Часть 1. Глава 1

   - Женя! Мама! Идите сюда. Посмотрите, Игорь пошел, - голос тети Лены был громким и радостным, но я испугался и упал.

   В комнату вошла мама и за ней бабушка.  Мне стало обидно, так как они не видели, как я подполз к кровати и, держась за нее руками, встал и пошел. Всего пару шагов, но я сделал их сам. Тетя Лена подняла меня и стала пробовать провести за руку, теперь ничего не получалось. Мама стала уговаривать:

   - Ну, иди, иди, не бойся!

   Но меня почему-то не слушались ноги, слезы невольно покатились из глаз, стало очень обидно и стыдно.

   Подошла бабушка и стала успокаивать. А мне уже не хотелось ходить, я сделаю это потом, один, когда никого не будет рядом, и сделаю это обязательно.
Они вскоре ушли хлопотать по своим взрослым делам, а я снова дополз до кровати, поднялся на ноги и пошел к печке, такой беленькой, чистенькой. Руки коснулись холодноватой поверхности, захотелось повернуть и пойти обратно, но ноги запутались, и я упал.

   - Надо ползти обратно к кровати и начинать все сначала. Мне не нужна ничья помощь, так как я знаю, как это делается. За мной может смотреть только бородатый дедушка из рамочки в углу комнаты. У него доброе лицо, он всегда молчит и всегда смотрит внимательно на меня, в каком бы углу комнаты я не находился. Сейчас он видит, как я начинаю ходить и, конечно, рад за меня. Бабушка часто стоит перед ним и что-то тихонько шепчет, a иногда ставит на тумбочку тоненькую палочку и зажигает ее. Огонек горит долго, а по комнате разносится запах дыма. Он не такой горький, который иногда выходит из печки, он - сладкий. А бабушка все шепчет и шепчет ему, что-то рассказывает и что-то просит. Правую руку она подносит к голове, потом к животу, правому и левому плечу и кланяется дедушке.

   Сегодня вечером бабушка опять зажгла палочку, и по комнате разнесся знакомый запах. Блестящие пластинки вокруг лица дедушки заискрились отблесками качающегося пламени свечи, и мне в который раз захотелось дотянуться до них. Но я знаю, что он висит высоко, да и бабушка не позволит. На белой стене рядом со мной появились темные пятна теней, которые качались, повторяя движения бабушки, я попытался поймать край пятна, но в руке ничего не оказалось. Пятно сдвинулось в сторону, а мне стало не интересно ловить то, что поймать нельзя. Надо запомнить, что тени не ловятся, что они всегда темные.

   Пелагея стояла перед иконой Николая-Чудотворца поздно вечером, когда все уже спали. Эта икона досталась ей по наследству  от матери - полесской крестьянки, и вся её сознательная жизнь была связана с молитвой перед ней.  В честь святого изображённого на иконе и был назван Николаем её первенец и единственный сын. В семье кроме него было еще трое детей, девочки: Надя, Лена, Женя, и всех надо было поднимать одной, так как муж, служащий железнодорожной станции, часто болел и рано умер, оставив её и четырех детей в небольшой хатке вблизи железнодорожной станции. Судьба не баловала Пелагею, и с малых лет ей пришлось идти в услужение, сначала к помещику, а затем в семьи разного уровня начальников железнодорожной станции. Для неё стало нормой жизни – вставать в пять утра и ложиться не ранее одиннадцати часов вечера и весь день трудиться. Правда, хозяева ей, в основном, попадались благодарные за усердие, аккуратность, уважительность к людям и умение хорошо готовить.

   Теперь это умение и работоспособность помогает справляться с домашними делами, а все три зятя по любому поводу, а то и вовсе без повода, стараются собраться у неё со своими семьями, чтобы вместе пообедать или поужинать. С продуктами сейчас трудновато, но своя коровка, хорошо откормленный поросенок, картошечка, помидорчики, огурчики, да кое-что из служебных пайков, принесенных зятьями - и стол полон.  С большим удовольствием она достаёт из печи чугунок сваренной картошки - главное блюдо белорусской кухни, и высыпает её в большую глубокую тарелку. Слегка полив топленным  сливочным маслом и присыпав мелко нарезанным укропом, ставит ее на стол. Рядом располагается большая шипящая сковорода с яичницей-глазуньей, зажаренной на больших кусках сала. Салаты из огурцов и помидоров с луком, заправленные отдельно растительным маслом и сметаной, размещаются на столе в зависимости от личных вкусов гостей.
 
   Не дожидаясь начала обеда, старшие внуки: Игорь  – сын Нади и Борис - сын Жени, расхватали верхние картофелины, которые варились в открытом чугунке, и на них всегда запекалась коричневая корочка – верх ребячьего вожделения и причина легкой суматохи за столом.
 
   При каждой встрече перечень блюд, занимавших центр стола, менялся, и если удавалось достать муки, то центральное место занимала стопка мучных блинов высотой до полуметра. Чаще, чем мучные блины, на столе доминировали «драники» – блины из тертой картошки, а на обед обязательно готовилось первое блюдо - или украинский борщ, густой и наваристый, или летом – «холодник» – суп из красной свеклы с зеленью и огурцов, подаваемый в охлажденном виде.

   Сегодня как раз такой день, когда собралась вся семья, и Пелагея постаралась угодить мужчинам, тем более что приехал её любимый сыночек Николай.

   В самый разгар веселья к дому подъехала легковая машина, водитель которой привез документы для Вениамина – мужа младшей дочки Жени, и все  высыпали на улицу. Когда водитель сел в машину, чтобы отвезти их обратно, после подписи Вениамина Проховника, и включил мотор, машина громко заурчала, но не смогла тронуться с места. В недоумении водитель выскочил из машины и стал её осматривать, но, не обнаружив никаких неисправностей, он снова попытался тронуться с места. Как и в прошлый раз, мотор заревел, задние колеса стали вращаться, а машина осталась на месте, так как колеса не касались земли потому, что Николай Кресс, ухватив бампер руками, приподнял заднюю часть автомобиля над землей. Борец и штангист, высокий и стройный офицер НКВД, непримиримый борец с врагами народа, Николай Кресс разжал руки, и колеса опустились на мягкую песчаную землю. Машина дернулась, и мотор заглох.

   - Что? Проиграл спор? – обратился он к своему тезке, сыну Пелагеи Николаю Махначу, офицеру танковых войск.

   - Ну, ты даёшь! - только и сумел выдавить из себя Николай. – С меня причитается.

   Игорь Кресс подбежал к отцу и стал требовать:
 
   - Подними еще!
 
   - Хватит! – ответил отец, растирая ладони.

   Растерянный и смущенный водитель неуверенно завел мотор и осторожно отъехал от двора.
 
   - Давай, ребята, хлопнем по маленькой. Я привез с собой. Мама не будет ругаться, а начальство не узнает, здесь ведь все свои, - почти шепотом произнес Николай Махнач. Мужчины заговорчески переглянулись и тихо вошли в дом.
 
   - Я-то ведь не пью, - смущенно произнес Александр Самойлик, третий офицер в компании. Зеленая фуражка говорила о том, что он служит в пограничных войсках. Выходец из Западной Белоруссии, сын безземельного крестьянина нелегально пересек границу и попросился на службу в Красную Армию, но его не брали до тех пор, пока не окончил военное училище. Считая, что его судьба в Западной Белоруссии, находящейся под властью буржуазной Польши, не могла сложиться столь удачно, как здесь, он был глубоко предан  советской власти. Да и как не радоваться жизни? Он получил образование, офицерскую должность, женился на дочери Пелагеи и попал в хорошую дружную семью. Беспокоило только то, что он ничего не знал о судьбе своих родственников, оставшихся за границей. Всего-то 50 километров от того места, где находится  пограничная застава – место его службы, живут его мать, отец и братья. Но какая это непреодолимая глухая стена! Часто ему приходилось задерживать нарушителей границы, пришедших в поисках лучшей доли с той стороны, но задавать какие-либо вопросы о своей семье было смертельно опасно.

   В соответствии с «Брестским миром», и потом, после позорного поражения войск Тухачевского в походе на Варшаву, заставившего большевиков подписать «Рижский договор», Беларусь была разрезана, как ножом по живому телу, и десятки тысяч семей оказались по разные стороны границы. Беларусь была разделена как территориально, так  и идеологически. Граница отделяла не только две, враждебно настроенные страны – Польшу и Советский  Союз, но и делила весь мир на две части: западные страны, где под гнетом буржуазных империалистов стонет, нещадно эксплуатируемый рабочий класс, и советскую социалистическую страну, народ которой после Октябрьской социалистической революции строит светлое коммунистическое будущее. Такая простая и ясная картина мирового порядка была основой мировоззрения на востоке. Любой человек, даже близкий родственник, мог считаться врагом, если он жил или живет за границей.
 
   Александр знал, что у его тещи Пелагеи в Западной Белоруссии под Барановичами живет родной брат, и ему становилось неловко, когда она просила что-нибудь узнать о нем. Пытаться объяснить, что это невозможно и даже рискованно, было бесполезно, поэтому он был вынужден прерывать разговор жестко:

    - Мне знать ничего не положено!

   Пелагея тяжело вздыхала, осеняла себя крестным знамением и замолкала.
В комнате, где сидели мужчины, шел степенный мужской разговор, в основном о политике. Западные страны не смогли победить Советскую Россию, и теперь они стремятся взять реванш. Зашевелись финны на северо-западе, японцы на дальнем востоке, а посему всем надо быть бдительными и не давать спуску ни внешним, ни внутренним врагам. Сталин знает, что надо делать, и с ним мы непобедимы.

   Александр позвал в комнату женщин. Несколько неуверенно, слегка заикаясь, он сказал:
 
   - Вениамин, Женя, не обижайтесь на меня, но еще раз при всех хочу обратиться к вам с просьбой. Вы знаете, что у нас с Леной нет детей и уже, наверное, не будет...

   Он подошел к дивану обнял свою жену Лену и продолжил:

   - Мы хотим взять на воспитание вашего младшего сына Игоря, ему уже годик, он начал ходить, Лена без ума от него, да и он сам не слазит с ее рук.

   Лена взволновано сложив вместе руки, словно молясь, обратилась ко всем:

   - Ну что вы молчите? Скажите им. Женя, у тебя кроме  Игоря еще двое мальчиков, и будут еще дети, сколько захотите, будет и девочка, которую ты так хочешь, а у меня после операции не будет детей никогда! Мама, ну скажи им что-нибудь!

   В комнате воцарилась тишина, все сидели, потупив взоры. Со двора доносились голоса детей. Все они играли в песке. Игорь Кресс, как старший, присматривал за своей сестрой Галей.

   Олег и Борис опекали родного младшего брата Игоря и спорили, кто из них поднимет его на руки. Но я (Игорь Проховник) не давался, я ведь недавно научился ходить, меня тянуло на улицу. Там за калиткой открывался новый, большой, непонятный, но такой заманчивый мир. Там другие дома, огороды, деревья, там интересно.

   Вениамин сидел за столом, насупившись, и молчал. Единственный гражданский мужчина в компании, всегда вежливый, уважительно относившийся к людям, не мог взорваться и высказать, все, что он думает по этому поводу. Внутреннее состояние выдавала лишь правая рука, державшая старинную серебряную вилку, которую за столом теща всегда клала рядом с его тарелкой. Рука подрагивала, и вилка, слегка касаясь тарелки, создавала легкий ритмический звук.

   - Я пойду и посмотрю, что там делают дети, - выпалила неожиданно Надя и выскочила из комнаты. Она не любила участвовать в семейных спорах.

   - Я своих детей выращу сам, - наконец-то набрался смелости и выдохнул Вениамин.

   Женя облегченно вздохнула, ей было трудно отказать сестре, которая много помогала в воспитании детей, да и дети ее очень любили. Сейчас Александр и Лена живут на заставе под Колосово, и справляться с тремя мальчиками стало трудновато.

   - Ну что вы всё детей поделить не можете, как будто больше делать нечего? - попытался разрядить обстановку Николай Махнач. - Мы все одна семья.

   - А чего ты своих не привез? – спросил его Николай Кресс, стараясь отвести разговор от темы, которая всех угнетала.

   - Жена и двое моих девочек остались в Свердловcке, это далековато от Беларуси. Да и мне скоро  командировка на Восток светит. Так что пусть будут у  родителей жены, Августины.

   Пелагея насторожилась. Она не следила за политическими событиями, но материнское сердце не могло пропустить известие об отъезде сына на Дальний Восток. Из висящей на стене черной тарелки с проводами, называемой радиоточкой, шли сообщения о провокациях японцев и стычках в Монголии. Спрашивать сына, куда он едет и насколько, было абсолютно бесполезно, он ничего не скажет, отшутится, расскажет какой-нибудь анекдот из военной жизни, а потом закончит:

   - Вернусь, все расскажу.

   А ей и рассказывать не надо, только вернись живым и здоровым.
За окном стало смеркаться, женщины начали убирать со стола, дети резвились в доме, мужчины тихо беседовали во дворе под вишней у колодца. Подъехала машина, и все насторожились, звук этой машины у многих жителей городка вызывал чувство опасности, потому что она принадлежала НКВД, и на ней приезжали люди в погонах за очередным «врагом народа».

   В данном случае машина приехала за Николаем Крессом, чтобы забрать его на работу. Какая это работа, все старались не задумываться. Борьба с врагами народа была в самом разгаре. Не могла только понять Пелагея, за что был арестован священник Михаил и зачем закрыли церковь?

   Самого священника она стала недолюбливать давно, после того, как несколько лет назад ее муж Михаил, активный участник церковного хора и добровольный помощник, друг и тезка отца Михаила, в самый разгар строгого поста на последней неделе перед пасхой допоздна задержался в церкви. Пелагея решила поторопить его домой и направилась по темной длинной улице в сторону кладбища, соседствовавшего с деревянной церковью. Эта дорога была ей знакома, как никакая иная, и она, зная каждый поворот, бугорок, лужицу, очень быстро в темноте добралась до здания церкви, однако на двери висел замок. Церковь стояла на углу между двух улиц, а на противоположном углу находилась небольшая хатка священника. Окна в доме были занавешены, но сквозь занавески в свете лампы было заметно, что хозяева еще не спят. Она подошла к двери через калитку и постучала.
 
   Скрипнула дверь в сенцах и вскоре открылась входная дверь.

   - Кто здесь? – услышала она знакомый голос попадьи.

   - Это я – Пелагея, где-то мой муж запропастился, – ответила она.

   - Полина, заходи, - запросила в дом попадья. – Он у нас задержался.

   За дверью слышались голоса мужчин и Пелагея, пройдя сенцы, вошла в комнату. Не успев перекреститься, она остолбенела.

   За столом напротив печки сидели два Михаила, батюшка и ее муж. Изрядно выпившие, веселые балагуры ели яичницу, зажаренную на сале, пили мутный самогон, запивая березовым квасом, и тихонько, как им казалось, пели похабные песни.

   Ноги Пелагеи не могли сдвинуться с места, душа похолодела и только одна мысль, как заезженная пластинка, завертелась в мозгу:

   - Богохульники! И это во время самого строгого поста!

   Домой она плелась, как в тумане, словно забыла дорогу, натыкаясь на штакетники соседских заборов, шатаясь и не понимая, как это можно?
 
   - Богохульники! Ведь через 3 дня пасха!

   В течение многих лет она, истинная христианка, не могла оправиться от шока. С тех пор ее вера и любовь к Богу еще более укрепилась, но попам доверять она перестала. Смерть мужа после тяжелой болезни она восприняла как кару Божью, а вот теперь кара Божья постигла и священника. «Но какой же он враг народа? Может спросить у зятя, что с ним сделали? – подумала она. - Нет, не скажет. И так на икону косится.  Приходится закрывать занавеской, когда он входит в комнату".


   Пелагея проснулась, когда на улице было еще сумеречно, тихо поднявшись и приведя себя в порядок, стараясь не хлопнуть, уверенно вышла во двор. Лето перешло в свою заключительную стадию, дни становились короче, а ей и так не хватало светового дня для того, чтобы передалась всю домашнюю работу. Во дворе стоял тонкий аромат созревающих на деревьях яблок. Верхушка дуба, стоявшего возле улицы, уже начинала светлеть под лучами, еще только начинающего свой восход солнца, а на противоположной стороне улицы маленький огородик, принадлежавший Пелагее, был слегка покрыт тонкой белесой, едва заметной пленкой тумана. "Днем будет жарко", - подумала Пелагея, и ей захотелось в лес. После недавних дождей в лесу много грибов. Она представила себе невысокие молодые сосенки, растущие на песке, прикрытом тонким сизым мхом, а среди них словно сказочные фигурки стоят на толстых ножках белые грибы – боровички с темно-коричневыми шляпками, твердые как камень.

   Дома уже заготовлено достаточно грибов, сушеных, маринованных, соленых, и нет необходимости бежать с корзинкой в лес. Но неописуемое чувство восторга и удовлетворения, возникавшее у нее всегда, когда взгляд, как правило, неожиданно, наталкивался на это лесное чудо, тянуло и тянуло в лес. Да и как от этого удержаться? Вот он - красавец, глава семейства, царь грибов, лесной волшебник. Рядом с ним, присмотревшись, можно найти его сородичей. Главное - успеть срезать их, пока лесные мушки не насадили червячков, которые наделают в ножках дырочки и полезут к шляпке. А еще там дальше в лесу возле Кривой будки, где железная дорога делает поворот направо, среди березок и высокого вереска можно найти подосиновиков-«красноголовиков», высоких стройных красавцев с ярко красными шляпками и синеющими на срезах ножками. Там же попадаются и боровички, но они отличаются от своих собратьев из мелколесья тем, что стоят на длинных ножках и имеют широкие шляпки коричневого цвета менее яркого, а совсем маленькие пузатики с шляпкой "с пуговицу" имеют цвет полностью соответствующий своему названию – белый. И уж напрочь отличаются от обоих видов, появляющиеся в июле «колосовички», которые растут в лиственных лесах под дубовыми деревьями и шляпки у них совсем не коричневые, а серые. Однако за ними надо идти в другую сторону, в сторону Припяти, на Оболонь. А это более пяти километров.

   Пелагея вздохнула, отбросила свои мысли о грибах и вошла в сарай, где ее ожидала коровка Маша, спокойная (рахманая), она негромким мычанием встретила хозяйку, зная, что хозяйка обязательно погладит, похвалит ее, нальет водички в ведро и, тщательно вымыв вымя и соски, начнет освобождать от накопившегося за ночь груза. В блестящее оцинкованное ведро начнут струится тонкие белые ниточки, создавая известные всем сельским жителям прерывистые продолжительные звуки «дзинь-дзинь», которые по мере наполнения ведра будут становиться глуше и глуше, превращаясь в прерывистое журчание. Этот звук, а не горластое "кукареку", давал сигнал, что трудовое утро началось.
Выпустив корову во двор, Пелагея начала собирать еду для пастуха, так как сегодня ее очередь кормить его. Четверть буханки домашнего хлеба, кусочек сала, два-три помидора, огурец, лук и стеклянная бутылочка молока, закрытая самодельной пробкой, складывались в полотняную торбочку, которую пастух носил на плече.

   Вот-вот зазвучит рожок пастуха, а еще надо выпустить курей во двор, насыпать зерна и поставить для варки чугунок с неочищенным мелким картофелем для кабанчика, процедить через выстиранную вчера марлю и разлить по кувшинам (глечикам) молоко. Эти глиняные глечики, перевернутые кверху донышками, вымытые еще со вчерашнего полдня, висят на штакетниках забора, отделяющего двор от огорода. Один ставится с налитым доверху молоком для закисания, чтобы получить сметану и простоквашу, другой, прикрытый сверху крышечкой, опускается поближе к холодной воде в колодец, чтобы молоко могло, не закисая, разделиться на две части: сливки сверху, отстой снизу.

   За два-три дня этих сливок набиралось вполне достаточно, чтобы начинать сбивать масло, а отстой отнести на приемный пункт.

   Сегодня как раз такой день, когда надо сбивать масло. Для этого в чулане стоит специальная маслобойка – деревянный сосуд, выдолбленный из ствола лиственного дерева, с деревянной крышкой, в центре которой просверлено отверстие для поршня, как любил называть это изделие сам автор –железнодорожник, муж Михаил.

   Этот поршень представлял собой деревянную длинную ручку с прикрепленной к ней круглой деревянной досочкой и действительно напоминал поршень с тем лишь отличием, что в круглой досочке были высверлены отверстия через которые при движении поршня вниз сливки просачивались вверх, а при движении его вверх уходили вниз. В течение нескольких минут работы в жидкости начинали образовываться мелкие желтенькие кружочки, которые, слипаясь, в итоге собирались в большие комочки. Через 20-30 минут оставалось только их собрать и сложить в сосуд, выжать жидкость и масло готово. Свежее, мягкое, желтенькое.

   В конце улицы уже слышалось мычание коров, которые выходили из дворов, подгоняемые хворостинками, и к концу улицы собирались в большое стадо.

   Пастух поприветствовал Пелагею, повесил полотняную торбочку на плечо, сначала подержав ее в руках, как бы взвешивая, и, не заглядывая внутрь, удовлетворенно поблагодарил хозяйку. Он знал, что благодарить есть за что, ибо кроме традиционной еды полесского пастуха Пелагея приготовила сюрприз и положила в торбочку что-нибудь из того, что она испекла сама, то ли это сладкие сырники, то ли удивительно вкусные мягкие булочки, то ли блинчики с домашним вареньем.

   - Ну, как там внуки? - спросил он. – Не просятся со мной на пастбище?

   - Еще спят. Олег с вечера просился, но что-то он часто болеет, придётся везти в больницу.

   - Жаль, что болеет. Но не волнуйся, перерастет.

   Пастух, как и все соседи, знал, что семья у Пелагеи считается одной из зажиточных в поселке. Все три дочери замужем, сын-офицер часто присылает ей денежные переводы, но никто ей никогда не завидовал, так как все знали ее доброе и уважительное отношение к людям и, конечно, удивительное трудолюбие и аккуратность. Во дворе и в доме господствовал культ чистоты и порядка. Мягкая по характеру, но твердая в достижении цели, она сумела воспитать в своих детях аккуратность, как главную ценность в характере и поступках.

   В ее доме сейчас осталась только семья Евгении и Вениамина, Лена с мужем Александром Самойликом живёт на заставе, Надя с Николаем Крессом - под Киевом на Украине, а родная кровинушка – сынок Николай, где-то на Востоке.

   Глубоко вздохнув, Пелагея вошла в дом и стала хлопотать у печки. Дом состоял из двух половинок с общим входом. Эту часть дома они еще в двадцатые годы построили с мужем и в ней вырастили и воспитали детей. Когда же Женя вышла замуж, она с мужем Вениамином пристроила вторую половину дома, где посредине стояла отопительная печь – «грубка», позволившая разделить эту часть дома на три небольшие комнатушки. В первой половине дома была русская печь, объединенная с варочной плитой, которую построил самый лучший в районе печник. Целых полгода Пелагея с Михаилом ожидали своей очереди, пока мастер, имеющий патент, со своим помощником не освободились от других работ и не приехали к ним. До этого времени вся семья заготавливала глину, мяла ее и раскладывала в деревянные формочки для получения кирпича-сырца. Отформованные кирпичики, слегка просушенные, вынимались из форм и складывались на сушку под навес.

   Печь получилась большой, удобной и многофункциональной. Топка ее производилась по нескольким вариантам: летом приготовление пищи выполнялось на плите с выходом дымовых газов прямо в трубу, осенью и весной газы направлялись в вертикальные и горизонтальные дымовые каналы, и кроме приготовления пищи плита обогревала первую часть дома. Наиболее уникальной частью этой печи являлась та, которая в славянском мире называется «русской печкой», и представляет собой кирпичную камеру на уровне верхней части плиты в глубине общего объема с полукруглым сводом, где горит открытый огонь. Наверное, эта конструкция являлась аналогом западного камина или древнего открытого очага. Кирпичный свод сверху засыпался песком и перекрывался еще одним рядом кирпичей на глиняном растворе, создавая широкую плоскую поверхность - «лежанку» - любимое место стариков, которые любят погреть косточки, и детей, которым надо спрятаться, чтобы поиграть в свои детские игры длинными зимними вечерами. Внизу сбоку имелось еще одно свободное пространство, куда через небольшое отверстие – окошко ставилась на сушку обувь. Пелагея очень любила свою печь. Заботилась о ее состоянии, ежегодно белила и нанимала трубочиста для очистки трубы от сажи.

   Время подбирается к шести часам утра, а еще надо растопить плиту и приготовить завтрак, поставить чугунок с картошкой для кабанчика, разбудить младшую дочь Женю. Впрочем, поднимать ее не надо, она и сама встанет, когда своеобразный будильник-радиоточка начнет, поскрипывая, сообщать новости на русском языке из Москвы и на белорусском из Минска.

   Сегодня старшего внука повезут в больницу.


   Лена, сидя на металлической кровати с панцирной сеткой, ожидала своего мужа Александра с дежурства. Она не любила, когда его дежурство попадало на ночную смену, но служба есть служба и здесь не поспоришь. В эти ночи одиночества необходимо было себя чем-то занимать себя, а лучшего занятия, чем рукоделие, не придумаешь.

   Маленькая комнатка в деревянном одноэтажном офицерском общежитии стала их домом. Металлическая кровать, небольшой стол, две табуретки, вешалка для одежды, охотничье ружье, три чемодана под кроватью и несколько кастрюль с тарелками и ложками. Это всё, что составляло их имущество.

   Работы для женщин на пограничной заставе не было, и практически все жены офицеров занимались тем же самым, то есть рукоделием. Однажды в журнале она увидела фотографию маленького мальчишки в матросской бескозырке и сразу решила сделать вышивку на белом холсте. Это будет лицо маленького мальчика в бескозырке на фоне голубых морских волн. Вот уже несколько дней в ее воображении возникали лица разных мальчиков, но все они  неизменно становились похожими на самого любимого племянника Игоря. "Наверное, он будет моряком, когда вырастет", - подумала Лена. Вторая после своего брата Николая, она была первой девочкой в семье и росла лидером, считая правильным только то, что решала и думала сама. Три класса начальной школы дали ей возможность писать и читать, а остальному ее научила жизнь. Жизнь научила пасти и доить коров, пилить и колоть дрова, запрягать лошадь и ездить верхом, драться с мальчишками и верховодить в детской компании, а впоследствии и дома.

   Зачастую она попадала в непростые ситуации: падала с лошади, иногда оказывалась под повозкой и возвращалась домой со шрамами от мальчишеских кулаков, но все это только усиливало ее решимость быть первой. После смерти отца она стала в доме главной, а ее младшая сестра целиком и полностью подчинялась, даже впоследствии старший брат Николай стал держаться от сестры подальше, так как спорить с ней и доказывать свою правоту, было абсолютно бесполезно.

   Дверь скрипнула и Лена, сидевшая на кровати, задремавшая несколько минут назад, радостно вскочила. На пороге стоял ее муж, усталый, но бодрый и веселый. Сделав два шага вперед, он подхватил ее на руки и прошел вперед.

   - Ты не ложилась?

   - Я не могу спать без тебя, все время волнуюсь. Да еще вот хочу начать вышивать Игорёшке подарок. Кушать хочешь?

   - Да, только дай перекусить поскорей что-нибудь. Я следующим поездом еду в Минск в командировку, - приглушив голос, тихонько шепнул, - какой-то важный документ повезу, а для охраны со мной поедут два солдата из НКВД и старший лейтенант. Вот видишь какой я важный.

   - Но ты же сутки не спал.
 
   - Ничего, в поезде часок вздремну. Пусть охрана не спит, – пошутил Александр.

   Лена выскочила в коридор и помчалась на кухню, жарить яичницу на сале, кипятить чайник, подогревать блины, которые испекла еще вечером.

   - Когда вернешься?
 
   - Не знаю, может быть завтра вечером.

   - Купи мне что-нибудь сладенького и обязательно нитки «мулине» синего, черного и серого цветов.

   - Конечно, куплю. И материал какой-нибудь на платье, если будет время.

   Они расцеловались и, уже стоя в дверном проеме, он, как всегда, оглянулся и посмотрел на Лену. Высокий, стройный офицер с голубыми добрыми глазами. Щёлкнул каблуками, отдал честь, приложив правую руку к виску, спросил:

   - Разрешите идти, товарищ начальник?

   - Разрешаю, товарищ лейтенант!

   Раздвинув белые занавески на окне и облокотившись на стол, она смотрела в окно пока он шёл по дорожке в сторону здания заставы, как он вышел из нее в сопровождении офицера и двух вооруженных солдат и направился в сторону железнодорожной станции. Снова стало одиноко на душе и, чтобы отвлечься, Лена начала большую уборку в комнате, хотя в ней и без того была идеальная чистота.

   Утром следующего дня она услышала, как заскрипела дверь в коридоре. Послышались шаги нескольких человек, явно военных, направлявшихся в конец коридора, где находилась их с Александром комната.

   - Неужели уже вернулся? – подумала она и отложила в сторону свою начатую вышивку. - Но почему он не один?

   В дверь постучали и, не дожидаясь приглашения, стали входить люди в форме. Первым в комнату вошел командир заставы майор Фёдоров, за ним вошел старший лейтенант в синей фуражке и красными петельками на кителе. В проеме открытой двери остановился солдат с оружием, а за ним еще один. Оба в форме НКВД.

   Не понимая того, что происходит, Лена спросила:

   - Николай Павлович, что случилось? Где Александр? Он попал в аварию? Он жив?

   Майор потупил глаза и ничего не ответил. Старший лейтенант, сделав шаг вперед громким, строгим голосом спросил:

  - Вы - гражданка Самойлик Елена Михайловна?

   - Да, - ответила она, и острое чувство страха парализовало ее сознание.
 
   Она почувствовала, что сейчас услышит, что-то страшное. Ее тонкие, мгновенно ставшие бесчувственными, сухими и малоподвижными, губы выдавили:

   - Что случилось?

   - Ваш муж, Самойлик Александр Павлович, является агентом польской разведки. Он арестован, как враг народа. Мы должны провести обыск в вашей комнате.

   Смешанные чувства овладели Леной. С одной стороны она несколько успокоилась, так как ее муж оказался жив, и сообщение об его аресте было очень нелепым, неправдоподобным, даже смешным. Но с другой стороны она знала, что ведётся борьба с врагами народа, и много людей было арестовано в последние годы.

   Представить себе то, что её муж является польским шпионом, она не могла, и от свалившегося несчастья, от этой дикой несправедливости ее страх стал перерастать в негодование. С силой сжав кулаки, она, как в детстве шагнула вперед, чтобы врезать в эту нахальную самодовольную НКВДистскую рожу, но майор Фёдоров, зная ее взрывной характер, предупредительно остановил и сказал:

   - Елена Михайловна, проводится расследование и следствие разберется.

   - Да, следствие разберется, - машинально повторила она и добавила в лицо лейтенанту: - Еще неизвестно, кто окажется врагом народа. Обыскивайте, ищите, у нас ничего, порочащего моего мужа, вы не найдете.

   Пока шёл обыск, Лена стояла, прислонившись к стене, наблюдая как бы со стороны за происходящим. Первым делом лейтенант снял с гвоздя возле двери охотничье ружьё и с интересом и нескрываемой завистью рассматривал его тонкую резьбу на прикладе, заглянул в ствол и передал солдату:
 
   - Надо включить в протокол обыска, – заявил он и спросил,
 
   - Где патроны?

   - В чемодане, там все охотничьи принадлежности, - ответила Лена.

   Она вспомнила, как они с Александром несколько месяцев собирали деньги на покупку этого ружья, как по-детски радовались, когда его купили, и как он, возбужденный и гордый, вернулся с первой охоты и небрежно бросил на пол связку подстреленных диких уток. В это время они жили в Ореховске под Ушачами, в краю множества больших и малых озер, густых нехоженых лесов, и где прийти с охоты без охотничьих трофеев было просто невозможно.
 
   Столь же богатыми дичью были и полесские леса. Когда они приезжали в отпуск к маме, Александр приносил с охоты зайцев, лис и, конечно, большое количество уток.

   Из перьев этих уток Лена сделала эти две подушки и пуховое одеяло, которые так бесцеремонно сбросили на пол солдаты, проводящие обыск. Она только сейчас заметила, что по ее лицу бегут слезы, а ведь никогда в своей жизни не позволяла себе плакать на людях, но здесь, ей казалось, не было людей, какие-то бездушные существа ковырялись в ее вещах, одежде, белье, письмах.

   - Какие еще вещи есть у вас? – спросил лейтенант.

   - На общей кухне только ложки, кастрюли слева от входа в тумбочке – машинального ответила Лена.

   Лейтенант кивнул солдату, и тот бросился на кухню. Вернувшись, он развел руки, жестом показывая, что там ничего нет.

   - Самойлик Елена Михайловна! – не поднимая глаз, произнес майор, – Вы обязаны покинуть территорию военной части и пограничной зоны в течение 24 часов.

   Обыск был закончен, и Лена осталась одна. Только перед самым уходом военных она заметила, что в открытой двери маячили две женские фигуры соседок по общежитию. Они, наверное, были привлечены в свидетели обыска (понятые).

   Дверь осталась открытой, коридор опустел, одна из соседок прошмыгнула тихонько мимо двери и вышла на улицу, не заглядывая в комнату.

   - Боже, что это происходит? – воскликнула Лена.

   - Надо убрать в комнате. Нет, надо собирать вещи, - мысли путались в голове. - Мама! Мама! Родненькая мама! Что мне делать?


   Во дворе скрипнула калитка, и послышались крики детей Бориса и Игоря:

   - Мама, мама, что ты принесла?

   Пелагея, хлопотавшая у плиты и удивленная тем, что еще рановато для обеда, хотела выйти во двор, но не успела, так как Женя вошла в дом и остановилась у порога, беспомощно опустив руки. Пелагея взглянула на нее, и непонятное чувство тревоги овладело ею, что-то мерзкое, гадкое заползло в душу, парализуя все части тела, сердце сжалось, как бы остановилось, и сразу же начало стучать часто и беспорядочно.
 
   - Женя, что случилось?

   Такого состояния, в котором находилась дочь, еще никогда не было. Всегда подвижная, уверенная в себе, умевшая принимать быстрое и правильное решение, сейчас беспокойная и бледная стояла у порога.

   - Александр, Лена! - бессвязно прошептали ее тонкие бледные губы.

   В дом попытались войти дети, но Женя, встрепенувшись, выпроводила их во двор.

   - Звонила Лена и сообщила, что Александр арестован, как враг народа, польский шпион. Ей надо уезжать из пограничной зоны. Она не знает, что ей делать.

   Слова складывались в короткие телеграфные фразы, которые Женя, профессиональная телеграфистка, машинально выпалила, словно читала точки и тире из азбуки Морзе.

   - Надо ее как-то забирать домой, - с трудом выдавили Пелагея. – Я поеду.

   - Нет, мама! Поедет Вениамин, он уже готовит служебную машину. Ему надо ехать в Минск в командировку, от Минска до Колосово недалеко. Он говорит, что арест Александра - это какая-то ошибка, его отпустят, когда разберутся.

   Маленькая искорка надежды, появившаяся в душе Пелагеи, вывела ее из оцепенения, и она засуетилась.

   - Может быть пообедаешь, Женя?

   - Нет, мама побегу в больницу к Олегу, а потом на работу, я ведь сказала, что иду в больницу. Никому нельзя говорить о том, что случилось с Александром.
Не обращая внимания на крики и попытки детей войти в дом, Женя собрала небольшой кулёк с гостинцами для больного Олега и побежала по пыльной дороге в больницу.

   Вечером, оставшись вдвоем, женщины уложили детей спать и долго шептались в темноте:

   - Вениамин перед выездом позвонил Николаю Крессу и рассказал, что произошло с Александром.

   - Ну и что?

  - Николай ответил, что за пособничество жене врага народа у Вениамина могут быть большие неприятности, и не советовал ехать.

   Женщины замолчали. Конечно, могут быть, но кто еще может помочь Лене?
 
   - Мой муж не оставит в беде мою сестру.

   - Что говорят врачи о состоянии здоровья Олега?

   После долгого молчания Женя выдохнула:

   - Мало надежд на его выздоровление. Одна беда не ходит. Пришла беда, отворяй ворота.

   Вечером следующего дня у ворот остановилась машина, из которой молча вышла Лена, зашла в дом, схватила на руки маленького Игоря и закрылась в комнате. Она не плакала, ничего не говорила, а, уставившись в одну точку, машинально поглаживая по голове ребенка, качалась вместе с ним взад и вперед.

   Попытку Жени зайти и заговорить с ней остановил Вениамин:

   - Не надо её ни о чем спрашивать.

   Он занес в дом нехитрый скарб, и машина уехала. Наступила тишина. Дом зажил новой тревожной жизнью. Даже дети, подсознательно чувствуя какую-то тревогу, не шумели и не задавали никаких вопросов, стараясь не беспокоить взрослых. По ночам, когда по улице проезжала редкая машина, все с тревогой старались определить по звуку, не остановилась ли она у ворот.

   - Тебя не арестуют? – спросила однажды Женя мужа.

   - Я ничего не сделал плохого, я служу Советской власти, – ответил он и неуверенно добавил. – Хотя…

   - Что "хотя"?

   - Хотя, Александр тоже любил Советскую власть…


   Через месяц в дом пришла новая беда – умер Олег, старший сын Вениамина и Жени. За маленьким гробиком на кладбище, расположенном вблизи закрытой церкви, шла небольшая процессия, в которой соседи впервые увидели убитую горем Лену. Она шла рядом с Женей и Вениамином, оплакивая смерть племянника и томящегося в застенках НКВД своего мужа.

   Ни одной весточки, ни одного сообщения о его судьбе не пришло за это время.

   - Что с ним? Как он там? Когда его отпустят? Или не отпустят вообще? Почему Бог забрал невинную душу племянника? Он ведь такой маленький, добрый ласковый, - каждый вопрос, катившийся соленой горькой слезинкой, иссушал душу непонятностью происходящего. Совсем новое чувство, пока еще неосознанное, начинало появляться в душе. Чувство раздраженности и злости к другим людям, более счастливым, вползало в ее душу, чтобы остаться там до конца ее долгой, полной лишений и опасностей, жизни. Одинокой в обществе и чужой среди своих.

   Женя плакала беззвучно и, прижимаясь плечом к мужу, искала утешение в его словах поддержки, но он словно онемел, боясь взглянуть на маленький гробик на подводе, тупо ступал по пыльной дороге.

   Вот по этой дороге 8 лет назад он бежал в эту поселковую маленькую больницу, мимо которой сейчас шла процессия. Он бежал, чтобы увидеть своего первенца. Его, конечно, не пустили в больницу, но сказали, что у него родился сын, и его жена за окном родильного отделения махала ему руками и счастливо улыбалась, а он, как мальчишка, прыгал перед окнами, показывая свою радость и восхищение.

   Женя уловила его взгляд в сторону больницы и тоже вспомнила тот очень трудный и очень радостный день.

   - Мой бедный мальчик, ты здесь впервые увидел солнечный свет, и здесь закрылись твои глазки навсегда, - темная пелена затмила ее глаза, и она потеряла сознание.

   - Женя! Женя! Что ты делаешь? Надо держаться. У тебя же еще двое ребятишек. Ты им нужна, – этот до боли знакомый голос постепенно входил в ее сознание и, открыв глаза, она увидела свою подругу, медицинскую сестру из больницы. Это она помогала принимать врачу роды, это она ухаживала за больным сыном.

   - Я посажу тебя на подводу! – сказал Вениамин.

   - Нет, я пойду сама.

   Процессия тронулась дальше.

   Горе, вошедшее в семью Вениамина и Жени, не внесло каких либо негативных оттенков в их отношения, а еще более укрепило их.

   Они познакомились в областном центре Полесской области, когда Евгения училась на курсах телеграфисток.

   Невысокий стройный парень сразу привлек ее внимание, когда она увидела его в отделении связи, куда была направлена на практику.

   Большие, умные и добрые глаза, густая темная шевелюра сводили с ума многих девушек. Но так случилось, что Вениамин обратил внимание на нее, выделявшуюся среди других своей устремленностью и серьезным отношением к делу.

   Они решили пожениться, и он переехал в родной для Жени маленький поселок, где сделали пристройку к родительскому дому и жили довольно счастливо. Рождение трех сыновей радовало Вениамина, однако Женя всегда надеялась, что у нее будет хоть одна доченька, и каждый раз огорчалась, что на свет появлялся очередной мальчик. Вениамин успокаивал ее:

   - Не волнуйся, у нас будет еще много детей, вот пройдет отделение мальчиков, надо же кому-то Родину защищать, а потом пойдут девочки.

   Говоря это, он всегда ловил себя на том, что в этих и других предсказаниях будущей хорошей жизни есть доля фальши или, во всяком случае, неуверенности. Профессиональный связист, он научился по коротким фразам телеграмм или писем познавать глубокий смысл. Такой же глубокий смысл он научился познавать в газетных сообщениях, радиопередачах и осознание преддверия грандиозных событий, которые каким-то образом повлияют на жизни миллионов людей, вползало в его мозг. Об этом нельзя было говорить ни с кем, ни громко, ни шепотом, даже намёком или иносказательно. Каждый человек находился под наблюдением, каждый наблюдал за каждым.

   Он привык к такой жизни  и старался строго выполнять все, что предписано сверху, но сам каким-то непонятным образом уходил от соглядатайства. Это не было его принципиальной, благородной позицией. Это была его интуитивная, неосознанная защитная линия: не делай лиха другим, и они не будут делать тебе.


   Сегодня в маленьком деревянном ящике увезла подвода моего брата, а меня оставили дома с бабушкой. Все плакали, а братик лежал тихо, даже не шевелился. Сказали, что он умер, я думал, что он спит, сейчас его, наверно, будут лечить, а потом он проснётся, и мы будем снова играть во дворе. Бабушка опять долго молилась у иконы, а брат Борис тихо плакал, уткнувшись в подушку.


   В сумерках морозного январского вечера звякнула клямка калитки, и послышались неторопливые осторожные шаги по сухому скрипучему снегу. В доме все насторожились, дети притихли. В дверь постучали. Пелагея вышла в сенцы и впустила в дом незнакомого человека, одетого в старую потертую стеганную фуфайку и в неумело подшитых на пятках валенках. Поздоровавшись и стараясь сбить снег, приставший к валенкам, он сказал, что ему надо поговорить с Леной Самойликой. Худые небритые щеки и настороженные глаза незнакомца говорили, что человек этот пережил немало плохих дней в своей жизни, и Лена, сжавшись в комок, спросила:

   -  Вы от Александра?

   - Я могу говорить только с Вами.

   Все, в том числе и дети, остались в прихожей–кухне. В течение получаса шла беседа, прерываемая всхлипыванием и рыданиями Лены, а вся семья тихо сидела возле печки, напряжённо ожидая результата.

   - Надо покормить человека, - опомнилась Пелагея и вместе с Женей стала собирать на стол то, что еще оставалось от обеда.

   Лена бледная, вся в слезах, вышла из комнаты, а незнакомец, взяв свою маленькую торбочку, собрался уходить, но Пелагея подвела его к столу и сказала, что не выпустит, пока не покормит. Жадно заталкивая в рот кусочки сала с хлебом, он, торопясь, попрощался и, не называя своего имени, вышел из дома.

   -  Мне еще надо дойти домой до Забродья, - сказал он уже во дворе.

   -  Но ведь в лесу волки, - сказала Пелагея.

   - Я волков не боюсь, я был лесником. Есть люди пострашнее волков, добрая женщина, - ответил незнакомец и быстро зашагал в сторону леса.

   Войдя в дом, Пелагея увидела, как Женя, обнявшись с сестрой, читала записку Александра.

   - Лена, здравствуй! Я ни в чем не виноват! Не верь тому, что я изменник Родины. Мои признания написаны кровью. Люблю тебя! Надеюсь, что этот кошмар скоро закончится. Целую. Твой Сашка. Записку сожги.

   - Не буду сжигать, – закричала Лена, - не буду, это единственная весточка от него.

   - Лена, успокойся, не надо подставлять того человека и нас тоже, да и Александру будет хуже, если найдут у нас эту записку, – Женя бросила в открытую дверцу плиты этот, такой важный и страшный листок бумажки.

   - Вот же разобрались и выпустили этого человека. Разберутся и выпустят Александра, – произнес Вениамин.


   - Вот и закончилось лето, - вздохнула Пелагея, - опять становятся короткие дни. Если бы не умер внук Олег, его бы сегодня отправили в школу, в первый класс.

   Смахнув набежавшую слезу, она принялась растапливать печь. Со стороны станции доносился шум поездов, которые прибывали с востока, и накапливались на запасных путях. В деревянных вагонах, которые были прозваны в народе «теплушками», находились солдаты. Пелагея понимала, что назревают какие-то события. Особенно всех удивило появление Вениамина в военной офицерской форме.

   - Что случилось? Война? – спросила Пелагея.

   - Нет, меня призвали на период маневров, – ответил Вениамин, несколько смутившись.

   - Не умеет врать, - подумала Пелагея. Она поняла, что грядут какие-то новые события.

   - Четыре мужика и все - военные. Как там мой сынок на Дальнем Востоке, может быть, его сюда переведут?

   Женя тоже ничего вразумительного объяснить не смогла. Она в течении последних недель принимала и отправляла много писем и телеграмм с непонятными текстами, и это настораживало. Вдруг война? Но с кем? Германия дружит с Советским Союзом. Поляки вряд ли осмелятся напасть на СССР, тем более, что Советский Союз будет поддержан Германией на Западе Польши. Наверное, это все же большие маневры, решила она и успокоилась.

   Позднее прошёл слух, что немцы с западной стороны перешли границу с Польшей и начали наступление. Советский Союз с востока ввёл свои войска с целью освобождения «стонущих» от произвола буржуазных властей жителей Западной Беларуси. Большевистская власть сначала ради своего спасения отдала эти территории, а теперь решила их отобрать.

   Миллионы людей, живущих по разные стороны границы, не знали, что Советское правительство и гитлеровское руководство в Германии приняли решение о разделе территорий и оформили его соответствующими секретными протоколами «Молотов – Риббентроп».

   Кому жить и кому умирать решали властелины мира: Сталин и Гитлер. В обеих странах люди верили и готовы были исполнить любой их приказ. Если на западе Польши было оказано жесткое, хоть и безуспешное сопротивление немцам, то на востоке советские войска входили в населенные пункты почти строем, не получая отпора. Часть населения белорусского происхождения встречала их хлебом и солью. Только на отдельных участках широкого фронта пролегавшего через Украину, Белоруссию и Прибалтику возникали перестрелки. Польское командование считало, что советские войска очень слабы, а танки сделаны из фанеры, и это приводило к весьма анекдотичным эпизодам, когда кавалеристы выскакивали из засады на танковые колоны и пытались рубить танки саблями. Те же, кто встречал войска с радостью, были, несколько смущены внешним обликом красноармейцев. Шинель-скатка за плечами, гимнастерка, брюки-галифе, обмотанные бело-серыми тряпками икры, длинные, с примкнутыми штыками, винтовки не убеждали в том, что это и есть представители самой крепкой армии, защищающей самую лучшую страну в мире, в которой живут самые счастливые и самые зажиточные люди.

   Солдатам и офицерам-освободителям тоже было чему удивляться. Аккуратные, чисто подметенные улицы и хозяйственные подворья, усыпанные яблоками деревья, опрятно и нарядно одетые люди, державшие в руках цветы, большие круглые батоны хлеба, кольца колбасы, пироги, огурчики и помидоры создавали впечатление какой то нереальности.
   
   Наверное, это «кулаки» думалось молодому и усталому с дороги солдату, а где же их беднота? Почему кулаки встречают нас с улыбками на улицах? Все это как-то не вязалось с тем обликом, который им рисовали на политзанятиях командиры-пропагандисты.

   Оказавшись в гуще событий, Вениамин был несколько шокирован тем, насколько различалась жизнь здесь, всего в 100 километрах, от той, которой люди жили дома.

   Он разрешил своим подчиненным принимать еду, которую давали крестьяне.

   Наверное, последнее отдают, думал он, хоть и знал, что крестьянин никогда не отдаст последнего никому. На третий день компании ему приказали снять военную форму и включили в состав временного правительства района в одном из городов для организации почтовой и телеграфной связи. Однако, самым главным поручением было проведение радиосети в каждый дом для организации советской пропаганды.

   Эта работа отнимала массу сил и времени, изматывала физически и морально, да, к тому же, оказалась довольно опасной.

   Часть населения, которую пугали слухи о коллективизации, стали недолюбливать восточных пришельцев, частенько звучали выстрелы. Дважды он попадал в перестрелку. Да и жизнь без семьи оказалась нелегкой.

   Евгении тоже было нелегко без мужа, еще несколько месяцев, и она должна будет родить ребенка. Надежда на то, что это будет дочка, согревала ее сердце, но ей очень хотелось поделиться своими планами с мужем.

   Последнее время она стала замечать, что ее коллеги по работе стали вести себя как-то странно, подруги перестали откровенничать, а то и вовсе замолкали, когда она входила в рабочее помещение. Мужчины отводили глаза в сторону, когда она, спрашивала о вестях, поступающих из города, где находится ее муж. Женское сердце подсказывало ей, что там что-то происходит. Отпросившись на пару дней с работы для домашних дел, она, никого не предупредив, села в поезд и поехала к мужу.

   Найти дом, где расположена почта, было нетрудно. На привокзальной площади несколько подвод ожидали пассажиров, прибывших поездом, и договориться с извозчиком не составило труда. Неширокие, вымощенные булыжником улицы удивляли своей чистотой, аккуратностью, но для Жени, погруженной в свои тревожные мысли, все это казалось каким-то чужим. Даже белорусский язык, на котором разговаривают местные жители, отличался от языка, к которому она привыкла дома. Рассчитавшись с извозчиком советскими деньгами и мысленно отметив, что это совсем не дорого, она вошла в отделение почты и спросила, где находится в настоящее время их начальник. Ей ответили, что уже закончился рабочий день и, вероятно, он находится дома, в этом же здании, на втором этаже. Поднявшись на второй этаж, она постучала в дверь квартиры и услышала шаги, а затем и щелчок открываемого замка.

   - Здесь живет Проховник Вениамин? – спросила она. 

   - Так, так, – услышала она женский голос и в проеме открывшейся двери увидела молодую светловолосую, худощавую девушку.

   - Цо пани тщэба? – спросила девица по польски.

   - Я тебе сейчас покажу, б….дь, ты такая, што мне тщеба? – врываясь в квартиру, прокричала Женя.

   Из комнаты выскочил Вениамин.

   - Женя, Женя, ты не волнуйся, это служанка.

   - Ах, ты, кобель старый, у тебя же трое детей,- закричала Женя.

   - Почти трое, скоро снова будет трое, - спохватилась она. - Что же ты делаешь?

   - А ты, убирайся! – крикнула она в сторону онемевшей, напуганной девицы.

   - Добже, пани Женя! Я пойду! До видзення!

   - Только покажись мне еще раз на глаза, я твои зенки выцарапаю, – бросила ей вслед Женя.

   Назавтра вместе со своим мужем она пришла на работу, чтобы окончательно доказать всем, что она -  единственная женщина, имеющая законное право быть его супругой, и теперь она его одного не оставит никогда.


   - Мы едем к папе. Ура! – закричал Борис и щелкнул меня по носу.

   Стало обидно, и, пытаясь дотянуться до его носа, надо же вернуть ему обратно «щелбан», я царапнул его в щеку.

   - Дурень, - сказал Борис, – ты не понимаешь – мы едем жить в другой город, к папе. Мама, я и ты. Понял?

   - А что это такое "город"? – я уже знал, что есть другие дома, другие улицы. Но что это такое другой "город" не мог понять.

   - Там есть река, и мы будем кататься на лодке, - продолжил Борис, незлобно отталкивая меня в сторону.

   - Что такое река, лодка и как на ней кататься? – думал я, стараясь дотянуться до носа брата. Я знаю, как давать «щелбана», но только не умею. Надо все-таки попробовать. Зацепив средний палец правой руки за большой палец я попытался щелкнуть его по носу, но ничего не получилось, так как палец лишь слегка коснулся его.

   - Ничего ты не понимаешь и ничего не умеешь, даже «щелбана» дать не можешь. Мы поедем поездом.

   Я знаю, что такое поезд. Это паровоз, который иногда гудит и стучит колесами по рельсам, за ним тянутся вагоны, которые возят лес, а еще есть такие вагоны с окнами, где сидят люди. Я их видел, и мне хотелось тоже попасть туда. Это все я знал, мы ведь живем на станции. Паровозы и вагоны не спят даже ночью. Паровозы светят большими лампочками и ездят то в одну сторону, то в другую.

   Известие о том, что я скоро буду ехать в поезде, меня очень взволновало, и я кинулся к тёте Лене, надо же ей сказать об этом. Однако, был разочарован, так как в комнате я услышал разговор тёти Лены, мамы и бабушки на эту тему.

   - Иди сюда Игорёк, - сказала тетя Лена.

   - Скоро приедет ваш папа, и вы поедите к нему жить.

   - А ты не поедешь? – спросил я.

   - Я поеду с вами, а потом вернусь к твоей бабушке. Надо ведь ей помогать справляться с хозяйством, а когда у тебя появится еще один братик, я снова приеду к вам, - улыбнулась тетя Лена, и тут же поправилась: - когда у тебя появится сестричка.

   Взглянула на Женю. Она знала эту тайную мечту своей сестры, хотя сама она почему-то была уверена, что у нее скоро появится еще один племянник, тем более, что она любила мальчиков. Вероятно потому, что они с Александром мечтали о сыне.

   Папа приехал за нами через несколько дней и тут же уехал на грузовой машине с вещами.

   Борис попросил взять его с собой, но взрослые запротестовали, пытаясь объяснить, что ехать надо целый день по очень плохой дороге, там очень много песка, ям, заполненных водой, и машина может застрять. Тогда придется ночевать в лесу, и что уже наступила осень, и будет очень холодно. Эти аргументы его совсем не убеждали и он, забившись в угол комнаты, продолжал долго хныкать. Я же не хотел ехать на машине, мне нужно ехать в поезде, смотреть в окно.

    День этот скоро наступил.  Тетя Лена взяла меня на руки и стала подниматься по ступенькам вагона, за ней карабкался Борис и потом мама. Бабушка подавала вещи, а мама ставила их в коридоре вагона.

   В вагоне я почувствовал какой-то новый, еще незнакомый мне запах, и кроме того там были широкие скамейки, на которых сидели люди, а над ними тоже были скамейки, но очень высоко. Борис сразу же стал туда лезть, но мама сказала, что это полки, предназначенные для того, чтобы люди могли лежать и даже спать ночью. Борис тут же засобирался спать, но мама сказала, что ночью мы уже будем дома.

   Послышался знакомый гудок паровоза, и вагон дернулся. В этот момент я увидел в окне, что дома и соседние вагоны поехали назад, а через несколько мгновений внизу стало что-то постукивать.

   - Поехали! - закричал Борис.
 
   А вот и наш дом далеко в просвете между деревьями стал ехать назад, а потом и вовсе скрылся. Вагон начал качаться из стороны в сторону, шум под полом превратился в какой-то музыкальный стук, как будто Борис играл на барабане, используя для этого палку и ведро. За окном назад уползали поля и деревья. Все было так интересно, что я, не шевелясь, сидел на руках у тети Лены и пытался осознать, что же это происходит, откуда это все появляется и куда исчезает. Только возглас тети Лены, произнесший – «Кривая будка»,  отвлек мое внимание.

   - Где, где? – закричал Борис и бросился к противоположному окну.
 
   - Проехали, - разочаровано сказал он и снова полез на полку.

   А за окном мелькали деревья, много деревьев.

   - Это лес, - сказала тетя Лена.
 
   Вот закончился лес, и среди поля медленно поползло назад красивое с желтеющими листьями раскидистое дерево. Поворачивая голову влево, а затем вправо я не мог оторвать глаза от каждого предмета. Вскоре бегущая в окне лента меняющихся пейзажей превратилась в сплошное однообразие движущихся предметов, под вагоном стучали колеса, а сам вагон покачивался в монотонном такте. Глаза стали закрываться.

   - Заснул, - тихонько произнесла тетя Лена. - Пусть спит, а то эту ночь почти все время не спал, бросался.

   - Очень хотелось ехать в поезде, – ответила Женя.

   - Граница! Старая граница, - зашептались в вагоне люди, и все прилипли к окнам. Поезд пересекал небольшую речку, на берегах которой стояли никому уже не нужные пограничные столбы.

   При слове «граница» у Лены защемило сердце, и перед ее глазами появился образ Александра.

   - Где же ты, что с тобой? Жив ли, ты?

   Она вспомнила, как дважды ездила в Минск, чтобы узнать о его судьбе. Ее отсылали из одного кабинета в другой, но никто в Управлении пограничных войск ничего не говорил, кроме слов: "идет следствие" и «там разберутся». Она обратила внимание на то, что во второй ее приезд в кабинетах начальников находились другие люди. Рискуя нарваться на неприятности, она обратилась в НКВД, где ей намекнули, что Александра у них нет и что он далеко, очень далеко. А ей, жене «врага народа», лучше здесь больше не появляться.   


   Меня стали тормошить и уговаривать:

   - Вставай! Уже приехали.

   - Как это приехали, когда приехали?

   В вагоне было шумно, люди с вещами проходили по коридору, под вагоном ничего не стучало. Я посмотрел в окно, и мне показалось, что поезд тихо едет, но только в обратную сторону. От мысли, что я проспал большую часть дороги, стало очень обидно. Как же так? Я столько мечтал о том, что буду ехать в поезде и видеть все, что будет появляться за окном, и вдруг, я просто проспал.

   Тетя Лена показала рукой на окно и сказала:

   - Не плачь. Видишь, там твой папа нас встречает.

   Действительно, на перроне стоял папа, но он показался маленьким; он же всегда был большой. Когда он поднимает меня вверх, то кажется, что я могу достать небо рукой. Почему он стал таким маленьким? Другие люди тоже. Хотел спросить у мамы, но увидел, что Борис, тоже очень маленький, уже у папы на руках. Мне тоже нужно туда и побыстрей. Я кинулся в конец вагона, и пробираясь сквозь ноги, сумки, чемоданы, мешки, выполз в тамбур и взглянул вниз на ступеньки вагона. Стало страшновато, как по ним спуститься? Чьи-то руки подхватили меня и поставили на перрон. Подбежал папа, поднял меня на руки, поцеловал и подбросил вверх. “А он не такой уж и маленький,”- подумал я и успокоился. Втроем мы стали ждать, когда выйдут из вагона мама и тетя Лена.

   Жизнь на новом месте потихоньку налаживалась. На работу Женя не стала устраиваться, так как ей уже трудновато ходить, да и дома работы хватает. Квартира большая и требует ежедневной уборки, с детьми хлопот прибавляется с каждым днем. Бориса дома не удержать, так как появились новые друзья, соседские мальчишки. Но большее внимание приходиться уделять Игорю. Внешне спокойный, он никогда ничего не попросит, редко плачет, но постоянно попадает в какие-то неприятные ситуации. На прошлой неделе во дворе дома свалился в ремонтную яму, в которой находился водитель, ремонтирующий машину. Игорю очень хотелось посмотреть, как это дядя-шофер залез под машину и что он там делает? В результате сам свалился в  прямо на спину шоферу, который потом и принес его в квартиру, измазанного мазутом и напуганного.

   На следующий день он зарыл в песок один ботинок и, конечно, пришел домой тихонько, никому ничего не сказав, залез под кровать, там и заснул.

   В качестве наказания Женя решила не пускать его несколько дней на улицу. Но и дома он умудрился найти приключение, пытаясь открутить педали от стоявших в коридоре велосипедов. Звон и скрежет металлических предметов, привлек ее внимание, и когда она выбежала из комнаты в коридор, то увидела впечатляющую картину. Оба велосипеда лежали на полу, а между колес и рамой, копошился Игорь, пытаясь выбраться из этой кучи железа и резины.

   Выбраться было непросто, так как ноги, руки и тело ребенка переплелись с этими железяками. С большим трудом Женя подняла первый велосипед, а из под второго он вылез сам, сопя и похныкивая.

   - Ох и “удача” ты моя, что же мне с тобой делать? – воскликнула Женя.

   - Скоро у меня будет доченька, она будет ласковая и добрая, подрастет и станет мне помощницей, а с этими мальчишками – сплошные хлопоты! – поглаживая свой живот, словно это уже и была ее доченька, она повела Игоря в ванную комнату.

   - Вот же “смык белорусский”, испуган и поцарапан, а виду не подает, только хмурит свои черные брови.

   - Я папе расскажу, что ты тут натворил, - пригрозила она, но сын только улыбнулся. Он знал, что отец ругать не будет.

   - Руки, ноги целы? Голова на месте? Ну и хорошо,- скажет отец и подбросит вверх к потолку.

   - Совсем не хочет детей воспитывать, да и когда ему детьми заниматься? Рано утром уходит на работу и поздно вечером возвращается. Так ни разу не свозил детей на Припять, покатать на лодке, - думала Женя.

   Муж редко приходит на обед домой, хотя его кабинет находится в этом же доме на первом этаже. Кроме основной работы, ему приходится обеспечивать строительство новых сетей связи материалами. Да и не все селяне радуются появлению радиоточки в их доме. Вениамин долгое время не мог понять, почему они не приветствуют это новое явление цивилизации, пока его водитель не произнес фразу:

   - Да зачем им эта скрипучая черная тарелка, когда у многих имеются радиоприемники?

   Вениамин знал, что НКВД проводит аресты тех, кто занимал должности в период польской оккупации и среди населения росло глухое недовольство, но деваться им было некуда. Польша уже захвачена немцами и там было еще более опасно, чем оставаться под властью Советов.

   Те, кто слушал сообщения по радиоприемнику, знал, что практически единственная страна, которая вела войну с фашистами - это была Англия, а Советы в это время поддерживали контакты с Германией, и даже проводили совместные военные парады.

   По железной дороге шли вагоны, а по Днепро-Бугскому каналу, в сторону Польши плыли баржи с хлебом, и этот хлеб не предназначался полякам, он направлялся далее, в Германию.

   Многое из того, что происходило, было непонятно Вениамину, он недолюбливал фашистов и дружба с ними Страны Советов, вызывала недоумение. Но все свои мысли и суждения он держал при себе и “горячо” поддерживал линию партии и правительства. "Сталин знает, что делает", - успокаивал он себя.

   Для Жени, далекой от политики, и занятой воспитанием детей, все события, происходящие за порогом квартиры, ее не тревожили. Она не воспринимала всерьез его сомнения, которые иногда он высказывал шепотом. И реагировала сухой фразой:

   - Молчи, у тебя семья, ни с кем не разговаривай на эту тему.

   День подходил к концу, и Женя пыталась предугадать время прихода мужа, что бы успеть приготовить ужин. Услышав щелчок замка двери, с криками:

   - Папа, папа пришел! – бросился в прихожую Борис.

   Удивляясь столь раннему возвращению мужа, Женя по-женски загоревала:

   - Еще ничего не готово, чем же я его кормить буду? - и вышла из кухни.

   Вениамин отстранил левой рукой бросившегося к нему Бориса и, держась за живот, со стоном пошел в туалет.

   - Страшные рези в животе, - процедил он.

   Борис притих и посмотрел на мать. Я выскочил из комнаты и спросил:

   - Кто к нам пришел?

   - Это папа, он в туалете, - ответил  мне Борис.

   - Опять сидит там и газету читает?

   - Тихо ты, дурень, он заболел.

   - У меня кровь идет, - прошептал Вениамин, выйдя в прихожую, - мне надо в больницу.

   Женя бросилась к телефону, чтобы вызвать водителя и позвонить в больницу, чтобы там готовились к принятию мужа.

   - Где ты обедал, что ты ел? - спросила Женя.

   - Я не обедал. Только съел пирожок и выпил стакан чая, в нем на дне был какой-то мелкий сахар, который так и не растворился, поэтому я выпил не всю чашку.

   Водитель жил недалеко, а машина стояла во дворе, поэтому уже через 15 минут водитель на руках вынес Вениамина и посадил в машину.

   - Тебе не надо ехать в больницу, со мной будет все нормально. Я скоро вернусь, не волнуйся. Все будет хорошо.

   В больнице Вениамина продержали более месяца, так что он вернулся не скоро, но зато назавтра в квартиру наведались два офицера НКВД, которые задавали много вопросов и в конце разговора сообщили, что ведется следствие по делу "О попытке отравления ответственного работника Проховника Вениамина". Уже есть подозреваемые в совершении этого преступления.

   - Боже мой! За что его? Он же никому ничего не сделал, - воскликнула Женя.

   - Враги советской власти всех нас готовы уничтожить, но вы не волнуйтесь, мы будем бдительными. А ваш муж скоро будет дома. Хорошо, что он не выпил всю чашку чая. В ней вместе с сахаром был растертый до состояния пудры стеклянный порошок.

   На следствии сотрудница почтового отделения Зося призналась, что это она принесла на работу этот порошок, и Вениамин, пораженный этим признанием, спросил:

   - Что я тебе плохого сделал?

   - Я не собиралась Вас травить, это пани Алеся насыпала его в чай, так как сахар закончился, и она решила взять его  из другой коробки.

   - Кого вы собирались отравить?

   - Не знаю, кого-нибудь из НКВД.  Наша семья с радостью восприняла  приход советской власти, но вы арестовали моего отца и брата. За что? Куда их отправили? Что с ними сделали? Я вас ненавижу. Моя жизнь сломана.  Можете делать со мной все, что хотите.

   Вениамин долго не мог прийти в себя после этого случая. Репрессиям подверглись несколько человек из штата сотрудников, хотя большая часть из них, никакого отношения к этому делу не имела. Ему приказали уволить тех сотрудников, которые имели хоть какое-то отношение к работе на почте в период польской оккупации. А где же набрать других? Была даже мысль, чтобы принять на работу жену, но на последних месяцах беременности это было невозможно.

   Он обратился к своим знакомым на востоке, но никто не хотел ехать к «западникам», а кроме того, все мужчины-связисты были на учете в военкоматах.

   По сообщениям прессы, и, особенно, по текстам секретных телеграмм, он начал составлять себе картину будущих событий на северо-западе страны.

   - Зима будет “горячей”. Может и мне придется принимать участие в этих событиях. Финны обнаглели и пора принимать меры, - делился мыслями с женой Вениамин.

   Зима оказалась очень снежной и холодной, но в политическом и военном отношении действительно “горячей”. Тяжелые бои с финнами в этой короткой войне привели к большим людским потерям, причем, большая часть солдат Красной армии погибла не от пуль и снарядов, а от холода. Целые военные подразделения, отрезанные от главных сил, замерзали в заснеженных лесах. Финны, более подготовленные и оснащенные для зимней компании, наносили чувствительные удары. Вениамин знал, что происходило на севере, ибо многие уцелевшие и вернувшиеся с фронта в результате легких ранений или обморожений солдаты с друзьями были откровенны. Их информация не совпадала с официальной, ежедневно утверждавшей об успешных операциях Красной Армии. Впрочем, никто не сомневался, что победа будет на стороне Советов.

   Вениамина сейчас беспокоило другое. В день рождения Сталина у него родился еще один сын, и Вениамин не знал, что ему делать: радоваться или огорчаться. Какое-то непонятное чувство вины перед Женей овладело им. Она так хотела девочку и вдруг снова мальчик. Зато очень радовалась приехавшая Лена. Она не любила девочек и с удовольствием помогала сестре, успокаивала ее как могла. Мальчика назвали Артуром, в честь главного героя романа Войнич  “Овод”.

   Зима полетела быстро, да и война оказалась скоротечной, закончившись поражением Финляндии и подписанием договора.  Потянулись дни забот и труда. Лена уехала помогать маме управляться с хозяйством, тем более, что пришла пора сажать картошку, и Жене понадобилась служанка. Конечно, была нанята женщина постарше той, которая была у Вениамина. Борис в этом году пойдет в школу. Надо подготовить его. Белорусские школы вели уроки на западном диалекте белорусского языка. Женя предложила отправить Бориса бабушке, чтобы он там начал учиться, но Вениамин не мог допустить даже мысли о том, что кто-то из его детей будет жить не в своей семье.

   - В этом году мы не поедем к бабушке, - сообщил мне Борис. - Я буду готовиться к школе.

   - А что ты будешь делать в школе? – спросил я и тут же опять получил “щелбана”.

   - В школе много детей. Они там учатся писать и читать.

   - Ты будешь читать газеты, как папа? - спросил я и дал ему ответного “щелбана”.

   - Нет, я буду читать сказки, - ответил Борис и, чувствуя свое превосходство и не желая опускаться до борьбы со мной, побежал на улицу.

   - Я тоже пойду в школу и буду сам читать сказки, - решил я.

   Но мама сказала, что меня в школу не возьмут, потому что я еще маленький.


   Учеба Бориса в школе принесла много нового и интересного для меня тем, что появились новые слова, которые я раньше не слышал: уроки, домашнее задание, отметки 3, 4, 5, тетрадки, учебники, буквы. Кажется, вся семья только тем и жила, чтобы поинтересоваться, что было в школе, какие отметки поставили учителя, сделано ли домашние задание? Мне было строго запрещено мешать Борису писать буквы, делать уроки, поэтому я больше внимания уделял младшему брату Артуру. Он уже не ползал по полу, а бегал из комнаты в комнату, и я пытался его обогнать. Он, конечно, падал, и мне доставалось от родителей.

   - Не гоняйся за ним, он еще маленький, - говорили они.

   -  Если он маленький, то я, значит, большой, - думал я, - но в школу меня еще не возьмут и в следующем году, а вот Борис пойдет во второй класс, ибо он - большой. А я какой?

   Такая ситуация меня крепко озадачила. Я думал, что подрасту и догоню Бориса, но оказалось, что он тоже вырос и стал еще старше. Так ведь, я никогда его не догоню. Успокоило только то, что маленький Артурчик тоже не догонит меня.


   - Скоро мы поедем к бабушке, и целое лето будем там,- сообщил однажды Борис. Он всегда узнавал все раньше меня, а это было неприятно.

   - Почему мама и папа сообщают ему новости раньше, чем мне?

   На лето план был таков: Женя с тремя мальчишками уезжает к бабушке, а Вениамин, дождавшись отпуска, в августе приезжает к нам, а потом к началу учебного года семья возвращается в город. Конечно, как всегда приехала Лена, чтобы помочь сестре справляться в дороге с детьми и вещами. Ехать надо поездом, но до поезда добираться придется на автомашине, которая загружалась во дворе.

   Среди общей, обычной в таких случаях, суматохи я, уже одетый для путешествия, обнаружил, что до меня нет никому дела, и спустился во двор, где стояла знакомая легковая машина с открытыми дверцами. Водитель возился с мотором и, увидев меня, шутя спросил, не хочу ли я ему помочь? Мне не хотелось снова падать в яму и пачкать одежду машинным маслом. Опять мама будет ругать и называть обидным словом «удача». Калитка была открыта, и какая-то неведомая сила потянула на улицу, где всегда очень интересно. Там ездят повозки, ходят люди и, конечно, стоят дома, в которых живут другие люди.
По улице проехала машина и куда-то скрылась, повернув налево. А что там?

   Я пошел в ту сторону и за нашим домом обнаружил другую улицу, на которой стояли высокие дома, а сама улица была уложена круглыми камнями, по которым, грохоча колесами, ездили машины и повозки. Далее эта улица встречалась с еще одной такой же, но машины, за которой я шел, на ней уже не было. Надо возвращаться домой, а то Борис и Артур с мамой и тетей Леной уедут без меня. Сейчас я быстро побегу домой, но вот незадача. Я не знаю куда бежать. Где наш дом, где наша улица? Стало страшно. Кругом, куда ни повернись, незнакомые здания, незнакомые люди. Из дома напротив, где были большие окна, вышел усатый человек в белом халате с бритвой в руке и направился ко мне. За ним вышел второй, лицо которого было вымазано белой пеной, точно как у папы, когда он бреется в ванной комнате. Надо бежать, "ведь бритва очень острая, она может порезать", - так говорил папа, когда мы с Борисом пытались взять ее. Как бежать, если ноги приросли к земле и не хотят двигаться?

   Мужчины подошли ко мне и стали спрашивать: кто я такой и как меня зовут, где мои родители? "Родители мои дома, - ответил я, но где мой дом я не знаю". А вот на вопрос, как меня зовут, я отвечать не стал. Как это так? Меня зовут Игорь, и это все знают, а они нет.

   - Игорь! Игорь! Куда ты делся? - услышал я голос тети Лены, которая бежала по улице. - Мы опаздываем на поезд.

   В этот раз меня никто не ругал, и мы спокойно приехали на вокзал и сели в поезд. Папа не поехал нас провожать.

   На вопрос Лены:

   - Почему Вениамин не поехал на вокзал?

   Женя прошептала ей, что на  Днепро-Бугском канале ночью кто то взорвал две баржи с зерном для Германии, и в связи с расследованием все ответственные сотрудники должны находиться на рабочих местах. Потом они долго говорили между собой. При этом Лена сказала, что с каждым ее приездом в западную часть Белорусии она стала замечать, что продуктов на базаре и особенно в магазинах становится меньше.

   Гудок паровоза возвестил о том, что поезд отправляется, и пассажиры, суетясь, приготовились к путешествию. Никто из нас не догадывался, что этот гудок возвестил о чем-то более важном, чем переезд из одного места в другое, и, конечно, никто из нас не знал, что этот день окажется последним днем нашей жизни в этом городе.
   
   Через полвека я оказался  в командировке в этом городе и пытался найти улицу и дом, в котором мы жили, но ничего похожего на то, что оставалось в детской памяти, мне не встретилось. Лишь схематичные картинки далеких воспоминаний сохранились в моей душе об этом периоде, самой счастливой и благополучной части нашей жизни. Жизни моего отца, мамы, братьев Бориса и маленького Артура. Моей тоже.