Часть 1. Глава 2

   А у бабушки было хорошо. Во-первых, не надо закапывать сандалии в песок, так как никаких сандалий нам не одевали на ноги. Целыми днями мы бегали по песку босиком, и единственной заботой было не угодить ногой в коровью лепешку или не попасть на рога, какой-нибудь корове, когда стадо возвращалось с пастбища.
 
    По вечерам тетя Лена выносила во двор граммофон и, покрутив какую-то ручку, ставила на круглый диск черные кружочки-пластинки. Воздух наполнялся чарующими звуками музыки. К граммофону подключалась большая расширенная труба, из которой эти звуки разносились по воздуху. А мне очень хотелось заглянуть в нее, чтобы увидеть этих тетей и дядей, которые так красиво поют. Но как я ни старался, ничего не получалось, более того, когда трубу снимали, она оказывалась совершенно пустой.

   В эти волшебные вечера мы собирались вокруг граммофона, а бабушка наливала всем по стакану теплого парного молока. Мама и тетя Лена, заканчивая свои дневные дела, громко подпевали певицам  и певцам из пластинки. Потом бабушка шла в комнату, чтобы помолиться перед иконой. Дедушка на иконе всегда оставался спокойным и невозмутимым, очень внимательным и добрым. Мне казалось, что он всегда находится со мной, что он все про меня знает, но не ругает. Однажды Борис очень авторитетно сообщил мне, что знает, кто изображен на иконе. Когда же я спросил его: "кто же это?" Борис, приглушив голос, сказал, что это Бог! Я слышал это слово раньше от взрослых, но они упоминали его в разговорах не часто, лишь бабушка шептала: "Боже, прости и сохрани!"

   - Бог живет на небе, и все, что на земле делается, это делается по его воле. Он все обо всех все знает, – объяснял Борис.

   - Знает? – задумался я.

   Значит, он знает, что вчера, когда взрослых не было дома, я гонялся за петухом во дворе.
   
   - А вдруг он маме расскажет? - с опаской взглянул на икону, но не увидел ничего необычного.
 
   Как всегда спокойно, задумчиво он смотрел на меня и, как мне показалось, даже загадочно усмехнулся.
 
   - Нет, не расскажет, - успокоился я, но все же запомнил, что если тебя никто не видит, это еще не значит, что никто ничего не знает. Дедушка все видит и все знает.


   Пелагея была рада приезду Жени с детьми, так как прошло два года с момента их отъезда, и сейчас она наслаждалась беспрерывным ребячьим щебетаньем.

   - Вот было бы хорошо, если бы Николай, сыночек мой, приехал, да еще бы с детьми, - его она тоже не видела два года.

   
   Не разбираясь в тонкостях политических сообщений по радио о событиях на Дальнем востоке, она сердцем чувствовала, что в боевых действиях на Холкинхоле в 1939 году принимал участие и ее сын. Он писал редко, сообщая, что служба идет нормально и что у него все в порядке. Только однажды прислал письмо с сообщением о том, что участвовал в боях с японцами, и что его наградили монгольским орденом «Улан-Батор». Сейчас он находится в Монголии на границе с Китаем, и его скоро отправят в военную академию на учебу на полгода.

   - Вот бы дали ему отпуск, - эта надежда согревала ее.


   В противоположность письмам, которые приходили очень редко, почтовые денежные переводы приходили ежемесячно. Пелагея говорила Лене:

   - Напиши ему, чтобы не присылал деньги так часто. Пусть посылает своей семье.


   Сообщение по радио о событиях в Манчжурии, Монголии, Китае всегда напоминали ей об одном эпизоде, произошедшем где-то в 20-х годах, когда после неудачного похода Красной Армии в Польшу, а тогда часто упоминалось имя командира Тухачевского, в Полесье пришли польские войска. В отряде красногвардейцев, который в течении нескольких дней стоял в поселке, было несколько китайцев, не понятно каким ветром занесенных в такую даль от их родины.

   Внешне резко выделяясь от других солдат своими узкими глазами, черными волосами и худобой, они были очень дисциплинированы и трудолюбивы, бесстрашны в бою.

   Красная Армия постепенно откатывалась на восток, и в поселок вошли польские жолнеры. Однажды, когда они вернулись в поселок после боя с отрядом Красной Армии на Оболони вблизи реки Припять, стали весело рассказывать о том, что когда преследовали вражеский отряд, на одном одиноко стоящем дубе обнаружили красногвардейца-наблюдателя, который не успел уйти со своим отрядом. Польский офицер приказал ему слезть с дерева и сдаться, но в ответ услышал на ломанном русском языке:
 
   - Моя не будет слезть, «Совет» посадил «Совет» и снимет.

   - Ты китаец? Слезай, мы тебе ничего не сделаем, отпустим в твой Китай.

   - «Совет» посадил, «Совет» и снимет, - донеслось сверху.

   - Слезай, пся крэв, - выругался по-польски офицер.

   - Будем стрелять! - уже закричал офицер, но сверху, как заезженная пластинка, звучала одна и та же фраза, которую в итоге оборвал выстрел.

   Этот рассказ польских жолнеров сопровождался шутками, смехом и желанием покрасоваться перед местными девицами, а Пелагея думала:
 
   - Как можно шутить над уже мертвым человеком? Безбожники.


   Где-то на рассвете раздался громкий стук в окно, и я услышал, как тетя Лена и мама открыли форточку.

   - Поля, Лена, Женя, откройте окно, это я - соседка Франя.

   - Что случилось?

   - Девочки, беда! Беда пришла на нашу землю. Война!

   - Тихо, что ты кричишь, Франя, какая война? Ты хочешь, чтобы тебя посадили за ложные слухи? Зайди в дом.

 
   Женщины вышли в другую комнату и встревожено о чем-то говорили. Для меня слово война было знакомо, оно часто употреблялось в разговорах взрослых, но сейчас оно произносилось с особенной интонацией, и когда мы с Борисом встали, то почувствовали тревогу в глазах, в словах и поведении взрослых.

   
   - Где мама? - спросил я.

   Тетя Лена подняла меня на руки и как-то необычно прижала к себе, едва не плача ответила, что мама пошла на почту звонить нашему папе.


   Проснулся маленький Артурчик, и тетя Лена, опустив меня на пол, подошла к нему, взяла на руки и воскликнула:

   - Боже мой, детки, что же с вами будет?

   - Не паникуй, еще ничего неизвестно, по радио ничего не сказали. Может быть, Франя наврала? Откуда она могла узнать? - не совсем уверенно говорила бабушка.

   - Ты же слышала, что она дежурила на вокзале, и ей сказали, что никто не может связаться со станцией в Бресте. Из Пинска тоже сообщили, что поезда из Бреста не идут, а на промежуточных станциях отсутствует связь.

 
   - Включите радио, будет правительственное сообщение! - с порога закричала мама и побежала в комнату.

 
    Все собрались возле черной тарелки, которая висела на стене, и слушали то, что говорил какой-то дядька. Говорил он что совсем непонятное, но было видно, что говорил о чем-то очень нехорошем, так как стоявшие у «тарелки» мама, тетя Лена и бабушка вслушивались в каждое слово, а лица их каменели. Мне хотелось спросить об этом у Бориса, но, чувствуя общее напряжение, я не смог прервать это состояние глубокой тревоги и даже какой-то обреченности, которое охватило взрослых. Даже Артур стоял молча, держась за подол маминой юбки, и попеременно поглядывал на лица взрослых. Всем было ясно, что наступил какой-то новый, очень плохой этап в нашей жизни.


   Позднее я спросил у Бориса, что такое «война» и он без привычной реакции, показывающей свое превосходство надо мной, начал рассказывать, что немцы-фашисты напали на нашу землю. Они хотят ее захватить, а нас всех убить.
 
   - Как это убить, за что? Если мой папа вернется, он возьмет свой наган, а я знаю, где он его прячет. Он как стрельнет, так они все убегут! - запротестовал я.

   Но Борис с печалью в голосе сказал, что у немцев много винтовок, танков, орудий и пистолета они не испугаются. Они бросают бомбы на наши города и убивают людей, но у нас тоже есть оружие и солдаты, и они будут воевать против немцев. По радио сказали, что мы победим.

   Поток новых слов: винтовка, танк, бомба, пуля, фашист, бой, армия; посыпавшийся  из радио и разговоров взрослых, совершенно ошеломляющее подействовал на меня. Не видя этих предметов и не чувствуя их сути, я представлял их чудовищно, дико опасными, а вскоре сама жизнь в условиях войны начала раскрывать их жуткую сущность.

   Где-то на третий день, вернее ночь войны, раздался треск и шипение в черной тарелке, висящей на стене, а затем скрипучий неприятный голос, не очень умеющего выговаривать слова человека, стал произносить фразы сначала на белорусском, а потом на русском языке:

   - Увага! Гаворыць мясцовае радые и… Паветранная небяспека. Воздушная тревога! Воздушная тревога!

   Взрослые вскочили и, быстро собравшись, стали одевать нас, детей, недовольных и хныкающих. Потом все выбежали на улицу и помчались на край поселка, за которым были вырыты канавы, которые Борис, толкнув меня локтем, назвал окопами. Мы все спрыгнули в эти канавы, а там уже были другие люди, в основном женщины и дети и, слегка успокоившись, стали ждать развития событий. Откуда-то издалека стал раздаваться какой-то звук, похожий на звук работающего мотора грузовой машины, но вскоре он стал сильнее, мощнее, громче. К этому звуку прибавился другой – визгливый.

   - Самолеты! Немецкие самолеты, - закричал кто-то, и все инстинктивно прижались к земле. Там, на железнодорожной станции, начали звучать удары и сверкать молнии, небо озарялось вспышками, как будто началась гроза.
 
   - Бомбят станцию, - произнес все тот же голос. Мне стало интересно, и я по осыпающемуся песку пополз вверх и увидел вспышки в том направлении, где был наш дом.

   - Это бомбы взрываются, - сказал Борис, он тоже лежал рядом на песке, и когда я взглянул на него, то удивился, так как впервые увидел его испуганным. Он дернул меня за плечо и прошептал: - Они могут сбросить бомбу на нас, и тогда мы умрем.

   - Женщины, не пускайте детей наверх, сюда могут долетать осколки, - произнес все тот же голос, и нас с Борисом потянули на дно окопа, а сами взрослые окружили своими телами, почти накрыли нас. Через какое-то время звук летящих самолетов исчез, но небо продолжало освещаться пламенем.

   Со станции доносились гудки паровозов, лязг металла и голоса людей. Взрослые, поняв, что бомбежка закончилась, стали выбираться из окопа.


   - Там что-то горит, - произнесла бабушка и бросилась бежать по направлению к станции.

   -  Это горит склад, до нашего дома далеко, – попыталась остановить ее Лена, но бабушка помчалась по улице, а мы с мамой и тетей Леной пошли за ней. Мама несла спящего Артура, а тетя Лена, держа меня и Бориса за руки, вела нас домой вдоль заборов соседских домов. Деревья, раскинувшие свои ветви чуть ли не на всю улицу, создавали ощущение, что мы идем по коридору, а с боков нас окружают, какие-то чудища, темные и загадочные. Сейчас мне было более страшно, чем во время бомбежки.

   Когда мы вернулись домой, бабушка налила всем по стакану молока и долго молилась перед дедушкой в углу комнаты, благодаря Бога за то, что мы все живы и не разрушена наша хата. Все легли спать в одежде,  и с этого дня все последующие 3 года войны, мы спали в одежде, где бы мы не находились: в лесу, степи, в квартире или деревенском доме. Возле каждого из нас стояли подготовленная обувь и мешочек с вещами, которые при первом сообщении о налете немецких бомбардировщиков каждый брал с собой.

   Наутро Борис натаскал с улицы каких-то железяк, которые оказались осколками от бомб. Сбегал с друзьями на станцию и увидел, что склад, который назывался пакгаузом, почти полностью сгорел; сгорело несколько товарных вагонов, повреждена водокачка, а так же железнодорожные пути.

   - Боже, мой! – воскликнула мама, - А как же там мой муж, как он приедет? На почте говорят, что связи с городом нет, что теперь нам делать? А вдруг немцы придут сюда? Они же убивают коммунистов и их детей.

   - Откуда они узнают, что твой муж коммунист? – спросила Лена.

   - Найдется кто-нибудь, кто расскажет – ответила Женя и неопределенно махнула рукой, но рука самопроизвольно указывала в сторону двора соседки Франи. Женщины замолчали, а затем Лена сказала, что многие семьи, которые живут на другой улице возле железнодорожного переезда, скупают повозки и лошадей, чтобы на них всей семьей можно было уехать на восток.

   - А на чем уедем мы? – растерянно спросила Женя.

   - Может быть, отремонтируют железную дорогу, и мы уедем поездом, - сказала Лена.

   - А ты тоже собираешься уезжать? Тебе немцы ничего не сделают, так как твоего мужа арестовали.

   - Моего мужа скоро выпустят, он будет воевать против немцев, да и как ты, Женя, справишься с детьми на чужбине?
 
   - Я останусь, так как кто-то должен смотреть за домом, хозяйством, коровами, - сказала бабушка. - Куда же вы вернетесь, если все это погибнет? – спросила она.

   В ее голосе слышалась интонация уверенности в том, что война рано или поздно закончится, что немцы будут разбиты и все ее родственники вернутся. За время своей нелегкой жизни она видела много войн и потрясений, таких, как первая мировая война, гражданская война, война с поляками, все они рано или поздно заканчивались.

   В течение двух дней после бомбежки взрослые решали вопрос о том, что делать дальше. Борис все время прислушивался к их разговорам и сообщал мне обо всем, о чем они говорили. Сам при этом добавлял, что было бы лучше, если бы мы уехали подальше от немцев. Мальчишки постарше рассказывали ему, что немцы убивают всех людей, а если на человека упадет бомба, то разорвет на куски.

   Мы с ним, а вернее, он со мной, побежали смотреть то место, где прятались от бомб ночью. За последним домом колосилась колхозная рожь, и прямо во ржи были вырыты длинные ямы-окопы.
 
   - Вот здесь мы прятались, - сказал он и  показал рукой на то место, где не то сидели, не то лежали мы в зыбучем песке серого цвета.

   - А что же там на станции? Надо сходить туда, - потянул я за руку Бориса.

Мы побрели по песку в сторону нашего дома, но как только вышли на нашу улицу, брат закричал:

   - Бежим, скорее. Там возле нашего дома стоит машина, «полуторка». Наверное, папа приехал, - и потянул меня вперед.

   Я старался бежать быстро, очень быстро, но ноги увязали в песке. Борис бежал впереди и тянул меня за руку, а вскоре отпустил ее, и, странное дело,  бежать стало легче, я почти не отставал от Бориса.
   
   Дома действительно был отец в военной форме, а вместе с ним водитель. Из их рассказа стало ясно, что им удалось вырваться из города в тот момент, когда немцы захватили западные окраины.
 
   - Мост через реку был заминирован, и наша машина была последней машиной, которая проехала по нему. Еще бы пять минут - и мы бы были отрезаны от наших войск, - закончил рассказ водитель.

   К вечеру стало ясно, что завтра мы уезжаем на машине вместе с оборудованием связи, которое удалось спасти от немцев. Направление движения было определено в сторону Гомеля.

   - Дальше ехать не придется, так как наши войска обязательно остановят немцев, не позднее двух месяцев вы вернетесь, и мы снова будем жить вместе, - закончил разговор отец.

   - Папа с нами не поедет,- сообщил  Борис. – Он будет воевать с немцами.

   - Будет стрелять в немцев?

   - Нет, он будет обеспечивать связь.

   Что это такое я понять не мог, да и Борис представлял себе это тоже  довольно-таки смутно, закончив разговор обычными в таких случаях словами:

    - Ты не поймешь, ты еще маленький.
 
   Я не знал, что это такое «обеспечивать связь», но был уверен в том, что это самое важное на войне и это поможет прогнать этих противных, рогатых немцев. Почему я представлял себе их мерзкими противными и рогатыми я не могу понять до сих пор.

   Еще позднее стало известно, что тетя Лена поедет с нами, и это привело меня в восторг. Гоняясь за Борисом, я сообщил ему эту новость, но он воспринял ее с обидой, так как не мог спокойно перенести ситуацию, при которой я узнал это первым и сообщил ему, а не наоборот. 
   
   Вечером Вениамин передал служебные документы жене и ее сестре, а также дал устные инструкции, из которых следовало, что они должны беречь оборудование, и если военные или гражданские власти будут забирать его, то они должны получить соответствующие документы. А если возникнет угроза захвата немцами, то необходимо его закапать или уничтожить. Дальнейший маршрут после Гомеля, в случае продолжения наступления немцев, он посоветовал выбрать в направлении Харькова:
 
   - Туда они уж точно не дойдут. И еще, советую надолго не задерживаться в крупных городах из-за возможных бомбежек. Там, где будете останавливаться, постарайся, Женя, оставлять для меня записку. Я ведь – связист и попытаюсь проследить ваши перемещения.

   Утром следующего дня, попрощавшись и поцеловав спящих детей, он ушел, а женщины начали готовиться к отъезду. Во дворе была вырыта яма, в  которую были сложены ценные вещи в мешках, а также две металлические, хромированные кровати, завернутые в брезентовое полотно. Засыпая землей яму, Женя, не сдерживая слез, говорила сестре:

   - Боже мой, все, что мы нажили с Вениамином, осталось в городской квартире, а сейчас там хозяйничают немцы. Когда придет зима, нам с тобой не во что будет одеть и обуть детей.
   
   Утром следующего дня, проснувшись, мы узнали, что отца в доме уже нет.

  - А где папа? - спросил Борис.

   - Он ушел на войну, - со слезами ответила Женя.

   - А почему он ничего не рассказал нам, почему он не попрощался с нами?

   - Вы спали, и он всех вас поцеловал на прощанье.

   - А он будет приходить вечером домой?

   - Нет, он будет далеко.         
   
   Все собрались в ставшей неожиданно большой без кроватей комнате, чтобы посидеть «на дорожку», как сказала бабушка. Женщины плакали, и это ощущение важности происходящего, тяжести расставания и надвигающихся событий передалось и детям. Даже дедушка в углу комнаты стал печальным.                Он, наверное, знает, что будет дальше, он же - Бог. Почему же он всегда молчит?
Бабушка помолилась перед ним, а затем, став на табуретку, достала из-за иконы завернутый в бумагу пакет и передала маме.

   - Это все мои сбережения, вам эти деньги понадобятся, а мне они будут ни к чему. Если придут немцы, они введут свои деньги. У меня есть огородик, две коровки, так что я не пропаду, тем более, что одну корову я могу продать или забить на мясо. Все войны рано или поздно заканчиваются, так что вы все вернетесь, - и добавила, повернувшись к иконе, - Дай Боже, что бы все вернулись живыми и здоровыми.
 
   Среди вещей, мешков, ящиков и подушек с одеялами было очень удобно сидеть и наблюдать из кузова машины за остающимися домами и деревьями, но наши взоры были устремлены назад, туда, где стояла бабушка, туда, где был наш дом. Артурчик тянул свои маленькие ручонки в сторону бабушки и, попеременно заглядывая в глаза маме и тете Лене, лепетал:

   - Бабуська, бабуська, - он хотел сказать, что мы забыли взять с собой бабушку.

   - Ну ничего еще не понимает, он ведь еще маленький, - подумал я.

   - Бабушка осталась сторожить наш дом.

   Стояла теплая солнечная погода и, наблюдая за небом, я заметил странную особенность происходящего вокруг. Деревья, кусты, дома, поля и луга, сменяя друг друга, оставались сзади, а облака на небе ехали вместе с нами.

   - Тоже хотят убежать от немцев, - подумал я.

   Вечером мы остановились на ночлег в небольшой деревушке, где местом для сна явился пол большой избы, хозяева которой сварили чугунок нечищеной картошки «в мундирах», как сказал наш водитель, и дали по стакану молока, все время приговаривая:

  - И куда же вы с такими маленькими детьми?
    
   В дороге нас часто останавливали люди в военной форме, которые, проверив документы, отпускали нас при этом, как правило, рассказывали новости о событиях на фронтах.

   - Прут гады, - услышал я впервые фразу и без разъяснения Бориса все понял сам.

   Гады - это немцы, прут – это значит наступают, а нам надо ехать дальше. Вечером следующего дня мы проехали город Гомель, где раздобыли немного продуктов и бензина для машины и, перебравшись через реку Сож, оказались вблизи воинской части, в ста метрах от забора которой, прямо в лесу, решили переночевать. «Так безопаснее», - решили взрослые. На дорогах появилось много людей, среди которых есть и сбежавшие из тюрем уголовники, бандиты и мародеры.

   - В случае чего, можно будет обратиться за помощью к военным, - завершил разговор на эту тему водитель.
 
   Поужинав всухомятку, ибо разжигать костер военные запретили, все разместились в кузове машины и приготовились спать. Тихая ночь опустилась на землю, большие темные деревья, распластав свои ветви, прикрывали нас мохнатыми лапами, а там вверху сквозь листья березы и иголки елей выглядывали большие яркие звезды. Спокойствие и умиротворение снизошло на землю, выстроив границу между реальностью военного времени и сказочной величавостью окружающего мира, мира природы и тишины. Даже надоевшие, злые комары исчезли, предоставив возможность взрослым и детям погрузиться в глубокий и крепкий сон, который внезапно был прерван громкими голосами людей, раздающимися за забором воинской части. Визгливый нарастающий звук окончательно прервал сон.
   
   - Это сирена, наверное, летят немецкие самолеты, они будут бомбить, - закричал водитель, выскочивший из машины.
   
   Действительно, вскоре послышался уже знакомый звук, летящих немецких самолетов. Со стороны воинской части доносились голоса командиров отдающих приказы солдатам, лязг металлических предметов и урчание моторов машин. В небо устремились светлые столбики, которые судорожно метались из стороны в сторону.

   - Детей прикройте в кузове подушками и одеялами, а сами залезайте под машину, - отдавал команды водитель.

   Лена и Женя укрыли Бориса и Игоря подушками, одеялами и мешками с одеждой и, захватив с собой маленького Артура, спустились вниз, под машину. А сверху стали раздаваться звуки пикирующих самолетов, свист падающих бомб, а затем и звуки мощных взрывов. К ним добавились звуки, напоминающие частые удары сухой палкой по сухому дереву.

   - Это бьют наши зенитки, - сообщил водитель.

   Лена услышала не то стон, не то шепот сестры:
   - Возьми Артура, а мне надо ползти в кусты, страшные рези в животе.

   После очередного взрыва, который раздался недалеко от машины, из кузова послышался истерический, громкий крик Бориса, и Лена, оставив Артура лежать на земле, полезла наверх. В углу кузова она нащупала тело, трясущегося, как в лихорадке, Бориса, и, проверив на ощупь на наличие каких либо повреждений, крикнула водителю, что бы он принял ребенка. Укрыв, Игоря дополнительным одеялом, она спустилась вниз и стала успокаивать Бориса, тело которого уже перестало биться в истерике, но еще вздрагивало при каждом новом взрыве бомбы. Вместе с вернувшейся под машину Женей, они прикрыли своими телами детей.

   - Как там Игорь?

   - Лежит себе тихонько среди вещей.

   - Боится?

   - Конечно, боится, но не подает вида.

   - Зря мы тут остановились.

   - Так кто теперь знает, где опаснее, а где нет.

   В кузове машины я остался один и при каждом новом взрыве невольно вжимался вглубь окружавших меня вещей. Стало очень душно и я, проделав рукой отверстие вверх, увидел ветки деревьев, освещенные отблесками пламени, а так же бегающие по небу светлые столбики, которые иногда выхватывали крылья самолетов с непонятными знаками, похожими на бело-черные кресты. В свете этих столбиков было видно, как лопались серые шарики, а небо озарялось все новыми и новыми вспышками.
 
   - А где же делись звезды? Наверное, они убежали от немцев, они ведь такие маленькие, а самолеты большие, страшные.

   Что-то тяжелое упало на машину.

   - Неужели это бомба? Сейчас она будет разрывать меня на куски, но Борис говорил, что бомбы железные и круглые, а значит, у них нет ни рук, ни ног, и нет даже собачьей пасти. Однажды я видел, как соседская собака разрывала зубами тряпичную куклу, которую мы перебросили через забор. Она урчала и носила ее по двору, мотая головой из стороны в сторону, пока не вырвала изнутри всю вату и не разбросала по двору. Пробираясь сквозь нагромождение из чемоданов, мешков, подушек и других вещей, я добрался до другого угла кузова машины и взглянул назад. Поперек кузова лежала большая ветка дерева с сучками и иголками.

   Звуки взрывов и рев самолетов стали отдаляться, и сразу послышались голоса мамы и тети Лены:

   - Игорь, Игорь, как ты там?- кричали они, пробираясь по кузову машины, но меня уже ничего не интересовало.

   - Не надо трогать меня, мне совершенно безразлично все, что происходит вокруг, меня не пугает война, самолеты, взрывы бомб, все это не стоит моего внимания. Я хочу спать!

   Короткая, июньская ночь, казавшаяся бесконечно длинной, заканчивалась, и в свете лучей восходящего солнца открывалась картина последствий этой страшной бомбардировки. Машина, засыпанная ветками, листьями и комьями земли, являла собой жалкое зрелище, а кабина ее, придавленная  стволом срезанного дерева, осталась без ветрового стекла. Но, гораздо большие разрушения произошли на территории воинской части, деревянный забор которой оказался разваленным, а в глубине горели склады и казарма.

   - Надо ехать, - сказал водитель, успевший проверить двигатель, колеса и подвеску.
   
   После того, как удалось расчистить площадку от срезанных верхушек деревьев и привести в порядок вещи в кузове машины, женщины со спящими детьми сели на чемоданы и молча посмотрели друг на друга. Уставшие, грязные и отупевшие от грохота бомбардировки, страха и мыслей о туманном будущем, они потеряли способность говорить, двигаться, думать, и только непреодолимое желание уехать поскорее и подальше от этого места, где они провели полную опасностей ночь, придавало хоть какой-то смысл их действиям.

   - Боже! Спасибо тебе за то, что на нас не упала ни одна бомба, что ты сохранил наши жизни, жизни детей, - стала на коленях молиться Женя, осеняя себя крестным знамением, впервые за долгие годы взрослой жизни.            
 
   Дорога шла на юг, так как там можно было перебраться через Днепр, ведь  никто толком не знал, где еще существуют не взорванные мосты. По дороге проезжали редкие автомашины и много запряженных одной или двумя лошадьми повозок. Все беженцы двигались на юг, надеясь перебраться на левый берег Днепра, чтобы повернуть на восток. После краткой беседы с попутчиками, а для этого пришлось остановиться, стало ясно, что немцы захватили Минск и двигаются к Смоленску, идут бои под Киевом. Только в середине дня водитель, понявший, что дальше он ехать не сможет, если не вздремнет хоть часок, остановился на въезде в деревню, возле колодца.

   - Надо же покормить детей, умыться, привести себя в порядок, - сказала Женя.

   - Разожги примус на лужайке, свари манной каши, а я пробегусь по селу. Возможно, удастся раздобыть молока или яиц, хлеба. Наши запасы постепенно исчезают, - спрыгивая с машины, распорядилась Лена.

Борис попросился пойти с ней, и Женя одобрительно кивнула:

   - Может быть, с ребенком тебе будет легче уговорить кого-нибудь продать продукты. Покупай все, что только можно купить.

   Такая тактика принесла успех, и вскоре Лена с Борисом принесли пол каравая крестьянского хлеба, десяток яиц и кусок прошлогоднего пожелтевшего соленого сала. Это несколько подняло настроение всем, в том числе и водителю, который поспал пару часов и заторопился:

   - Надо срочно ехать и перебираться через Днепр. Если не успеем, то окажемся в  плену у немцев.

   - Местные ребята говорят, что надо выезжать на дорогу, которая ведет на Конотоп, - вмешался в разговор Борис, успевший подружиться с местными мальчишками, собравшимися посмотреть на беженцев, расположившихся на лугу.

   Мальчишки, выслушав рассказ  Бориса о ночной бомбардировке, стали относиться к нему с большим уважением. Сами они еще не видели немецких самолетов. Война пока только коснулась их отцов, которых в первые дни забрали в армию, а в селе остались дети, женщины и старики. Мальчишки так же сообщили, что все беженцы едут на Брянск или Конотоп, и что Днепр уже далеко позади и его переезжать не надо. Взрослые, выслушав Бориса, поняли, что посредственное знание географии могло сыграть с ними плохую шутку. Прежде чем тронуться в дальнейший путь, решили подробно расспросить дорогу, а заодно попытаться достать немного бензина. Одна из местных женщин отдала целую канистру:

   - Забирайте его без денег, а то мальчишки будут баловаться, да и сожгут сарай. Можете забрать и мотоцикл, мужа забрали на фронт и некому на нем кататься. Если придут немцы, то они заберут его. 

   Мотоцикл, хоть и заинтересовал Бориса, но нам был не нужен.

   - Отдайте военным, он, возможно, им понадобится, да и бензин у них найдется, - сказал водитель.

   Следующую ночь мы заночевали в украинском селе, которое мало отличалось от сел белорусского Полесья, хотя жители разговаривали на украинском языке, очень непривычном для наших ушей, но мягком и мелодичном. Взрослые подробно расспрашивали местных жителей о дороге и возможности переправы через реку Десна и, определившись с направлением движения, легли спать на полу рядом с детьми. Водитель ушел спать в машину.

   - Так спокойнее, мало ли что? Вдруг кто-нибудь надумает украсть вещи или машину.      
 
   Женя долго не могла уснуть. Стоило только закрыть глаза, как звуки вчерашней ночи: ревущих самолетов, взрывов бомб, треск ломающихся деревьев, наполняли её голову, тело, заставляли сердце стучать все чаще:

   - Что же будет дальше? Как уберечь детей? Где мой муж?

   Попытки получить хоть какую-нибудь весточку и оставить записку на почте не увенчались успехом.

   - Женщина, какие сведения, какие записки? Вы что, не понимаете? Это же Война! – слышала она в ответ.   

     Переправа по старому деревянному мосту оказалась не сложной, однако долгой по времени, так как в одну и другую сторону двигались машины, повозки, люди. В первую очередь пропускались машины с солдатами и военными грузами, отряды пехотинцев, направляющихся на фронт. Стоять в очереди было опасно, так как могли налететь немецкие самолеты и тогда... Страшно подумать, что было бы тогда здесь, на открытом пространстве, среди скопления машин, повозок и людей. К счастью, все обошлось и наша машина, обгоняя повозки, помчалась вперед, не останавливаясь в течении нескольких часов, пока в баке осталось минимум бензина. Снова надо останавливать машины, ходить по дворам и просить, упрашивать поделиться хотя бы несколькими литрами. Но в этот раз все случилось по-иному. К машине подошли военные люди и сообщили, что они конфискуют ее.

   - Как это Вы конфискуете машину? - спросила возмущенно Женя. - Это служебная машина и мы везем оборудование связи. Забирайте и его.

   - Да. Забирайте оборудование, а вместе с ним и наших маленьких детей, можете забрать и нас, - закричала возмущенная Лена.
 
   Сжав кулаки, она стала угрожающе наступать на офицера, который, растерявшись, мирно стал объяснять ситуацию: 

   - Поймите, женщины, вам эта машина ни к чему, вам никто не разрешит заправиться, ибо есть распоряжение обеспечивать бензином только транспорт, который обслуживает нужды фронта, а ваше оборудование - гражданское. Не мы, так другие конфискуют машину. Что касается вас и ваших детей, то мы дадим вам повозку с лошадью, ей не понадобится бензин. Сейчас лето и по ночам можно будет её пасти на лугах или придорожных канавах. Вы сможете справиться с лошадью?

   - Не городские, сможем управиться не только с лошадью, - ответила Лена и начала обсуждать с Женей сложившуюся ситуацию.

   Пока шла перегрузка вещей из машины на подводу, Борис и я крутились возле солдат, которые нашли в своих вещмешках немного конфет и угостили нас. Потом один из них, совсем немолодой, даже старый, как мне казалось, достал буханку белого хлеба, отрезал по пару ломтиков каждому, намазал тонким слоем завернутого в белую тряпочку масла, посыпал сверху порошком белого цвета, это был сахар, и, сложив по два ломтика вместе, отдал их нам. Это было очень вкусно. Настолько вкусно, что всю свою жизнь я не признавал лучшего лакомства, чем кусочек белого хлеба с маслом и сахаром. Куда бы я ни ехал, в командировку или на рыбалку, я просил свою супругу не забыть положить мне в «тормозок» это лакомство. Даже сейчас, когда в обществе масло и сахар признаны вредными продуктами, особенно для пожилых людей, к коим я уже принадлежу, хоть раз в несколько месяцев позволяю себе полакомиться таким своеобразным бутербродом. Всегда вспоминаю этого немолодого солдата и думаю, как же сложилась его судьба, выжил ли он в этой жестокой мясорубке? Так он и остался в моей памяти Неизвестным Солдатом. Таким же, как и наш водитель, который принял решение остаться вместе с машиной и ехать на фронт, хотя он по какой-то причине не подлежал призыву в армию. Мне даже неизвестно его имя, потому что в последующих послевоенных разговорах- воспоминаниях тетя Лена и мама называли его просто «нашим водителем».

   Начался новый этап нашего путешествия-спасения от этих проклятых фрицев. К этому времени в разговорах все чаще, наряду со словами немцы, «гансы», фашисты, захватчики, стало употребляться слово «фриц» - краткое, емкое, презрительное, особенно популярное у детей. Мы не могли пойти на фронт и сражаться против них, мы вообще ничего не могли им сделать, а вот произнося это слово, всегда с особой интонацией, мы вкладывали в него всю  свою ненависть и презрение. Это был наш бой с ними. 

   Проселочные дороги, по которым катилась и катилась наша повозка, проходили по полям с созревающей  пшеницей, кукурузой и подсолнечником, не преставали удивлять нас своей нескончаемой протяженностью. Очень хотелось кушать, но остановиться для того, чтобы нарвать колосьев или подсолнухов, наломать початков кукурузы с недозревшими зернами никто не решался:

   - Если поймают, то посадят в тюрьму, - объясняли нам взрослые.

   Тетя Лена и мама попеременно управляли повозкой, а вскоре к ним присоединился и Борис. Мне тоже хотелось управлять повозкой, но Борис не выпуская кожаные ремешки, давал мне только подержаться за них. Время, как и повозка, тянулось медленно, и это позволяло Борису, маме и тете Лене спрыгивать на ходу на дорогу и идти рядом, чтоб лошади было легче. Для Бориса это стало интересной забавой, и он, забежав далеко вперед, ожидал нас на дороге. Впоследствии и мне было разрешено бегать по дороге или идти сзади и держаться за жердь, торчавшую из-под повозки, на которой висело металлическое, вечно дребезжащее, ведро. Этим ведром тетя Лена зачерпывала воду для того, что бы напоить нас, а затем и лошадь. На ночь, как правило, оставались в какой-нибудь избе, хозяева которой старались хоть что-нибудь из продуктов дать семье, состоящей из двух женщин и трех маленьких ребятишек. Дополнительной заботой, которая иногда становилась главной, была необходимость обеспечить сеном и овсом лошадь и отремонтировать повозку, добыть смазку для колес и выбрать наиболее безопасный, с точки зрения вероятности бомбежек, короткий маршрут. Дни тянулись за днями и чем дальше мы уходили на юго-восток, тем теплее становились ночи, а это позволяло останавливаться на ночь вместе с другими беженцами на любом удобном для размещения пространстве, где можно было набрать воды, и ночью пасти лошадей. Такие места попадались редко, поэтому даже убранное пшеничное поле возле ручья или маленькой речушки считалось большой удачей. Не меньшей удачей считалась и возможность насобирать сухих в безлесной местности веток для костра, чтобы приготовить ужин из продуктов, добытых с большим трудом. Жизнь впроголодь и неопределенное будущее заставляли очень экономно расходовать запасы, женщинам было нестерпимо трудно смотреть в глаза детей, вечно голодных, но терпеливо переносивших невзгоды и трудности. Разве что, маленький Артурчик изредка начнет хныкать и просить хлеба. Иногда, проезжая поля с созревающей кукурузой, Лена всё же заскакивала в кукурузник и, наломав несколько початков, давала погрызть молочной спелости зерна детям. Такая же операция проводилась и на поле с подсолнухами. 
   
   Эти поля стояли непосредственно у дорог и создавали впечатление, что сами дороги идут по сказочным, бесконечно длинным тоннелям. Страх наказания за воровство куда-то исчезал под взглядами голодных детей. Лена все чаще и чаще добывала початки кукурузы и подсолнухи и прятала их в солому на подводе впрок. Счет дням и числам был потерян, но, тем не менее, мы оказались за Харьковом, где должно было закончиться наше путешествие. Но война не заканчивалась, немцы захватили Киев и рвутся дальше на восток. Из-за страха попасть под бомбежку в Харькове, а вначале была мысль сесть в этом городе на поезд и двигаться по направлению к Волге, мы объехали Харьков стороной и остановились на ночлег в одном из селений, где были приняты семьей пожилых людей, ставших через пару часов почти родными. Надо сказать, что они делали все возможное, чтобы нам было хорошо. Правда, сначала произошел небольшой инцидент. Конечно же, со мной. Как только подвода въехала во двор и, я, соскочив с нее, побежал по двору, на меня бросилась большая пушистая собака. Она прыгнула на меня, опрокинула на спину и, победоносно залаяла, а я лежа смотрел на нее, такую страшную на фоне голубого неба и думал, что вот сейчас она начнет меня разрывать на куски. Бомба не разорвала, а вот собака уж точно разорвет. Она, вероятно, и не собиралась этого делать, да и вряд ли бы успела, так как тетя Лена, схватив попавшуюся под руку палку, бросилась мне на помощь. Собака, соскочив с моей груди и поджав хвост, помчалась в свою будку, а хозяин стал ее громко ругать и даже хотел ее побить палкой, но, увидев, что со мной ничего не случилось, успокоился и стал извиняться перед нами. Он напоминал мне дедушку с иконы в углу бабушкиной комнаты тем, что имел светлую бороду и добрые глаза. Ходил, опираясь на палочку, так как хромал на левую ногу после ранения, полученного еще в гражданскую войну. Об этом мы узнали позднее. Он и его жена, невысокая добрая женщина, приняли нас, как родных людей, стараясь сделать все возможное, чтобы мы отдохнули с дороги. Натопили баню и приготовили ужин. Сказать, что это был хороший ужин, значит, ничего не сказать, ибо он показался нам царским. Сытые, чистые и умиротворенные, мы напрочь забыли, что мы не дома, что идет война, и где-то погибают люди. На следующий день, когда мама и тетя Лена стали собираться в дорогу, они просто нас не отпустили, уговаривая остаться еще хотя бы на денечек, а лучше до конца войны. Мы остались еще на один день - день спокойной беззаботной жизни, который оказался единственным на все последующие годы войны.

   Через несколько дней после отъезда Лены, Жени и детей в их поселок вошли немцы, вошли спокойно, без боев, без сопротивления советских войск, если не считать небольшой группы пограничников в составе двенадцати человек. Отступая от самой границы, а это более двухсот километров, они решили дать бой. Бой был неравный, однако хорошо вооруженный моторизованный отряд немцев встретил ожесточенное сопротивление небольшой группы плохо вооруженных и малоподготовленных солдат на лесной дороге. На целых два часа сумели задержать немцев эти неизвестные советские солдаты, оставшиеся лежать на лесной дороге, и только жители соседней деревни передавали легенду об этих героях своим родственникам и друзьям в поселке.

   Пелагее это стало известно от ее двоюродного брата, который жил на южной окраине поселка. Он был инвалидом, получившим ранение еще в первую мировую войну, и тоже остался «под немцем», чтобы попытаться сохранить свой дом вместе с женой и дочерью. Старший сын на второй день войны ушел на фронт, не дожидаясь мобилизации, поэтому брату Василию было о ком тревожиться, как, собственно, и Пелагее. В довоенное время, постоянно занятые своими домашними делами, они виделись редко, но сейчас Пелагея часто приходила к брату, чтобы поговорить с родным человеком о своих близких, да и дома оставаться по вечерам не хотелось. Немецкие оккупационные власти по неизвестной причине, присылали к ней на постой только офицеров, которые всегда начинали разговор с вопроса:

   - Матка, яйко, млеко е?

   Это были в основном фронтовики, которые оставались на день или два и после них приходилось делать генеральную уборку. Для своего ночлега она оборудовала место на кухне за печкой. А вот помолиться на ночь перед иконой удавалось редко, не переносить же ее в свой маленький тесный закуток, тем более, что однажды икона помогла Пелагее избавиться от серьезных неприятностей.   Очередным постояльцем оказался офицер СС, который прежде чем поселиться, долго и дотошно на ломаном русском языке  спрашивал, не коммунистка ли она. Никакие доводы не могли убедить его, воспитанного на фашистской пропаганде, в том, что она простая белорусская крестьянка, а когда все ее аргументы закончились, она открыла дверь в комнату и пригласила его зайти, а затем, встав перед иконой, перекрестилась. Это поколебало его уверенность в том, что в Советском Союзе живут только коммунисты, и он отстал от Пелагеи, так как был уверен в том, что верующих коммунистов не бывает, а она в дальнейшем старалась как можно реже попадаться ему на глаза.
Обычные домашние дела отвлекали от мрачных мыслей, а дел было много. Ведь содержать две коровы и сделать запасы сена на зиму, было не просто для женщины. Пелагея действительно хотела продать одну корову, но не успела. Однажды под вечер во двор зашли вооруженные немецкие солдаты с полицаем, который заявил, что они пришли забирать коров для немецкой армии. Пелагея заплакала, ей было трудно представить, что ее любимые коровы, за которыми она так ухаживала, будут съедены фашистами, и она бросилась на их защиту, но солдаты, оттолкнув маленькую, беззащитную женщину, стали навязывать на коровьи рога веревки. На счастье, в это время во двор вошел один из офицеров-фронтовиков, который, разобравшись в ситуации, о чем-то поговорил с солдатами, и те ушли с одной коровой, как раз с той, которую Пелагея собиралась продавать.

   Однажды немцы обнаружили в чулане большую стопку грампластинок  и на следующий день откуда-то притащили старый, но еще работающий патефон. В доме стала звучать музыка. Пелагея старалась уйти куда-нибудь подальше, ей было невыносимо тяжело вспоминать прекрасные летние вечера, когда дочери заводили граммофон и пели вместе с Лещенко, Козиным и другими певцами лирические, задушевные песни, а вот теперь эти пластинки крутят фашисты. Что происходило на фронтах, она узнавала от соседки Франи, которая имела радиоприемник, и у нее были хорошие отношения с немецкой администрацией. Впоследствии ее сын стал членом так называемой «Самоаховы» - организации, выполнявшей поручения немецкой администрации. Это была не полиция, ее членам оружие не выдавалось, и они не участвовали в карательных операциях, тем не мене Пелагея с презрением относилась к нему.

   - Он хоть к началу войны был несовершеннолетним, но мог же сейчас уйти к партизанам, - думала она.

   После того, как немцы провели своего рода «продразверстку», отобрав крупный рогатый скот у большинства жителей, свою оставшуюся коровку Пелагея водила на выпас сама, на узкие полоски с травой вдоль заборов или железнодорожных путей. Иногда она осмеливалась пасти корову на лесных вырубках, которые были созданы немцами при организации своеобразной зоны безопасности вокруг поселка и железнодорожной линии в связи с усиливающейся активностью партизан. Железнодорожная станция работала круглые сутки, обслуживая железнодорожные составы с войсками, танками и другими военными грузами, идущими на восток. В западном направлении вагоны и открытые платформы тоже не шли пустыми: лес, скот, зерно загружались в них и направлялись в Германию.

   - Похоже, что война будет долгой, - глядя на все это, говорила сама себе Пелагея, - где же сейчас мои внуки, мои дочери, где же воюет мой сыночек?
 
   Становилось страшно от мысли, что кто-то из ее близких мог оказаться ранен или даже убит, и она гнала эти мысли, моля Бога не допустить этого.



   Сообщение о том, что немцы начали вторжение на территорию Советского Союза, Николай Кресс узнал рано утром 22-го июня, и первой его реакцией было желание выхватить пистолет и застрелить дежурного офицера за распространение ложных слухов. Но остановился, так как понял, что старший лейтенант НКВД, его хороший товарищ, с которым они служили вместе уже более двух лет, врать не будет. Он был моложе, хотя имел более высокое звание и занимался более серьезными делами, чем Николай Кресс. После ареста Александра Самойлика отношение к нему руководства стало плохим. Николая перевели в отдел, занимавшийся правонарушениями в хозяйственных вопросах, и более двух лет не повышали в звании. Первое время часто вызывали на допросы, пытаясь получить какие-либо о сведения об Александре, но потом отцепились. Одно время хотелось написать рапорт и перейти на другую работу, но ему отсоветовали это делать.

   - Хорошо, что не арестовали, - говорила ему Надя.

   - Но я же ни в чем не виноват, - отвечал Николай.

   - А ты думаешь, что Александр действительно польский шпион? - спрашивала жена и сама отвечала, что не верит в это.
 
   Выслушав сообщение своего коллеги и перечень команд, крайне противоречивых и нелогичных, поступивших сверху, Николай понял, что на западных границах происходит, что-то необычное. Вскоре пришло сообщение о бомбежке немцами Киева, и стало окончательно ясно, что началась война.

   - Как же так? У нас с Германией заключен договор, все два последних года мы вели борьбу с провокационными слухами о том, что Германия готовится к войне с Советским Союзом. Много людей, перешедших границу с Польшей и, сообщавших о скоплении немецких войск, было арестовано и репрессировано. «Они же сообщали правду, а мы их за это сажали в тюрьму? Почему разведка не докладывала руководству страны?» – задавал он сам себе вопросы и не находил на них ответы.

   Ни он, да и никто из простых граждан страны не знали, что разведчики выполняли свою задачу честно и докладывали руководству страны о том, что гитлеровцы готовятся к войне, и уже назначена дата начала, но веры не было ни кому: ни чужим, ни своим.


   Большинство граждан Советского Союза ушло из жизни, как во время войны, так и после нее, не узнав реального положения дел. А скрывать от них было что, взять хотя бы некоторые тексты переписки высшего руководства:

Берия, народный комиссар внутренних дел, писал Сталину 21 июня 1941 г.:

   «Я вновь настаиваю на отзыве и наказании нашего посла в Берлине Деканозова, который по-прежнему бомбардирует меня «дезами» о якобы готовящемся Гитлером нападении на СССР. Он сообщил, что это нападение начнется завтра… То же радировал и генерал-майор В.И. Тупиков, военный атташе в Берлине. Этот тупой генерал утверждает, что три группы армий вермахта будут наступать на Москву, Ленинград и Киев, ссылаясь на свою берлинскую агентуру. Он нагло требует, чтобы мы снабдили этих врунов рацией… Начальник Разведуправления, где еще недавно действовала банда Берзина, генерал-лейтенант Ф.И. Голиков жалуется на Деканозова и на своего подполковника Новобранца, который тоже врет, будто Гитлер сосредоточил 170 дивизий против нас на нашей западной границе... Но я и мои люди, Иосиф Виссарионович, твердо помним Ваше мудрое предначертание: в 1941 году. Гитлер на нас не нападет!»

   В тот же день, 21 июня, Берия написал на поступившей к нему разведывательной сводке:

«В последнее время многие работники поддаются на наглые провокации и сеют панику. Секретных сотрудников «Ястреба», «Кармен», «Верного» за систематическую дезинформацию стереть в лагерную пыль, как пособников международных провокаторов, желающих поссорить нас с Германией. Остальных строго предупредить.»
   
    Выступление Председателя народных комиссаров Молотова  не только не дало ответ на множество вопросов, но и добавило новых:

   - Почему  молчит Сталин? Где он? Что происходит, почему войска не дают отпор фашистам? Ведь наша армия имеет численное превосходство в людской силе, танках, орудиях и самолетах, - думал Николай.

   - Надо идти на фронт, иначе сойду с ума. Буду сражаться с фашистами, – твердо решил Николай Кресс.
 
   Правда, это оказалось не так уж просто для военного человека.

   - Сейчас фронт везде, и Вы будете сражаться с немцами там, куда Вас направит Родина, - услышал ответ на свое заявление.

   Его семья: жена Надя, сын Игорь и дочурка Галя последние два года жили в украинском городке, в служебной квартире и через месяц собирались поехать в отпуск в поселок, где родилась Надя. Сразу после окончания шестого класса Игорь Кресс, да и вся семья только и говорили о предстоящей поездке к бабушке.

   - Я поеду на рыбалку на Припять, а так же буду ходить с друзьями в лес и собирать грибы, - строил планы подросток.

   - А я буду вместе с сестрами собирать в лесу чернику. Мама, ваша бабушка, приготовит нам вареники с черникой или вишней, - отзывалась Надя.

   - Хочу вареников,  моя кукла тоже хочет вареников, - вступала в разговор Галя, прижимая к себе тряпичную игрушку.

   - Папа обещал купить мне новую, и я буду кормить их обоих варениками, - продолжала она, заглядывая в глаза матери, как бы вопрошая, ну когда же папа выполнит свое обещание?

   - Папа обязательно купит тебе новую куклу, сейчас у него нет времени, к бабушке ты поедешь с новой куклой, - успокаивал ее брат, и все вместе и каждый в отдельности строил свои планы на лето.      

   Эти планы были разрушены ошеломляющим известием о начале войны с немцами. Как бы по инерции, вначале сохранялось желание ехать домой, в поселок, ведь война эта ненадолго. Ну, прогнали же наши японцев на Дальнем Востоке, победили финнов, победят и немцев, но отец был мрачен. Он пропадал надолго, а когда возвращался домой на пару часов, то заводил разговор на тему возможной эвакуации жены с детьми на восток.

   - Пока ты еще не на фронте, мы никуда не уедем, - отвечала Надя.

   Только третьего июля по радио выступил Сталин. Первая часть его речи содержала плохо скрытое оправдание в том, что руководство страны оказалось не готово к такому повороту событий, и призвал к борьбе с фашистами. 

   Положение на фронте, а вернее на фронтах, становилось все более угрожающим. Центральная группировка немецких войск захватила практически всю Белоруссию, и становилось ясно, что именно эта группировка ставит своей целью захват Москвы. Северная группа, захватив Прибалтийские республики, устремилась к Ленинграду. Перед Южной группой немецких войск ставилась задача захвата житницы страны – Украины.

   Николай Кресс уже имел определенное представление о развитии событий и стал замечать, что команды сверху стали поступать более осмысленные, действия войск принимали организованный порядок и, несмотря на огромные потери в людской силе и техники, начинали давать отпор фашистам. Это вселяло уверенность в том, что скоро немцев остановят, поэтому он не настаивал на эвакуации своей семьи на восток и отправил жену с детьми в Киев.

   - Киев немцам не взять, - сказал он жене.

   Он знал, что между войсками немецкой группы «Центр» и войсками группировки «Юг» образовался определенный зазор, позволяющий провести подготовку к защите Киева с северо-запада. Борьба с паническими настроениями среди населения, с мародерами, провокаторами, а главное, с диверсантами требовала огромного напряжения. Не хватало людей, оружия, транспорта, и капитан Николай мог себе позволить только мотоцикл с двумя солдатами, чтобы добираться до районов, откуда поступали сведения о противоправных действиях отдельных граждан.

   Вот и сегодня, сидя в коляске мотоцикла, он ехал в направлении юго-западного района, где по поступившим сообщениям крестьяне убирают хлеб и растаскивают его по своим подворьям. Пыльная дорога бежала по пшеничному, частично убранному полю и среди «пожни», так называлось поле после того, как была сжата пшеница или рожь, стояли копны уставленных вертикально колосьями к верху снопов. Они были накрыты сверху, как шатром, перевернутым колосьями вниз еще одним снопом, служившим своеобразной крышей и защищавшим стоящие кверху снопы от дождя. На ближней к селу части поля снопы были убраны, и Николай приказал повернуть к навесу, который мог использоваться для сушки зерна. На узкой дорожке, ведущей к крайним хаткам небольшого села, они увидели подростка, который нес за спиной небольшой, полупустой мешок. Увидев мотоцикл, мальчишка бросил его и пустился бежать в сторону неубранной части поля, но по приказу капитана водитель мотоцикла пересек это направление и мальчишка остановился. Бледный и испуганный, он стоял, опустив голову, покорившись судьбе, так как знал, что по законам военного времени его могут застрелить прямо здесь, среди поля.

   - Что несешь? - спросил Николай Кресс.

   - Немного зерна насобирал, - ответил подросток.

   - После сушки зерно увезли, а это осталось валяться на земле. Все равно пропадет, - продолжил он.

   - Кто тебя послал?

   - Никто, я сам решил.

   - Где твои родители?

   - Отец ушел воевать, а мама дома. В селе остались только женщины и несколько старых мужчин.
 
   Николай смотрел на мальчишку и не мог решить, что же ему делать. Он обязан принять строгие меры, но какие? Был бы один, он мог бы отпустить его домой, но он же не один, и его солдаты могут рассказать вышестоящему начальству, что пожалел мародера. А этот, с позволения сказать, «мародер» такой же подросток, как и его сын Игорь.

   - Наверное, одногодки, - подумал Николай и, взглянув на потупивших взгляды солдат, приказал:

   - Возьми мешок и неси обратно.

   - Поехали к навесу, - обратился он к водителю мотоцикла.

   Под навесом действительно была оставшаяся после намолота солома и цепные, ручные молотилки.

   - В поле работает трактор или комбайн? - спросил Николай прибежавшего и заметно повеселевшего мальчишку. Да, как тебя зовут?

   - Петро, у нас нет трактора, нет и комбайна.

   - А что там гудит?

   Действительно, со стороны дороги доносился постепенно усиливающийся гул.

   - Сейчас я посмотрю, - отозвался Петя и полез по лестнице на небольшую дощатую площадку.

   - Там, там … Танки! – закричал он вниз.

   - Какие танки? Наши?

   - Не знаю.

   - Слезай и беги домой, да не забудь мешок с зерном, -  крикнул Николай и полез наверх, откуда он увидел, что по дороге медленно, но уверенно продвигалась танковая колонна. Собственно, были видны только первые два танка, за которыми тянулся шлейф пыли, но по звуку и по густеющему облаку пыли можно было сделать вывод о том, что их много. На танках сидели люди, а из открытого люка высовывалась голова танкиста. «Наверное, наши,» - решил Николай, но что-то насторожило его. Силуэты танков не были похожи на легкие Т-34  или  тяжелые КВ, стоявшие на вооружении Красной Армии. Неужели немцы? И почему они так спокойно продвигаются по нашей территории? Он знал, что советские войска выиграли первое танковое сражение в районе Луцка - Броды и нанесли немцам большой урон.

   - Вероятно, это одно из танковых соединений гитлеровцев, которое сумело прорвать нашу оборону и рвется в сторону города, - сердце Николая сжалось при мысли, что немцы скоро будут в городе, а он отправил свою семью в Киев в надежде, что до столицы Украины немцы не доберутся.
Надо что-то делать, надо как-то их задержать.

   - Сержант Серов, срочно заводите мотоцикл и по краю несжатого поля попытайтесь обогнать колонну. Предупредите наших, что к городу движется танковая колонна немцев. Винтовку оставьте мне. Мы с солдатом Коноваловым попробуем их отвлечь или хотя бы придержать, - скомандовал Николай.

   - Я покажу дорогу,- раздался мальчишеский  голос.

   - Ты еще здесь? Беги домой.

   - Уже поздно, немцы будут стрелять, если увидят его. Товарищ капитан, пусть он едет со мной, мы проскочим, - сказал сержант.

   - Ладно, пусть едет,- махнул рукой Николай и передернул затвор винтовки, поданной ему снизу.

   - Солдат Коновалов, займите позицию на земле. Сергей, там справа от строения за бугорком, - впервые назвал он своего солдата по имени. - И еще, Сережа! Они будут стрелять из танковых орудий и меня могут убить. Если ты останешься один и без патронов, уходи через несжатое поле.

   - Ну вот, хотел пойти на фронт, а меня не пустили, так фронт сам пришел ко мне, - с сарказмом произнес Николай и, увидев, что мотоцикл, не замеченный немцами, достиг края несжатой части поля, прицелился в торчащую из люка танка голову. Стрелял он метко и с удовлетворением отметил, что пуля достигла цели, голова немца дернулась и скрылась в люке. Николай перевел мушку прицела на второй танк и, поймав в прицел сидящего на брони солдата, нажал спусковой крючок. Колонна остановилась, солдаты скатились с брони и залегли вдоль дороги в ожидании команды.   

   - Сергей, сделай один выстрел и переползай в другое место, пусть думают, что нас здесь много, - закричал Николай солдату.

   - Мне отсюда плохо видно, - ответил Сергей, но команду выполнил.

   Первый немецкий танк, развернув башню в сторону навеса, произвел пушечный выстрел, но снаряд разорвался перед навесом, не причинив вреда.
   - Надо слезать отсюда, - подумал Николай, однако не стал этого делать, так как позиция  оказалась очень удобной для обстрела немецких солдат, залегших вдоль дороги. Снаряд следующего выстрела танковой пушки пробил крышу навеса и повредил часть стропильной системы, в углу загорелась солома, но площадка осталась невредимой. Справа прозвучали три выстрела подряд, и Николай понял, что Сергей решил привлечь внимание немцев к себе.

   - Товарищ капитан, спускайтесь вниз, справа нас пытаются обойти, - закричал солдат.

   Действительно, небольшая цепочка из дюжины немцев справа приближалась к месту, где залег Сергей.

   - Отходи, Сергей, туда, в поле, мы свою задачу выполнили, - скомандовал Николай и сделал два выстрела в направлении приближающихся фашистов. Кто из них упал, а кто залег на передышку, разбираться было некогда, так как слева приближалась другая группа немцев, по которой пришлось сделать последний ружейный выстрел. Эта группа также залегла на пожне, не произведя ни единого выстрела.

   - Сергей, уходи. Это – приказ! Уходи под прикрытием дыма, они хотят нас взять в плен, - резко и отчетливо выговаривая слова, приказал Николай и, отбросив уже ненужную винтовку, достал из кобуры свой пистолет, выстрелил в левом и правом направлении. Наступила тишина. Облако пыли ушло в сторону, и Николай увидел всю, как ему показалось, колонну. За тремя танками стояли несколько машин закрытых тентами, а за ними еще несколько танков. Было ясно, что проводится переброска войск в направлении города, захват которого обеспечит возможность обхода Киева с севера. Стало ясно и другое, что немцы поняли, что они напрасно теряют время и то, что имеют дело с малозначительной группой противника.

   - Надо уходить, сейчас они снова будут стрелять из орудий, - подумал Николай и, взглянув вниз, увидел, что лестница разбита, а пламя охватило стойки, на которых крепилась площадка.

   - Надо прыгать, - решил он, но не успел. Сильный удар в спину и состояние полета – это были последние ощущения Николая Кресса. В момент падения на землю он уже ничего не чувствовал.               


   В городе наступило безвластие. Красная Армия ушла из Киева, а вместе с ней ушли партийные и советские власти. Часть жителей на повозках или пешком подалась на восток, а те, кто решил остаться, прятали свой нехитрый скарб в ямах, погребах и на чердаках. Надя собрала самые необходимые вещи и вместе с детьми ждала мужа. Она не могла уехать, не попрощавшись с мужем, и с тревогой смотрела в окно. Сын, Игорь Кресс, спросил разрешения у мамы и побежал в Управление НКВД, чтобы узнать что-нибудь об отце. На улицах сновали люди, неся в руках вещи, предметы, свертки. Двери учреждений и магазинов были раскрыты, и в них заходили и выходили люди, забирая все, что попадало под руку. Особый интерес вызывало у взрослых продовольствие, одежда и хозяйственные товары, а сновавшие туда-сюда подростки искали конфеты, пряники, игрушки. Игорь, вспомнивший желание сестры Гали заполучить новую куклу, присоединился к небольшой ватаге мальчишек и стал с азартом носиться по городу, от одного магазина к другому. Все они были разграблены, и все, что удалось добыть, это были несколько пряников и горсть рассыпанных конфет-подушечек. Только в магазине, находившемся на окраине города среди картонных коробок, к сожалению, пустых и кипы бумаг он увидел то, что искал. Небольшая пластмассовая кукла, изображавшая собой маленькую девочку со светлыми волосами и синими глазами, лежала никем незамеченная, словно ожидавшая, когда ее найдет тот, кому она очень нужна.  Удовлетворенный находкой, Игорь схватил куклу и побежал домой, точнее туда, где они временно были размещены вместе с другими семьями. Только сейчас, к вечеру, он  понял, что прошло много времени с того момента, как ушел из дому. Весь день был слышен грохот орудий и сейчас этот грохот раздавался не только с западной стороны от Киева, но  с севера и юга.

   - Неужели немцы окружают город? Надо бежать к маме и сказать ей об этом, и надо уходить на другую сторону Днепра, - подумал Игорь Кресс и припустился бежать, что есть мочи. Неожиданно для себя он понял всю степень ответственности за маму и сестру, которая теперь лежит на нем.

   - Отец, конечно, сейчас сражается с фашистами, а я - единственный мужчина в семье на данный момент, - эта мысль гнала его по городу, который становился пустынным и опасным, так как в любой момент рядом мог разорваться снаряд или, еще хуже, могли встретиться  немецкие солдаты. Они- то уж точно убьют.

   Задыхаясь, он вбежал в комнату, где они ютились уже почти месяц, и увидел, что она пуста. В недоумении выбежал на улицу и обежал длинный одноэтажный дом барачного типа, но никого не встретил. Снова вошел в длинный коридор и стал стучать в соседние двери, но никто не отзывался, пока он не дошел до предпоследней двери, из которой выглянула пожилая женщина.

   - А ты разве не ушел вместе с мамой и сестренкой? – спросила она.

   - Нет, я был в городе

   - Они направились к реке, чтобы переправиться на левый берег, мост уже разрушен. Беги, может быть, догонишь их, - заторопила его женщина.

   Игорь бросился бежать в сторону Днепра по уже знакомым улицам. Несмотря на войну и краткое пребывание в Киеве, он не раз бегал по ним с мальчишками, чтобы искупаться в реке и полюбоваться красотами, открывавшимися с высокого правого берега. Всегда тянуло на ту сторону к песчаным отмелям и ивовым зарослям, к дальним манящим горизонтам, а вот сейчас надо перебраться туда, что бы спастись от немцев. Но как?

   У берега, в противоположность опустевшим улицам города, царило оживление, мужчины и женщины с детьми метались из одной стороны в другую в попытках попасть на какой-нибудь катер или небольшую деревянную лодку или плот,  что бы переправиться на левый берег. Игорь стал перебегать от одной группы людей к другой в поисках мамы и сестры, пока не наткнулся на небольшую группу солдат, что готовились к отплытию на маленьком катере. Это были молодые, невысокие ребята, которые молча и организовано складывали свои вещи и оружие на палубе катера.

   - Товарищ солдат, возьмите меня с собой, - обратился он к одному из них, еще находящемуся на берегу.

   - Иди мальчик домой, к маме.

   - У меня нет дома, мы – беженцы, я отстал от мамы с сестрой, мой отец – военный, но я не знаю, где он сейчас, - волнуясь и заикаясь, стал объяснять ситуацию Игорь.

   - Может, возьмем мальчишку, товарищ старшина? – обратился солдат к командиру группы, - пропадет здесь один, под немцем.

   - Ладно, залезай, довезем до левобережья, а там ищи своих, - махнул рукой старшина.

   Обрадованный таким поворотом, Игорь взбежал по шаткому, дощатому трапу на катер и пристроился на корме.

   - А где твои вещи?

   - У меня ничего нет.

   - Наверное, голоден?

   Только сейчас Игорь вспомнил, что он с утра ничего не ел и полез в карман за печеньем.

   - Мы пойдем вверх против течения, нас ждут в нашей части. Мы  разведчики, - объяснил ситуацию старшина и достал из рюкзака банку тушенки.

   Взрывы снарядов в городе не прекращались, а теперь немцы начали бомбить берега и русло реки, стремясь уничтожить как можно больше людей. Самолеты звеньями налетали на Днепр, стреляя из пулеметов и бросая бомбы на все, что плыло по поверхности воды. Редкие выстрелы зенитных батарей по самолетам противника не могли сыграть решающей роли в этом варварском акте по уничтожению гражданского населения. Игорь видел, как бомба попала в небольшой плот, на котором находились женщины и дети, и как все они исчезли в столбе воды, поднявшемся высоко вверх.

   - Мы им уже не поможем, слишком далеко, - сказал помрачневший старшина, - но мы этим гадам, все равно, отомстим. А ты плавать умеешь? Если снаряд или бомба попадет в катер, до берега доплывешь?

   - Доплыву. Я умею плавать и стрелять, хорошо бегаю и прыгаю, на соревнованиях в школе занимал первые места, - затараторил Игорь и вдруг, неожиданно для самого себя, выпалил:

   - Возьмите меня с собой, в разведчики!   

   - Сколько ж тебе годков?

   - Пятнадцать.

   - Годика полтора прибавил, наверное?

   - Только один год и три месяца, - смущенно буркнул Игорь.
   - Как тебя зовут?

   - Кресс Игорь Николаевич.

   - Ладно, Игорь Николаевич, поехали с нами, а насчет того, чтобы тебе стать разведчиком, сейчас сказать ничего не могу. Пока будешь нам помогать. Поешь тушенки, правда, без хлеба, - подавая открытую банку, завершил разговор старшина. 
 
   Катер, разрезая воду Великого Днепра, среди всплесков и взрывов снарядов мчался по реке, увозя Игоря  к новой жизни. Он еще не осознавал того, что в этот день закончилось его Детство, а вместе с ним закончилась еще не начавшаяся Юность. Тайно достал из-за пазухи куклу, сыгравшую такую роковую роль в его жизни, и выбросил ее за корму (увидят солдаты и засмеют) - он шел на фронт защищать Родину, маму и сестру. Возможно, он встретится  там со своим отцом, и они будут воевать вместе. 


   Надя, держа за руку дочку Галю, с небольшим чемоданчиком в другой руке брела по селу, переполненному воинскими частями, оказавшимися в окружении на левом берегу Днепра, куда она переплыла на плоту, который соорудила из бревен и досок еще день назад группа беженцев. Она укоряла себя, что не дождалась сына, но и тянуть время было нельзя, ибо они с дочкой могли попасть в плен к немцам, а это было страшнее всего. О зверствах фашистов на оккупированных территориях сообщали не только радио и газеты, но и солдаты, попавшие в окружение еще в первые дни войны и чудом пробившиеся к своим через линию фронта. Надя поняла, что попала в очень сложную и почти безнадежную ситуацию, так как немцы были со всех сторон и беспрерывно обстреливали территорию, на которой отчаянно сопротивлялись советские войска.

   - Что делать? Куда идти? Как вырваться из этого «котла»? – задавала она сама себе вопросы.

   Грохот орудий, взрывы снарядов, каждый из которых мог оказаться последним в ее жизни и жизни маленькой дочери, по прошествии нескольких дней стали обычным явлением и перестали вызывать реакцию страха. Находясь в состоянии какого-то отупения и безразличия, она прибилась к отряду артиллеристов, которые вели бой против немцев, наступающих с юго-восточного направления.

   Среди грохота орудий, лязга и скрежета металла, людских криков было трудно определить, что кричал лейтенант у крайнего небольшого орудия, но она поняла. Он требовал снарядов, но принести их было некому. Артиллерийские расчеты понесли большие потери, и у каждой пушки осталось по одному человеку, включая командира взвода. Она, оставив дочку за небольшим холмиком, бросила рядом чемоданчик и, стараясь  не упустить ребенка из виду,  бросилась по направлению, указанному лейтенантом. Найдя два ящика, надрываясь и падая, потащила к орудию. Лейтенант стал заряжать орудие и, перед тем как выстрелить, сказал, чтобы она держала рот открытым, иначе лопнут перепонки.

   - У меня там за бугорком дочка, - ответила она.

   - Пехота скоро пойдет на прорыв, мы будем прикрывать ее. Наши части попробуют организовать коридор для выхода из окружения. Попытайтесь прорваться вместе с ними, - заряжая пушку, говорил лейтенант.

   - Я притащу последний ящик, - крикнула Надя и побежала назад. Ей оставалось дотащить этот ящик метров пятнадцать до орудия, как раздались крики и пехота, залегшая в метрах тридцати впереди  орудий, бросилась в атаку. Почти одновременно с окраины села побежали солдаты резерва, а за ними  двинулись повозки с тяжелоранеными, беженцы с вещами и детьми.
   
   Надя крикнула лейтенанту, что ящик со снарядами находится рядом, и бросилась к дочери.

   - Боже мой, ее же затопчут,- подумала она и закричала, - там ребенок!

   В этом безумном топоте орущего людского потока, грохоте орудий, пулеметных выстрелов никто не мог ее услышать. Зацепившись ногой за торчащий из земли металлический стержень, она упала на землю. Падая, но не отводя глаз от то места, где была дочь, она увидела, как один из солдат поднял девочку на руки и, подождав мчавшуюся сзади подводу, передал ее вознице. С этого мгновения все мысли Нади сосредоточились на том, как скорее догнать эту подводу, забрать дочку и вырваться из этого ада. Орущая толпа бежала вперед, а Наде ничего другого не оставалось, как только присоединиться к ней и бежать. Передние атакующие ряды красноармейцев прорвали еще не достаточно плотные немецкие передовые позиции и залегли по обе стороны образовавшегося «коридора». Толпа продолжала бежать все дальше и дальше, постепенно растекаясь по сторонам, а Надя с ужасом обнаружила, что потеряла из виду подводу, на которой была ее дочь. Люди, выбившиеся из сил и понявшие, что им удалось вырваться из окружения, падали на землю, чтобы отдышаться и собраться с мыслями. Военные люди и легкораненые солдаты собирались в группы и небольшими отрядами отправлялись на поиск своих подразделений, гражданские люди, а это в основном женщины с детьми уходили на восток, подальше от линии фронта. Надя, растерянная и подавленная, подходила к людям и спрашивала:

   - Вы не видели, куда поехала повозка с ранеными солдатами? Вы не видели пятилетнюю светловолосую девочку?

   Люди давали противоречивые ответы, но общее направление, куда должны были направляться раненые солдаты и офицеры, указывало на восток, в сторону Харькова. Туда и направилась Надя, останавливая и задавая одни и те же вопросы, каждому человеку, который попадался ей на пути. Только сейчас она поняла, что она осталась не только без дочери, но и без вещей, которые остались лежать в чемодане. Все, что она сейчас имела – это легкое, летнее платье и кофточка, связанная собственными руками, а так же чулки и легкие туфельки. Рука невольно потянулась к внутренней стороне кофты и нащупала, зашитые во внутреннем кармане документы.

   - Хорошо, что хоть документы сохранились, - подумала она, - когда найду дочь, то смогу доказать, что она моя.

   - Что же я скажу мужу, когда он спросит, как я умудрилась потерять двоих детей? - усталая и потерянная, она вошла в большое село.

   Начиная с крайнего дома, стала опрашивать жителей, не видели ли они маленькую светловолосую девочку по имени Галя? Никто не мог ничего определенного сказать в ответ, ибо через село прошло много людей, как военных, так и гражданских, проехали так же подводы с ранеными.

   - Раненых временно разместили в школе, там есть несколько потерявшихся детей, может быть, среди них есть и ваша дочь, - сказала женщина, проходящая мимо, - нас попросили принести простыни, ведра, еду. Я вот сейчас соберу, что смогу, и пойду туда, можем пойти вместе.

   Надя, не дожидаясь конца фразы, бросилась по указанному направлению. Ноги дрожали, а сердце, сжавшись в комок, казалось, перестало стучать.

   - Боженька! Сделай так, что бы она была там, - шептала она сама себе, забегая во двор школы.

   И свершилось чудо. Слева от крыльца во дворе сельской школы она увидела дочь, сидящую на корточках и игравшую с песком, насыпанным в ящик для противопожарных целей.

   - Галя! Галя! Детка, доченька! - не то кричала, не то шептала Надя, бросившаяся к ребенку, который спокойно поднялся и спросил:

   - Почему ты так долго не приходила, мама?

   Надя схватила девочку на руки и зарыдала, на что дочь отреагировала словами:

   - Мама не надо плакать, ты же большая. Взрослым людям нельзя плакать, это стыдно.

   - Ты хоть что-нибудь кушала? – спросила Надя.

   - Да, меня тетя покормила.

   Радуясь такому счастливому завершению событий, Надя старалась не думать о завтрашнем дне. Впереди ее с дочерью ожидали два года скитаний по территории страха, голода, разрухи, смерти. Территории войны – жестокой и беспощадной.

   Как две песчинки во время ураганного ветра в пустыне, слабые и беззащитные, они оказались в водовороте трагических событий, связанных с поражением Юго-Западного фронта Красной Армии под Киевом.

   Еще до возникновения непосредственной угрозы захвата Киева, немцы направили несколько дивизий из состава группы Центр на юг, захватили Чернигов и практически вышли к Конотопу, огибая киевское направление. Дивизии группы Юг, форсировав Днепр с южной стороны, создали угрозу полного окружения соединений Юго-Западного фронта. Ставка Верховного командования недооценила создавшуюся обстановку и не приняла своевременных мер.  Кирпонос М.П – командующий фронтом,  и Буденный настаивали на немедленном отводе войск из Киева, но Сталин был непреклонен. Он предлагал продолжать вести отчаянные атаки на конотопскую группу противника, организовать оборонительный рубеж на реке Псел и только после этого начать эвакуацию Киева. Пытавшийся настаивать на незамедлительном оставлении Киева маршал Буденный был отстранен от должности главнокомандующего Юго-Западным направлением.

   В составе Юго-Западного фронта к тому времени насчитывалось более 700 тыс. человек, около 4000 орудий и минометов, 114 танков и 167 боевых самолетов. К моменту окружения в котле оказались почти 450 тыс. человек, более 2,5 тысяч орудия, 1 225 минометов, 64 танка. Из окружения вышли всего около 15 тыс. человек. По немецким данным под Киевом  было взято в плен 665 тыс. человек. В это число также вошли бойцы и командиры Брянского фронта, плененные в августе-сентябре. По данным, опубликованным в 1993 Генеральным штабом Вооруженных Сил РФ, в Киевской оборонительной операции Красная Армия потеряла свыше 700 тыс. человек, из них 627,8 тыс. безвозвратно. В том числе, непосредственно в бою погиб и командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Кирпонос М. П. Смерть с оружием в руках оказалась для него лучшим исходом, чем предстать перед расстрельной командой Берии. По сложившейся в то время традиции за ошибки Верховного командования отвечали нижестоящие командиры, о чем свидетельствует судьба командующего Западным фронтом генерала армии Павлова Д.Г., расстрелянного в застенках НКВД месяц назад. Хотя, вряд ли командующий Юго-Западного фронта Кирпонос думал об этом, сражаясь с автоматом в руках вместе с офицерами штаба против окруживших их фашистов на склоне, поросшей кустарником балки. Он просто защищал свою Родину.

   В  цифрах колоссальных потерь Юго-Западного фронта, конечно же, не учтены потери гражданского населения. Советская статистика такой учет не вела, да и как можно было учесть количество этих несчастных женщин, стариков и детей, погибших от пуль, осколков снарядов и бомб?  К счастью, среди них не оказалось близких мне людей – тети Нади, двоюродных: сестры Гали и брата Игоря. Им удалось вырваться из этого пекла. Возможно, мой добрый дедушка из рамочки-иконы, перед которым молилась бабушка Пелагея, помог им остаться в живых. Во всяком случае, бабушка была в этом уверена.

   Но для Нади и ее дочери Гали счастливое избавление от гибели в этом котле не стало последним, опасным приключением военного лихолетья. Она не знала, что впереди ее ждет двухлетнее скитание по огромной территории вместе с отступающими, а затем и наступающими войсками Красной Армии.  Иногда она оставалась на несколько дней или недель в селениях, даже не подозревая, что эта территория занята немецкими войсками. Линия фронта постоянно менялась, тем не менее, ей ни разу не пришлось напрямую столкнуться с немецкими солдатами. Надя не могла уйти дальше прифронтовой зоны и осесть в каком-нибудь населенном пункте, она надеялась найти своего мужа и сына среди солдат и офицеров.