– Да ты соплячка! Ах ты… Ну-ка вон отсюда, пока милицию не позвала!
– Елена Ивановна, – укорила Зойка, – вам не идет истерика. Здесь ведь мужчины, к тому же  симпатичные. Что они о вас подумают? И причем здесь милиция, я – студентка этого университета и имею право здесь находиться. Тем более в дневное время.

Елена Ивановна какое-то время свирепо смотрела на нее. Возможно, она так и ушла бы, но тут некстати вошел гонец Слава. Бутылку, на которую он каким-то чудом все-таки нашел денег, он почему-то нес открыто и в руках. Все замерли.

– Дай-ка сюда, – потребовала Елена Ивановна и, не дожидаясь, вырвала бутылку.
– Вы не смеете! Это не ваше! Это наши гости для себя купили! – не выдержал Игорь, хозяин комнаты. Из университета его недавно отчислили, и жил он здесь на птичьих правах.
– Игорь, ты, кажется, забыл кое о чем? Ты вещички собрать хочешь, да? – она торжествующе отвинтила пробку, понюхала, – ну конечно, водка.

Игорь подавленно замолчал. Директор обвела всю комнату победоносным взглядом и перевернула бутылку горлышком вниз. Слава со стоном рванулся, его удержали. Все мрачно, не двигаясь, смотрели, как льется на грязный пол водка. Лужа спирта потекла к порогу, в ней плыли спички, окурки, пыль. Вылив все до последней капли, Елена Ивановна приказала:

– Так. Чтобы в полчаса здесь все сверкало. Зайду не одна, с комендантом. Не будет помыто –  выселю всех. И тебя, Сергей, тоже, – отчаянно бросила она свой последний козырь.

В течение следующих получаса Зойка, сидя на кровати с поджатыми ногами, наблюдала, как пятеро полупьяных людей, словно слепые котята, тыкаются с тряпками в разные углы комнаты, где до этого три дня пили, курили и ходили в сапогах. Когда через полчаса Елена Ивановна пришла принимать работу, Зойка с Серегой все так же мирно беседовали, сидя на кроватке. По всему было видать, что в уборке они участия не принимали.

– А ты почему ребятам не помогаешь? – спросила она.
– С какой стати? – удивилась Зойка.

Когда Зойка, осторожно стукнув, вошла в кабинет Елены Ивановны, та заливалась смехом, держа в руках телефонную трубку. Услышав, что кто-то вошел, она махнула рукой, что означало подождать, и еще долго и нудно острила с кем-то по телефону, нарочито громко смеясь.

– А он что? А ты? А… ты ему скажи так: нас на юридическом этому не учили! Ха-ха!

Она еще долго хохотала, вытягивая перед собой пухлую ножку, и любовно поглаживала себя по колену. «Что она передо мной выламывается? – недоумевала Зойка, терпеливо дожидаясь на краешке кресла, – извращенка она, что ли?»

В общем-то, даже хорошо, что та долго разговаривает. Возможно, она поймет, что заболталась, и поставит требуемую подпись быстро, не глядя на Зойку. А там… Своя койка в общаге, которую не нужно освобождать, если пришел хозяин. В любое время можно прийти и спать, спать, сколько угодно. Наконец Елена Ивановна положила трубку.
–  Да, слушаю вас.

Зойка, стараясь не поворачиваться к ней лицом, достала заявление.   

–  Мне бы место. В общежитии.
–  Давайте сюда. Так, вот подпись замдекана есть, я вижу. Вы впервые заселяетесь?
–  Да,– Зойка разглядывала какую-то картину на стене, – я до того у родственников жила, а теперь она уезжают.
–  Но вы знаете, что места есть только в «двойке»?
–  Да-да, конечно. Где угодно.

«Подписывай же скорее, – твердила про себя Зойка, – пока не началось». Та уже достала ручку, но отчего-то медлила.

–  Так, а фамилия ваша как? Здесь правильно указана? – тон директора как-то резко изменился, – вы сами жить будете или?..

«Началось», – с тоской подумала Зойка, повернулась лицом.

–  Сами.

Елена Ивановна надела очки, чтобы лучше рассмотреть просительницу.

–  Это вы у меня в прошлом году концерты давали?
–  Видите ли, – терпеливо начала Зойка, – вы нас с кем-то путаете. Мы концертов не даем, мы с филологического.
–  Ну, все правильно. Теперь я вас вспомнила, – Елена Ивановна, не обращая больше на нее внимания, принялась что-то писать в блокноте.

Потом на секунду отвлеклась:
–  Заявление свое заберите.
–  Вы что-то путаете, – твердо повторила Зойка, – у вас ко мне претензий не было, это у меня к вам были.

Ее начала одолевать тихая ярость. Она не имеет, не имеет права толкать почти что на панель умную, порядочную студентку, гордость, можно сказать, курса! Куда ей идти?!

–  Девушка, вы что, не поняли? – директор удивленно оторвалась от блокнота: – У меня работа, вы меня задерживаете.

Решив усилить эффект занятости, она взялась за телефон. Зойка, сцепив зубы, молча скомкала ненужное уже теперь заявление. У двери, словно случайно, она обернулась:

–  Кстати, вы как, мужика-то нашли, нет еще?

Палец Колобовой замер на диске телефона.

–  Я к тому, – продолжала Зойка с искренним дружелюбием, снова присаживаясь на ручку кресла, – что у меня как раз сейчас один освободился, могу одолжить. И живет рядом – Серега с третьего этажа. А то у меня сейчас много, мне не жалко. Хотите, я ему разрешу к вам ходить?

Это была бомба, но взрыва не последовало. Героическим усилием воли Елена Ивановна заставила себя сдержаться. Она произнесла спокойно и членораздельно:

–  Выйди – отсюда – немедленно.

Зойка развела руками:

–  Мое дело предложить. Нет, так нет.
–  Ты уйдешь отсюда или нет? – Елена Ивановна сорвалась до визга, – или милицию позвать?

Теперь настала очередь Зойки удивленно оборачиваться:

–  Ах, да. У вас же милиция под боком. Вот вы их зачем держите. А я думала, чтобы нас, студентов, от краж защищали. Чтобы у нас матрасы не воровали.

-- Ладно, я Сереге скажу, чтобы больше к вам не ходил.

Почти ощущая метаемые в спину взгляды, Зойка не спеша вышла. Нервная дрожь била ее. Пока что ей было даже весело, она улыбалась и предвкушала, как славно она вечером они посмеются с Настей. А пока факт оставался фактом: она осталась на улице.



ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ

Конечно, Женьке она бы ни за что не стал звонить просто так. Всякий раз, как она приезжала к нему в гости, он без проблем разрешал ей оставаться  и даже не особенно домогался. Вопрос был в том, чтобы как можно чаще бывать у него дома. В друзья он ей не годился, в кавалеры – тоже. Но недавно, услышав, как она играет на гитаре, Женька загорелся мыслью научиться так же. Она понимала, что с его способностями он научится музыке весьма не скоро. Если вообще научится. Но, согласись она на эти уроки, и это дало бы ей повод официально бывать у него дома. Ночевать иногда, подолгу плескаться в ванной, обливая себя душистыми пенками, отъедаться, да и просто отдыхать, приводя себя в порядок. Родители у него часто уезжали на дачу, их она не боялась. Претензий с его стороны – тоже.

Как большинство людей, не слишком одаренных природой, Женя искренне завидовал тем, кто умел то, что было недоступно ему. Он считал, что именно умение петь или играть на музыкальных инструментах делают людей интересными и привлекательными. Женя знал, что существуют специальные балетные, художественные и музыкальные школы, и полагал, что таланты люди приобретают именно там. А будучи включен в число учеников, он автоматически приобрел бы легкость в общении, музыкальный слух и остроту мысли.

Зойка, не имея намерения выйти за него замуж, видела эти уроки единственной возможностью бывать у него дома и общаться с ним, не нарушая границ приличия. К тому же ее привлекала роль учителя. «Играть он как следует вряд ли научится. Но я дам ему хотя бы элементарное представлении о гармонии. Буду давать прослушивать хорошую музыку – Бетховена, Шуберта. Самую красивую и легкую, чтобы точно понравилась. Выучит хотя бы интервалы. Все пригодится. Не может такого быть, чтобы он совсем ничему не научился».

А Женя, приступая к урокам, надеялся, что ежедневная близость ее к нему (не из соседней же комнаты она будет его учить) сделает свое дело. Ему очень хотелось, чтобы она полюбила его. Но ей Женя вовсе не нравился – ни как мужчина, ни как товарищ. Пока что они часто виделись просто так, и могло показаться, что их связывают какие-то отношения, что ей было вовсе не нужно. Приступая к урокам, она пресекала возможность этих разговоров. Они занимаются. Уроки ни к чему ее не обязывают:  музыка – святое. За Женькино образование она взялась всерьез.


УРОКИ


«…Она спросила себя: хорошо ли она поступила, что отказала человеку только потому, что ей не нравится его наружность? Правда, это нелюбимый человек, и выйти за него значило бы проститься навсегда со своими мечтами, своим понятием о счастье и супружеской жизни, но встретит ли она когда-нибудь того, о ком мечтала, полюбит ли?..»

А. Чехов, «Три года».



Уроки музыки, за которые оба взялись с таким нетерпением, итог имели весьма плачевный. Оказалось, что Женя вовсе и не жаждал учиться. Он достаточно намаялся в школе, затем в университете, вытягивая на красный диплом, в то время как однокурсники его гуляли и лихачествовали. Теперь он вознагражден за терпение – у него был работа, относительная стабильность, зарплата, жилье, куда он мог бы привести девушку, которая ему понравится. Не было только девушки, но тут он не спешил. Выбрать он хотел ту, что ему действительно понравится, ну, а то, что у таких девушек всегда шлейф других кандидатов, его не смущало. Он рассчитывал дождаться ее при помощи того же терпения. И вот теперь, когда он ее встретил, он готов приглашать ее к себе домой, кормить, спокойно переносить ее гуляния и присутствие соперников (он знал, что скоро это закончится, и она прикипит к нему). Но не всерьез же заниматься музыкой! Это же просто смешно.

Зойка же выяснила, что Женин слух был совершенно не приспособлен даже для простейших музыкальных упражнений. Он никак не мог усвоить элементарные аккорды и понять, почему этот – минорный, а этот – мажорный, хотя, на его взгляд, все они звучат почти одинаково. Каждый был бы в душе бросить эти занятия, но тогда у них не было другого повода видеться.

Впрочем, вскоре он с грехом пополам различать научился мажор и минор, что такое диезы и бемоли, выучил наизусть, и хотя на слух он их не различал, но хотя бы кивал головою, делая вид. Но когда она решила дать ему элементарное представление о тональностях, глаза его приобрели тоскливое выражение. Он ровным счетом ничего не понимал и, кажется, даже боялся понять, в какие дебри он сунулся и какой каплей в море являются пройденные им диезы и бемоли.

Она приходила к нему в назначенный час, они пили чай, она рассказывала ему что-нибудь интересное. Затем оба садились за урок. Для начала она играла пару мелодий для закрепления пройденного.

–  Мажор или минор? – спрашивала она.
–  Кажется… мажор, – неуверенно отвечал он.
–  А это? – она сыграла отрывок из «Лебединого озера», где лады чередовались между собой.
–  Минор, – быстро вычислял он, – потому что, если перед этим был мажор…
–  Садись, два, – устало махала рукой она, хотя Женя и так сидел.
–  Мажор, – торопливо поправлялся он.
–  Садись, кол. Ладно, переходим к водным процедурам. Ступени выучил?
–  Ступени? – поморщился он.
–  До семи считать умеешь?
–  Умею, – отвечал он, гордый высшим экономическим образованием.
–  Чего у нас бывает семь?
–  Семь? Цветов спектра.
–  Там их не семь, а три. При чем тут спектр, мы о музыке говорим. В музыке семь нот. До, ре и так далее. Их-то хоть помнишь?
–  Помню, – угрюмо кивал он. Этот допрос сильно напоминал ему школьные годы, где он не очень-то блистал сообразительностью. Он терпеть не мог, когда учителя требовали то, чего не было в учебнике, хотя учебник он всегда внимательно прочитывал.
–  Так вот. Первая нота – это и есть первая ступень. От нее строится основой аккорд. В прошлый раз мы выяснили… Куда ты смотришь?
–  Да вот, мать тут просила…– он косился в сторону пылесоса.
–  Оставь в покое свою мать. Если бы твоя мать платила за уроки, ты бы сидел как шелковый и давно бы играл лучше меня.
–  Да мне же медведь на ухо наступил, – попытался отшутиться он.
–  При чем тут медведь? Мы пока работаем не ушами, а головой. Я же тебе ничего пока сверхсложного не даю. Только то, что по силам. И зачем делать из меня идиотку, если тебе это изначально было не нужно? Мне уже перед собой стыдно за то, что я тут распинаюсь. Мне всегда было стыдно за учителей, которые говорят, а их не слушают. Да убери ты руку!

Женя, пытаясь успокоить ее, попытался погладить ее и, видимо, залез выше, чем нужно. Она в раздражении одернула юбку и отошла к окну.

–  Ладно. Ты меня убедил. Уроков больше не будет.
–  Слушай, – начал он, подходя к ней, – я же все равно это не выучу. Ты меня научи, как сама играешь, я просто запомню – и все. Мне же теория не понадобится.
– Это ты так думаешь, – мрачно возразила она, – ну хорошо. Давай гитару. Попробуем так, механическим способом.

Она начала тихонько перебирать струны, подстраивая. «Интересно, – думала она, – почему все, у кого есть гитара, всегда вешают ее на самом видном месте? Может, это теперь такая модная деталь интерьера?»

– Научи меня эту, – попросил Женя: – «А ты опя-ать сегодня не пришла-а…»
– Ты уверен, – насмешливо спросила она, – что именно с этого хотел бы начать свое обучение?
– Ее у нас все мужики поют.
– А зачем тебе играть то, что все и так умеют? – пожала плечами Зойка, но тут же передумала.
– Ладно. Садись. Смотри внимательно…
– Подожди. Дай-ка сюда, – он отобрал у нее гитару, начал ставить пальцы, вспоминая: –  Я начало помню, мне мужики показали. Вот здесь ля минор, а потом «звездочка»… потом опять ля минор…

Зойка с убийственной усмешкой какое-то время слушала его издевательства над гитарой. Потом вежливо, но настойчиво, как у ребенка игрушку, отняла инструмент:

–  Теперь слушай. Если хочешь учиться у меня, а не у своих мужиков, тебе придется раз и навсегда забыть названия типа «звездочка», «большая звездочка» и так далее. Но так как правильные названия аккордов ты так и не освоил, ограничимся нумерацией: первый, второй и так далее. Уяснил? Дальше. Вот здесь ты играешь доминанту и говоришь: «Ля минор». Во-первых, доминанта всегда мажорная. Во-вторых, ты сам отказался учить тональности и правильно называть аккорды, так что оставим понятия типа «ля минор», пока ты о них нее имеешь представления. И последнее. Ты сейчас попросил показать, а сам отобрал гитару и не учишься, а показываешь, что ты уже умеешь. Раз ты сам все умеешь, тогда надо прекратить занятия. Устал – скажи, прервемся. Не хочешь учиться – скажи, я не буду время тратить.
–  Я на тебя всегда время нахожу, – полушутливо, полусерьезно обиделся он.
–  Учиться будем или рассуждать?
–  Ты, когда строгая, такая симпатичная.

Она резко высвободилась:

–  Если у тебя кое с чем проблемы – пройдись ночью по центру, после двенадцати дешевле. Нужен учитель – давай объявление в газету. Но, по-моему, он тебе не нужен. Учись у своих мужиков и им говори, что они симпатичные, когда злятся. Они после этого станут еще симпатичней, – хохотнула она.
–  Не нужны мне учителя и проститутки. Мне нужна ты.

Он так и не понял, чем разозлил ее. Она с негодованием выпрямилась:

– А не многовато ли будет? Да еще и за бесплатно.

Она присела на ручку кресла:

–  Если ты думаешь, что самое позорное в проституции – это то, что им платят, ты ошибаешься. Плохо то, что они не имеют права выбирать того, кто им платит. А платят им, как правило, самые последние и ничтожные личности. Потому что тот, кто хоть раз привык брать за деньги то, что другим достается просто так, тому уже бесплатно никто ничего не даст. Разве что на самой дешевой распродаже. Я еще не настолько подешевела. Дай-ка мне пиво.

«И чего раскипятилась? – недоумевал он, открывая пиво, – думает, кто-то, кроме меня, с ней жить станет – с такими-то выкрутасами?» Когда он вернулся, она разглядывала, щурясь на свет, хрустальный стакан.

–  Наливай, – кивнула она, – а ты не думай, я насчет проституток не тебе лично. Просто меня многое в жизни задевает, особенно когда это изменить не можешь. Терпеть не могу мужиков, которые считают, что все могут купить. Строят из себя богачей, а сами за копейку удавятся: с таксистом спорят, ходят от одного киоска к другому, ищут, где подешевле. И самое смешное: считают, что если они себя показали богачами в кафе или в такси, им непременно должна быть скидка в остальном. За стакан портвейна не по пятнадцать, а по двадцать рублей девушка непременно должна пойти к нему домой с известными целями. Ага! – она отпила из стакана, – ждите.

Она повернулась к Женьке:

– Это же не про тебя? Ты-то не такой? – и ответила, словно успокаивая саму себя: – Не такой. Ну и ладно. Ну и славненько.

Женя в последнее время вызывал у нее странную тревогу. Еще пару месяцев назад ей бы и в голову не пришло переживать и волноваться из-за такого, как он. Она отлично сознавала, что Женю не любит и даже не скучает по нему, как мужчина он ей не нужен и как содержатель – тоже. Но в последнее время вокруг нее то и дело начинались разговоры о том, что надежная каменная стена лучше сомнительной любви. Они возникали помимо нее, но кто-нибудь непременно обращался к ней за ответом, считает ли она так. Мнение чаще всего требовалось такое: что не стоит отказываться от того, что само идет в руки, ради того, что еще неизвестно, будет ли. Ей казалось, что все эти разговоры заводятся ради нее, чтобы проверить: продалась она уже или нет. Она вздрагивала, когда при ней говорили: «У такого-то все есть: счет в банке, квартира, работа». Как раз эти три вещи у Жени были. И пока никто из тех, кого бы она предпочла видеть рядом с собой вместо каменной стены, не торопился связать с ней свою жизнь.

Многое в его доме претило ей. Искусственная любезность его родителей, которые явно были бы рады от нее отделаться, их ненатуральное веселье. Другим было отношение к Женьке. Она понимала и немного жалела этого не слишком удачливого парня, у которого в жизни было все вроде правильно и все – не так, как бы ему хотелось. В кои-то веки он решительно захотел переменить свою жизнь, и пожалуйста: все против. И друзья, и родители, и даже она сама отнюдь не поддерживает его усилия создать из их дружбы что-то крепкое и постоянное. А почему бы и нет. Все когда-то выходят замуж, этот человек – не худший кандидат в отцы семейства. Вдвоем они составят вполне почтенную пару, такую, как сейчас – его родители. К ним ходят гости, их поощряют на работе, можно сказать, что в жизни у них все сложилось.


РЕЧЬ НА ДИВАНЕ

Зойка, подобно Сапфо, возлежала на диване и разглагольствовала. Женя смотрел  телевизор и краем уха пытался слушать ее. Юра читал и иногда с интересом поглядывал в ее сторону. Вызывая всеобщее удивление, эта троица вдруг стала много времени проводить вместе. Женя был не против, и как будто бы даже доволен. В такие минуты он чувствовал свое превосходство: Юра так старательно ухаживает за девочкой, которая ему самому уже давно принадлежит. Зойку такое положение дел только забавляло. Оно напоминало ей сцены из классики: например, «Отец Горио». Надутый, самодовольный  Нусинген и любовник его жены, изящный Растиньяк. Или так: мадам Бовари, ее светский любовник и неотесанный муж Шарль, который даже не догадывается о своем позоре. Разумеется, она не собиралась становиться на скользкую дорожку Эммы Бовари – она и без книг видела, к чему это приводит. В первую очередь – к утрате друзей, а они ей важнее, чем любовные утехи.

Зойка обратилась к публике с речью. Без речей она жить не могла.

–   Не понимаю я такой вещи, как неразделенная любовь, – объявила она всем. 

Юра с любопытством обернулся, и Женя тоже изобразил что-то вроде интереса, одновременно пытаясь смотреть телевизор. 

–   Ведь любовь не сразу начинается, – продолжала она, – вот сначала ты кому-то нравишься! Он дает тебе это понять – шуткой или делом, неважно. Если ты отвечаешь на чувства, он это видит. Если нет, тоже видит. Пока любви нет, нечего ее и заводить. А некоторые волю себе дадут, а потом страдают. И вообще, – она оживилась, чуть привстала, – не знаю, как вы, а я нипочем не стану обращать внимание на человека, если он мне не дал понять, что я его интересую. Если он мне то да се, улыбается, позвольте ручку – то уже можно начать о нем думать. А если ты мне только «здравствуй» и «до свидания», чего же я буду по тебе сохнуть?
–   Здравый подход, – заметил Юра.
–   А если я знаю, что он меня не полюбит, то какая же у нас жизнь будет вместе?
–   Ну, – возразил Женя, отвлекаясь от телевизора, – есть еще привычка. Если два человека видят, что смогут жить вместе, отчего не попробовать?
–   Привыкнуть – значит осточертеть, – отмахнулась Зойка, – и что тогда остается? Деньги? Постель? Скучно.
–   Это всегда можно разнообразить, – тонко, как искуситель, улыбнулся Юра.
–   Как? В примерочной? Втроем? Впятером?
–   Между прочим, иногда очень даже неплохо, – вставил Женя с видом знатока.
–   И ты бы меня доверил кому-то? – воскликнула Зойка.
–   А кто его спрашивать станет, – хохотнул Юра.
–   Для начала неплохо бы спросить меня, – она надменно смерила его взглядом, – без моего разрешения тоже как-то сложно.
–   Ты думаешь?
–   А ты сомневаешься?
–   А давай попробуем.
–   Ну, рискни.

Женя с улыбкой слушал их диалог, одновременно поглядывая в телевизор.

–  У тебя браслеты есть? – обратился Юра к Женьке.
–  Есть.
– Дай-ка.

Женя принес пару наручников и снова сел перед телевизором.  Юра подошел к дивану, на котором возлежала Зойка, и потребовал:

–   Ну-ка давай руки.
– Это еще зачем? – возмутилась она.
– Потом увидишь. Давай.
     Зойка с любопытством протянула ему руки.
– Нет, не так. Спиной сядь.
– Ну, вот еще, – она спрятала руки.
– Давай. Не бойся.
   
Она, подумав, подчинилась. Юра щелкнул наручниками, а потом без предупреждения опрокинул ее на диван и стал стаскивать с нее свитер. Зойка завизжала, пытаясь пнуть его.
Женя, улыбаясь, поглядывал на весь этот цирк. Его забавляли такие штуки. 

– Сейчас я тебе покажу, как что делается, – спокойно продолжал Юра, не обращая внимания на ее визг, – без твоего разрешения. Очень даже спокойно. Ну-ка, под кофтой-то есть что-нибудь?

Он стал задирать свитер, мелькнул голый живот, Зойка, изловчившись, двинула ему локтем. Юра рассердился:

– Ну, все. Хватит. Ты меня достала.

Не обращая внимания на ее визг, он подхватил ее и понес в другую комнату. Толкая дверь ногой, предупредил Женю:

– Только не подсматривать.

Опять же ногой прикрыв дверь, положил Зойку на кровать, для надежности сел сверху, чтобы не убежала, и с пресерьезным видом начал расстегивать на себе рубашку. Она боднула его головой в грудь.

– Ах, ты драться? – он пересел повыше, тогда она изловчилась и пнула его коленом.
– Ну, тихо, – вдруг приказал он, расстегивая свой ремень, – не дергайся.
– Ты что, серьезно? – изумилась она.
– А ты что, понарошку?
– Не вздумай, – пригрозила она. 
– А что?
– Да ничего! Просто берега надо чувствовать. Где шутка, а где уже нет.
– Да ну тебя, – расстроился он, – вечно ты. 

Он помолчал, потом решительно взглянул на нее:

– Нет, я так уже не могу. Давай.

Она во все глаза смотрела на него, поражаясь только что произошедшей в нем перемене. Только что перед ней был хороший друг, с которым они так весело дурачились, и вдруг она увидела перед собой зверя, агрессивного и сильного, который ни перед чем не остановится. Юра перехватил ее взгляд, и ему стало не по себе. Он даже смутился:

– Да ладно, чего ты. Так смотришь, будто я маньяк какой-то. Тебе хоть сколько лет-то?
– Девятнадцать, – все тихо ответила она, – за меня срок не дадут…
– Да брось, – нахмурился он, достал сигареты: – Курить будешь?

– Чем? – она показала все еще скованные руки.

– Ой, извини. Я и забыл, – спохватился он, – сейчас.   

Он пошел просить у Женьки ключ, на ходу застегивая рубашку. Вскоре вернулся с ключом:

– Поворачивайся.

Отмыкая «браслеты», он не удержался и залез рукой к ней под свитер.
– Ну что опять такое? – воспротивилась она без особого энтузиазма.
– А что такого? – усмехнулся он, водя ладонью по голой коже.
– Не надо, – слабо попросила она.
– Ты уверена? – со значением переспросил он.
– Уверена, – она отодвинулась, растирая затекшие руки. Теперь она говорила твердо – шутка слишком затянулась.
– Так нечестно. Нам доверяют.
– Кто? Он? – Юра ткнул пальцем в сторону двери, – да он тебя наверняка за этим и отпустил. Я тебе могу почти гарантировать, что он сейчас за нами подсматривает.
– Нет, Юра, – решительно ответила она, – этого я ни тебе, ни себе никогда не прощу. Так нечестно.

Он помрачнел.

– А ты хочешь жить честно? По правилам?
– Да,  – ответила она просто.

Юра помолчал, спросил, не глядя:

– А тебе не кажется, что ты слишком многого хочешь? Жить правильно? Думаешь, до тебя никто не пытался?
– Мне легче, чем другим, – объяснила она, – просто ко мне грязь не липнет. С наркоманами водилась – не втянулась. В общаге жила – никогда ни к кому за еду ночевать не ходила, как почти все наши девчонки. С алкоголиками жила – не спилась…
– Еще сопьешься, – успокоил Юра.
– Ну, это когда еще будет. И, что самое опасное, с красавчиками дружила – и ничего, от несчастной любви не повесилась.
– А что, была несчастная любовь?
– Конечно, – убежденно ответила она, – я же все-таки девушка, как все. Но ведь живу, как видишь. И никому слова о нем плохого не сказала.

Она помолчала и добавила:

– И не скажу.
– Ты думаешь, до тебя никто не пытался переделать мир? Тебе самой-то не смешно?
– А я на весь мир и не замахиваюсь. Тех, кто вокруг меня –  уже хорошо. И вообще, те, кто жертвовал собой, желая переделать мир, вели себя неправильно. Потому что они пытались представить это нравственным подвигом, тяжелой работой. А на самом деле надо просто жить в свое удовольствие, а это намного удобнее и проще, чем жить плохо. Вот чем плохо мне? Да я живу распрекраснее любой Василисы.
– Это идеализм в тебе говорит. Все равно сильные будут поедать слабых. Это закон жизни. Слабые должны умирать.
– Нет, братец, – твердо возразила она, – это ты сейчас не то говоришь. Слабые должны не умирать, а кормить сильных,  вот закон жизни. Элементарный тебе пример, и попробуй поспорить. Женщины слабее мужчин. И что будет, если их всех убить? Много мужчин на земле родится?
– Ну, ты сказала, – с сомнением протянул он, – это не пример.
– Ну, хорошо. Другой пример. Волк сильнее зайца. Что будет, если убить всех зайцев? Кого волкам придется есть? Правильно, друг друга. А это не в их интересах. Как-то вы, люди, превратно понимаете закон природы.

Какое-то время она курила молча. Юра заговорил тихо:

– Закон природы – чтобы продолжаться. Почему ты постоянно отказываешь себе в этом? Почему ты постоянно сдерживаешь себя? Прячешь себя в какие-то джинсы, кофты. Показать боишься. Почему? Девчонки куда хуже тебя не стесняются в коротком ходить. Я тебя ни разу в коротком платье не видел.

Зойка слегка занервничала, чтобы занять себя чем-то, принялась поправлять заколку на волосах. Юра отстранил ее руку, щелкнул заколкой, волосы рассыпались по плечам. Она хотела снова собрать их, но он не позволил.

– Оставь. Так ведь гораздо красивее. Почему ты боишься быть собой? Ну ладно, я не говорю про себя. Но есть же другие мужики. Почему ты не позволяешь себе расслабиться? Только не говори мне, что Женя тебя вполне удовлетворяет.
– А с чего ты взял, что нет? – она надменно выпрямилась. Но Юра только расхохотался.
– Знаешь, дорогая, я еще в состоянии отличить девственницу от женщины.
– Это я-то девственница? – ахнула она.
– Конечно. Ты хоть раз по-настоящему под мужиком…

Зойка немедленно вспыхнула, отвернулась к стене, стала разглядывать рисунок на обоях. Юра саркастически заметил:

– Понятно. Вижу, что нет. Можешь не отвечать.  Но у тебя потенциал огромный. Только его надо разбудить.
– И что, ты хочешь этим заняться?
– Могу и я. Если это сделает кто-то другой, я за тебя порадуюсь. Хотя, не скрою, как мужику мне будет обидно, что не я. А ты хочешь всю жизнь прожить и не узнать, что и как вообще бывает?
– Потом узнаю, – промямлила Зойка, – какие мои годы…
– Но ты ведь Жене не хочешь изменять! А жизнь один раз дается. Другой не будет. Для чего тебе природа дала такое тело – чтобы ты им ни разу не воспользовалась? Подумай хотя бы над этим. 
– Знаешь… Мне на самом деле очень многого хочется. Но, кроме этого, есть еще понятие «надо». А все сразу не бывает. Не может так быть, чтобы и все удовольствия получать от жизни, и при этом замуж выйти как честная женщина. Где-то я должна себя сдержать. В конце концов, люди мы или нет, если со своими эмоциями совладать не сможем?

Юра несколько удивленно посмотрел на нее.

– Это не эмоции, дорогая. Это нечто иное. И ты уж мне поверь, я как человек, в этом немножко опытный, тебе скажу: не всегда можно с этим справиться.
– Ерунда, – она махнула рукой, – я же могу.
– Не зарекайся. Вот сейчас проверим, – он опрокинул ее на диван и попытался целовать.

Зойка в ярости высвободилась, села.

– Ну и шуточки.
– А что такого? Я  всего лишь хотел тебя поцеловать. Почему ты тебя это так пугает? Ежкин кот, в тебе столько энергии! А ты ее запираешь. Чувствую, рванет однажды так, что никому не поздоровится. Почему ты не можешь жить так, как тебе хочется?!

Она упрямо склонила голову:

– А мне хочется так!
– Нравится издеваться над нами, мужиками, да? Стервозничать?
– Дурак.
– Она еще и обзывается. Я ее насквозь вижу, а она… Я тебе дело предлагаю! Ты подумай, сама природа сделала так, чтобы люди получали от этого удовольствие. Иначе бы продолжения рода не было. По-моему, это самое приятное, что есть в жизни. Ведь лучше этого ничего нет!
– А радость творчества? – засомневалась она.
– Я имею в виду – из физических ощущений. Ты когда-нибудь испытывала что-нибудь лучше?

Под его настойчивым взглядом она сделала вид, что задумалась. Потом предположила:

– Воды попить с похмелья?
– Да ну тебя, – расхохотался он, – давай лучше спать.

Он сгреб ее себе под бок и через минуту крепко спал. Зойка подумала, как, должно быть, опасно связать свою жизнь с таким опасным и сильным зверем, который не признает ничего, кроме своих желаний.


*  *  *

«Подышать, что ли», – подумала Зойка, пробираясь через сидящих на полу, в душной прокуренной комнате.

«Нехорошо, мадам, – пожурила она себя, – вам явно надо прогуляться». 

– Настюха, пошли прогуляемся до магазина, – позвала она. 

Но та Настена пожелала подниматься с пола, где она так уютно устроилась, хлопая глазками. Юра что-то рассказывал ей, та старательно изображала дурочку, ничего не знающую о жизни. Она обожала маскарады.

«Вот дрянь», – добродушно подумала Зойка. Можно было позвать Леху, но он в последнее время взял привычку смотреть на нее таким влюбленным взглядом, что ей становилось не по себе. Еще начнет в любви объясняться. Зойка, хотя и выслушала в жизни не одну сотню таких признаний, до сих пор не знала, как себя вести в этих ситуациях. Природная доброта претила решительному отказу, а врожденная скромность не позволяла пойти на то, чего обычно в таких случаях от нее ждали.

– Я пойду, – Юра поднялся, легко покинув Настену с ее восторженными взглядами, хотя как раз его-то Зойка бы хотела позвать меньше всего. В последнее время она все чаще ловила на себе его взгляды. Но не зовущие, полные значительности, как раньше, а веселые, зверские, в которых ясно читалось, что он о ней думает и для каких целей, по его мнению, предназначены такие, как она. Привыкнув общаться на уровне высоких жизненных ценностях, она совершенно терялась, когда мужчина давал ей понять, что ему решительно наплевать на все ее моральные достоинства.

-- Да ладно, – промямлила она, но Юра решительно затушил только начатую сигарету:
– Я с тобой.
 
Она поспешила выйти, пока Юра обувался. На улице было хорошо. Она прогулялась до магазина. Ничего купить там она не могла, так как не было денег, и от нечего делать  попыталась позвонить Женьке. Никто трубку не взял.

На веранде, поджидая ее, стоял Юра и улыбался. Он был порядком пьян.

– А вот и я, – довольно сообщил он.
– Очень приятно, – пробормотала она и хотела идти. Юра подвинулся, вроде бы давая ей дорогу. Она шагнула, но тут он неожиданно прижал ее к стене, сдавил, задышал горячо, обжигая лицо дыханием:
– Девочка моя, я уже не могу. Каждую ночь про тебя думаю… Снишься мне постоянно, уже все глаза промозолила, – он нервно посмеялся, – я уже не могу больше…
– Я тоже, –  честно призналась Зойка, –  но это же не повод…

Он не дал ей договорить, решительно подхватив ее на руки. Зойка так и не узнала, хотел ли он отнести ее – в сад, открытый взорам соседей, или в комнату, где полно народу, потому что от неожиданности вскрикнула и задела рукой какой-то инструмент, висевший на стене. Инструмент грохнулся на пол, загремело что-то металлическое, Зойка, пользуясь замешательством, высвободилась. Дверь тут же открылась, как будто Леха поджидал за ней.

– Ты чего тут? – подозрительно спросил он Юру.
– А ты-то чего вышел – посмотреть, что ли?

«Начинается», – с тоской подумала Зойка. Происходило то, чего она так боялась – двое друзей ссорились из-за нее, сшибаясь рогами, словно два самца-оленя.

– Я же тебя просил, – Леха говорил тихо, словно здесь происходило что-то странное, непонятое ей.
– Ну, и что? Я не понял, ты мне помешать хочешь, что ли?
– Я с тобой по-другому поговорю, если ты не понимаешь, – Леха в эти минуты был сам на себя не похож:  какой-то чужой, взрослый. Зойку они будто не замечали.
– Ну ладно, пошли отойдем, – предложил Юра.

Зойка облокотилась на старый холодильник, сжала виски руками. Приятная часть вечера кончилась, голова начала болеть. Опять скрипнула дверь – рядом стоял Ромка.

– Пойдем, чего ты тут стоишь? – позвал он.
– Постой со мной, – попросила она. Ромка послушно стал рядом. 
– А где мужики?
– Разговаривать пошли. Вот скажи, ты когда-нибудь видел что-нибудь подобное?
– Нет, – честно соврал Ромка, хотя видал, конечно, и похуже.
– Пошли, – вздохнула Зойка.

Юра нравился ей, даже очень нравился. Да и он к ней вроде бы расположен, да и не женат – что мешает?! Но что-то внутри ее противилось. Мешало и то, что с Женей молва сосватала их вполне официально, и бросить его – значит погубить свою репутацию. Она видела, как резко менялось отношение к девочкам, которые были инициаторами разрывов с парнями из собственной компании: парней жалели, а девчонки становились чуть ли не изгоями. Обычно они пропадали из компании вообще, видимо, предпочитая искать счастье где-то в сторонке.

Вот если бы Женя сам бросил ее, то она со спокойной душой могла заняться поисками широкой мужской груди, к которой можно было бы припасть, ища утешения, и даже некоторая поспешность в таких случаях не осуждается.

Но Женя упорно не желал ее бросать, несмотря на ее стойкое к нему пренебрежение. Если Зойка не объявлялась больше трех дней, он отправлялся на поиски. Они ехали ночевать к нему, где Зойка отсыпалась, мылась, могла постирать свою одежду, уничтожала часть запасов из его холодильника, наедаясь впрок дня на два. Вот эти ночевки ее больше всего и смущали. Все считали их состоявшейся парой, и народ никак не понимал, что она может просто ночевать у него, а его такие отношения могут устраивать. Все молодые люди в компании знали, что она «при ком-то», а клеиться к девчонке кого-то из друзей – последнее дело. Хотя Женя и не был другом в общем понимании, но он был знаком со всеми ее друзьями, и бывал у них на правах своего… В общем, все было так сложно, что она порой приходила в отчаяние. И, главное, было бы из-за кого! Самый невзрачнейший изо всех, кого она когда-либо встречала! И так сумел испортить ей жизнь.


*  *  *

После этого Юра стал как-то замкнутее, злее. Если он встречал Зойку, будучи выпившим, в его взгляде еще загоралось какая-то хмельная искорка, которую он, впрочем, тут же гасил. Когда они встречались в одной компании, он безо всякого интереса здоровался с ней и не обращал на нее больше никакого внимания. А потом, когда напивался, то старался подстеречь где-нибудь в углу и, не говоря ни слова, зло, молча лез. Причем не имело значения время, место и то, был ли кто-нибудь рядом. Однажды она попросилась позвонить с вахты одному Большому Начальнику, которому безуспешно пыталась дозвониться уже месяц и оставила через секретаря не меньше дюжины посланий. Когда она, попросившись к Матвею позвонить, без особой надежды набирала номер, вдруг ответили. В это же время в помещение вошел Юра и без разговоров полез к ней под свитер.

– Алиев слушает.
– Здравствуйте, это из газеты «Наша земля», – бодро начала Зойка, стараясь неслышно отпихнуть Юру, – я вам оставляла сообщение через секретаря…
– Да, помню. Я получал.

Юра, ни слова не говоря, полез целоваться. Начальник тем временем продолжал:

– Вы по поводу домов на Старой Набережной.
– Да, да, – она на мгновение вырвалась, успела сказать: – Там от жильцов была жалоба… м-м… в газету…
– И какие же у вас возникли вопросы?
– Вопросы возникли не у меня, а у жильцов… – и в отчаянии добавила: – Юра, ну прошу тебя.
– Что? – растерялся начальник.
– Это не вам, простите. Их должны были переселить в мае…
– Да, я помню. Эти дома у нас на контроле. Но новый дом, куда их должны были переселить, оказался не готов вовремя. Вы записываете, да?
– Да, да. А говорят, что строительная фирма не уложилась в сроки, потому что…
Да перестань ты!
– Что? – начальник озадаченно умолк. Зойка извинилась в трубку:
– Простите, я слушаю внимательно.
– Тебе так не нравится? – громко удивился Юра.
– Вы с кем там разговариваете? – вконец растерялся начальник.
– Да нет-нет, все нормально. Просто тут в кабинете шумно, посторонних много. А когда все-таки будет сдан дом?
– Так. По поводу сдачи дома. Строительная фирма, с которой мы работали, в сроки не уложилась. Более того, мы вообще будем с ними расторгать договор и искать другого подрядчика. Сколько времени это займет – сейчас сказать сложно. Уже пять или шесть этажей готово, я не помню точно, сколько. Там у них были большие растраты, это все, разумеется, заставим компенсировать через суд. Сами же видите, второй год строится? Куда это годится?

Юра опять полез целоваться, и дальше она могла только изредка поддакивать:
– Да, да…
– Я знал, что тебе понравится, – вслух сказал бессовестный Юра. Начальник же бодро продолжал: 
– Документы для суда готовятся, а пока мы найдем другого подрядчика. Думаю, к концу лета мы этот вопрос уже решим. Мы с вами встретимся, уже лично, и с удовольствием отвечу на все ваши вопросы. Договорились?
– Договорились, – поспешила закончить разговор Зойка, торопясь скорее дать Юре по заслугам. Но, пока она прощалась, он не спеша поправил на ней свитер, с ухмылкой шлепнул сзади, и, увернувшись от пинка, вышел. Зойка, растерянная, повесила трубку.
Она не знала, что с этим делать.

О том, что у них с Юрой что-то есть, знали все. Что именно – не знал никто, в том числе и они двое. Но присутствие этих двоих неизменно вносило в компанию нервозность и напряжение. Вроде бы все просто: Юра – бабник и донжуан, это знали все. Не хочет его девчонка – не проблема, найди другую. Но Зойке он вроде как нравился, это всем заметно. Она любит Женю и потому не может быть с Юрой – это тоже понятно. Но и Женю она вроде бы не любит, и не бросает, и Юра нет, чтобы оставить девочку в покое. Словом, эти двое сами не знали, что им нужно, всем мешали и портили жизнь себе и другим. Однажды Алекс, желая прекратить это безобразие, предложил Зойке руку и сердце. Она пообещала, что, как только Жене надоест терпеть ее капризы, и он ее бросит, она непременно даст знать Алексу, и они уедут в тайгу воспитывать собаку. Рома возмутился, что его обошли, тоже стал предлагать руку и сердце, Зойка пообещала, что, как только Андрюха сбежит из тайги, то она немедленно вызовет его телеграммой. Юра, слыша подобные разговоры, только посмеивался. На ее шутки он никак не реагировал, как будто присутствовал в театре на хорошо знакомой пьесе, где все реплики известны заранее. 

И еще один человек не смеялся – Дима. Она нередко умолкала, наткнувшись на его испытующий взгляд. Будто бы она совершала что-то не очень хорошее или рискованное, а он то ли не мог, то ли был слишком горд, чтобы ее предупредить. Но его постоянный внимательный взгляд все время давал ей понять, что остерегаться нужно.


В другой раз Юра подстерег ее за углом. Зойка шла по коридору, и, перед тем, как свернуть, почувствовала необъяснимую тревогу. До лаборатории Матвея оставалось всего несколько шагов, она торопливо свернула и увидела за углом Юру.

– Привет! – пьяно ухмыльнулся он и пошел на нее.
– Мы уже вообще-то виделись сегодня… – небрежно ответствовала она и быстро прошмыгнула в мастерскую. Черт! Матвея не было, и там вообще никого не было. Юра вошел следом. В небольшой комнатке был внутренний замок, Зойка поспешила укрыться там, Юра разгадал ее маневр и бросился следом, но опоздал: она уже закрылась.

«Только бы Матвей поскорее пришел», – подумала она, усаживаясь на стул и доставая сигареты. Но посидеть спокойно ей не удалось. 

– Открывай! – Юра тяжело навалился на дверь.
– И не подумаю. Ты пьян. 
– Открывай. Я дверь выбью! – пригрозил он.
– Выбивай, – разрешила она и тут же пожалела об этом. В дверь тут же что-то ударилось. Потом еще и еще. Она отступила в самый дальний угол и с тревогой стала следить за дверью. Скорее всего, он бил плечом, потому что дверь начала поддаваться чуть выше замка. После нескольких ударов она распахнулась. Юра стоял и довольно ухмылялся.

– Дурак, – набросилась она, – вот тебе Матвей-то вставит. Ты ему дверь сломал.

Юра, молча усмехаясь, пошел на нее, а она отступала до тех пор, пока не наткнулась на стену. Дальше было только окно, но этаж был третий.

– А я стекло разобью, – пообещала она.
– Разбивай, – он ухватил ее за руки и опрокинул на стол. На этом его активные действия закончились. Что дальше делать, он не представлял. Чтобы приступить к осуществлению цели, ему требовалась освободить хотя бы одну руку. Но по опыту он знал: стоит отпустить ее, как она тут же полезет драться.
– Хватит уже, – урезонила его Зойка, – побуянил, и хватит. Сейчас Матвей придет.
– Не.
– Что нет? Не придет?
– Да.
– Что да?

Юра решил рискнуть и отпустил одну руку, тут же получил по физиономии. В этот момент вошел Матвей. Он, конечно, увидел и удар, и его руку там, где полагалось быть ее юбке.

– Я тебя все равно достану, – пообещал Юра, вставая.
– Вряд ли, – с достоинством уронила она, – у нас с тобой слишком разные вкусы. Ты любишь где-нибудь в туалете, на лестнице, в комнате, где много народу. Я же предпочитаю места, где хотя бы дверь закрывается. Не люблю, когда входят посторонние. Хотя иногда это и кстати, – она с благодарностью посмотрела на Матвея, взяла сумочку, посмотрела на свою руку, поморщилась: расцарапанные запястья саднили. Она открыла кран, не спеша помыла руки.

– И подстриги ногти, раз ты любишь царапаться. Мне зараза не нужна.

Она с достоинством вышла, но на лестнице подумала: «Кошмар. Матвей – один из немногих, кто до сих пор питает ко мне искреннее уважение, которое легко потерять, но очень трудно заработать. Сначала Мишка застал с в обнимку с Димой, теперь Матвей – прямо у него в мастерской. Что бы я думала на их месте?..»


*  *  *


Зойка встречалась с Женькой уже давно, постоянно бывала у него дома, и все окружающие привыкли считать их чуть ли не мужем и женой. Но мало кто знал, что на самом деле ничего подобного не было. В этом была скорее Женькина проблема, чем ее заслуга. Какая-то дама, к которой он встречался до недавнего времени, продолжала вызывать у него болезненную, беспомощную любовь. Или что это там у него было? Женя избегал подобных слов, обходился грубоватыми определениями «она меня заводила», «меня от нее перло». После расставания Женю перестали волновать другие женщины.  Что ж, Зойке это было только на руку. Можно было безбоязненно оставаться у него на ночь. Иногда Женя пытался все же исполнить необходимый, как ему казалось, долг гостеприимства, но особо не упорствовал. Но однажды оказался не настолько беспомощен, как привык говорить.

После она сидела в темноте, обхватив колени, положив на них подбородок, и негромко говорила, ни к кому не обращаясь.

– Есть на свете люди… Не очень красивые, они не отличаются талантами или волей, но читают книжки и знают, что есть люди, в чем-то выше их, умнее, сильнее. А некоторым необразованным или просто глупым такие люди представляются какой-то абстракцией. Он видит не девушку, которую все любят, и не парня, который с детства занимался спортом и поэтому сильнее многих. А просто эти люди слабому, да еще честолюбивому кажутся каким-то этапом, до которого нужно подняться, если можно – перешагнуть. А как это сделать? Спортом в детстве не занимался – не хотел. Заглядывался на самую красивую девчонку в классе, а предложить ей не мог ничего, кроме собственной собачьей преданности. А одну лишь только преданность ценят сорокалетние вдовы, но уж никак не девчонки в расцвете лет. А иногда у сильного сдают нервы или подводит знание людей. И он начинает дружить с таким слабым честолюбцем. Тогда слабый вместо любви к хорошему другу начинает чувствовать злорадное удовлетворение. Ему кажется, что, подружившись с тем, кто казался ему недоступен, он шагнул на какую-то ступень. И теперь надо, не мешкая, подняться еще выше. Возможно, наступив на того, кто помог ему подняться.


– Ты не замечал, – оживилась она, – что талантливые, когда-то любимые всеми люди с возрастом часто становятся замкнутее? А посредственности, которые раньше были никому не интересны, с годами обретают какую-то значимость? Они даже любят рассказывать о том, кого им удалось обмануть, над кем возвыситься. И вот, встретив своего бывшего однокурсника, ту самую серость, бывшая душа компании с удивлением замечает, что тот, кто раньше искал его общества, теперь держится с непонятным высокомерием. А попытки перевести разговор на студенческие годы прерывает небрежным взмахом руки: «Ах, да чего там…» Дескать, дурной тон, но это было и прошло. Конечно, разве же ему приятно вспоминать, как он был никем. И разговор он прервет первым, непременно упомянув, кто и где по каким делам его ждет. И бывшая звезда курса еще поплачет в консервную банку, когда тот не примет его в своем кабинете или откажется занять денег его голодному ребенку.
– Я всегда занимаю бывшим друзьям, если просят, – вставил в темноте Женька.
– А почему ты решил, что это про тебя? – тут же отреагировала она, – и потом, почему бывшим друзьям? Они тебя записывали в бывшие? Или ты автоматически выключаешь из числа друзей тех, кто у тебя пытается занять?

Женя помолчал. Он не разделял ее страсти к заумным разговорам, но понимал, что это для нее серьезно, и попытался разговор поддержать.

– Я думаю, что я их уже перерос. Они до сих пор детством занимаются: на бутылку собирают, на хоккей какой-то ходят…
– Ну, знаешь, – ее возмущению не было предела, – хоккей – не какой-то! Это…
– Чш-ш. Родителей разбудишь. Они, правда, до сих пор как дети. То напьются, то на дискотеке подерутся. Это мы в школе так шумели, когда надо было доказать, что ты мужик. А сейчас-то чего?
– А ты, – она улыбнулась в темноте, – считаешь, что уже доказал, что ты – мужик?
– Просто я уже вырос из того возраста, когда это нужно доказывать.
– А все-таки? – разговор заинтересовал ее, она даже села поудобнее, – вот я считаю: если я лет десять не буду играть, я перестану быть музыкантом. Если спортсмен не выступает два года – он уже просто бывший спортсмен. А ты, получается, бывший мужчина? – вышло слишком грубо, и она торопливо поправилась: – Мне кажется, что человек должен постоянно доказывать факт своего существования. Вот ты любишь маму? Это доказывает, что ты хороший сын. Ходишь каждый день на работу – ты ответственный работник. Спишь с женщинами – это доказывает, что ты полноценный самец. А вот то, что ты мужчина? Что ты человек? Как это подтверждается?
Он помолчал.
– Я думаю, что это не нужно доказывать.
– Почему?
– Потому что это и так видно, что я не обезьяна: у меня две руки, две ноги и голова.
– У обезьяны тоже две руки и голова.
– Знаешь что, – неожиданно твердо начал он, и Зойка приготовилась услышать выстраданную правду, – я тебя старше на шесть лет и могу сказать: ты гонишь.

Зойка разочарованно промолчала: она ожидала чего-то большего. Женя продолжал:

– Ты слишком много читаешь и думаешь, что в жизни все должно быть, как в книгах. А это не так.
– А как должно быть?
– Жить нужно проще. В жизни и так куча всяких проблем, от которых не знаешь, куда деваться. Если еще себя загружать выдуманными проблемами, вычитанными из книг… Но у тебя это пройдет скоро, – утешил он.
– Но их же не придумали! – воскликнула Зойка, – их просто списали из жизни!
– Ну, какие у тебя проблемы? – ласково, как ребенка, спросил он.
– А у тебя? – отреагировала она, – которых, ты говоришь, куча? Ты живешь с мамой, она тебя кормит и носки стирает. От армии отмазала, работу нашла. В чем у тебя-то проблемы? Жить есть где. Поесть и отдохнуть – вот и все твои проблемы. Вот тебе нравится вот эта группа, – она взяла со стола кассету, – хорошая музыка. Но нельзя хорошее сделать на пустом месте. Если ты пишешь письмо другу – значит, ты соскучился, это маленькая проблема, из нее родилось письмо. Вот у человека все хорошо, он светится от любви – пишет о любви хорошие стихи. Горько ему – пишет грустные стихи, но искренние, хорошие. Песни, которые тебе нравятся – их не сочиняют не от скуки, а от того, что проблема просится и ищет выхода. А ты говоришь – надуманные проблемы.

– Ну и пусть они сочиняют музыку,– пожал плечами Женя, – я послушаю с удовольствием. А я буду делать свою работу – чинить компьютеры. Пусть они пользуются.
– Ага! – от неожиданного открытия она даже замолчала, – так если ты заранее причисляешь себя к… землекопам, так зачем же ты хочешь учиться музыке?
– А что, нельзя? – капризно спросил он.
– Почему, можно, – равнодушно ответила она. – Поздно. Давай спать уже.

Зойка знала по чужому опыту (своего у нее еще не было), что небольшое непонимание в семье лет через пятнадцать превращается в глухую стену, если сразу не выяснить его причины. Непонимания у них с Женей было хоть отбавляй, и разъяснить его причины она  пыталась своими душеспасительными беседами, от которых Женя только отмахивался. Если  она довольно жестко давала ему понять, что ей не нравятся люди, которые живут так, как он, не стараясь ничего изменить, он затыкал ей рот глупостями вроде:

– Ну, чего ты злишься, знаю же, что все равно меня любишь.

Ответить на это было решительно нечего. С чего он взял, что она его любит, она ни разу не давала ему повода думать что-то подобное. А теперь же он считал, что их близкие отношения просто обязывают ее, как честного человека, влюбиться в него. Если не получается – нужно стараться до тех пор, пока не получится. Иногда она приходила в ужас от того, что каким-то образом оказалась связана с ним, сама не заметив, как, и совершенно против ее желания. Она вспоминала примеры из книг: мадам Бовари выдал замуж отец, Эстер Ван Богсек стала жить с набобом ради денег для любимого, а что случилось у нее? Кто подтолкнул ее? Бедность – но не так уж она бедствует. Руководство университета, лишившее ее стипендии и места в общежитии? Но бывало намного хуже, а она держалась. Да и если вопросы только в плане быта, то, кажется, не проблема найти мужчину с жильем, который будет рад кормить ее три раза в день. И который будет давать ей хоть немного денег – Женя, странное дело, никогда почему-то не давал Зойке не копейки. Если утром стояли на остановке (Женя никогда не оставлял ее дома, когда уезжал на работу), и она хотела, к примеру, мороженого, он покупал, но никогда не говорил: «Вот тебе денег, купи сама по дороге что захочешь». Потом Женя садился на маршрутку, а Зойка ехала на троллейбусе с проездным. То, что проездной уже три месяца как просрочен, Женя отлично знал и восхищался находчивостью своей подруги. А ей и в голову не приходило, что можно просто попросить. Так непонятно: почему она именно сейчас пошла на эту дурацкую связь именно сейчас?

Женька тоже иногда терялся, думая, что ей надо. Иногда Зойка напоминала ему маленькую, нахальную собачонку, которая норовит укусить всех, кто тянется ее погладить. В детстве у него была такая собачонка, ее звали Кнопка. Она иногда подползала к нему и махала хвостом, а когда он гладил ее за ушами, то могла без причины огрызнуться.

Однажды они пошли с классом на речку, праздновать пионерскую маевку. Женя взял с собой Кнопку. Та резвилась, играла со всеми, ни разу никого не цапнула и была будто бы вполне довольна жизнью. Мимо шел какой-то парень, видимо, из деревенских.  Кнопка увязалась за ним. Парень не прогонял и не звал ее, просто шел.

«Кнопка, Кнопка!» – негромко звал Женя, идя следом – бежать при всех он стеснялся. К тому же у нее был такой характер: пока идешь спокойно, она никуда не убегает и не торопится, но стоит побежать – она припустит так, что не угонишься. Так он прошел около километра и решил вернуться – учителя могли потерять его. Женя подумал, что Кнопка вернется ко всем по его следам. Но пора было собираться, а она так и не вернулась. Сначала Женя переживал, как это он придет домой без собаки, когда уходил с ней. А потом вспомнил, что мама долго не хотела ее брать, что Женя принес ее домой из жалости, а эта неблагодарная собачонка никак не ценила его усилий. Но уже вернувшись домой и смирившись с ее отсутствием, Женя вдруг увидел на кухне ее миску с недопитым молоком и коврик, и ему стало грустно. Он подумал, что это нехорошо, безответственно бросать глупое животное, даже если оно само виновато. Назавтра он снова поехал на то место – уже один. Стесняясь перед деревенскими мальчишками, ходил он, звал ее: «Кнопка, Кнопка!» Заглядывал за заборы, если слышал лай. Но она так и не нашлась. Потом он завел себе породистую собаку, и ему было даже неловко вспомнить, как он ходил когда-то искать маленькую, беспородную рыжую тявку.

И как-то само получилось, что они стали нормальной, как все, парой, которая не только встречается днем, но и ночи проводит вместе. Хотя, правду сказать, большого удовольствия ей от этого не было. Женя считал ее чересчур скромной и закомплексованной и всячески старался раскрепостить ее: учил развратным словечкам, без которых мужик не «заводится», разъяснял, что самые острые ощущения от запретного. Она втолковывала ему, что это как раз ненормально, по крайней мере на первой стадии знакомства, когда еще пара не надоела друг другу. Он смеялся, говорил, что ей еще всему учиться у него. В одном он был ей уже благодарен: она избавила его от прежней зависимости, которую он иногда считал неизлечимой.


ХОРОШАЯ ПАРА

Дверь открыла сам Женя, непричесанный, в трико. Зойка, критически оглядев его, отстранила  рукой и прошла в прихожую. Он опять попытался обнять ее, но она досадливо увернулась.

– Что за вид? – строго  спросила она, снимая с плеча сумку, – ты  как учительницу ждешь?
Он улыбнулся, думая, что она шутит.

– Родителям записку напишу, – продолжала она, – пусть следят за твоим внешним видом. В следующий раз попрошу в костюме и при галстуке.

Подумав, она поглядела на пол и добавила:

– И желательно в носках.

Женя наконец понял, что она шутит, улыбнулся, прошел в комнату. Она помыла в ванной руки и вошла в комнату. Он сидел в кресле и увлеченно тыкал пальцем в какую-то рычащую и шипящую игрушку.

– Ну-ка? – она подошла, наклонилась, – ну, и что это за чудо враждебной техники?

Женя, не прекращая играть, пояснил:

– Тетрис. Смотри. Вот этой гоняешь вправо-влево, а вот этой вниз. Нужно, чтобы фигурки падали…

Он не договорил, снова увлеченно занявшись игрушкой. Зоя подождала из вежливости почти с минуту, потом вздохнула:

– Так ты встречаешь гостей?

Женя, не глядя, скороговоркой пояснил:

– Ты садись, ты же тут все знаешь. Если хочешь, там, в холодильнике, пельмени.

Он махнул рукой в сторону кухни, при этом что-то упустил в игре. Тетрис  издал злобное шипение, а Женя выругался:

– Ну, вот, и на паузу не успел поставить.

Зойка решительно протянула руку:

– Дай-ка.

 Он с готовностью подал ей игрушку:

– Держи. Смотри, вот эта кнопка – начало  игры.

Она, не слушая объяснений, молча взяла и отнесла ее в прихожую. По тому, как щелкнул замок ее сумочки, Женя догадался, что игрушка арестована. Потирая руки, Зойка вернулась из прихожей:

– Ну, где инструмент?
– Там, – он  махнул рукой в сторону соседней комнаты, включая телевизор.
– А почему он до сих пор там? Учительница пришла, а инструмент «там»?

Он рассмеялся, попытался привлечь ее к себе:

– Иди сюда, учительница.

Она отпихнула его, он недоуменно уставился:

– Ты чего?
– Женя, – терпеливо  начала она, – я  пришла десять минут назад. Я ехала через весь город. Кажется, кто-то хотел заниматься? Учти, время идет. Я могу и посидеть. 

Она демонстративно уселась в кресло.

– Тебе жалко для меня времени? – кокетливо поинтересовался Женя.
– Мне ничего не жалко, – взорвалась она, – только  надо определиться, чем мы занимаемся: или учимся играть, или Му-Му топим в лужице.
– Чего, чего? – заинтересованно переспросил он – этого выражения он еще не слышал.
– Да ничего. Неважно. Только дуру из меня больше не делай. Не хочешь учиться – не надо, как будто мне это нужно. Да отстань ты! – она в раздражении отвела его руку, которой он попытался ее успокоить. Женя решил, что теперь его очередь психовать:
– Что ты на меня сорвалась с порога? В костюме я тебя не встречаю, носки мои тебе не нравятся…
– Носки? – удивилась Зойка, – у тебя есть носки? А почему ты их не носишь?
– Я тебя жду целый день, – обиженно  продолжал он, – мороженое  твое любимое купил…
– Так чего же ты молчал?! Где оно? 
– Там, в морозильнике, – не глядя, обиженно ответил Женя. Он еще какое-то время хранил обиженное выражение лица, когда вошла довольная Зойка с мороженым.
–  Чего надулся? – она руками растянула в стороны уголки его рта, – получил  двойку – сиди и не чирикай.

Он хотел отмахнуться от нее, но тут она наклонилась к нему и быстро проговорила:

– Спасибо, Женя, я очень люблю мороженое. Ты очень добрый.

Он хотел ухватить ее, но она быстро увернулась:

– Ишь чего! Хорошего помаленьку.

И раскрыв какую-то книгу, принялась читать и есть мороженое. Потом оторвалась от книги, посмотрела на часы.

– Пошли в твою комнату, пока мама не пришла? – предложила она. Поднимаясь вслед за ней, он подумал с удовольствием: «Она вертит мной, как щенком».

Потом Женя, довольный собой и содеянным, возлежал на кровати все в тех же равных трико, а Зойка читала все ту же книгу. «Интересно, – думала она, – почему  он считает себя вправе разгуливать передо мной вот в такой виде, с разорванной ширинкой и без носков, демонстрируя свои босые ноги? Они у него не такие уж и красивые. Что я – совсем мебель?» – недоумевала она. Ее абсолютно не шокировали кровь и раны, она без омерзения смотрела на пропитые лица, и даже не вовремя сработавший у кого-нибудь рвотный рефлекс она могла простить. Но нечесаные волосы, выбившийся клок рубахи или дыру на штанах у того, к кому она пришла в гости, почему-то считала верхом неуважения к себе. Она вспомнила, что в домике у парней всегда чистые джинсы, аккуратная обувь, хотя она никогда не заставала парней за тем, чтобы они стирали или зашивали что-то. Обычно там заставали одно и тоже: пресс народу, столб дыму, песни, огонь и веселье. Скорее всего, они делали это в кратких перерывах между партиями гостей. Там сейчас черемуха пахнет… Ветер, кажется, разгоняет облака. Можно посидеть на речке, Леха на гитаре поиграет. Она встала:

– Ладно, поехала я.
– Куда? – он привстал.
– На репетицию. У нас скоро запись.
– А я? – он встал, подтянул трико, – почему  ты меня не берешь?
– Я еду репетировать. Тебе там делать нечего.
– Это почему? Я тоже хочу музыку послушать.

Зойка, у которой в голове завертелась красивая мелодия, боялась ее забыть и потому принялась напевать, попутно собираясь.

– Не занимайся ерундой, – бросила она, подкрашивая губы у зеркала. «Она меня использовала как самца, – с удовольствием подумал Женя, – и все. Другие развлечения она найдет себе сама».


«И она смотрела на счастье сына с безмолвной печалью – так разорившийся богач заглядывает в окно того дома, который когда-то принадлежал ему».
Г. Флобер, «Мадам Бовари».

Инна Александровна, высокая решительная женщина с трезвым умом экономиста, не раз предостерегала Женю, чтобы он не остался в дураках. Он был у нее единственным сыном, и она, сама вложив в него немало, считала, что деньги и время можно было вкладывать в твердые ценности, например, такие, как богатая невеста с жильем. Или домовитая хозяйка, которая может потерять красоту, но не утратит домовитости. Пока что она не замечала в Женькиной подруге стремления отработать хотя бы часть вложенных в нее затрат. Зойке Инна Александровна импонировала как человек, ей нравился ее ум, решительность, но она ее побаивалась, справедливо полагая, что та слишком хорошо ее видит. Зойкины подружки, которые сами живут черт знает с кем за еду, не вправе задавать ей вопрос, почему она связалась с некрасивым Женькой, а парни считают дурным тоном лезть в чью-то личную жизнь. Но Инна Александровна как мать и как женщина неглупая, имела полное право спросить ее об этом. И то, что она до сих пор не делала этого, ни разу не пыталась выяснить отношения, наводило на мысль, что она считает Зойку чем-то временным, что быстро пройдет само собой.

Зойка порой ненавидела себя за свои дурацкие самоограничения, но если она что-либо пообещала себе, то ничего не могла с собой поделать.

«А ведь все могло быть по-другому, – иногда в отчаянии думала она, – встретился бы Юра мне на пару месяцев раньше, когда я еще не связала себя дурацким обещанием с человеком, который мне и не нужен вовсе». И сохранился бы Юра у нее в памяти на всю жизнь, и узнал бы частичку ее радости, за которую все ее мужчины были ей благодарны. А теперь никогда больше не будет этого – попалась она в сети пауку, которому надо соблюдать верность. А не то все узнают, что с ней нельзя иметь дела. Потерять уважение друзей для нее равнозначно остаться одной. А разве они знают, что Женя и не любит ее даже, а просто отрабатывает положенное человеку в жизни и привык все доводить до конца. Даже если она случайно приведет его в готовность, он непременно требует завершения начатого дела. А ей и неинтересно с ним вовсе, она вечером ждет – не дождется, пока он уснет, чтобы можно было отодвинуться подальше и спокойно помечтать: о ком-нибудь из тех, кто до сих пор хранится у нее в памяти светлым воспоминанием. И тогда, может быть, кто-нибудь из них ей приснится.



НИЧТО НЕ ПРЕДВЕЩАЛО БЕДЫ

В  тот вечер ничто не предвещало беды. Вся компания сидела, как обычно, у Матвея в лаборатории. Дима, как всегда, смотрел внимательно и время от времени говорил ей Зойке комплименты. Юра напился пьян и сидел в углу, надутый и злой. Впрочем, может быть, он только казался таким из-за количества выпитого. Несколько раз заходила Инна Александровна. Матвей и Женя делали вид, что увлеченно играют в карты.

Несколько дней назад здесь был бурный праздник, и Матвея с компанией накрыл ректор. Последовал большой выговор, и Инна Александровна строго-настрого приказала, чтобы никого больше сюда не водить. На Женю правило не распространялось. На Юру, прикорнувшего в углу, все махнули рукой. Инна Александровна поворчала, но тоже смирилась с его присутствием.

Прочие же, когда Инна Александровна подходила (благо, ее каблуки в коридоре были слышны издалека), то Зойка, Дима, Андрюха и Рома прятались в тесной каморке и, тесно прижавшись друг к другу, шепотом ругались из-за места. Рома невзначай старался прижаться к Зойке и теснил остальных, а те тесниться не желали и давили со своей стороны. Когда Матвей в очередной раз распахнул дверь каморки, разрешая всем выйти, Зойка чувствовала себя помятой, как консервная банка. Юра уже самостоятельно удерживал себя за столом, перебирая в руках карты.

– Сыграем? – предложил он. Женя уже сидел за столом, Зойка тоже села.

Он роздал карты. Зойке достались, как всегда, одни козыри. Женя огорченно вздохнул. Юра промолчал и показал всем козырную шестерку.

– Ходи, – разрешила Зойка. Вскоре Женя сосредоточенно чесал голову. Игра явно  складывалась не в его пользу. Зойка быстренько завалила его остатками своих козырей, благополучно вышла из игры и села к остальным допивать. Юра и Женя остались играть вдвоем. Вскоре Юра подошел к Зойке, стал позади нее, положив ей руки на плечи.

– Кто выиграл? – поинтересовалась она, не оборачиваясь.
– Я, конечно.
– Ничего, Женька, тебе в любви повезет, – утешил его Дима, – Юрыч, давай свой стакан.
– Не, я пас. 
– Да? – удивился Дима, – ну и ладно. Нам больше достанется.
– А ты видела, как двести восемнадцатый отремонтировали? – Юра наклонился к Зойке.
– Нет, а что?
– Пойдем, я тебе покажу.
– Зачем? – удивилась она.
– Ну, просто так.

Несколько удивленная, она отставила стакан. Женя внимательно смотрел на нее, не говоря ни слова. Она подумала, что ему это не понравится, и села. Но Женя взглядом  подбодрил ее:

– Иди, чего ты?

Зойка, недоумевая, пошла. Юра уже давно оставил свои попытки нападать на нее, и поэтому она отправилась без страха. На втором этаже он остановился.

– Закрыто, – она подергала дверь.
– А мы откроем.

Он достал ключ. Зойка из вежливости вошла. В кабинете действительно прошел недавно ремонт. Стоял новый диван, в темноте поблескивали полировкой столы. Больше ничего не было видно. Она хотела зажечь свет, но Юра остановил ее руку. 

– Не надо.
– Почему не надо? – удивилась она.
– Не надо свет.

Она заметила, что он закрывает дверь на ключ:

– Войдет еще кто-нибудь.

Он сделал шаг к ней.

– Ты болен, друг мой? – спросила она в замешательстве, когда он начал расстегивать рубашку, – да я же тебя изувечу.

– Попробуй.

В коридоре совсем рядом раздался звук каблуков. Оба застыли. Шаги удалились в конец коридора.

– Инна, – прошептала Зойка, – пошли отсюда скорее. Она сейчас зайдет.
– Нет. У нее нет ключа.
– Ну… Убери ты руки! Она же узнает, что мы здесь! У Матвея и так последнее предупреждение было. Сейчас Инна услышит… 
– Если не будешь шуметь – не услышит. Так что шуми. Если ты за него не переживаешь.

Она умолкла, пораженная:

– Он же друг тебе!
– Тебе тоже. Если хочешь, чтобы его выгнали, можешь шуметь.
– Я тебя убью, – прошипела она.
– Это вряд ли.
– Юра, – тихонько, чтобы не привлечь внимания, увещевала она, – ну кто тебе сказал, что со мной можно так обращаться? Я ведь ничуть не хуже, не глупее тебя. Я такой же участник компании, как и Дима, и Ромка. Тем не менее ни с кем из остальных ты почему-то не позволяешь себе такого обращения...

Юра утвердительно кивнул – с парнями он, и правда, в подобном замечен ни разу не был.

– Это ужасно, как ты можешь – пользоваться тем, что родился не таким, как я, и что у тебя есть против меня кое-какие… физические данные…

Судя по тому, как Юра довольно ухмыльнулся в ответ, можно было понять, что он весьма рад последнему обстоятельству.

– Я не стану тебя бить, – тихо пообещала она, высвобождая руку и еще не зная, следовать ли своему обещанию.
– Не стоит, – подтвердил Юра, перехватывая руку и лишая ее главного аргумента.

Оставалось последнее средство, и она устремила на него взгляд, полный значительности, в надежде, что он подействует, как обычно. Но либо этот взгляд Юра истолковал неправильно, либо в темноте его вообще не заметил, но только средство не помогло.

– Ну, пожалуйста, – быстро заговорила она.
– Чш! – прошипел он. Они не услышали, как подошла Инна Александровна.
– …Женя! Ты чего здесь сидишь? – ее голос эхом разнесся в коридоре.
– …Да, я так, сижу…
Второй голос принадлежал Женьке.
– …домой во сколько собираешься?
– …не знаю еще…
– …только не шуми, когда придешь. Ключ есть?
– …Есть…

Каблуки застучали и стихи вдалеке. Юра рванул ее майку.

– Не надо, – попросила она, – ты что делаешь, я как пойду-то?
– Тогда сама.

И добавил с какой-то непонятной злостью:

-- Достала ты меня!..

«Доигралась, – тупо стучало у нее в голове, – доигралась».



*  *  *

Тихо облетали за окном первые листики. Зойка постояла немного у окна, вздохнув, упала лицом на кровать. Прошла почти неделя, а она все еще не могла отойти от унижения. Как многие девчонки, она не раз рисовала в воображении картину: что тайный предмет настолько потеряет голову от страсти, что решится на крайние меры и поведет себя как дикарь. А на самом деле все оказалось просто отвратительно. Не было никакого восторга, был просто бесконечный стыд оттого, что чужой мужик видит ее без одежды. Тогда он раз за разом обещал, что отпустит ее, но успокоился только к утру, когда она уже потеряла счет этим обещаниям. «И откуда только силы взялись? – со злостью думала она, – пьяный-то – пьяный, а…»

Ну, неужели она какая-нибудь шлюшка, безмозглая самка, которую только так и можно вразумить? И за что? В чем она провинилась? Да, он нравился ей, она всегда старалась это скрыть. Когда он прикасался  к ней, ее дурацкий организм постоянно давал сбои, выдавая ее, но разве она в этом виновата? И почему понадобилось все делать так унизительно для нее? Неужели она первая, кому он понравился? И со всеми он так обращается? Нет, она прекрасно видела, каким джентльменом он себя вел со случайными девицами, которых ему случалось подцепить где-нибудь и притащить в их общую компанию.

Что ж, на репутации можно ставить крест – она ведь уходила с ним на глазах у всех добровольно. Зойка понимала, что с Женей теперь – все. Но мысль о том, что он что-то слышал тогда, а он наверняка слышал, находясь в коридоре рядом с кабинетом, – была невыносимой. И ведь никто, никто не поверит, что в этом не было ее вины. Она столько раз при всех шутила с ним и заигрывала – на словах, разумеется. Но только ему самому известно, что она никогда, ни словом, ни жестом, ни намекала ему что-то большее, что ни о чем серьезном они и не думали. Уж она-то, по крайней мере, точно. И он…

А может, у него и правда… того… все было серьезно, а?

Она даже встала и заходила по комнате. Может, это он таким образом убил сразу трех зайцев: завязал отношения, отшил Женьку, а заодно и всем остальным дал понять, кто теперь в доме хозяин? Вот дура, теперь уже бранила она себя. Надо было, наверное, сделать все по-настоящему, по любви. Глядишь бы, ему понравилось, «подсел» бы, как на наркотик. А теперь жди, зови его на повторную попытку. 

Но вечно сидеть дома было нельзя, нужно было выходить в люди, смотреть им в глаза после всего, что произошло. Выход был один: вести себя так, будто ничего особенного не случилось, а все случившееся перевести в заурядный романчик по пьяному делу, который никому не возбраняется. А что Женька в то время был рядом, так у них уже все. Никто не в претензии. Свободно, господа. Занимайте очередь. 


*  *  *

Денег вскоре не стало вовсе. На работе зарплату все задерживали. Наборщица Анна Петровна перешла на самые дешевые сигареты. Верстальщик Костя больше не угощал  Зойку после работы пивом, и однажды на остановке она слышала, как Костя просил водителя автобуса довезти его за два рубля вместо трех. Ее затраты на фотопленку тоже до сих пор не компенсировали, хотя там накопилось уже порядочно. Ну, не могла она делать свою страницу без фотографий! Остальные как-то обходились. Костя разбавлял, как мог, «кирпичи» текста картинками, которые находил сам.

-- Анна Петровна, время уже обед, – напомнила корректорша баба Лена, – вы скоро?

Наборщица Анна Петровна добила очередную страницу и поднялась с места. Баба Лена и Анна Петровна «соображали» обеды по очень дешевой цене, в основном из овощей, купленных на рынке или привезенных с дач. Овощное рагу, сдобрить майонезом, к обеду немного хлеба – и жизнь была вполне сносной. Зойка, которую обедать не приглашали, старалась ходить в это время на перекур. Иногда выручал Костя, занимая рубль или полтора из своих имеющихся трех-пяти, и она покупала булочку. На пакетик чая уже не хватало, и съеденный всухомятку хлеб долго лежал комом в желудке, причиняя резь.

Выручали редкие праздники на работе. Однажды в честь отпуска Евгений Васильевич принес водки и мяса, а Анна Петровна в свой день рождения угостила всех тортиком. Как-то в день сдачи номера к редактору пришел какой-то друг. Он звал редактора выпить, но тот хотел проследить за сдачей номера, поэтому друг сходил в магазин и устроил праздник прямо в редакции. Зойка поначалу из гордости отказывалась, но, увидев закуску, сдалась.

-- Познакомьтесь,  – благодушно представил всех Петрович, – это мадемуазель Зоя, наш спортивный журналист. Очень недисциплинированная…
-- Да ладно, – вступился Евгений Васильевич – что ты ее все время…

Друг с интересом разглядывал недисциплинированную. Петрович выпил, расслабился и сделался сентиментален. Ему захотелось быть добрым.

– Хотя мне нравится, как ты пишешь. Ты на самом деле молодец. И пишешь ты хорошо! Я тебя на самом деле не хочу увольнять…

Друг недовольно привстал, начал наливать:

– Ну вот, заговорил! Увольнять кого-то собрался! Чего ерунду-то говоришь? Давайте лучше выпьем.
– Нет, – упрямо набычился редактор, – я ее все равно уволю!
– Если я раньше не уйду, – резко бросила Зойка.
– Вот про меня, – доверительно продолжал Петрович, беря стакан с водкой и размахивая им, – все говорят, что я человек очень жесткий.
– Да ладно вам, – вмешалась Анна Петровна, – вы просто строгий. 
– Нет, правда. Я к людям очень плохо отношусь. Я на самом деле их очень унижаю.

Он покачал головой, словно поражаясь собственной жестокости.

-- Вы просто строгий, – еще раз вставила Анна Петровна, но ее никто не услышал.

-- Так вы этим гордитесь, что ли? – не поняла Зойка.

Петрович еще раз покачал головой, обратился к другу:
– Вот ты посмотри на нее! Ей все равно, что я ее уволю. Она ничего не боится. Вот за что я ее и люблю.
– Вот! – подхватил друг, не давая ему закончить, – вот с этого и надо было начинать! Любишь – и правильно! А то – уволю, уволю… Вот давайте за любовь и выпьем!

Зойка залпом опрокинула свой стаканчик, отказалась от закуски и подошла просить у Анны Петровны сигарету, но друг редактора успел раньше, протянув свою пачку. Зойка закурила у окна. Петрович пристроился рядом.

– Вы все во мне какого-то зверя видите, – пожаловался он, – Петрович то, се. Я ведь на самом деле такой же человек, как все. Я вот тебя люблю… – он положил ей руку на плечо, но Зойка тут же ее стряхнула:

– Ой, любите, пожалуйста, на расстоянии.
– Вот какая ты все-таки! Вот я тебе сейчас говорю, что ты мне нравишься. И не только по работе. Почему бы тебе… – он замолчал, подбирая слова. Рубить сплеча с ней он уже остерегался.
– Ты будь со мной проще. Вы все: Петрович, Петрович, как будто я зверь какой. Со мной, конечно, трудно. Я к людям очень плохо отношусь. Я их унижаю. Но я же… – он досадливо поморщился, прищелкнул пальцами, – я ведь тоже человек. Почему ты видишь во мне только редактора? Ты попробуй отнестись ко мне просто как к человеку!

Он  уставился на нее. Зойка подождала, что он еще скажет, не дождалась и насмешливо спросила:   

– Это тоже входит в мои служебные обязанности?

Петрович поднял на нее взгляд. Зойка, не обращая внимания, щелчком выбросила сигарету за окно и вернулась к столу. Она хорошо знала цену той силе, что сидела у нее внутри и заставляла приличных, воспитанных с виду мужчин рычать по-звериному и терять человеческий облик. Ничего специального она для этого не предпринимала, и порой ей бывало даже странно, что причина этого поведения сидит где-то в ней самой. Но даже при том, что это ей ничего не стоило, она никому не собиралась делать поблажек.

*  *  *

Прошел месяц с того дня, как Зойка официально устроилась работать в газету «Наша земля». Увлекшись чтением собственной статьи, она не услышала, как вошел Петрович.

– Мадемуазель Зоя, вы, как я понимаю, ко мне?

Она отложила газетку.

– Да, к вам.
– Хорошо. Берите стул. В общем, мы посовещались по поводу вашего дальнейшего сотрудничества. Мы договаривались на месяц испытательного срока. Так? В вашей работе есть определенные пробелы, и вы, надеюсь, сами понимаете, какие.
– Нет, не понимаю. Можно сказать?
–  У вас большие проблемы с дисциплиной. Вы можете себе позволить не присутствовать на работе. В то время как остальные присутствуют. Объясняя это тем, что у вас учеба или какая-то там личная жизнь, я не знаю…
– У меня нет личной жизни, – перебила она.
– Ну, это ваше дело. В общем, мы решили: сохраняя прежний оклад, то есть полставки, мы ждем еще месяц. Если нас устраивает, как вы работаете, вы выходите на полную ставку. Если нет, то… Вы можете продолжить работать с нами, но за гонорары. Если захотите, конечно.
– Я бы хотела прямо сейчас продолжить работать за гонорары, – вежливо перебила Зойка.

Редактор слегка опешил.

– Я, честно говоря, думал, что вы приложите все усилия, чтобы, так сказать, повысить качество работы и поскорее выйти на полную ставку. Но, если вам деньги не важны…
– Важны. Я посчитала с калькулятором – я построчно получила бы намного  больше.
– Ну, как хотите, – редактор выглядел уязвленным, – вы нам что-нибудь принесли?
– В среду, по графику, принесу спорт.

Уже от двери редактор обернулся.

– Завтра, в девять, отсюда будет машина на совещание по защите растений. Если желаете, можете поехать. Мы бы с удовольствием поставили.
– Я поеду, – пообещала Зойка.







*  *  *

Женя выдержал чуть больше недели. После того, как он простоял почти всю у аудитории, он поехал домой и немедленно напился. Это занятие он продолжал несколько дней, в течение которых в разных местах и в разное время подцепил несколько шлюх, причем одна из них его чуть на себе не женила. А также успел испортить отношения с несколькими друзьями, которые искренне не понимали, почему это нельзя разбить морду бессовестной шлюшке, которая наставила ему рога прямо под носом, да и еще с его другом. Они предлагали свою помощь, но тут Женя стоял твердо: сам разберусь. Друзья недоумевали, но отступились. Пить один Женя не умел, и из запоя пришлось выйти.

Мама, которая никогда не одобряла этот, в общем-то, бесперспективный романчик сына, жестоко высмеяла его, увидев вырезанные на руке буквы, из которых складывалось имя его подруги. Если уж влип в нехорошую ситуацию с неподобающей особой, так незачем об этом оповещать всех остальных. Теперь все будут знать, из-за кого именно сын Инны Александровны уходил в запой и резал себе руку. Женя купил рубашку с длинным рукавом, побрился и вышел на работу. Его почти недельное отсутствие оставили без последствий (как обычно, здесь не обошлось без мамы). Он решительно оборвал все мысли о ней, но, как всегда, сработала проклятая привычка обо всем позаботиться. Знала бы мама, что он наводит о своей бывшей подружке справки! Вот смеху было бы. Но на работе она не появлялась, на набережной ее тоже не видели. Женя всерьез перепугался, как бы она не покончила с собой от стыда и из-за того, что он и Женя ее бросил. Хотя она, конечно, ничего другого не заслуживала. Но… он решил проявить обычное человеколюбие. Ни о какой другой любви тут, конечно же, больше не может быть и речи.

В настоящее время они вдвоем сидели на скамейке и разговаривали. Два часа назад он шел мимо стадиона, услышав шум и решил поинтересоваться, нет ли ее на игре. Купил билет, вошел и сразу увидел ее на кромке поля – стоит со своим фотоаппаратом, как будто ничего и не случилось.

Вот теперь она сидела напротив, куря сигареты чаще обычного.

– Я думал, что ты крутая, – с горечью сказал Женя, – а ты оказалась такая же, как все.

Она не ответила, хотя слова больно резанули. Всю неделю она пребывала в смятении, то и дело задавая себе вопросы: есть ли ее вина в том, что случилось? Если она сама спровоцировала это, то как, когда, каким образом? Почему это стало возможным? И вот теперь Женька, случайно или нет, ответил на ее сомнения. Ни черта она не крутая. И поступать с ней можно так, как заблагорассудится.

Помолчав, Женя спросил:
– Ну как?
– Хреново, – честно призналась она.
– Это хорошо, – удовлетворенно заметил он, – значит, стыдно. Если бы ты ответила по-другому, я бы, может, не сдержался, ударил. Сначала тебя видеть не хотел. Еще сегодня был не уверен, что не ударю при встрече. А потом, когда тебя увидел, понял, что тебе и вправду хреново, тогда уже успокоился. Я же в запой ушел, на четыре дня. Мужики помочь хотели, говорят: скажи, кто такая, разберемся! Я сказал: сам разберусь.

-- А как это они хотели разобраться? – не поняла Зойка.
-- Ну, встретить, поговорить…

Женя закатал рукав рубашки – левая рука была исполосована четкими свежими шрамами. Приглядевшись, она разобрала свое имя.

– Мать увидела, сказала: дурак.   
– А зачем ей было показывать? Что, у нее своих проблем мало? – спросила Зойка в замешательстве. Все так перемешалось, что она понимала только одно: вокруг нее в очередной раз образовывается какой-то тайфун, в который оказывается втянута не только она.

– А я ему еще сказал: попробуй, но у тебя ничего не получится, – продолжал Женька, – я же был в тебе уверен. А ты еще сама ему карты подкидывала. 
– Кому?
– Ну, кому… Не помнишь уже, с кем была? Ему, кому еще, – Жене было противно называть его имя.
– А при чем тут карты?
– Ты что, ничего не поняла? – с горечью спросил он.
-- Что я должна понять? – Зойка терпеть не могла загадок.
-- Ты же сама ему козырей подкидывала. Я думал, ты специально хочешь, чтобы он выиграл.
Зойка ничего не понимала.
-- Ну, мы сыграли с ним. Он мне говорит: «Уступи мне эту бабу на сегодня». Я сказал: «Да нет, мне самому надо». Он предложил – давай сыграем. Я бы мог выиграть, у меня карты неплохие были. А ты еще меня сама заваливала козырями. Помнишь?

Она помнила.

– Еще радовалась, что выиграла, – Женя горестно усмехнулся, – ну, а мы договорились: кто проиграл, тот не при делах. А я за тебя и не переживал, знал, что у него с тобой все равно ничего не получится. Но ты долго держалась, молодец. Это уж потом, когда он…
– Замолчи! – крикнула она. Вспоминать все еще раз было выше ее сил.
– Ага, стыдно, – удовлетворенно заметил он, – а мне каково было?

Она не совсем понимала, какое право Женя имел играть на нее в карты, но в данный момент это значения не имело. Во всем виновата она сама, если бы она держала себя с Юрой подобающим образом, то все было бы по-другому. Она с трудом могла представить, чтобы нечто подобное произошло с какой-нибудь ее однокурсницей.

– Что, ко мне поедем? – встал Женя, – пока троллейбусы еще ходят. Матери сегодня не будет.

Ей было все равно, куда и к кому идти. 

– Поехали, – встала она.

Наутро она встала поздно: ей удалось уговорить Женьку не поднимать ее, когда он уходил на работу. Обычно он настаивал, чтобы они уходили вместе, но сегодня разрешил уйти когда захочется, и завезти ключи ему на работу. Зойка накинула шелковый халат, босиком она прошла по теплому линолеуму в ванную.

Накупавшись от души, вышла на кухню. На столе для нее лежали помидоры, яблоки, в холодильнике – сосиски, сыр, пельмени, коробка вишневого сока, купленная специально. Женя знал, что она любит вишневый. Зойка удобно расположилась в кресле с книжкой, потягивая сок из стакана. Включила телевизор. Ей до жути нравилось сидеть так, будто это была ее собственная комната.

Изредка поглядывая на экран, она старательно уложила волосы феном Инны Александровны, взяв немного геля для волос из баночки в ванной. Не спеша накрасилась перед зеркалом, представляя, что все – и фен, и многочисленные баночки с косметикой, и ванная, – что все это ее. Выходя из квартиры, она закрыла дверь на ключ, как будто покидала свой собственный дом. Нарочито небрежно бросила ключ в сумочку. Она очень нравилась себе сейчас. Серьезная молодая женщина идет на работу, обеспеченная, ухоженная. Вечером она снова откроет эту дверь ключом, который у нее в сумочке... На самом деле, конечно, ключ она завезет Женьке. Но кто помешает ей мечтать…

«Я – серьезная молодая женщина, – снова подумала она о себе, – с перспективами, с видами на карьеру. У нее часто бывают деловые встречи, и ей необходимый серьезный спутник с приличными манерами, который умеет вовремя помолчать. Он сопровождал бы ее на разные приемы, забирал бы после торжественных банкетов, а ее коллеги даже подавали бы ему руку, зная, что он всегда встречает ее, хотя вряд ли они помнят, как его зовут, да и позвать с собой за стол им вряд ли придет в голову. Но без спутника такой девушке никак». Что ж, пусть Женя и будет этим спутником.

Никого из ее партнеров по игре не в чем было упрекнуть. Они соблюдали свои правила честно: и расчетливый Женька, и Юра, который сразу дал понять, что она для него значит. Просто игра была такая – мужская, но для них привычная. И даже, нарушая условия, они были верны самим себе: в этой мужской игре каждый сам для себя устанавливает правила. Это не спорт, здесь нет судей, и выбывает не тот, кто нарушил правила, а тот, кто пострадал от этого. Есть силы – оставайся на площадке, нет – такова жизнь. В Зойки в этой игре была вся жизнь, поэтому ей во что бы то ни стало нужно было остаться.




ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ПАВЛИКА


–  Мадемуазель Зоя, к вам пришли, – отчужденно бросил редактор. После того,  как он грозился ее уволить, Петрович старательно подчеркивал, что отношения поддерживает только в рамках служебной необходимости. Зойка была не против – зато теперь он почти не цеплялся.

Она наконец втянулась в режим работы и теперь приходила вовремя. Общение с друзьями и прогулки по набережной пришлось ограничить, так как редактор преспокойно свесил на нее все малозначительные мероприятия в отдаленных сельских районах. Приезжала в город она уже поздно, зато там почти всегда кормили. Речи для заседания были заготовлены давно и предусмотрительно распечатаны в десятках экземпляров. Тексты зачитывались под звон тарелок и кастрюль, пока кто-нибудь не предлагал:

-- Может, сделаем перерыв?

Ответа, как правило, не слышал никто – он тонул в грохоте отодвигаемых стульев. Понятно, что после перерыва никакого продолжения уже не было, да и не нужно оно было никому. Обеды были самой приятной частью этих поездок. Иногда Зойке даже удавалось умыкнуть что-нибудь домой.

– Ну что, идем? – Женя нарисовался в дверях редакции, чинный и благородный.
– Подожди в коридоре, – попросила она, – я сейчас закончу.

На днях они с Женей получили официальное приглашение на день рождения к его лучшему другу Павлику. Известие о том, что у Жени есть друг, да еще и лучший, было для нее неожиданностью. Ей было крайне любопытно посмотреть на него, а еще хотелось ему понравиться и заинтересовать. Уж слишком они с Женей скучно жили. Если она понравится другу и его даме, то они смогут выезжать куда-нибудь на природу и не вдвоем, а вчетвером. Зойка привыкла вписываться в любую компанию и не допускала мысли о том, что может кому-то не понравиться.

Женя рассказал, что Павлик работал где-то в банке, причем довольно успешно. Зойка хотела сыграть для него благородную девицу, но гардероб, который давно не обновлялся, оставлял все меньше возможностей для импровизации. Для этой роли у нее теперь было только одно платье – длинное, благородного темно-зеленого цвета. Но оно совершенно не  подходило для теплой летней погоды. Подумав, она выбрала стиль под условным названием «Цыганка». Надела длинную красную юбку, майку без рукавов, на шею – желтые янтарные бусы, распустила волосы и надела крупные серьги. Из-за опоздания они придут на два часа позже, все будут уже пьяные, веселые, и никто не обратит внимания, как они одеты.

Женя был в своей неизменной рубашечке неопределенного голубого цвета. Зойка критически оглядела его.

– Женька! У тебя же скоро зарплата? Давай тебе купим джинсовую рубашку – тебе должен пойти такой цвет.
– Тебе что, не нравится, как я одеваюсь? – слегка обиделся он. Она вздохнула:
– Главное, чтобы тебе нравилось. Куда ехать?
– А тут недалеко, пешком пройдем.
– Твой друг что, живет здесь? – удивилась она. Это был самый центр города – набережная.
– Нет, снимает. У него тут родители рядом живут. Да и работа рядом.

«Сколько же стоит здесь снять квартиру?» – прикинула она в уме.

Друг встречал их у подъезда. Еще издалека он замахал им рукой. Павлик был в строгом черном костюме и при галстуке. Увидев его, Зойка забеспокоилась. Павлик радостно сообщил, что все ждут только их. «Плохо, – решила Зойка, – совсем плохо». Разве в нормальной компании стали бы ждать два часа, да еще и сообщать об этом так жизнерадостно?

– Привет! Как живете? – спросил друг Павлик.
– Да, живем потихоньку, – Женя с видом собственника положил ей руку на плечо. Зойка стряхнула его руку и пояснила:
– Громко мама не позволяет.

Павлик, слегка в шоке, помолчав, потом, видимо, решив, что он не все верно расслышал, пригласил в дом.
 
Хозяин, конечно же, он соврал, сказав, что все ждали только их. Гости сидели за столом находились давно и уже приступили к горячему блюду. Бабушка в праздничном платье сидела во главе стола и со значением рассказывала, как Павлик родился. Гости внимательно слушали. Увидев вошедших, все громко обрадовались:

– Наконец-то!
– А мы вас заждались!
– Женя – лучший друг Павлика.
– Что вам положить?
– Освободите, пожалуйста, еще один стул.

«Не так-то уж нас и ждали», – решила Зойка, пока ей искали стул. Он отыскался на балконе. Девушки, все как одна, были в белых блузках, красивые, с праздничными прическами. Они улыбались только своим кавалерам и не отходили от них ни на шаг. Первая же попытка Зойки заговорить с кем-то немедленно насторожила всех. Подруга того, к кому она обратились, тут же увела его под каким-то предлогом в прихожую. Видимо, оттуда сигнализировала зеркальцем всем остальным, потому что больше никто не делал попыток с ней заговорить. Зойка в душе порадовалась, что не надела строгое темно-зеленое платье – столько мучений ей пришлось бы вытерпеть зря. Однако стол был богато уставлен, и Зойка решила переключиться на угощение. Увы, и этого ей не дали. Девушки, видимо, дружно почувствовали в ней врага. Одна из них – высокая дама в облегающей джинсовой юбке, зачем-то расстегнутой выше колен, поднялась:

–  Я думаю, никто больше есть не хочет? – и чуть улыбнулась, словно представив, каким моветоном с чьей-либо стороны было бы хотеть есть, – Идемте танцевать.

Пока Зойка недоумевала, как это можно – танцевать, пока все еще не выпили для веселья, не пообщались, не завязали знакомство, девушки уже, щебеча, стайкой направились в соседнюю комнату.

– Мальчики, включите нам магнитофон! – капризно попросила дама в полурасстегнутой джинсовой юбке. Она единственная была без кавалера и, видимо, считала, что сегодня все должно вертеться вокруг нее.

Друзья-банкиры, собравшись в кружок, заговорили в коридоре о делах. Женю в этот кружок не взяли, и Павлик повел его в комнату – представлять девочкам. Зойка оценила ситуацию и налила себе водки. Вошел довольный Женя, наклонился к ней:

– Ты не скучаешь?
– Когда это я скучала? – надменно возразила она.
– Я понимаю, – оглядываясь на дверь, заговорил Женя, – они все в белом, такие красавицы. Тебе среди них неловко.
– Или тебе за меня неловко, что я не такая красавица? – насмешливо спросила она.
– Ты для меня лучше всех, – заверил он, оглядываясь на дверь.
– Нет, чтобы просто сказать: ты лучше всех, – возмутилась Зойка, – а то «для меня»… Я пошла курить. Твои друзья курят, или им со мной противопоказано?

Не дождавшись ответа, она вышла в коридор. Там уже стояли двое успешных друзей-банкиров. Один из них протянул ей зажигалку. Немедленно открылась дверь, и на площадку высунулась хорошенькая головка его подруги. Она невольно протянула:

– Опять ты куришь? Сколько можно?
– Иду, солнышко, – отозвался тот и погасил только что начатую сигарету. Вскоре за ним последовал второй друг, и вовремя, потому что его подруга, высокая мрачноватая дама, уже поджидала его в прихожей.

– Идем танцевать, – она недовольно потянула его за руку. Тот последовал в комнату, но танцевать не стал, а присоединился к остальным кавалерам, которые стояли у стены, предпочитая роль наблюдателей. Зойка вздохнула и налила себе еще водки. Понравиться Жениным друзьям ей уже не грозило. Стоило ей выпить, как дверь раскрылась, и вошла бабушка.

– А почему вы не танцуете? – требовательно спросила она.
– В детстве не научили, – вздохнула Зойка.

Бабушка выразила приличествующее моменту сочувствие по поводу столь прискорбного факта. После чего сочла нужным спросить:

– Вы давно знаете Павлика?
– Нет, только сегодня познакомили.
– Сейчас я вам покажу его фотографии, – она потянулась за альбомом. Павлик немедленно заглянул в дверь.
– О, бабушка, хватит меня рекламировать, – он вежливо, но настойчиво отобрал у нее альбом, – мы идем на набережную.
– Павлик, – бабушка с неохотой выпустила альбом, – надеюсь, вы там пить не будете?
– О-о, мы возьмем водки и выпьем ее прямо на улице.
– Павлик! Не паясничай. Ты уже выпил сегодня. Тебе достаточно.
– Паша, вы что, лечились от алкоголизма? – невинно вступила Зойка.

Бабушка уставилась на нее, а Павлик хмыкнул.

– Нет, просто бабушка считает, что алкоголь вреден в любых количествах.

Зойка выслушала, и, дождавшись, пока бабушка отвернется, налила себе еще водки и незаметно хлопнула. Уже в прихожей поинтересовалась:

– Паша, а у вас алкоголь всем противопоказан?
– Нет, почему, – удивился Паша.
– Мне так показалось, – пожала она плечами, – что у вас все непьющие.
– Просто нам весело и без спиртного, – назидательно вступила девица – та, что была без кавалера.
– Вы глотаете колеса? – уважительно спросила Зойка.
– Что? – девица замерла. Женя дернул ее за руку:
– Куплю я тебе бутылку, не переживай.
– Я что, алкоголик – одна пить? – возмутилась Зойка, – я уж лучше на «Ветерок». Вы извините, ребята…– она взяла руку одного из молодых людей, повернула ее к себе часами, чем вызвала недоуменный взгляд его подруги, и сказала:

– Вы празднуйте, а меня ждут. До свидания.
– Да ты подожди, сейчас все пойдем… – начал было Женя.
– Женя, мне правда пора. До свидания, – попрощалась она как можно более церемонно, хотя это было уже и ни к чему.

Женя шагнул было к ней, но его тут же за какой-то надобностью позвали в квартиру. Пользуясь моментов, Зойка сбежала, отчаянно желая сейчас встретить кого-нибудь из своих.

В университете никогда не попрекали бедностью. Там никого не волновало, как человек одет и на что он живет. Любимый преподаватель много лет ходил в драной кроличьей шапке – по этой шапке его и узнавали. Староста Аня, невероятно на факультете уважаемая, как-то всю зиму пробегала в джинсовой курточке с подкладом, который сама пришила изнутри. Красавица Настя подвязывала осенние ботинки скотчем, чтобы подошвы не хлопали при ходьбе. Зойка сама прошлой зимой ходила в дешевой куртке из ткани, которая ни черта не грела, но со стороны смотрелась как зимняя. Да, хорошие вещи там ценили, и с новой шубой или дубленкой искренне поздравляли, но лишь потому, что хорошо понимали ее ценность. В редакциях, где довелось бывать Зойке, повторялась та же история, потому что сотрудники вышли из стен того же университета. Ее потрепанная юбка, которую она сегодня необдуманно надела, никого бы не могла шокировать в университете.

На удачу, на первой же скамейке расположились Матвей и Ромик. Матвей поднялся навстречу, распахнул объятия.

– Привет, дружище! – обрадовалась Зойка – и ты, Ромик, привет! Дайте сигарету, друзья, а то умру от неудовлетворенности.
– От какой это? – заинтересовался Матвей.
– Позвали на день рождения, а я голодная и трезвая. И даже покурить не дали.
– И что это за день рождения? – переглянулись друзья.
– Знаете, мальчики… Они танцуют трезвые и при дневном свете. Ромик, дай мне твое пиво!


Матвей сходил, принес еще три стакана. Помолчал. Он явно хотел о чем-то спросить. Потом не очень уверенно начал:

– Слушай, мы тут вчера сидели с Димкой…
– И что? – Зойка нервно дернулась, – он опять говорил про меня какие-нибудь гадости?
– Почему? – удивился Матвей, – он никогда про тебя не говорил гадости. Он вообще про тебя ничего не говорил. А тут вчера я случайно узнал. Ты свои сигареты забыла в мастерской…
– И что?
– Ну, он заходит. Говорит, чьи, можно закурить? Иван ответил, что ты оставила. А он говорит: «Тогда я заберу. Все-таки почти жена была». Это что, правда?

Зойка не ответила, что-то чертя в песке носком туфли. Потом призналась:

– Ну, правда.

«Если бы можно в сердце поглубже вклеить портреты…
И я на память оставлю свои сигареты…»

Матвей молча ждал.

– Не знаю, насколько я ему была жена. Один раз он меня просил выйти замуж. На коленях просил. При свидетелях.

Она снова замолчала, вспоминая. Дима был задет ее смехом. Но что делать, если в то время она и не думала выходить за него замуж и вообще за кого-либо. Он ждал, а она рассмеялась. И сказала, что подумает.

– И что? Ты согласилась?
– Я попросила время подумать. Он после этого много раз еще приезжал. Ночевать оставался. А потом вдруг перестал приезжать. Вот и все.

Матвей ждал, что она еще скажет. И она сказала:

– Я потом плакала из-за него ночами. Долго, месяца три. И сейчас иногда еще бывает. Я ждала его. Долго ждала, что он передумает. Но он не передумал. Потом появился Женька. Ходил за мной, ходил. И доходился. Остальное ты знаешь. 

Матвей подождал, не скажет ли она еще чего-нибудь. Потом спросил:

– А из-за чего он ушел? 
– Знала бы – сказала.
– Я вот что подумал. То, что он о тебе рассказывал – от этого так просто не уходит. Ты говоришь, вы не ссорились?
– Нет.
– Тогда я его понять не могу. Дурак он, что ли?
– Может, ему богатая невеста подвернулась?
– Но уходить-то зачем? Можно же было и так…
– Бедная любовница при богатой невесте? – усмехнулась Зойка, – благодарю покорно. Где-то это уже было, в одной известной пьесе Островского. Все кончится тем, что Женя меня застрелит или отравит мороженым.

Она и правда ждала его тогда. Долго ждала. Как-то так получилось, что все ее друзья, даже если оставались ночевать, все равно оставались просто друзьями, а Дима почему-то в первый же вечер решил что ему позволено больше, чем другим. Она и сама не поняла, как получилось так, что теперь почти каждый вечер он звонил ей, коротко сообщал, что приедет. Она садилась ждать его у окошка, купив что-нибудь на последние деньги. Она скорее бы отказалась от гостей вообще, чем встретила бы его без угощения.

Дима позвонил заранее, сказал, что приедет. Она вытащила из шкафа длинное платье  в горошек. На улицу она бы ни за что его не надела, но дома оно смотрелось очень мило. Ей хотелось сделать ему приятное, он ведь всегда видел ее только в брюках. Два пирожка, которыми ее угостила соседка, она разогреет, если он придет голодный. Когда под окном раздался свист, она подумала: «Наконец-то», взяла с тумбочка ключ от железной двери, открыла окно. Но это был не он: под окном стоял кавалер соседки Гали и взывал:

– Гала, солнце, ключ, ключ скинь мне!
– А где твой? – спрашивала соседка Галя.
– Солнце, ключ мне надо!
– Твой где? Алик, сходи за сигаретами.
– Я потерял. Гала, там же есть сигареты.
– Ну, кому это? Там несколько штук, подожди, я тебе деньги скину.
– Гала, я не пойду!

Зойка послушала их немного и прикрыла окно – не очень плотно, чтобы услышать, если придет Дима. Через два часа она выкурила одну из двух сигарет, приготовленных для него. Пора было ложиться спать. Не раздеваясь, она прилегла, готовая вскочить, как только раздастся свист. Свет гасить не стала – пусть видит, что она дома и ждет его. Под окном прошел пьяный, ругая правительство. Какая-то женщина обрадовано воскликнула: «Вот он где!», повела его домой. Пьяный сопротивлялся, но не особенно активно. Его ругань слышалась все дальше. Среди ночи Зойка проснулась. В комнате по-прежнему горел свет, а на часах была половина четвертого. Она погасила ночник, сняла платье и легла спать.




ВЕЧЕР, ПО ВСЕМ ПОНЯТИЯМ УДАЧНЫЙ

Вчера был по всем понятиям удачный вечер: была компания, гитара. Ее слушали, даже попросили спеть несколько своих песен. И не кивали одобрительно, из вежливости, а после каждой песни сидели, вдумываясь в слова – это для нее было выше похвалы. Другой вопрос – нужно ли ей все это? Точнее, это ли все ей нужно? Ее не оставляло ощущение, словно она играет надоевшую роль в плохом театре, даже не пытаясь скрыть собственную усталость, а значит, посредственность. Тогда как зрители настолько глупы, что даже не замечают, как затянулась ее плохая игра, и даже аплодируют ей. Плохо, если это действительно так, и еще хуже, если они все видят, но просто подыгрывают ей из дружеского чувства.

Или… Ей даже стало не по себе: неужели их компания тоже заболевает комплексом Паши с его «гонами»? И они хвалят друг друга, и будут делать это и впредь, потому что, кроме таких же, как они, посредственностей, их никто не хвалить не станет, и они повязаны тайной собственной бездарности. Ведь почему обычно хвалят посредственность? – потому, что не надеются на то, что он создаст лучше. Способного обычно просто критикуют, потому что критика пойдет на пользу, он создаст свои лучшие вещи. Свои стихи всегда нравились ей, но… вдруг она тоже посредственность? Может, отсюда и неумеренные восхваления?

Вот почему Юра не проявляет к ней интереса. И тот, прежний, тоже – его уход значит, что сумел подняться над толпой, которая была просто больна массовым психозом, когда стадом носилась за ней, оказывая знаки внимания? И как дальше оставаться здесь, когда все, все мало-мальски стоящие люди видят это? Бежать отсюда, немедленно бежать! Спрятаться в нору, к Жене, ходить с ним к его знакомым (по счастью, его и ее друзья вряд ли где-нибудь пересекутся). Она постарается побыстрее стать достойной его компании, но это несложно: все, что там требуется – это хорошо выглядеть и побольше молчать. Что ж, за этим дело не станет, тут нет ничего трудного. Они будут ходить иногда в гости к достойной семейно паре – Павлику и его подруге. Будут пить вино, заедая его шоколадом и бутербродами с икрой. Она будет сдержанна, загадочна, будет вертеть в пальцах тонкую талию рюмочки, слушая, что скажут мужчины. Конечно, ее друзей затошнило бы, если бы они увидели ее в таком качестве. Но ее друзья ее больше не увидят. Незачем им видеть это.

В дверь осторожно стукнули, и вошел Вовка – выбритый, подтянутый, в джинсах и светлой рубашке. Этот контраст с собственным видом неприятно поразил ее. «Просто они умеют пить, а ты – нет». Она вспомнила, как вчера улыбалась кому-то, предлагала поиграть, неумеренно «шутила»… О-ой, как стыдно!

– Ты чего? – спросил Вовка, – голова болит?

«Он даже не понимает. Хорошо, и не поймет. С сегодняшнего дня я все это прекращаю. Будем ходить с Женей к его друзьям. Тоже жить можно. Как тогда, с бутылочкой вина и тортиком. Культурно. Я буду сдержанна, загадочна, буду вертеть в пальцах рюмку, чуть прикасаясь к ней губами. Кажется, так ведут себя благовоспитанные девицы? Изредка буду встречать своих прежних друзей, они будут говорить: как ты изменилась, может, выпьешь с нами водки? А я, смеясь, буду отказываться: я теперь замужняя дама, мне не к лицу». 
– Нет, у меня не болит голова. То есть, конечно, болит, но не в этом дело. Просто я не буду пить больше. Раньше мне все это было в радость. А теперь противно. И запах водки, сигареты, шум – все противно. Не знаю, почему, но это так. Мне кажется, я выросла из этого.

Он помолчал.

– Я заметил. Ты сильно изменилась. Ты не так смеешься, не так говоришь. Ты другая стала. Все кому-то объяснить пытаешься. Ты заметила, раньше всегда ты собирала компании, все с тебя начиналось? А теперь тебя в твою же компанию приглашают, и ты еще не всегда идешь.
– Это, наверное, неизбежно? – она подняла голову в надежде, что он не согласится. Но он был странно сдержан и серьезен.
– Наверное.
– Вовка, –  в последней надежде обратилась она, – а тебе нравится Женя?
– А почему он мне-то должен нравиться? – удивился тот.
– Ну, ты же про всех своих друзей можешь сказать, хороший он или плохой. Ты же никогда не ошибаешься.
– Это твой друг, – ушел от ответа Вадим, – кстати, он вчера просил позвонить.
– Ах, да, – она обрадовалась возможности переменить тему, подсела к телефону.
– Алло! А Женю можно? Женя! Сказали, что тебя можно. Что, прямо сейчас, что ли? Да я еще сплю, – она хитро поглядела на Вовку, и он улыбнулся ей, но как-то отстраненно, словно из вежливости, – а ты дашь выспаться? Ну-у, – протянула она, – если купишь мороженого и сладких булочек, то приеду.

Вовка во время разговора бесстрастно курил: в чистой рубашке, он был какой-то далекий. Его словно не касались ни грязная пепельница, в которую он стряхивал пепел, не прокуренный воздух. Он был словно сам по себе, отдельно от всего. И от Зойки. А раньше она была словно отдельно от всего на свете, сама по себе. И толпа ее не касалась. А теперь она будто, наоборот, хотела отделиться от этого. Толпа принимала ее в свое стадо. Заманивала, тянула. И Женя стоял на передовой.



ШУМЕЛ ВЕТЕР, СМЕШИВАЯСЬ С ТИШИНОЙ

Зойка вышла на балкон. Смешиваясь с тишиной, в листьях шуршал прохладный ветер. Она подумала, что как-то быстро и бездарно проскочило лето. Еще хотелось просто побродить, погулять, послушать, как шелестит ветер в листьях, начинающих сохнуть. А скоро и этого не будет. Скоро ничего не останется, кроме чужого человека постоянно под боком, которого нужно почему-то любить, улыбаться ему, готовить и стирать (сам он без рук, что ли?). А потом умильно гладить по головке похожих на него деток, словно радуясь тому, что они на него похожи.

Вчера был по всем понятиям удачный вечер: была компания, гитара. Ее слушали, даже попросили спеть несколько своих песен. И не кивали одобрительно, из вежливости, а после каждой песни сидели, вдумываясь в слова – это для нее было выше похвалы. Другой вопрос – нужно ли ей все это? Точнее, это ли все ей нужно? Ее не оставляло ощущение, словно она играет надоевшую роль в плохом театре, даже не пытаясь скрыть собственную усталость, а значит, посредственность. Тогда как зрители настолько глупы, что даже не замечают, как затянулась ее плохая игра, и даже аплодируют ей, так как, наверное, не видели ничего лучшего. Плохо, если это действительно так, и еще хуже, если они все видят, но просто подыгрывают ей из дружеского чувства, или, не дай Бог, из жалости. 

Или… Ей даже стало не по себе: неужели их компания тоже заболевает комплексом Паши с его гонами? И они хвалят друг друга, и будут делать это и впредь, потому что, кроме таких же, как они, посредственностей, их никто не хвалить не станет, и они вынуждены скрывать тайну собственной бездарности. Ведь почему обычно хвалят посредственность? Потому что не надеются, что он создаст лучше. Способного часто просто критикуют, чтобы он создал лучшие вещи. Свои стихи всегда нравились ей, но… вдруг она тоже посредственность? Может, отсюда и неумеренные восхваления?

Наверное, поэтому Юра не проявляет к ней интереса. И тот, прежний, тоже – его уход значит, что сумел подняться над толпой, которая была просто больна массовым психозом, когда стадом носилась за ней, оказывая знаки внимания? И как дальше оставаться здесь, когда все, все мало-мальски стоящие люди видят это? Бежать отсюда, немедленно бежать! Спрятаться в нору, к Жене, ходить с ним к его знакомым (по счастью, его и ее друзья вряд ли где-нибудь пересекутся). Она постарается побыстрее стать достойной его компании, это несложно: все, что там требуется – это хорошо выглядеть и побольше молчать. Что ж, за этим дело не станет, тут нет ничего трудного.


СКУЧАЛ



«Но будет день, и дети спросят
Тебя: что такое дом?
Я не хотел бы быть тобой в тот день»
БГ

Недавно Женька сказал:

– Я тут скучал без тебя.
– Скучал? – она удивилась, – а это как?
– Ну, как? Скучал, как все скучают. Вспоминал тебя. Твой голос. Представлял, как ты спишь утром. У окна стоял, ждал – вдруг ты сейчас с остановки пойдешь, и я тебя увижу. 

Зойка удивилась. До того она ничуть не сомневалась, что Женя не испытывает к ней никакой любви. Да и вряд ли он знает, что такое любовь и зачем она нужна вообще. Любовь – это смятение, это порыв, громы и молнии, а Жене ничего подобного не нужно, он слишком рационален. Да, женщины порой доставляли ему и громы, и молнии, и кратковременную потерю здравого смысла, но вечно жить в этом смятении он не собирался. Он получил свой главный приз, доказав себе и другим, что тоже чего-то может. Теперь пошло соревнование другого рода – надо удержать этот приз, который вполне может оказаться переходящим. Ведь невозможно быть сильнейшим все время. Женя терпеливо сносил все ее капризы и выходки, сознавая, что это неизбежные  препятствия, которые нужно регулярно преодолевать во имя главного приза. Но влюбляться – увольте. Такой вывод можно было сделать из его рассуждений, которыми он простодушно делился с Зойкой, не подозревая, что она анализирует каждую его фразу. Он даже не скрывал, что она не была красавицей в его понимании. Но сейчас Женя перечислил все признаки того, как чувствует себя скучающий влюбленный. Может, он, сам того не замечая, начал потихоньку поддаваться ей?

«Неужели и этого зацепило?» – подумала она, в очередной раз удивляясь, как это у нее получается – безо всякого участия с ее стороны. В каком-то странном порыве она обняла его и поцеловала в волосы. Женя вздохнул.

– Ведь любишь же, зараза. Знаю, что любишь. Поэтому и прощаю.

Эта фраза удивила ее и некоторым образом отрезвила. Она отстранилась и дала себе обещание впредь не делать таких непродуманных вещей, которые могут быть истолкованы неверно.

А может… как раз верно? Может, она и сама не замечает, как он постепенно входит в ее жизнь?

«Ведь зачем-то же мне захотелось поцеловать его, – подумала  она, переосмысливая свой неожиданный порыв, – раньше ничего подобного не было. Может, у меня хоть что-то сдвинется с мертвой точки?»

Она ужасно переживала от разрывавшего ее внутреннего конфликта: Женька хотел быть с ней, но нисколько ей не нравился, а те, кто нравился, не изъявляли желания связывать с ней свою жизнь. Если бы ей удалось хоть немного полюбить Женьку, сразу куча проблем была бы решена. И одна из главных – постоянные вечеринки с алкоголем. Симптомов, указывающих на наличие алкоголизма, пока не наблюдалось, но она решительно не знала, чем занять вечера! Потому все их проводила на набережной. Если бы Женькино общество стало доставлять ей какое-то удовольствие, она без сожалений бы  отказалась  от бесчисленных вечеринок и осточертевших поклонников. Вот если бы ей удалось хоть чуть-чуть расшевелить в себе какое-то подобие чувства к нему, хоть какие-то ростки!..


НА СКАМЕЙКЕ


Зойка сидела на скамейке и допивала очередную банку пива. Рядом сидел Дима и энергично подгонял ее:

– Пей, пей. Не отвлекайся.

У него в руках была точно такая же банка.
– Я и так пью, – возразила Зойка.
– Вот и пей. У тебя еще вторая, что ли?
– У тебя самого еще первая.
– Ты мне зубы не заговаривай. Допивай, да вот тебе третья. А то уже скоро ехать пора.

Она немного погрустнела от того, что ему скоро уезжать: ей хотелось побыть с Димой подольше. Чтобы сделать ему приятное, она храбро сделала большой глоток.

– Вот так-то лучше, – довольно ответил Дима. Он весь вечер вел себя джентльменом и ни разу не намекнул на нечто большее. Ей было и приятно, и немного грустно от этого, но в целом хорошо. Правда, она, кажется, опять наклюкается. Ну и пусть. 

– Дай сигарету, – попросила она.
– Что-то ты, мать, многовато куришь, – подозрительно заметил он.
– С каких это пор ты стал сторонником трезвого образа жизни?
– Я никогда не говорил, что это полезно. Особенно для женщины.
– А чего ты тогда меня напоить пытаешься? – надулась она и отставила банку.
– Ты не отвлекайся. Пей, пей.

Она отхлебнула еще и закурила. Она никак не могла понять его отношение. С одной стороны, его заботит ее здоровье, а с другой стороны, он даже не пытается ограничить ее в потреблении алкоголя. Совсем он ее, что ли, за пьяницу держит?

– Допила? – он взял у нее пустую банку.
– Да.
– Держи, – он открыл ей третью. Делая очередной глоток, Зойка подумала: «Мамочка, какая же я сейчас буду синяя». Дима потянулся за сигаретами, задержался и вдруг посмотрел на нее:

– Дай-ка я тебя поцелую.

Она не успела сразу отстраниться, а потом уже было поздно. Когда все возможности для соблюдения приличий были утрачены, она перестала вырываться. Потом выпрямилась, слегка пригладив волосы, и с вызовом посмотрела на него:

– Я была пьяная. Завтра я проснусь и скажу, что ничего этого не было.
– Да пожалуйста, – удивился он.

Ей было очень стыдно. Женька великодушно отпустил ее выпить со старым другом, наступив на ревность, потому что знает, как много этот друг для нее значит. А она сидит и целуется с ним. Даже если не по своей инициативе – все равно стыдно.

– Я знаю, почему ты все время стараешься напоить меня, – храбро продолжала она, глядя ему в лицо, – ты хочешь воспользоваться моим бесчувственным состоянием.
– Да, хочу, – удивился он, – я, в принципе, этого и не скрываю.
– И охота же тебе – иметь дело с бесчувственным трупом?!
– Ну, – он хохотнул, – если ты хочешь предложить мне что-то взамен, я с удовольствием!
– Я тебе вообще ничего не могу предложить, – надменно ответила она, – ты слишком поздно обратился – все уже расписано.
– Да? Ну, тогда дай-ка я тебя еще раз поцелую.

И снова она не успела отстраниться. Когда она отпустил ее, она, поправляя волосы, предложила:

– Поехали вместе к Женьке?
– А что его мама скажет?
– Ничего. Мы же не к ней едем. К тому же ее до завтра не будет.
– Тогда поехали прямо сейчас.
– На какую остановку пойдем – на музей или на филармонию? На музей ближе…

Димка не удостоил ее ответом, а подошел к дороге, где ожидали таксисты. Даже не справившись о цене, назвал район и распахнул заднюю дверцу, приглашая Зойку садиться.

– А можно, я вперед? – оживилась она, – я люблю впереди…
– Садись уже, – Дима настоятельно подтолкнул ее.
– А, ты сам любишь впереди сидеть, да? – «догадалась» она. Тот сел с ней рядом и, не успела машина тронуться, немедленно притянул Зойку к себе. Когда они вышли из машины, та чувствовала себя законченной развратницей.

«Я  непременно все расскажу Женьке, – думала она, – я просто не смогу с ним жить после этого. Мы должны все рассказывать друг другу. И если он мне не простит, то, значит, не судьба, и все случилось правильно». При мысли о том, что у них с Женькой уже все (а она почти не сомневалась, что ТАКОГО он простить ей не сможет), она испытывала и грусть, и облегчение. Она представила, что завтра у меня начнется новая, свободная жизнь, и ощутила знакомое волнение внутри.

У Женьки дома были Матвей и его неизменный друг Ромик. Женя прямо в прихожей по-хозяйски обнял и старательно обцеловал Зойку – сыграл перед гостями хозяина, хотя вообще-то терпеть не мог целоваться. Зойка отстранилась – ей были неприятны его выходки при посторонних.

Сидя за столом, она скромно пила вино, купленное по дороге, стараясь не очень торопиться. Обманчиво слабое питье уже не раз ее подводило – если водку еще можно контролировать, считая рюмки, то это легкое вино пьется как сок, а потом уже поздно. Она все время чувствовала на себе взгляд Димы. Он как будто ждал чего-то.

«Чего? – недоумевала она, – уехать с ним отсюда? Закрыться с ним в ванной? Попросить всех покинуть квартиру на полчаса?»

После очередного глотка ей вдруг показалось, что комната куда-то плывет. Зойка с удивлением осмотрела пол – ничто вроде бы не колебалось. Дима, который внимательно следил за нею, заметил:

– Кажется, здесь кому-то пора идти спать.
– Да,– скромно потупившись, заметила Зойка, – по-моему, даже мне.
– Что-то ты, мать, совсем пить разучилась, – укорил Дима.
– А я и не умела. Вот напиваться – это у меня всегда здорово выходило.
– Давай я тебя отведу, – он встал. 
– Да не надо, я сама, – возразила она, вставая, и тут же ударилась плечом о стену. Дима немедленно подхватил ее, довел ее до комнаты.
– Спи.
– А вы будете пить без меня?
– Конечно.
– Ну и пожалуйста.

Она закрыла дверь и какое-то время стояла, выбирая, что ей надеть на ночь: белую кружевную майку или легкий шелковый халат. Подумав, что ей, возможно, придется вставать ночью, она выбрала халат. Прежде чем лечь, она еще немного покрутилась перед зеркалом, затянув пояс потуже сзади. Она показалась себе очень эффектной в таком наряде, и подумала: «Я пьяная, и все равно красивая. А вы дураки, и вам не достанется».

Она проснулась оттого, что кто-то освобождал ее от халата. Явь смешалась с остатками какого-то дурацкого сна, и с перепугу она чуть не закричала.

– Тише ты, – вполголоса бросил Дима.
– Тебе доставляет удовольствие меня пугать? – холодно спросила она, приподнимаясь.
– Ну, в общем, да, – согласился Дима. Он наконец нашел в темноте пояс, на ощупь развязал его, прохладный шелк легко соскользнул с плеч. Она видела его рослый силуэт в свете луны, и ей стало страшно. «Он такой большой и сильный, – подумала она,  – он может, не задумываясь, сломать мне жизнь. И спокойно пойдет дальше. Может даже пожалеть меня, как неразумную сестру, которая позволила над собой лишнее».

– Как я тебя хочу, – негромко поведал Дима, перебирая ее волосы, – вот веришь, нет, ни одну женщину так не хотел, как тебя.
– Почему же, я верю, – серьезно ответила она, – ты не первый мне это гово…

Дверь раскрылась, и в проеме показалась Женькина голова.

– Вы чем тут занимаетесь? – спросил он, вглядываясь в темноту. Дима с олимпийским спокойствием повернулся к нему:

– Общаемся.
– Там тебя мужики зовут. Они уже за бутылкой сходили.
– Я сейчас приду, – объявил Дима, – передай остальным.

Когда Женька скрылся, он хлопнул себя по колену:

– Вот сволочь, а? Наверняка следил за мной. Что за люди! Ведь наверняка же знал, зачем я сюда пошел. И обязательно надо помешать.

Зойка даже не знала, что и думать.

– Ну, ладно, – Дима встал, – спи. 
– А пообщаться? – Зойка приподнялась на локте. Дима задержался, оглядев ее, сделав вид, что подумал. Потом ответил со своим неподражаемым цинизмом:
– Ты знаешь, как-нибудь в другой раз.

Ей захотелось и рассмеяться, и кинуть в него чем-нибудь. Когда он закрыл за собой дверь, она откинулась на подушки и задумалась. При всем его холодном цинизме он нуждался в ней, нуждался, пожалуй, сильнее других, и это делало его каким-то родным и даже уязвимым. Но при этом она ничуть не сомневалась в том, что он сумеет взять себя в кулак и отказаться от нее, если это ему потребуется. И за это она уважала его еще больше.


*  *  *

Зойка не спеша проходила вдоль рядов картин, выставленных художниками. Она слабо разбиралась в живописи, и ей казалось, что многое из этого ничуть не хуже того, что выставлено в художественном музее. Витрина отразила ее всю: лицо с четкими линиями бровей, волосы, летящие по ветру. Она вдруг сама себе показалась неким произведением искусства, автором которого была она сама. Природа предоставила ей материал – к счастью, не худшего качества. А уж она как автор сделала все, чтобы людям было приятно любоваться этой картиной. Навстречу шел Олег.

– Привет! – обрадовался  он, – как хорошо, что я тебя встретил!

Она протянула ему руку, Олег с чувством ее поцеловал. 

– Как раз шел тебе звонить. Хотел позвать куда-нибудь.
– Что, денег много получил? – поинтересовалась она. Олег с укоризной посмотрел на нее:
– Тебе-то какая разница – много, не много? На тебя всегда хватит.
– Ну, пойдем.

Ей было с ним легко, очень легко. Олег работал в одном ведомстве с Женькой, но если Женя был по технической части, то Олег был командиром отряда какого-то специального подразделения. Он выгодно отличался от большинства ее друзей тем, что у него всегда были деньги, и он старался повести ее в приличные места. Зойка явно ему нравилась, но он никогда не распускал руки, видя в ней личность. С ним можно было говорить о чем угодно. Олег рассказывал ей о службе в армии, она с интересом слушала его. Он, в свою очередь, покатывался со смеху, слушая ее байки про студенческую жизнь.

Олег повел ее в армянское кафе – там подавали отличные шашлыки и курицу. Причем Олегу из уважения к его «корочкам» иногда подавали бесплатно. Зойку это ужасно веселило. Ей нравилось туда ходить еще и потому, что там постоянно что-то случалось. То вышибут дверь чьей-нибудь головой, то разнесут витрину. Женю в такие места затащить было невозможно – ему все казалось, что любые конфликты непременно коснутся его лично.

Зойка попивала вино, Олег разрезал вкусную жареную курицу – подарок фирмы. Зойка очень нравилась себе сейчас. Нравилось, что она сидит в недешевом кафе с человеком, который явно влюблен в нее, и что Женя об этом знает и не ревнует. Ей вообще казалось, что она поднялась даже не на одну, а на две ступени сразу. Еще весной она сидела на набережной и ждала желающих угостить ее. Желающие, правда, всегда находились, и, если честно, их было всегда больше, чем она могла выпить, так что она всегда могла выбрать. Потом, летом, ей не приходилось даже искать – за ней всегда заходил молодой человек (Женя), который всегда был готов повести ее куда-нибудь и даже угостить всю ее компанию. Правда, он ей нисколько не нравился, но выбирать не приходилось. А теперь сидит с тем, кто ей нравится, и при этом не боится, что он выцыганит у нее всю стипендию. Нет, она определенно поднялась. Олег видел в ней взрослую женщину, потому, наверное, и не торопился с предложениями.

Ей стало интересно: что, если бы Олег стал ее любовником? Не таким, на раз, а постоянным, как в книгах пишут. Они будут вместе обманывать Женю, у них появятся общие тайны, свои секретные местечки, где они будут встречаться. Они будут дарить друг другу подарки, скучать, если не будут видеться три дня и более. А знакомые будут догадываться, перешептываться, находя свидетельства их встреч, будут ломать голову, есть между ними что-нибудь или нет. Наиболее правдивые будут стараться открыть глаза Жене. Ему такая роль должна понравиться, она это чувствовала. Несчастный обманутый муж, который так благороден, что делает вид, будто ничего не замечает. Прямо Дымов из чеховской «Попрыгуньи».

– Ну вот, – Олег, наливая вино, посмотрел куда-то, – сейчас начнется.

Она обернулась. Какой-то перепивший парень в расстегнутой рубахе у стойки наседал на молодого армянина, рвал на себе рубаху. Армянин невозмутимо слушал его. Наконец вышли двое охранников, ухватили парня под руки и поволокли к выходу. Тот сопротивлялся, толкнул ногой стол, полетела хрустальная посуда. Зойка переставила тарелки и рюмки подальше от края стола. Олег на скамейке передвинулся ближе к краю. Все кончилось быстро и неинтересно: парня в окончательно разорванной рубахе скрутили, уложили на пол. Он встал, продолжая ругаться, растирал кровь по лицу, его друзья успокаивали его как могли. Видя, что никто на него больше не покушается, парень надрывно закричал на все кафе:
– Ну, вы же русские! Чего вы сидите? Нас уже у себя дома бьют какие-то чурки!

Он огляделся, увидел Зойку, которая невозмутимо курила, и крикнул: 

– Русские девки, сучки, сидите здесь, стелетесь под них!
– Цыц! – приказала она, – пока что подстелили тебя. Да еще при всех.

Олег сделал движение к нему, парень быстро отвернулся и продолжил завывать:

– Вы же русские! Как вы можете?!
– И это называется – национальная гордость, – саркастически заметила Зойка, – нажраться, опозорить себя, всю нацию, да еще кричать, что он русский. Молчал бы уж.

Олег с восхищением смотрел на нее:

– Вот за что я тебя люблю, так за вот это!..
– За что? – не поняла она.
– Да вот: как-то ты это делаешь…  Сидит, и вдруг как-то поведет плечиками… – он щелкнул пальцами, – не передать. Наверное, Женька тебя за это и любит?
– Нет, он меня любит за то, что я умная, добрая и играю на музыкальных инструментах.

Подошел пожилой армянин – хозяин кафе, спросил заботливо:

– Все хорошо?

Олег не спеша отпил.

– Главное, Артур, чтобы у тебя все было хорошо. Чтобы все документы были в порядке…
– Да ладно, ла-адно, – армянин показал в улыбке свои зубы, – скажи чего, все сделаю.
– Пока что отвали отсюда, – весело попросил Олег. И добавил: – Вино у тебя хорошее.

Армянин подмигнул Зойке, что ей вовсе не понравилось, и пошел за вином. Через минуту принес запотевшую бутылку.

– Хороший ты человек, Артур, – по-доброму заметил Олег, – только вот, как смотришь ты, мне не нравится. Глазами больше сюда не стреляй, понял?
– Чего не понять, понял. Обижаешь! Девушка красивый, все понятно. Вам отдохнуть хорошо, – он снова оскалился.
– Давай, давай отсюда.
Олег глянул в окно.
– Там у тебя, кажется, экипаж подъехал. Скажешь, что милиция уже здесь, сами разберемся.


ПОГУЛЯЛИ РЕБЯТА С АВАНСА

Зойка знала, что у Олега есть жена и ребенок, но это ее не тревожило. Женька говорил, что его Юля очень злая и скандальная, а Олег утверждал, что она очень красивая. Вот это Зойку и успокаивало. Про нее-то никто не говорил – «красавица».

Вскоре она получила возможность увидеть ее своими глазами.


С этой красавицей она пересеклась с
С женой Олега она встретилась случайно. Впрочем, встретились – не совсем верно: когда жена Олега вошла вместе с ним в кафе, она и не подозревала, что девушка, скромно читающая книжку за столиком в углу (Зойке предстояло почти час дожидаться Женьку с работы), ее знает. Олег Зойку тоже не заметил. И это дало ей возможность понаблюдать за обоими как следует.

Сказать правду, в этом кафе она оказалась не совсем случайно. Недавно она краем уха услышала, что у Олега аванс в пятницу, и решила на всякий случай находиться рядом. Отмечая аванс, свое кафе ребята миновать не могли. То, что Олег пришел с женой, было для нее несколько неожиданно, но Зойка ничуть не расстроилась. Она давно хотела выяснить, что же эта красавица из себя представляет.

Насчет ее внешности Олег не преувеличивал. Юлия, его жена, была, бесспорно, весьма эффектной женщиной. Она сидела за столом прямо, не снимая перчаток, в черном кашемировом пальто, которое удачно подчеркивало правильный овал ее лица. На ее красивом лице застыло выражение неприязни ко всему окружающему. Она то и дело одергивала сына, который, напевая что-то, бегал вокруг стола.

– Сядь! Надоел. Сколько можно! – резко крикнула она, так, что даже барменша выглянула из-за стойки, но, не увидев ничего серьезного, снова принялась протирать стаканы. Зойка начала понимать, почему Олег плохо жил с женой. Одного не понимала –  зачем он на ней женился. «Вот есть же кругом хорошие люди, – размышляла она, – я, например. Нет ведь: женятся на ком попало, а потом страдают». Зойка не была мужчиной и как-то не принимала в расчет, что внешняя красота в вопросах женитьбе тоже может играть свою роль, и немалую. Она, по своему девичьему недоразумению, считала, что с красивыми можно гулять, а вот жениться нужно на той, с кем можно ужиться. Рослый и бородатый сослуживец Олега сходил к стойке и вернулся с четырьмя запотевшими бутылками пива. Мальчику вручил эскимо:
– Держи, Санька!
– Опять бухать будете? Сколько можно, – Юля презрительно отвернулась. К своей бутылке даже не притронулась. Потом, подумав, прикрикнула на сына:
– Задолбал …! Сиди, а, …? Ты уже…! …! … !

Зойка едва не обалдела, услышав непристойную ругань из уст красивой женщины. Видимо, остальных тоже это немного шокировало, потому что второй сослуживец Олега, интеллигентного вида, не слишком уверенно произнес:
– Юля, что вы на ребенка кричите?
Та швырнула в него взглядом, как грязной тряпкой:
– Слушай, Митяй, молчи, а, пока тоже не выхватил? Уж на твоем-то месте я бы помолчала.
– А что на моем месте? – пробормотал себе под нос Митяй, но женщина все равно услышала.
– Чего?.. Ты заткнись лучше, а? Какого хрена я тут с вами должна сидеть второй час?

«Какая яркая, самобытная личность эта Юлия, – подивилась Зойка, – ее можно снимать в документальном кино. Без всякого грима».

– Лапочка, я же тебе говорю, езжай домой, – Олег отпил из стакана. Его благодушие трудно было нарушить, – тебя отвезут. 
– Сейчас, – зло бросила она, – я езжай, а ты здесь останешься, да? С этими алкашами? Да заткнись ты! – она шлепнула пробегавшего мимо сына, который громко напевал что-то. «На его месте я бы пела исключительно про себя», – опасливо  подумала Зойка.
Мальчик заплакал.

– Так, ты еще реветь будешь? – взъярилась Юля, хватая пацана и отвешивая ему еще несколько затрещин. Тот заплакал еще громче. Олег взял сына на руки, успокаивая. 
– Ага, потакай ему, – нервно бросила Юля, – он у тебя и так балованный растет. Скоро совсем мать слушаться перестанет. Я кому сказала, замолчи! – рявкнула она. Встала, попыталась оторвать крошечные ручки сына от плеч отца. Тот, вцепившись, плакал, не желая отпускаться.
– Ты домой собираешься? – крикнула Юля сыну почти в ухо, – или здесь остаешься, среди этих бичей? Хочешь быть, как твой папа?
Олег поставил сына на пол, присел перед ним:
– Сейчас домой поедем. Конструктор собирать, да?
– Херуктор, – нервно отозвалась Юля, – убираться сейчас будете оба! Ремонт делать, потолки белить.
– Что, довезти вас? – поднялся Митяй.
– Ага, – Олег кивнул, поднимаясь. Он подал жене шапку, шарфик, помог ей застегнуть пальто. Она приняла заботу как должное, тем не менее не изменив презрительного выражения лица. Вышла, не обернувшись на мужа, который держал сына на руках и что-то нашептывая ему. Митяй тоже вышел. Остался только бородатый сослуживец Олега, купивший всем пива, которое так никто и не выпил. Посидев немного, он тоже вышел, прихватив с собой одну из бутылок. Эскимо осталось таять на столе.

– Что, ребята, погуляли ребята с аванса? – саркастически сказала Зойка.





Зойка стояла у окна. Тишина вперебой с ветром ей что-то напоминала. На улице все было как-то неестественно красиво, как в театре. Солнечный свет принимал какой-то красноватый оттенок, цвета червонного золота. У березы напротив появилась золотая прядь.

«Август, – догадалась она, – просто уже август».





НОВЫЕ ОТНОШЕНИЯ

Дима в тот вечер пил немного. Больше пропускал и изредка взглядывал на часы. Наконец это заметили.
– Ты чего не пьешь? – строго спросил его Матвей.
– Мне на работу.
– Подумаешь! – удивился Матвей, – мне тоже.
– Мне тоже на работу, – встряла Зойка, которая не могла стерпеть, чтобы разговор шел без нее.
– Вот и не пей больше, – назидательно сказал Дима. В последнее время он почему-то взял себе право распоряжаться ею. Посидев еще несколько минут, Дима поднялся и объявил всем:
– Я пошел. Куда можно лечь?
– Да вон в ту комнату, – показал Матвей, – кровать там есть.

Дима вопросительно посмотрел на Зойку:

– А ты что, спать не собираешься?
– Да нет, – удивилась она.
– Тебе завтра на работу, – напомнил он, – так что хватит. 

Она чуть растерянно встала и огляделась. Никто не попытался ее удержать. Зойка долго выбиралась из-за стола, все еще надеясь, что ей предложат остаться. Никто не предложил. Она сходила в ванную, умылась пошла в комнату, где ее уже ждал Дима. Ей было неловко, но, никто, казалось, не смотрел. И вообще все вели себя так, будто это было обычным делом: живя с Женей, идти спать в комнату, где ее ждет другой. А может, так оно и было. Она уже отказывалась что-либо понимать.

В комнате она нерешительно остановилась.
– Ты что, стоя спать будешь? – спросил Дима.
– Нет…
– Так ложись.

Она осторожно присела на край кровати, медленно начала расстегивать одну за другой пуговицы платья, по возможности отодвигая момент. Дима не торопил ее. Но стоило ей прилечь, как он немедленно придвинулся.

– Не надо, – она робко попыталась отстраниться.
– Почему? – прошептал он, – ты что, боишься меня?
– Да…
– Не бойся. Не надо меня бояться. Ты же знаешь, я не сделаю тебе ничего плохого. Как я соскучился! Боже мой, как я соскучился! – зашептал он, зарываясь в ее волосы. Она глубоко вздохнула. «Все равно он от меня не отстанет. Он сильнее меня. Я не могу с ним бороться».

РАЗГОВОР

Прошла неделя после того, как она второй раз изменила Жене. Стыдно ей было только первые два дня, да и то лишь когда она думала о том, что ей предстоит все рассказать Жене.
С Димой все было совсем не так, как полгода назад, когда она еще робела, ощущая себя девчонкой, к которой приезжает мужчина-повелитель. И уж, конечно, не так, как с Женей, который, завершив дело в полной тишине, садился на кровати и озабоченно говорил: «Что-то сегодня хорошо пробрало».

«Зачем мне Олег или кто-то еще, – подумала она, – когда есть рядом человек, который действительно любит меня? Не так, как нежно влюбленный Леха, и не так, как Юра, который нашел себе игрушку в моем лице, гонялся, как собака за кошкой – поймает и треплет. Диме я действительно нужна. Он жалеет меня, когда мне плохо, ругается, если я простываю, радуется, когда видит. Может быть, мы будем встречаться с ним иногда. А что Женя… Так что Женя? Пусть будет. Он никому не мешает…»

Она долго представляла себе, как пройдет объяснение с Женей.

«Я тебе изменила…Я нашла другого. Прости, наша встреча была ошибкой…»

Да нет, какая измена? С Димой они встречались раньше, потом по какой-то, им одним ведомой причине, встречаться перестали, а теперь свои встречи возобновили. Он не женат, она не замужем, ничего предосудительного нет в том, что их тянет друг к другу. А если Женя пожелал заполнить своим присутствием этот промежуток ее свободного времени – это его право. Она ему ничего не обещала. В мыслях она изобретала прекрасные монологи, один лучше другого, но не представляла себе, как это прозвучит в жизни. Как это делают? По телефону? При встрече? Написать ему? Учитывая работу нашей почты, Женя, пожалуй, получит ее объяснение вместе с новогодней открыткой, а как быть до этого? Можно «пропасть», как это в свое время сделал Дима. Но Женя знает все ее координаты и непременно отыщет…

Скрываться удалось только два дня. На третий Женя без звонка нарисовался к ней на работу. Он предложил погулять на набережной, и она не отказалась. Сидя на скамейке, она храбро пила пиво, решив, что так ей будет легче объясниться. Пиво стремительно кончалось, приближая объяснение и развязку. Когда кончилось, Зойка решила, что решимости в ней недостаточно. И принялась за второй стакан. Признаться, ситуация чрезвычайно пугала ее. В их студенческом сообществе, где девушка – не только любовница, но и товарищ, предательство со стороны женщины расценивалось как последнее дело – бросила, подлая. Зойка не хотела, чтобы о ней говорили, будто она подлая.

«Хватит дуть чужое пиво, – сурово приказала она себе, – в конце концов, есть у меня характер или нет?» Она отставила стакан, закурила для храбрости и бодро сообщила Жене: 

– А мы тут с Димой гуляли.
– И что? Он к тебе приставал?

Зойка обернулась и… потеряла всякую охоту говорить. Женя смотрел с подчеркнуто благожелательным выражением, будто бы его нисколько не интересовали ее похождения с бывшим любовником. Он настолько уверен в ней (а значит, в себе!), что чужие домогательства, даже если она ответит утвердительно, его заранее не беспокоят. Более того, Зойка уже заметила: эти случаи были даже важны для него. Он расценивал их как маленькие победы над теми, кто пытался занять его место. Вроде как он через нее самоутверждался над ними.

Внезапно ей захотелось рассказать ему все. Просто ради того, чтобы посмотреть, как изменится его лицо от этой новости. Он надоел ей своей самоуверенностью. Как будто в том, что она с ним, есть его личная заслуга. Но потом она решила, что никакого особого эффекта это не произведет. Он, как обычно, погорюет и простит ее, а ей придется жить с ним дальше, окончательно потеряв к нему уважение. И она промолчала. «Любой другой, – подумала она, – только по этому молчанию догадался бы, что дело нечисто. Он просто не заслуживает, чтобы ему что-то рассказывали». Она вздохнула:

– Я должна тебе признаться в ужасной вещи.
– Ну, в какой еще? – улыбнулся он. Кажется, он всерьез даже не допускал мысли, что может произойти что-то действительно ужасное. А может, в измене для него уже не было ничего ужасного. «Наверное, – неожиданно мелькнуло у нее, – ему уже столько раз изменяли и столько раз бросали его…» При этой мысли она почувствовала к нему не жалость, а наоборот, облегчение. «Значит, уже привык». Она сделала страшные глаза и прошептала:

– Я с ним целовалась.

Женя немного растерялся. Он не знал, что говорить в таких случаях. Потом нашел выход:

– Ну, он, как всегда, наверное, к тебе полез, да?
– Ну, почти, – скромно потупившись, призналась она, – просто он просил, просил, а я… Ну, чтобы отвязаться. И потом, ты же знаешь, он мне все-таки нравился.

Женя помолчал, потом пригрозил:

– Ну, только смотри, чтобы больше этого не было.

Такой ответ взбесил ее. «А вот дальше будем решать мы с ним, но уж никак не ты. Как будто от твоего мнения что-то зависит».

И она не сказала ему ничего. Ни на другой день, ни на третий. Она надеялась, что сердобольные друзья донесут ему, но никто ничего не рассказывал. Кажется, все кругом включились в этот заговор против нее. И та ситуация, которая еще недавно казалась ей дикой и невозможной (как так можно?!), наступила незаметно. Просто был момент, который рано или поздно должен был наступить: она засиделась у Жени допоздна, он настаивал, чтобы она осталась, она легла спать пораньше, сославшись на усталость, он не послушался… В общем, теперь она изменила Диме с Женькой. Или наоборот? Сначала она решила, что это больше не повторится. Потом решила, что такое положение дел никому не мешает. Женю, кажется, вполне устраивает, что она проводит ночи с кем-то еще. Хотя он и делает вид, что все в порядке. А может, он и правда ничего не знает. Дима, в свою очередь, в курсе, что она живет с Женькой, но не делает попыток вырвать ее из этой жизни. Так почему она одна должна суетиться, если остальных все устраивает?

«Ах, так? – мысленно закипая думала она, вышагивая по улице и не замечая, что прохожие обходят ее, – вы так со мной, да? Хорошо же. Отлично. Я верну себе все, что вы у меня забрали. Доброе имя – верну. Чего бы мне это не стоило. Отобрали друга Димку – хорошо же. Его я тоже вернула. И вы мне в этом не помешаете. Ничего  у вас не выйдет. А Женю я предупреждала. Честно предупреждала. Он хочет жить со мной, не замечая очевидного – добро же. Я тебя использую, друг мой, насколько это будет возможно. И никто не посмеет укорить меня в плохом поведении. Я знаю, как это делается. Живи, пожалуйста, пока разрешаю. При первой же возможности я тебя брошу, и только подумай выказать недовольство. Я вам все припомню. И тебе, и твоим друзьям. Все-все».

«Как я тебя понимаю, Настасья Филипповна, – ни с того, ни с сего обратилась она к героине Достоевского, – все хотят, но никто не знает, как подступиться. Только у меня есть маленькое преимущество. Мне никто не скажет: выгоните вон эту бесстыжую. Я, в отличие от тебя, хорошо знаю, что мне надо. У меня пока еще есть доброе имя, и мне решать, кто и что обо мне подумает».

«Извините, мальчики, – думала она теперь, – вы, конечно, очень хорошие, и я вас всех очень люблю. Но только теперь я вами буду командовать, а не вы – мной».

Теперь даже Юра поглядывал на нее с неким новым интересом. Ей казалось, что с ней, изменившейся, он бы с удовольствием закрутил роман. И было немного жаль ту девчонку, которой она была еще недавно и к которой он относился с таким небрежением. Порой, вспоминая ту себя, она даже немного ревновала его к сегодняшней циничной даме, в которую она понемногу начала превращаться. Словно разыгрывалась классическая сцена: между добродушной, хорошей девушкой и агрессивной, самовлюбленной стервой мужчина, как всегда, выбирал последнее.

Начиналась восхитительная игра – с секретами, опасностью разоблачения, подозрениями ревнивого супруга. «Так вот почему люди заводят любовников, – подумала она, – оказывается, это жутко интересно». Эта новая игра обещала быть острой и захватывающей. Главное, при этом совесть совсем не тревожила. В оправдание она иногда вспоминала слова Юры о том, что Женя ради остроты ощущений сам готов предложить ее кому-нибудь, и с каждым днем эта версия казалась ей все менее дикой. Да и вообще, смешно было тревожиться в такой момент о Женьке. Ее больше волновали их отношения с Димкой. Он ей нравился, он ей подходил. В их компании только они двое имели относительно высокий социальный статус, работу, уважение. «Мы должны быть вместе», – думала она.





СТРАННАЯ МЫСЛЬ

Однажды ей пришла в голову странная мысль.

«Странно, – подумала она как-то, – когда я была холостая, никто не ловил доказательства моих романов, не перешептывался тайно по углам – все и так о них быстро узнавали. Никто их и не скрывал – ни я, ни Настя, ни прочие. А замужние дамы почему-то свои романы тщательно скрывают. Хотя, кажется, наоборот: девчонка должна вести себя хорошо, чтобы выйти замуж. А там хоть трава не расти. Но ведь брак – это уже нечто материальное. В его сохранении заинтересованы и муж,  и жена, и друзья, и родственники. Выходит, что замужняя женщина защищена от пересудов… своим мужем! Вот это да! И поэтому в браках так много измен? Жена может позволить себе гулять, потому что муж все равно будет покрывать ее? А я-то, дура, все говорила: зачем нужно выходить замуж, если еще не нагулялась? Да за этим и выходят – нагуляться от души. Ничего себе… уроки музыки!»

Она села на скамейку и в волнении начала додумывать мысль. Перспективы открывались не очень-то приятные. Уже давно она поняла: нет плохих или хороших людей, а есть их поступки. Хороший человек может делать много плохих поступков, и тогда он перестанет быть хорошим, каким бы он при этом не казался себе в собственной памяти. Если он забыл, что такое добрые дела, ему будет очень трудно доказать, что он добрый. Кстати, люди нередко помнят про себя, что они красивые, образованные или сильные, но являются ли они такими на самом деле? Пока страшный человек не взял автомат в руки, он никому не страшен. Но всегда есть какой-то шаг, некий рубеж, переступив который, человек уже становится героем, преступником или отморозком. Или…

«Значит, этот шаг я уже сделала. И все мои разговоры о порядочности, о том, что я желаю быть хорошей и у меня это получается – все это только ложь прикрытия. Ужасная вещь – брак! – содрогнулась она, – похоже на заговор авгуров. У всех – свои легенды прикрытия: расчет, нелюбовь или, наоборот, любовь, только на стороне, и они вынуждены поддерживать мою легенду. Женька уже ничего не скажет, это было ясно еще тогда, после той исторической партии в карты».

А будет ли ей обидно, если Женька заведет какой-нибудь романчик на стороне? Вот уж ничуть, она, скорее всего, будет расспрашивать, как у него там дела, смеяться над его любовницей, если та окажется дурой, или подружится с ней, если она будет ничего, они будут собираться компаниями, подтрунивать над положением друг друга и язвить. Но последнее – вряд ли: кто же позарится на Женю, да еще несвободного. Разве что какая-нибудь вдовушка или сентиментальная дура, которая решит, что понимает его сложную душу. А он напоет ей в уши, как неудачно женился на стерве, которая мучит его. Но почему-то все эти сентиментальные девицы, которые любят утешать таких терпеливых мучеников, никогда не спросят: а почему же он, собственно, не бросит эту самую стерву и не женится на ней, такой положительной?

Наверное, единственное спасение здесь – брак по любви. Но для этого нужно сначала бросить Женю, чтобы не быть ни перед кем связанной. Одно дело – искать свою любовь, это никому не возбраняется. И совсем другое – изменить существующему почти что мужу.
«Почему вы разошлись?»
«Она меня  изменяла».
«Надо же, ни за что бы не подумали. А с виду такая приличная девушка. И как она живет со своим новым? Наверное, тоже бегает от него».

Или:

«А вы слышали? Эта-то, журналистка! Я тут разговаривал с ее бывшим, оказывается, сучка та еще! Строит из себя порядочную, а сама за его спиной снюхалась…». Нет, не надо ей такого счастья.

А потом, попробуй, найди еще эту любовь. А Женя ей пока не мешает. Выбери-ка из тысяч вариантов такой, чтобы подошел для нее, как вилка и розетка, и чтобы еще напряжение совпадало, и ток пошел. Такой брак будет идеально работать. С Женей у них слишком разное напряжение, с Лехой – тоже. С Димой вообще инструкцию прочесть забыли и сломали прибор. Юра не любит ее, Олег любит, но женат. А ей уже не семнадцать. Все ровесники переженились, у молодых есть свои молодые, да и не нужны ей малолетки. Парней-то всего ничего осталось. В последние месяцы ей все чаще казалось, что время подпирает ее, словно подталкивает к чему-то, что нужно делать быстрее. Завести ребенка от Женьки, пока она не пошла вразнос – ребенок ее остепенит, или найти интересное занятие, чтобы не зависеть от мужчин и их внимания. Но мужчины так просто не отпустят ее. Женя – уж точно. Опять все упирается в него! 

Она и сама не поняла, когда успела так прилипнуть к его существованию, и, словно муха в варенье, так прочно вляпаться в Женькину жизнь. Еще совсем недавно он был для нее чем-то вроде мальчика для поручений, а теперь она каждый свой шаг, каждое решение вынуждена сверять с ним. Она по-прежнему не скучала по нему, и он для нее ничего не значил. Но вся ее жизнь теперь была каким-то непостижимым образом опутана им.


ТИХОЕ, УМЕРЕННОЕ УТРО

«…Проявление этого чувства он определенным образом упорядочил – он ласкал ее в известные часы. Это стало как бы одной из его привычек, чем-то вроде десерта…»
Г. Флобер, «Мадам Бовари».


Было тихое, умеренное утро. Женя мирно спал, одной рукой обняв ее, а другую для удобства положив под голову. «Что за идиллия,  – умилилась она, – примерный муженек, который оказался настолько благороден, что готов взять на себя расходы по содержанию моих детей – при условии, что они будут и его детьми. Это в том случае, если, конечно, у него будут доходы. У него будет зарплата, я буду распределять ее между мной, ним и нашими отпрысками. Если окажется мало – мы не будем роптать, ведь наше тихое семейное счастье дороже. Дети? Маленького роста человечки, которые потом станут взрослыми, они будут уверены в том, что должна покупать им одежду, давать деньги… неужели я обязана делать все это только потому, что так положено? Кем? Я сама решаю, что и как мне положено. И почему все пытаются навязать мне этот дурацкий образ жизни, называемый тихое семейное счастье? Начать с того, что счастье для меня вообще не может быть тихим».

Она с раздражением высвободилась из-под его руки, бесшумно спрыгнула с кровати на пол. Не хватало еще, чтобы он проснулся и принялся за исполнение своих «обязанностей». По-другому это назвать было трудно, он относился к этому именно как к служебным обязанностям: не утруждаясь особо, но и не позволяя забывать о них. Определенное число актов продолжения рода позволяло ему думать, что он как мужчина находится на нужной высоте. Иногда она с неприязнью видела, как ему хочется вставить в разговоре при посторонних какую-нибудь фразу на эту тему. И если ему это удавалось, он довольно похохатывал, не обращая внимания на то, что, кроме Зойки, его никто не слушает. Да и она следит за ним лишь потому, чтобы не ляпнул чего-нибудь совсем уж непозволительного.
Так как он был старше ее по возрасту, ему очень льстила роль зрелого, развращенного наставника при юной, неопытной девочке, которую всему нужно учить. Иногда она искреннее недоумевала, зачем нормальному парню, который еще не должен утрать вкус к нормальным отношениям, зачем ему эти немыслимые позы, эти приключения в каких-то примерочных, в подъездах, кабинетах, о которых он ей взахлеб рассказывал. Однажды она спросила его об этом. Он ответил, что у нее комплексы и она считает извращением все, что нормальным людям нравится.

– Боже мой, куда катится мир! – заговорила  Зойка, вставая с кресла и начиная ходить по комнате, – нормальные отношения считаются ханжеством, скромность – комплексами! И не маши на меня руками, пожалуйста. Все равно не замолчу, пока не выскажусь. Я знаю, что ты хочешь сказать. Я не делаю того, что тебе бы хотелось, но я вовсе не считаю это извращением. Я вполне понимаю, что этого можно хотеть. Но – не хочу. Это понятно?

Она помолчала, потом продолжила. В своих рассуждениях она не щадила его.

– Знаешь, это, может, не совсем понятно, но я скажу: вот когда молоко наливают в чай, не остается ни того, ни другого – появляется третий продукт. Вот влюбились двое – нет больше этих людей, а есть третье. А если воду смешать с маслом, то она не перемешается. Вот мне иногда кажется, что мы – как эти два продукта, которые рядом, очень близко, но никогда не будут не вместе. Я все жду, что изменится что-нибудь, начнется какое-то взаимопроникновение. А оно не начинается. Если так останется навсегда, то, по-моему, наша встреча была ошибкой.

Она перевела дух и продолжала разговор сама с собой.

– Один нежелание совокупляться в примерочной считает за женскую неполноценность. Другой  считает, что пить можно не иначе, как мордой об пол. Третий любой дурацкий набор слов принимает за великое произведение собственного искусства. И все они считают, что по-другому жить неинтересно. Но я же живу! И мне интересно.

На самом деле она немного кривила душой. Так благополучно все обстояло еще недавно, пару месяцев назад. Даже переживая от своей дурацкой неудавшейся любви, она твердо знала, что ей нужно от жизни. Только жить так, как она живет, время работало на нее, все прибавляя ей друзей, стихов, популярности, опыта. Сейчас все было не так просто. Как-то потускнели, поблекли все ее прежние развлечения, словно мишура на елке, выброшенной на свалку. Стихи не приходили к ней больше. И что самое страшное: все это тревожило ее все меньше и меньше. Мещанский быт, который казался когда-то ей страшной ловушкой, теперь не пугал, а напротив, представлялся каким-то уютным, манящим. Иногда она думала: «Вот пойдут дети, будет чем заняться. Как-нибудь дотяну до старости, распихаю куда-нибудь все эти годы, раз уж не сумела распорядиться ими как следует».

Иногда ей казалось, что пора беззаботной молодости, когда она была счастлива только тем, что ей дала природа, уже миновала. А впереди – бесконечное подправление уже начавшего портиться лица, вечные заботы, куда девать освободившееся от друзей и женихов время. И, главное, куда девать себя: уставшую немолодую женщину, и его, непривлекательного, скучного мужчину, с которым они будут жить в одной квартире, потому что нет ни возможности, не желания разъехаться и начать что-то заново. И тогда от невозможности что-то изменить ей хотелось толкнуть, ударить, спихнуть куда-нибудь подальше – пусть катится, – эту непутевую калеку-жизнь.



В ГОСТЯХ У ВОВКИ

Зойка с Димой решили отправиться в гости к Вовке. Уже на лестнице Зойка засомневалась:

– А это удобно?
– Пф-ф! – рассмеялся Дима, – всю жизнь было удобно, а тут вдруг нет? Я к нему с первого курса…
– Ну, с первого курса изменились кое-какие обстоятельства. Может быть, ему будет не очень приятно видеть нас…

Она хотела добавить: «в новом качестве», но не решилась.

– Да прекращай. Пошли. – А что мы ему скажем? Зачем приехали?
– Скажем – в гости.
– Как-то неловко, – беспокоилась Зойка. Они несколько раз постучали, но никто не открыл.
– Может, его дома нет? – высказала предположение Зойка. 
– Тогда устроимся прямо здесь.
– Ага, в этом момент Вова возвращается из магазина… П-ф-ф! – долго смеялись оба.
– «Гоните их, доктор, им просто негде!» – вспомнила Зойка, и тут дверь открылась.
– Ты чего так долго? – с порога набросился Дима на опешившего хозяина, – мы тут, понимаешь ли, ждем, ждем… Пиво будешь?
– Да я в ванной был, не слышал. Пиво? Можно.
– На, – Дима протянул ему пакет с бутылками, – держи свое пиво.
– Так пошли вместе на кухню, – не понял Вовка, – у меня сейчас ужин готов будет…

Зойка послушно двинулась было на кухню, но Дима сдавил ее руку.

– Да мы есть не хотим.
– Ну, не хотите – не ешьте, – пожал плечами Вовка, – стаканы под пиво достань.
– Знаешь, мы, наверное, пиво тоже не хотим.
– А чего вы хотите?
– Поздно уже. Ты знаешь, я, наверное, спать пойду. А то мне завтра на работу…
– Вот здрасьте! А чего тогда ехали? – удивился Вовка.
– Как чего? В гости. Нельзя, что ли?
– Можно, но как-то…
– Пойдем, – Дима резко дернул Зойку за руку, которая уже пристроилась было сидеть у стола,  – она тоже спать пойдет, ей тоже завтра на работу.

Вовка, сидя в кресле с бутылкой пива, с улыбкой смотрел, переводя взгляд.

– Да пожалуйста. Я не против. Проснетесь – выходите. Еще успеем новости посмотреть.

Зойка скромно потопала в комнату. Ей все-таки было неловко. Дима изнутри запер дверь на задвижку. Стоя у кровати, Зойка принялась не спеша распускать прическу. Если с одеждой мужчины еще более-менее справляются, то волосы им лучше не доверять. Они непременно запутаются в зажимах и шпильках, а потом эти забытые вещицы в волосах будут мешать и колоть. Ей нравилось, что Дима – зрелый, взрослый мужчина, который может позволить себе не торопиться, он – не какой-нибудь зеленый пацан, который спешит и каждую секунду боится, что дама передумает. Вот Дима – другое дело. Додумать она не успела – Дима, рыча, повалил ее на кровать.

– Подожди! – крикнула она, – я…

Но он не стал ждать. Заколка выпала у нее из руки и укатилась под кровать.

Через какое-то время Зойка дотянулась до бутылки с водой, сделала несколько глотков. Протянула Диме:

– Будешь?

Тот все еще не мог прийти в себя и не ответил – не смог. Она пожала плечами:

– Как хочешь.
– Да подожди ты, – с трудом выговорил Дима, – дай хоть отдышаться-то. Черт, так же можно и умом тронуться.

Она легко коснулась пальцем его плеча, разглядывая кожу:

– Укус. У тебя синяк теперь останется.

– Да и черт с ним, – выдохнул Дима, – ну, ты даешь. Нельзя же так.

Зойку задумчиво произнесла:

– По-моему, меня было слышно в соседней комнате.
– Не знаю. Наверное.
– Как-то нехорошо, – задумалась Зойка, – неудобно. Как же я теперь выйду? Мне в ванную надо.
– Ладно, тебе в ванную, а я вот жрать захотел не по мелочи… – Дима подумал, потом  решительно сел в кровати.

– Ладно, не до утра же здесь сидеть.

Зойкино  нашлось почему-то на дверце шкафа. Дима натянул штаны, которые выудил из-под кровати, захватив выпавшие оттуда сигареты. Они вышли. Вовка не спеша пил пиво у телевизора.

– О, привет, – весело обернулся он, – вы уже все?
– В смысле? Что значит «уже все»?! – попробовал возмутиться Дима.
– Уже выспались? – невинно спросил Вова.
– Э-э… Слушай, есть че пожрать? Ты там что-то насчет ужина говорил? 
– Так я же предлагал, – невинно заметил Вовка, – ты отказался!
– Иди ты, – Дима уселся в кресло, – пиво дай сюда.


Зойку с Вовкой связывали странные отношения. Он никогда не относился к ней как к женщине, и она охотно платила ему тем же, потому что Вова был слишком красив, а таких она не любила и побаивалась. Но свою внешность он как будто не замечал.



Одному дала с чистых глаз, другому из шалости,
А сама ждала третьего – да уж сколько лет...
Ведь если нужно мужика в дом – так вот он, пожалуйста;
Но ведь я тебя знаю – ты хочешь, чего здесь нет.
БГ


С Олегом она теперь не встречалась. Никто толком не знал, где он и что с ним. Иногда до нее доходило, что его видели в районе рынка, вроде бы пил пиво с какой-то крайне непрезентабельной публикой.

Однажды она увидела его – когда проходила мимо так называемого летнего кафе: несколько пластмассовых столиков, стульев да стойка бара с краниками для дешевого пива. В этом «кафе» обычно сидели охранники с рынка, которых набирали, она слышала, из бывших карманников, крашеные особы женского полу с ободравшимся лаком на поломанных ногтях, грузчики, которых никто не ждал дома. Еще полуспившиеся или просто спившиеся граждане, садившиеся за столики в надежде получить недопитое  кем-то пиво или выпросить стаканчик за просто так у скучающего любителя поговорить «за жизнь». Продавщицы даже не гоняли этих говорунов – привыкли, а многих знали лично. Жалели.

Зойка всегда старалась проходить мимо побыстрее, так как неизвестно, чего можно было ждать от этой публики,  и даже не смотрела в ту сторону. Еще крикнут гадость или прицепятся. Но, случайно повернувшись на шум, она узрела знакомый затылок. Подходя ближе, она постепенно узнавала спину, плечи, манеру сидеть, свойственную Олегу – чуть подавшись вперед, настороженно и в то же время расслабленно. Она замедлила шаг и… поймала себя на гаденькой мысли: а нужно ли ей подходить к нему, здороваться?

Олег сидел в компании бородача в сальной жилетке, двух пацанов с рынка в камуфляже, именуемых охраной, и двух девиц довольно развязного вида. Зойка вдруг устыдилась своих мыслей и решительно направилась к нему.

– Привет, Олежа!
– Ой! – он даже растерялся немного, – здравствуй, малышка! – он сделал движение, будто даже потянулся к ней, но что-то его остановило, и он остался  сидеть на месте, – ты как здесь? Присаживайся. Дайте стул, мужики. Пиво будешь?
– Да нет, я на работу, – торопливо отказалась она.
– Ну, давай просто отойдем, поговорим. Или вместе с нами присядешь? – не слишком уверенно предложил он.
– Да нет, нет. Я тороплюсь.
– Ну, давай, рассказывай, – Олег вышел из «кафе», вынул сигареты. Зойка еще помялась, борясь с желанием уйти, но снова устыдилась. Она встретила старого друга, который рад ей, и неважно, в каком он сейчас состоянии. Она вспомнила, как еще полгода назад сама обходила все городские кабаки в поисках того, кто не позвонил ей однажды вечером.

– Я так рад тебя видеть, – искреннее сказал он, – у тебя все хорошо?
– Да…
– Ты звони хоть иногда. Рассказывай, кого видишь?

«Олежа, милый! – ей захотелось кричать, – что с тобой сделали!». Никогда он не был таким небритым и потерянным. Зойка отвернулась, сделав вид, будто что-то попало ей в глаз.

– Вот так вот, – тяжело вздохнув, неизвестно к чему сказал Олег, тоже глядя в сторону.
– Сигарету дай, урод! – заорал бородач в грязной жилетке.

Олег ткнул его кулаком в шею:
– Я не курю! Чего орешь, нудило? Не видишь, я разговариваю?
– Потом поговоришь.
– Или зови сюда свою девушку, вместе поговорим, – предложил один из охранников, но Зойка смерила его таким взглядом, что он немедленно притих.
– Я рад за тебя, малышка, – продолжал Олег, – честное слово, рад, что хоть у тебя-то все хорошо. У меня вот… все не очень. Ну, да ладно, не надо сейчас об этом.

Что-то поднялось в ней, и она, уже чувствуя, что через секунду пожалеет о своем порыве, попросила:

– Ты приезжай ко мне в гости иногда?
– Да куда я…
– Брось. Я же приглашаю искренне. Или тебе со мной уже не о чем разговаривать?
– А вдруг я тебя соблазню? – игриво предположил он. Он был небритый, какой-то взъерошенный, и слова его были страшной пародией на того Олега, которого она когда-то почти любила. Ей стало неловко при мысли, что их может увидеть вместе кто-то из ее знакомых, и захотелось поскорее уйти. Чтобы не поддаться этому, она крепко обняла его. 

– Пока, Олежа, – тихо сказала она, – пока, друг. Мне правда пора. Увидимся, обязательно! Ты только не пропадай. Хорошо?
– Хорошо, – тоже тихо и серьезно ответил он, – я не пропаду. Обещаю тебе, девочка.

Зойка, не оборачиваясь, зашагала вперед, мало что видя перед собой. Слезы слегка мешали видимости, но она шла так решительно, что прохожие расступались, пропуская ее.

 «Не вздумай, – велела она себе, – всех не пожалеешь».

Она остановилась посреди площади, торопливо отошла к скамейке, чтобы не мешать прохожим. Она понимала, что прощается с чем-то большим, чем просто друг. «Прости меня, Олежа, – мысленно попросила она, – я переросла тебя. Ты не виноват, но и я не виновата. Просто нам больше не по пути. И я не могу взять тебя с собою».

СЕКРЕТАРША

Одеваясь на встречу с Димой, она захотела поиграть в новую игру и решила поэкспериментировать с гардеробом. Полчаса вертелась перед зеркалом, меняя образы. Сначала она надела сапожки, узкое и короткое платье-футляр и украсила шею ниткой жемчуга. Получилось нечто вроде дамы полусвета.

Передумав, надела плащ и маленькую шапочку в стиле французской шансонетки, а губы подкрасила темно-красной помадой. Шляпка невероятно ей шла, но она решила, что ее собственные волосы куда красивее. Однако от этого варианта тоже решено было отказаться. Когда она наконец вышла из дома, на ней была короткая юбка, строгая блузка и туфли на среднем каблуке. Этот образ назывался: «обеспеченная и уверенная в себе студентка». И даже то, что она пошла просить денег, тоже входило в образ. Студенткам любят помогать. Особенно уверенным.

Девушка-секретарь оглядела ее и уточнила:

 – Вы к Дмитрию Викторовичу?
– Да.
– По какому вопросу?
– Я думаю, он вспомнит. Мы с ним заранее договаривались.
– Пожалуйста, подождите секунду.

Ожидание в приемной ничуть не тяготило. Напротив, ей было любопытно посмотреть, какой важной птицей стал ее товарищ.

– Как вас представить? – секретарша подняла трубку. Зойка не очень любила называть свое имя незнакомым людям и потому сказала:
– Передайте, что это из газеты.
– Дмитрий Викторович, к вам пришли,– сказала секретарша в трубку,– говорят, из газеты.

Почти тут же нарисовался сам Дима, чинный и строгий.

– Проходи,– непривычно холодно сказал ей. Зойка решила, что он рад ее видеть, просто хочет это скрыть. Секретарша проводила ее взглядом. «Да-да, девушка, – мысленно ответила ей Зойка, – к вашему шефу пришла любовница. Можете обсудить это с коллегами за чашкой чая».

У Димы был стандартный кабинет начальника с принтером, факсом, отличной мебелью. Нипочем бы не подумала, что здесь обитает ее друг Димка.

– Можно позвонить? – попросила она.
– Звони, – он указал ей на телефон. Чтобы дотянуться до него, ей пришлось наклониться над столом. Дима немедленно залез рукой к ней под юбку и довольно замурлыкал. Она положила трубку:
– Дима, сейчас кто-нибудь войдет.
– Не войдет.
– Слушай, а возьми меня к себе в любовницы, – неожиданно попросила она.
– А что я сейчас делаю? – хохотнул он.
– Да нет, ты официально. Все честь по чести. Возьмешь меня к себе на службу секретаршей. А в обеденный перерыв будешь вызвать к себе – обсудить деловые контакты.
– Это работа не для тебя. Ты здесь с тоски подохнешь.

Она томно произнесла:
– Даже рядом с вами?
– Даже рядом со мной, – он не принял игры, серьезно ответил, – ты на такой работе загнешься.
Он посмотрел на нее внимательно, думая, не поцеловать ли, и решил поцеловать.

– Самое время кому-нибудь войти, – хихикнула Зойка. Словно в подтверждение, тут же появилась секретарша с бумагами.

– Дмитрий Викторович, подпишите на отпуск, – попросила она, делая вид, что ничего не замечает. Дмитрий Викторович с завидным самообладанием кивнул, указывая на стол. Зойка немедленно поправила юбку, пока Дмитрий Викторович ставил подпись. Наконец секретарша вышла, прикрыв лицо бумагой, на которой она уносила драгоценную подпись начальника.   

– Она тебя любит? – спросила Зойка, как только дверь закрылась.
– Не знаю, – пожал плечами Дима, – меня это как-то мало волнует.
Зойка вернула разговор к прозе:
– А ты же мне обещал денег занять?
– Помню. Сколько тебе? Шестьсот?
– Да, – скромно ответила она. Дима достал из кармана деньги, отсчитал.
– Это взаймы. Вернешь потом.
И добавил еще две сотни:
– А это тебе. Просто.
– Спасибо, – зарделась она. Но тут же оживилась – ей пришла в голову интересная мысль:
– Дима, а хочешь, я сейчас выйду прямо с деньгами в руках? Твоя секретарша решит, что ты меня заказал на полчаса.
– Не надо, – встревожился он не на шутку, – ты, правда, спрячь деньги. А то подумают чего не того…
Проводив ее до выхода, он протянул руку.

– Дмитрий Викторович, – она доверительно заглянула ему в глаза, не выпуская руки, – вы теперь такой большой начальник. Заглядывайте ко мне иногда. Снять стресс, знаете ли…
– Ах ты! – Дима не нашелся, что ответить, и шлепнул ее, – иди уже, а?

В окно наблюдали секретарша и две девчонки.



С Димой они никогда почти не договаривались о встречах специально, все их встречи носили случайный характер. Иногда она хитрила и кое-что предпринимала, чтобы эти случайные встречи состоялись почаще. Например, сейчас она не просто так прогуливалась по набережной: Вовка обмолвился, что сегодня их курс собирается по поводу стипендии. Почему бы там не появиться и Диме? Если ему вдруг захочется ее увидеть, у него должна быть такая возможность.

Она выбрала скамейку, рядом с которой было больше всего листьев, и не спеша направилась к ней. Вдруг легкое недомогание превратилось в такую резкую боль, что она едва дошла до скамейки.

«Так, так, мадам. А число у нас сегодня какое? Не мешало бы вспомнить, прежде чем на прогулку собираться. Ой, до чего же больно. И таблеток-то никаких с собой нет».

Хуже всего, что не было и денег на таблетки, даже на самый дешевый анальгин, хотя аптека находится рядом. Слезы сами собой потекли от неожиданной боли. Она села на скамейку и постаралась расслабиться. Ничего, каких-то полдня – и все пройдет, станет легче. Полдня? Тут каждая минута превращается в каторгу. Вот бы лечь.

Темные очки закрывали ей глаза, и она не сразу узнала Диму.

– О! – удивился он, – ты чего здесь?
– Посиди со мной, пожалуйста, – тихо попросила она. Дима испугался:
– Ты чего? Заболела, что ли?
– Нет.
– А чего плачешь?
– Дима, ты мужчина. Я не могу это обсуждать.   
– Да брось ты! У меня же сестра врач. Что, сильно плохо?
– Сильно, – призналась она и всхлипнула.
– А чего ты здесь сидишь? Езжай домой, отдыхай.
– Мне некуда. Женя уехал до завтра, а Вовки до вечера дома не будет.
– Ты совсем себя не бережешь, – возмутился Дима, – ты же женщина!
– Ага, только кто об этом вспоминает…
– Таблетку-то выпила?
– У меня нет с собой.
– Сиди здесь. Только не уходи никуда! Я сейчас до аптеки дойду. Посидишь?
– Куда я дойду в таком состоянии… – пробормотала она. Дима вернулся очень быстро.
– Выпей сразу две. Это хорошие капсулы, они быстро помогают. Вот воды купил, запьешь.

Зойка послушно выпила две таблетки.

– Поехали ко мне, – решил Дима.
– Как – к тебе? – не сразу поняла она. К себе домой он еще ни разу ее не приглашал, хотя она слышала, что недавно он купил квартиру в новостройке.
– Очень просто, сейчас машину вызову,  – он достал мобильный, о которых люди ее круга в то время только слышали, – привет, это я. Машину к памятнику надо. Нет, пятнадцать минут много. Прямо сейчас.

Водитель приехал через три минуты. В машине Дима прижал ее к себе и погладил. Забота оказалась такой неожиданной, что даже боль отступила. Впрочем, возможно, это начали действовать таблетки.

В квартире Дима вручил ей большое полотенце, халат и отправил в ванную. Через дверь предупредил:
– Дверь можешь не закрывать. Если что-то понадобится, постучи.
– Хорошо, – поблагодарила она, прикрывая глаза и расслабляясь. Как хорошо жить с мужчиной. Несмотря на то, что с Женей они прожили уже приличный, по ее меркам, срок – несколько месяцев, она никогда не чувствовала, что они вместе. А сейчас элементарная человеческая забота со стороны Димы трогала ее до слез. Она постучала в дверь.

– Да? – отозвался Дима из кухни.
– Принеси мне, пожалуйста, мою сумку.

Он принес, стараясь не заглядывать на занавеску. Дима уважал ее скромность. Спросил:
– Все?
– Все.

Он отдернул занавеску, взял ее на руки и понес в комнату.
– Ну, зачем, – запротестовала она, – я же не невеста, чтобы меня в свой дом вносить на руках… 
– Простынешь еще, – пояснил он, укладывая ее на кровать и накрывая одеялом, – пол холодный, а ты после ванной.  Книжку дать?
– Давай. Вон ту, зеленую, с краю. Это же Диккенс?

Зойка так долго добивалась, чтобы все ребята воспринимали ее как своего парня, что теперь, когда ей это удалось, она радовалась, что в компании ее принимают на равных. Мальчишкам и в голову не приходило, что ее надо защищать или она может просто заболеть. И только Дима с самого начала не стал играть с ней в эти игры, снисходительно относясь к ее попыткам переиграть его. И в этом был залог победы  – ему-то никак не грозило быть побежденным ею, потому что он просто не вступал ни в какие войны. Он – мужчина, а она – женщина, и изначально этим все сказано. Вот только Зойка никак не хотела в это поверить и периодически пыталась вызвать его на соревнование. У него хватало ума не обращать на это внимания…

В таблетках, видимо, было снотворное, потому что мысли стали слегка туманиться.

Когда она проснулась, в комнате было темно. В соседней комнате раздавались голоса, смех, музыка.
«Сколько же времени? – стала соображать она, – и где я нахожусь?» Тут же она вспомнила, что не пила спиртного сегодня вообще, а находится у Димы, и это он накачал ее таблетками.

В прихожей кто-то явно не мог найти выключатель и шарил руками по стене. Голос, отдаленно похожий на голос Вовкин, только очень пьяный, озадачено пробормотал:

– Да где тут…
– Ты чего шаришься? – это говорил Дима, вполне трезво.
– Да где тут включается...
– Молодец, допился, – Дима щелкнул выключателем, – вот дверь, заходи.
– Я не допился, я просто его найти не могу, – возразил Вовка, удаляясь в туалет.
 Дверь еще раз открылась.
– А ты куда? – спросил Дима.
– Туда, – ответил голос Ромки, тоже очень пьяный.
– Там занято.
– Ясно.

«А меня здесь как будто и нет, – вздохнула Зойка, – стоит заболеть человеку, и все, не нужен. Я могу умереть здесь, и никто даже не заглянет узнать, как у меня дела, не нужно ли мне чего. А, между прочим, от этих таблеток мне очень хочется пить».

Показалось, что заговорили о ней. Разобрать удалось лишь отрывки фраз.

«…а что с ней?..»
«…уснула, не мешай…»
«…заболела, что ли?» – это вроде Вовка.
 «… ага...».
 «… а что такое?..».
Снова что-то неразличимое.
«…ты же рекламу смотришь?..»
«…про изделия с крылышками?..»

Оба тихонько рассмеялись. Зойка была готова убить и их обоих, и того, кто придумал делает эту рекламу.
«…не обидится, что не позвали?»

Зойка чуть прокашлялась:

– Я уже обиделась, Вова! У вас что, другой темы нет, кроме как меня обсуждать?

На какое-то время в коридоре замолчали. Затем Вовка осторожно стукнул в дверь:
– Зойка, привет! К тебе можно?
– Нельзя, – категорически ответил Дима, загораживая вход, – ты, друг, кажется, за сигаретами собирался? Купишь… Да, бери сразу большую… Не, не надо, лучше…

Они принялись шепотом обсуждать, сколько чего купить. Потом хлопнула входная дверь.  Зойка откидываясь на подушку, сказала в темноте:

– Предатели.

Дверь открылась, и Дима заглянул в комнату.
– Ты не спишь?
– Нет, – отозвалась она.
Дима, не зажигая света, сел рядом.
– Ну, как ты?
– Хорошо, только голова от снотворного все еще плывет.
– Это ничего. Не мешают тебе мужики?
– Да нет.
– Я им сказал, чтобы сюда не заходили, – пояснил он. И недовольно заметил: – А то шляются тут. Повадились.

Ей было и смешно, и приятно видеть его ревность, совершенно безосновательную. Дима присел на край постели:
– Тебе ничего не нужно?
– Книжку, – попросила она, – вон, на полке с краю стоит. И водички, если можно, – добавила она просительным тоном.
– Конечно, можно, только почему воды? Может, тебе сок или чай налить?
– Да ладно, – засмущалась она, – а что, есть сок?
– Пф-ф! Полно. А то все равно эти алкаши выпьют. Не сейчас, так утром.

Дима ушел. За окном, на балконе мелькнула чья-то сигарета. В темноте белело светлое пятно – рубашка или свитер. Человек на балконе затянулся, уголек осветил его лица, и Зойка узнала Вовку. Он курил и неотрывно смотрел на нее, будто ждал чего-то. 

Вовка, как и Зойка, всегда был одинок. Если она недавно, сама того не желая, обзавелась, как это называют – половинкой, то Вовка же ничего не делал, чтобы изменить свой статус. Между ними существовало странное молчаливое соглашение: никогда не жаловаться на жизнь, хотя порой это беззаботное существование баловней судьбы дорого им стоило. Но, подобно двум Авгурам, они взяли за правило никому не говорить, какой ценой все это дается. Кто-то же должен поддерживать легенду о том, что счастье возможно. Взяв на себя добровольно эту ношу, они никогда не обсуждали свое молчаливое соглашение, да и было ли оно? Вовка видел, что сейчас она покидает его и оставляет одного. Но, следуя все тому же молчаливому соглашению, он ни слова не сказал ей. Она смотрела на него и знала, что не скажет.



– Ты спать идешь?

Зойка вместе со всеми в тот момент смеялась чему-то и не услышала. Дима повторил вопрос громче.

– Нет, я еще посижу немного, – еще веселясь, ответила она. 
– Не понял? – Дима замер, – я иду, а ты нет?
– Ну, так ты тоже оставайся, – разрешила она.
– Ага, – с расстановкой ответил он, – то есть ты мне разрешаешь, да?

Она изумленно смотрела на него, забыв убрать с лица улыбку:
– Ты чего?
– Ничего. Сиди, если хочешь.

От двери он обернулся:

– Через пять минут тебя не будет – можешь вообще не приходить.

Повисла пауза. Вовка спросил с некоторой тревогой: 

– Чего это он?
– Понятия не имею.
– Он тебя приревновал. К нам! – нашелся Ромка, – гордись! 
– Да уж, – протянула она, – хотя по всем параметрам ревновать должен Женя. С ума сойти, желающих поревновать – хоть пруд пруди, и хоть бы одна собака женилась.  Закроем эту тему, господа. Давайте о приятном. У нас есть водка?

Но поговорить о приятном не пришлось. Дима снова заглянул в кухню. Остальных он будто не замечал.

– Сидишь?
– Ну да, – скромно ответила она, стараясь не раздражать его. Ей очень не хотелось сейчас ложиться спать, и она опасалась, чтобы он не устроил ей сцену.

– Ну, сиди, раз тебе охота.

Дима опять скрылся, теперь надолго. Через полчаса беседа была исчерпана, водка – тоже. Зойка, стараясь сильно не шуметь, пробралась в комнату. К ее удивлению, там горел свет. Она бочком протиснулась, скромно стала у порога. Дима читал. Не оборачиваясь, спросил:

– Нагулялась?
– Да…
– Тогда ложись. Пока тебя опять куда-нибудь не понесло.
– А чего ты такой злой? – спросила она, подсаживаясь. Дима отложил книгу:
– Тебе интересно с пьяными мужиками сидеть?
–  Но это же все свои! – удивилась она, – мы же вместе с ними сидели. И тебе тоже было интересно, если не ошибаюсь.
– Вот только не умничай, ладно? Я сидел, когда еще все нормально было. А сейчас они уже все перепили. Тебе там делать нечего. Девушка, называется.
–  А, так ты подумал, что они могут представлять для меня какую-то опасность? – развеселилась она, но Дима, вместо того, чтобы посмеяться, вдруг взорвался: 
– Если я сказал «спать», это значит – идти спать! Это понятно? Ты думаешь, это шикарно и круто – когда девушка ночью сидит с пьяными мужиками? Пусть даже и знакомыми. Ничего в этом красивого нет, уверяю тебя.
– Что-то вы меня больно утесняете, папаша, – задумчиво молвила она.
– Я не понял. Тебе с ними интереснее? Ну, иди к ним.
– Ну, и пойду, – она встала и пошла к двери, но Дима больно ухватил ее за руку, рванул к себе, заговорил прямо в лицо:
– Когда мужик тебе говорит «пошли», то это значит – «пошли». А не «я попозже» или «мне с ними нравится». Это ты можешь понять или нет?

Ответить она не решилась и ждала, пока он выскажется.

– Тебе мужик говорит – пошли. А тебе на мои слова плевать.
– Они тоже мужики, – возразила она, – и тоже могут сказать: «Сиди».

Дима усмехнулся.

– Но ты же спишь со мной, а не с ними. Или с ними тоже?
– Дурак, – она сердито дернулась.
– Ты хочешь со мной поспорить? В словах посоревноваться? Тогда слушай. Чтобы стать мужиком, надо иметь соответствующее строение тела. Вот и все. Ум и независимость тут роли не играют. Ты почему-то постоянно лезешь на роль мужика. Тебе нравится быть железной леди, людьми командовать? Тогда сделай себе операцию по перемене пола. Но и тогда ты мужиком не станешь. Ты будешь просто женщиной, переделанной в мужика. Вот Ромка – балбес и алкоголик, и мозгов у тебя в три раза больше, и работы у него нет. Но он мужик, и в этом нет его заслуги, а просто он таким родился. Ты родилась женщиной, и смирись с этим! Не спорь с природой, ей было виднее, кем тебя создавать! – Дима помолчал, потом добавил уже спокойнее: – Если ты хочешь командовать мужиками, то пожалуйста. Я тебя знаю и ничуть не сомневаюсь, что у тебя получится. Но только женщиной ты при этом быть перестанешь.
– А говорят, что мужчинам нравятся такие, которые ими командуют.
– Кому?! Закомплексованным извращенцам? Или уродам, которых всю жизнь травили, и они без этого не могут? Ни одному нормальному – я подчеркиваю: нормальному мужику не может нравиться, когда баба им командует. На работе – другое дело. У меня у самого баба начальницей была, нормальная тетка, по пустякам не лезла. Но вечером на корпоративную пьянку за ней муж приезжал муж, говорил – пошли, и она шла! Без слов!
– Дима, – она наконец-то вставила слово, – я вовсе не стремлюсь командовать мужиками.
– А что ты делаешь?
– Я… я просто ищу такого, который смог бы командовать мной.
– Ну, ищи, – он непонятно усмехнулся, – может, найдешь. 
– А что? – забеспокоилась она, – думаешь, таких нет?
– Почему, есть. Просто ты ведь сама ему этого не позволишь. Даже если такой мужик и найдется. Так что ты, скорее всего, зря надеешься. Выключай свет. Мне вставать завтра рано.

Он отвернулся к стене.

«И ты не смог, Дима, – вздохнула она, – и ты тоже. Женя не смог, Юра не смог, Олег не справился. А я так на тебя надеялась. Господи, ну как мне все это надоело, неужели никто так и не сможет приказать мне: сиди дома, бросай пить, как я сказал, так и будет! Неужели это правда – то, что ты сказал?»






РЕШАЮЩАЯ ВСТРЕЧА

Гон – это, выражаясь языком научным, одно или несколько литературных произведений, не отличающихся последовательностью событий,  стройностью композиции или наличием какой бы то ни было логичности или литературной идеи. Гон – это была глупость несусветная, но если автор был хоть чуточку талантлив, то придавал ей некоторое сходство с литературой настоящей, вносил некое подобие сюжета, финал – чаще всего трагикомический или философский. Смысл отвергался сразу как отживший. А философия здесь была так же туманна, как и внешние поведенческие черты главных героев – то ли это звери, то ли люди, то ли некие абстрактные существа?

Гон – была глупость, но ее не стеснялись, как в прежние века не стеснялись обсуждать в салонах  аристократическую болезнь – геморрой. Гон исследовали, находили сильные и слабые места, оценивали, хвалили. Некоторые молодые писатели, подававшие в свое время надежду, так и остались в памяти современников авторами просто большого числа глупых и непонятных опусов. Но благодаря этому сочинительству за ними еще долгие годы шлейфом тянулась слава будущих… черт его знает, кого – кому больше нравился Камю, кому – Сартр или Виктор Ерофеев. Этот шлейф позволял им свысока смотреть на тех, кто пытался в компании прочесть собственные стишки или робко сообщал, что устроился на работу в газету. Гений – сочинитель гонов – лишь усмехался, а когда приходило его время (после третьей или четвертой рюмки), доставал отпечатанный когда-то у кого-то на квартире (редкие часы, пока хозяин спит) листок с бессмертными творениями. Читал их вслух. Все говорили: «О-о-о!», «Паша, да ты писатель!» Паша, довольно заливаясь смехом, все повторял: «Скажи, гон, да? Нет, вот гон-то!» И все с уважением подтверждали: «Да, действительно гон!»

Это была высшая похвала, так как писать о чем-то реальном (корова на лугу, Володя бросил беременную Аню, кто-то кого-то топором зарубил) было низшей ступенью сочинительства. И только высший разум мог почерпнуть в этих вроде бы бессмысленных строчках намеки на будущую сущность земного, прочесть параллели с искусством древних и даже увидеть некоторое завершение того, что недосказали старики Платон и Будда. Так как все из присутствующих высшим разумом, несомненно, обладали, то они делали при этом то просветленные лица: «Точно, я так и думал!».

Или погрустневшие: «А ведь это правда…»

Или же знающе-насмешливые: «Я всегда говорил, что вся наша жизнь – дерьмо…».

И почему-то не находилось желающих крикнуть, что король – голый, что в этом нет никакого высшего смысла, и что Вася – никакой не гений, и с тех пор, как его выгнали со второго курса, он только и пишет, что гоны, кормится у родителей, пьет на средства почитателей этих своих гонов и никогда, кажется, так и не собирается чего-то делать. Хотя большинство людей прекрасно это понимали (все же умные были люди, читали и Сартра, и Достоевского), но все с тем же почтением заглядывали в рот очередному Васе. Может, потому, что публике нужны свои герои, хотя бы для того, чтобы обороняться их именами от внешних врагов. А врагов у бедных неформалов достаточно: жены, требующие работать, гопники, которым вообще не понять что надо, родители, все еще не переставшие спрашивать, что у тебя с учебой. А  еще внутренние враги: зависть к тем, у кого получается, страх, что у него самого так никогда и не получится, пугающая лень, от которой даже за гоны браться неохота, и неприятнейшее чувство взросления. Причем этот процесс у них затягивается на столь неопределенный срок, что духовное взросление ожидалось где-то ближе к биологической старости.

Сегодня был как раз такой случай. Паша в кафе только что закончил читать вслух нечто в высшей степени бессмысленное и несмешное. Но заявлять гонщику правду о качестве его писанины было не принято, на это они и гоны, авторы этих штук не претендовали на серьезность. Но восторгаться этими штуками тоже нужды не было. Гон было нечто вроде литературного анализа, который показывал, на что способен автор. Их порой стоило выслушать, чтобы сделать правильную оценку. Но в мире литературы этим штукам было отведено примерно такое же место, как в медицине – анализам. Однако в среде Паши и других дарований было почему-то принято восторгаться этой ерундой. Вот и сейчас, после того, как Паша дочитал свой опус, народ тихо посмеивался, будто бы утомившись, а кое-кто даже утер несуществующую слезу и вроде как поставил точку:

– Всем все ясно.

Зойка безразлично молчала. Паша заподозрил, что не все кругом разделяют этот восторг:

– Ты что-то сказать хочешь?

Зойка ровным счетом ничего не собиралась говорить, но раз уж выпала такая возможность, заявила:

– Я не поняла, почему все смеются.

Паша, посмеиваясь, протянул ей листок с «бессмертным творением». Зойка принялась перечитывать заново. Сам он внимательно следил за ее лицом, пытаясь угадать, когда же она дойдет до мест особенно смешных. Когда она, наконец, отложила листок, он поинтересовался:

– Ну, как?
– Никак, – спокойно ответила она, складывая листок. Паша занервничал:
– В каком смысле?
– В прямом.
– И все-таки, что вы скажете по этому поводу? Мне это важно знать как психологу.
– А вы психолог? – удивилась она. Подумав, добавила :– И давно это у вас?

Народ хихикнул, а Паша заволновался. Его отчислили с психфака полгода назад, но говорить об этом было не принято.

– Ну, мне как психологу важно знать, что может думать об этом такой человек, как вы?
– И может ли он вообще думать? Это ты имел в виду? – уточнила она. Паша не ответил. Видимо, именно это он и имел в виду.

– Значит, вопрос: что может думать такой, как я… А какой я человек? Вы что имели в виду – пол, возраст или?..
– Ну, не такой, как мы, – заявил Паша от лица всего оборванного человечества. Зойка внимательно оглядела себя, а затем своих лохматых сотрапезников.

– Очевидно, вы имеете в виду внешний облик, поскольку ознакомиться с моим внутренним миром у вас времени не было, – заключила она. – Значит, что думает человек без дырок на колготках о людях с дырками? – она протянула перед собой ногу без дырок, давая всем полюбоваться зрелищем. Все, кроме Паши, полюбовались.

– Так вот, о вашем творчестве. Я думаю, что этот набор флексий и парадигм, не связанных между собой семантическими отношениями, способен произвести на свет любой пишущий и читающий организм, что подтверждается огромным количеством таких штук, написанных ранее. Теперь о вас. То, что вы выдаете это за литературное произведение, говорит о вашей: а). редкой самоуверенности, б).  о том, что всех остальных вы держите за дураков. Так как все остальные впечатления дураков не производят, я склонна думать, что они просто вынуждены вам льстить в силу каких-то обстоятельств. Скорее всего, вы сегодня просто платите за выпивку, угадала? А все вместе производит не очень лестное впечатление о вас как о человеке. Вы, дорогой психолог, сидя со мной за одним столом, даже не удосужились ознакомиться с моим внутренним миром, при этом с непонятной дерзостью суете мне свои опусы да еще требуете одобрения. А, не получив его, вы решаете, что я не так, как вы одета, и поэтому не смогу понять вашу витиеватую душу. Увы, молодой человек, кроме того, что вы никудышный психолог, вы еще и дурно воспитаны.

Паша растерялся от такого обилия слов. Он явно не ожидал, но взял себя в руки:

– А ты вообще кто такая? Где учишься, что такая умная?
– А зачем вам? Хотите встретить после занятий? Пожалуйста – завтра, к часу, только, пожалуйста, не с пустыми руками.
– Вот еще не хватало, – он презрительно оглядел ее и постарался изобразить ужас.
– Молодой человек, – терпеливо продолжала она, – я еще раз повторяю, что вы – плебей и хам, так как выбрали самый дешевый способ самоутвердиться: пытаетесь оскорбить женщину. Кичитесь своей невоспитанностью (вот как раз то, что вы сейчас делаете, когда плюете жвачку на пол, кстати, не забудьте ее поднять), а это признак очень дурного тона. Вспоминайте об этом, когда в следующий раз окажетесь со мной в обществе.

Жвачку поднял кто-то другой. Паша неподвижно и пристально смотрел на нее, ей в лицо, и изумление  постепенно сменялось всепрощением непонятого гения.   

– Девочка! – медленно позвал он. Зойка оглянулась, но девочек вокруг не заметила.
– Да, да, ты, – кивнул он ей. Зойка чуть не подпрыгнула:
– Ты девочку дома в зеркале увидишь!
– Так вот слушай.
– Слушаю внимательно, – ей правда стало интересно послушать. Паша оглядел ее, усмехнулся, как будто видел в некий подвох, скрытый от остальных.
– Вот ты у нас так хорошо одета, да? Любовник, наверное, одевает?

– Ага, – кивнула она и обгляделась в поисках подходящей кандидатуры. Через столик сидели трое хорошо одетых парней. На одного, который сидел к ней спиной, она кивнула:

– Да вот он сидит.

Паша внимательно оценил «любовника».

– Ага. Деньги, рестораны, «БМВ», круто, наверное. А что ты, кроме этого, в жизни видела? А? Ты хоть знаешь, какой это кайф – от нисхождения, когда обрываешься вниз, и ничто не держит? Как это, когда добровольно падаешь в ад, и плевать на всех, кому это не нравится. Ты из тех, кто пьет, а сам боится за свою печень. Ты никогда не заставишь плясать смерть под свою дудку.

Зойка, чуть закусив губу, чтобы сдержать улыбку, машинально поправила:

– «Тебя никогда не заставит плясать белая смерть».
– Ну, может быть, ты лучше меня знаешь. Ты же умная. Книжек много читаешь, да? 
– Бывало пару раз с похмелья, – не стала спорить Зойка.
– Ну, вот видишь. Такие, как ты, не слышат, как стучат звезды по крыше, когда падают...

Зойка, не выдержав, коротко прыснула в кулак.

– Таким, как ты, смешно все, что недоступно, – Паша выпрямился.
– Извините, – она покашляла в кулак, – я нечаянно. Больше не буду. Я потом поясню, над чем я смеялась, только не забудь напомнить, – попросила она Матвея. Тот кивком пообещал. 

– Ага, и мне заодно пояснишь, – попросил Паша, – а то я прямо дураком каким-то себя чувствую. Ты никогда не будешь со смертью на «ты». А ведь смерть – это самое красивое, что я видел в жизни.

В разговор неожиданно вмешались. Парень с соседнего столика – тот самый, которого Зойка «определила» себе в любовники, – обернулся на Пашу и произнес с негромким, еле заметным раздражением:

– Ни черта в этом красивого нет.
– Да? Ты думаешь? – Паша обернулся к нему, сел верхом на стул. 
– Я не думаю, я знаю.
– Нет, брат, – Паша растянулся в улыбке, – смерть – это красиво. Особенно смерть от передозняка – ты умираешь в момент наивысшего кайфа, лучше уже быть не может. И никогда уже не будет. Это самая красивая смерть.

– Херовая это смерть, – упрямо повторил парень, – как и любая.

Парень, что сидел с ним, тихонько тронул его локоть:

– Мастер, не заводись.
– Да я не завожусь, – тот натужно улыбнулся, выдернул локоть, – все нормально, Вовка. Наливай.

Какая-то подпившая девица, обернувшаяся на диалог, стала пробираться к ним через столики. Она и ее подруги тут явно были случайными посетителями, об этом говорило все: и их одежда, и недовольство музыкой (в самом начале они просили бармена включить что-нибудь «повеселее» вместо Гребенщикова, но бармен отказался), и то, что они заказали горячую еду, хотя все, кто бывал в этом кафе, знали, что этого делать не стоит. В то время как подруги недовольно ковырялись в тарелках с сосисками, наиболее смелая (или сильнее всех скучавшая без мужчин) подошла к столику, где сидел Зойкин «любовник», наклонилась, показывая грудь в вырезе платья.

– Молодые люди, ну что вы ругаетесь? – капризно потянула она, явно намереваясь здесь  остаться, – давайте лучше выпьем.
– Никто не ругается, – удивился «Мастер», проигнорировав вторую часть фразы. 
– Вот и правильно, – одобрила она, – ругаться не надо, лучше выпить. Правильно я думаю?
– Девушка, – попросил Мастер, улыбнувшись, – у нас разговор. Давайте договоримся: когда вы нам понадобитесь, мы сами вас позовем? Хорошо?
– Да, правильно, – бесцеремонно встрял блондин, которого Мастер назвал Вовкой, – давайте, я позову, у меня как раз теща на дачу уехала, заодно ремонт доделать поможете.

Под общий смех девица встала и возмущенно прошествовала к своему столу. «А вы не так просты, ребята», – подумала Зойка. В это время Матвей весьма некстати для Паши обратился к ней:

– Ты обещала мне рассказать, что ты смеялась.
– Ах да, – вспомнила Зойка, – да в общем-то ничего особенного, просто ты там стихотворение одно переврал. Скажите честно, что вы его в двести второй аудитории с парты переписали? 
– Я не переписал, я просто запомнил, – не стал упорствовать Паша, – мне понравилось. А, кстати, чье это? Я что-то позабыл.

– А вы этого и не знали. Мое.

Паша сделал такое лицо, будто на него вылили что-то некачественное. Матвей хохотнул, покровительственно хлопнул его по плечу:

– Что, получил? Знай, с кем связываешься.

Зойка незаметно огляделась вокруг. После того, как Паша сел в лужу, пить за его счет не годилось. Она ничего не имела против того, чтобы уехать сегодня с компанией с соседнего столика, но к Мастеру подобраться нечего и думать, это сразу ясно. Второй в основном молчит. Такие обычно не клеят девчонок в кабаках, а предпочитают жениться на хозяйственных, не слишком умных девушках с соседней улицы, которых они знают с детства. А вот насчет блондина стоит подумать. Пока она пялилась в его сторону, думая, что никто этого не замечает, блондин вдруг обернулся  к ней и совершено бессовестным образом подмигнул. Она жестами спросила его, показав ему, будто чиркает спичкой: «Есть прикурить?» Он кивнул, хлопнул себя по карману. Она изобразила, будто подносит сигарету, это означало: «Пойдем покурить?» Блондин кивнул и стал пробираться к выходу. Благополучно выбравшись из стульев, подошел к Зойке, тронул ее за плечо:

– Пошли.

Девица в платье с вырезом, увидев, что добыча уходит, снова пошла пробираться к столику, где оставался Мастер и его друг. Зойку это ничуть не встревожило. «Ошибаетесь, мадам, – мысленно сказала она, – сегодня с ними поеду я».

В такси Вовка как бы незаметно прижимался к Зойке, все норовя положить руку ей на колено. Она как бы случайно отстранялась на поворотах, а когда остановились у магазина, быстренько пересела вперед, объяснив, что ее сзади укачивает. Вернувшийся из магазина Мастер, который сидел впереди до этого, спорить не стал.

Праздник продолжился у Мастера. Зойка решила немного привести себя в порядок и прошла в ванную. Пустила холодную воду, присела на край ванны. «Что это вы, мадам? – укорила она свое отражение в зеркале, – нехорошо. Вам предстоят великие дела, а вы? Расклеились… Никуда не годится». Она умылась, закрыла воду и вышла. В коридоре поджидал Вовка:

– Все нормально?
– Конечно, – удивилась она, – а что, по всем параметрам я уже должна была упиться?
– Да нет, – он взял ее руки, заметил: – У тебя пальцы холодные.
– Знаю, – равнодушно пояснила она, – воду холодную включала.

Она высвободилась и прошла на кухню. Что-то ей здесь было нужно. Насчет закуски? Или чаю… Она задумалась, стоя у окна, держась за ручку створки. Она сама не замечала, что сжимала ручку все сильнее. Стекло как-то странно поехало мимо нее. Она второй рукой вцепилась в подоконник. Вошедший Вовка перепугался:

– Ты что? Плохо?
– Не знаю, –  она силилась сообразить, – сейчас.   
– Что сейчас?
– Не знаю. Подожди.
– Чего ждать-то? – он отцепил ее от окна, поддержал, обнял. Стоять, прижавшись к Вовке, было чрезвычайно приятно. Это было совершенно новым ощущением. Оказывается, мужчины нужны не только для того, чтобы от них отбиваться!

– Я за тебя подержусь немного, хорошо? – застенчиво попросила она.
– Конечно, – разрешил он. Голова уже не кружилась, и мысли пришли в порядок, сердце застучало ровно. Зато у бедного Вовки оно колотилось все сильнее. Наконец он нерешительно спросил:

– Ты, может, пойдешь, ляжешь?

Вошел Мастер, мгновенно оценил ситуацию:

– Что? Плохо?
– Да не могу понять, – улыбаясь через силу, ответила она, с трудом отстраняя вовкину поддержку. Ей вовсе не улыбалось демонстрировать свою слабость.
– Так вы, мадам, когда в последний раз ели?
– Не помню, – призналась она.
– Когда в последний раз спала нормально? Дай-ка пульс.

Он взял ее руку.

– Иди отдохни, – посоветовал Мастер, – полежи, книжку почитай. Засни, если получится.
– Ну, вот, я что, книжки читать пришла? – возмутилась она, отнимая у него руку, – отдыхать я и дома могу.
– Никуда твоя водка от тебя не денется. Ее вон в магазине еще полно. Ты же не мужик, правда? Тебе отдыхать надо. Это мы можем сколько угодно выпить, а тебе такие подвиги ни к чему. Тебе еще детей рожать. 
– Пошли, – Вовка повел ее в комнату, старательно поддерживая, хотя теперь она бы и сама не упала. Спросил заботливо:
– Что тебе принести? Сок, чай?
– Ну что вы, как будто я маленький ребенок, – ей было неловко. Хотя… Водички можно. Или нет, лучше сок.

Она скинула платье, с наслаждением вытянулась. Осторожно вошел Вовка, поставил на столик коробку апельсинового сока и стакан. «Как хорошо было бы просто уснуть до утра и спать, спать, – размечталась она, – и не бояться, что просплю самое интересное». Сколько они еще просидят? Если она отдохнет с полчаса, то еще успеет захватить остаток праздника. Потом будет уже все. Второй раз они ее не позовут. Она прикрыла глаза. Как ей показалось, на несколько минут.

А когда открыла, в комнате было темно. «Как это я заснула?» – недовольно подумала она. Ей показалась, что в комнате кто-то есть. Она приподнялась на руке.

– Эй?.. – негромко позвала она.
– Проснулась?… – Вася, рослый и добрый парень, погладил ее по волосам.
– Пошли с нами. Водку пить будем.

Она не ответила, пытаясь проснуться. Вася потянул ее:

– Пойдем.
– Не хочу, – вздохнула она. 
– Подъем. Просыпайся. Хорош спать.
– Не могу, – пожаловалась она и снова расслабленно опустилась на подушку. Вася, желавший помочь ей встать, взял ее за шею и теперь не знал, что с этим делать. Она специально не стала сразу высвобождаться. Вася очень глубоко вздохнул. Ей всегда нравились сильные люди, а тут она прямо физически ощущала, какая огромная, угрожающая сила от него исходит, и как мучительно он сдерживается, чтобы не пустить ее в ход. «Молодец, – уважительно подумала она о нем, – прямо молодец». Дверь отворилась, неслышно вошел Вовка.

– Ты чего тут? – шепотом спросил он, – не мешай, пусть спит человек.
– Я не сплю, – вслух объявила она.
– Тогда пойдем тогда с нами, – обрадовался Вася,  – давай помогу.
– Да я сама, – отозвалась она и отколола одну из своих милых шуток: сначала отбросила одеяло, и только потом попросила:
– Отвернитесь, мальчики, я оденусь.

Друзья, поморгав, отвернулись. Она набросила платье, в ванной она быстро привела себя в порядок: сполоснула лицо холодной водой, чуть тронула лицо косметикой. Причесалась, достала духи, одну каплю – за уши, другую растерла каплю по груди, а третью капнула в сумочку. Это была еще одна ее маленькая хитрость: запах духов должен не быть, а казаться. Если ей придется встать или открыть сумочку, аромат на мгновение распространится и исчезнет. Обычно народ незаметно начинал принюхиваться, гадая, почудился ли им волшебный аромат?

Выходя из ванной, она немедленно наткнулась на Мастера. Он был уже хорошо пьян, но держался по-прежнему, только глаза блестели чуть ярче обычного.

– Мадам, – начал он, – вам сегодня уже говорили, что вы прекрасно выглядите?
– Говорили, и не раз… – закончить фразу ей не удалось, потому что он не спеша привлек ее к себе и поцеловал. «Ого!» – успела она подумать. Внезапно в коридор вышел Вовка. Мастер моментально убрал руки и тут же сделал плутоватое лицо: дескать, я что, я ничего! Однако Вовка уже расстроился:

– Ну, вот, я так и знал.
– Что ты знал? – Мастер подошел к нему, щелкнул по носу.
– Вечно он мне все портит, – обратился он к Зойке, – вот уже сколько раз было!
– Да что было-то? – возмутился Мастер.
– Сам знаешь что! – Вовка дал ему дружеского пинка, Вовка развернулся и попытался по-товарищески ударить его в печень. Они стали слегка бороться, а Зойка прошла в комнату. Что-то ее огорчало. Может, готовность изменить Женьке по первому знаку Мастера, а может, то, что Мастер этого знака упорно не подавал.

– Чего грустишь? – Вася налил пива в два стакана, – будешь?
– Буду, – кивнула она, отпила и призналась: – Вася, я дрянь.
– Вот как, – удивился он, – с чего это?

Зойка отпила еще и уверенно сообщила:

– Я – непорядочная женщина.
– Почему?
– Потому что мне нравится сидеть с вами.
– А что такого?
– Дело не в этом. Просто мне нравится с вами. А с ним не нравится. Вот. И он это знает.
– С ним – это кто? Мужик твой, что ли?
– Да какой он мой! – возмутилась она, – я гуляю, где хочу, а он все прощает. Разве так можно?
– Значит, он тебя любит.
– Нет. Я точно знаю.
– Или ты его любишь.
– Нет. И я его не люблю.
–  А зачем вы тогда живете? – удивился Вася.

Вошел Мастер.

– Ну-ка, мадам, – распорядился он, – по-моему, вам уже спать пора.
– Почему…– запротестовала она, – я же еще ничего не натворила.
– Вот и давай спать, пока ничего не натворила.

«Дурак», – сердито подумала про него Зойка. К ее удивлению, Вася легко с ним согласился:

– Правда, поздно уже. Мне на работу завтра.
– Предатель, – бросила ему Зойка. Вернулась в комнату, которую уже считала своей, взбила подушку, села. Ей было до слез обидно. «Спровадили спать, как собачонку». Дверь открылась, и вошел Мастер. Увидев, что она сидит на кровати одетая, спросил, расстегивая рубашку:
– Ты что, спать не собираешься?
– А… – она даже потерялась, – ты что, здесь будешь?..
– Ты что-то имеешь против? – он погасил свет, лег рядом. Она замерла. Мастер обнял ее, прижал, вздохнул глубоко. Очевидно, прислушался к своим ощущениям. Потом решительно повернулся на бок:

– Нет, спать, только спать.



АНЕКДОТ


–  Слушайте анекдот, сегодня прочитал, – Нильс попытался расслабить обстановку, – приходит Мефистофель к новому русскому и говорит: «Слушай, я тебе дам дом, машину, жену, денег сколько угодно, и все это бесплатно». Тот спрашивает, а я тебе что? Да сущую мелочь – душу. Тот думал, думал. И дом, говорит, на Канарах? И жену-красавицу? И денег сто миллионов? И за все это такую мелочь – душу? Слушай, мужик, вот чувствую, что ты меня где-то кидаешь, но в чем?

Подпивший народ с готовностью рассмеялся. Хохотал Нильс, тыкая вилкой в колбасу. Тонко поглядывая на соседа, улыбалась Настя. Заливался смехом Нильс, довольный успехом. Только Зойка не засмеялась. Ей вдруг стало страшно. Сквозь пьяный угар она пыталась понять, где и каким образом этот анекдот напоминал ей важную мысль, за которую она цеплялась последние дни. Она поморщилась, силясь собраться с мыслями.

–  Ты чего заскучала? – Женя участливо наклонился к ней, положив ей руку на колено. Она взглянула в его лицо, такое доброе и улыбчивое, и… отшатнулась. Она вдруг поняла, что Женя и есть тот самый Мефистофель. Не соблазнитель и не Дон Жуан, а добрый, участливый, способный похоронить любой порыв под своей бархатной мягкостью. Задушить пушистой подушечкой. Окутать, засыпать перьями, и вся жизнь ей будет пухом. И не попросишь о помощи, потому что не делает он ничего плохого. И не уйдешь: ведь он ничего ей не сделал. Ни разу не ударил, не накричал… Старый и, в общем-то примитивный анекдот как-то перевернул все ее представления. Ей показалось, что все в его компании похожи на Женю. Они искусственно веселятся, не пьют вина, неискренне любят друг друга. Все они кому-то продали душу, только не взяв за это ни гроша. Потому что продали себя таким же, как они сами, нищим. «Что я здесь делаю?» – ужаснулась она.



РАЗМЫШЛЕНИЯ


«Сидя на лужайке, водя зонтиком по траве, она твердила:
– Зачем я вышла замуж?
Эмма задавала себе вопрос: не могла ли она при ином стечении обстоятельств встретить кого-нибудь другого? Она пыталась представить себе, как бы происходили эти несовершившиеся события, как бы сложилась ее совсем иная жизнь, каков был бы этот неведомый супруг. В самом деле, ведь не все же такие, как Шарль. Муж у нее мог быть красив, умен, благовоспитан, обаятелен…»
(«Мадам Бовари»)


– Читала эту книгу? – спросил Женя, удобно устроившись в кресле и размахивая взятым у кого-то детективом.

– Читала, – ответила Зойка. Она глядела в окно и думала, что в такую погоду хорошо бы гулять по набережной, ловить в ладонь сохнущие листья  и думать при этом что-нибудь лирическое, стихи, например. Вот только ехать никуда не хотелось, да и в последнее время она все больше в теории любила свою прежнюю жизнь. Просто помнила, что она где-то есть, и то, что она пока протекает без нее, ее не пугало и не настораживало. И вот это-то ей больше всего не нравилось.

И то, что на сейчас бездумно смотрела на утекающее за окном время (птицы прилетали и улетали, машины уходили куда-то прочь, и люди шли, не оборачиваясь на окно, в которое она смотрела), даже это ее сейчас не пугало.

«А, – подумала она, – все должно когда-нибудь кончиться. И молодость тоже».

Эта птица, что сидит на ветке, подумала Зойка, ей повезло быть выхваченной из Вечности с условием, что она будет жить так же, как жили до нее тысячелетиями ее предки. И всегда люди убивали друг друга, воровали, жили по своим каким-то законам. Которые я, камешек, попавший в колесо жизни, пыталась изменить, жить по собственным каким-то законам. А жизнь все равно – рано или поздно – затянет меня в свое колесо, и я буду, как все, говорить глупости, изменять мужу, делать вид, что кого-то люблю – все это от скуки, а еще от усталости. Сильные, великие люди всего лишь находили в себе силы удерживать себя на расстоянии от этого колеса. А потом они уставали держаться, и колесо захватывало и перемалывало их. И все они умирали, так или иначе. И я тоже умру, – она грустно усмехнулась, – недолго же я продержалась».

Все, о чем она мечтала еще год назад – бурная, полная событий жизнь, стихи, песни, поездки, какие-то встречи, ожидание любви или сама любовь, – все это осталось вне досягаемости колеса. И кто-то еще этим живет. А ее жизнь – вот. Самодовольный Женя, ее будущий муж и властелин,  сидел, развалившись в кресле, все в тех же старых трико, без носков и без рубашки. Мысль о том, что еще не поздно сделать выбор, все чаще приходила к ней, как и неотвязная мысль, что скоро может быть совсем поздно. Скоро, может быть, природе надоест ее колебание, и она поселит внутри нее крохотный росточек, который вскоре вырастет и станет во всем похож на того, кто развалился сейчас в кресле. И ей нужно будет изображать любовь к нему и умиляться перед всей родней его светленькими волосиками. И тогда уже ничего не изменишь, ей придется доживать с этими двумя.  Вот если бы маленький росточек разросся в копию того, с кем недавно столкнула ее жизнь: два камешка, болтающиеся в колесе, случайно стукнулись друг об друга…

– Ты что, совсем не слушаешь? – голос Жени вывел ее из задумчивости.
– А… - она принужденно рассмеялась, -- я задумалась немного.

Женя отложил книгу в сторону. Эти ее уходы в себя ему не нравились. Мало ли до чего она может долетаться там в своих мыслях. Он подошел к ней.

– По-моему, тебя надо немного отвлечь, -- он положил руки ей на плечи. Она резковато скинула его руки:
– Прекрати, а? Нашел время.
– Для этого, -- улыбаясь, поведал он, -- я всегда найду время.

Она даже не взглянула на него, продолжая смотреть в окно, поморщилась:

– Знаешь, вот уж чего точно не хочется.
– Ты уверена? – со значением спросил он, -- сейчас узнаем…
– Да уйди ты, - рассердилась она и чуть мягче добавила: -- Жень, правда, мне уже уходить надо.
– Через пять минут и пойдешь.
– Пять минут? А чего так мало? – удивилась она, направляясь в прихожую, хотя только что еще никуда идти не собиралась. Женя пошел за ней:

– Ну, через десять минут уйдешь.
– Ты засекать будешь или будильник поставишь? – насмешливо спросила она, надевая туфли. Женя принялся стаскивать с нее куртку, приговаривая:
– Не-а. Никуда ты не пойдешь.
– Надоел! – Зойка удачно выдернула рукав куртки и выбежала в подъезд. Бежать за ней босиком Женя посчитал  унизительным.

Когда двери лифта закрылись, она с облегчением вздохнула. И лишь когда лифт остановился и ей надо было выходить, она вспомнила, что идти ей некуда. И, как когда-то давно, бесконечно давно (всего-то – два месяца назад, еще до Жени), ноги сами понесли ее к набережной. Она не стала противиться, пошла туда неторопливо. Сама не заметила, как дошла. Шла, думая о своем, и что-то, наверное, в ней изменилось, раз люди, как и прежде, сегодня оборачивались ей вслед. Пару раз пытались познакомиться – она уже так отвыкла от этого, что даже не поняла, что это были именно попытки познакомиться – инстинкт не сработал. Так, по странному стечению обстоятельств, она дошла до самого «Ветерка». Там сидел неизменный Матвей со своей бородой. Он был в костюме, еще аккуратен и еще трезв.

– От Женьки убежала – объявила она, усаживаясь с ним на лавочку.
– Насовсем?
– Еще не знаю.
– А чего?
– Да надоел, – пояснила она, усаживаясь и доставая сигарету, – пристает.
Матвей расхохотался:
– А ты чего хотела?
– Да не знаю…
– Да я не пойму. А чего ты с ним живешь тогда?
– Это не я. Он сам.
– Странный ты человек, – медленно заговорил Матвей, – я тебя понять не могу. Видал я, чтобы с мужиками жили из-за денег, из-за постели или чтобы замуж выйти. А тебе этого ничего не надо. А чего тогда?
– Слушай, друг, –  попросила она, – ты-то хоть  не добивай. Я-то откуда знаю?

Матвей помолчал, потом сказал:

– Вы только не женитесь. Ладно?
– Ладно, – удивилась она, – а почему?
– Ну, потому что. Не надо вам жениться. Вон с Андрюхой женитесь. Я к вам буду в гости приходить. На свадьбе погуляю. Или за меня замуж выходи. А правда, выходи за меня замуж?
– Ну, сейчас. Прямо здесь.
– Не хочешь? Тогда живи просто так, без печати. Вот с Женькой же живешь просто так. Вот и со мной поживи.

Она не ответила, чертя пальцем на столе какие-то фигуры.

– Нет, правда? – не унимался он, – почему ты со мной жить не хочешь? Я же тебе предлагал. И сейчас предлагаю. Чего ты? – он еще какое-то время смотрел на нее, потом поняла, что не получит ответа, и раздасадованно добавил:

– Странная ты какая-то. Не могу я тебя понять.

И в его голосе уже не было ни восхищения ею, ни желания проникнуть в ее загадку, а лишь какое-то усталое раздражение. Видно, всех достали ее загадки, ответа к которым не знала даже она сама.

ЛЕХА

Вода медленно обтекала край берега. Полуденное солнце слепило, отражаясь от воды. Рядом сидел Леша. Ковырял землю веточкой, иногда вздыхал. Она чувствовала, что он хочет заговорить с ней. Наконец Зойка потянулась, намереваясь встать. И тут решился.

– Я тебя люблю. Девочка моя. Ты мне веришь?

Он ждал ответа. «Как не вовремя», – подумала она. Он смотрел на нее. Она молчала, глядя на слепящую поверхность реки.

– Я тебя люблю, правда.

Он ждал. Она не спешила с ответом. 

–  А почему ты решил, что это любовь? Ты ведь меня совсем недавно знаешь.
– Ты мне не веришь!
– Леша, у меня есть свои основания. Ты знаешь меня недавно, за это время я еще не успела проявить себя с лучшей стороны и показать те черты, за которые меня можно любить. Скажем даже так: то, что ты видишь, далеко не лучшая сторона моей натуры. И мне просто кажется, что ты ошибаешься. Может, меня и есть за что любить, но не сейчас и не тебе. Я никогда не давала повода думать, что стремлюсь завязать с кем-то отношения.
– Девочка моя, мне никто, кроме тебя, не нужен.

Она рассмеялась:

– Какая же я девочка для тебя? Я тебя на два года старше! Я для тебя, как бы это получше сказать… Уже тетенька!
– Не говори так! Ты лучше всех. Я никого так не любил, как тебя.

«Сколько тебе лет-то, мальчик?» – подумала она. Он ждал, по-видимому, твердо намереваясь получить ответ именно сейчас. «Бог мой, ну почему вас так много и вы всегда так не вовремя? – Зойка стряхнула с туфель песок и потянулась, чтобы встать, – из такта и жалости я должна постоянно удерживать в вас надежду, что когда-то, может быть… Не может».

Она приподнялась, Леша удержал ее за руку.

– Я люблю тебя. Ты мне веришь?

Тогда она собрала все твердость и безразличие, на которые была способна, и лениво, нагло поинтересовалась:

– А я при чем?

Он дрогнул, но не отвел глаз. Ждал. Может, все еще надеялся. Но надеялся зря. Зойка легко обошла его и стала вытряхивать песок из босоножек. Обувалась, избегая глядеть на него. Не такой уж она была и жестокой, и ей было очень нелегко сейчас. Но это нужно было сделать.

«Извини, друг. Как-то же надо с этим бороться».

И, как рыбак, который, перебирая сети, выпускает мелкую рыбу, она подумала: «Плывите, мальчики. Плывите. И не попадайтесь больше».


ВОЗВРАЩЕНИЕ

Выходя из магазина, она увидела свою бывшую квартирную хозяйку, Галину Петровну. Она отвела глаза и хотела сделать вид, что не заметила ее, но та сама опоздоровалаьс?

– Зойка, ты ли, че ли? Ты чего не заезжаешь-то? 
– Здравствуйте, – холодно поздоровалась она. Подумав, добавила: – Что, у Оли снова деньги кончились? Так у меня пока тоже нет. Я попозже заеду, с  зарплаты.
 
Она высокомерно помолчала, думая, чего бы еще добавить, но Галина Петровна перебила:

– Ладно тебе. Чего уж ты так. Было да было, чего уж теперь-то. Ольга-то в больнице.
– А что с ней?
– Да в этой… как ее… психоневра… в диспансере, короче. Довели ее эти…
– В наркологичке, что ль?
– Ну, – кивнула бывшая хозяйка, – связалась она с какими-то. То все с Любкой в подъезд бегали, шептались, я уж думаю – что там за прынц такой, прямо аж извелись все. Мама – то не скажи, мама, это не смей, мне надо, я поеду. На ночь глядя соберутся, намалюются – и подались! То машина за ними приезжала, а то и сами ловили.   

Из магазина они пошли вместе. Зойка слушала. Им было в одну сторону.

– То под утро придет, а то и вообще не приезжала, – продолжала Галина Петровна, – вечером я с работы – дома черт-те что творится. Ты как съехала, так эти к ней повадились. А тут я на работу – они в квартиру. Все повытаскали у меня, чайник унесли, тумбочку, телевизор-то, слава Богу, нашли. Вере в киоск сдать хотели, она говорит: оставьте, за деньгами схожу. Да и ко мне. Видеомашину эту – кассеты-то по ней Ольга все смотрела, так и не нашли. Но, Верка говорит, видела вроде, кто-то с ней шел. Запомнила, может, найдут. Платья Ольгины тоже видела, на девчонке – в том доме живет. Сначала говорит: Ольга поносить дала. А потом я к ней подошла, она и говорит: вы, Галина Петровна, на меня не кричите, ваша Оля мне в три раза больше должна, чем эти платья стоят. Деньги отдаст – верну. Кофта-то лежит твоя, – вспомнила Галина Петровна, – я ее постирала, отгладила. Приезжай, заберешь.

Рассказала Галина Петровна и другие новости. Любку убили. Разбили все лицо молотком, чтобы не опознали, и выбросили из машины. Ее подружку, с которой они вдвоем поехали кататься с парнями, тоже изувечили, но не до смерти. Удалось доползти до жилья. Сейчас она находилась в больнице, парней,  задержанных по подозрению, отпустили, кроме одного. Тот все на себя берет. Что сможет рассказать выжившая девица, если сможет, – пока неизвестно. Говорят, что парней, принимавших участие, было не меньше десяти, но посадить остальных вряд ли удастся.

– А ты приезжай да живи, – неожиданно попросила напоследок Галина Петровна, – у тебя же там за месяц еще заплочено было. Да и дальше оставайся. Я уж ничего не буду говорить.

– Хорошо, я заеду, – пообещала она, ее не зная, сдержит обещание или нет. Она не обольщалась насчет вдруг подобревшей хозяйки. Она понимала, что Галина Петровна просто боится в квартире одна. Тем не менее эта встреча стала для нее еще одним звоночком. «Осень, – думала она, – время возвращения».

Через несколько дней она все же решилась съездить за блузкой. Ольгу уже выписали из больницы. Зойка не сразу узнала Олю, когда ее окликнула похудевшая девушка на скамейке. Мальчишки, нахально курившие у двери, сказали, подглядывая: 

– О! Мадам опять приехала. Ну, теперь начнется.
– Соскучились? – Зойка дружески улыбнулась им.

Галина Петровна ждала ее на балконе. Дверь была не закрыта.

– Проходи, – кивнула она, – Ольгу-то видела?
– Видела.

Она прошла в бывшую свою комнату. Там почти ничего не изменилось, только с кровати было убрано постельное белье. Пыль стерта, пол недавно вымыт. Кажется, ее и правда всерьез ждали. На матрасе лежала ее сиреневая блузка, чистая и отглаженная.

–  Я кофту-то твою постирала, – из кухни отозвалась Галина Петровна.
– Да она чистая и была, – не удержалась Зойка.

От нечего делать она села у окна. Взяла с полки книжку, принялась читать. Это был ее учебник по зарубежной литературе, который она забыла сдать в библиотеку. Дверь стукнула – Ольга вернулась.

В дверь зойкиной комнаты стукнула Галина Петровна. Сейчас она снова лучилась самодовольством, хотя, разумеется, далеко не в той мере, что полгода назад. 

– А видела, мне Ольга на день рождения подарила? Вон, посмотри – она кивнула в сторону гостиной.

На столе, где раньше стоял телевизор (теперь он стоял в углу, в коробке), лежал дешевый косметический набор. Здесь была и тушь, которая, высохнув, тут же осыпалась, и тональный крем, ложившийся кусками, и тени для век, которые не ложились вообще, и помада, которая не смывается. Набор был явно добыт на китайском рынке – раньше Оля часто ходила туда с подругами «промышлять», а проще говоря – тянуть с прилавков все, что плохо лежит. Помнится, она иногда предлагала Зойке купить что-нибудь из трофеев: колготки, собирающиеся морщинами, зажигалки с музыкой, блестящие заколки, связки булавок. Скорее всего, таким же образом был добыт и этот набор, потому что, имея деньги, Оля купила бы что-нибудь другое. Внешне подарок выглядел довольно эффектно: яркие бирюзовые, фиолетовые, зеленые тона, которые уже не годились для Галины Петровны в ее возрасте. Но от довольного лица хозяйки, которой, видимо, дочь уже давно ничего не дарила, и от того, как Оля глядела то на подарок, то на маму, пытаясь угадать радость на нее лице, – от всей этого у Зойки не нашлось сил сказать это вслух.

– Слышишь? – окликнула ее хозяйка из кухни, – ты уж живи здесь, а? А то я прямо не знаю, как с этими бороться, что с ними делать… С этими наркоманами… Ходят, ходят. При тебе-то боялись.

– Ладно тебе, мама, – тихо перебила Оля.


ДОМА

Зойка, прислонившись лбом к стеклу, смотрела в окно кухни и думала о том, когда же наконец начнется у нее жизнь – такая, как ей хотелось. А она все не начиналась. Жизнь словно все время дразнила ее – обещанием удачной работы, хороших вещей, которые вот-вот должны быть написаны ею, осталось только сесть и начать писать. А ей почему-то не хотелось. Приготовленная давно бумага лежала без дела. Все, что недавно казалось ей настоящей жизнью – ее веселая компания, празднества, кавалеры, – теперь раздражало ее. Под окном на скамейке громко ругался сосед, которому не оставили водки: 

– Мать вашу, я же просил! Просил оставить мне? Я же сказал, что вернусь.
– Мы думали, ты не придешь, – оправдывалась его собутыльница.
– Как не приду, когда я сказал, что вернусь!
– Вот мы тебе оставили немного.
– Ну и пейте сами! Кому там осталось-то?

Из ванной вышла Галина Петровна с полотенцем на голове.

– Зойка, ты чего не спишь? – спросила она, незаметно принюхиваясь. Поскольку ничем подозрительным не пахло, она помягчела:

– Иди спать, поздно уже. Иди, не жги свет. И воду выключи, а то вчера всю ночь капало…

Зойка, погасив свет, побрела в комнату.

НА НАБЕРЕЖНОЙ – ОСЕНЬ

На набережной – осень.

Кругом, наступая на подсыхающие листья, бродила осень. Задевала деревья, и листья сыпались на асфальт, на столики летних кафе, которые со дня на день должны были убрать. Пахло горечью, дымом, сухой травой. В городе было на удивление чисто, тихо и солнечно, как у нее в душе.

Люди торопились куда-то или не спеша прогуливались, катили коляски и сидели за столиками, но у всех на лицах была какая-то растерянность. Будто стоит где-то некий поезд, на который еще можно успеть, но где он стоит, кто продает билеты и есть ли он вообще – не понятно. И потом, когда ноябрьской ночью прогудит осенний ветер, словно звук отошедшего поезда, люди с неосознанной тоской поймут, что снова опоздали, что в очередной раз куда-то не успели.

То, что нужно уйти от Жени, она уже внутреннее решила. Не решила только, зачем это нужно, и куда уйти. Но это и не было важно.

Когда ей было грустно, она начинала думать про Мастера. И пусть он никогда не узнает, что она зачем-то хранит ему верность. Только про себя она будет знать, что это был лучший мужчина в ее жизни, и что он действительно был в ее жизни. То, что он не оставил ей телефона и вообще не дал никаких намеков на продолжение знакомства, ее не печалило. Напротив, она была рада, как деревенская девка, которую осчастливил своей любовью молодой барин. А вот если бы у нее был от него ребенок… Как бы она его любила. Может быть, ради этого она бы даже пошла на долгое и безрадостное сосуществование с Женькой, чтобы обеспечить ребенку будущее. Кто там разберется в сроках. Тогда можно и от Женьки не уходить. Совсем бессовестная стала Зойка.





РАЗГОВОР И ФИНАЛ


Поколебавшись немного, она набрала номер. Один гудок. Второй. Еще не поздно повесить трубку. Или позвонить из дома. Разговор, наверное, будет долгим и сложным. Куда удобнее вести его с домашнего телефона, а не с вахты общежития, где не сводит глаз бабка-вахтерша. Но тут же Зойка подумала, что просто пытается таким образом отложить долгий и неприятный разговор. Хотя нет, вовсе нет. Не разговора она боится, а просто… Не так-то легко бросить, отрезать все и поменять жизнь одним телефонным звонком. Ну уж нет.  Это она должна довести до конца. После третьего звонка трубку взяли.

– Алло! – и сейчас еще не поздно повесить трубку. Набравшись храбрости, она ответила:
– Женя, привет. Это я.
– Привет. А что так долго не звонила?

Неужели он ничего не понял? Или он все еще оставлял ей возможность сделать вид, что ничего не случилось. Точнее, будто, что бы ни случилось, он ничего не понял и можно жить дальше – как и раньше. Да все он понял. И после этого жил бы с ней как ни в чем не бывало.

– Ты откуда?
– С вахты.
– Ты меня слышишь? – она вспомнила, что он почему-то никогда не называл ее по имени. Только своим дурацким собачьим прозвищем, которого она не выносила, а он все равно называл.
– Да, слышу.
– Подожди секунду, я сейчас решу тут кое-что.
Она ждала секунд двадцать, за это время вахтерша дважды начинала бурчать о том, что здесь не переговорный.
– Алло!
– Да, слышу.
– Слушай, я сегодня занят. Ты вечером придешь?
– Нет.
– Почему?
Повисло нехорошее молчание. Вахтерша с ненавистью проговорила: «Вот ходят и ходят, нашли тут переговорный».

– Жень, я больше вообще не приду.

Повисло молчание. «Ну скоро ты?» - позвал кто-то на том конце трубки. «Сейчас», - отозвался Женя. И сказал в трубку после некоторого раздумья:

– Я знал это.
– Откуда? – спросила она, хотя ей было в принципе все равно.
– Я еще тогда понял, когда ты только собиралась с ним на дачу ехать. Ты с ним, да?
– Да, то есть нет. Я сейчас ни с кем, Женя, я одна. Я отдохнуть хочу. Я устала.
– Ну и отдыхала бы. Я же тебе не мешал.
– Нет, ты не понял. Это все было с самого начала неправильно. Не надо было этого делать вообще. А ждать, что что-то изменится к лучшему – это…

Вахтерша с шумом поднялась:

– Все, хватит. Поговорили.
– Жень!

Он молчал. Ему, видимо, было тяжело.

– Да?
– Ты… ты прости, я не знала, что все так быстро получится.

Он иронически хмыкнул.

– Жень, я не об этом! Я про то, что… я ведь тебя еще с начала предупреждала.
– Знаю. Не судьба. Понял, – жестко ответил он.
– Давай не по телефону. Давай сегодня вечером увидимся, поговорим. Приходи на…

«Ну долго тебя еще ждать-то можно?» – крикнул кто-то рядом с трубкой. «Иду!» -- отозвался Женя. А в трубку быстро произнес:

– Давай после работы, в пять заходи, я сейчас занят…
– Жень, я не успею! - крикнула она, - давай на набережной в полседьмо…

Вахтерша протянула толстую руку и начала рычажок. И, продлевая момент упивания властью, бабка еще добавила:

– Ишь. Разговорились. Переговорный вам тут, что ли?

Зойка, выпрямляясь, думала, что сейчас запустит в вахтершу ее же драгоценным телефоном, но вспомнила, что дело сделано, и тут же остыла. Собственная жизнь показалась ей пустой и свободной, как распахнутый для зимы осенний лес, сбросивший листья, словно старую кожу. «Вот и все», – подумала она, распахивая дверь и выходя на улицу. Солнечный свет пронизал деревья, играя на желтых кленовых листьях. Листья осыпались и потихоньку шуршали, падая на асфальт. «Вот и все», – повторила Зойка. Сорвала веточку с клена, стала глядеть сквозь нее на небо, как листья пронзает солнце. Жизнь шла, и осень шла своим чередом.

Вчера пионеры из монастыря
Принесли мне повестку в суд
И сказали, что я буду в списках судей –
Прости меня, там будет кто-то другой.
Б.Г.

Они сидели вдвоем за столиками, которые со дня на день должны были убрать. Ветер то и дело доносил с вокзала рваные куски рева поездов. Зойка, отпивая пиво, слушала, что говорил ей Женька.

– Знаешь, я хоть и переживал, переживал сильно… А вообще я тебе скажу спасибо. Я бы сам не решился, и неизвестно, сколько бы это тянулось. Я ведь только сейчас узнал, что такое спокойная жизнь. Когда можно спокойно спать, не переживать – где ты там, не убили ли тебя, не застрелили где-нибудь в кабаке.

Дунул ветер, с соседнего столика покатились пустые стаканы. Молчание длилось уже несколько минут. Она по старой привычке начала ему рассказывать что-то смешное,  но Женя смотрел так, будто отбывал время на старом, неинтересном представлении, где ему все приелось, все знакомо. Жене в ее поведении ему виделась лихорадочная  веселость проигравшегося, которому все равно, куда идти.

«Живи теперь, как хочешь, – оскорблено думал он, – все, что имел, хотел тебе предложить – дружбу, любовь. Все тебе прощал».

Ему стало стыдно, что они снова сидят вместе, и кто-нибудь может их увидеть и решить, что у него нет гордости. А она, кажется, никуда не спешит – потягивает пиво, улыбается чему-то, с неудовольствием отметил Женя. Он решил, что она все еще пытается его завлечь своими загадочными улыбками и далекими взглядами, которые когда-то так будоражили его воображение. Только сейчас это все зря.

На самом деле ее забавляло то, как Женя демонстративно отказывается обращать на нее внимание. Его ведь и раньше не интересовали ее рассказы, ее похождения. Даже наоборот – он терпел все это, надеясь со временем исправить. Ей захотелось хотя бы напоследок что-то ему объяснить – что-то из того, что она пыталась и не могла объяснить ему за полгода.

– Знаешь, как поет «Крематорий»:  во всякой любви, кроме любви, есть еще много чего. Оказывается, одного терпения и привязанности мало. Я старалась, честно старалась. Ты помнишь. Но не получилось. Ты знаешь, когда мы с тем… Ну, когда первый раз…

– Вот только не надо мне про ваши с ним утехи рассказывать, – резко перебил Женя.

Зойка устыдилась: ведь именно это она и хотела рассказать.

– Ты не понял. Я хотела сказать: раньше у меня всегда был тормоз. Я всегда знала, что можно делать, а чего нельзя. Этого – нельзя. У меня этот тормоз всегда работал, со всеми. А тут вдруг не сработал. Никакого барьера не было, абсолютно. И, знаешь, я просто испугалась: а если так пойдет и дальше? Пусть лучше это будет без тебя.
– А, ну если так, то понятно, – уважительно протянул Женя, – тогда, действительно, лучше все. А то мало ли, как бы было дальше?

Неожиданно рванул ветер, она едва успела протянуть руку, чтобы удержать стакан с пивом. Сухие листья погнало вперемежку с обрывками бумаги, пустыми бутылками. Женя только из вежливости не смотрел на часы. Впрочем, он и так хорошо знал, что ему пора.

Зойку вдруг охватило лирическое настроение. Ей захотелось написать что-нибудь, посидеть одной, выкурить сигаретку. Женя был больше ей не нужен.

– Я, наверное, пойду, – она еле успела подхватить со стола падающий стакан, поежилась от рванувшего ветра, – погуляю немного, а то сидеть холодно.

Только сейчас он заметил, что она в одном платье.

–  Надень мою куртку, – посоветовал он.   
–  А ты?
–  Я сейчас домой, до остановки дойду.

Она поразмыслила.

–  Ну, давай. Тебе на работу занести или домой позвонить?
– Нет, домой не надо. Звони лучше на работу, мать твой голос знает. 
–  Она станет ругаться за неподходящие сословию связи?

Женя не ответил. Теперь это было уже ни к чему.

–  Подожди-ка, – окликнула она его, – возьми мне еще бутылку, а то долго сидеть. Он молча достал из кармана деньги на две бутылки.

–  Вот спасибо, теперь дождусь.

Женя несколько торопливо двинулся к остановке, прекрасно понимая, что никого она не ждет. Как и полгода назад. И никуда она не торопится потому, что ей просто некуда идти. И когда они познакомились, ей тоже идти было некуда. Он ничего не изменил, только отсрочил все на полгода.

Она проводила его взглядом, пока он не скрылся. Странно, как быстро этот человек стал для нее чужим. Еще недавно она, видя его издалека, отличала, что вот идет ее мужчина. Она помнила его одежду, лицо, походку, и, наверное, еще долгое время будет узнавать, как узнает сейчас постаревших школьных учителей.

С тех пор они больше не встречались. Она все думала, что вот надо бы позвонить, вернуть куртку, поговорить о том, о сем, и… не звонила. Нечего было сказать. Не звонил и он – видимо, по той же причине. Женя, поговаривают, недавно женился. Жена, говорят, из состоятельной семьи, держит его под каблуком. Врут, наверное. А может, и нет. А его куртка, хоть Зойка ее и не носит, до сих пор висит у нее в шкафу. В память об уроках.