Альманах Моя Армия 4-й выпуск

Альманах «Моя Армия».

4-й выпуск

Альманах посвящен Защитникам Отечества -  нынешним, бывшим и будущим!

С Праздником, дорогие!

Вместо эпиграфа – клип

«Ночь коротка. Спецназ»

http://video.mail.ru/mail/kaskad_/245/271.html

Наша благодарность Игорю Срибному.
 
Альманах «Моя Армия» - частный гуманитарный проект в рамках Сайтов ПрозаРу и СтихиРу.
1-й выпуск Альманаха состоялся 23 февраля 2010г.

2-й выпуск Альманаха состоялся 23 февраля 2011г.

2-й выпуск Альманаха состоялся 23 февраля 2012г.

ВЭБ-адрес Альманаха:
http://www.proza.ru/avtor/lii2302

1-й выпуск:
http://www.proza.ru/2010/02/21/988

2-й выпуск:
http://www.proza.ru/2011/02/23/546

3-й выпуск:
http://www.proza.ru/2012/02/23/1798

4-й выпуск:
http://www.proza.ru/2013/02/23/574


Произведения, включенные в наш  Альманах, отобраны не в результате конкурсов, а своим появлением здесь обязаны лишь доброй воле создавших их  Авторов.

Редакция благодарит за предоставленные материалы для оформления Альманаха и его анонсов Юрия Ткачева, автора ПрозыРу, ветерана ВМФ.

Надеемся, что представленные здесь произведения Вам понравятся, и Вы станете частыми гостями на страничках наших Авторов.

Наши Авторы:
Абдуджабор Абдуджалилов http://www.proza.ru/avtor/debtresolution
Алекс Сидоров http://www.proza.ru/avtor/alexsidorov88
Анатолий Бешенцев http://www.proza.ru/avtor/berezka1938
Андрей Ворошень http://www.proza.ru/avtor/236astra
Ванико http://www.proza.ru/avtor/kvn1952
Виктор Гусак http://www.stihi.ru/avtor/viktorgusak
Виталий Агафонов http://www.stihi.ru/avtor/77599017831
Владимир Шевченко http://www.proza.ru/avtor/glinscii
Галина Небараковская  http://www.proza.ru/avtor/0510
Геннадий Милованов http://www.proza.ru/avtor/milogen
Елена Цыба http://www.stihi.ru/avtor/elenatsyba
Ефимов Анатолий http://www.stihi.ru/avtor/efimowap
Игорь Агафонов http://www.proza.ru/avtor/ikaphone
Игорь Лебедевъ http://www.proza.ru/avtor/lii2008
Игорь Срибный http://www.stihi.ru/avtor/270856
Леонид Маслов http://www.proza.ru/avtor/leonardo3
Олег Устинов http://www.proza.ru/avtor/olegust
Олег Шах-Гусейнов http://www.proza.ru/avtor/schgus
Ольга Кореневская http://www.proza.ru/avtor/oiynichka
Серафим Григорьев http://www.proza.ru/avtor/bor709

http://www.stihi.ru/avtor/sherifyunas
Серж-Бродяга http://www.proza.ru/avtor/prohogiy2010
Татьяна Эпп http://www.proza.ru/avtor/appen54
Тер-Азарян Григорий http://www.proza.ru/avtor/kedr
Юрий Назаров http://www.proza.ru/avtor/jilera
Юрий Ткачев http://www.proza.ru/avtor/yuriytkachev
Яков Баст http://www.stihi.ru/avtor/yakovbast
Neivanov http://www.proza.ru/avtor/wladisslaw

Содержание:

Ночь коротка. Спецназ
Игорь Срибный

Банька по-украински
Серж-Бродяга

Байконур.
(Начало см. в Альманахах «Моя Армия», 1-й, 2-й и 3-й выпуск)
Главы 14-16
Леонид Маслов

Афган - прошлое и настоящее
Абдуджабор Абдуджалилов

Морское...
Яков Баст

Стук колес
Тер-Азарян Григорий

Luftwaffe-льники
Алекс Сидоров

1. Абитура
2. Люфтваффельник
3. Очень нужная вещь

Флотские лекторы
Юрий Ткачев

Прогнозируемая учебная тревога
Виктор Гусак

Люська медицинская.
Neivanov

Палач для Берии. Дважды лейтенант
Анатолий Бешенцев

Пиковая дама - военный вариант
Анатолий Бешенцев

Новые обязанности
Юрий Назаров

Дембельский аккорд
Юрий Назаров

Вниз
Андрей Ворошень

Я служу России
Галина Небараковская


Голос Ханоя
Владимир Шевченко

Батальон ГРУ Восток
глава 20 - Еврейский квартал
Серафим Григорьев

Готовность два
Ванико

Армейские изобретения
Олег Устинов

Армейский юмор
Олег Устинов

Морщинки наших ветеранов...
Ольга Кореневская

Д. Ш. Б
Виталий Агафонов

Из книжечки "Косвенные признаки", Владивосток, 2008 г.
Земля и баня. Баня и земля
Агафонов Игорь В. (Агафонов Игорь)

Сны ржавой субмарины
Сергей Герасименко 

Зимою сорок второго
Геннадий Милованов

Вечная тебе память, Коля Лапшичёв
Елена Цыба

Два планшета
Олег Шах-Гусейнов

Трудармейцы
Ефимов Анатолий

Гостиница Звезда
Татьяна Эпп

Бывших офицеров не бывает
Сергей Герасименко



Банька по-украински
Серж-Бродяга

В том далеком теперь уже одна тысяча девятьсот восемьдесят… затёртом году… Серега (ну, это тогда Серёга – теперь он уж давно Сергей Александрович) только что окончил Уральский Политехнический Институт и получил новехонький диплом инженера. А к нему прилагалась и запись в «Военном билете офицера запаса» – что отныне (и, вероятно, до «полной демобилизации» лет в 50), он будет именоваться командиром взвода в звании лейтенант запаса. Ну, так ему казалось…

Он еще, как полагается, обмывал диплом и нагрудный ромб, а Судьба в лице райвоенкома уже тасовала колоду из личных дел офицеров запаса, подлежащих призыву…

И через пару недель, слегка ошалевший от столь быстрой перемены планиды и климата, новоиспеченный лейтенант Вооруженных Сил СССР, признанный годным к действительной военной службе, перешагнул порог КПП в/ч … Этот набор цифр ему ни о чем не говорил, поскольку в предписании у него прописан совершенно другой номер части. Тогда он еще не знал, что эти цифры были обозначением и адресом гарнизона, который станет ему домом на целых два года.

Гарнизон этот располагался под Ковелем, рядом с небольшим містечком. Представившись по случаю прибытия и накоротке ознакомившись с местом будущей службы, лейтенант был снабжен парой адресов и кратким напутствием старшины роты – «Идыть, лейтенант, шукайте яку хату, да упорядковувайтися – вам тут жити до-о-о-вго».

Хату он нашел быстро, и она ему сразу понравилась – белая, ладная, на берегу речки. Аккуратный двор был чисто выметен. И хозяйка была под стать дому (или наоборот?) – невысокая, сухонькая старушка в беленьком платочке. Сразу показав Сергею его апартаменты, она провела его по усадьбе – «Ось туточки рукомойник, до вітру – у задвирок а відхоже місце – в сараюшке. Снидать можно у хати, а можно у садочку. Почекайте, скоро будемо їсти ». И тут же исчезла в доме.

А Серега, побродив по садику, спустился к речке. С удовольствием искупавшись, он вернулся в избу. Хозяйка уже накрывала на стол.

– А банька у Вас где, бабушка? Что-то я не нашел ее.
– Так и нет ее, сынок, у меня.
– А мыться как же?? Что ж, так и ходить грязным?
– Да хиба ж можна, сынок?! Річка ж рядом! Хоч кожен день мийся!
– А зимой как же, бабуля?!
– Ой, хлопче, да велика ль та зима…


© Copyright: Серж-Бродяга, 2012
Свидетельство о публикации №212122401703


Байконур.
Леонид Маслов
Главы 14-16

     Глава 14

     Служили у нас в роте два необычных парня. Петя Кушнаренко, первый из них, широкоскулый красавец с большими голубыми глазами. Но сильно заикался. Ребят с такими недостатками в армию, как правило, не брали, но в том районе, откуда Петю призвали, возможно, был недобор — и он стал солдатом.      
     Петя хорошо играл на гитаре, знал немало песен и часто пел для ребят. И здесь проявлялась его странная особенность, чему я немало удивлялся: все  песни он пел без единого заикания! Хоть в театр эстрады отправляй!

     Как-то вечером к нам в казарму с проверкой зашёл зам командира части майор Кубарев, которого многие недолюбливали за бесконечные придирки, а поэтому и побаивались. Дневалил у тумбочки как раз Кушнаренко — он, как и положено, вытянулся по струнке, приложил руку к козырьку и, вытаращив огромные глаза, уставился на майора. Наконец гаркнул:
     — Р-р-рота, с-смирно!
    
     Разволновавшись, Кушнаренко попытался доложить:
     — Та-та-та-таа-ва-рищ м-м...
     Майор побагровел, видимо, решил, что его разыгрывают, и заорал:
     — Отставить! Старшину ко мне!
     Старшина спокойно, с достоинством, подобающем званию старослужащего,  подошёл к майору и отчеканил за Петю:
     — Товарищ майор! Рота связи занимается самоподготовкой. Докладывает старшина Давыдов.
     — Вольно! Товарищ старшина, доложите — что это у вас за пулемётчик стоит на посту?
     — Это дневальный Кушнаренко, товарищ майор. Он заикается.
     — Заменить дневального и больше на пост не ставить!
     — Есть!
     Когда дежурный ушёл, Петю с дневальных сняли и впредь не ставили, но зато увеличили ему количество нарядов на кухню. Это было намного тяжелее, чем дневалить, хотя как сказать - свои преимущества были и на кухне: рядом еда и, кроме этого, можно петь, сколько душа пожелает...

     Федя Кокурин слыл второй достопримечательностью в роте. Рост у него вместе с панамой составлял метр шестьдесят. Сам белобрысый, на вид тщедушный. И по натуре — ну совершеннейшее простодушие. Сержанты не упускали случая, чтобы над Федей не подтрунить. Как-то  Кокурина назначили дневальным, а кто-то из сержантов позвонил ему по телефону и дал задание, чтобы он сосчитал в казарме электрические лампочки, протёр их и доложил об исполнении дежурному по части капитану Попову (был в части такой капитан с очень экспрессивным характером, не везло нам с командирами). Через полчаса дневальный добросовестно выполнил «задание», набрал номер телефона дежурного по части и начал монотонно докладывать:
     — Товарищ капитан! Докладывает дневальный по роте связи рядовой Кокурин. Ваше задание выполнено: в казарме насчитано двадцать девять лампочек, все они протёрты и исправно горят!

     На том конце трубки наступило долгое тягостное молчание, после которого раздался дикий нечеловеческий  рёв:
     — Какой на х... Кокурин? Какие лампочки? Ты куда звонишь, ё... твою мать?!!
     Федя тихо положил трубку, вытянулся по стойке смирно и замер. Из оцепенения его мог вывести теперь только взрыв атомной бомбы или команда старшины «Отставить!»

     Один раз Федю разыграл ефрейтор Славка Золотарёв. Дело было на улице, в курилке.
     — Вот ответь мне, Федя, — начал Славик, — почему корова гадит лепёшками, а баран — только горошками? А потом я тебе про политику расскажу.
     Думал Кокурин, думал, а потом вполне серьёзно говорит:
     — Не знаю, давай про политику.
     Золотарёв выдержал паузу, потом назидательно сказал:
     — В говне не разбираешься, а уже в политику лезешь!
     От смеха мы животы понадрывали.
     Самое интересное о Феде я узнал немного позже. Оказалось, что дома, на Алтае, его ждали жена и двое маленьких детей! В армию ребят с ростом менее метр шестьдесят не брали, не брали и женатых, имеющих двоих детей. Каким образом Кокурин попал в армию — для меня осталось загадкой.

     В роте соблюдалась традиция: когда старослужащим («старикам») до дембеля оставался ровно месяц, один из новичков ежедневно после отбоя в роте громко объявлял количество оставшихся дней. А вся рота после этого с глубоким проникновением произносила как заклинание определённые слова и засыпала. Роль глашатая выполнял Федя.
      И вот, в один из осенних дней после отбоя Федя как обычно громко произнёс:
      — Старики! До дембеля осталось восемнадцать дней!!!
      Вся рота в едином порыве и в безысходной тоске по родному дому разноголосым хором выразительно выдохнула:
      — Эх, ё... твою мать!
    
      И приготовилась спать. Надо же случиться такому совпадению, что в это время мимо казармы проходил дежурный по части, тот самый капитан Попов, которому Федя докладывал о пересчитанных когда-то лампочках. Другой бы офицер, понимая солдатскую душу, прошёл мимо, но только не Попов, который услышал свои «любимые» слова. Он заскочил в помещение роты и, не дав дневальному открыть рот, сам заорал:
     — Рота, подъём!
     Дневальный включил свет, мы не спеша стали выходить к центру казармы, демонстративно зевая, мол, так сладко спалось и почему-то разбудили!

     Когда все выстроились, капитан пару раз прошёлся по-над строем, пристально вглядываясь в лица солдат. Наконец жёстко произнёс:
     — Выйти из строя, кто кричал... «физкультпривет».
     Воцарилась тишина. И вдруг из строя вышел Федя Кокурин. Все напряжённо ждали, что же будет дальше.
     — Как фамилия?
     — Рядовой Кокурин.
     — И что же вы кричали, рядовой Кокурин?
     — Я сказал: «Спокойной ночи, старики!»

     Капитан уставился на Кокурина, как питон на лягушонка, потом спросил:
     — И что же тебе ответили старики?
     — Они сказали: «Спасибо, Федя!»
     Мы еле сдерживали смех. Капитан вновь прошёлся вдоль строя, наверно, соображая, что с нами делать. Похоже, и ему стало смешно. Помолчав, спокойно сказал:
     — Если услышу после отбоя шум, всю ночь будете драить казарму! Отбой!
     После этого случая Федю все зауважали, а у Попова появилась подпольная кличка «Физкультпривет».
     Несмотря на предупреждение капитана, отсчёт дней для стариков продолжался, правда, вздыхать и произносить «ритуальные» слова стали тише.

     *****

     Продолжение в главе 15: http://www.proza.ru/2010/01/16/192


© Copyright: Леонид Маслов, 2010
Свидетельство о публикации №210011600188


Байконур. Глава 15
Леонид Маслов

     Глава 15

     Итак, начался 1967 год. После демобилизации моего наставника Володи Катаева, я стал самостоятельно дежурить в штабе части на доверенной мне радиостанции Р-118 и, кроме этого, принял в свой подотчёт всё имущество склада связи, которое по мере необходимости отпускал по накладным. Приход-расход вёл в специальном журнале.

     Количество радиозапчастей и их ассортимент меня поразили: здесь лежали какие-то блоки от радиостанций, припои и паяльники для кабельщиков, бухты всевозможных проводов и кабелей, рулоны изоленты, десятки ящиков и коробок с транзисторами, радиолампами, конденсаторами. На всех деталях стояли клейма в виде звёздочек, что означало их военное назначение.

     На складе стоял большой ламповый армейский магнитофон «Темп», который слушать не разрешалось, но мы потихоньку слушали. От Катаева мне на память осталось несколько бобин с записями. Здесь я впервые услышал песни В. Высоцкого, Ю. Визбора и других бардов, а также песни «Битлзов». Ко мне на склад часто заходили мои приятели, и мы вместе слушали музыку, а потом по целому дню декламировали застрявшие в мозгах стихи (приведу понравившиеся отрывки текстов песен Высоцкого с дословным произношением):

Я все ноги исходил и лисапед себе купил,
Чтоб в страданьях облегчения была,
Но налетел на самосвал —
И к Склифосовскому попал,
Навестить меня ты даже не пришла...
А хирург, седой старик, — он весь обмяк и как-то сник,
Он шесть суток мою рану зашивал,
А как кончился наркоз,
Стало больно мне до слёз:
Для кого я своей жизнью рисковал?

Или:

У тебя глаза, как нож, если прямо ты взглянёшь, —
Я забываю, кто я есть и где мой дом.
А если косо ты взглянёшь, то как по сердцу полоснёшь
Холодным, острым, серым тесаком...

     *****

     Ощущение таинственности, висевшей над казахстанской степью на Байконуре, ещё более отчётливо проявилось у меня в одну из весенних ночей, когда в два часа ночи я услышал громкий голос дневального:
     — Рота, по тревоге — подъём!
     Не прошло и минуты, как вся рота стояла в строю. Затем по команде мы также быстро надели шинели, шапки, с собой взяли противогазы и строем направились из расположения части в степь. Впереди нас и за нами следом длинной колонной шли другие подразделения. Остановились мы у железнодорожной насыпи, здесь старшина разрешил рассредоточиться. Те из старослужащих, что начали службу раньше нас, потихоньку нам сказали, что, скорее всего, будет пуск боевой ракеты с какой-нибудь площадки, которых тут натыкано великое множество, а нас вывели из казарм на всякий случай — так положено, мало ли чего... Из  разговоров я слышал о видах топлива, которые применяются при запусках ракет. Про кислород и керосин я уже знал. Как-то заходил разговор и о подземных ракетах с твёрдым топливом. Но вот слово «гептил» пугало. Говорили, что достаточно одного вдоха паров этого топлива — и смерть. В лучшем случае облысение и импотенция.

     Среди ребят ходил слух, что есть недавно построенная площадка (95-я), на которой установили какую-то новую ракету. Не исключалось, что именно сегодня будет произведён запуск «гептилки». И между делом старики тут же пугали нас, молодых, рассказами о неудачных пусках, когда ракета, едва поднявшись над землёй, переламывалась и после страшного взрыва падала назад. А бывали случаи, когда ракета при неудачном пуске ещё не оторвавшись от стартового стола, валилась набок, и потом с огромной скоростью носилась по-над землёй, «гоняя по степи варанов», в смысле, выжигая всё на своём пути. Никого не щадила. О так называемых неудачных пусках мы уже были наслышаны (такое было в истории полигона), поэтому сейчас с некоторой тревогой ожидали предстоящий запуск.

     Дул пронизывающий ночной ветерок. Небо — сплошь усеяно яркими звёздами. Вдалеке (километрах в восьми от нашей боевой ракетной части) с северной стороны, в районе легендарной 2-й площадки таинственно мерцало огнями здание МИКа. Место с монтажно-испытательным корпусом вообще-то называлось площадкой № 112, в километре от которой находилось и место запуска космонавтов: площадка № 1 - «гагаринский старт». А Двойка - это жилая площадка, расположенная тоже там недалеко. Это место с МИКом, стартовым столом и жилой Двойкой и носило на полигоне название «космодрома».

     Находясь сейчас у железнодорожной насыпи и прилично продрогнув, я начал подумывать, что пуск ракеты не состоится. И вдруг с юго-западной стороны ночное небо неожиданно полыхнуло багряным заревом. Мы притихли и стали вглядываться в светящуюся даль. Я увидел, как из-за горизонта в свете огня и клубов дыма начала медленно выползать гигантская, просто фантастических размеров, бочкообразная «крокодилина». Первое впечатление было именно таким. Казалось, что до поднимающейся ракеты рукой подать — хорошо было видно, как медленно, можно сказать, неохотно двигалась она  вверх, опираясь на огромный огненный шлейф. Звук от ракеты долетел до нас примерно через минуту или чуть больше — жуткий рваный грохот, от которого заходили ходуном и рельсы, да и сама земля. Мы совершенно не слышали друг друга. Ракета медленно поднималась выше и выше, пока, наконец,  её огненный выхлоп не стал маленьким, еле заметным огоньком, а потом и вовсе похожим на небесную звёздочку. Пуск получился удачным. Грохочущие звуки улетевшей ракеты долго еще резонансным эхом носились над ночной степью.

     Пока шли назад, я делал в уме простейшие арифметические вычисления. Зная, что скорость звука в воздухе составляет 340 метров в секунду, я без труда подсчитал, что за минуту звук от взлетающей ракеты преодолел расстояние примерно в двадцать километров, то есть столько, сколько было до того места, откуда запускалась ракета. Я с трудом мог представить себе её размер.

     Должен сказать, что когда запускались ракеты с космонавтами, то до нашей части тоже практически всегда доносился грохот ракетных двигателей. Но за насыпь нас в этих случаях не эвакуировали. После таких запусков мы слушали по радио сообщение ТАСС о том, кого и на каком корабле отправили в космос.

     Как-то в апреле 1967 года прошёл запуск очередного корабля, и по радио сообщили о «Союзе-1» с космонавтом Героем Советского Союза Владимиром Комаровым. Поскольку запуски космонавтов происходили часто, то мы к таким сообщениям привыкли. Однако через какое-то время услышали, что космонавт Комаров погиб «при испытании космического корабля новой серии». В казарме среди ребят только и разговору было об этом ЧП. Через день-два из слухов бродивших по части мы уже знали причину гибели космонавта: не раскрылся парашют у спускаемой капсулы, и Комаров в ней разбился.

     27 марта 1968 года произошло другое трагическое событие. Я пришёл утром в штаб части и после обслуживания своей радиостанции решил послушать радиоприёмник (такой входил в состав радиостанции и имел наименование Р-311). И тут услышал новость, которая никого не оставила равнодушным: во время тренировочного полёта погиб первый в мире космонавт Ю. А. Гагарин. Когда я об этом рассказал ребятам, то поначалу они просто не поверили — настолько всё казалось неправдоподобным.

     Много лет спустя мне довелось побывать на месте гибели Гагарина во Владимирской области, в Киржачском районе недалеко от села (или деревушки) Новосёлово. Мемориал находился на небольшой поляне среди высоких деревьев, из-за которых солнце сюда почти не пробивалось. С восточной стороны макушки нескольких деревьев были повреждены упавшим самолётом. Памятный мемориал представлял собой круглую бетонную розетку, диаметром метров шесть, посередине которой располагалась высокая стела. На ней виднелись выбитые золотом две фамилии: Юрий Гагарин и Владимир Серёгин. Значит, космонавт погиб не один. Об этом я не знал. Юрий Алексеевич Гагарин летел на военном истребителе МИГ-15 в тренировочном полёте вдвоём с Героем Советского Союза полковником Владимиром Сергеевичем Серёгиным, и неожиданно их самолёт вошёл в пике и рухнул. В те далёкие дни, когда я служил, по поводу трагедии, случившейся с космонавтом, среди офицеров ходила молва, что, мол, Гагарин на каком-то банкете повздорил с генсеком партии Брежневым и плеснул в того шампанским. Брежнев затаил злобу, и вскоре произошла страшная трагедия. Это была, скорее всего, байка. Причина гибели космонавта так до сих пор остаётся неразгаданной.

     (P.S. Некоторая дополнительная информация по Гагарину и причинам его гибели есть ниже в рецензиях на эту главу, а также в статье Александра Попова «Валентина Гагарина... Юрочку моего стали забывать» http://www.proza.ru/2006/11/21-07).

     *****

     Продолжение в главе 16: http://www.proza.ru/2010/01/16/195


© Copyright: Леонид Маслов, 2010
Свидетельство о публикации №210011600192



Байконур. Глава 16
Леонид Маслов

     На фото: так выглядит Ленинск на Байконуре с высоты птичьего полёта.


     Глава 16
 
    Однако вернусь к теме. В 1967 году скончался министр обороны Маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский, и вместо него новым министром обороны назначили Маршала Советского Союза А. А. Гречко. В этом же году началась реформа Вооружённых сил. Вышел указ о переходе с трехгодичного срока службы на двухгодичный. Странности судьбы: из-за школьной реформы 1961 года учиться мне пришлось на один год дольше, а теперь вот служить придётся на один год меньше. Радости не было предела, однако некоторые неясности по поводу того, насколько сократится срок службы нашего призыва, всё-таки были. Вскоре мы узнали, что служить будем меньше лишь на полгода. Значит, до дембеля оставался один год! С этого же времени улучшилось довольствие солдат: ежедневно вместо десяти граммов сливочного масла мы стали получать по двадцать.

     У солдат тоже была в армии «зарплата». Рядовой получал в месяц 3 рубля 80 копеек, ефрейтор получал на один рубль больше (4.80), сержантам полагалось по 10 рублей 80 копеек, а старшины получали по 20 рублей 80 копеек. Тяжелее всего приходилось курящим ребятам — все деньги уходили на сигареты. К примеру, «Прима» стоила тогда 14 копеек, а папиросы «Беломорканал» — 23 копейки. Деньги выдавались один раз в месяц, в этой связи за неделю до получки многие из курящих ребят уже вовсю стреляли бычки друг у друга. Поскольку я не курил, то свои деньги растягивал на два-три посещения кафе.

     *****

     Служба шла своим чередом: я ходил на репетиции оркестра, нередко подолгу засиживался в библиотеке, туда приходили другие ребята, с которыми болтали на разные темы, часто вспоминали свой город, родной дом, родителей, мечтали о том времени, когда вернёмся домой.

     Значительных событий в этот период практически не было.

     Один раз нас посылали патрулями на «Десятку» — так называли Ленинск, главный город Байконура. Город небольшой, все дома — пятиэтажки (см. фото). Недалеко от городка протекала неглубокая мутная речка Сыр-Дарья. Привезли нас в гарнизонную комендатуру после обеда, разделили на три группы по три человека и отправили дежурить. Ходили по Ленинску мы до десяти часов вечера, нарушителей не встретили, после чего на автобусе вернулись в свою часть.

     В один из жарких летних дней нас всей ротой вывезли на железнодорожную ветку очищать её от разного мусора и степной травы. Работа, как всегда, оказалась утомительной — предстояло очистить десять километров пути. Стоял казахстанский степной зной. Фляжки с водой опустели за полчаса, мы ходили к сопровождавшему нас автобусу и постоянно пили воду из большой фляги, которая стояла там. Из этой поездки мне особенно запомнились крупные вараны, чем-то напоминавшие миниатюрных крокодильчиков, которые постоянно то тут, то там шныряли между горячих рельсов. Вот уж любопытные...

     Ребята рассказывали, что по весне где-то в степи находили небольших черепашек, из панциря которых делали сувенирные пепельницы. К концу службы у меня тоже появился такой сувенир, который я привёз домой (поскольку я не курю, со временем сувенир затерялся).

     *****

     Осенью в часть прибыло новое пополнение и их также, как и нас, на время карантина разместили в том же большом гараже автобазы. Я с сочувствием поглядывал на них, потому что ещё свежи были в памяти те, первые, незабываемые дни службы. Ребята прибыли из Краснодарского края.

     После карантина и присяги их тоже распределили по подразделениям. Некоторые из ребят попали в нашу роту. Среди них оказался парень, которого звали Лёшей Белоглазовым. По комплекции он не уступал Жоре. Теперь, при построении роты, в её авангарде находились уже два гулливера, за широкими спинами которых держали строевой шаг жители страны лилипутии. По ранжиру я попадал в середину строя.

     Одного из парней — Сашу Савченко — определили обучаться по специальности, как и меня — механиком ПДРЦ. Получалось, что я начал понемногу готовить себе замену. От Саши я узнал, что он призвался из города Новороссийска, который находился на Чёрном море. На море я никогда не бывал, поэтому о том, как оно выглядело вблизи, имел  смутное представление. Но зато многое узнал о благодатной кубанской земле, о курортах, о прекрасном климате, где почти не бывает зимы и снега. Кубань крепко запала мне в душу. Я искренне завидовал и Саше, и другим его землякам. Разве мог я тогда предполагать, что ровно через сорок лет судьба сведёт меня с этим краем, куда я однажды перееду жить!

     *****

     Продолжение в главе 17: http://www.proza.ru/2010/01/16/1322

   


© Copyright: Леонид Маслов, 2010
Свидетельство о публикации №210011600195



Афган - прошлое и настоящее
Абдуджабор Абдуджалилов

Нас уже давно нет в Афгане. Нет даже страны, которая нас туда посылала. Там сейчас вместо нас американцы.
Я приехал в Кандагар как представитель сопредельного государства. Ничего там за двадцать лет  не изменилось. На первый взгляд. На самом деле изменилось отношение людей к нам.
- Как вам живется? – спросил я у одного из бывших известных полевых командиров.
- Воюем, – коротко ответил он.
- Ну и как противник? – спросил я.
- А, - махнул он рукой. – Это не мужчины. Они только знают – ракеты. Мужчины так не воюют. Сначала сто ракет, потом появляется один солдат. Ты выйди на поле! Один на один! Как мужчина! Покажи силу! Я тебе расскажу историю. Это было во время войны с шурави. Нас было сто пятьдесят человек. Нам нужно было пройти в долину. На высоте по дороге засели шурави. Мы точно знали – их там пять человек. Мы вначале пошли напрямую. Застрочил пулемет. Мы в обход. Там тоже нас встречает пулемет. Мы с трех сторон к высоте. Так нас с трех сторон поливают пулеметным огнем. И так шесть дней! Шесть дней мы не можем прорваться в долину. Потеряли сто человек. Наконец, на седьмой день на высоте кончились патроны. Мы добираемся до высоты. Там пятеро молодых солдат. Каждому из них двадцати ещё нет. Голодные, - у них еда пять дней назад кончилась. Не пили двое суток. Еле держатся. А смотрят – волками! Готовы загрызть заживо! Я посмотрел на них, сказал: «Всё, шурави. Читайте молитву!». Клянусь всеми святыми – мы были готовы растерзать их на куски! И все пятеро сомкнулись, взялись за руки, и встали в ряд. Мужчины! Мы их накормили, напоили, завязали раны, на следующий день дали им в руки их оружие, и я сказал: «Шурави, я хотел бы, чтобы мои сыновья были такие же, как вы. А теперь идите». И они ушли. Но никто из них за всё время не оглянулся назад! Вот противник! А ты спрашиваешь – американцы…
И я подумал: - великая была страна, которая имела таких сыновей. Которыми даже противник восхищался.
И я сказал: «Кумандон (командир), а ведь я тоже был в тех же рядах. Я тоже стрелял по афганцам». Он встал, поклонился, правда слегка, только головой, и сказал: «Мужчина закаляется в боях. Я вижу по твоим глазам – ты воин. Иначе бы ты никогда не произнес такие слова! И ты ещё спрашиваешь – с кем мы сегодня воюем?»


© Copyright: Абдуджабор Абдуджалилов, 2010
Свидетельство о публикации №210020301331



Морское...
Яков Баст


Я открою свой старый,
                потрёпанный флотский альбом,
Пролистаю страницы,
                рукой прикоснусь к фотоснимкам.
Штормом пахнет из прошлого,
                словно январским дождём,
Вновь в далёкую юность
                неслышно войду невидимкой.
 
Слышу крик белых чаек
                и скрипы швартовых концов,
Вижу гордый корабль,
                стоящий вплотную у пирса.
Резкий утренний бриз
                шаловливо ласкает лицо.
Злой холодный туман
                на притихшую бухту спустился…

Пять минут до подъёма…
                Приборка … Команда “Аврал!”
И “коробка” моя
                выйдет службу нести боевую.
Я остался стоять …
                Я на целую жизнь опоздал.
Тех, кто там, на борту,
                я к солёному морю ревную.

С морем в сердце живу -
                по житейскому морю иду,
Оставляя на траверзе
                беды и прочую слякоть.
Только, если увижу
                Полярную в небе звезду,
Заболит, словно свежий ожог,
                мой наколотый якорь …


© Copyright: Яков Баст, 2013
Свидетельство о публикации №113011800024
http://www.stihi.ru/2013/01/18/24
(Иллюстрация по ссылке)





Стук колес
Тер-Азарян Григорий

      
      Посвящается моим друзьям и всем тем, кто воевал в Афганистане.



      Дождь все моросил и моросил, и капельки воды, собираясь и сливаясь, струйками текли с зонта. Казалось, что это не дождинки, а слезы скопившейся на душе горечи от разлуки, капают и текут куда-то ручейками.
      
      Почему так получилось? Почему даже не позвонил? Уехал и не попрощался. Уехал крадучись, как волк, понимая, что прощаться нам и не стоит. Может он и прав… В конце концов, ведь не могло же это продолжаться вечно. Да, любили! Я, во всяком случае, любила...А он? Может, любил, а может, играл в любовь. Убедил себя, что любит… Но, разве это так уж и важно? Главное, что нам вместе было хорошо, даже очень хорошо. Просто не верилось, что так может быть.
      
      Ведь он давно уже не юноша, да и она  не молоденькая девушка. Обоим уже под сорок… Но тогда не хотелось копаться в своей душе, задумываться над всем этим. Любит, не любит....?Что бы это изменило? Любила бы его меньше? Ерунда....!!!!

      Но почему она себя так повела? К чему надо было в последние дни постоянно показывать, что она совершенно самостоятельна и ни от кого не зависит. Что привыкла сама распоряжаться собой. Неужели ей не хотелось иногда просто побыть ребенком? Ребенком, о котором заботятся и которого очень любят.

****
    
   - Мир изменился, - думал он – и, к сожалению, не в лучшую сторону. Мужчины стали все чаще и чаще предпочитать вместо женщин водку, а они, почувствовав, что стали менее нужны, тихо смирились. Попытались найти самовыражение в работе, зачастую чисто мужской. Нарушился весь тысячелетний порядок. Ведь испокон веков мужчина чувствовал себя истинным мужчиной в обществе женщин, а женщина была кокетливой и загадочной только тогда, когда рядом был мужчина.  Иначе кому нужен это загадочный блеск женских глаз, эти манящие улыбки и прочие женские уловки, на которые так падки мужчины. Ведь не для самих же женщин все это нужно?
    
     И еще этот стук колес постоянно раздражает. Как будто колеса выбивают мелодию, что все завершено, что мы больше никогда не встретимся. Но, почему ему так мешает этот стук? О чем он ему еще напоминает?

     Аллах Акбар!!! Аллах Акбар!!!, - вопили духи, и от этих криков, раздающихся со всех сторон, становилось страшно. Это был даже не вопль -  человек не может так кричать, а нечто животное, звериное. Они же фанатики веры. Им ведь  всё нипочем. Для них идет священная война. А им, солдатам из Союза, приходится сидеть в зеленке и только отстреливаться. Постараться максимально дорого продать свою жизнь. Вон, упал еще один из этих кричащих фанатов. Душман был уверен, что его душа прямиком попадет в рай. Нет, там пустота, ничего нет. Там есть только смерть и ничего более. Одна лишь смерть, страшная, черная, безжалостная и беспощадная.
      
    Он, солдат, волею судьбы попавший в Афган, это хорошо знает. Помнит, что вот так же, однажды, попали и в него. Удар. Страшное чувство в груди. Хочется только кричать от боли. А потом только вязкая тьма и ничего кроме неё. Ты еще слышишь, о чем говорят вокруг, но сам чувствуешь, как умираешь, как медленно холодеет тело. Но, вокруг только тьма. И уже не понимаешь - жив ты или умер? Быть может все это только кажется? И хочется встать, выкрикнуть, что ты еще жив, не бросайте меня, помогите. Но продолжаешь, молча лежать с открытыми глазами, которые уже ничего не видят.

****
     Первое, что он услышал, это был именно стук колес. И он понял, что еще жив. Не могут же стучать колеса поезда, если ты умер. Там должно слышаться нечто другое. Что же должно быть???? Вспомнил...! Бабушка говорила, что будут петь ангелы, а тут явный стук колес. Значит, он пока ещё жив....

****
     Ну, почему я такая? Что стоило мне показать, что я обычная, слабая женщина, которая стосковалась по любви? К  чему все это показное? Ведь так хотелось, чтобы подошел, обнял, прижал к себе. А когда он обнимал, делала вид, что этого вовсе и не хочется. Неужели я стала такой черствой? Неужели я одна из тех, кто, надев маску, гордится тем, что лучше любого мужчины может все сделать? Жалкая феминистка...! И, главное, кому все это доказывала? Тому, кто однажды умер и воскрес из мертвых.
    
     Сначала во все это просто не верилось. Даже огромный шрам, идущий через всю грудь, не мог заставить поверить в это. Просто был ранен и все. Ранен,  как тысячи других, которые сражались в Афгане. Пока однажды ночью  не проснулась от какого-то страшного шепота. Это был даже не шепот, а хрип, хрип умирающего человек: «Братцы, я еще жив, жив братцы. Не закапывайте меня. Прошу вас, умоляю, не закапывайте… Духи непременно раскопают могилу и отрежут голову, как трофей. Для них нет ничего святого. Подождите, пока за мной прилетит Черный тюльпан.»
      
     И тогда она поняла, что он уже видел смерть, знает, что такое безносая. А утром, как бы невзначай, спросила его: « О чем это ты шептал ночью? »
      
     Он тут же сильно побледнел, изменился в лице и лишь тихо промолвил: «Прости…Я ведь рассказывал тебе, что был ранен.»
      
     Ему так не хватало любви и ласки, а она, как бы это сказать поточнее, выдавала эти чувства, в последние дни  по скудному лимиту. Испугалась стать просто женщиной. Беззащитной женщиной, ребенком, девочкой, которую очень любят и балуют. Ведь он так часто ей говорил: «Ты моя девочка.» Постепенно оттаивал в ее обществе, согревался душой. Казалось, подойди, обними и поцелуй, а вместо этого, с усмешкой, произносила: «Бывшая девочка...»
      Был бы он сейчас рядом, так повисла бы у него на шее, зацеловала всего, а вместо этого  дождь, и только дождь. Он видимо никогда не перестанет лить.

***
      Госпиталь. Он помнит, как к нему подошел врач, улыбнулся и спросил: «Воскрес,  голубчик? Ну что там? Есть что-нибудь?» - и показал на небо.
   
     «Это же надо иметь такую силу воли, чтобы в самый последний момент попросить не закапывать. Просто невероятно…»
   
     -Там ничего нет. Там только темнота, - ответил он. - Но не темнота, как ночью, а чернее во стократ. Я смерти не боюсь.
   
     -  Хорошо - хорошо, - как-то забеспокоился врач. - Вам нельзя волноваться, нельзя двигаться. Покой и только покой.
    
     - Но там очень темно, - прошептал он, а потом куда-то провалился.
      
     И снова стук колес, которые говорили: «Ты - жив, жив, жив...» Но это ему только казалось. Его никуда не везли. Он просто лежал, а силы медленно возвращались к нему. Потом медицинская комиссия. Ему давали инвалидность.  Но он до сих пор и не может понять, что же его толкнуло сказать: «Хочу опять воевать!»
    
     И каких трудов ему стоило убедить врачей, что он должен опять вернуться. Ему просто необходимо сидеть в зеленке и знать, что в каждое мгновение опять встретишься со смертью. У него с ней сейчас свои счеты. Он теперь хорошо знал ее. Больше  она ему была не страшна, как в первый раз. Пусть теперь смерть его боится. Он будет ждать ее, искать встречи, и покажет этой старухе с косой, кто из них сильнее.

      Потом все закончилось. И опять стук колес. Но он не радовал его. Он привык воевать. Привык ходить по тонкому волоску жизни. Привык к тому, что тебя в любой момент могут убить. Сейчас про таких говорят, что у них нехватка в крови адреналина. А для него было странно и непривычно, что не надо больше прятаться. Не надо по ночам прислушиваться - не раздастся ли какой-нибудь шорох, а надо научиться жить мирной жизнью.
      
      Приехал в родной город, а когда прошелся по нему, то понял, что это уже не его город. Он стал для него чужим и ненужным. Однако пришлось и с этим смириться. Чужой, так чужой. Можно жить и в чужом городе. Человек ко всему приспосабливается, такова людская натура.
      
      Начал работать, и потекли серые дни, настолько похожие один на другой, что просто трудно было понять: это сегодня, вчера или уже наступило завтра. Он сторонился людей, а люди старались избегать с ним встреч. Часто он замечал, что при виде его старушки начинали перешептываться и однажды он услышал слово:  “Зомби” Для него это было незнакомое слово. Потом узнал, что это нечто вроде ходячего мертвеца.

      - А ведь и вправду я зомби, - подумал он про себя. - Чем не ходячий мертвец?

      Женщины... Он так отвык, что в мире существуют женщины, что, сначала, они его только раздражали. Ему в них все не нравилось. И этот никому не нужный смех, и глупые заигрывания с ним, все раздражало. Иногда, редко, он позволял себе расслабиться. Пил так, что утром ничего не помнил, Конечно, это не анаша, но, все равно, как-то помогало уйти в прошлое. И тогда он опять видел себя сидящим за камнем или в кустах, а в ушах раздавались крики безумных духов, звук стрельбы и свистящих пуль. Все то, что было для него родным миром, в котором он не чувствовал себя лишним.

      Обычно он начинал пить где-нибудь в городе, а потом уже продолжал дома. Бывало, что просыпался на полу, голова гудела, раскалывалась на части, но он сам себе приказывал: «Ты же зомби, у тебя ничего не должно болеть, так как ты мертв.»  И  это сразу отрезвляло.

        Однажды он начал пить, но упустил момент, не почувствовал, что уже пора ехать домой и там продолжить. Проснулся и не понял, где он. Все вокруг было чужим. Где же он?  И  вдруг услышал рядом тихое дыхание. Она еще спала. Он внимательно смотрел на нее. Впервые за долгие годы рядом с ним, так близко, была женщина. Губы приоткрыты, короткая стрижка, а из - под одеяла была видна обнаженная рука.

        - Почему она меня так волнует? – удивился он. - Почему мне так хочется погладить эту руку, прижаться к ней? Нет, нельзя! - скомандовал он себе.

        Встал, тихо оделся, положил на стол деньги и вышел из дома.

       - А, может,  зря оставил деньги? Вдруг обидится? Но теперь уже поздно об этом думать. Надо поскорее попасть домой и там во всем разобраться.

        Но и дома не смог ничего припомнить.
      
      - Ладно, не помню, так и не помню. Не стоит мучиться и пытаться что-то вспомнить.

         Но после этого ввел для себя новую традицию. Изредка немного выпивал, потом находил женщину и шел к ней. Почему-то привести женщину к себе домой было для него противоестественно. Что-то непонятное и душащее поднималось внутри и противилось даже самой мысли об этом.

       - Нет! Его дом только для него! Нельзя в дом зомби приводить живую женщину.

       И опять вставал до рассвета, клал деньги и уходил. С теми, кто,  как и он, воевал, он не поддерживал никаких отношений. Пару раз получал приглашения на встречу, читал их, потом зло комкал и бросал в мусорное ведро.

       Потом о нем совсем забыли, и это его устраивало. В его понятии настоящий зомби должен жить один. Ведь не хоронят же людей коллективно. Война закончилась, и нет братских могил. Каждого хоронят в отдельности. Каждому в конце жизни принадлежит маленький кусочек земли. Может, и очень маленький, но его кусочек, его собственность.

        Однажды его, с начальником, вызвали в управление.

      - Мы не знали, что Вы воевали, - сказали ему. - Простите, что так были к  Вам, орденоносцу, невнимательны.

      Известили, что его премировали и выделили  путевку для отдыха. Он отказывался, говорил, что ему ничего не надо. Что он здоров и хочет только работать. Но начальнику было строго приказано не пускать его на работу до окончания отпуска.

       И опять стук колес. Он ехал отдыхать. Еще одно неизведанное чувство. Он не представлял себе, что теперь надо делать, как провести эти дни.

****

       Море. Он никогда его не видел. Это огромное пространство воды поразило его, и он сам себе удивлялся, что еще что-то может его тревожить. Казалось, что в душе проснулось что-то потаённое, что было давно забыто, что таилось в самых глубинах души, и теперь, это забытое, рвалось на свободу, кричало в нем, требовало свободы. Утром он приходил на пляж, выбирал отдаленное место, ложился и вспоминал, как воевал.

       - Молодой человек! - вдруг услышал он женский голос. - Вам плохо? Вы постоянно кричите: « Духи, духи,  смотри налево, вон они!»

       Он открыл глаза и понял, что спал.

       - Все в порядке! - сухо ответил он.

       Поднялся, оделся и пошел к себе.  Но, вдруг, его что-то развернуло, что-то заставило вернуться назад. Она лежала и загорала.

       - Вы что делаете вечером? – чуть ли не выкрикнул он.

       - Вы назначаете мне свидание? – улыбаясь,  спросила она.

       -Вечером я буду Вас здесь ждать. - сухо, с хрипом в голосе произнес он.

        Потом повернулся и почти побежал к себе.

****

        Как же мы познакомились? Как все было? Она помнила, что шла по пляжу, и ее внимание привлек одиноко лежащий мужчина. Было видно, что он спит.

        - Надо его разбудить, а то сгорит под солнцем, - подумала она.

        Подошла и тут увидела, что на груди у мужчины огромный шрам. Худой, мускулистый, с каким-то напряженным выражением на лице, он лежал, а губы его что-то шептали. И, вдруг, она ясно услышала: «Духи, прячьтесь. Сейчас они нас опять атакуют. Ребята держимся, не паникуем. Смотри налево. Вон еще духи.»
 
        Все тело мужчины сжалось, мускулы заиграли. Казалось, что он хочет ползти. Потом она разбудила его. Он вскочил, быстро оделся и ушел.

        - Какой-то странный, - подумала она, и легла на горячий песок. - А ведь симпатичный мужчина. Видно, что не пьет.
 
        И тут она услышала: «Что вы делаете вечером? »

        Это было очень неожиданно, тем более, что голос говорящего хрипел, словно что-то сжимало его горло. Вечером встретились. Он все молчал и только слушал ее. Лишь один раз, когда она спросила, откуда шрам, коротко ответил: «Воевал.»

       Однако с ним было очень приятно. Какая - то сила исходила от этого мужчины. Хотелось прижаться и обнять его. Но она и позабыла, как это делается. Еще лет пять назад, когда в последний раз поняла, что ее бросили, замкнулась в себя. Плакала по ночам, а потом решила. Хватит этих мужчин! И полностью отдалась работе. Стала допоздна задерживаться, поменяла стиль одежды, теперь он стал чисто деловой. Исключила все, что говорило бы, что она просто женщина. Нет, теперь она не женщина, она деловая женщина! Женщина, которая хочет добиться всего того, что раньше ей казалось доступным только мужчинам.

       И руководством это было замечено. Началось повышение по службе, с ее мнением начали считаться. И, не прошло и двух лет, как она стала просто незаменимой. Руководила теперь крупным отделом и вела все финансовые операции. Начальство в ней души не чаяло и, постепенно, мужчины стали для нее просто работниками. Существами, выполняющими ее распоряжения. Подспудно она от этого получала огромное удовольствие - что именно мужчины находятся в ее подчинении. Но, в один  из дней, почувствовала, что очень устала. И если не отдохнет, то будет срыв от перенапряжения.
 
        И вот она уже на море. Не прошло и суток, как она приехала, а рядом с ней идет мужчина. Непонятный, угрюмый, молчаливый мужчина. И о чем он думает, как воспринимает ее - было  совсем непонятно. Когда было далеко за полночь, расстались, он пошел к себе, она зашла в свой номер. Легла, но не могла заснуть. Что-то тревожило,  не давало покоя. И тут поняла, что она безумно хочет его. Мечтает, чтобы он обнимал ее, ласкал, целовал. В ней проснулась забытая женщина, которая требовала вернуть долги.

       - В конечном итоге, - возбужденно думала она, - меня тут никто не знает. - Могу встать, пойти к нему и там остаться. Но, другая ее часть говорила: « Нет. Вспомни, как это бывало не раз. Вспомни, как ты плакала, какая обида сжимала все внутри, когда тебя бросали. Тебе нельзя идти.»

        Так и проворочалась до рассвета, а потом забылась во сне. Когда проснулась, солнце показывало, что уже позднее утро. И первая мысль была опять о нем. Найти его, поскорее найти. Встала, быстро оделась и пошла на пляж. Мужчины там не было. Место, где она вчера увидела его, было пустым. Вернулась к себе.

     - Надо что-то делать, постоянно крутилось в голове. - Делать немедленно, быстро, очень быстро.

       Опять вышла. Пошла в сторону его комнаты. Дверь была открыта. Горничная стелила новую постель.

     - А где он? - спросила она.

     - Вы это про мужчину со шрамом? – подняла голову горничная.

     Она только кивнула головой.

      - А он утром уехал. Сказал, что срочно надо куда-то ему по делам.


      Она ничего не сказала, повернулась и пошла к себе. Легла и вдруг начала плакать. Она и забыла, что такое может быть с ней. Слезы сами по себе катились и катились.

     - Ну, кому нужна ее эта жизнь? Для чего все это, если она перестала быть женщиной. Просто женщиной, слабой и беззащитной, которая хотела только одного, чтобы ее любили, чтобы она кому-то была нужна.

        В дверь постучали.

      - Не надо сегодня убирать, - произнесла она сквозь слезы.

        Но раздался повторный стук.

      - Я же сказала, что мне ничего не надо! - уже с раздражением в голосе воскликнула она.

         Но, стук опять раздался.

        - Кто же это?!!!! - уже совсем выйдя из себя,  воскликнула она и зло распахнула дверь.

        Перед нею стоял он. Она смотрела и не верила своим глазам.
 - Это он..! Он..! - проносилось в голове. - Он вернулся! Вернулся за ней, вернулся к ней!!!
 
         А дальше все было размыто. Помнила стоны, крики, она царапала его, кусала, а он нежно ее целовал и что-то говорил. И тут, вдруг, она ясно услышала: «Ты моя девочка.»

        - Неужели это говорит угрюмый и замкнутый мужчина?  Неужели все эти ласковые слова  произносит он?  Откуда в нем столько нежности?

          Казалось, что копившаяся годами нежность и ласка прорвались в нем и теперь своими потоками смоют ее, унесут куда-то в иной, волшебный мир.

         - Может она уже в раю? Ведь если это не рай, то что же тогда называется раем? Что еще нужно женщине, чтобы быть счастливой?

           Казалось, что всему этому не будет конца, что они просто прилипли друг к другу и, если их разделят, то они оба умрут, просто не вынесут разлуки. Потом, вдруг, она резко встала.

          - Нам здесь нечего делать, - посмотрела она в глаза мужчины. - Поехали ко мне домой.

          В аэропорту быстро купили билеты, сели в самолет и взялись за руки. Казалось, что разожми они руки, и снова потеряют друг друга, и на этот раз навсегда.

          До дома доехали очень быстро. А вот и ее квартира. Открыла дверь, они вошли, и она, прямо в  коридоре, начала раздеваться. Ей вновь не терпелось почувствовать его тело, этот непередаваемый жар, запах, опять слышать эти ласковые слова и чувствовать его руки, шершавые, покрытые мозолями, но самые нежные и родные руки в мире. А потом они заснули. Заснули почти одновременно.

         Ночью она проснулась и долго смотрела на него. Его губы опять шевелились, и она поняла, что он сейчас далеко. Там, где светит горное солнце, где слышится свист пуль и где жизнь не стоит и ломаного гроша. Потом опять заснула. Разбудил ее звук, шедший из кухни. Его не было рядом, и было понятно, что это он колдует на кухне. Закрыла глаза, притворилась, что спит и стала ждать. Неужели он решил принести ей завтрак в постель? Неужели она опять женщина, просто женщина, а не начальник отдела, и не надо никому ничего приказывать, а можно вот так лежать и ждать, когда тебя накормят и приласкают.

       - Боже, неужели это все со мной? - думала она.

        А вот и его шаги. Кажется, что идет не мужчина, а крадется кошка. Шаги почти не слышны. Он подошел, поцеловал ее, она открыла глаза. Перед ней на подносе дымился кофе и лежали бутерброды. Казалось, что она не ела целую вечность и ничего вкуснее ей и не приходилось есть. А он сидел на краю постели, почти нагой, курил и только смотрел на нее.

       - Я уже не молода? – неожиданно спросила она.
 
        И со страхом ждала, что же он ответит.

       - Ты красива, самая лучшая женщина в мире! - услышала она. - Я люблю тебя.

       Она и верила всему этому, и меж тем ей казалось, что это не ей говорят. Что есть еще одна женщина, к которой обращены эти слова. А он нагнулся и опять поцеловал ее, и они снова сплелись воедино.
А в ее голове непрерывно звучала фраза: «Я люблю тебя. Я люблю тебя.» Слова,  которые она совсем позабыла, которые больше и не думала, и не надеялась когда-либо услышать. Казалось, что время остановило свой бег, и они вдвоем в невесомости, и нет в мире больше ничего. Только она и он. Потом наступил вечер. Вышли, немного погуляли, но каждый чувствовал, что надо поскорее вернуться домой, поскорее опять слиться  и уже никогда не расставаться.

      Ночью она шептала, что любит его, что давно его ждала, что ей, кроме него, ничего и не надо в жизни. А он ласкал ее, прижимался к ней и тихо шептал: «Ты моя, моя девочка, моя самая хорошая и любимая девочка.»


     Потом опять заснули, и вновь она проснулась от шума на кухне. Опять он тихо, неслышно вошел, поцеловал ее. Она открыла глаза. Боже, на подносе лежали розы! Она не помнила, когда ей в последний раз дарили цветы. Уже привыкла, что цветы она покупала сама себе. Еще раннее утро. Откуда он нашел эту красоту? Откуда узнал, что она любит только розы и именно этого цвета - желтые с оранжевыми кромками. А он опять смотрел на нее и впервые широко улыбался. Она и не представляла, что он может улыбаться. Не верила, что он оттает и станет просто мужчиной, любящим мужчиной, а не вечным солдатом, сражающимся со всем миром. И опять день прошел сказочно. Казалось, что она перенеслась в другой мир. Мир, где существуют только нежность и ласка, и где эти чувства бьют нескончаемыми фонтанами и струятся водопадами. Что-то розово-голубое, потом радужное, как густой туман, который всю тебя окутывает и уносит куда-то вдаль, туда, откуда не хочется возвращаться. А потом в ней вдруг что-то произошло. Что-то начало смущать.

       - А что дальше? - проходило в уме. - Сколько это будет длиться?


       И он почувствовал, что ее что-то стало тревожить, что она вся заметалась. Видимо тогда что-то и поломалось. И поломала это она. Он опять замкнулся, ушел в себя, улыбка перестала появляться на его лице. И, хотя им опять было вдвоем хорошо, но уже не было фонтанов. Не было густого тумана, а была только дымка, которая все больше и больше рассеивалась. В ней все чаще и чаще появлялась то ее второе я. Я, которое привыкло приказывать и командовать.
Я, которое привыкло к повиновению мужчин. Которое видело в них только сотрудников и не более того. Бесполых мужчин, которые ее попросту не интересовали. И, уже, когда он ее ласково целовал и называл своей девочкой, ее второе я отвечало ему: «Бывшей девочкой...» Второе я,  которое мешало ей обнять его и поцеловать так, как это было в первые дни. А вот и тот, роковой день.

       Она проснулась, а в доме было тихо. Какая-то гнетущая, мертвая тишина. Сначала подумалось, что он просто вышел и сейчас придет. Надо только сильно зажмуриться, а потом резко открыть глаза, и он опять будет стоять перед ней, смотреть на нее и улыбаться. Но, ее второе я смеялось в ней, хохотало: «Он ушел, ушел! Ты опять одна и ты опять только моя!»


       Вскочила, осмотрелась. Его вещей не было.

     - Даже записки не оставил, - подумала она. - Ушел. Ушел тихо, своей походкой одинокого волка. Что теперь делать? Неужели опять буду одна?

       Оделась и вышла из дома. Моросил дождь. Казалось, что природа выражает ее настроение, и это не дождь капает, а капают слезинки с ее сердца.

****

      Он помнил все их ночи. Помнил, что он говорил ей. Как в нем пробуждалось все забытое из ранней молодости, и сам себе удивлялся: «Он ли это? Он ли говорит этой красивой женщине - Моя девочка. Он ли это покупает цветы, готовит утром завтрак и ждет, пока она проснется. И, самое главное. Он ли стал улыбаться? А где же тот зомби, если все это он? Куда он исчезает? Именно, что исчезает, потому что иногда внутри еще раздавались отголоски этого жадного мертвеца, который не хотел расставаться с ним. Который говорил ему: «Посмотри на себя. Кем ты стал? Ведь нам так было хорошо вдвоем. Для чего она тебе нужна? Кто ты для нее? Очередной мужчина? Очередная ее прихоть? Ведь она руководит десятками, таких как ты мужчин, только они умнее тебя. Они, в отличие от тебя, видят во сне не духов, зеленку и бой, а нормальную жизнь. Им во сне не снится, что их хоронят, что они уже мертвы.»


     Но другое я, маленькое, которое только поселилось в нем, говорило: « Не слушай этого мертвеца. Ты еще можешь быть счастлив. Ведь тебе нет и сорока. Все еще может исправиться. Посмотри, какая с тобой рядом женщина. Она любит тебя. Ты ей нужен. Ты с ней можешь начать новую жизнь. Ты ведь даже начал видеть иногда нормальные человеческие сны.

      А потом он заметил, как в ней что-то изменилось. Что-то очень трудноуловимое, но крайне важное. Она опять была ласкова с ним, но это была другая ласка. Что-то отстраненное, не родное, не то, что было в первые дни. Все внутри болело и жгло. Почему так происходит? Что делать? Однажды он проснулся ночью. Ему снилось, что вокруг духи и он понимает, что его сейчас убьют.

       - Ну что? – обрадовался зомби. - Видишь, что я прав. Вставай и уходи. Ты ей больше не нужен. Не будь для нее обузой. Не жди, пока тебе это прямо скажут.

       Он встал, оделся, тихо вышел из дома и поехал на вокзал. А теперь колеса выбивают, что конец, конец этим дням. Побыл несколько дней счастливым, так и живи этими воспоминаниями до конца своих дней. Казалось, что колеса сговорились с его нутром. Внутренний голос ему говорил: «Вот теперь ты прежний, вот таким я и люблю тебя. Теперь уж я никогда не покину тебя. Любовь? Нет никакой любви. Ты мертв, пойми, что мертвые не могут любить.

***

__ Она вернулась на работу,  и потекли обычные, будничные дни. Разве что еще больше начала работать, и ее руководство отметило, что отпуск ей пошел на пользу.

      Он вернулся домой. До конца отпуска оставалась еще пара дней. А потом все войдет в свой ритм. Опять работа и эти серые дни. Он опять зашел и решил выпить. Недалеко сидела женщина. Было видно, что она не откажется с ним пойти. Таких он сразу узнавал. Выпил уже достаточно, подошел к женщине и предложил пойти с ним.

       Вышли. Поехали к ней. Все как обычно, как выученное наизусть. Ночью он неожиданно проснулся. Казалось, что его опять ранили, так болело в груди. Но на этот раз ему снились не духи. Ему впервые приснилась она. Он ясно слышал, что она звала его, что ей срочно необходима его помощь. Что ему надо немедленно ехать к ней. Вот прямо сейчас встать и бежать к ней. Он быстро оделся, наспех положил на стол деньги и выбежал из дома. Взял такси и поехал в аэропорт. Как медленно летит самолет. Разве он не понимает, что ему надо поскорее увидеть ее.


       Она пришла домой. Разделась, села. Открыла сумочку и достала пакетик. Ей сказали, что все будет быстро и безболезненно. Что она просто заснет и ничего не почувствует. Эта мысль вот уже три дня одолевала ее. Прошлой ночью она звала его, умоляла вернуться, говорила, что ей очень плохо. Но, знала, что он не слышит ее, и все это напрасно. Его уже не вернуть, и никакие мольбы и слезы тут не помогут. Теперь она просто от всего очень устала, и ей хотелось только одного - покоя. Чтобы никто ее больше не тревожил.

        Пошла, налила воды. Опять села и посмотрела на пакетик. Осторожно открыла его. Вдруг дверь начала просто сотрясаться от ударов. Казалось, что толпа людей сейчас ворвется в ее дом и все снесет.

        - Хорошо, - подумала она. - Пойду, посмотрю, что это за пьяный опять перепутал свою квартиру.

        Рассеянная, она даже и не спросила, кто это, а машинально открыла дверь.

       - Ну что тебе? - спросила она,  смотря на пол. И тут она услышала: «Это я, моя девочка. Я вернулся к тебе навсегда!»


© Copyright: Тер-Азарян Григорий, 2004
Свидетельство о публикации №204090500033


Luftwaffe-льники
Алекс Сидоров

1. Абитура

В казарме, так называемой абитуре, стоит ещё пока не строй, а скорее всего, толпа. Или даже, вернее – толпа разноцветной и разношёрстной молодёжи мужского пола от 17 годиков до 22 лет  в полном расцвете сил. Все, как один, приехали поступать в военное училище военно-воздушных сил.
Идёт оглашение результатов письменного экзамена по математике.
–  Афанасьев! Четыре!
В замершем строю владелец фамилии еле слышно выдохнул с явным облегчением.
- Уф!
– Баранов! Кто Баранов? А? Это ты – Баранов? Два! Вот посмотрите, это именно тот случай, когда фамилия, как нельзя лучше, показывает истинное содержание и всё богатство внутреннего мира своего хозяина.
У дежурного офицера хорошее настроение. Лейтенант пытается постоянно острить. Правда, топорно, по-казарменому. Но выбора у нас нет, приходится покорно слушать. И раз мы здесь по своей воле – стоим в строю и скованы военной дисциплиной, то надо привыкать к корявым потугам на оригинальность этого «сатирика», пользующегося  своим положением.
Есть надежда в недалеком будущем стать военным – «красивым, здоровенным» и влиться в ряды офицеров доблестной Красной Армии. Вот тогда уж мы выскажем, ох, выскажем всё, что думаем об этом баране в погонах. Но в настоящий момент у нас лишь одно право –  слушать и молча сносить откровенное хамство и оскорбления.
Кто не готов, не может, или его нежная душа бунтует –  вопросов нет. Шаг вперёд из строя и –  домой к маме.
Здесь нет места для слабости. Мы приехали учиться и побеждать. В голову не брать. Сознание отключить. Всерьёз не воспринимать.
Ну вот, например, – если из мусорного бака вылезет грязная ободранная крыса с облезлым хвостом. И глядя на вас пристально, заговорит человеческим голосом: «Мол, так и так, раздолбай ты этакий, товарищ. Уши у тебя оттопыренные, ноги кривые, спина горбатая, рожа тупая! И руку на сердце положа, дурак ты законченный, кретин редкостный и мудак беспросветный. . .».
Не знаю как вы, а я слова той гадины на свой счёт серьёзно не приму. Потому что, не входит она – крыса та драная – в общество уважаемых мной людей, мнение которых для меня жизненно важно и актуально.
Эх, если бы тот лейтенант мысли читать умел?! Апломба у него явно бы поубавилось. Показное веселье мигом бы улетучилось.
– Баранов, ну что стоишь как баран? Свободен Баранов. Пошел собирать вещи. Дуй домой! К своим баранам!
Юный офицерик очень доволен собой. Гаденькая улыбка от уха до уха криво растянулась на его по-детски розовом личике. По новенькой, с иголочки, форме можно предположить, что ещё пару месяцев назад он был обычным курсантом и летал по нарядам, как веник. Но сейчас статус его «заоблачно высок». Он –  ни много, ни мало – офицерьё. И не дай Бог, будет нашим командиром взвода. Вот намучаемся, пока этот служака в оловянных солдатиков не наиграется. Вот же, повезёт кому-то? Мама – не горюй! Держись, ребята!
  Баранов вышел из строя, углубился в спальное помещение казармы и начал собирать вещи, украдкой глотая слёзы. Жаль, конечно. Неплохой парнишка из глубинки. И не его вина, что в сельской школе таблицу умножения не успел выучить к десятому классу. То уборочная, то посевная, то очередная продовольственная программа нашей заботливой партии. Учиться, в принципе-то, и некогда. Так и зависли где-то на 8 x 8 = 64. А про дискриминант квадратного уравнения абитуриент Баранов лишь на вступительном экзамене в училище ВВС в первый раз услышал.
А лейтенантик разошёлся не на шутку, хоть грязный носок в рот ему пихай. Моя бы воля, так аж до самых гланд. Чтоб не пикнул и не пискнул. Чтоб…
Но офицеру наши заветные желания были неведомы и он самозабвенно продолжал. Вдохновение – страшная сила. Не иначе, Пегас лягнул копытом. Причем, исключительно пониже спины.
– Таких как ты, Баранов, ждут колхозы. Ну ничего, годик покрутишь коровам хвосты –  и в армию. Но не офицером, нет. А солдатом. Стране нужны солдаты. Что же будет, если все офицерами станут? Это же ужас какой-то! А командовать кем? А, Баранов? А после армии ты опять в колхоз. К своим баранам. Ха-ха! А эти орлы… ну те, которые поступят, конечно, выдюжат все и окончат… наверное. Эти уж, точно, будут офицерами. Да! Точно! Это я тебе говорю, Баранов! Авторитетно заявляю! Красой и гордостью нашей армии будут. Ну, прямо как я! Они станут не просто офицерами, а офицерами доблестных Военно-воздушных сил! Люфтваффе! Так это звучит по-немецки. ВВС значит. Военно-воздушные силы! Чувствуешь, какая мощь в этом слове? ЛЮФТ! ВАФЬ! ФЕ! Какая экспрессия!
Очевидно «люфтваффе» – это было единственное слово из курса немецкого языка военного училища, что отложилось в голове этого «полиглота».
Клянусь чем хотите, но что такое «экспрессия», для того казарменного «филолога» самая страшная «военная тайна». Само слово красивое. А звучит то как! Не слово, а музыка! Экс-прес-сия! Ляпнул такое слово где-нибудь в тему или не в тему и прослыл образованным человеком.
– Они ещё тобой покомандуют, Баранов. Покомандуют! Ты ещё здесь? Ну  всё. Прощай!
Баранов, собрав свои нехитрые пожитки в старинный бесформенный чемодан с ободранными уголками, скрылся за входной дверью казармы.
– Вихрев, три. Голубев, пять! Ни фига себе. Орёл, а не Голубев! Где Голубев? Ты, Голубев?! Фамилию менять надо, Голубев. Ты же орёл! Математику –  и на пять, надо же! Ну,  череп! Ну, гений! ЭВМ «Электроника», во как! Ну, прям Софья Ковалевская! Я и то  – только на три в своё время сдал. Со шпорой, да...
Пока лейтенант мечтательно закатывал глазки, с явным удовольствием вспоминая дела давно минувших лет, нам оставалось стоять в пока еще непривычном строю и перетаптываясь с ноги на ногу, томиться в нервозном ожидании.
Вот так бесконечно долго продолжалась наша моральная пытка.
В зависимости от озвученных результатов, кто-то из абитуриентов, не сдержав эмоций, сдавленно всхлипывал и уходил собирать вещи. Кто-то молча сжимал кулаки «на удачу». Кто-то закатывал глаза и счастливо улыбался. Оставшиеся в неведении, затаив дыхание, с тревогой и волнением ждали оглашения своих экзаменационных оценок.
– Петровский, два!
– Ууу-рааааа!!!

2. Люфтваффельник

Строй вздрогнул. Такой реакции на «приговор» не ожидал никто.
Обалдевший от неожиданной реакции абитуриента, лейтенант несколько раз заглянул в оценочную ведомость на предмет выявления ошибки. Но происходило нечто необъяснимое: абитуриент Петровский ликовал!
Петровский –  высокий, хорошо сложенный парень из Москвы с явно интеллигентскими замашками, ломая строй, с восторженным улюлюканьем, метнулся в спальное помещение за своей сумкой. Попутно он выкрикивал в адрес офицера все, что о нем думает! Включая конец бездарного жизненного пути в стандартной конструкции из неструганных осиновых досок. И что характерно,  обязательно в белых тапочках фирмы «Адидас».
Настроение у всех (за исключением лейтенанта) резко улучшилось. В строю раздался задорный свист и аплодисменты.
Петровский выскочил на центральный проход казармы, именуемый «взлёткой» и остановился. Он театрально раскланялся. Поблагодарил за внимание. Пожелал терпения и удачи всем остающимся в этом заповеднике законченных моральных уродов, в котором дебильные клоуны каким-то немыслимым образом возвышены до ранга «отцов-командиров». А затем, набирая ускорение, побежал к выходу, задорно размахивая модной спортивной сумкой с заграничной надписью и с множеством кармашков на пластиковых молниях.
Мы провожали Петровского восторженными взглядами, ибо парень высказал то, что накопилось в душе у нас и просилось на язык. Но пока была жива надежда поступить в училище, этот самый язык был наглухо прикушен зубами. Петровский сделал свой выбор, а нам еще здесь жить…
Лейтенант тем временем жалко и нечленораздельно мычал, пытаясь внятно сформулировать достойный ответ вслед убегающему абитуриенту. Но его мозг  дал заметный сбой. Алгоритм образования разумных словосочетаний и формирования ответных реплик бездарно завис - ум зашел за разум. Хаотично открывающийся рот молодого офицера издавал лишь нечленораздельные звуки булькающей слюны и обрывки невнятных междометий.
А Петровский продолжал развивать успех. Увеличивая скорость, он неумолимо приближался к выходу из казармы, продолжая блистать колоссальными познаниями в области многоэтажных конструкций русского языка, лежащими далеко за пределами общепринятой лексики.
О таком богатстве родного нелитературного языка многие из нас, стоящих в строю, просто не догадывались. Сапожники, грузчики, портовые рабочие, дипломированные филологи и прочие знатные матершинники просто отдыхают и стыдливо курят в сторонке. Интеллигентного вида юноша из Москвы посрамил всех и сразу. Умеет, ничего не скажешь.
Счастье для Петровского было очень близко, фактически, на расстоянии вытянутой руки. Он даже протянул ее, руку, в смысле, чтобы взяться за ручку тяжеленной входной двери, потянуть на себя и оказаться на улице - на свободе.
Но дверь открылась раньше. На какое-то мгновение, на долю секунды. Но это мгновение круто изменило дальнейшее развитие событий.
Итак, дверь открылась, и в казарму вошёл настоящий полковник. Почему настоящий? Да потому что на его груди скромно, но убедительно сверкала звезда Героя Советского Союза. Военная форма была заметно выцветшей от палящих лучей, скорее всего, афганского солнца. Волосы на голове стройного и подтянутого полковника были белоснежно седы, а на кителе виднелись три красные полоски, означающие, что офицер имел боевые ранения.
Мы мгновенно перестали свистеть, аплодировать, топать ногами, и заворожено замолчали. Заткнулся и лейтенант, только сейчас начавший исторгать жалкие подобия ругательств вслед убегающему абитуриенту.
Увидев неожиданно возникшего полковника, Петровский предпринял попытку экстренного торможения, отчаянно скользя по отполированному полу. Но сила инерции сделала своё дело. Мятежный москвич со всей дури влетел в полковника и, сменив дерзкий тон на оправдательно-подобострастный, залепетал скороговоркой:
–  Папа, я математику завалил. Военный из меня никак не получится. Поехали домой к маме, а? Буду поступать в Тимирязевку, на ботаника. Ну какой из меня военный? У меня на портянки аллергия. И на «тумбочку» тоже (суточный наряд по роте). А, папа? Не хочу быть люфтваффельником! Я пшёнку не-на-ви-жу!
Полковник, получив ощутимый толчок и с трудом устояв на ногах, взял своего сынулю за ворот дорогого фирменного батника. Встряхнул основательно и пристально посмотрел в глаза.
Петровский-младший при росте 185 сантиметров съёжился до размеров котёнка и попытался отвести глаза в сторону.
–  Победитель столичных олимпиад завалил сраный экзамен? Это как это? Ботаником, значит, будем? Цветочки на грядке  нюхать? А Родине кто служить будет? Итак быдло вокруг. Понабрали по объявлению кого попало. Была армия, а сейчас бардак. Сборище карьеристов и недоучек!
Полковник почему-то пристально посмотрел на молчащего лейтенанта. Тот тоже непроизвольно съежился и попытался где-нибудь затеряться или просто испариться.
– Мама поплачет и перестанет. А ты –  гордость школы с физико-математическим уклоном все равно военным станешь. Где это видано, восемь поколений Петровских служило своей стране, а девятое поколение –  цветоводом в оранжерею?! Вот уж хренушки, сыночек  дорогой! Пойдёшь со вторым потоком сдавать экзамены. И только попробуй мне отчислиться. На порог не пущу. Фамилии лишу! Я давеча с твоим будущим командиром роты переговорил. Оставляет благоприятное впечатление толкового мужика. Если заметит, что ты дурака валяешь и под отчисление из училища начнёшь косить, не обижайся. Я санкционировал применение к тебе весьма доходчивых методов воспитания от двух самых признанных и авторитетных педагогов.
Петровский-младший, чернея лицом и сдуваясь, словно проколотый мячик жалобно промямлил:
–  Типа Макаренко, папа?
Петровский-старший ласково и многообещающе улыбнулся.
–  Лучше, сынок. Гораздо лучше. Он обещал «Ипатьевский» метод к тебе применить и метод «Еблонского». В строгой зависимости от твоих персональных закидонов, мой драгоценный. И от внешних обстоятельств. Вот так! И никак иначе.
Полковник обвёл своим мудрым отеческим взглядом строй замерших абитуриентов. Было заметно, что данная сцена его откровенно тяготит и раздражает, но отеческий долг, как и воинский долг, этот человек выполнит до конца. Причём, любой ценой.
–  «Ипатьевский» метод  это значит «ипать», «ипать» и ещё раз «ипать». Скрупулёзно и методично. Пока до вас, дорогие мои, не дойдёт, что делать всё надо с первого раза. В отведенный срок, точно и качественно! А метод «Еблонского» –   это сразу с правой… в «ебло»! Больно, унизительно, обидно, согласен. Метод крайне непопулярный, но прогрессивно доходчивый! Надеюсь, до этого не дойдёт. Ты мальчик понятливый. А как говорил великий Зигмунд Фрейд: «Человек – такая скотина, которую надо или кормить или бить! А лучше  чередовать». Старый, проверенный временем метод кнута и пряника, морковки и палки, кому как нравится.
Петровский-старший уже обращался ко всем, стоящим в строю. Мы инстинктивно подтянулись и заворожено внимали словам убеленного благородной сединой военного.
– А нашей мамочке я передам, что ты её любишь, скучаешь, целуешь. Но сегодня сбылась твоя самая заветная мечта  стать настоящим мужчиной и продолжить славную династию Петровских, в которой были царские офицеры, белые офицеры, красные офицеры, советские офицеры. И какого бы цвета флаг не реял над нашей многострадальной Родиной, Петровские будут всегда защищать этот флаг и свою родную землю.  А то, что руководить вами станут командиры не всегда достойные уважения, и приказы будут один дурнее другого, не удивляйтесь. Это беда армии. Беда именно для вас самих, ребята. Умные и толковые, устав от хамства и тупости бездарей, обличенных властью, зачастую не доходят до выпуска, бросая все на полпути. А бездари, чтобы скрыть ничтожность свою, лезут и прутся в армию. Где у подчинённых нет возможности обсуждать действия бездарного командира, карьериста, лизоблюда, раздолбая и недоучки. Беда это нашей армии, беда... Поэтому ребята, хорошо учитесь! Достойно служите! Настанет и ваше время. Когда станете большими начальниками, не глумитесь над людьми, как сейчас вам достаётся от…  Полковник, мельком бросив взгляд на лейтенанта так и стоящего с открытым ртом, замолчал и повернулся к сыну.
–  Ты ещё здесь? А ну, марш на  экзамены!
Петровский сдал все вступительные экзамены на пятерки. И служил образцово, наряды тянул без нытья и стенаний. Папой своим героическим никогда не кичился. Перед остальными ребятами московскими замашками не рисовался. Короче, был вполне нормальным и адекватным  мужиком.
Так сложилось, что по воле мандатной комиссии распределили нас с Петровским в 4-ю роту. И однажды, все еще находясь под впечатлением от его виртуозно-матерной тирады, я поинтересовался: откуда рафинированный москвич обладает столь глубокими познаниями в непечатном разделе русской словесности.
Курсант Петровский улыбнулся и задорно подмигнув, выдал следующее.
– Понимаешь, мы же не всегда в Москве жили. Папу помотали по гарнизонам, мама не горюй! Я асфальт в первый раз увидел, когда мне 12 лет исполнилось. Но не в этом дело. Там, где я вырос, детских садиков вообще не было. И моими няньками были солдаты. Все их «педагогическое образование» –  это ШМАС (школа младших авиационных специалистов). Ребенком я был, ой, каким непослушным. Так что о методах Ипатьева и Еблонского, можно сказать, я наслышан с самого детства. Вот так!
Курсантом Петровский был очень вежливым, корректным, ответственным, исполнительным и аккуратным, скрупулезно выполнял все поручения, приказы и распоряжения. Единственное, что его отличало от остальных ребят – когда шутки некоторых зарвавшихся офицеров с убогими потугами на юмор и оригинальность доводили нас до белого каления, он твердил с философским спокойствием.
– А что вы хотели? Мы все здесь с вами  люфтваффельники.
Так и прозвали его –  Люфтваффе. Далее, в зависимости от обстоятельств, прозвище трансформировалось в Люфт, Ваффе, Люфтвафельник или просто – Ваффельник. Он никогда не обижался. Ибо считал, что данное прозвище наиболее правильно обозначает и емко отражает не его человеческую сущность как личности, а положение курсанта в армейской иерархии в целом.

3. Очень нужная вещь

Прошли вступительные экзамены. Закончились всевозможные психологические тесты. Местами хитрые, местами занудные. Завершились дотошные и скрупулезные проверки по линии особого отдела. Мы посетили военных медиков, проскочили суровую мандатную комиссию. И наконец поступили в военное училище ВВС.
Впереди нас ждала ассимиляция в армейской среде в виде КМБ (курса молодого бойца) и планомерная подготовка к принятию Присяги. 
Переодевшись после бани в военную форму, мы сразу поняли, что детство закончилось.
Все, *здец, you are in army now, baby! И никаких соплей, мамок, нянек.
Беззвучный щелчок невидимого переключателя – и ты уже взрослый. Ну что же?! Ладно. Взрослый, так взрослый.
- Так! Где тут ближайший оружейный склад?! Мне, как действующему «защитнику Родины» персональный автоматик с пульками полагается?! Ась?! Хочу автомат! Срочно дайте мне автомат! Хочу автомат! Хочу, хочу, хочу …
Чуть ли не на второй день, нас в полном составе учебного батальона (а это в районе тысячи пока еще не оперившихся потенциальных орлов, местами похожих на свежеощипанных бройлерных цыплят с синюшными черепушками, подстриженными в а ноль) организованно повели на склад. Мы должны были получить обязательную и самую необходимую для любого военнослужащего вещь. Без которой в армии, ну, просто никуда.
Что характерно, эта замечательная вещь постоянно сопровождает каждого на протяжении всего срока его службы. От эпохального момента незабываемой процедуры подстрижки налысо в 17-летнем возрасте посредством убогой паликмахтерской машинки с безнадежно тупыми ножами, тайно мечтающей стать гламурным эпилятором и поэтому безжалостно и остервенело выдирающей волосы из твоего скальпа, аж до самого выхода на заслуженный пенсион после 25-ти безупречных лет.
Эта, несомненно, нужная и незаменимая в армейском хозяйстве вещь навязчиво преследует абсолютно любого солдата, матроса, прапорщика, мичмана, офицера и даже генерала – независимо от его принадлежности к виду или роду войск:  от авиации – до флота, от сухопутных  – до военно-космических сил.
Она является обязательной к регулярному использованию во всех местах службы защитника Родины:  от весьма Крайнего Севера до знойного Юга, от очень Дальнего Востока, до самых западных границ необъятного СССР.
И даже, проходя службу за пределами Советского Союза  в странах Варшавского Договора например, тем более, и тем паче, первое, что ты получишь по прибытию к новому месту службы обязательно будет - … ?!
А вот и не угадали, совсем не оружие! Оказывается, есть более важная штукенция, без которой любой военный  – не военный!
П Р О Т И В О Г А З !!!
Да, да, именно – противогаз, без которого в армии просто ступить некуда. Уже будучи офицерами, куда мы только не забрасывали этот ненавистный с курсантских времен предмет!
Но нет, он, как мифическая птица Феникс, опять возрождался из небытия и забвения.
Несколько раз в году с гаденькой подачи штатного химика (чтоб у него носовой платок, одеколон и все домашние цветы благоухали исключительно хлорпикрином) от начальства поступал строгий и многообещающий рык.
– Найти! Отмыть! Пришить бирки к сумке! Привести в соответствие! Предоставить к осмотру! Быть готовым сдать все нормативы!
Тихий «восторг», переходящий в истерику.
Оказывается, как убедительно вливал штатный химик в наши благодарные уши, несмотря на огромное количество всевозможных конвенций, актов, пактов, биллей, протоколов, коммюнике, мораториев, договоренностей и прочих международных соглашений о полном запрете химического, биологического, бактериологического и прочего-прочего-прочего оружия, опасность его применения чрезвычайно высока! И следовательно, именно поэтому каждому новоявленному защитнику Родины непременно полагается иметь индивидуальное средство защиты – противогаз!
Это как минимум. А в идеале – еще и личный ОЗК (общевойсковой защитный костюм) или Л-1, что между прочим составляет еще несколько килограммов высококачественной резины.
И все это резиновое великолепие надлежало носить до такой степени часто, а желательно,  постоянно и не снимая, чтобы курсанты неизбежно срослись со средствами химзащиты до полного гармонично-монолитного единения.
Обалдеть, какая перспектива! И почему тогда мы сразу не рождаемся с резиновой кожей, щедро посыпанные слоем талька? Матушка-эволюция явно не доработала. Чем не задачка для генетиков?
Из книги курсантских рассказов Алекса Сидорова «Luftwaffe-льники».
http://www.proza.ru/2009/11/03/1319
(Иллюстрация по ссылке)


Флотские лекторы
Юрий Ткачев
               
                (побывальщина застойных времён)

           В повседневной обыденности военно-морской службы, монотонности корабельных будней, строгом выполнении распорядка дня, накапливается усталость и раздражение. «Живи по уставу – завоюешь честь и славу!» - гласили плакаты Министерства Обороны. А как хотелось пожить, хоть немножко, именно не по уставу!
           И вот, вдруг, командировка. Шаг в сторону от протоптанной военной дороги. Как вы думаете, куда могут отправить в командировку лейтенанта береговой базы ракетных катеров? Не знаете? Тогда расскажу, куда направляли меня.  За первые полгода офицерской службы на ТОФ я побывал в разных интересных местах. Старшим на уборке овощей в военном совхозе в селе Петровка. Руководил разгрузкой угля для береговой котельной на пирсе мыса Артур и продовольствия в бухте Тихая. На подсобном хозяйстве бригады катеров отстреливал из карабина бродячих собак. Эти твари были жесткими конкурентами персонала продовольственной службы в деле воровства молочных поросят. В общем, даже не командировки, а так, всё больше по мелочам. 
     А тут мне сразу сказали, что такая честь лейтенанту выпадает очень редко.  И сказал не кто иной, как командир бригады катеров капитан первого ранга Пискунов. Он меня срочно вызвал по прямому телефону с береговой базы.
     - Ибя…я…я,  химик, тебе предстоит очень ответственная поездка в самую глубину матушки  России, - междометие «ибя» было коронной фишкой у нашего комбрига, - и ты должен пройти это испытание обычаями и нравами населения Уральского военного округа с достоинством. Показать на что способен офицер-тихоокеанец.  Имей в виду, что народ там крепкий и  «шило»; водой не разбавляет. Знаю, что говорю, поскольку сам родом с Урала.
        Я только, что проводил газоокуривание хлорпикрином ; личный состав дивизиона торпедных катеров, а суконная шинель мгновенно впитывает ядовитые испарения и так же быстро отдает их в теплом помещении.
        Февраль во Владивостоке довольно прохладен и, поэтому, котельная  береговой базы работала во всю мощь, жарко обогревая помещения штаба и кабинеты начальства. Комбриг потер ребром ладони, начавшие щипать глаза, и высморкался в носовой платок.
        - Иди, химик, иди! Когда уже от тебя будет нести одеколоном «Жасмин» а не всякой гадостью?
         -  Служба такая, товарищ капитан первого ранга, - вежливо объяснил я ему, - я же химик, а мы химики, всегда пахнем дымом и хлорпикрином.  Вы  мне не сказали, что это за командировка?
           Пискунов замахал руками. Он уже начал потихоньку плакать.
       
      - Иди, химик, иди! У меня уже  нет сил,  тебя тут обнюхивать! Чудовский, он все тебе расскажет.
            Мой первый командир береговой базы капитан второго ранга Чудовский нравился личному составу тем, что не надоедал своим присутствием в казармах матросов и кабинетах офицеров бербазы. У него в здании штаба бригады был великолепный кабинет со всеми удобствами.
           Изредка, как бог Зевс с горы Олимп,  командир бербазы величественно спускался по крутой лестнице ведущей из штаба к нам, и испепелял громами и молниями своё огромное хозяйство – склады, котельную, автопарк и медпункт с вечно поддатым доктором Петровым.
             Но когда Чудовский не был раздражен подчиненными и потоком заявок от дивизионов катеров, он был вежливый и спокойный. Вне строя мы, офицеры, общались с ним по имени-отчеству. А отчество у него было тоже соответствующее - Королевич.
             Я снял свою ядовитую шинель и повесил у него в предбаннике на вешалку.
           - Разрешите, Антон Королевич?
           - Заходите, Юрий Васильевич, -  пригласил меня командир бербазы, - догадываюсь, зачем вы пожаловали. Пискунов вас уже вызывал?
          - Вызывал, но конкретно ничего не сказал. Иди, говорит, к Чудовскому, - я пожал плечами, - вроде, как на Урал в командировку отправляют.
           -  Нам пришла разнарядка на химика. Будете в составе группы специалистов флота читать лекции офицерам запаса флота в Уральском военном округе, - сказал Чудовский, - командировочное удостоверение выписано вам в Свердловск ;, полетите на самолете. Там запасников соберут,  и вы им будете сладко петь про оружие массового поражения и как им, горемыкам, защищаться от него. Возьмите какие-нибудь наглядные пособия. Подготовьте двухчасовую лекцию. Я думаю, что за неделю управитесь.
              Вот это да! Светлый лучик в серых буднях военной службы! Прощай бербаза!  На недельку, до второго, я уеду в Комарово!
              Сбор группы для убытия был назначен на 24 февраля, сразу после мужского праздника.
               В небольшой чемоданчик я положил пару чистых военных рубашек, носки, сменное белье, конспект лекций по ядерному и химическому оружию. Туда же поместил учебную аптечку с различными таблетками от отравляющих и радиоактивных веществ и набор плакатиков по оружию массового поражения. Получил небольшой аванс в счет будущих командировочных и сухой паек на путь следования.
             Девять лекторов, девять специалистов по всем направлениям военно-морского дела собрались в аэропорту Владивостока. Все с чемоданчиками или портфелями. Вернее сказать, лекторов было восемь, но в группе был обязательный тогда офицер особого отдела.

         Погрузились в четырехмоторный ИЛ-18 и отправились в путешествие
       на Запад.
           В штабе Уральского военного округа нас принял старенький, лысый генерал – ответственный за подготовку офицеров запаса.       
   - Ребятушки, - он, кряхтя, поднялся из-за стола, - сегодня отдыхаете в гостинице, а завтра в путь, военкомы предупреждены и ждут вас.
              Тут же дедушка изложил наш дальнейший маршрут по городам Урала – Сыктывкар, Ухта, Печора, Пермь, Челябинск, Миасс, Краснотурьинск, Свердловск. 
   -  В день приезда отдыхаете, а в последующие три дня читаете лекции офицерам запаса в месте, назначенном военкомом, - сказал генерал.
            Вот тебе и на недельку до второго...! Мы еще не пришли в себя, как нам выдали новые командировочные удостоверения от УВО; на все это золотое кольцо Урала.
             - Вы должны уложиться в тридцать пять суток, - напутствовал генерал, - гостиницы, не ваша забота, военкомы вас обустроят, они все знают. А сейчас идите в кассу, получите суточные на все эти дни.
            Мы получили по триста пятьдесят рублей, из расчета по десятке на день. Максимальная зарплата лейтенанта в 1975 году составляла 230 рублей. Короче вышли из штаба округа богачами и решили обмыть это дело в ресторане гостиницы «Исеть», где нас поселили на сутки. Завтра перелёт в столицу Коми АССР Сыктывкар.
            - Начнете с «комиков», - сказали нам в штабе округа, - там у вас три города – Сыктывкар, Ухта и Печора. А потом в Пермь.
             Двое сразу же откололись от похода в кабак – особист и замполит. По статусу они должны быть выше этих офицерских увеселений и служить нам примером.
             …Утром в гостиничной парикмахерской у старшего группы капитана второго ранга Гарькуши украли чемодан со всеми вещами, лекциями  и деньгами .
          Он,  бедолага, туда зашел постричься перед отлётом в столицу Коми, а имущество оставил прямо у входа. Естественно шум, гам, милиция, заявление, свидетели…
            Остался наш главный в Свердловске искать свой чемоданчик, а мы улетели в Сыктывкар. И больше Гарькушу мы не видели. Куда он потом делся, нашел ли свой чемодан, или нет, не известно.  Но факт, что уральским офицерам запаса не довелось услышать о новых тактических приёмах в ВМФ, чему они особо и не огорчились. Группу возглавил политработник Колунов.
            Десять дней в Сыктывкаре и Ухте пролетели незаметно. Дисциплинированные военкомы собирали полные залы слушателей.  Моя лекция была последней.
         Я выходил к трибуне и целых два часа пугал запасников апокалипсисом термоядерной войны, показывал плакаты с изображениями людей пораженных радиацией, ипритом и люизитом, пускал по рядам аптечку в оранжевом футляре. Эта штука в то время имела гриф «Для служебного пользования». Я переживал, что из зала она ко мне уже не вернется, но она возвращалась в целости и сохранности.
        В Печору прибыли на поезде накануне Женского Дня – седьмого марта.  Вечерело. На заснеженном перроне нас встретил печорский военком. Возраст у него был явно пенсионный. «Дембельский», как говорят на флоте. Неподалеку стоял такой же старенький автобус с табличкой «Служебный».
- Завтра я собираю людей в актовом зале школы, и вы проводите с ними занятия, - сказал нам военком.
- Товарищ подполковник, так это… завтра, как бы 8 марта, -  растерянно напомнил замполит Колунов, - вы уверены, что соберёте офицеров?
- Это не ваши проблемы, - ответил бравый служака, - начало занятий в девять утра, а сейчас садитесь в автобус и езжайте в гостиницу «Печора». Располагайтесь и отдыхайте. Внизу там есть неплохой ресторан, только аккуратнее с выпивкой и  всем…э…э…э…прочим. Не забывайте о завтрашних лекциях.
         В Печоре народ, не дожидаясь восьмого числа, уже начал праздновать. Мужики «троились»,  брали в магазине бутылку местной «Московской» воркутинского розлива, популярные в народе сырки «Дружба», недорогие рыбные консервы и под интимное бульканье водочных струй беседовали о жизни.
        Из некоторых дворов  слышались отчаянные женские визги и вопли – там суровые печорцы заранее начали «поздравлять» своих жён с 8 марта. Где-то внизу, у самой реки Печоры играла гармошка, и ветер доносил обрывки матерных частушек и звонкий девичий смех.
       Вошли в вестибюль гостиницы. На дверях ресторана висело бумажное объявление, приклеенное хлебным мякишем. С трогательным провинциальным простодушием оно извещало: «Ресторан закрыт. Гуляют работницы ресторана». Замполит подергал дверную ручку. Точно, закрыто.
      Поужинали, называется.
      Поднялись на пятый этаж и расположились в двух четырехместных номерах. Поскребли по сусекам – две банки тушенки, полбуханки черствого хлеба и сто граммов ирисок. Ни водки, ни вина, ни пива.
      - Не, я так не могу, мой изнеженный военно-морской желудок требует калорий – жалобно простонал бородатый механик Юра Ковалевский, - химик, ты из нас самый молодой, иди, обаяй  «гуляющих работниц» и пробей пару столиков в этом трактире.  Если не вернёшься через полчаса, будем считать, что ты добился успеха и мы начнем спуск с вершины.
     Я снова переоделся – нейлоновая, белая рубашка, галстук, черная флотская форма,  и спустился к дверям ресторана. Сквозь грохот музыки мой настойчивый стук в двери достиг цели. Дверь открылась и необъятно полная женщина возникла в проёме. Сразу видно, что из начальства. За её спиной отплясывало не менее сотни представительниц прекрасного пола.
    Имитируя популярного Полада Бюль-Бюль Оглы, волосатый певец на эстраде пел: «Жил  в гор..а…ах  че-ла-вее…ек, с ба-ра-до…ой, и по имени Шейк…»
   Два мужичка, достигшие нужной кондиции, пытались танцевать шейк друг с другом, но их подхватывали разгоряченные водкой молодицы и растаскивали по всем сторонам зала.
    Я зачарованно уставился  на эту картинку.
    - Что желаете, молодой человек? – толстуха удивленно осматривала меня сверху донизу. Морские офицеры нечасто посещали их северный городок.
       Я галантно объяснил ей, что восемь посланцев Тихоокеанского флота с удовольствием очарует своим вниманием работниц ресторана и отужинает в их прекрасном заведении.
     - Пожалуйста, заходите, только свободных столиков нет. Может, вас устроит банкетный зал? – спросила ответственная дама.
     - Ничего, устроит, - сказал я .
     Из зала на меня уже с интересом смотрели десятки пар глаз. Карие, серые, зеленые…
            Штурман Гранкин пришел через пять минут, после того, как меня разместили в банкетном зале. От входной двери его проводила ко  мне худая, высокая дама. Впрочем, Гранкин был маленького роста, и все девушки были выше его. Тем более, что по тогдашней моде они накручивали на голове высокие башни.
      - Вот это гаремчик! – у Санька масляно блестели глазки, - ой, чую, что-то будет!
       Как только мы выпили первую рюмку за восьмое марта, через весь банкетный зал тяжелой поступью людоедки к столику подошла знакомая мне толстушка.
      - Разрешите пригласить вас на дамский танец! – сказала она, глядя на меня в упор.
      - А…а…а…может, его? – я бессовестно показал пальцем на Саню Гранкина. Грезилось о более миниатюрной партнёрше по танцу.
       - Нет, не его, – однозначно ответила мне дама, - Вас.
       Я обреченно пошел с ней в общий зал, как барашек на заклание. Она оказалась главным бухгалтером ресторана «Печора» и ответственной за праздник. Звали её Эммой Петровной. Главбухша закинула меня в общество своих товарок как камень пращой.  И всё. Назад, в банкетный зал пути не было.
      Меня потащили по всем столикам, и за каждым из них надо было поздравить женщин рюмкой водки, а других напитков закаленные северянки не признавали.
       Я пел, я свистел… впрочем, повторяю Райкина. Я танцевал все танцы подряд, вплоть до аргентинского танго, со всеми женщинами, которые меня приглашали.
       Танцевать я никогда не умел, но отказать, значило кровно обидеть. Оттоптал ботинками не одну пару женских ножек. Выпил море водки и съел три килограмма  деликатесной ресторанной пищи.
       Как сквозь туман, я видел всех наших  лекторов, танцующих, жующих, пьющих и поющих что-то за чужими столами. Я даже не видел, когда они просочились в общий зал. Эмма Петровна несколько раз пыталась отбить меня от сотрудниц,  и перетащить за свой столик, но потерпела крах. Никогда еще я не пользовался такой популярностью у женского пола.
    - Всех уволю, на хрен!  - пьяно кричала главбухша на своих подчиненных, - верните моего моряка!
        Она уже плохо держалась на ногах, но душа просила праздника.
        Наконец, утихла музыка, женщины постепенно начали покидать кабак. Шустрые официантки убирали продукты со столов. Как всегда после русских застолий, продуктов осталось много, зато спиртное было выпито до последней капли. Перед моими глазами всё кружилось, двоилось и троилось…
        … Я стоял среди зала, меня под руку держала какая-то совсем молоденькая девушка и знакомила со своими родителями. Хоть убей, как её звали, откуда она взялась, я не помнил.
         - Мама и папа, это Юра, - девушка слегка картавила, получалось «Юла», - мы идём ко мне в гости в общежитие пить чай.
         Потом выяснилось, что она студентка, а это никакие не родители, просто знакомая семейная пара из ресторана «Печора».
         «Пить чай» с нами вместе пошли Юра Ковалевский с такой же юной студенткой из общаги. Мы шли по морозной ночной Печоре, игривое кабацкое настроение нас не оставляло, а тут еще молодые девушки под боком, а до лекций целая ночь впереди! Эх, хорошо! Пели песни, потом начали играть в футбол жестяной банкой.
          - Куда? Назад! – у входа нас тормознула пожилая, строгая вахтерша, - мужчинам сюда нельзя!
          -  Тетя Даша, да они только чай попьют и уйдут, - умоляли суровую блюстительницу нравов девчонки.
           - Знаем мы ваши «чаи», - тётя Даша загородила нам проход шваброй, как шлагбаумом, - ходите потом, паразитки, аборты делаете.
            Мы пытались тоже что-то сказать вахтерше, но в тепле нас снова развезло, и весь этот лепет был неубедителен и двусмыслен.
          - Идите, идите, а то я завтра позвоню в речное училище и все расскажу вашему начальству.
         Бабка приняла нас за курсантов – речников Печорской мореходки. Те тоже носили черные флотские шинели. В знаках различия она не разбиралась.
         Утром 8 марта с больными головами от вчерашнего корпоративного праздника, со шлейфами густого перегара, вся наша группа собралась в учительской средней школы.
          Хмурые и недовольные слушатели постепенно заполнили актовый  зал. Понятно, кому же охота сидеть здесь полдня в праздник?  Печорскому военкому можно было дать орден –  в женский день 8 марта он собрал почти всех офицеров запаса, согласно списку. 
          Такая высокая дисциплина была достигнута тремя обстоятельствами: во-первых, военкому оставался месяц до увольнения в запас и он лез из кожи перед вышестоящим начальством, во – вторых, он довел до сведения слушателей, что тех, кто не явится, ждет месячная переподготовка на кораблях и подводных лодках Тихоокеанского флота. Причем поедут они туда за свой счет. В - третьих, он предупредил, что нарушители будут лишены очереди на квартиру, годовой премии или вообще уволены с работы. Вполне реально для того советского периода.
          Я вошёл в заполненный зал в 11.00, когда все уже были утомлены предыдущими ораторами.  Моя лекция была последней на сегодня.
          На задних рядах народ  тихо дремал. Несусветно трещали мозги, но надо было говорить.
          Хорошо ещё, что военком, до этого сидевший в первом ряду ушел, не дождавшись окончания занятий. Может, уже сидел за праздничным столом.
          В 12.00 наступил перерыв на обед, остался еще час моей лекции. Столовая находилась в двух шагах от школы. В буфете ко мне подсели два мордатых «студента».
           - Лейтенант, давай с нами? – они достали завернутую в газету бутылку и деловито подвинули граненый стакан.
           -  Мужики! Мне же еще целый час вам читать лекцию! – взмолился я.
           -   Ничо,  мы – то потерпим, - ответили мудрые аборигены Северного Урала, - а тебе, браток, надо было ещё с утречка принять граммов сто, легче было бы.
           Наверно, по моему виду они поняли, что я вчера «злоупотребил».
А, была, не была! В стакане оказался чистый спирт. Тогда он продавался  в невзрачных бутылках с надписью на голубой наклейке «Спирт питьевой».
          Обжёг себе всё нутро, схватил стакан с компотом и затушил огонь. Зажевал буфетным пирожком с ливером. Вроде,  полегчало. Волна благодушия накрыла меня. Думаю, зачем мучить мужиков? Пусть идут по домам, праздновать. Тем более, что военкома уже нет.
             После перерыва я вышел на трибуну и объявил, что в честь праздника второго часа не будет, и все могут идти поздравлять своих женщин. Таких аплодисментов еще не удостаивался ни один артист.
              Сразу же по приезду в Пермь пропал  Юра Ковалевский. Но, по крайней мере, мы знали, где он обретается. На целых три дня нашего механика ангажировала местная официантка Люся. Она увела его при свидетелях из гостиничного ресторана, а вернуть к утру забыла.
               Механику было не до лекций, он решал более актуальные задачи. По всей видимости, получалось у него неплохо, потому что Люся взяла себе отпуск и проехалась с ним по оставшемуся нашему маршруту – Челябинск, Миасс, Краснотурьинск, Свердловск. 
           Через сорок  два дня наш круиз завершился мягкой посадкой самолета в аэропорту Владивостока.  По прибытии подвели итоги командировки:
-  провели занятия почти с двумя тысячами человек почти по всем флотским специальностям;
-  холостой штурман  Саня Гранкин привёз себе невесту из Челябинска.  Санёк познакомился с ней в ресторане «Уральские пельмени» и она там же при всех сделала ему предложение;
 -  двое «лекторов» (их фамилии строго засекречены) заработали неприличную болезнь в легкой форме. Которую, впрочем, быстро излечили лошадиными дозами бициллина.
          Ещё один неприятный итог был подведен через месяц. Оказывается, что особист майор Горбенко собрал обширное досье на всех нас. Ему работалось легко и непринужденно, потому, что мы расслабились и потеряли всякую бдительность. 
          Болтали, чего не надо, про общественный строй, да про генсека анекдоты травили. И он ведь тоже, провокатор, рассказывал политические анекдоты в нашей компании.
          А я приобрел приличный опыт проведения занятий с мужественными и лихими  уральцами  по защите от оружия массового поражения. Но спирт  неразбавленным пить так и не научился.
          Конспект тех лекций я до сих пор храню как память о той замечательной командировке.


© Copyright: Юрий Ткачев, 2010
Свидетельство о публикации №210052601170


Прогнозируемая учебная тревога
Виктор Гусак

Январь 1979 года в N-ске был морозным и снежным. Температура воздуха не поднималась выше минус 20 градусов по Цельсию. Часто дул порывистый северо-восточный ветер.

Подполковник Гуров нёс боевое дежурство на командном пункте вверенной ему ракетной части. Около двух часов ночи он решил проверить работу одного из подразделений в экстремальных условиях.  Командир включил громкую связь, взял микрофон и  дважды повторил:
- Внимание! Второй батарее занять боевые посты!
Он открыл тетрадь для фиксации времени получения докладов и сравнения с боевым графиком работы.

К его большому удивлению первый доклад пришёл намного раньше ожидаемого времени. Бодрый голос, без каких-либо признаков сонливости, произнёс:
- Первый, я двести второй, вторая батарея получила оружие.
-     Почему двести второй, а не двести первый? -  сам себе задал вопрос Гуров. - Обычно этот доклад делает начальник дежурной смены, а не его помощник. Значит, лейтенант прибыл раньше капитана.

Прошло чуть больше минуты,  поступил очередной доклад:
- На техническую зону проследовал капитан Яшин!
         -  Так вот где двести первый,  - подумал подполковник, - что-то здесь не так. Невозможно так быстро проснуться, одеться, добежать до КПП. Неужели капитана кто-то предупредил? Но  об этом никто не знал. Сейчас Яшин вскроет боксы и до прибытия водителей успеет прогреть  машины, сэкономив ещё несколько минут, - анализировал Гуров, - это новшество. Хотя, всё логично, какой смысл бежать двум офицерам за личным составом из  гостиницы в казарму, а потом часть пути практически обратно!  Лейтенант справится сам…

- Опережение графика – восемь минут, - отметил в тетради Гуров, услышав доклад дежурного о том, что автомобили второй батареи вышли из автопарка.
Когда на пульте управления загорелась лампочка, под которой стояла надпись «Старт 2», и капитан Яшин доложил, что вторая батарея заняла боевые посты, опережение боевого графика составило почти десять минут.

Командир дал команду «Отбой». Его охватывало двоякое чувство. С одной стороны, было приятно видеть такие результаты работы подразделения в сложных погодных условиях, а с другой  –
он понимал, что фактор внезапности не сработал.
- Ждали, - сделал для себя вывод, Гуров.

… Сигнал тревоги действительно ждали во всех подразделениях. Знали, что командир будет дежурить ночью. По предыдущим проверкам Гурова знали также, что сигнал придёт в районе двух часов ночи. Кто-то спал в обмундировании, кто-то бодрствовал. Часть офицеров переместилась в казармы, якобы для проверки личного состава. Любое поднятое по тревоге подразделение показало бы хороший результат.
21.02.2012


С ПРАЗДНИКОМ!

© Copyright: Виктор Гусак, 2012
Свидетельство о публикации №112022200019



Люська медицинская.
Neivanov


  Его прошило очередью в тот же миг, как только он выскочил из окопа. От правого плеча – наискось вниз. Там, впереди, за оранжево – глиняным бруствером пролегла граница между жизнью и смертью. Он ушёл за эту границу, но вопреки логике, опыту и всему остальному, почему-то не падал. Все понимали, что он убит, что нет его больше в списках живых, но он бежал и бежал вперёд.
А Лейтенант Вахрамов озверел вконец: «Кто останется через секунду в окопе – пуля в лоб!» Люди поверили и потащились в смерть. А чего ему не верить, ему такое же гарантировал полковник Гавриленко. Оба они были вполне надёжные мужики, как сказали, так и сделают.
Тот простреленый шахтёр из Днепропетровска был на ногах до конца атаки, пока лейтенант не сказал ему: «Всё, Горский, взяли мы высотку.» Вот только тогда и рухнул. Сердце билось ещё, но всем было ясно, что это последние его удары. Шутка сказать, три пули навылет и ещё до конца атаки добежал! Оставшиеся волею капризного случая в живых смотрели на лежащего Горского в тупом оцепенении, будто пытаясь разобраться в устройстве этого странного организма. Похоже, это была не серийная модель

Не зря Люська медицинская за ним сохла. Почему-то называли её так странно, не медсестра Люська, а Люська медицинская. Было в Горском что-то, заставлявшее ещё раз окинуть взглядом всего, вглядеться... Жилистый, некрупный молчун, с огромными ладонями умельца, он был единственным, добившимся люськиной благосклонности. Между тем, Люська, бедовая, глазастая, русоволосая одесситка могла выбирать. Весь кобелирующий состав полка истекал по ней нежделудочными соками, но она держала оборону со знанием дела. Оборонялась словом, коленом, зубами и скальпелем, а совсем уж тупо-дебильно-упрямых брал по её жалобе в оборот Старик - маленький, румяно-лысый майор медслужбы Гольденшулер, который защищал подопечную свою, Люську, от наездов, сплетен (абсолютно, кстати, беспочвенных) и прочих неприятностей хорошенькой женщины данной ему властью и... спиртом. Так замял майор месяцев пять назад скандал по поводу продырявленной вышеупомянутым скальпелем нахальной руки командира танка Саркисьянца. Старику удалось избавить Люську от официального разбирательства, а это было равносильно победе, ибо женщины, да ещё хорошенькие, да ещё в армии подобные "кляузы" практически не выигрывают. Когда одни мужики судят других, в накладе всегда остаются бабы.

Примчвшаяся Люська, запихнув глубоко внутрь столь естественный в миру и неуместный здесь, в армии, бабий вой, вызверилась на мужиков: «Ссуки! Шакальё! Некому перевязать его?!»
-Люськ, дык он же, чего уж тут... – пытались мягко вразумить, а точнее отбрехаться мужики.
-А ну, валите от света! – перебила их бормотание Люська, разрывая на Горском кровавую гимнастёрку. Девушка злилась на мужиков больше всего за их правоту, ибо ей и самой было ясно – Горский не жилец.
Старик, стараясь не встречаться с Люськой взглядом, сказал, что попробует посодействовать и, как всегда, ничего не обещая наверняка, добился невозможного: Люська была откомандирована в тот самый госпиталь, куда отправляли безнадёгу Горского. В это время душа его очевидно перезнакомилась уже со всеми близлетающими в небесах ангелами и ожидала лишь, когда разорвётся наконец полупрозрачная серебристая нить, связывающая её ещё каким-то чудом с телом Горского...
Проползло, проковыляло несколько тягучих, суматошных месяцев. Люська измучилась совершенно, отбивая своего любимого у пожилой, неприветливой женщины с косой, разрываясь между Горским и остальными больными. Посерела, похудела, зато Горский, вопреки всем прогнозам оставался в живых. Затянулись постепенно все его шесть дырок. Три, где влетело и три выходных. Даже пролежней не было, что при таких сроках обездвиженности считали неизбежным. Радоваться бы ей и господа благодарить, вот только... не приходил Горский в себя.

Конец войны был уж совсем близок. Госпиталь находился теперь в глубоком тылу. Где-то под Вроцлавом погиб полковник Гавриленко, Вахрамов стал капитаном, хотя растерял постепенно всех своих людей. Старик, пройдя после ранения через тот же госпиталь, был комиссован вчистую и долго прощался с Люськой у ворот госпиталя. Рыжим, потёртым символом расставания стоял между ними фибровый чемоданчик Гольденшулера. Люська медицинская не удержалась, чмокнула на прощание маленького доктора прямо в лысину.
А Горский лежал и лежал без движения. Он почти выкарабкался, он не умер, но и не жил. Люся делала для неподвижного Горского всё, что могла – обмывала, брила, регулярно переворачивала, таскала к нему медицинских авторитетов и кусала ночами подушку, чтобы рыданиями своими не поднять весь госпиталь на ноги.

Победа, активно воздействуя на выздоравливающих больных мощной терапией позитивных эмоций, в несколько недель опустошила госпиталь. Пора было перебираться в родную Одессу. Там, в одной из халуп на Молдаванке ждала Люську мама. Только, как туда добираться с Горским на руках? Эх, была-не была – решила Люська и черкнула короткое письмецо Гольденшулеру. Через неделю вместо ответа сын безотказного Старика перевёз Люсю с Горским на трофейном Опеле. Слава богу, жил Гольденшулер неподалёку, в Николаеве. Такой вот маленький, лысый ангел – хранитель. И сын Старика, Сева был маленький, мускулистый, лет девятнадцати наверное. Он поглядывал на Люсю с интересом и почтением – всю войну с отцом прошла! Люська в свои 25 воспринимала его почти, как сына. В то же время автоматически примешивалось и женское любопытство - вот каков он был, начальник мой. А глаза красивые. От него как-то повеяло теплом... Люська вдруг представила себе, будто сидит она на скамейке в Горсаду недалеко от ажурной беседки, где играл до войны духовой оркестр пожарной команды, а рыжая голова Севы лежит у неё на коленях. Молодой Гольденшулер щурится на неё против солнца и жуёт травинку. «Вот, вышла бы за Гольденшулера и был бы он моим сыном» - усмехнулась она своим мыслям. В то же время что-то совсем не материнское промелькнуло лёгким ветерком в люськином мозгу. Она встряхнула головой, отгоняя странную мирную картинку и стала снова думать о Горском...
 
 Работа Люсе нашлась сразу. В окружном госпитале опытные медсёстры всегда нужны. Мать безропотно нянчилась с Горским, молча преодолевая огромное внутреннее сопротивление и брезгливость. Так прошло ещё три месяца. Два раза приезжал Гольденшулер, привозя с собой медицинских светил. Случай был интересный, выгодный для научной работы, особенно если вылечить. Но вот именно это и не получалось. Как и прежде, Горский лежал без сознания.
Кроме светил привозил Старик свой старый, рыжий чемоданчик с дефицитными продуктами и было это, - ох, как кстати. Однажды доктор Гольденшулер приехал один. Люська знала его, как облупленного и про себя сразу отметила, Старик возбуждён, как перед проверкой из штаба. Пораскинув мозгами, решила: «Свататься будет!» Столько лет на войне и теперь вот был он Люське надёжным другом, чуть ли не отцом. Теперь всё, приехали. После отказа, небось, ищи – свищи, он ведь гордый, мой маленький доктор...
Гольденшулер вызвал Люську на кухню, попросив мать прогуляться к подружке, что та и сделала. Люся напряглась.
Доктор тщательно, как все хирурги вымыл руки и посмотрел Люсе в глаза. (Ей показалось, что в душу.) «Любит, любит милый доктор. Ах, как не хочется расставаться!» - думала Люська.
«Люся, я за это время изучил море литературы, консультировался со многими спецами, в том числе и с психологами, привозил двоих, Вы помните...» - Люся не сразу уловила смысл, ибо ожидала совсем иного. Это было такое облегчение, что доктор не стал объясняться в любви, что она потеряла нить его рассуждений, вернее просто не слышала какое-то время.
«...связан с миром только через Вас, следовательно, и воздействие должно базироваться на Вас и через Вас» - продолжал доктор. Теперь она ловила каждое слово, но сути ухватить не могла.
-Вам, Люсенька, не нужно и даже вредно знать, что я буду говорить. Я Вас очень люблю... вот, только поэтому и приехал - сбился с научного слога Гольденшулер.
-Ага, про любовь всё-же сказал, не удержался – мысленно констатировала девушка.
-Да, и вот ещё что, переоденьтесь, оденьте самое-самое, что там у Вас есть, подрисуйте губки, ну и всё такое – распорядился Гольденшулер. Через десять минут Люська в ослепительно-белой кофточке из старого медсестринского халата, в довоенных своих, чудом сохранившихся босоножках на каблуках и с алыми губами бантиком предстала пред очи бывшего начальства. Гольденшулер придирчиво оглядел её, стоящую по стойке «смирно», и кивнув головой, пошли, мол, шагнул в дверь первым.

-Что, лежишь, сукин сын!? Воняешь тут, бездельник!? Она, смотри, красавица какая, пашет на тебя, засранца, как рабыня, задницу твою моет! А ты её даже не хочешь? Смотри на неё, ты, ничтожество! Гляди, эти бёдра снились целому полку! Открой глаза, смотри, этой груди не нужен лифчик, а ты, говнюк, её не хочешь, да?
Люся молча стояла, обалдев от непривычной грубой нахрапистости Гольдшулера, от неслыханного металла в его голосе, от той невыносимой правды, что швырял маленький доктор к ногам вечноспящего Горского.
- А я ...хочу ! - распалялся доктор – Ты увидишь, я буду иметь её прямо здесь, перед твоими глазами! Я знаю, ты видишь всё внутренним зрением, ты всё видишь! Так гляди же! – Гольдшулер резким, неожиданно сильным движением схватил ворот Люськиной кофточки и рванул его вниз. Она и охнуть не успела, как прекрасная, высокая её грудь оказалась оголённой. Следующим движением маленький, лысый мужчина буквально швырнул её к кровати Горского так, что она оказалась на коленях, чуть ли не упираясь в ноги больного.
-Что же это он вытворяет? Так это он себе что угодно может позволить - пыталась она разжечь в себе возмущение. Но, странное дело, то ли в силу полного отсутствия элемента критичности по отношению к бывшему начальству, то ли ещё почему, оно не разжигалось. А если что и разжигалось, то, к собственному её удивлению, это было... желание. Люська хотела прикрыть оголившуюся грудь, обхватила её ладонью и невольно представила себе, что рука была вовсе не её, а молодого майора, то есть его сына, да нет же, Горского... и прислушалась к своему звенящему от нетерпения телу...
В следующую секунду оба они заметили, как медленно-медленно сжимается в кулак бледная рука Горского, лежащая на одеяле. «Ай да молодец! Вот это мужчина!» - воскликнул доктор и стремительным шагом направился в кухню, вытирая вспотевшую лысину. Накинув другую кофточку, следом вышла Люська. В кухне встала на колени и пыталась поцеловать Гольденшулеру руку. Он отбрыкивался, ворчал: «Уфф, как же я устал! Люся, принесите-ка мне водички... запить. Да где тут у вас спирт, чёрт побери?!! Ну и работёнка у этих психологов! Нет, хирургия невпример лучше!»

Через две недели Горский встал. Через месяц пошёл слесарить на канатный. Люся родила ему трёх девочек и четырёх мальчиков. Это была их месть поверженной смерти. Это было ей назло.


© Copyright: Neivanov, 2002
Свидетельство о публикации №202061300008


Палач для Берии. Дважды лейтенант
Анатолий Бешенцев

Истории офицера запаса

В охране радиоцентра ТАСС работал отставной прапорщик, родом  из  Орловской
области, что нас сразу же и сдружило, поскольку отец мой был из тех же мест.
А служил он до этого в части, входящей в московский военный округ ПВО,  что
располагалась за Клязьмой, всего в 13-ти в километрах от Петушков, в  места
расположения которой  я делал нелегальные набеги за  брусникой, гонобобелем
и клюквой, а также - за грибами и для подводной охоты на  озере  Оленьем...

И вот какую историю бравый служака мне поведал...
В часть нередко наезжал, курировавший её, Маршал Советского Союза  Батицкий
Павел  Фёдорович,  успешно  сочетавший  инспекцию  с  охотой  на  глухарей;
военный УАЗик охотника ехал по глухой  лесной  дороге  с  открытым  лобовым
стеклом, и лесные  красавцы,  в  поиках  мелких  камушков (те  нужны им для
перетирания грубой пищи) гуляли всегда вдоль песчаных  дорог, что делало их
лёгкой добычей. Для простых смертных такой способ охоты  считался  злостным
браконьерством, но военные той части, вместе с маршалом, к  законопослушным
гражданам себя не относили...

Едет как-то маршал, выставив двустволку в окно, а глухарей и след  простыл,
и тут его водитель обнаружил причину их  отсутствия - впереди  чётко  были
видны свежие следы от протекторов  другой военной машины...
Разгневанный маршал возвращается назад ни с чем, и сразу же на КПП  части
выясняет, что накануне в те места наведывался с ружьишком капитан Иванов...
На другой день к куратору части попадает список с  перечнем  офицеров  на
присвоение очередных званий, и взгляд  маршала  сразу  же  натыкается  на
"зловредную" фамилию - Иванов; не раздумывая, тот вычёркивает её к едрене
фене, и в страшном гневе, не читая список до  конца,  его  подписывает, а
затем отбывает в Москву...

Однако же, оказалось, что под  горячую  руку  высокого  начальства  попал
совсем другой Иванов, и тоже - капитан, но никогда охотой не увлекавшийся,
а виновник-то  неудачи  Батицкого стоял в списке том  несколько  далее...
Об ошибке маршалу докладывать командиры части убоялись, да и  кто  бы  на
это осмелился, когда только что вышла книга мемуаров  бывшего  иполнителя
приговора самому Лаврентию Берия, в которой  я  сам  позже  прочитал  про
эпизод с  расстрелом бывшего главы советского  "гестапо":  в подвале, где
честь оборвать жизнь палача всех времён и  народов  была  оказана  нашему
военачальнику, стоял у стены, привязанный к деревянному щиту, из  толстых
досок сбитых, тот, кто сам когда-то отправил к праотцам многих  и многих;
Батицкий поднял ТТ, и увидел лицо  бывшего наркома, искажённое  ужасом, -
один глаз вылез из орбиты, а другой закатился под лоб...

А невольно пострадавший капитан Иванов получил майорское звание уже после
ухода маршала на пенсию, подтвердив на своём примере модификацию известной
пословицы - "Не родись на свет с такой распространённой на Руси фамилией"
(хотя Иванов-охотник будет и возражать против афоризма, скорей всего)...

Меня в своё время тоже тормознули с  присвоением  очередного  офицерского
звания, но произошло это совсем по  другой  причине,  и  носило  характер
комичности. После окончания  вечернего  отделения  техникума  мне,  после
краткосрочных сборов, присвоили звание  младшего лейтенанта запаса, а  по
окончания  вечернего же отделения института, уже в  Покрове (том самом, в
нескольких километров от которого  погиб  первый  космонавт  земли), тоже
после сборов, но более длительных, во Владимире,  я  получил  звание  уже
лейтенанта; областным  сборам я обязан темой  стихотворения,  много позже
написанного, - "Реинкарнация", посвящённое нашим биатлонистам...

Прошло с того времени  ещё несколько лет, и меня вызвали  в  Покров,  где
райвоенком, с чеховской фамилией  Овсов (почему  и  запомнился  накрепко),
поздравил меня с очередным повышением в  звании до  ...лейтенанта; я того
поблагодарил, и, протягивая ему военный билет, сообщил,  что  это  звание
уже ношу четыре года как, после чего тот, убедившись в этом из документа,
немедленно вызвал секретаря  офицерского  отдела, дамочку  бальзаковского
возраста, и потребовал объяснений; та сбегала рысью за  бумагами,  и  тут      
выяснилось, что она пропустила мою  фамилию  из-за  невнимательности,  не
включив её в  список, отсылаемый в Министерство обороны; так я и проходил
в дважды лейтенантах ещё четыре года, по истечении которых военкомат меня
не домогался в смысле сборов, что мне было только на руку (во время  этих
сборов оплата шла только по среднему  окладу, без  премий и  накруток)...

Звание старшего лейтенанта я всё-таки получил по  истечении  ещё  одного
необходимого для этого срока, и заключалась эта процедура в том, что мне
в старый приказ, задним числом, прибавили приставку "Ст.", а в  карточке
офицера её проставили не  чернилами,  а - карандашом,  из  чего я сделал
вывод, что всё это время моё  дело  лежало  под  сукном,  чтоб  избежать
огласки на самом верху, в МО...

Шёл 1983-й год, я был вызван в  Петушинский  райком  КПСС,  чтобы  сдать
партийный билет ввиду  исключения  из  партии,  в  которой  я  не  вынес
пребывания и пяти  лет, поняв  во  что  я  вляпался;  секретарём  отдела
партийного учёта оказалась та самая  дамочка,  уже  давно  перешагнувшая
бальзаковский возраст, которая не преминула, принимая партийные корочки,
зло заметить: "Все у Вас плохие, один Вы - хороший", на что я ей  ничего
возражать не стал, поскольку с балкона своей квартиры частенько видел  и
её в  числе районной  партийной  приблуды,  отоваривающейся  в  магазине
нашего закрытого посёлка дефицитом  с  чёрного  хода, воровато при  этом
оглядываясь по сторонам при загрузке под  завязку  служебных  легковушек
(магазин тот был на первом этаже, подо  мной)...

Но не бывает худа без добра: тем событиям обязана и эта часть  рассказа,
и стихотворение, что я вынес в список  своих  творений  как  главное, а
называется оно - "Монолог у памятника В. Маяковскому",  где много  пищи
для размышлений о нашем, совсем недалёком, прошлом...

26 августа 2010 года
 
© Copyright: Анатолий Бешенцев, 2010
Свидетельство о публикации №210082601057


Пиковая дама - военный вариант
Анатолий Бешенцев

                «Пиковая дама» – военный вариант     ©

       Шёл последний год войны – 1945-й. Где-то в Альпах немцы зажали в кольцо американский воздушный десант и решили взять его голодомором, зная, что у сыновей дяди Сэма продуктов на несколько суток. Союзники срочно запросили помощи у «ивана»; наше командование бросило на выручку отряд, по-нынешнему – спецназ. Наступил уже поздний вечер, когда, преодолев порядки фрицев,  наши добрались до здания штаба немецой группировки: у входа прогуливался часовой, а из открытого окна слышны были пьяные голоса офицеров СС. Часового быстро сняли и заглянули в распахнутое окно: за большим столом, в окружении множества пустых бутылок, при свечах, сидело около двух десятков офицеров в чёрных мундирах: играли в карты, на денежный интерес, – посреди стола лежала стопка рейхсмарок...

       Связка гранат, брошенная через окно в комнату, уравняла шансы играющих...

9-го октября 2010 года

      


© Copyright: Анатолий Бешенцев, 2010
Свидетельство о публикации №210101600008



Новые обязанности
Юрий Назаров

    Осень восемьдесят седьмого предвещала повышение по службе. Имеется в виду - негласная солдатская иерархия, в которой мы с Вароной подходили к переломному рубежу срочной воинской обязанности. А именно - становились черпаками. Первые полгода ты Дух, вторые полгода ты Молодой, третьи полгода - Черпак и последние - Дед. Пришло время, когда Котов стал и меня прихватывать с собой на различные выезды. Женька - дембель, считай, а ещё, после Каримкиных художеств, стал на много меньше вылазить из мастерской; Шульц - он и так без дела никогда не сидел, шнырял всё время где-то; а из троих оставшихся, меня, Кости Кравченко и Вовки Шуфлина - я был самый лёгкий на  подъём. Так что, если куда ехать, то на разводе одно задание:
- Назаров, Воронцов, со мной! Бегом в парк, ждать меня там!
- Товарищ прапорщик, инструмент брать? - каждый раз переспрашивал я, так как не всегда дело доходило до ремонтных работ.
- Мы не к девочкам едем, чтоб подручными инструментами пользоваться, - хохмил командир и становилось понятно по интонации, могут ли инструменты сегодня пригодится. Если командирские усы улыбались, то не понятно было чего ожидать от выезда, а если строго надувались, то предстоял какой-то не запланированный ремонт. Но всё равно, я шёл в парк через мастерскую - ремсумку, тестер и ящичек с запчастями прихватывал всегда, а переспрашивал только для того, чтобы распознать настроение командира.
 
    Несколько раз катались мы на озеро Куртлинское, располагавшееся на севере Ашхабада. Этот огромный водоём по площади превосходил весь микрорайон Киши, наверное, и привлекал народ длинными пляжами, с противосолнечными грибками и детскими горками, зарослями камышей, чистой водой и собственными лодочной станцией с яхт-клубом. Останавливались мы на своей «Антилопе Гну» на территории яхт-клуба. Котов отлучался куда-то, приказывая ждать, ну мы и ждали честно. Полсотни метров в одну сторону - пляж, в другую - ресторанчик какой-то на взгорке, а посередине - мы и заросли двухметровой осоки. Командир мог пропасть не на один час, и мы с Вароной пользовались предоставленной свободой по полному. Помогали нам в этом местные дамочки, оставляющие ресторанчик не по совсем трезвой лавочке, и желающие «искупаться» в солдатской компании.
 
    Осенью по службе в батальоне пришли ко мне и новые обязанности на случай тревоги и выхода на марш армейской автоколонны. Первые полгода в войсках, когда по батальону объявлялась «тревога», я вооружался и в составе взвода бежал в автопарк и дальше просто ждал дальнейшего развития событий. В сентябре же, я был назначен в группу оповещения и мои «тревоги» стали проходить на много веселее. При объявлении «тревоги», я так же вооружался полным боекомплектом - автоматом, штык-ножом и противогазом, но выезжал в город на дежурной машине для оповещения начальствующего состава батальона. «Моими» были пятеро офицеров, проживающих на проспекте Ленина и двух прилегающих улочках. Машина выбрасывала меня у ближайшего адреса и я по очереди бегал по квартирам, звонил в дверь и, почти по уставному, оповещал:
- Товарищ ...! В батальоне объявлена тревога и общий сбор! Приказано прибыть в расположение.
- Кто дежурный по части и кто из начальства уже в батальоне? - вопрошали почти все, вероятно, прокручивая в голове варианты последующей спешки. Ну, мол, в одних трусах бежать или можно будет успеть зубы почистить?! Кто поспешал, тот успевал выйти к дежурной машине, собирающей на обратном пути оповещателей. Опоздуны добирались общественным транспортом.

    Однажды, в один из запланированных «тревожных» дней, со мной произошёл небольшой курьёзный случай. Поначалу, всё как всегда - тревога (часов в пять утра), выезд, оповещение! Обежав своих пятерых подопечных, я вышел на проспект Ленина в заранее условленное место и стал высматривать нужную машину. Обычно, приходилось ждать не более двадцати минут, а в это утро, вот уже почти час на исходе, а меня всё ещё не забирают с маршрута. А я же не с пустыми руками прогуливаюсь вдоль начинающего оживляться проспекта. Автомат на плече, штык-нож на ремне, противогаз поверх шинели - простой такой обыватель, ни чем не выделяющийся горожанин, чего тут скажешь? Опоздуном я не был, так как времени до сбора у меня всегда было предостаточно. Значит, или я машину не заметил, или водила пролетел мимо, забыв мою контрольную точку. Но время-то бежит! - Чего делать? - думаю. Идти пешком по городу в полном вооружении - так это только внимание привлекать. Уж не знаю, ходят ли военные патрули в такую рань, но милиции то точно могу на глаза попасться. Хоть я и вооружён самым лучшим в мире оружием, но отстреливаться смог бы только слюнями. Да и вдруг, думаю, проблем каких принесу людям, ответственным за сбор оповещающих, если что случится по дороге. Шмыгнул во дворы, прошёл несколько жилых кварталов и вышел на проспект Свободы. Здесь напрямую до Кишинского военного городка ходил троллейбус, маршрут номер два, как сейчас помню. Первые две двойки пропустил, так как троллейбусы были забиты под завязку. Утро, люди на работу едут! Ну, не полезу же я в битком набитый транспорт с автоматом наперевес? Правильно? Стою, как на посту, троллейбусы взглядом провожаю. Люди косятся сонными взглядами, разглядывают «остановочного» с любопытством, а я вцепился в ремень автомата одной рукой и в штык-нож другой. Хоть опасности и не предвиделось, но перебдеть лучше, чем недобдеть, предполагал я тогда. А ещё мадам какая-то, чуть старше меня по виду, со своими подковыривающими вопросами:
- Наша армия теперь остановки сторожить стала?
- Участились случаи проезда транспорта мимо остановок. Контролируем вот! - меня за язык тянуть не надо, если где схохмить предполагается. Дама зависла, пытаясь понять услышанное, но, так и не поняв мой юмор, выдохнула на меня слабеньким перегарчиком:
- А я вот из гостей возвращаюсь! Мы всю ночь праздновали, танцевали, песни пели.
- Мы тоже часто песни поём, хором и строем! - невозмутимо поддержал её я. Мадам громко хохотнула. Похоже, моя серьёзность дошла до неё шуткой.
- Да знаю я! Наши мужья на учениях, а мы с девчонками день рождения отмечали. Разгулялись что-то. Ты вот связист, - дамочка ткнула пальцем в мою петлицу и состроила бровями такую фигурку, какую могли состроить только ухмыляющиеся усы Котова, - а мой старлей танкист. Вот ты знаешь, что самое главное в танке?
- Откуда мне знать? Я же не танкист, мы танки не изучаем, - я уже оправдывался начал под её напором.
- В танке главное не бздеть! - её бровки разомкнулись и она залилась смехом. Вместе с ней усмехнулась половина остановки, включая и меня. Пожалел я тогда, что быстро подошла полупустая двойка, и мне пришлось залезть в троллейбус. Можно было бы ещё пообщаться с очаровательной офицершей. Уже в троллейбусе я пристроился на задней площадке, лицом к заднему стеклу. Помахал рукой своей утренней собеседнице, которая смотрела в след уходящему транспорту, и при этом уже донимала вопросами кого-то другого. Я расстегнул шинель, спрятал под неё автомат, чтобы не смущать пассажиров и без приключений добрался до фронтового «Космоса».

    Когда подошёл к расположению батальона, батальон уже и не помнил, что с утра была тревога. Не знаю, кто и где был в тот момент, но я направился прямиком в дежурку. Дежурка встречала меня удивлёнными глазами капитана Абрамовича.
- Товарищ капитан, младший сержант Назаров прибыл в расположение батальона!
- Откуда прибыл? - капитан и в самом деле не сразу понял, что тут происходит.
- Меня с оповещения не забрала машина, вот я и добирался своим ходом, - докладывал я.
- То есть как это? - прямо, как наш прапорщик, шевелил своими чёрными усами капитан.
- Вот так вот! На троллейбусе! - рассказывал ему свою историю я.
- Ах, ё...! - что-то серьёзное профильтровали усы дежурного, - Кто вас собрать должен был?
- Сегодня развозил Собиров, он и собрать должен был, вероятно.
- Кто такой Собиров?
- Водитель Семедова!
- Ну, с этого хрен спросишь, он уже за Семедовым выехал. Сдавай оружие!
    Водитель начальника связи Семедова, Собиров - очень редко привлекался к развозу оповещателей. Обычно это делали дежурившие водители хозяйственного или ремонтного взводов. Те знали, что делать, и останавливались на точках сбора сами и дожидались припозднившихся. А Собирову это на ум не пришло, ну или не надо было. Собственно, и последствий то никаких не было. Я лишь Котову рассказал про утреннюю историю, благоразумно опуская подробности про свои опасения и встречу с весёлыми дамочками.

    Ещё одной приобретённой должностью была должность военного регулировщика. Может это и не должность, конечно, но я выполнял такие обязанности. Перед выездом на учения боевой автоколонны, вперёд выезжала машина с регулировщиками и выставляла нас на каждом оживлённом городском перекрёстке. Я всегда перекрывал движение гражданскому транспорту на Безмеинской трассе. До появления своей автоколонны хватало времени и для того, чтобы понервировать гражданских шоферов. Белые, световозвращающие краги, белый ремень от парадки и чёрно-белый жезл были далеко видны по трассе. А ГАИ-шник в них одет, или военный регулировщик - это увидишь, только когда подъедешь ближе. Стоишь ты, значит, такой весь сверкающий на перекрёстке, смотришь лихач несётся. Ты делаешь движение в его сторону, как бы невзначай помахивая жезлом - он притормаживает. Увидев, что ты не ГАИ-шник, быстро прибавляют газку и опять лихачат. Некоторые матом обложат, а те, что поюморнее - «ЗдОрово!» показывают не двусмысленным жестом. Когда показывается дожидаемая колонна, ты полностью перекрываешь движение метров за сто до её выхода на перекрёсток. Затем проходит колонна и тебя забирает последняя машина. Обычно это Варона на нашей незабвенной «Антилопе Гну».



Продолжение тут --- http://www.proza.ru/2010/10/09/502 >Автоклуб и Фаланга >

Если Вас заинтересовали мои армейские воспоминания: «МайАми в Туркестане» Служба в армии,
Самарканд - Ашхабад, 1986-88 год, то его можно скачать с файлообменника Depositfiles.com.
Сборник украшен армейскими и современными фотографиями, готов к прочтению.
вот ссылка для скачивания =
http://depositfiles.com/files/eaxxi46sp = там всё бесплатно, придётся лишь минуту подождать.
ЭТО ЗАКОНЧЕННЫЙ ВАРИАНТ ПОСЛЕ ВСЕХ ПОПРАВОК И ДОПОЛНЕНИЙ.
С уважением, Назаров Юрий...


© Copyright: Юрий Назаров, 2010
Свидетельство о публикации №210100301188


Дембельский аккорд
Юрий Назаров

        Аннотация =
        Дембельские аккорды военнослужащих срочной службы, как правило, финализирующие двухгодичный срок обязательной воинской повинности, в Советской Армии бывали разные. Стройка вновь и восстановление обветшавшего, расчистка территорий и покраска потускневшего, слом необходимого и ремонт не нужного – тут чаще применялась одномоментная фантазия командиров подразделений, чем плановая служебная необходимость. Тяжесть аккордов была прямо пропорциональна личностным отношениям начальства и заканчивающих службу бойцов. В рассказе описано одно почти реальное приключение, которое уж никак не назовёшь  дембельским аккордом, с точки зрения командиров и как это подразумевает большинство бывших солдат, но участники тех событий называют свои похождения именно так. Вездесущий алкоголь знает своё дело правильно и умело перенаправляет пустую никчёмную болтовню в  лихие необузданные действия, неосознанно близко граничащие с безумством, но в пылу азарта не замечающие никаких препятствий.
        Собрались и напились, раззадорились и накуролесили, были пойманы, но остались не разоблачены! Подробности узнаете, прочитав рассказ.
===========================================================

        Полное название =
        Дембельский аккорд или «Джентльмены удачи –– 88»

        Где-то далеко-далеко, где пышность низменных полесий и непролазность девственных чащ разрываются необъятными просторами колосящихся нив и полями вольно растущих васильков и ромашек, где русла пресноводных рек намного шире невидимых границ побережных селений, и где разнообразие красок неосознанно заставляет радоваться глаз –– то есть там, где вся эта красота всплывает не только в самых глубоких снах, но и в каждой мимолётной дрёме. В общем, на прожжённом солнцем участке пустыни, раздвинувшем горы наплывом отвердевшего песка, расположился забытый Богом полигон. Периодически сюда заглядывало войско для поддержания тонуса боевой готовности, но по большей части создавало видимость службы только небольшое его подразделение, человек под тридцать разгильдяев. Сбор элиты, достойно проявившей себя на прежних местах службы. Служба распределялась так, что делом была занята только треть личного состава. Попеременно. Остальные вояки сами искали заботы для повседневного растягивания вялотекущего времени. В их распоряжении имелась одноэтажая казарма проекта позднего застоя и обнесённая колючей проволокой территория охраняемого армейского добра с прицепом НЗ. Пяток стационарных складов и тысячи единиц колёсного базирования.

        Склад стрелкового оружия был спрятан внутри охраняемой территории и позволял заведовать собой только одному прапорщику Козину. Худощавый, среднего роста, уже не первый год он защищал Родину с южной стороны и помимо солнца и алкоголя грелся мыслью, что придёт время и переведут его служить куда-нибудь в Россию. Лучше бы в Сибирь, в места родные, а ещё лучше в ближайшую Европу, чтобы перед выходом в запас успеть посмотреть как там люди живут. Но пока Туркестан, начальник оружейного склада НЗ, в котором десятки запломбированных ящиков с изделиями Калашникова и Макарова, а может и ещё кого, и сотни цинков с патронами всех калибров томно ожидали своего прямого предназначения. Стеллажи да бирки, ящики друг на друге, песок вместо пыли да семейство эф вместо кошки. Эфы, надо сказать, прекрасно справлялись с обязанностями защиты от местных грызунов, и попыток проникновения внутрь на ящиках не наблюдалось. Хотя, может грызунам просто без надобности стрелковое вооружение, его же не съешь на месте и с собой в закрома не утащишь?! А съестного здесь кот наплакал, которого при том здесь никогда и не было. Вода в войсковой части и та привозная! Каждый день за ней бочку гоняли на ближайшую скважину.
        Места такие!

        Самым привлекательным казался обжитой угол у ворот боксового типа на входе в складское помещение, оборудованный хозяйской рукой рабочим письменным столом со шкафом и старым, но ещё довольно крепким буфетом, подкрашенным в тон инвентарного имущества. Стол хранил мало-мальский инструмент, шкаф учётную документацию, а буфет прятал утварь для празднования пятниц и недопущения распространения инфекций. СтаканЫ гранёные да ложки алюминиевые для законсервированной закуски, да пара тарелок из того же благородного металла. Время от времени и здесь тоже собирались местные хранители войскового имущества и искали повод для улучшения показателей по гепатиту. Армия срочной службы предостерегалась от вездесущей желтухи заваренной верблюжьей колючкой, а профессионалы войск отгоняли заразу всевозможными алкогольными жидкостями. Чаще всего пивом, реже креплёными виноградными выдумками, и только по праздникам водочкой. Не жалуют тут водку часто, и без того жарко.
        Климат такой!

        Суббота. Войска поблизости нет, оно перебралось на ученья окружного масштаба. Начальство мобгруппы в ближайшем столичном оазисе у фонтанов прохлаждается. А то и дома под кондиционером мёрзнет?! На полигоне спокойно. Козин копошился на своём складе, вытачивая надфилем какую-то незамысловатую деталь, застопоренную тисками на складском столе, и наружу нос не высовывал. На складе жарковато, конечно, но снаружи вообще пекло,  хоть и треть осени позади. Перерывы от внеслужебного занятия Козин соблюдал чётко и только тогда, когда душа начинала требовать влаги, а лёгкие задыхались без дозы папиросного наслаждения. Почти на каждое суточное дежурство он привозил с собой спасительную влагу в пятилитровой стеклянной банке, когда-то благоразумно прихваченной у друзей для подобных случаев. Влага имела всем известный позывной «Бочковое» и набиралась из двухколёсной бурёнки, постоянно выгоняемой на площадь возле его дома в городе. А дежурства по части на мобилизационной группе не такие, как в действующих войсковых частях, здесь лишь бы маячил кто-то крайний, на случай не дай Бог чего! Дежурка практически существовала, но теоретически не обязывала себя обихаживать. Потребности такие! В ту субботу прапор приехал на службу по своим личным делам и более чем уместное «Бочковое» нарушений не подразумевало. А нахождение «посторонних» лиц на охраняемом объекте – это не нарушение, это закоренелый быт?! Тут отношения между военнослужащими другие, все друг друга знают в лицо, так как поочерёдно делают одно и то же дело.
        Кто пикнет?

        Два бойца мобгруппы появились возле склада в самый подходящий момент, когда надфиль отдыхал от поступательных движений, ёмкость хранителя оружия распрощалась уже с литром поддержки, а настроение хозяина начинало колебаться между задуманным делом и поиском хоть какого собеседника. Ноги прапорщика без сапог отдыхали на рабочем столе, руки за затылок поддерживали захмелевшую голову, а из торчащей во рту папиросы к потолку рассасывалась струйка дыма. Нега!
–– Здра желаем, тыщ прапорщик!
–– Здорово, коль не шутите?! Чо, заняться нечем? –– даже не повернувшись в сторону входа, заколыхался дымок.
–– Должок приехал! Как договаривались! –– подошёл к столу младший сержант и выставил на стол две заряженные бомбы «Чемена». Ноль семь каждая! Второй боец остановился почти на улице, прислонившись к створу въездных ворот.
–– Вот это вовремя! –– Ноги не успели втиснуться в сапоги, как одна из бомб завертелась в руках хозяина этикеткой к носу. Папироска небрежно юркнула в искалеченный панцирь черепахи, обе части которого были преобразованы в пепельницу. Полусфера низ и полусфера верх. Фантазии такие!
–– Долг платежом красен! Я увидел, что Вы сегодня в парке, вот и решил расплатиться не затягивая!
–– А портвешок где взял? Тут же долго не улежит такое добро?
–– Да мы только что за водой ездили, через магазин вернулись!
–– Молодцы! Кто здесь из начальства есть?
–– Никого! Дежурный сегодня прапорщик Ким, только он да Вы! Он что-то сегодня в дежурке сидит не высовывается.
–– Кто, Вася-таблетка? Ну и пусть сидит не высовывается, лишнее рыло как нож в спину! Пиво будете? Заходите! Вон открывай буфет и доставай стаканы! –– вроде как приказал прапор рядовому, всё ещё скромно подпирающему ворота. Наученные местным климатом завсегдатаи пол-литровыми кружками пиво не пьют. Иначе оно тут же осядет обильным пОтом на скудной одежонке, и та начнёт каменеть выделенной солью. Стаканами в самый раз –– и вкус почувствуешь, и жажду утолишь, и только небольшой испариной отделаешься.
        Практика такая!

        Хмельное состояние в голове повеселевшего Козина побороло желание потрудиться сразу, как только появилась рядом ещё одна живая душа. И неважно ему стало, что профессионал армии зовёт к столу её недолгих любителей. Пробегая глазами этикетку удлинителя хмельного состояния, Козин удовлетворённо морщил нос, а свободной рукой доставал из тряпичной котомки припасённый обед. Две банки тушёной говядины, пару свежих чуреков и пару больших пачек печенья. Похоже, что тут же был и ужин. Как сговорились –– всего по два получилось. Только глотки три. Нестыковочка!
–– К столу зовёте, тыщ прапорщик?
–– Садитесь, а то передумаю! –– настаивал Козин больше с иронией, чем с запугиванием, –– Только прибраться на столе надо.
Когда всё ненужное со стола убралось в тумбочку, а стаканы наполнились жёлтой прозрачной субстанцией, прапорщик двинул в массы неожиданный тост:
–– Ну, за дембель? Вам на днях свободу объявят? –– хозяин поднял над столом руку со стаканом, и глухой звон гранёных углублений возвестил о перерыве в службе до утра следующего дня. Не хрусталь, чтоб звенеть!
–– За дембель грех не выпить! Только свободу к зиме увидим в лучшем случае, наверное! –– поддержал младший сержант, а рядовой уже цедил пивко, не растрачивая времени на раскладку и так всем понятного, и  бурчал себе под нос:
–– Это если с аккордом повезёт!
–– Как вас зовут и кто-откуда родом? –– Козин начал адаптировать ситуацию к дружескому застолью.
–– Имя Георгий, наши зовут Жора, из Горького я! –– откликнулся младший сержант.
–– Рифат, привык как Риф, я из Кустаная, Казахстан! –– не отстал рядовой.
–– Николай! –– прапор поочерёдно протянул руку гостям, –– Не бывал я в ваших краях, но кто знает, может и туда служба закинет?!
        Вновь испечённые знакомые совместно служили уже около полгода, но дальше обращения по званиям и фамилиям знакомство не переступало. Субординация, которая поддерживалась больше уважительным отношением военнослужащих, чем постулатами Устава!

        Пиво было ужасно тёплым, уже начинало мутнеть, но из двух зол «пить или не пить» всегда выбиралось «нашёл о чём спрашивать»?! Жизнь такая! Жора с Рифом подтянули к столу ближайший ящик и, усевшись, угостились сигаретами одного из них. Двадцати пятикопеечная «Астра» младшего сержанта пришлась прекрасным составляющим неожиданного застолья, а обычную шестнадцатикопеечную дешёвку «Прима» рядового можно было и в будни послюнявить. Хотя разницы даже знатоки-кубинцы не почуют, даже если не помрут во время дегустации табачных изделий третьего класса.
        На складе на несколько минут повисла тишина.
–– Докуривайте быстрее и откупоривайте принесённое, –– первым не выдержал Николай, –– Стаканы пивом сполоснули, пора портвейном  обезжирить?!
        Лёгкий смешок бойцов сопроводился последними затяжками и склад повеселел. Панцирь тут же небрежно схватил окурки и тоже попробовал пускать слабые струйки дыма. Уже без всякой застенчивости Риф хозяйской рукой наполовину наполнил стаканы дезинфицирующим раствором, и взялся за открытие тушёнки. Только проткнул ножом жестянку, как вдруг:
–– Атставить, Кустанай! Что мы, нелюди что ли? Открывалка же есть! Поищи в буфете. Заодно и ложку достань.
–– Одну?
–– А там нет больше, остальные у Кучерова в подсобке с прошлой пятницы лежат не позванивают.
–– Праздник праздновали? –– между прочим поинтересовался Жора.
–– Праздник, конец недели! А, нет, вру –– Саша-узбек перед отпуском проставлялся! –– Николай продолжать раскрываться не стал, а разговор перевёл на другие направляющие –– Риф, Кустанай как-то переводится с казахского на русский?
–– Не знаю, я татарин, а Кустанай раньше он Николаевск назывался, –– и тут бойца озарило, –– в честь тёзки вашего.
–– А твой Горький как-то переводится? –– с издёвкой прапор обратился к младшому.
–– А мой Горький переводится как Пешков! –– не поддался Жорка.
–– Тоже раньше так назывался? –– допытывался Николай.
–– Пешков раньше назывался Алексей Максимыч, а Горький –– Нижний Новгород!
–– Ну, Пешков-Николаевск, давайте за Родину тогда! Ать… –– стаканы опять глухо столкнулись, и компания тут же обеззаразилась виноградной панацеей, –– Ху-у, два!

        Тёплое лекарство ещё больше всколыхнуло настроение, а остатки субординации без оглядки сбежали с охраняемой территории. Прапор отломил кусок чурека, выковырял ложкой порцию тушёнки и ловко размазал мясо по хлебу. Остальные тоже не постеснялись. Никогда ещё лепёшки так смачно не хрустели за солдатскими ушами. Борясь всеми силами с закуской, хмель уверенно начал подбираться и к головам любителей халявы.

–– Тыщ… –– неправильно начал обращение Жора, но тут же поправился, –– Николай, а этой осенью не слышно какие аккорды дембелям командир придумает?
–– Да у него один геморрой, баня ваша! Ну, может, ещё казарму краской подновите. Хотя этой осенью вообще вряд ли долго вас держать будут.
–– Это ещё почему? –– будущие дембеля аж переглянулись от удивления.
 –– Войска с Афгана потихоньку выводить начали, осенью-зимой пик будет. Здесь вы будете уже лишними пассажирами. Скажу вам по секрету, говорят, что по нашему округу дано устное распоряжение раскидать дембелей по домам в течение месяца после приказа министра обороны. Выведенные бойцы и на ваши места придут, получается. Хоть пока это и слухи, но после слухов приказы пишутся. Так что возможно вам очень даже повезло! Только не помирайте от разрыва радости…
–– ЗдОрово! Эту новость стоит протостировать! –– если бы не было предупреждения, то радость пустилась бы вприсядку.
–– Тостируй Чеменом, а пиво, если хотите лимонадом пейте!
–– За скорый дембель!
–– А я тогда за скорый отпуск! –– не возражал профессионал, –– Хоть какими словами-то службу вспоминать будете?
–– У меня ничего особо плохого запомнившегося нет! А здесь вообще не служба, а просто работа по графику. Караул сутки через двое, вот и вся занятость. Так что если армию матом вспомню, то только в шутку! –– Жорка уже хорошо захмелел.
–– А я до этой части первый год летал как чиж, а ещё полгода тоже особо не шиковал. За драку сюда перевели подальше с глаз долой. Хорошо не дисбат, –– как-то отрешённо проговорил Риф, –– и пока не знаю, какими словами службу вспоминать буду.
–– Мне только в учебке тяжеловато пришлось, но там работы сплошь, все одного призыва, а сержанты только в охоточку гоняли, когда самим не лень было. Дедовщины я не попробовал и после учебки, удачно видать сложилось. –– Жорка не унывал.
–– Ты связист, ты пехота, а я артиллеристом начинал службу. Затем решил прапорщиком остаться. В селе всё равно одно и то же, а тут думал, страну посмотрю. Полгода Школы Прапорщиков, и уже шесть лет здесь на складе географию изучаю. 
–– А перевод обещают?
–– Из ТуркВО  только через Афган можно быстро вырваться. Вот выведут войска, буду просить перевода. Наливай, а то навзрыд расстроюсь!

        Бомба разряжалась медленно, но уверенно. Три тоста, а заряда ещё больше четверти ёмкости. Пятилитровая задача тоже понемногу решалась. Склад начинал понемногу деформироваться и искать подходящую статическую форму. Не получалось. Когда строить научатся?
–– Зато я немного научился стрелять из разного вида оружия. Из миномётов-гранатомётов палил, а про пулемёты-автоматы и говорить нечего! Мы с полигонов не вылезали. Я бы тоже мог в Афганистан попасть, нас туда и готовили, но чем-то я не приглянулся, –– Риф решил похвалиться и тоже вспомнить что-нибудь хорошее, но истинную причину умолчал, что заметно было по угасающей растянутой концовке.
–– Тут тебе позавидовать можно! –– поддержал Жорка, –– Я за всю службу рожка не истратил.
–– Как так? Воюющий округ, а его стрелять не научили? –– встрял в воспоминания прапорщик.
–– Вот так вот! В учебке вывозили пару раз на стрельбище, чтобы не научить, а видимость создать, получается! Выдали дюжину патронов и ни в чём себе не отказывай… Теперь уже и не постреляю. –– уныло оправдался младший сержант.
–– Связист потому что?! –– дошло до пехотинца.
–– Непорядок! Я начальник оружейного склада или кто?! Щас будете отрабатывать мой личный дембельский аккорд,  –– Бочковое с Чеменом не терпят непорядка в Вооружённых Силах и прапорщик Козин решил восполнить недостающие пробелы в подготовке солдат запаса, –– Я устал уже трястись за излишки, которые хочешь, не хочешь, а со временем накапливаются. Там недодашь, тут спишут не спросив. Не дай Бог проверка какая, за лишний патрон взгреют сильнее, чем за недостачу целого цинка!

        Склад ходил ходуном, раздвигая углы и поворачивая перекрытия! Первая бомба разорвалась удачно, вторая ждала ещё с не вынутой чекой. Прапорщик вскочил, и земля закачалась в такт перекрытиям. Сурово сдвинув брови, он оглядел вверенное имущество и сурово скомандовал:
–– Николаевск, вон из того ящика готовь РПК! Пешков, вон на том стеллаже найди ящик с АК-47 и тащи к выходу!
        Не дожидаясь выполнения приказа, начальник скрылся в дальнем конце склада, а бойцы приказов не обсуждают. День назревал приключением. Хмель везде одинаков!
–– Тыщ прапорщик, пломбы рвать?
–– Срывайте! –– принёс фоновый шум откуда-то из-за стеллажей.

        С пломбами и замками солдаты справились быстро и уже ждали начальство с промасленными пулемётом и двумя автоматами. Через пять минут из-за стеллажей показалась довольная физиономия начальника склада. Радость солдатская на самом деле чуть не порвалась, когда поняла, что ей предстоит утилизировать пару ещё не вскрытых цинков. Прапор улыбался, держа подмышками два цинковых контейнера. В руках были куски материи, похожие на портянки. Конечно не ношеные. Бросив тряпки бойцам, командир выдал следующий приказ:
–– Готовьте оружие к стрельбе, а я вещмешок приготовлю! Пиво с вином с собой возьмём, но по дороге терпеть будем, протрезветь надо немного.
–– Далеко терпеть?
–– Не знаю, но уйдём подальше в горы. Кто на постах сегодня знаете?
–– Через второй пост пойдём. Там во второй смене Говорков периметр топчет, наш человек! Там же и подъездная дорога, у него заодно обстановку разведаем, –– определил маршрут младший сержант.

        На сборы много времени не ушло. Остатки пива как раз убрались в трёхлитровую банку. И такая ёмкость была в запасе у Козина. Банка тушёнки, вторая лепёшка, так  и не тронутое печенье спрятались в одном углу вещевого мешка, алкоголь и скудная утварь в другом, а в серёдке кое-как один цинк запихнулся.
–– Николаевск, РПК и вещмешок твои, автомат мне, другой Пешкову, и второй цинк подмышку, –– распределил нагрузку старший, и войско вышло в поход.
Говорков чуть не сел на свой периметр, когда между КУНГ-ов с охраняемой территории донёсся приказ:
–– Баец, стаять!
–– Стой, кто идёт? –– часовой правильно научен начинать диалог с непрошенными гостями.
–– Свои, дурень! –– к колючке подошла напичканная военным имуществом троица, спереди любители, позади профессионал, задержавшийся, пока зачем-то опечатывал склад, –– снаружи всё спокойно?
–– В Багдаде всё спокойно, вроде, а вы как тут очутились?
–– Короче, баец, мы на пару тройку часиков прогуляться сходим, ты нас не видел! Якши?
–– Понял я! А мне ничего потом не будет? –– обратился часовой к прапорщику.
–– Мороженое в увольнении куплю, –– поиздевался Николаевск, а прапорщик успокоил приказом:
–– Ты нас не видел, а за «невидел» в армии только расстреливают?!

        И какой идиот так плотно напутал колючую проволоку? Штаны порвёшь, пока наружу пролезешь. Тут хорошо мат помогает. Не помог, но души отвели! Кое-как преодолев неприступный рубеж, троица вышла на просторы предгорий Копетдага. В переводе с тюркских диалектов – Многогорье. Ёмкое название придумали стародавние наблюдатели. Бесчисленное количество относительно невысоких горных вершин, длинными хребтами и ущельями поднимающих ландшафт над бесконечными Каракумами. То есть то, что воякам и надо! И перевалы невысокие, и эхо должно бы поблизости теряться. А глашатаи в секретных операциях не в почёте!

        В поисках подходящего для прохода в горы ущелья, войска прошлёпали уже не меньше трёх-четырёх километров, как вдруг профессионала посетила чуть не припозднившаяся догадка:
–– Вот мы клоуны?! Там дальше погранцы стоят, это же КГБ! А тут мы, пьяные вооружённые идиоты, как на ладони нарисуемся! По полной огребём?! –– клоуны остановились, пытаясь просчитать последствия. Бурные овации и долгие продолжительные аплодисменты в их догадках даже ухом не моргнули, но безмозглые головы одобрительно кивнули, вероятно, соглашаясь со сформулированными доводами воеводы, –– Ладно, пройдём ещё с полкилометра! Если ничего не увидим подходящего, то через первый попавшийся хребет полезем.
        Удачи не принёс даже километр. Вещмешок давил на плечи Рифа, но при ходьбе не мешал, а вот Жоркин цинковый ящик надоедливо прыгал с плеча на плечо, из подмышки в подмышку, обнимался двумя руками и прятался за ремень. Ужасно неудобный оказался контейнер без ручек, тем более в дороге неблизкой. Хмель выветривался тяжёлой отдышкой, а организмы неудержимо обезвоживались по-своему, обильно смачивая подмышки от запястий до поясницы. Ну и на спинах вырисовывая по сырому треугольнику. Периодически по непродолжительному бульку вояки присасывались к Рифовой фляжке, а туркестанские фляжки чуть больше двух литров вмещают, чтобы пересыхающие от сухого воздуха глОтки даже не думали о трудностях длительных прогулок. Во фляжке верблюжья колючка заваренная, но учитывая ситуацию компотом проходила.
        Широты такие!

        Неожиданно предводитель встал, блуждающим взглядом всматриваясь вдаль, подсознательно ожидая появления конного погран-наряда.
–– Всё, вертаемся! Я недавно заметил что-то наподобие тропинки вверх между двух гор. Полезем там.
        Козину надоело искать неизвестность, вернулись, нашли протоптыш, забрались на перевал. Почти не выдохлись. Собак рядом не было, чтобы позавидовать вываливающимся изо рта языкам. Достали жёлтую подмогу из трёхлитрового чайника, восполнили недостаток зависимости, осмотрелись. Красота неописуемая, жаль не статичная! Ну ладно горизонт, тот постоянно пеклом колеблется, но горы-то кто деформирует?! Горным воздухом дышать тяжело, решили успокоить не натренированные  лёгкие низменным табачным облегчением. 
–– Говорят, в незапамятные времена в этих местах сам Македонский империю походом расширял. Одно из самых длинных ущелий до сих пор называется Тропа Македонского, –– Пуская кольца на самую высокую вершину, прапор решил придать ещё большую романтичность и без того незабываемому приключению. Затем предводитель отвернулся от задымлённой кольцами макушки горы и направил свой взор в сторону предгорий, откуда войско только что вскарабкалось на перевал, –– Вон видите раскопки на руинах древнего городища?
–– Да знаем мы байки этих мест, что именно здесь выкопали шлём Александра Македонского археологи из «Джентльменов удачи»! –– Опередил воеводу один из ведомых.
–– Точно! А потом три придурка на вроде нас этот шлём свистнули! –– добавил второй ведомый, и войско слегка хохотнуло.
–– Ну, джентльмены удачи, хватит моргалами хлопать! Конец перекуру, двигаем дальше?! –– Воевода сказал, войско взбрыкнуло, но повиновалось.
       
        Не зря на этот перевал народ тропинку протоптал, за невысоким перешейком заметно открывались три ущелья, ломаным трезубцем убегающие в дали неисследованные. Наступать решили по центру, так как он казался самым нехоженым. А воякам случайные зрители ни к чему, так же как и заблудшие попутчики. Хоть алкоголю и море по колено, даже песчаное, но какой-то мудрый нейрон постоянно напоминал, что операция задумана как секретная, и выполнять её необходимо инкогнито. Неисследованные дали меняли подножий ландшафт от широко хоженой тропы, через гравийный настил, рекой петляющий между скал, и выводили к узкому разлому с нетоптаным проходом. Проплутав в поисках подходящего места стрельбища с час-другой, уставшее и протрезвевшее войско нашло-таки подходящий каменный котлован метров двести-триста в диаметре, без каких-либо признаков обширной растительности. Так, три полу заметных куста арчи, да пара веников сухого саксаула. Рискнули сунуться туда. Главное, что котлован образовался не проходной, а тупиковый, и дальняя стена оказалась отвесной и гладко каменной.
        Природа нашептала!

–– Смарите место какое подходящее?! Кто ищет, то всегда найдёт! –– закончил поход воевода, –– приказываю привал по стакану Чемена! Вернее по колпачку, стаканы я брать не стал. У вас колпачки на фляжках есть, а для себя я такой же прихватил. Кустанай наливай!
        Всем показалось, что эхо трижды вернуло «наливай». А противоречить никто и не собирался?! Силы вертались азартом предстоящего ученья! Метров в десяти по правому склону Жорка-разведчик обнаружил балкон, сотворённый природой специально для подобных случаев. Каменное плато квадратов двадцать площади на теневой стороне впадины.
–– Сюда поднимайтесь, здесь все условия в одном месте! Вам понравится.

        Быстро накрыв застолье на незабытой газете, армия начала учения с глухого ласкающего слух столкновения полиэтиленовых колпачков от фляжек и предопределяющего возгласа:
–– Ну, с приехалом! –– опередил всех Жорка.
–– Это где ты такой интересный тост услышал? –– удивился Николай, –– Надо запомнить.
–– Это любимый тост отцовского друга,  тот всю жизнь дальнобойщиком проработал, –– пояснил тостующий.
Выпили жадно, закусили смачно, задымили нежно.
–– Ёмкое какое словечко подобрано! Кустанай, цинки вскрывай! –– не первый раз уже вылетала рифма из уст прапорщика.
        Риф полез в карман за ножом. Каждый уважающий себя военнослужащий срочной службы тех лет обязательно имел при себе складной нож, обычно пристёгивающийся длинной цепочкой к петлям на поясе штанов.
–– Атставить, Кустанай! Что мы, нелюди что ли? Открывалка же есть! –– опередил прапор действия рядового. Тут же взял в руки открывалку и подал солдату, –– это ж обычная консервная банка, только большая. Учись, студент!

        Цинки долго не сопротивлялись. Хранитель войскового имущества высыпал их содержимое на другую газету и опустевшую тару протянул ученику в звании младшего сержанта.
–– Дуй на противоположный склон и приспособь ящики где-нибудь повыше. Мишенью будут.
        А куча казалась не маленькой. Освобождая патроны от дополнительной картонной прослойки, Козин приговаривал:
–– Патронов только кажется много, а улетать они будут быстро! Старайтесь палить короткими очередями, удовольствия больше получите!
        Жорка убежал, а оставшиеся взялись за наполнение магазинов. В вещмешке оказались припасёнными четыре рожка на тридцать патронов каждый и два удлинённых на сорок штук, от РПК коллекционного. Сигареты дымились, работа кипела, пока Жорка противоположный склон исследовал. Николай напичкал патронами один длинный рожок и на глазок накрутил дальномеры прицела доселе не опробованного оружия. Вопреки поговорке младший сержант вернулся быстро. Смерть, за которой того не посылали, безучастно хныкала за хребтом и от бессилия тупила косу о каменные зазубрины. Наполненные наполовину колпаки уже который раз отвлекали от приключения, хотя без них оно вообще не состоялось бы.

        Уничтожение мишеней началось из положения лёжа, и первым на рубеж был отправлен Жорка. Конечно с пулемётом. Сошки воткнул меж мелких камней насколько можно твёрже. Прицелился и …
–– Ну, ни хрена не видно!
–– Да ты чо? Вон же они, как на ладони! Забыл, где поставил, что ли?! –– по очереди удивились стоявшие сзади учителя.
–– Это вам, как на ладони, а мне бинокль нужен! –– младший сержант сел, сунул руку в грудной карман и достал кошелёк. Это оказался очечник. Жорка достал очки, ловко приспособил их на кончик носа, затем по-профессорски вытянул губы и прижал к ним нос, и быстро моргая, двинул очки вверх по переносице указательным пальцем. –– Вот он мой бинокль!
–– Харе прикалываться, время не тяни, пали давай! –– сквозь смешок не вытерпел Риф.
        Короткая очередь улетела в сторону скалы. Эхо сразу дало понять, что дальше каменной впадины о присутствии недоумков никого оповещать не собирается, но периметр котлована будет огибать не единожды. Берегите уши, мальчики! Цинки даже не шевельнулись, но смело приняли на корпуса кучу сверху выбитого щебня.
–– Опусти прицел ещё на одну риску и заново попробуй, –– научил Николай, –– пусть палит из пулемёта, а мы с Кустанаем автоматы пристреляем.
        Стрельба пошла с трёх позиций. Короткими очередями, с перерывами на переупаковку рожков, ажиотаж настроения перетекал в рутину. А обоймы, как женщины, лишнего веса не терпят. Не успеют сбросить лишний вес, как он тут же появляется вновь невесть откуда.
–– Па-па-па! –– коротко строчили автоматы.
–– Бу-бу-бу-бу-бу! –– перебивал пулемёт. Уши в восторге! Разница восприятия звуков такая же, как сквозь надрывное щебетание мопеда «Карпаты» ты слышишь ласковое бурчание деревенского мотоцикла «Урал». Как мурлычет чопер «Harley-Davidson» советские военнослужащие в те времена не слышали, а то сравнение было бы с заморской диковиной. А ещё чей-то творческий порыв втиснулся в короткий перерыв между ударами бойка до боли знакомыми словами:
–– Лучше гор могут быть только горы, по которым ещё не стрелял!
        Поэзия?!

        Чуть про застолье не забыли?! Но среди любителей был профессионал!
–– Алё, стрелки, а ну притормозите немного, дайте ушам передохнуть! –– Николай уже наполнял продолговатой формы полиэтилен, а пробегающее не первый круг эхо, как собака с языка пускало слюни. Вино и пиво глянули на небо в последний раз и благополучно закончились последними жадными глотками. Сознание уже привыкло к постоянному пополнению организма алкоголе-напоминающими жидкостями, и склоны деформировало не так интенсивно, как поначалу. Прапор заметно погрустнел, –– Неправильно рассчитали мы продовольственный комплект. Только печенье осталось, а патронов ещё больше полкучи. Как дальше стрелять –– непонятно?! Колючка-то хоть у вас осталась жажду утолить на обратном пути?
–– У нас и на тут ещё кое-что есть? –– поделился радостью Жорка, –– это у  Рифа колючка, а у меня почти полная фляжка Чемена. Дембель же на днях, мы и затарились, чтобы его встретить правильно. Никто из начальства в наши фляжки не заглядывает, вот мы и вогнали три бомбы портвейна в мою бездонную. Чего уж теперь скрывать-то?!
–– Что за день-то такой сегодня радостный! –– прапорщика растянуло от удовольствия больше, чем до этого растягивал алкоголь.
        День был в самом разгаре, балкон в тени, хоть и жарко, но зады не печёт. Дунув на радостях ещё по целому колпачку радости, стрельбище свалилось в дрёму. На небе ни облачка, над душой никто не стоит, дрёма такого не упускает.
        Блаженство!

        После непродолжительных, но сладких снов, которые демонстрировали цветные картины из начала рассказа, продолжился расстрел всего, что под руку попало. Стеклянная тара ноль семь из-под Чемена, трёхлитровая из-под пива, цинковые ящики, солдатские панамы и ремни –– всё, что не давало покоя глазам, послужило мишенями в ту сентябрьскую субботу. Когда отведённое количеством патронов и объёмом алкоголя время стало сходить на нет, на стрельбище от панам остались только поля, ремни имели по тройке дырок, от цинков остались мятые дуршлаги, а стекло смешалось со щебнем. Самыми долгожителями оказались фляжки. Одна была убита напоследок, а вторая спаслась от расстрела только из-за недопитого портвейна.
        Войско стрельбу закончило!

        Портвешку осталось только на обратный путь. Головы были не просто хмельные, а по-настоящему дубовые. В ушах звенело, в горле першило. Печенье и портвейн с верблюжьей колючкой сделали из желудка настоящую помойную яму, которая иканием вперемежку с отрыжкой выкидывала в ущелье сконцентрированный метан. Казалось, чиркни спичкой и поползут по кишлакам слухи, что в ближайших горах наконец-то завёлся трёхголовый Шайтан-Горыныч! Надо было чиркнуть! Глядишь, и подняли бы экономику за счёт притока большого количества любопытных туристов со всего СССР?! И вытащили бы страну из той пропасти загнивающего капитализма, к которой Отчизна подходила мелкими шагами?!
        Поздно проснулась идея!

        Наши бараны двинулись в родное стойбище. Хорошо хоть оружие не бросили, из всего расстрелянного имущества с собой в обратную дорогу были взяты только слегка пораненные кожаные ремни и, естественно, последняя фляжка с остатками некогда бодрящей жидкости. Обратная дорога была намного длиннее. Тропа та же, но ноги ступали куда угодно, только не по ней. Возвращающееся со стрельб пьяное войско шарахало из стороны в сторону.
–– И как в этих горах Македонский ходил?! Трезвый что ли был?! –– спросил у тропинки воевода, когда та очередной раз вильнула возле каменного выступа, огибая не малых размеров валун.
–– Македонский тут вряд ли хаживал?! –– Интригующе перебил Жорка.
–– Как же так? А как же легенда про то, как в этих горах плутал сам Македонский, когда Персию завоёвывал, и нашёл выход к песчаной пустыне?! –– Риф удивился первым.
–– Уж не знаю, кого он там завоёвывал, –– раскрывал интригу о себе возомнивший, –– но делал он это не пешком, сто пудов. Про Буцефала слышали? Вот Буцефал тут и хаживал, а Македонский на его горбу тоже пОтом истекал, да слюни на грудь пускал, как и мы, наверное?!
–– Да уж, это точно подмечено! –– Согласился воевода и снова вспомнил «джентльменов…», –– Я бы тоже сейчас не отказался даже от того верблюда Васи из кино.
–– Осталось найти верблюда и назначить кто оплёванным останется! –– малоразговорчивый Риф неудачно для воеводы хлестанул сарказмом.
–– Ищи, не ищи, а случись чего плохое, никто не отмоется без последствий! Особенно я! –– воевода чуть не сник, не договаривая последствия, но Жорка вернул разговор в прежнее русло.
–– Так что получается, что правильнее будет говорить «Тропа Буцефала!»
        Интрига разродилась переосмыслением древних легенд. История переписана!

        Пока головы переосмысливали не состыковки истории, ноги сами незаметно вышли обратно на гравийную реку. Не успело вояк качнуть инерцией на противоположный берег, как вдруг фарватер им преградил довольно упитанный шакал, явно начёсанный какой-то хозяйской рукой и выкрашенный в чепрачный окрас. Его интеллектуально-обозначенная морда полу повернулась вдоль оси напрягшегося позвоночника и громко прорычала на чисто русском языке упреждающую команду:
–– Внимание, военные! Остановились, стволы на землю, старший ко мне!
–– Накаркал! –– выдавил шедший первым Николай, едва не присев от осознания последствий. Козин только что смачно затянулся свежим папиросным дурманом, который от перехвата дыхания не нашёл обратного пути и от безысходности с шипом вылетел наружу с обратной стороны на сзади оторопевших попутчиков, показалось. Только он, можно сказать случайно, взглянув вверх, увидел на безоблачном туркестанском небе хорошо прорисованный крест из выхлопных газов сверхзвуковых истребителей, рыщущих в поисках бестолковых нарушителей государственной границы. Жирный крест на его карьере хоть и приблизился вплотную до самого небалуйся, но пока оставался эфемерным. Зато горы выровнялись, в голове просветлело, и тут же невесть откуда появившийся прохладный ветерок проскочил лёгкой испариной от копчика и до макушки. А может это тот самый папиросный дым остыл на выходе и заплутался под одеждой?
–– Ложим, ложим автоматы на землю и подходим ко мне! Все подходим! –– тем же голосом уточнил приказ поодаль стоящий незнакомый солдат, понимая, что лучше будет, если от оружия отойдёт всё пойманное войско. Посреди каменного русла с автоматами на изготовке стояли три бойца погранвойск. Форма, как у родимой армии, всё то же самое, хэ-бэшки под панамами, только принадлежность к другим родам войск выдавали выцветшие погоны зеленоватого оттенка с еле просматриваемыми показателями «ПВ». Команду отдавал старший сержант, сбоку от него на корточки присел младший сержант, на длинном поводке удерживая боевого говорящего шакала модели восточно-европейская овчарка, а дальше метрах в пятнадцати виднелся ещё и рядовой погранвойск, тоже упёршийся локтём в колено для прицельной стрельбы.
        Так и протрезветь можно полностью?!

        Немота длилась не больше пары минут. Осознав нарастающие выкрутасы истории, армия быстро сложила автоматы на землю и стала медленно подходить к старшему погранцу, не провоцируя КГБ на непредвиденные действия. За короткое время шакал был подтянут младшим сержантом на короткий поводок, а рядовой погранец пулей обежал нарушителей по немалому кругу по склону и собрал лежавшее на земле оружие. Как это делается с пойманными нарушителями госграницы, вероятно, пограничники с трёх сторон окружили пьяных вояк, треугольником замкнув пути побега. Три ствола основательно держали периметр.
–– Старший пограничного наряда старший сержант Афанасьев! –– представился основной погранец, не опуская оружия, и продолжил командовать, –– Представьтесь?!
–– Прапо… –– начал, было, Козин, но его неожиданно прервал истошный крик из середины войска.
–– Афоня-я, друг, рубль давай!
        Горы зажмурились, не желая быть свидетелями расстрела ничего не соображающей парализованной армии.
–– Жоря, ты? –– тон старшего пограннаряда непредсказуемо поубавился, изменившись с настойчиво-сурового на приветливо-озорной. Автомат Афанасьева шмыгнул за плечо и в тот же миг два друга детства схватились в крепких объятиях, поочерёдно подбрасывая друг друга не разжимая рук. Остатки армии обнадеживающе хитро переглянулись, а пальцы на спусковых крючках недоумевающих пограничников обмякли, потому что поняли, что будущие медали откладываются в долгий ящик и им их вообще не предстоит потрогать.
–– Афоня-я, друг, рубль гони… –– от переизбытка чувств в Жоркину голову больше ничего не лезло.
–– Жоря-я, как ты тут оказался? Мне родители писали, что ты в Самарканд попал служить, –– у погранцов нервы крепче, да и трезвыми они по горам шныряют.
–– В учебке я был в Самарканде, а здесь вот полтора года уже кантуюсь.
–– Вот и я примерно так же!
        Друзья говорили, забыв про остальных, казалось. Они росли в одном дворе и жили по соседству в одном подъезде. Почему Афанасьева во дворе погоняли нарицательным «Афоня» –– это понятно каждому советскому киноману, а Жору звал «Жоря» только Афоня, вероятно в отместку, задорившись за своё прозвище. Будущий пограничник был годом старше будущего связиста, что никак не влияло на их совместные детско-юношеские похождения. Пути их немного разошлись года три-четыре назад, когда младший осваивал профессию в ПТУ, а старший решил точить зубы о гранит ВУЗа. Жизнь их снова свела на краю цивилизации, чему оба остались несказанно рады.
        Мир тесен!

        Когда друзья вспомнили про остальных, те уже без видимых признаков напряжения совместно полировали местные валуны своими нежными ягодицами. Камни такой ласки не ощущали со дня сотворения мира и с удовольствием отвечали внутренним теплом, веками копившимся под жарким  каракумским солнцем. Окружающая природа рыдала от зависти, наблюдая сложившуюся идиллию.
–– Вы в горах что делаете? –– наконец-то начал прояснять ситуацию главный пограничник, обращаясь вроде-как ко всем.
–– Избыток патронов утилизировали. Я начальник оружейного склада, ––  Козин устал быть вторым и за всех ответил первым.
–– Так это вы стреляли? Нашли место, идиоты! Тут дом отдыха километров в десяти.
–– А что, слышал кто-то? И не знали мы про дома отдыха…
–– Оттуда звонок поступил в головной погранотряд, что туристы слышали в горах какую-то перестрелку. Две заставы ищут, кто палил.
–– Мы палили, а где и сами уже не найдём, наверное. С полчаса ходьбы отсюда. Нас-то отпустите без приключений.
–– Да идите, хрен с вами! Мы не встречали вас, вы не видели нас, идёт?!
–– Идёт! –– встрял в разговор командиров Жорка.
–– А за «невидел» в армии только расстреливают! –– пахнуло оптимизмом и от Рифа.
–– А ты, Жоря, поллитрой от меня не отделаешься! –– друг успокоил друга.   
–– Да хоть щас! –– обрадовалось войско, –– У нас с литр Чемена есть, будете?
–– Будем! Но не здесь и не сейчас! Когда-нибудь позже, может даже на гражданке. –– Афанасьев был непреклонен, граница должна оставаться трезвой. –– Всё, расходимся! И так столько сил на вас угрохали!
       
        Войска смылись не мешкая, но удалившись минут на двадцать, снова решили восполнить недостаток потухшей реактивности.
–– Что за день-то такой сегодня радостный! –– на привале прапорщика повторно растянуло блаженство, –– Всё-таки нам только что сильно повезло!

        Вскоре войско вернулось на полигон. Усталость и небольшие остатки мозгов повели прапора с бойцами прямо через главные ворота парка НЗ. Им уже было безразлично кто там на постах периметры топчет и высунулся ли к ужину дежурный по войсковой части. Высунулся! И встретить хотел подобающе! Но первым инициативу Васи-таблетки похоронил Коля-патрон, отозвал коллегу в сторону, о чём-то они там матерно пошептались, Вася плюнул от безысходности, и троица тихо прошмыгнула на оружейный склад.

        Наутро головы не болели. Бошки просто раскалывались от любого скрипа солдатских коек и вздохов рядом сопящих. Бойцы до привоза свежей воды мучились в казарме, Козин спал в дежурке. Никто не считал, но на ведро воды утренняя бочка точно похудела, когда на неё набросились вчерашние вояки. Похмелье требовало незамедлительной очистки крови, нейтрализуя водой живучие алкогольные токсины. Дембельский аккорд от прапорщика закончился после завтрака, когда бойцы привели в нормальное состояние боевое оружие и хранитель надолго опечатал вчерашнюю тайну. Излишки утилизированы, память осталась на века!
        Всё шито-крыто!

        Недоумение на лицах командования мобилизационной группы было неподдельным, когда после обеда в войсковую часть нагрянули особисты в сопровождении командования погранотряда и прокурорских следаков, вынюхивая историю прошедшего дня.
        Не там искали, господа! В Багдаде всё спокойно, как всегда!

===========================================================

        Слухи о скором увольнении дембелей осени 1988 года подтвердились. Георгий и Рифат были уволены до ноября месяца.
        Между абзацами и томительными удлинениями описания моей внутренней цензурой в рассказ не пропущены матерные анекдоты про служак Непобедимой Советской Армии.

        Действующие лица:
Прапорщик Козин –– он же Николай, Коля-патрон, прапор, воевода, вояка, предводитель, хранитель, начальник оружейного склада НЗ, профессионал армии, военнослужащий.
Младший сержант Георгий –– он же Жора, Жорка, Жоря, младшой, Пешков, боец, солдат, вояка, военнослужащий срочной службы, недолгий любитель армии .
Рядовой Рифат –– он же Риф, Николаевск, Кустанай, татарин, вояка, солдат, военнослужащий срочной службы, недолгий любитель армии.
Рядовой Говорков –– он же часовой, боец, военнослужащий срочной службы.
Прапорщик Василий Ким –– он же дежурный по войсковой части, он же Вася, он же Вася-таблетка, начальник фармацевтического склада НЗ.
Старший сержант Афанасьев –– он же Афоня, старший погран-наряда, погранец, Жоркин друг детства.
Говорящий шакал –– восточно-европейская овчарка с засекреченной кличкой.
Младший сержант и рядовой погранвойск –– молчаливые погранцы с произвольными фамилиями.
Особисты с прокурорскими следаками –– основная головная боль всех разгильдяев Вооружённых Сил СССР.

        Исполнители:
Чемен –– он же портвешок, портвейн, вино, бомба, алкогольная выдумка, виноградная панацея, лекарство, радость, дезинфицирующий раствор, удлинитель хмельного состояния.
Пиво –– оно же Бочковое, пивко, жёлтая подмога, алкогольная выдумка.
РПК –– он же ручной пулемёт Калашникова коллекции 1961 года.
АК-47 –– он же автомат Калашникова коллекции 1947 года.
Обойма –– то же, что магазин и рожок.
Цинк –– он же герметично запаянный ящик, долгосрочно хранящий патроны.

        Декорации:
Войсковая часть –– она же полигон, казарма и охраняемая территория.
Оружейный склад НЗ –– он же один из боксов на охраняемой территории.
Горы –– они же котлованы, хребты и ущелья Копетдага.
Руины древнего городища –– место съёмки первых кадров кинокомедии «Джентльмены удачи».


© Copyright: Юрий Назаров, 2012
Свидетельство о публикации №212031902100
http://www.proza.ru/2012/03/19/2100
(Иллюстрация по ссылке)



Вниз
Андрей Ворошень

Круглов бежал вниз, быстро семеня ногами. За его спиной разгоралась перестрелка. Он мчался, сначала не думая ни о чем, на одних инстинктах. Первая мысль, которая вспыхнула в мозгу: «А вдруг именно сейчас в меня кто-то целится?!» - и он резко бросился в сторону, потом в другую, и начал бежать зигзагами, бросаясь от одного крупного камня к другому. Камни, как назло, не закрывали его полностью, и он бежал дальше вниз. Невероятно острое ощущение своей уязвимости придавало ему гигантские силы и обезьянью ловкость. Он почти не скользил на осыпях и практически  не спотыкался, как будто раньше  тренировался бегать именно по этому маршруту. Особенно уязвимы были спина и затылок Круглова, обращенные в сторону духов. В любой момент мог прогреметь именно ЕГО выстрел. Он это четко понимал, причем не только мозгом, а каждой клеточкой своего  тела. Вот-вот ЕГО пуля, мгновенно преодолев то расстояние, которое Круглов с таким трудом сначала прошел, поднимаясь наверх, а теперь пробегает, спускаясь обратно, покончит со всей его удивительно-неповторимой жизнью. Маленький, разгоряченный в своем азарте охоты именно за Кругловым, неподкупный и безжалостный кусочек свинца зайдет прямо… в сердце, например. Одним ударом собьет его с ног и поставит крест на его детстве, юности,  стихах, любви, учебе, карьере, мечтах. Или печень разорвет, легкое, спинной мозг. Раздробит ему позвонки, обездвижит, и тогда он не сможет больше бежать. И они догонят его, или даже не станут бежать - ведь они поймут, что ему уже некуда  деться. Тогда они подойдут спокойно, увидят звездочки на его погонах, и оживленно загалдят поэтому. Потом кто-нибудь, обшарив карманы Круглова, сняв снаряжение и забрав автомат, деловито перережет ему горло. И Круглов был един со своим телом, как никогда.  Вниз! Вниз!! Вниз!!!

Все это очень быстро происходило. Собственные мысли Круглова, и его действия, и поступки других людей, и даже явления самой природы, казалось, завертелись в бешеном круговороте. И в эпицентре оказался он, Круглов. Сейчас он втягивал в себя эти негативные события – но почему, зачем?! Кому он мешает? Неумолимая центростремительная сила этого дьявольского омута привела прямо к нему под  нос  душманский  отряд и вооружила врагов крупнокалиберными дальнобойными винтовками, мешала ему бежать еще быстрее, делала камни на его пути слишком маленькими, чтобы за ними можно было надежно укрыться. Все сговорились против него. Командир роты послал его на эту высотку, а зачем? И почему - его? Ротный  невзлюбил сразу Круглова – а за что? Когда он у вершины почти столкнулся с духами, они заметили его, Круглова, сразу. Все посмотрели на него, как на главную и наиболее опасную цель. Именно поэтому он бросился бежать. Нужно было выиграть время, ведь духи появились так неожиданно и близко! А время можно было выиграть только внизу, где на дороге стоит весь батальон без 7-й роты. Вниз!

Впереди показался приличный скальный выступ, Круглов метнулся к нему и в кошачьем прыжке оказался, наконец, за первым надежным укрытием. Перестрелка в той стороне, откуда он прибежал, продолжалась. Пули не отставали от Круглова.  Вверху они оживленно пересвистывались между собой, потеряв Круглова из виду. Внезапно Круглов увидел в своих руках автомат. Что ж, автомат – хорошо, теперь его так запросто не возьмешь, но сколько же он здесь продержится? Его обойдут по флангам, ясно же. Наверное, уже обходят. А вдруг духи гнались за ним?! Это мысль пронзила все тело, и оно без всяких команд бросилось бежать. Теперь мозг отставал от тела, он не успевал принимать решения, но организм делал это сам. Вниз!

А ведь это засада была! Сколько там духов, кто знает? Сотня, две? Круглов заметил десяток примерно, но это же был головной дозор или авангард. А внизу батальон, и там ни о чем не знают. Целый батальон под угрозой,  и Круглов теперь единственный, кто может их спасти, предупредить. Вот оно что, вот зачем он бежал – Круглов даже всхлипнул на бегу от обиды, что сразу не раскусил свою миссию. Теперь все ясно, и он выполнит свой долг – спасет всех, и получит  признание своих заслуг, наконец. Даже ротный, наверное, признает, что был неправ. Хотя вряд ли, такой неприятный тип. Спуск стал более пологим, и именно сейчас Круглов в первый раз споткнулся и с размаху пробороздил пыльную почву, не уступавшую по твердости скальной породе. Автомат больно саданул по лицу. «Спишь на ходу!» - ругнул он себя, вскочил и бросился к широкой полосе кустарника, за которым была дорога. Активная стрельба за спиной почти прекратилась, слышались лишь редкие одиночные выстрелы. Пули над головой Круглова свистеть перестали, но он отлично осознавал, как обманчива эта тишина. Опасность может быть где угодно. В этой «зеленке», вполне возможно, тоже есть духи. Они притаились и ждут, когда он подбежит близко. Но он не испугается. Быстрее вниз, в «зеленку»!

Круглов с налету вбежал в кустарник, и через несколько шагов чуть не столкнулся с командиром роты. Тот пробирался ему навстречу, за его спиной виднелись бойцы. «Круглов! - заорал ротный, - Где твои люди?!»
Круглов молчал. Он чувствовал, что ротный сейчас опять сделает из него «крайнего». «Духи, - негромко выговорил Круглов, - Там духов – море». И он показал рукой на гору. «Люди где, ссука?!» - ротный схватил Круглова за отворот куртки и дернул на себя. Потом он оттолкнул его и Круглов упал. Ротный пробежал мимо него, и за ним рысью  потянулись автоматчики 8-й роты. Круглов увидел, как ближе к подножию горы ротный махнул рукой на бегу, часть бойцов отделилась и начала огибать гору справа. Ротный с остальными начал подниматься левее. «Что он делает? - подумал Круглов, - Убьют же всех…» Он поднялся, отряхнулся и пошел ровным шагом к горе в сторону правой группы пехотинцев. Через шагов двадцать остановился, постоял, и вернулся в кустарник. Двигаясь к дороге, он вышел прямо на комбата. Доложил ему по всей форме, как положено. Тот молча, не глядя на Круглова, выслушал. Ничего не сказал. «Бэхи» были рассредоточены по дороге, стволы на «зеленку» по обе стороны.  Комбат был на связи и периодически с кем-то переговаривался короткими фразами. Круглов открыл дверь десантного отделения одной из БМП, залез внутрь, сел.  Он очень устал.

На горе опять началась перестрелка. Она то затихала, то разгоралась  с новой силой. Над колонной посвистывали пули. Свою силу, обретенную после выхода из канала ствола, они почти всю потеряли по пути сюда, и летели дальше скорее из вялого любопытства, чем с энергичным желанием повстречать свою цель. Поэтому и посвист у них был такой глуховатый, безразличный, почти шорох. Они знали, что скоро бессмысленно шлепнутся в землю. Прошло часа полтора.

Неожиданно послышались крики. Круглов выглянул. Из «зеленки» к дороге тянулась колонна бойцов. Не меньше трети из них была ранена. Они тащили плащпалатки, из которых торчали ноги в солдатских ботинках.  Ребята из колонны бросились им помогать. Последним шел командир 8-й роты. Правая рука у него была перевязана прямо по рукаву. Плащпалатки укладывали в ряд на обочине, пыль под ними  сразу становилась  темной. Всего было двенадцать таких зеленых больших свертков с торчащими ногами. Все эти ноги были из группы, которую возглавлял Круглов. Ротный увидел Круглова, подошел к нему и с силой ударил его в лицо прикладом автомата. Круглов упал, схватившись за лицо руками. Сквозь пальцы и кровь, он быстренько зыркнул по сторонам. Вокруг стояли люди и молчали.  Ротный-9 оттащил от Круглова ротного-8. Взревели моторы. Батальон уходил.



Примечание: Круглов – фамилия вымышленная. Да и… давно это было.


© Copyright: Андрей Ворошень, 2009
Свидетельство о публикации №209112900398



Я служу России
Галина Небараковская

Мальчик юный, безусый вчерашний курсант,
В спящий город кричит что есть силы:
Я уже офицер, я – воздушный десант!
Я служу, я служу России!

Дан приказ – и «горячая точка», Чечня…
Погрустнел горизонт тёмно-синий:
Улетаю! Друзья, не забудьте меня!
Улетаю служить России!

Кровь и пот, и «зачистки», недели без сна.
Смерть нещадно друзей косила…
Ты пойми и прости, брат, но это – война,
Честью я присягал России.

А косматая – рядом, уже за спиной,
Капли крови горячей песок оросили…
С губ потресканых – тихое: «Это – за мной…
Я служу… Я… служил… России…»


© Copyright: Галина Небараковская, 2012
Свидетельство о публикации №212112800352

Голос Ханоя
Владимир Шевченко
                Голос Ханоя.
     Наша память избирательна и в ней остаются только яркие эпизоды, всё незначительное по истечению времени стирается само собой. Этот же отрезок жизни, вернее сказать промежуток времени с вечера 18 февраля 1979 года и последовавшие за ним две недели останутся в ней навсегда.
     Очередное дежурство по части для Алексея Глебовича начиналось как обычно. Он потихоньку стал втягиваться в офицерскую жизнь. До этого были четыре курсантских года, но там он отвечал только за себя. Правда, на четвертом курсе ходил начальником караула с первым курсом, но это было лишь несколько раз. Стажировка в роли командира взвода на третьем почти не в счет. Теперь он командир пулеметного взвода отдельного пулеметно-артиллерийского батальона или сокращенно ОПУЛАБ, были такие в составе укрепрайонов. Стоят вдоль границы и обязаны насколько возможно задержать противника, чтобы дать возможность развернуть и отмобилизовать остальные части.
     Его два ДОТа (долговременные оборонительные точки), отлитые из железобетона по проекту еще генерала Карбышева хорошо видны с бугорка, расположенного в ста метрах от казармы. А между ними в бетонных капонирах стоят танки ИС-3 ( Иосиф Сталин), без двигателей, но зато с полным боекомплектом.
    На противоположном берегу реки Уссури расположен китайский город Хутоу, его наши войска брали в далеком теперь 1945, две недели японские войска дрались в своем укрепрайоне с обреченностью смертников. Фронтовики на встречах рассказывали, что уже тогда в горах были выдолблены подземные госпиталя, пекарни, дизельные и километры галерей.
    Отношения в те годы с Китаем у нас были напряженные. Кровавые стычки под Жалонашколем и в районе острова Даманский были очень свежи. В центре города и сейчас могилы погибших пограничников с заставы Стрельникова.
     Как обычно после развода Глебович принял сейф с оружием офицеров и прапорщиков батальона, документацию и сводил личный состав на ужин. Провел отбой и пошел опечатывать каптерки. Есть такие злачные места, там хранится форма и имущество подразделения. Именно там и случаются, и случается чаще то, что мы называем неуставными отношениями. Здесь «дембеля» готовят свои альбомы и пытаются из обычной формы сделать подобие ментиков или доломанов полка «гамбургских» петухов, втихомолку пьют водку и бьют морды молодом солдатам. Поэтому с первых дней службы Алексей ввел для себя правило – когда он заступал дежурным, то через десять минут опечатывал все эти помещения своей печатью. И никакие просьбы старшин-срочников, что командир роты приказал у завтрашнему утру пришить новые бирки на противогазы или подготовить командирские ящики к стрельбе не принимались. Молодые солдаты были ему за это благодарны, ведь в его дежурство они спали своё положенное время.
    Когда была опечатана  последняя «клоака», Алесей услышал быстрые шаги по бетонной лестнице, к нему бежал дежурный по батальону, сержант его взвода Пилич:
     - Товарищ лейтенант, комбат пришел, сейчас в своём кабинете сидит. Я доложил, что вы каптерки опечатывает. Он еще удивился, мол, зачем?
    Так, это не к добру. После отбоя командиры батальона просто так не приходят, допуск для проверки караула получил начальник инженерной службы капитан Игнатов.
     - Я команду «Смирно» не подавал, ведь отбой. Только доложил,- не мог успокоиться сержант.
    - Всё нормально, подымай отдыхающую смену, еще раз вымыть лестницу, туалет и умывальник. Посмотри воду в пожарных бочках, вдруг снова тухлая.
    - Да всё вроде в порядке.
    - Вроде. А надо, чтобы было.
    Перед дверью комбата Алексей еще раз проверил заправку, подтянул на одну дырочку портупею, кобура с пистолетом оттянула ремень. Майор Киселёв сидел как ничем не бывало и читал художественную книгу.
    - Товарищ майор, во время моего дежурства происшествий не случилось.
     Слова комбата показались ему странными:
    - Если позвонят со штаба, я на месте. А ты занимайся по плану. Будто меня нет.
    Алексей немедленно позвонил в караул, начкаром был его друг, выпускник Бакинского ВОКУ Николай Коршунов. Предупредил, что командир в казарме и неплохо бы проверить знание боевого расчета и повторить табель постов.
    С 11 ночи до часу ему надо проверять караул, а тут комбат в казарме. Придется звонить.
     - Выполняй распорядок, - на другом конце провода положили трубку.
    Проверив караул, где все стояли на «ушах» - скребли, мыли и зубрили уставы, Алексей вернулся в казарму.
     Раздался звонок :
     - Дежурный, это Киселёв. Вызови мне всех замов, парторга….. маленькая пауза… и всех ротных. Команда «Сбор».
     Сбор- - это учебная тревога.
     Через несколько минут посыльные затопали сапогами по лестнице.
    Офицерский городок располагался от казарм в полукилометре и первым прибыл начальник штаба, буквально через десять минут. Еще недавно бывший сам командиром третьей роты, плотный и коренастый капитан Антонов вопросительно кивнул:
     - Не знаю товарищ капитан. Комбат у себя в кабинете. Пришел как часа два назад.
     Следующим появился замполит капитан Стрижаков. Личность неординарная. Мастер спорта по классической борьбе в тяжелом  весе всех провинившихся солдат и сержантов приглашал к себе на спарринг. Бедные незадачливые вояки хрипели и сопели, а пойманные на болевой изо всех сил колотили свободной рукой по матам. После этого любой казарменный забияка долго ходил как шелковый. Кому охота  кувыркаться через голову и шлепаться на маты по сотне раз.
     Прошёл еще час. Никаких распоряжений комбат не давал. Ротные собрались в одной из каптерок и расписали преферанс. Алексей зашел же в кабине парторга и сам не зная почему включил приемник. Был в батальоне хороший агрегат, мощный, с отличной шкалой настройки, марки «Интеграл».
Предназначался для спецпропогандистов. Была слышна сплошная разноголосица – китайская, японская, английская. Вдруг прорвался голос на русском языке:
    - Говорит голос Ханоя! Китайские войска без объявления войны вторглись на территорию Социалистической республик Вьетнам и наступают по направлениям Каобанг, Лангшон!
    Голос диктора дрожал от волнения. Первые секунды все оторопели. Вьетнам наш союзник. Если запросит помощи – то это война.
     Алексей первым рванулся в кабинет комбата. Он зашел с замами и выслушал очередное сообщение молча. Комбат тут же позвонил при всех в штаб, там знали не больше.
    По уставу командир взвода может поднять по учебной тревоге отделение, командир роты –взвод, а комбат роту. Подняли по тревоге танковую роту – в батальоне была рота огнеметных танков – ТО-55. Затем минометную батарею. Замерзшая Уссури в километре от казарм, переходи в любом месте.
     За десять минут до подъема были подняты все старшины, замкомвзвода и командиры отделений. По команде «Подъем» её продублировали десятки голосов. Солдаты строились в коридоре еще ничего не понимая.
    Первым начал замполит:
    - Товарищи! Началась война!,- по шеренгам прошел гул.
    - Китай напал на Вьетнам,- облегченный выдох.
    Какой то сержант первым  написал рапорт с просьбой отправить исполнить интернациональный долг, таких оказалось с пару десятков. Парторг с кипой бумажек убежал в штаб укрепрайона, но видно там ему дали фигурально под зад и он сконфуженный вернулся назад.
    День завертелся, отменили все выходы. Целую неделю солдаты сидели в классах и казармах, учили матчасть и были даже довольны. Это не сопли морозить на полигоне при минус тридцати, да еще с ветерком.
    25 февраля Алексей шел от боксов к казарме, когда его окликнул начальник штаба батальона:
     - Глебович, я не понял. Ты со вчерашнего числа в отпуске, что в парке делаешь.
     - Какой отпуск. Ведь война.
     - Война далеко. Ладно, я сегодня добрый. В отпуске с сегодняшнего.
     - Товарищ капитан…
     - Моё последнее слово. С завтрашнего дня в отпуске, - и круто развернувшись, зашел в СРМ ремроты.
         Пришлось идти к командиру роты и докладывать. Тот воспринял без особых эмоций:
     - Сдай взвод Коршунову и отдыхай. Ты после училища был летом, ну вот теперь сходишь зимой.
    В строевой части висела огромная карта железных дорог СССР и Алесей уже минут пять её разглядывал  - куда махануть. Билет то бесплатный. Долго бы раздумывл Глебович, да тут зашел командир взвода АПК ( артиллерий-ский  полукапонир) Илья Петров.
     - Алексей, чего страдаешь?
    - Да вот в отпуск отправили. Не знаю куда ехать.
    - Ну и дела. Приезжай ко мне в Питер. Я тоже там буду. Город покажу.
      Алексей попал в Ленинград, но это тема целого рассказа.
     А конфликт закончился в две недели. Вьетнамцы подтянули даже не регулярные войска, а пару дивизий ополченцев и восстановили границу. Правда, уже потом, когда он стал старшим офицером, ему в руки попал секретный доклад об этих событиях. Получалось, что китайские войска, используя в качестве проводников этнических китайцев, живших во Вьетнаме, обошли по горным тропинкам укрепрайоны вьетнамских войск и легко углубились на 40-60 километров. Стороны совсем не применяли авиацию, очень неэффективно управлялась  артиллерия. Почти не вели боевые действия в ночных условиях. Это удивляло. Вьетнамцы несколько десятилетий воевали с американцами и Сайгоном.
     А в памяти так и остался взволнованный голос диктора:
    - Говорит голос Ханоя. Китайские войска без объявления войны вторглись на территорию Социалистической республики Вьетнам…


© Copyright: Владимир Шевченко, 2010
Свидетельство о публикации №210051000529


Батальон ГРУ Восток
глава 20 - Еврейский квартал
Серафим Григорьев

На фото из Интернета - синагона в Цхинвале, после обстрела

Г Л А В А   20
               
 Земля далёкая!
 Чужая сторона!
 Грузинские кремнистые дороги.
 Вино янтарное
 В глаза струит луна,
 В глаза глубокие,
 Как голубые роги.
          (СЕРГЕЙ ЕСЕНИН. «Поэтам Грузии»)

     1991 год. Накануне Дня Победы, полковника танковых войск, Героя Советского Союза - Давида Цхинвели приглашают посетить Израиль, где «Союз ветеранов Великой Отечественной войны» на особом положении. Кнессет принял специальный закон об установлении 9-го мая праздником Победы. И каждый год в этот день в Иерусалиме ветераны устраивают Парад Победы, который выглядит очень трогательно.
     Долго еврейская община Цхинвала обсуждает щекотливую, тему. Первый Президент Грузии, доктор филологических наук, задает провокационный тон в одном из своих публичных выступлений: «Грузия – для грузин»!..   
     - Давид, поезжай! – говорят мудрецы квартала. – Останешься в Израиле…
     - Министерство обороны - «ЦАХАЛ», платит фронтовикам шикарную пенсию, – подхватывает старый друг Авраам. – Нам и не снилось!..
     -  Хватает на две бутылки водки! – огорченно вздыхает сосед по лестничной площадке, хромой Исаак.
     Давид Иосифович вспоминает горестный эпизод, когда русский фронтовик, Иван Трубилин, оставшийся один, без родственников, перед смертью написал на стене: «УМИРАЮ ОТ ГОЛОДА!»..
    -  Благоустроенное жильё вам с Рахиль обеспечено! – напутствует Моисей, товарищ по прежней учебе в школе.
     - Ты же – танкист! – поддерживает друзей председатель местного ветеранского комитета Борис Глобус.  – Зацепишься в Израиле, организуешь вызов!..
     - Всем нам! – выдыхает одновременно группа стариков.
     Самый набожный из фронтовиков - Авраам, не поленился и сходил к раввину в синагогу, которая известна своей старинной кладкой и неовторимым убранством. 
     СПРАВКА. Древний Еврейский квартал Цхинвала — это жемчужина и одна из наиболее живописных частей Старого города.  В средние века местные евреи общались на грузинском языке и были торговцами. В конце XVII века они занимались продажей изделий из хлопка.
      В XIX веке еврейское население города значительно выросло. Грузинские евреи Цхинвала установили связи с евреями-ашкенази в европейской части Российской империи, откуда даже приезжали раввины. В 1870-х годах в еврейском квартале города функционировали семь синагог и религиозные школы.
     До 1864-1865 годах евреи Цхинвала и прилегавшего к нему района были крепостными, занимавшиеся ремеслами и торговлей, встречались также и свободные евреи, выкупившие себя из крепостной зависимости.
     К XIX веку, евреи владели кирпичным заводом и другими предприятиями, им принадлежали почти все мануфактурные магазины. В Цхинвале были две пекарни по выпечке мацы, которая считалась лучшей по качеству в Восточной Грузии. Евреями было и большинство сапожников, шапочников, портных, пекарей и мясников в Цхинвали.
     Численность еврейской общины возросла за счёт притока евреев-беженцев, эвакуировавшихся сюда во время Второй мировой войны, многие из которых нашли себя в отраслях торговли. По воспоминаниям местных жителей, евреи были лучшими портными и часовщиками.
     В эпоху развитого социализма евреи совершенно, на первый взгляд, ассимилировались в Цхинвали. И работали всюду, даже в милиции!..
     Местный раввин Ицхак Шинашвили недолюбливал Давида – тот славился своим комсомольским и партийным прошлым. И пользуясь моментом, ребе не преминул  напомнить о святом для иудеев месте – «Котэль Маарави» (Стена плача).
     - Давид ещё не сжег свой партийный билет?! – вкрадчиво начинает раввин.
     - Он же парторг, и у него хранится штампик: «КПСС – УПЛАЧЕНО». Давид -  единственный, кто платит партвзносы, отправляя почтовым переводом деньги в Москву! – насмешливо, но со скрытой гордостью за друга, отвечает Авраам.
     Ицхак Шинашвили знал многие писаные и не писаные законы и традиции Израиля.
     - Несмотря на военные заслуги уважаемого человека из бывшего СССР, принимающая сторона может оказать гостю молчаливое сопротивление в непростом деле репатриации! – витиевато продолжает Ицхак.
     Закон «О возвращении» позволяет Давиду с женой и детьми беспрепятственно пройти все процедуры АЛИИ.
     Но воинствующая, нескрываемая приверженность Цхинвели к идеям советского коммунизма?!.. Всё это  может поставить Давида в соответствующий список людей, «представляющих угрозу общественному порядку и безопасности страны»!..
      – Религиозные евреи всего мира молятся в сторону Израиля, – продолжает степенно раввин. - Евреи в Израиле молятся в сторону Иерусалима!.. А евреи в Иерусалиме молятся в сторону «Стены Плача»!
     - Понимаю вас, уважаемый ребе, - поник головой Авраам. – Однако Давида ещё никто не видел со слезами на глазах!..
     Провожают полковника всем двориком. Накрыт традиционный для Кавказа общий стол, богатый винами,  закусками и фруктами. Тогда это было редкостью – смотаться в Израиль «туда – и обратно». Если и покидали «сионисты» СССР, то безвозвратно!..
     Застолье посещает Интернационал всей улицы. Спеты сакральные песни времен войны: «Катюша», «Три танкиста» и многие другие.
     Вспоминаются комичные эпизоды из окопной жизни.
     - Несем мы с Натаном на передовую за плечами ранцы со спиртом!.. Попадаем под минометный обстрел. Падаем в снег… Вскакиваем и бежим… Я и не заметил, как осколок пропорол мой бидон, в самом, считай, низу… Приносим спирт в землянку, старшина - глядь!.. А спирта больше половины-то и  нет!.. Пока шли, он вытек… Это мы ножом еврейскую дырку проделали, - говорит старшина… По тем временам – трибунал!.. Хорошо, что кровь из-под ватника моя пошла… Раненый я оказался… Упал… Очнулся в медсанбате!..
     - Это что! Вы послушайте, что с командиром батареи случилось, когда он залез в финскую печку париться!..
     Увешанные боевыми наградами, захмелевшие фронтовики вступают в извечный спор о СТАЛИНЕ.
     - Что он сделал с Красной Армией, накануне войны?! – начинает любимую тему хромой сержант Исаак. – Он уничтожил ГЕНИЕВ  передовой военной науки!.. Тухачевского!.. Уборевича!.. Якира!.. Фельдмана!..
     - Корка... Примакова! – раздаются голоса. – Киевские стратегические учения 1935 года – это непревзойденный шедевр предвоенного времени!..
     - Эйдемана...
     - А сколько людей загнал в Магадан?!..
     - Солженицын пишет…
     - До Москвы бежали!..
     Наступает непривычная тишина. И в этой предзакатной тишине звучит хрипловатый голос генерал-майора Степана Скородумова:
     - Иначе, бежали бы мы!.. Ровно, до Магадана!..
     Народ уже привык к этим словесным баталиям. Самые нервные, и националистически настроенные, деды плюют от злости в землю. Другие вяло машут рукой.  Всё бессмысленно!.. Чувствуется, старики подсознательно копируют повадки своих отцов.      
     Звучит грузинская «Сулико»…
     А как же обойтись, в еврейском квартале, без знаковой песни «Семь сорок»?!.. Или «Хава нагила»?!..
     Генерал-майор Скородумов и Давид Иосифович затягивают знаменитый и невозможный для простого восприятия текст - «ДЕНЬ ПОБЕДЫ»!..
     День Победы как он был от нас далек
     Как в костре потухшем таял уголек!.. 
     Все остальные седые певцы невольно замолкают. Вскакивают со своих мест!.. Выпивают по стакану вина, стоя!.. И напевают неформальный гимн Великой Отечественной войны.
     Этот День Победы, порохом пропах,
     Этот праздник, с сединою на висках,
     Эта радость, со слезами на глазах,
     День Победы!..  День Победы!..    
     И вдруг!.. Начинается интенсивный артиллерийский обстрел Цхинвала. Бьют с высоток грузинские пушки. Больше всего достается, именно, старинному Еврейскому кварталу. Начинается паника. Люди в страхе мечутся под огнем. Истошно кричат женщины, и рыдают разбуженные дети.  Ветераны войны падают на землю, переползая в возможные укрытия.
     За пять минут до обстрела, к дому подъезжает на «Волге» таксист. Он должен везти Давида Цхинвели в Тбилиси. Самолет на Израиль уже заправляется авиационным керосином.
     Давид заскакивает в квартиру на втором этаже. Хватает приготовленный чемодан. И бегом спускается вниз.
     Рахиль в слезах виснет на шее любимого мужа. Однако разъяренного танкиста, с Золотой медалью Героя Советского Союза, остановить невозможно!..
     - Рахиль... Я всё устрою, мне не откажут. И мы будем жить в Земле Обетованной... Мне надо быть 9 мая, в Израиле!.. Меня ждут ветераны войны - фронтовики... На берегу Средиземного моря... Дом!..
     В аэропорту Тбилиси Давида Цхинвели, когда он проходил рамку металлоискателя, задерживают пограничники… Рамка звенит и звенит… Давид выворачивает карманы… Звенит!.. Его заставляют  снять с себя полковничий китель, увешанный орденами и медалями, с медалью Золотая Звезда Героя Советского Союза!.. Пищит рамка…
     В конце концов,  ветеран войны раздевается. До трусов!..
     Результат неизменный... Стоит голый человек, а техника показывает – металл!..
     - Какой хитрый еврей! – бормочет пограничник.
     Прибегает молодой красивый майор, начальник смены.
     – Вай, золото проглотил?!.. 
     И ведет полуголого деда в отдельную комнату – рентгеновский снимок покажет всю картину происшествия. Просветила фельдшер старика насквозь, снизу доверху. Смотрит, все тело фронтовика-танкиста В ОСКОЛКАХ – это результат прямого попадания немецкого снаряда в танк.
     Извинились грузины?!.. Сомневаюсь!..
     - Жаль, не попались вы мне под гусеницы, на фронте! – в бессильной злобе сжимает кулаки Давид Цхинвели.
     Да, и что сделаешь?.. Кому жаловаться?!.. Самолет на взлетной полосе.
     В израильском аэропорту, когда местные офицеры-пограничники и представители таможни замечают полковника, Героя Советского Союза, они замирают почтительно по стойке «смирно». А старший офицер-пограничник, вместе с таможенником, подчеркнуто, минуя рамку металлоискателя, без досмотра, проводят фронтовика по «зеленой линии».

(ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ) 
    
 
© Copyright: Серафим Григорьев, 2012
Свидетельство о публикации №212091900260
http://www.proza.ru/2012/09/19/260
(Иллюстрация по ссылке)

Готовность два
Ванико
       Когда, отпустив метрдотеля, офицеры вернулись в кают-компанию, там  сидел Львов и еще  четверо, в гражданской одежде.
       -  Ну  как, все поглядели? -  улыбнулся Альберт. - А теперь разрешите представить,    наши боевые пловцы и оператор.
       -   Капитан-лейтенант Рыбаков, - поднялся  и поочередно подал руки вошедшим первый, лет тридцати, борцовского вида блондин.
       - Старший лейтенант Флуераш, мичман  Балута, - встали еще двое.
       - Ребята из ПДСС* и служили  на нашей базе Нокра, в Эфиопии, - сообщил Львов. - Имеют    опыт боевых действий.
       - Ну а я  Соболев, - присоединился к ним средних лет  представительного вида мужчина.
       - Рид Петрович  доктор  технических наук и лауреат  Ленинской премии, - прокомментировал Альберт. - Прошу любить и жаловать.
Ну а это, - обвел он рукой вошедших, -  командир нашей лодки, его помощник  и  минный офицер с начхимом.
       После этого все расселись  вокруг стола,  и завязалась беседа.
В ходе ее  выяснилось, что  боевые пловцы  тоже  «запасники» и родом из Питера, а Соболев из Москвы, но часто бывал в Заполярье.   Нашлись и общие знакомые, что сразу же благоприятно повлияло на обстановку.
       После этого Львов  вызвал официанта и спустя несколько минут все пили чай с брусничным вареньем.
       -  А на лодке вам приходилось бывать в море? -   обращаясь к новым знакомым, неспешно помешал ложечкой в стакане  Туровер
       -  И не раз, - кивнул Рыбаков.  - При выполнении спецзаданий.
       -  И мне тоже, на испытаниях новой техники, в Северодвинске, - подложил себе еще варенья  Соболев.
       -  Отлично  -  хрустнул  сушкой Купрум, - свои люди.
       Затем  Львов сообщил, что  на борт лодки все четверо прибудут в ночь выхода и оговорили ряд профессиональных вопросов.
       Спустя час все попрощались,  и  новые члены экипажа покинули кают-компанию.
       - Да, - судя по всему забойные ребята, - когда за последним закрылась дверь, сказал Майский. - У каплея на морде шрам, а у этого, как его, Балуты, на руке нет пальца.
       -  Точно, - закурил  сигарету   Альберт. - У их старшего за Эфиопию орден «Красной звезды», а у остальных «Отвага».
       -  А по мне, самый забойный - профессор, значительно изрек  Купрум.  - Это ж надо придумать такой резонатор.    
Некоторое время все молчали, а потом Нечаев поинтересовался наличием на лодке стрелкового оружия.
       - Не беспокойся, Сергей Ильич, -  ответил Туровер. - На борту все есть. В оружейной выгородке  три десятка    «стечкиных», столько же  АКС,    два ручных пулемета и несколько РПГ* с боезапасом.
       А еще через сутки, ранним утром, Туровер со Львовым    встретили приезжающих  из Мурманска.
       Первым на перрон сошел старпом, а за ним, с вещами в руках, появились все остальные.
       - Прибыли без замечаний, - бросил руку к виску Котов, и  они с Туровером дружески обнялись. Затем последовали взаимные приветствия,    и все плотной группой зашагали к  стоящему у вокзала «пазику».
       - Так, Петр Григорьевич, наши все? -  обратился старпом к механику, когда подводники расселись по местам,  и, получив подтверждение,  кивнул   Львову, - поехали.
       - Давай, Володя, - бросил  тот шоферу,  автобус тронулся  с места и стал набирать скорость.
       - Сейчас Глеб  едем в Ломоносов, а оттуда паромом  на Кронштадт, - наклонился командир к сидящему рядом старпому. - Там разместитесь, и мы введем вас в курс дела.
       -  Добро, - ответил Котов. - С курсантских времен не был на Котлине*.
       - Ну  а что решили с семьями, оставили их в Полярном? - поинтересовался Туровер.
       - Оставили, - вздохнул капитан-лейтенант, - а что делать? Там хоть жилье есть, и если получим  половину за поход, можно зимовать.
       - Не сомневайтесь, получим, - уверенно сказал  командир, - а что в бригаде?
       - Хреново, Петрович, полный абзац. - Начштаба  тоже уволили, и ходят слухи, что к весне ее расформируют полностью.
       - Да, дела, - нахмурился Туровер, и они надолго замолчали.
       В Ломоносове, захватив вещи, все вышли из автобуса, приобрели в кассе билеты  и поднялись на палубу морского парома, с надписью «Андрей Коробицын» на борту.
       - Это ж надо, сколько лет прошло, а он все на плаву, - сказал кто-то из офицеров.
В салоне было людно, много военных и слышалась иностранная речь.
       - А что, Кронштадт тоже, открыли? - усаживаясь в кресло рядом со Львовым, с интересом  покосился на туристов старпом.
       - Ну да, - расстегнув куртку, сказал тот. - Теперь  туда организуют коммерческие экскурсии.
       Через несколько минут паром дал  длинный гудок, потом   отошел от причала и   направился в сторону  залива.
       Спустя полчаса,  вся команда выгрузилась  в пассажирском порту Кронштадта, и, во главе со Львовым,  направилась в сторону центра. Над заливом клубились тучи, оттуда дул колючий ветер,  на улицах было тихо и безлюдно.
       - Ты смотри, как загадили город, - удивлялись многие. - И это колыбель Балтфлота!
       В казарме всех тепло встретили помощник,  с химиком и минером, и снова послышались радостные возгласы.
       - Так,  прошу всех  разоблачаться, - кивнул Майский на  длинную, закрепленную на стене вешалку, - и  чувствовать себя как дома. Старшим офицерам и командирам боевых частей предлагаются каюты, - показал   на двери служебных помещений, а остальным  персональный кубрик.
       -  Прям  как в добрые курсантские времена! - довольно изрек механик, и подводники дружно рассмеялись.
       Когда все  разобрались с местами и определили туда свой нехитрый скарб, команду собрали  в ленинской комнате, где  на стене  все еще висел   портрет последнего генсека, и слово взял командир.
       Для начала он сообщил,  что   к  выходу  практически все готово, он проводится под эгидой ФСБ*  и является спецоперацией.
В комнате возникло заметное напряжение,  и  все  недоуменно переглянулись.
       - Да - да, именно так, - с нажимом  заявил Туровер,  а сидящий рядом Майский значительно кивнул.
       После этого капитан 3 ранга   кратко изложил суть операции,  и в стенах возникла звенящая тишина.
       - Виктор Петрович, вы меня,   конечно,   извините,  - но все это смахивает на авантюру, - произнес спустя минуту  сидящий впереди механик.
       - Именно так, - поддержал его расположившийся рядом штурман. - Хотелось бы услышать пояснения.
       Туровер переглянулся со Львовым, тот встал  и внимательно оглядел зал.
       - Я  являюсь представителем  названной здесь  организации,   и отвечаю за все, сказанное здесь командиром, - раздельно произнес он. - Все вы люди военные  и знаете, что там словами не бросаются. Операция  совместная, проводится с ВМФ  и обеспечена финансированием. Более того, в случае  участия в ней, от каждого из вас, сотрудником  военной контрразведки будет принята соответствующая подписка  и  выплачено половинное вознаграждение, как было оговорено ранее.
       В ленкомнате  возник шепот, заскрипели стулья и все заметно  оживились.
       - В таком случае можно еще вопрос? -  встал в заднем ряду  старший лейтенант. 
       - А почему для этого не  занарядят действующую лодку, ведь мы отставники?
       - Резонно, - уперся кулаками в стол Львов. - К сожалению,  их осталось не так много, и все находятся под пристальным вниманием наших «заокеанских друзей».  Скажу больше,  они отслеживают выход  на боевую службу, практически  каждого нашего  корабля.
       - Дослужились, твою мать, - прошелестело по рядам,  и многие с ненавистью  покосились на портрет генсека.
       -  Разреши мне? -  наклонился  Майский к Туроверу, и тот кивнул. 
       -  Значит так, ребята - монолитно встал со своего места помощник. - Вопросы тут можно задавать до бесконечности.  Мы, четверо, свое согласие дали, а вы пока думайте. Сейчас  сходим все на завтрак, а к  десяти прибудет особист  и примет у желающих подписку. 
       -  А если кто откажется? - поинтересовался  сидящий у  батареи усатый мичман
       - И у них,  о неразглашении полученных сведений. Отказавшимся будет возмещен проезд, и они уедут обратно. 
       - На этом, товарищи, пока все, - подвел черту  Львов.  -  А теперь приглашаем всех на завтрак, на сытый желудок лучше думается.
       -  Это точно, - сказал кто-то из офицеров, и ленкомната наполнилась звуками отодвигаемых стульев.
       Чуть позже, вся команда, за исключением   Львова, командира и помощника,   отправилась в расположенное неподалеку кафе, где уже был заказан завтрак, а те зашли в одну из кают, предназначенных для старших офицеров.
       - Как думаете, многие отработают назад? -  обратился Альберт  к Туроверу с Майским, 
       - Вряд ли, -  повертел регулятор неработающей радиоточки помощник. -  Перспективы у ребят  аховые, денежную задолженность они  не получили, и в Полярном многих ждут полуголодные семьи.
       - Ну- ну, - сказал Львов и,  заложив руки за спину, задумчиво посмотрел в окно.
В дальнем конце плаца два десятка  курсантов, облаченных в потрепанные шинели, вяло загружали в «Камаз» какие-то тюки и ящики.      
       - А что будет на месте школы? - закурил беломорину Туровер.
       - Как что? Пойдет на слом,  -  хмуро ответил Альберт.  - Как и многие  другие объекты.
       Вернувшись с завтрака, часть офицеров и мичманов  направились  в ротную курилку, а остальные, разбившись на группы, тихо обсуждали  услышанное.
Через некоторое время в дверь  каюты, где находятся   командир с помощником и Львов  постучали, и туда вошли старпом с механиком.
       - Ну что, Виктор Петрович, - обратился  к Туроверу Котов, - мы   обмозговали все  то, что услышали, команда согласна.
       -  Да, - прогудел Боженко, - деваться, как говорят, нам некуда.
       - Зачем же так мрачно, Петр Григорьевич? - чуть улыбаясь, посмотрел Туровер на механика. - Не узнаю тебя.
       -  Да это я так, к слову, не берите в голову, - ответил  капитан 3 ранга.
       - В таком случае, оговорим так сказать технические вопросы, -  сказал стоящий у окна Львов. - После того  как особист   примет подписку, я сразу же выдам  всем деньги, - кивнул на  лежащий на койке пухлый саквояж. Они в долларах, их можно обменять в «ченчах»* и выслать семьям. Но сделать это следует в Питере и  не привлекая внимания. Сегодня, как говорят, у нас организационный день  и все могут туда съездить.
       - Ясно, - веселея,  переглянулись старпом с механиком.
       -  Только проинструктируйте ребят, что б не вздумали это отметить в кабаках, - как бы между прочим, сказал Львов.  - Там сейчас полно криминала и запросто можно влипнуть в историю.
       - Это я беру на себя, - нежно погладил саквояж Майский. - Хороший ты мой.
Ровно в десять в  дверь роты  позвонили, и дежурный мичман  завел в командирскую каюту  средних лет человека  в форме  капитана 3 ранга.
       -  Ты как всегда пунктуален,  Геннадий Петрович,  - пожал ему руку Львов.
       - Точность вежливость королей, - кивнул тот офицерам. - Ну что, помолясь приступим?
       - Давай, раскладывай свою бухгалтерию, -  показал Львов на стол, и  прибывший шмякнул на него кожаную папку.
       - Вот образец, - раскрыл  он ее и протянул  Альберту  плотный глянцевый лист.
       -  Ознакомься, - пробежав по строчкам глазами, передал Львов лист Туроверу.
       «Подписка», - вслух прочел тот. - «Я,  ( воинское звание, фамилия имя отчество), даю    настоящую подписку в том, что обязуюсь не разглашать, ставшие мне известными  в связи с выполнением специального задания сведения, являющиеся Государственной тайной. Об уголовной ответственности по статье 283 УК РФ предупрежден.  Дата, подпись, указание  фамилии».
       - Ну что, вроде нормально, - возвратил  он бумагу контрразведчику. - Я такие не раз подписывал.
       - Ну и ладненько, - расстегнув шинель, уселся  тот за стол. -  Начнем с вас первых.
       Спустя час   мероприятие было завершено, капитан 3 ранга аккуратно спрятал все подписки в папку и, распрощавшись, покинул помещение роты.
       - Не люблю особистов, хотя этот вроде и ничего, - пробубнил  старпом, когда за гостем закрылась дверь.
       - А  чего их любить, Глебушка,  чай они не бабы, - шутливо пихнул  его в бок Майский.  - Ну что, Альберт Павлович, давай, открывай свою кассу!
       После получения денег  настроение  у всех заметно повысилось, помощник выстроил команду на среднем проходе  и  последовал краткий инструктаж.
       -  В  роту всем вернуться к 23.00, -  завершил он его, -  все могут быть свободными.
       Затем    старшие офицеры  собрались в каюте  на совещание.
       - Так, Глеб Романович, - обратился Туровер к Котову. - Сегодня  же распиши лодочную вахту, а завтра с утра, команде на корабль. Займемся его приемкой.
       - Ты, Александр Иванович, - посмотрел на Майского, -  организуешь следующей ночью погрузку на борт  всего, что доставят с «Пальмиры», а мы с  Альбертом Павловичем сейчас же выедем к адмиралам, для согласования дальнейших действий.  Вопросы?
       -  Здесь дежурного оставляем? -   кивнул на дверь Котов.
       -  Одного, - лучше всего секретчика* или интенданта.
       - Да, и вот еще что,  - передал Львов  старпому бумажку. - Если кто будет пытаться сюда зайти или интересоваться что и как, здесь номер  телефона военного  коменданта.
       - Понял, - сунул тот бумажку в нагрудный карман кителя.
Когда  на  равелинах Петропавловки громыхнула полуденная пушка, Львов с Туровером  на автомобиле, снова отправились на  адмиральскую дачу.
       - И сколько же этих летчиков? - пожевал капитан 3 ранга погасшую папиросу.
       - Куришь,  Витя, много, -  щелкнул зажигалкой  Львов. - Трое.  Один полковник, воевал в Афгане и двое наших, турнули из морской авиации.
       -  Ну что же, посмотрим, - нажал  Туровер   кнопку подъемника и швырнул  в окно окурок.
       Как и в первый раз, их встретил  веселый, в сопровождении овчарки  Палыч, и, обойдя стоящую у крыльца  бежевую  «Ниву», офицеры  поднялись по ступеням  на  террасу. 
Там, в холле,  у весело потрескивающего камина  уже сидели  оба адмирала, и еще трое незнакомых мужчин.
       - Знакомьтесь, - сказал старый Львов, показывая на них.-  Наши летчики
       -  Полковник Буев, Георгий Иванович, -  встал и пожал руки вошедшим  первый,  со звездой Героя Советского Союза на лацкане пиджака.
       -  Майор Лесик,  старший лейтенант Ванин, - представились остальные.
       - Георгий Иванович   выполнял интернациональный долг в Афганистане, - положив руки на трость,  сказал из своего кресла Батраков. -  А  Николай и Игорь флотские, из морской авиации.
       - Значит, пойдете  вместе с нами в море? - уселся Туровер на предложенное ему место.
       - Пойдем, - решительно заявил Буев. - Глядишь, и полетаем на этих  самых «тарелках», я их, кстати, не раз  наблюдал.
       -  И где, если не секрет?  - вскинул бровь капитан 3 ранга
       - В Афганистане, а потом во время испытаний новой техники. Они нередко появляются  в таких местах.
       - Это точно,  - поддержал полковника майор.- И мне приходилось встречать что-то похожее на морских учениях.
       - Ну, вот и познакомились, - раскурил свою трубку старый Львов. - Как, Альберт, команду разместил  нормально?
       -  Все хорошо отец, ребята довольны.
       -  Да, Павел Алексеевич, спасибо, - поддержал его Туровер. - Сегодня я отпустил всех в Питер, чтобы отправили семьям аванс, а завтра с утра  вплотную займемся кораблем, нужно тщательно все проверить.
       -  Хорошо, -  произнес  адмирал. - Сколько вам понадобится времени?
       -  Пару суток, если все нормально.
       -  Слышал Владимир Иванович? - повернул он  к Батракову голову.
       -  Добро -  ответил тот со своего места.
       -   Когда определитесь с выходом, -  продолжил Львов, - заедете с Альбертом к нам еще раз,  мы передадим  тебе  немецкие лоции, а заодно обсудим маршрут и порядок выхода на связь.
       -  Вас понял, - ответил Туровер.  - А когда  принимать на борт пилотов?
       - В ночь выхода, как и  боевых пловцов с оператором.  Ну что, товарищи, имеются еще вопросы? - обвел Львов присутствующих  глазами.
Вопросов не оказалось, и все встали.
       - Вас с ребятами подвезти? - обратился  Альберт к  полковнику.
       - Да нет, спасибо, мы  на машине.
       После этого все  вышли на террасу, простились,   и автомобили поочередно выехали за ворота.
       Когда на Санкт-Петербург опускались сумерки, Львов посадил Туровера на  последний паром,  и тот отплыл в Кронштадт.
       Через час, сойдя на пристань в числе немногочисленных пассажиров, командир  взглянул на светящиеся  стрелки часов,   поплотнее натянул фуражку и, застегнув воротник шинели,  направился  в сторону подплава.
В небе кружились крупные хлопья снега, покрывая все кругом мягким белым ковром.
       - Виктор Петрович, у нас «чп»!-  встретили его  в роте встревоженные старпом  с помощником. -   Из города до сих пор  не вернулись двое офицеров.
       - Кто? -  стянув  с рук  хромовые перчатки, утер  Туровер  клетчатым платком лицо.
       - Доктор и командир гидроакустической группы.
       -  Возможно опоздали на паром? Я приехал последним.
       -  Может оно и так, - согласился Майский. - Зашли в кабак,  там того, - щелкнул он по горлу пальцем, -  и опоздали. 
       -  Что ж, будем ждать, - бросил  капитан 3 ранга. - Другого ничего не остается.
       В шесть утра, когда  в умывальнике заплескала вода, а в кубрике зажужжали электробритвы,  в коридоре прохрипел зуммер, и дежурный щелкнул автоматическим запором.
На пороге стояли две запорошенные снегом,  растерзанные фигуры.
       - Яков Палыч, вы? - удивленно уставился на них мичман.
       - Мы, - пробурчала первая, с медицинской  эмблемой на  единственном погоне и подбитым глазом.
       Тут же в проходе возник  помощник, что-то прошипел сквозь зубы, и  со словами, -  пошли на блок-канифас*, - сопроводил  прибывших в командирскую каюту.
       - Ну что, погуляли мать вашу? - встретил  офицеров  сидящий за столом  и что-то чиркающий  ручкой в записной книжке Котов.
Майор со старшим лейтенантом  повинно опустили головы и  молчали.
       - Докладывайте, Штейн, что случилось, -  хмуро бросил стоящий рядом капитан 3 ранга.
       - Виноваты,  товарищ командир, - вздохнул доктор, - Виталий вступился за девушку в ресторане, потом завязалась драка  и нас того, забрали в каталажку.
       - А какого хрена вы поперлись в ресторан?! - прорычал Котов.
       -  Рефыли немного перефусить, - прошепелявил разбитыми губами  старший лейтенант, и тронул распухшее ухо.
       -  Деньги то хоть успели отправить? -  продолжил Туровер.
       -  Успели, -  переступил по полу мокрыми ботинками  доктор. - А остальное ментам отдали, что б отпустили.
       -  Ну, старпом, что будем делать с этими героями? -  покосился командир на Котова.
       -  Пусть с сегодняшнего дня сидят на лодке   - пробурчал тот. - Целее будут.
       Когда над Кронштадтом занялся хмурый рассвет,  скрипя   по свежему насту, команда  подходила к Минной гавани.
       - Перегонщики? - бегло просмотрел на КПП список сонный  дежурный и махнул рукой, - проходите.
       Миновав второй контрольно-пропускной пункт, где имелся такой же список, вся группа подошла к подводной лодке, на корпусе которой   сметали  шкертами снег   несколько человек в ватниках.
       - Смирно! - простужено пробасил один из них и быстро сбежал по трапу.
       - Товарищ командир! - приложил  он руку к шапке. - За  истекшие сутки происшествий не случилось. Старший вахты,  мичман Чайка!
       - Здравствуй, Петр Степанович, - тепло поприветствовал его Туровер. - Все шестеро здесь?
       - Точно так, - последовал ответ. - Как приказано.
       - Через полчаса пригласишь их ко мне в каюту. - Всем вниз! - обернулся он к команде.
       На трапе возник топот, замелькали черные фигуры, и  кто-то весело ругнулся.
       Спустя полчаса,  когда после короткого совещания   командиры боевых частей  и начальники служб занялись с подчиненными  расконсервацией  техники, в   каюту Туровера постучали.
       - Да, - сказал он, и  дверь бесшумно откатилась в сторону.
       -  Вот, привел товарищ командир, - кивнул головой назад  возникший  на пороге Чайка.
       -  Заходите ребята, присаживайтесь, - показал капитан 3 ранга на диван  и пару разножек.
       -  Ну что, пойдем вместе в море? - оглядел он  состав вахты.
       - А почему нет? Пойдем, - ответил за всех  Чайка
       -  На каких флотах служили и кем?
       Все служили на Балтике и Севере, и, кроме торпедиста  Песина, оказались  электромеханиками.
       - Вас - то нам как раз и не хватало, - прищурил глаза  Туровер. - Цель похода знаете?
       -  Да, в общих чертах, Виктор Петрович, - сказал сидящий напротив Песин. - У нас была беседа с  адмиралами.
       - Ну и как, не сдрейфите?
       - А нам, товарищ капитан 3 ранга все равно, что  самогон, что пулемет, одинаково с ног  валят, - добродушно прогудел средних лет здоровяк,  и все рассмеялись.
       - Да, безбашенные вы, как я погляжу, -  тоже улыбнулся  Туровер, - а семьи  как, не против?
        -  Наоборот, - где мы еще заработаем таких денег,  - переглянулись  моряки.
        - Ну, добро, -  припечатал командир ладонь к столику. - Топайте теперь к  командиру БЧ-5, пусть он   распишет всех по дивизионам*, и, как говорят, хорошей вам службы.
        После этого, в течение нескольких часов, Туровер вместе со старпомом обходили   боевые посты, выгородки и агрегатные, тщательно осматривали аккумуляторную яму и трюмы, после чего выяснилось,   что на корабле  имеются  ряд поломок.
        В первом отсеке барахлил компрессор, у  радиометристов  не запускалась одна из станций,  а в трюме пятого отсека подтекал трубопровод главного осушительного насоса.
        - Сколько времени нужно на ремонт? - поинтересовался командир у механика и начальника РТС*.
        - «ЗИП»*  в наличии, так что справимся за сутки, - подумав, ответили те.
        -  Добро, - ответил Туровер, и они вместе с Котовым   проследовал на камбуз.
        Там  возился  пожилой кок, с вкусной фамилией  Хлебойко,  и тут же интендант завершал ревизию  камбузного хозяйства.
        - Ну, как  кормильцы,  все проверили? - поинтересовался у них Котов.
        - Точно так, -  отключил какой-то рубильник  интендант. -  Электрооборудование в норме, холодильная установка тоже.  Можем  грузить  продукты.
        В полдень, когда  время приближалось к обеду, в лодку спустился   Альберт.
        - Как тут у вас дела? - поздоровался он со старпомом, проверяющим в центральном посту оружейную пирамиду.    
        -  Все  по плану,  Альберт Павлович, - дела идут, контора пишет.   
        -  Неполадки есть?
        -  Да так, по мелочам, устраняем.
        -  Ну-ну, - пробормотал Львов и направился в каюту командира.
        Тот  о чем-то беседовал  с помощником.
        - Во, легок на помине! -  довольно встретил его Майский. - Так когда будет груз  с «Пальмиры»?
        -  В 23.00.  Марат    доставит сюда  все, что положено.  В сопровождении коменданта, - значительно поднял палец Львов и уселся на узкий диван.
        - Очень хорошо, - ответил Туровер. - Александр Иванович, к утру все погрузить и выдать личному составу походное снаряжение
        - Есть, -  ответил Майский.
        - Так, а теперь определимся с датой выхода, - расстегнул Львов молнию куртки.   -Виктор, сколько вам еще нужно времени ?
        - Сутки, -  ответил Туровер. -  Следующей ночью   можно сниматься со швартовых.
        - В таком случае  давай собирайся, и поедем к отцу  за картами. Там, кстати, тебе представят еще одного человека, он  тоже пойдет с вами.
        - Что за человек?  - открыл капитан 3 ранга шкафчик и достал оттуда шинель с фуражкой.
        - В прошлом полярник,  был с двумя научно-исследовательскими экспедициями в Антарктиде, знает немецкий  и к тому же радист.
        - Что ж, побывавший  в тех местах, нам не помешает, -  застегнул Туровер  пуговицы на шинели.   
        Спустя пять минут, отдав старпому  и помощнику необходимые распоряжения, командир со Львовым поднялись наверх  и  сошли на пирс.
В воздухе морозно пахло яблоками...


© Copyright: Ванико, 2013
Свидетельство о публикации №213021501330


Армейские изобретения
Олег Устинов

отрывок из повести
__________________

           С первого дня пребывания в армии я заметил, что многие удобные и очень практичные вещи сделаны своими руками. Оказалось, что это  сделать не так и тяжело. К примеру, как приготовить мастику для покрытия паркета?

           Берём ведро для варки мастики, если его нет, обычно берут из пожарного щита. А завтра возьмут ведро со щита другой роты и повесят на свой щит. Никто и не догадается, кроме дежурного другой роты. Теперь ему нужно искать ведро. Но о главном. В ведро помещаем содержимое 2-3 пакетов мастики для полировки полов, добавляем 2-3 куска измельчённого хозяйственного мыла, четыре парафиновые свечки и доливаем всё это водопроводной водой по полоску. Следующий шаг. Нужно разобрать бытовой утюг, извлечь ТЭН, прикрепить к нему сетьевой кабель. Вот этот прибор опустить в ведро и включить в розетку. Варится мастика по такому рецепту приблизительно полтора часа при постоянном помешивании. Наносить на паркет горячей, а потом через часок отполировать «Машкой». Паркетный пол после этого как в музее. Проверено.
 
           Другой утюг был предназначен для глажки новых сапог. Как это делают и для чего? Получив новые сапоги их нужно обязательно подбить подковками. Потом нужно их погладить. Берётся обыкновенный обувной крем. Ранее он стоил 18 копеек за тюбик, и чтобы сделать всё качественно, нужно было иметь 5-6 тюбиков. Содержимое тюбиков выпускается на сапоги, и сразу гладят разогретым утюгом. Это продолжается до полного впитывания горячего крема. После такой процедуры сапоги становятся более носкими, водостойкими, да и вид у них, как яловые, как офицерские. Вот такой секрет. Тоже проверено.

           Есть прибор, при помощи которого можно быстро нагреть бутылёк кипятка и заварить свежий чай. Главным инструментом становится кипятильник, изобретенный еще, наверное, далеко до нас. Взять два лезвия, прикручиваем к жилам кабеля, параллельные друг другу с зазором на толщину спички. Второй конец кабеля, в полном соответствии с правилами техники безопасности оборудованный штепселем, включаем в розетку и опускаем лезвия в воду, и вода между лезвиями закипела и забурлила мгновенно. Кипяток готов. Завариваем чай. Но мы и этот прибор усовершенствовали. Вместо лезвий берём 1/3 спирали от электропечи. При этом соблюдайте максимальную осторожность. Такой кипятильник более эффективный. Тоже проверено.

           Самое интересное. У меня это вызвало восторг, за такое изобретение. Серёга Жбанков как-то предложил, что  нужно сделать татуировки на долгую память. Я не был сторонником этого. Просто не хотел никогда. Но это не меняло дело. Так вот, в армии, как и на зоне их делали простой иглой + тушь. Примитивно и рисунок был не очень красивым. Просто туфта. Так вот Серёга смастерил из ручной заводной бритвы машинку. Многие об этом у нас слышали, но не видели. Главным инструментом была струна от гитары, а остальное не важно. Описывать не буду устройство прибора. Так вот, Серёга сделал всем желающим классные, приличные тату. Мне нравилось. Без пахабщины. Вот вспоминаю его, и думаю, что это тоже армейское изобретение. Согласны?

            Были у нас специалисты, которые делали различные брелоки. Самыми популярными были из автоматных пуль и пистолетных патронов. И смотрятся хорошо и в теме.  Были ещё брелоки группы крови, даты рождения, № автомата, мини авторучки, иностранные или старинные монеты, тоже симпатично.  Были мастера, которые делали брелки путём литья из алюминия или олова. Очень красиво, но для этого нужны навыки. Как и при изготовлении сувениров из эпоксидной смолы. Заливали всё что угодно: пули, жуки, звёздочки. Такие специалисты были и мастерами в изготовлении значков к дембельскому мундиру. Кто ранее служил, помнят, о чём я говорю.
      
          У нас не было, но вот мой товарищ Коля Липка показывал картины и фоторамки выполненные в оригинальном стиле. Он сам делал такие  картинки в армии. Рисовалась или переводилась картина или икона. Подбиралась по цвету очень тонкая проволока и измельчалась ножницами. Потом на сектора наносился клей, и это место посыпалось определённым цветом проволоки. Так «рисовалась» картина. Я видел такие  творения – красиво.

            В первой роте служил у нас чукча Петя Кузьмин. Естественно, что у него была кличка Кузя. Иногда говорили на него просто чукча. Он не обижался. Захожу в курилку, а там Кузя на перекуре и что-то полирует наждачной бумагой.
- Кузя, чем занят?
- Да, так, штучку одну вытачиваю.
- Покажи, наверное, орден к дембельскому мундиру?
- Нет, орден я уже сделал. Только одену его на дембеле перед домом. А это мундштук. Ты ведь знаешь, что я курю только Приму.
- Знаю, Кузя, знаю. Красиво получается. Но как ты сделал такую красивую вещь?
- Это очень просто. Главное найти трубку подходящего диаметра. Потом берут кусочки пластмассы, сверлят в них отверстие нужного диаметра и собирают заготовки в единое целое, чередуя при этом цвета. Потом всё обтачивают, придавая нужную форму. Вот сейчас шлифую. Я и себе, и бате своему подарок готовлю. Так можно делать и авторучки.
- Красиво, Кузя, получается. А я голову ломаю, чего это мои бойцы жалуются, что у них пропадают зубные щётки. А это наш мастер Петя в дело пустил. Ничего, Кузя, и слышать не хочу, но чтобы зубные щётки у молодых были на месте. Как хочешь, но верни.

           Щётки он, конечно, вернул, а мог и сразу себе купить нужные по цвету. Вот и чукча научился что-то делать в армии. А вот с орденом Кузя мне не соврал. Любят они на дембельский китель одевать разные побрякушки и висюльки. В другом батальоне видел своими глазами такой орден. Ну, просто Орден Победы. С камнями, чеканкой, эмалью и вставками. Это ведь нужно умудриться?

           Ещё вышивают «золотом» погоны. Я видел ранее, как молодые лейтенанты приходили в полк с такими погонами. Техника очень интересная. Но сколько нужно терпения, чтобы сделать простые солдатские погоны в такой золотистой форме?
 
          Солдат, как оказалось, очень изобретателен, а уж, если у него нет ничего, тем более. А изобретателен он потому, что постоянно пытается сделать из ничего что-то. И это здорово получается!


© Copyright: Олег Устинов, 2011
Свидетельство о публикации №211042200561
http://www.proza.ru/2011/04/22/561
(Иллюстрация по ссылке)



Армейский юмор
Олег Устинов

отрывок из повести
__________________

             Юмор армейский, где всё квадратное нужно катить, а круглое носить. В армии зубы рвут через другое отверстие. А наш начмед майор Байда постоянно был выпивши и катался на велике по части, при этом распевал матерные частушки. У него был помощник, фельдшер Кипятков. Это просто уссыкательная программа, он был ветеринарным фельдшером. Постоянно забуханный и лечил всё исключительно зелёнкой и йодом. Однажды к нему подкатил один гражданский наркоман и попросил у него наркотиков. Но тот же Кипятков с юмором, взял и уколол наркомана окситоцином. Как оказалось позже, этим препаратом вызывают роды. Так этого наркомана так колбасило, чуть не родил. Его напарники по наркотическим делам даже завидовали такой необыкновенной тяге. Просто не видели никогда в жизни «смертельных» акробатических номеров. Ну чем не юмор?

             Много интересного было из жизни прапорщиков, солдат, каптёрщиков,  дежурных.  Подушку в армии называли: «ни пуха, ни пера», а дежурного по роте – соловьём-разбойником. Наш ротный командир капитан Яценко на строевом смотре говорил: «Товарищи солдаты, песню надо орать так, чтобы мышцы на жопе дрожали».  Словом, армия - это единственное место, где молодой хочет стать дедом.

            Многие солдаты ведут дневники, блокноты, в них записывают разные армейские анекдоты, байки, стихи, афоризмы, рисунки. Некоторые  записал и я.

Армия не школа, армия не дом.
Армия похожа на большой дурдом.

Армия ума не дает, а дурь вышибает.
Дайте солдату точку опоры, и он сразу же уснет.
Кто не носил солдатских сапог, тот не знает кайфа тапочек.
Сигнал к атаке - три зеленых свистка.
Закройте рот - трусы видно!
Каждая складка на одеяле солдата - лазейка для агентов мирового империализма.
Мы тоже высшую арифметику проходили.

Откуда дровишки?
Вагон разобрали.
Так он же железный.
А нам приказали.

           Саня Хуснутдинов постоянно рассказывал всем один и тот же анекдот. Его знали все: от солдата до начальника штаба полка и замполита. Но Хуся продолжал эту байку повторять, как бы напоминая и указывая на армейский бардак. Так слушайте:
«Приходит дембель домой в родное село, а его и спрашивают:
- Как там в армии то ???
- Да долбое…зм!
- А это как ???
- Завтра покажу !
Наутро в 4 часа звонит колокол. Все село сбежалось в ужасе.
Дембель вышел и кричит:
- Мы с батей за дровами - остальные разойдись !!!»

           Как-то наш полк выехал на командно-штабные учения в тайгу в заданный район. Я остался в полку, ходили в караул через день. На учениях было человек по десять из каждого батальна. Из нашей компании поехал Серёга Рыбко, Серёга Жбанков – Жбан, Андрюха Мухаров, Саня Хуснутдинов. Готовились они к этому мероприятию серьёзно. Во-первых это был последний выезд нашого призыва в тайгу. Во-вторых – лето. Поэтому купили фотоплёнку, зарядили нашу Смену. Ребята особо не были обременены  там службой и привезли классные снимки. Чудные портреты Рыбы с папиросой «Аля Маяковский», много возле техники, с оружием. Но превзошёл всех Жбан. Он поймал узорчатого полоза.  Это неядовитая змея семейства ужей. На Дальнем Востоке полоз Амурский или полоз Шренка, - крупная, достигающая длины 2 м и толщины запястья взрослого человека змея. Так вот Жбан фотался и ним несколько раз, а потом расстегнул ширинку брюк и вставил туда полоза. Так половина ужа (хвост) был в брюках, а вторая часть вроде вылазила из ширинки. Так и сфотали. Получилось классно. Именно эту фотку Серёга отослал домой: «пусть помнят, что я не теряю в армии чувство юмора.


© Copyright: Олег Устинов, 2011
Свидетельство о публикации №211042800080
http://www.proza.ru/2011/04/28/80
(Иллюстрация по ссылке)


Морщинки наших ветеранов...
Ольга Кореневская

Морщинки наших ветеранов... -
как, отголоски тех времён,
они прочерчены, как раны -
боёв неизгладимый сон.

В войне той дальней, страшной самой,
теряли близких стар и млад.
Спасала жизни
                вера мамы,
её запечатлённый взгляд.

В окопах - с истовой молитвой -
и - из окопов - в страшный бой
шли пленники кровавой битвы
на амбразуру, на огонь!

Кто чудом выжил в той, Великой... ,
кто дожил до текущих дней,
донёс до нас в победном лике
морщинки памяти своей.



9 мая 2011,  5 мая 2012
Сочи


© Copyright: Ольга Кореневская, 2011
Свидетельство о публикации №211050901044




Д. Ш. Б
Виталий Агафонов

                1

Вы ложились на дзоты в смертельном бою,
Защищая отчизну родную свою.
В горьком дыме, с гранатой, в отчаянья час,
     Знали, помнили свято отцовский наказ.
И настал тот момент, когда внук твой пошёл,
Но в афганских горах подвиг смертью нашёл.

Дело было такое. Из разведки отряд,
по глубоким тылам, возвращался назад.
Вдруг наткнулись в пути на душманский кордон.
Нет отхода назад. Наш отряд окружен.
Где-то дали промашку обнаружив себя
Время против бойцов, бесполезна стрельба.
Суровая, правда, в солдатской судьбе,
ДушманОв  почти по два и мне и тебе.
А в десантном отряде лишь двадцать бойцов,
Каждый с честью сразиться с врагами готов.
Солнце злое, смеясь, пропекает к скале,
Только Родина, дом, ждёт их в тернистой мгле.
"Передать бы по рации!"  Слышен ответ:
"Она вышла из строя, а нового нет!"
А бандиты стреляют, им нужен азарт,
В круговой обороне лишь пули свистят.
"Ну! – сказал вдруг сержант – видно время пришло
отомстить моджахедам за коварство и зло.
Пусть враги успокоятся мной лишь одним,
А родным передайте, пусть помнят таким!"
Тут он встал во весь рост, словно вдруг захотел,
Головою достать небо, солнце, предел.
Все упорно глядят на сержанта бойца,
В унисон, как набатом стучатся сердца.
"Командир, что же будет, ведь он пропадёт!"
Кто-то крикнул в цепи: "Он вернётся, придёт!"
А майор наш упорно смотрел в толщу линз.
И все смолкли кивая: "Он ушёл в героизм!"
Шёл спокойно и твёрдо, с верёвкой в руке,
Шёл в кармане с гранатами, было их две.

                2

Всё замерло в свете, кругом тишина,
Как будто бы вдруг убежала война,
И дым утопает, в цвету, и в красе.
Всё привлекает, как в радужном сне.

Птицы щебечут, полёта порыв,
Как отклик души вдруг бросается взрыв!
В мгновенье утихло, лишь голос: "Пора."
Гневно и горько восстала: "Ура!"
Опять перестрелка и пули свистят,
Но пули боятся советских солдат.
Вновь разорвавши стальное кольцо,
Стоят они потные все на лицо.
Стоят обгорелые, крепкий их стан,
Навечно запомнит Афганистан.

                3

Отряд ВДВ уж поехал домой,
А призрак-солдат тут живёт над скалой.
И только стеснительно смотрит луна,
Печали и грусти пределов полна.

                4

"Мы жили все дружно, по правде, без лжи,
И этот мой шаг, был поступок души.
Выбор удачен, достигнута цель.
Мир не увидишь без этих потерь.
Вы скажете мне я пример, может быть,
Но мне в этот час не об этом судить.
Я был, как и все, и ругался, курил,
С ребятами вместе о доме грустил.
Вы можете вскоре забыть обо мне,
Есть много героев в советской стране,
Но помните свято пять нежных слов
Честь, совесть, надежда, вера, любовь.
Я помнил их свято, я бился душой,
И Родине милой верил одной.
Пускай говорят, чушь и всякую лесть
Но люди храните бережно честь,
Свободную, гордую, твёрдую в теле,
Всегда подкреплённую в праведном деле.
Достоинством, честью исполнены вы,
Цари тишины и характером львы.
Вы можете сбиться с пути, не беда,
Уверено, твёрдо держите всегда.
Честь не подкупна, коль верна она,
Она, как и совесть всего лишь одна.
Оставшись одни, если совесть есть,
Угрызение,  боль твою душу не съест.
Быть может, ты точен, в уставе и прав,
Ты слышишь, оправдан, оправдан твой нрав,
Но если в делах твоих скверна пищит,
Пускай от стыда твоё сердце сгорит.
Пускай стыд въедается в душу твою,
Как разрывная пуля в бою.
Совести есть проявление стыд,
Подлостью подлость не может быть смыт.
Отдай свою слабость силой на слом,
сожги бесхарактерность волей-огнём               
возьми для примера чистейший кристалл,
себя преврати в закалённый металл.
Если надеешься счастье найти,
На этом тяжёлом солдатском пути,
Найдёшь обязательно, каждый себе,
Больше, иль меньше в этой судьбе.
Кроме них повторяются звенья из слов,
Три слова: надежда, вера, любовь.
Они неразрывны, они монолит,
Горящее сердце, небесный болит.
И в службе армейской основа основ,
В горах это чувство из этих трёх слов.
Вернуться домой в объятья друзей,
Быть в гуще знакомых, что были родней,
В лобзаниях милой, родного тепла,
Которая тоже стремилась и шла.

Вы может быть спросите: «Счастлив ли был?»
Да, счастлив, потому что пять слов не забыл.
Верил я свято пять нежных слов:
Честь, совесть, надежда, вера, любовь."

                5

Повесть окончена, я вам сказал,
Что на том месте мой друг передал.
Я видел недавно его, он в горах,
С гордым лицом и с гранатой в руках.
Словно от войн мир в России хранит,
на месте засады присев на гранит.
Силой движенья, разрыва момент,
На посту боевом мир хранит монумент.

Обычный мальчишка, но всё же, кто он?
Он парень, который в отчизну влюблён.
Такой же простой, как и ты, как и я,
И так же страдал, свою боль затая.
Он так же с девчонкой вместе гулял,
песни пел, на гитаре играл.
Но помнил он свято пять нежных слов:
"Честь, совесть, надежда, вера, любовь."
                Д.Ш.Б. (десантно-штурмовой батальон)


© Copyright: Виталий Агафонов, 2009
Свидетельство о публикации №109090802580






Из книжечки "Косвенные признаки", Владивосток, 2008 г.
Земля и баня. Баня и земля
Агафонов Игорь В. (Агафонов Игорь)


……………………………..мимолётное, эскизное воспоминание, по ходу чтения
……………………………..«отсебятины» от Андрея Флая.
……………………………..Юмор ужаса, короче. В сыром виде.


Приехал один мой дядька в гости к другому моему же дядьке.

Приехал не просто так, а на дачу.

С женой.

А на даче - баня!!!

Ну, решение естественное: девчонки - на природу, мужики – париться!

Долго парились. Со вкусом жизни. Со сменой блюд. И со сменой же напитков возлиятельных...

Оооочень долго... С полудня начиная, и до...

Ну, короче под утро силы парильщиков и говорильщиков о великом стали иссякать по-немногу (хотя парни оба крепкие: один летчик, в смысле водитель военного сбивательного врагов эроплана, другой - бывший начальник колесной тяги десантно-штурмового подразделения)...

Ну, всё - уморились и - спать...

Забылись сном дурманным, банно- и беспорядочно-расслабленным.
Храпят. Дружно. И мирно. Не трогают никого.

Запели птахи.
Зазвенели утренней чаёвной посудой супружницы.

Не до сна. Блин, а мало, ведь!

Первым зрак открыл дядька-ДШБэшник. Гена, который.

Открыл... и осознал, что умер...

Тело не подчиняется ни в какую...

А перед открытым зраком - деревянная доска!!! С гвоздями, торчащими криво и остриями внутрь, к зраку открытому прямо!!!

Пипец!!! - как говорят неудержимые и решительные морпехи. - Попарились, называется.

А еще же и не помнит голова-то! Ни фигушеньки не помнит!
Что было-то и чем кончилось!!?

Но, помнит, она, голова, что была не одна, а с родственником-летчиком!!! Саня, который.

Ага!? - радостно, с надеждой, мол, что не все еще пропало, мыслевой тенью мигнул Гена...

- "Летчик! Родня!! Ты где!?" - а организм так и не шевелится, поганец, на прилагаемые усилия мозга и нервных окончаний, вероятно, и впрямь - финита.

- "Я здесь, брАтка!" – летчик Саня.
- "Где здесь!?" – Гена.

- "Не знаю. Пошевелиться не могу! Но, чувствую, что лежу на спине, а перед глазами - доски плохо оструганные. И землёю чего-то пахнет...".

- "Пипец, брАтка! - дэшэбэшник Геннадий пришёл к грустной констатации реала и анализа фактологии. - Нас, видимо, по дУрке, с перепугу, похоронили... Нифига ж себе, как мы нах... нах... нахлебались-то... Раз нас с мёртвыми перепутали...".

Ну, фигли делать...

Лежат себе дальше... Времени-то таперича до фигища!!! Лежи, балдей – не хочу…

Молчат. Ну, а о чём собственно в гробу разговаривать?

Летчик грустный лежит, он послабее был организмом тела.

А дэшэбэшник всё ж таки пытается члены расшевелить могучими усилиями мозговой, психологически натренированной активности... Не верит! Как учили! До последнего! И анализирует – а, вот, чего это нас рядышком положили-то!? В один-то гроб? Не понятно? Съэкономили, что-ли? Хотя, может, и не в один? А чего ж тогда слышимость такая, будто Саня рядом возлежит? Не понятно…

И анализ, и попытки расшевеливания органов и чувств продолжаются…

Тут - голоса!

- "ЭЭЭЭЙ, лётчики-парашютисты! Вы чего там? Так и не ложились!?" - супружницы орут, к чаю призывая...

- "Кому это они? - Не понял дядька Гена-дэшэбэшник. - Как не ложились? Прилегли, бля, еще как прилегли... Захерачили нас тут, понимаешь, гвоздями в дерево и в землицу рОдную, не проверив, а потом орут! А, может, это они и не нам орут!? А кому тогда? Голоса-то свои, привычные и знакомые…".

А клики девичьи, родные такие, аж до слезы несбыточности, - всё ближе и ближе...

Надежда!
Может эксгумируют, все-таки. Додумаются. И поймут, что мы еще живы…

А летчик грустный лежит. Не верит.

А десантура никогда веру не теряет! Никогда!!!

***

Эксгумировали, короче, брАток.

Успешно вернули к бытовой стороне реальности и хлопот. Обоих причём.

***
Оказалось, что, укладываясь спать, ребятки военизированные и профессиональные решили боевых подруг не беспокоить, а заночевать прямо в баньке. В комнатушке отдыха.

Дверь открыли в природу, в огород. Чтоб свежестью пахло.

Надули резиновые плавательные матрасы, очень кстати нашедшиеся здесь же, в баньке.

Отдельно надули лежальную, туловищную часть матрасов. Отдельно - подушечную. Знаете же, бывают такие матрасы, на две надувательные части разделенные.

Вот.

А места-то маловато для раскладки, банька-то скромная, дачная.

Посему подушки пришлось загонять под лавочку, стоящую у стенки, под деревянную, предназначенную для распаренных баней поп лавочку отдыха.

И рядышком так матрасики, рядышком. Параллельным курсом. Чтоб обоим поместиться. Чтоб ноги в огород не торчали.

Вот.

Но пьяных сил для качественной надувки подушек хватило, видимо, не совсем.

Подушки сдулись. Вышел из них алкосодержательный воздух.
Причем, вероятно, сразу вышел. Непосредственно после укладки на них, на подушки, тут же провалившихся в сон головушек.

Головы, соответственно, вместе с подушками пали вниз - ну, сила тяжести всё ж таки! - причём пали они, головы, ниже уровня туловищных частей организмов. А туловищные части организмов, необходимо заметить, возлежали на спинах. Не на животах! На животах бы если, тогда бы храпу не было... А как же!

Лежательные сегменты матрасов не сдулись отнюдь, а нормально функции свои выполняли далее...

Естественно, пролежали организмы в таком неестественном положении, на спине к тому же, несколько часов, полежали...

Шеи затекли у обоих персонажей банной пьесы... А вместе с шеями и всё остальное оборудование тел отказалось обеспечиваться нервными окончаниями...

Всё.
Полное онемение.
И доски с гвоздями перед взором.
И землицы запах. Отрезвляющий холодком констатации запах.

Хорошо ещё мыслепроизводительный аппарат сбоев не дал.
А то бы совсем – кирдык…

Вот такая вот банька!
Такая землица рОдная!

И чтоб без супруг бы делали!?
Никуда без них!?
Никуда!

Сны ржавой субмарины
Сергей Герасименко 

Подводная лодка "Запорожье" ВМС Украины (фото А.Бричевский, 28 мая 2007 г.)


Подводная лодка "Б-435" была заложена 24.03.1970 г. в Ленинграде на Адмиралтейском заводе (№ 194), заводской номер 260. Спущена на воду 29.05.1970 г., вступила в строй 06.11.1970 г.

За время службы в ВМФ СССР подлодка прошла 13 тысяч морских миль, осуществила 14 походов, в том числе на Кубу, выигрывала приз главкома ВМФ по торпедной стрельбе.

В 1997 г. в соответствии с Соглашением о разделе ЧФ между Российской Федерацией и Украиной подводная лодка "Б-435" была исключена из состава Черноморского флота и включена в состав ВМС Украины.

"Б-435" была переименована в "Запорiжжя" ("Запорожье"), бортовой номер "U01". 01.08.1997 г. на ней был поднят флаг ВМС Украины

Левым бортом уткнулась я в стенку причала.
В ржавый бок неназойливо плещет волна.
Вижу сны иногда без конца, без начала.
Снова в дальнем походе. Отважна. Сильна.

Снятся тысячи миль и торпедные стрельбы.
Топот ног, приз главкома – мы лучший корабль.
И на праздник в парадном строю снова мне бы
Оказаться как раньше, не зная печаль.

Но сейчас столько лет я ржавею без дела.
В трюмах тёмных гнилая набралась вода.
Кто-то ходит по мне неумело, несмело,
И над рубкой диковинный флаг навсегда.

Выйду в море когда-то, иль всё ж доломают.
Корабли, как и люди, страдают от ран.
Вечных нет кораблей – это все понимают,
И людей вечных нет. Первый мой капитан

Перестал приходить на свиданье со мною.
Может, болен старик и совсем уж нет сил!
Только флот, как и прежде, стоит наш стеною.
Есть и будет всегда! Однозначно - НЕ «БЫЛ»!


(Иллюстрация по ссылке)




Зимою сорок второго
Геннадий Милованов

(Глава из романа "Далёкое и близкое")

«15 января 1942 года.
Привет из Москвы!
Здравствуй, Полина! Пишет тебе твоя сестрёнка Люба. Сроду не писала таких писем, а тут столько всего случилось за последние дни с тех пор, как мы с отцом уехали из Иванкова, что голова идёт кругом, и, видно, не успокоюсь, пока не поделюсь с тобой увиденным и пережитым. Если бы ты знала, Полин, как мне одиноко в этом огромном и чужом городе, где всего-то один родной человек – мой отец.
Да и то он сейчас на дежурстве, в карауле, а вернётся только завтра утром и будет отсыпаться, пока я весь день буду на работе. Вот так мы с ним редко видимся, хотя и живём вместе в своей конуре. А иначе о ней не скажешь: служебная комнатушка в бараке, где по одну стену стоит обшарпанный продавленный диван, служащий моей постелью по ночам, а по другую – самодельный стол в углу у окна, старый комод с бельём да пара скрипучих рассохшихся стульев, на которых спит отец.
Недавно пришла с работы, усталая, холодная и голодная. Умылась, поклевала кое чего, натянула мамкину кухайку и села за стол писать тебе письмо. Уже поздний зимний вечер. Из закрытого светомаскировкой окна сквозит холодом. Слышно, как налетающий порывами студёный ветер свистит в оконные щели и сыплет по заклеенным крест накрест стёклам мелкой дробью колючего снега. Может, это и хорошо. В такую непогоду – дай Бог! – не прилетят немецкие самолёты. А то на днях во время ночного налёта недалеко от нас была бомбёжка со взрывами и пожарами.
Уж на что прошлой осенью бомбили нас на окопах в Рязани – помнишь, Полин? – а всё равно стало страшно. От взрывов тряслась земля, ходили ходуном стены барака и сыпалась штукатурка. А мы-то у себя в Яльдях радовались, что наши в декабре накостыляли немцам по шее. Накостыляли, отогнав лишь от Москвы, а война всё продолжается. Всё так же часто воет воздушная тревога, а в городе осадное положение и комендантский час, всё те же строгие патрули с проверкой документов. Это тебе не в Иванкове, где можно по ночам гулять и никого не бояться, кроме одних голодных, забредших из лесу, волков.
Но так уж решил отец, и мамка ему не перечила, когда он неожиданно приехал за мною из Москвы домой – как раз накануне Нового Года. Мы уж и ёлку в нашем палисаднике под окном нарядили в самодельные игрушки и украшения из золочёной бумаги и разноцветных лоскутков, в доме прибрались и сами нарядились – хоть и в старенькое да в чистое, постиранное и глаженное. И мамка хотела нас побаловать с голодухи чем-то вкусным из оставшейся с лета половы.
И тут вдруг появляется папаня: в солдатской шинели, в шапке со звездой и с сидором за плечами – а в нём гостинцы, консервы и даже какие-то ириски для детей. Чем тебе не праздник?! В кои-то веки столько весёлого визгу и писку было в нашем доме, когда радостная малышня не слезала с отца. Вот так и встретили мы Новый Год, а на следующий день, как обухом по голове, папаня заявляет:
– Собирай-ка, мать, Любаньку!
– Куды это? – спрашивает мамка.
– Со мной в Москву.
– Да почто?! – так и села она от неожиданности.
– Хватит ей здесь голодать и надрываться по окопам да лесоповалам.
– А там чего хорошего наша девка найдёт?
– Делом займётся, а потому и сыта будет.
А каким делом – не сказал.
– Да кто ж её с тобой в закрытую Москву-то пустит?
– Никто.
– Ты же ещё чай не генерал: приказать не можешь.
– Не генерал.
– Сам-то на вокзале в Шилове в воинский эшелон сядешь и поедешь, а Любанька за тобой бегом, что ли,  по шпалам побежит?
– Вместе сядем.
– Ага, срок дадут и посадют.
– Ты, мать, давай поменьше разглагольствуй, а лучше собирай мне девку, – нахмурился Василий Андреевич, – А уж как мы с ней до Москвы доберёмся, это моё дело.
Видно было, что чегой-то он крепко задумал, обмозговал и больше уже не заводил разговора на эту тему. А наутро, как рассвело, запряг он в сани лошадь, и вчетвером поехали мы в Шилово: я с папаней да мамка с Ванькой, чтоб им потом вдвоём вертаться назад в Иванково. Слава Богу, мороз был несильный, и папаня лошадь не гнал, а берёг её для обратного пути. Так и доехали до Шилова. Простились у перевоза через Оку: мамка с Ванькой домой поехали, а мы с папаней пошли пешими в город на вокзал.
А на вокзале шум и суета. Пыхтят-отдуваются паровозы. Народ снуёт между составами. Военные с чемоданами и вещмешками лезут в подошедший воинский эшелон. Гражданские и беженцы штурмуют свои поезда. Кондуктора кричат на безбилетников, патрули шныряют по перрону и хватают подозрительных. И всем куда-то надо, все на что-то опаздывают, бегут, толкаются, кричат. У меня аж в глазах зарябило. Схватила я отца за руку и так и повисла на нём. Думаю: не дай Бог потеряюсь, и уедет он без меня.
Прошли мы в здание вокзала, а там народу не меньше. Ругаясь и работая локтями, папаня продирался сквозь толпу к кассе и тащил меня за собою. С боем добыв по отцовым документам билет, побежали мы к стоявшему на путях воинскому эшелону. Нашли свой вагон. Папаня подаёт проводнику у двери билет с документами, а сам меня перед собой вперёд толкает, чтобы я скорее в тамбур поднималась.
– А это кто с вами? – кивая на меня, строго спрашивает немолодой уже проводник в шинели и шапке-ушанке, одним глазом читая отцовы документы, а другим сверля меня недоверчивым взглядом, – Без билета не повезём.
– Проводит меня до места и уйдёт, – глазом не моргнув, ответил Василий Андреевич и, забрав документы, полез за мною в тамбур.
Пробрались мы по тесному проходу к середине вагона и нашли там своё плацкартное место. Три остальных занимали молодые ребята, лет двадцати, в новеньких, хрустящих кожей, портупеях, с кубарями младших лейтенантов на петлицах, как мы потом от них узнали, ехавшие на фронт после краткосрочных курсов командиров стрелковых взводов. Ехали они откуда-то с Поволжья и были уже навеселе. На столике стояла початая бутылка водки и нехитрая дорожная закуска. Поздоровались мы с ними, и, пока папаня оглядывался, проверяя, не идёт ли за нами проводник, эти лейтенантики стали заигрывать со мною.
– Дэвущка, дэвущка, какой ты хорошай! – не сводя с меня глаз, пропел по-кавказски первый из них.
– Погоди, Амиран, – осадил его другой, рыжеволосый, с озорными глазами, – Девушка, вы провожаете или с нами поедете? – с улыбкой спросил он меня.
– Девушка, не слушайте этого ловеласа Михайлова, – встрел между нами третий, – У него и так дома семеро по лавкам. Лучше скажите: как вас зовут?
– Люба, – просто ответила я.
– Братцы мои, я таю! – закатив глаза, отозвался Михайлов, – Серёгин, к нам пришла Любовь – негаданно, нежданно!
– «Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь!» – самозабвенно запел белобрысый и голубоглазый Серёгин.
Но тут Василий Андреевич обернулся, зыркнул строгими глазами на этих новоиспечённых командиров взводов, усадил меня на нижнюю полку и, загородив собою, негромко сказал:
– Тихо, ребята, есть дело, серьёзное и безотлагательное.
Несмотря на то, что был он рядовым, но по возрасту годился им в отцы, и потому они невольно притихли, с любопытством подступив к нему поближе: мол, чего такое? Уж не знаю, что им нашептал папаня, но лейтенанты выслушали его и только кивнули в ответ: всё будет нормально, отец! А он повернулся ко мне и, ещё раз глянув в проход, сказал:
– Вставай, Любань!
Я встала, ни о чём не догадываясь. А Василий Андреевич поднял крышку нижней полки и скомандовал мне:
– Давай лезь туда!
Я смотрела на него ничего не понимающими глазами: шутит что ли? А он, не повышая голоса, но уже сердито, добавил:
– Быстрее лезь, пока никто не видит!
И только тут до меня дошло: вот как отец придумал провезти меня с собою до Москвы. Маленькая и худенькая, я вполне могла там поместиться даже среди чемоданов. Ребята деликатно отвернулись, пока я, задрав свою юбку выше колен, перебиралась туда. Залезла, уселась и смотрю на отца. А он протянул мне свой сидор и говорит:
– Давай ложись: ноги под себя, мешок под голову и спи, только громко не храпи, а то проводник услышит! Пить захочешь – в сидоре фляжка с водой и есть что пожевать. Ну, а уж всё остальное потерпи до Москвы! Вобщем, устраивайся, дочка, и чтобы ни звука!
Я устроилась, а он опустил крышку, оставив щёлочку со стороны окна, чтобы я не задохнулась. А потом чувствую, как заходила-заскрипела надо мною нижняя полка: видно, папаня и сам прилёг на своё законное место. Какое-то время поезд ещё стоял, и было тихо, а потом послышались чьи-то тяжёлые шаги и глухие голоса: бу-бу-бу! Снова заскрипела надо мною полка: знать, поднялся отец. Ну, думаю, всё: пришёл проводник, сейчас откроет крышку, увидет меня, высадит с поезда, и – прощай, папаня! А хуже, если нас обоих задержат и отведут в комендатуру, а там по закону военного времени… Вобщем, сижу я в темноте, сжавшись калачиком, а сердце так и колотится от страха.
Это уже потом папаня мне рассказал, как было дело. Перед тем, как тронулся поезд, прошёл по вагонному проходу проводник, объявляя на ходу, чтобы все провожающие покинули вагон. На обратном пути он остановился возле лежащего на нижней полке отца, затормошил его, поднял и спрашивает:
– Где ваша провожающая?
А тот, глядя на него сонными глазами, отвечает:
– Да ушла уже давно.
– Ты мне дурочку не валяй! – вскинулся на него проводник, – Куда спрятал её?
Отец молчит, понимая, что, видно, с этим ушлым проводником такие номера не проходят. И наши соседи-ребята тоже молча смотрят на них. А проводник не поленился – слазил и осмотрел верхние полки, спустился на пол и, о чём-то размышляя, уставился на сидящего отца. И тут неожиданно к нему на помощь пришёл белобрысый лейтенант Серёгин.
– Слышь, командир, ежели ты про его дочку, – кивнул он на Василия Андреевича, – так она с ним пришла, простилась и ушла. Мы всё видели и подтверждаем.
– Что-то ты, товарищ проводник, плохо работаешь в военное время, забывчивый стал, невнимательный, – прищурившись, поддержал его темноволосый лейтенант, певший по-кавказски, – Сам пропустил на выходе, а здесь виноватых ищешь. Нехорошо!
– Ладно, начальник, не переживай! – запанибратски приобняв его, сказал Михайлов, – Брось ты это дело и давай вмажем по стопочке!
– Вы что, ребят, обалдели?! – опешил проводник, – Я ж на работе.
– За наши офицерские звания! – провозгласил Серёгин.
– За твою железную дорогу! – присоединился к нему Амиран.
– За победу под Москвой, едрёныть! – провозгласил не терпящим возражения тоном рыжеволосый Михайлов.
Обступив проводника, они не отстали от него до тех пор, пока он, сдавшись под их натиском, второпях не выпил налитую ему стопку водки и сунул в рот кусок хлеба с колбасой.
– Чёрт с вами, ребята, может, и пропустил, – жуя, ответил он и, обескураженный, пошёл к себе.
Вскоре тронулся поезд, застучал колёсами на стыках рельс, всё ускоряя и ускоряя свой ход. Ещё раз прошёл по вагону проводник, проверяя билеты у пассажиров, задержался, подозрительно глядя на Василия Андреевича, стреляя глазами по полкам и что-то прикидывая про себя. И только, когда рыжий лейтенант опять подтолкнул его в бок, указывая на столик с недопитою бутылкой – мол, давай ещё по одной, командир! – тот проворчал:
– Да, ну, вас к Аллаху!
– Ты, начальник, Аллаха всуе не поминай! – тут же отозвался с полки Амиран.
– Ладно, ладно! – примиряще сказал проводник и, повернувшись, пошёл дальше по вагону.
А я всего этого не видела и не слышала. Намёрзшись за дорогу в санях от Иванкова до Шилова, переволновавшись на вокзале и в вагоне с этим бдительным проводником, я устроилась поудобнее с отцовским мешком под головой и, убаюканная монотонным перестуком колёс, быстро уснула в тепле и темноте своего вагонного склепа. И всю дорогу снилась мне какая-то чертовщина. Под нескончаемый стук и лязг металла мелькали тени солдат, идущих в бой, а на них из-за бугра выползали немецкие танки. Грохотали взрывы, и всё это куда-то проваливалось. А потом вдруг возник огромный страшный фашист в серо-зелёной шинеле, в круглой каске и, наведя на меня свой автомат, строгим голосом спросил:
– А где твой билет?
И тут появился молоденький рыжеволосый лейтенант.
– Вот вам её билет! – ответил он и треснул об его голову бутылкой водки.
Фашист замертво упал, а кто-то невидимый поинтересовался:
– Это что же за оружие такое?!
– Хорошее оружие, надёжное, – ответил ему рыжий, – Разит наповал!
…Проснулась я от яркого света, бившего мне в лицо, и громких дружных голосов. Открыв глаза, я увидела стоявшего надо мной отца, державшего поднятую крышку нижней полки, и рядом с ним уже знакомых мне ребят-лейтенантов.
– Вставай, дочка, приехали! – приветливо сказал папаня.
– Это уже Москва? – хлопая полусонными глазами, спросила я.
– Она самая! – ответил стоявший рядом Амиран, – Родимая столица!
Я поднялась, с трудом разгибая затёкшие ноги и не в силах повернуть шеей. Отец взял свой мятый сидор. Серёгин и Михайлов сильными руками подхватили меня под мышки и поставили на пол – я только успела поджать ноги, чтобы не задеть ими о стенку своей опочивальни. А довольные лейтенантики опять стали заигрывать со мною:
– Любочка, какая вы сонная!
– Ах, Любаша, прелесть наша!
Я представляю, как выглядела эта «прелесть» с помятым ото сна лицом, лишённая возможности взглянуть на себя в зеркало и привести себя в порядок. Но тогда было не до внешнего вида. Озабоченный папаня торопил меня и просил ребят помочь нам выйти «невредимыми» из вагона на перрон.
– Не волнуйся, отец! – успокаивал его Серёгин.
 – Всё сделаем в лучшем виде, – добавил Амиран.
– Мы пойдём первыми, а вы за нами! – уточнил Михайлов.
Подхватив свои офицерские чемоданчики, они двинулись по тесному вагонному проходу, по которому пробирались на выход приехавшие в Москву пассажиры: офицеры и солдаты с чемоданами, вещмешками и прочим багажом. Не мешкая, мы с папаней пошли за своими попутчиками, не теряя их из виду. Теперь надежда была только на них. Как говорится: конец – делу венец. И мне опять стало страшно. А, ну как заметит меня проводник да вызовет патруль, и отведут нас с папаней в привокзальную комендатуру.
В тамбуре и на площадке вагона толпились выходящие пассажиры, задевали чемоданами и вещмешками друг за друга. Офицеры недовольно ворчали на солдат. Жёны офицеров ворчали на своих мужей. И всё это создавало сутолоку у выхода из вагона. Когда папаня уже спускался по ступенькам вниз, а я пряталась за его широкой спиной, то услышала знакомые молодые голоса трёх наших попутчиков. А потом увидела и их самих, обступивших проводника, стоявшего чуть в стороне от выхода из своего вагона.
– Спасибо, командир, что довёз!
– Извини, начальник, если что не так!
– Будь здоров, батя!
– Мы ещё с тобой за нашу общую Победу выпьем!
Не знаю, что ответил им проводник, так как, лишь ступила я со ступенек на перрон, папаня тут же подхватил меня под руку, и мы с ним быстро пошли к зданию вокзала. Шли, не оборачиваясь, в любую минуту ожидая гневного окрика бдительного проводника. И, когда до конца перрона оставались считанные метры, нас всё-таки окликнули – несколько голосов. Обернувшись, мы увидели бегущих к нам троих лейтенантиков, возбуждённых, с разрумянившимися на морозе лицами.
– Ах, Любаша, какая вы неблагодарная!  – сходу начал первым Михайлов.
– Так вы, Любочка, и уйдёте от нас, не попрощавшись? – подхватил белобрысый Серёгин, когда они втроём обступили нас.
– Спасибо вам, ребята! – ответил им за меня папаня, – Чтобы мы без вас делали?!
– Пустяки, отец! – подхватил Амиран, – Ради твоей дочки мы на всё готовы!
– Любочка, – ещё раз обратился Михайлов, – Позвольте вам с фронта написать.
– Кто из нас в живых после первого боя останется, тот и будет вам писать за троих, – добавил Серёгин.
– Ой, ребята! – разволновалась я, – Вы все будете живы и все напишите мне.
– А как же мы вас поделим? – улыбнулся Серёгин, – Вон у нас джигит Амиран: зарэжет, а не уступит.
– Он шутит, – кивнув на друга, улыбнулся «неуступчивый джигит», – Так куда вам писать? – спросил он.
– Пишите на адрес моей полевой почты, Василию Конкину для Любы, – ответил отец, диктуя номер Амирану, записавшему его себе в блокнот.
– Ну, давай, отец, прощай и не поминай лихом! – ребята по очереди крепко пожали папане руку, а я, набравшись смелости, чмокнула каждого из них в холодную щёку.
– Ребята, уходим, а то я сейчас останусь здесь насовсем! – сказал Серёгин.
– Да, мужики, пошли скорее! – заторопился и Амиран.
– Нам ведь ещё на Ленинградский вокзал надо, – прибавил Михайлов.
– На Северо-Западный фронт едем, – бросил на прощание Серёгин.
И, повернувшись, они быстрым шагом пошли вперёд и скрылись в людской толпе.
– Хорошие ребята, весёлые, бесшабашные! – глядя им вслед, сказал отец и вздохнул, – Хоть бы уцелели в этой военной мясорубке. Где ж потом девкам женихов брать?
И я смотрела им вслед, и мне было до слёз жаль их, молодых, сильных и красивых, может быть, уже завтра, прямо с колёс поезда, пойдущих в бой.
На вокзал мы не пошли, а, обойдя его сбоку, вышли в город. Пересекли Каланчёвскую площадь, прошли под мостом железной дороги, а там сели на подошедший трамвай и покатили вперёд по Переяславской и Мещанской в сторону ВДНХ. Несмотря на осадное положение и частые бомбёжки, на улицах Москвы было оживлённо. У немногочисленных магазинов толпился народ. По проезжей части проходили отряды вооружённых бойцов. Катила военная техника. Сигналили гражданские автомобили. И, глядя на всё это, становилось спокойней на душе: хватит у нас сил не только оборонить Москву, но и разбить этого ненавистного фюрера.
А потом всё чаще стали попадаться на глаза развалины жилых домов и заводских корпусов, выходящих на улицу, по которой ехал трамвай. Попадались воронки от взрывов и сгоревшие остовы машин. Видно, немцы много и часто за прошедшие полгода бомбили город. Не зря же окна в домах заклеены полосками  бумаги и завешены светомаскировкой, витрины магазинов заделаны мешками с песком, а во дворах и скверах стоят зенитки.
– Вон, Любань, твоя будущая работа! – уловив мой взгляд, кивнул в окно трамвая на очередные развалины от бомбёжки отец, – Сейчас, как никогда, нужны строители по восстановлению разрушенных заводов и фабрик. На фронте позарез нужна их военная продукция, а они стоят. Завтра сходим в одну контору, там тебя оформят в строительную бригаду, получишь продуктовые карточки и начнёшь работать: сначала разнорабочей, потом выучишься на маляра-штукатура, станешь мастером своего дела.
– Не сдрейфишь, дочка? – улыбнулся он и подмигнул мне.
– Нет, – ответила я, ещё не сознавая до конца, как в одночасье меняется моя жизнь.
Ну, вот и всё, Полин. Если сможешь, отпиши мне, как вы там в Иванкове живёте. Привет тёте Мане. Мамке своей я напиcала. А вам дай Бог здоровья! Ваша Люба Конкина».


© Copyright: Геннадий Милованов, 2012
Свидетельство о публикации №212021201152





Вечная тебе память, Коля Лапшичёв
Елена Цыба


ВЕЧНАЯ ТЕБЕ ПАМЯТЬ, КОЛЯ  ЛАПШИЧЁВ

рядовой ЛАПШИЧЕВ НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ

 
   Родился 10 января 1966 г. в с. Марьевка Матвеевокурганского р-на Ростовской обл. Русский.
   Работал водителем в колхозе "50 лет Октября".
   В апреле 1984 г. призван в армию Матвеевокурганским ОГВК.
   В Афганистане с августа 1984 г., проходил службу в в/ч п. п. 55996 (г. Джелалабад), водитель-электромеханик.
   Погиб 4 февраля 1986 г. в результате нападения на пункт дислокации части.
   Похоронен в с. Марьевка.
   Награжден орденом Красной Звезды (посмертно).
Ссылка: artofwar.ru/r/roj_e/text_0110.shtml
                **************************************************
          Окончив в 1981 году школу-восьмилетку в селе Марьевка, несколько ребят и девушек решили получить полное среднее  образование в Матвеево-Курганской средней школе №1. Среди них были Коля и Миша Лапшичёвы – братья двойняшки. Так в сентябре 1981 г. в наш девятый класс прибыли «новенькие» из села  Марьевка.   
            Мы, райцентровские ребята и девушки, к новеньким отнеслись хорошо. Никаких разногласий и ущемлений не было. Я, например, подружилась  с девушкой Ритой С., а сидела за одной партой с Витей Г.
           «Марьевцев» в школу возили на колхозном автобусе каждый день. К 8 утра их привозили в школу,  в  2  часа дня – отвозили. Кроме того, раньше ведь учились и в субботу, поэтому  шесть дней в неделю ребятам  приходилось  тратить около двух часов на езду в школу в райцентр.  И они приезжали день в день. Занятия не прогуливали.  Я помню, как обычно, уже перед звонком на первый урок,  «приезжие»  заходили в класс, зимой их лица были с румянцем  -  а ну-ка проехать около часа  в холодном автобусе!  А мы, местные, спим ещё в своих тёплых постелях, нам- то десять минут – и в школе!  Сельские ребята были физически крепкими, привыкшими  к тому, чтобы вставать в шесть часов утра. 
           С позиции девятиклассницы свою симпатию   и предпочтение среди двух братьев  я  отдавала Коле. Коля выглядел «солиднее», взрослее, был крепче телом, на мой взгляд, привлекательнее брата. На физкультуре он был одним из сильнейших. Хорошо бегал, играл в футбол. Играя в волейбол,  выигрывала команда, за которую играл Коля.  Со мной пару раз сидел  на уроке химии. Учился он средне, но не старался хитро списать, несколько раз я на переменке решала с ним «химические задачки», он был упорным и способным учеником.  Миша – тот, на мой взгляд, другой – не такой ответственный что ли, не такой волевой. Но это мои памятки-зарубки из школы.  Учителя никогда не жаловались на Колино  поведение.  Наоборот, местные ребята порой «доводили» учителей. Коля  же всегда отвечал за поступки, не позволял шалости и брату, который, опять же,  на мой взгляд, был более раскрепощён в своём поведении.
           Я мысленно переношусь на тридцать лет назад (именно столько времени прошло с момента окончания школы), хочу вспомнить что-то особенное, но не вспомнить  уже. Время делает своё дело – стирает картины далёкой счастливой юности. Остались в глубине души смутные образы лишь.… И,  всё же. Я  помню Колю больше  с серьёзным выражением лица, нежели улыбающимся.  Почему-то я помню его - Колину верхнюю одежду.  Это была тёмно-синяя  куртка удлинённого кроя.  И стрижка у него была нестандартная для того времени, вот как на фото(9 класс)… Я помню его манеры: манеру общения, какие-то взгляды, издалёка-далека слышу его голос. Спокойный разговор, размеренный говор, неторопливый.… Помню момент, когда он садится в автобус, пропускает вперёд девушек…. Автобус разворачивается,  и я вижу его в окне на заднем сиденье автобуса – его взгляд направлен  на меня.… Неужели?! Было ли?!
            По окончании школы,  в 1983 году, выпускники  разъехались в поисках взрослой жизни и для дальнейшего обучения. В те годы не было мобильных, интернета  и других быстрых источников связи, а потому не прослеживали судьбу каждого бывшего одноклассника.  Лишь через  некоторое время я услышу через своих ровесников, что в Афганистан с нашего класса ушли служить Юрий Фурман, Виктор Григорьев, и братья-двойняшки Николай и Михаил Лапшичёвы.  В  те годы в Армию не ходили только не пригодные по здоровью. Все остальные считали за честь службу в Армии. И, девушки неохотно шли замуж за тех парней, у кого не было Армии в жизни. Прошедшие Афганистан считались Героями,  и девушки очень гордились такими парнями.
          И ещё. В Союзе не рассказывали всей правды о том, что Афганистан – это пекло, это война. По новостям на ТВ не объявляли о военных действиях и операциях,  не сообщали об убитых, раненых. Многие призывники  понятия не имели, что будет значить  Афганистан в их жизни. Признаюсь честно – я тоже думала, что, если и случается с кем- то смерть в Армии, то это ЕДИНИЧНЫЕ случаи – один на миллион. Мой брат уходил в Армию в 1984 году, а я даже не волновалась, что он может попасть в Афганистан, хотя уже в конце 1983 года в соседнее село Рясное привезли «груз-200»- АЛЕКСЕЯ  ГРИГОРЬЕВИЧА  ДЕМЯНИК. Но я думала, что он участвовал в бою потому, что – офицер. В то время я считала, что солдат-срочников в бой не допускают. Да и вообще, с высоты прожитых лет вижу, что в юности совсем не верится в смерть, она не к месту, и думать о ней молодой девушке совсем некогда.  А между тем…
           Я помню тот сырой ненастный зимний день, когда под вечер ко мне в окошко постучала Наташа Ж. – одноклассница. Я вышла из тепла и добра своего дома. Вышла услышать, что в мире полно зла и смерти…
           Наташа пришла сказать мне, что завтра состоятся похороны нашего одноклассника Николая Лапшичёва, который погиб в Афганистане.  Я застыла на месте. Похолодело в сердце. Наташа продолжала рассказывать то, что она услышала от других - подробности. Я ничего не слышала. Я слышала только то, что Николай погиб. И болью врезалось сказанное Наташей – ПОГИБ  НА  ГЛАЗАХ  БРАТА  МИХАИЛА, ведь они служили вместе. Эта страшная новость настолько поразила меня, что я целую ночь была в бреду. Я восприняла эту трагедию очень близко к сердцу. И вот только в ту ночь я поняла, что смерть в Армии  в двадцать лет бывает. Бывает в нашей лучшей мирной стране социализма, которая идёт к победе коммунизма…
           4 февраля 1986 года Николай погиб. Ему едва исполнилось 20 лет.  После школы  до Армии около 10 месяцев (с июня 1983 по апрель 1984 года) он жил своей молодой жизнью. У него  в жизни было всего одно счастливое  лето, одна осень, одна зима.… Работал в колхозе, вечерами, наверное, ходил на танцы, кино. Конечно же, с братишкой.  Не знаю, была ли у Николая девушка, но наверняка, он нравился девушкам – своим спокойствием, обаянием и исходящей от него основательностью и уверенностью…
           Я просматриваю фотографии своих одноклассников. Кем выросли мы? Все ли счастливы? Среди нас есть медики, педагоги, водители, машинисты поездов, таможенники.… Есть удачливые в жизни, есть,  как говорят, «состоявшиеся», а есть и сломленные, спившиеся, в т.ч.  и женского пола, нескольких нет в живых по разным жизненным причинам – кто-то разбился по пьяни, кто-то умер от наркотиков, кто-то болел.…  Но все мы имели после окончания школы  старт в ЖИЗНЬ, от него шли к своему финишу, и продолжаем идти.… И только Коля Лапшичёв  остался навеки молодым. Он не сделал ни единой даже малюсенькой ошибки  в жизни,  потому, что судьба не дала ему эту возможность – ЖИТЬ.  Впрочем, не судьба. Скорее, так называемая, внутренняя и внешняя политика СССР конца 70-восьмидесятых г.г.
           Ушёл в Лету период афганской войны. Тысячи молодых жизней загублены. Это тысячи домов, в которых льются поныне слёзы родителей, близких. Это тысячи матерей, которые до конца жизни своей не найдут утешения и успокоения душе. Это тысячи невест, которым не достались женихи-Герои.  Это сотни тысяч неродившихся детишек. Это тысячи тысяч, миллионы и миллиарды слов поминания, которые мы повторяем изо дня в день:

ВЕЧНАЯ  И  СВЕТЛАЯ  ПАМЯТЬ  ПОГИБШИМ …
         
         
ВЕЧНАЯ   И  СВЕТЛАЯ  ТЕБЕ   ПАМЯТЬ,   КОЛЯ  ЛАПШИЧЁВ…

Фотография: Николай Лапшичёв,  с фотографии учеников 9 класса Матвеево-Курганской средней школы №1. Фото находится в моём личном архиве.
   
          
            
© Copyright: Елена Цыба, 2013
Свидетельство о публикации №113021503891
http://www.stihi.ru/2013/02/15/3891
(Фото по ссылке)



Два планшета
Олег Шах-Гусейнов

Здесь вам, друзья, не Арзамас,
Здесь небо ближе, чем у нас.

Здесь не ухожены поля,
Здесь встала скалами Земля.

Здесь по дороге вьется пыль.
За веру воевал Шамиль.

И Лермонтов - Руси поэт
Погиб в горах во цвете лет.

На минном поле - мирный скот.
Веками воевал народ.

Здесь нефть выходит из Земли.
Здесь Жизнь меняют на рубли.

Здесь на папахе - полоса.
В горах не держат тормоза.

"Зеленка" здесь, а не леса.
И ближе путь на небеса...

НАДЕЖДА КОНОВАЛОВА
(автор proza.ru)               


1. 
               
- Батарея, подъем! Батарея, учебная тревога! – протяжно кричит дежурный по батарее и краем глаза поглядывает на контролирующих подъем офицеров.

Сержант всю ночь напрягался, мысленно прокручивая предстоящие действия, но подполковник, преподаватель тактики, совместно с командиром батареи появились все равно неожиданно, поскольку в пять утра у дежурной службы глаза попросту закрываются сами собой.

Время замедлило течение, и воздух стал снотворным. Дежурный, прохаживаясь на ватных ногах по слабо освещенному коридору, к утру  делает  приседания, сбрызгивает водой лицо в умывальнике - чтобы не заснуть на ходу.

Все знают: сегодня по расписанию тактические занятия с полевым выходом. Занятия эти всегда начинаются с «подъема по тревоге» и на час раньше повседневной побудки.

Курсанты лихорадочно одеваются в тусклом дежурном освещении. Природных лежебок, которые пытаются брыкаться и вставать не хотят, из тягучих и сладостных снов энергично возвращают в реальность сержанты - с помощью универсального русского языка, беспощадно сдергивая одеяла, вновь натягиваемые на голову.

Кубрик быстро наполняется лихорадочным шумом: скрипом коек, сдвигаемых табуреток, топотом ног, недовольными возгласами полусонных курсантов, разыскивающих в полутьме какие-то свои вещи (хотя все с закрытыми глазами знают, где и что сложено с вечера), командами сержантов:

- Замаскировать окна! Получить оружие! Петров, кончай возиться – вон твои сапоги - под кроватью!

Главное – надеть брюки и сапоги. И можно бежать в ружейную комнату. Остальное – на ходу! Топот ног уже наполняет коридор. Лязг разбираемого из пирамид оружия, грохот веером падающих у кого-то на пол автоматных рожков. Ругательства сквозь зубы – тесно в дверях ружейной комнаты. Одни, застегиваясь, туда забегают, другие – навстречу им - выбегают с оружием. Быстрее на улицу, занять свое место в строю!

Офицеры посматривают на часы. Комбат, глядя на суету, что-то недовольно бурчит под нос и строчит в блокнот.

Так почти всегда начинались полевые выходы. Приятных ощущений здесь, прямо скажем, мало. Этих подъемов не любил никто. Ни курсанты, ценившие каждую минуту молодого сна, ни офицеры, которым  приходилось вставать еще раньше, чтобы вовремя быть на месте. Увидев в пестром расписании занятий цвет, обозначавший  полевой выход, курсанты ёжились и с досадой почёсывали стриженые затылки.

2.

Поздняя осень. Курсанты - в поле на тактических занятиях. Над высотой «номер 152.0» дремлет белесое небо. Два крытых новенькими тентами «КРАЗа» стоят неподалеку в ряд. Водители, присев у теплых скатов, неторопливо курят. Солнце. Слабая дымка в открытых далях тяготеет к горизонту. На пологих склонах невысоких холмов теряют пеструю листву рощи. В них сквозь прозрачный воздух различимы черные стволы отдельных деревьев.

Невыдуманным совершенством ласкают взгляд мягкие очертания увалов и неглубоких балок. Думается: и какая же это «высота»? Где крутая вертикаль? Где обрывистые склоны, подъемы и спуски? Сплошная равнина.

Впрочем, чем больше занятий, тем реже так думается. Привыкаешь ко всему. Уже не удивляет, что всякая незаметная возвышенность есть высота. Как говорят на кафедре общевойсковой тактики, надо вырабатывать «оперативное мышление».

Если простой грибник окинет взглядом этот пейзаж, он подумает о естественных вещах: полянках, усеянных коричневыми боровиками, об усталости, о предстоящем ещё сегодня пути; будет вспоминать что-нибудь непритязательное. Сказать, что в его голове возникнут еще какие-то непредсказуемые образы, значит слукавить. Не будет у него никаких особых образов, связанных с этой местностью!

А курсанты обязаны видеть все по-другому, иначе! Надо заставить себя мысленно наполнить окружающее пространство военным действом в соответствии с учебной обстановкой, нанесенной на карты. Надо напрягать это непривычное «мышление» или уподобишься беспечному грибнику «без образов». И, отвечая на вопрос преподавателя, легко сказать какую-нибудь чушь, уподобившись шахматисту, в рассеянности берущему собственную фигуру. Тогда не избежать раздумчивой иронии подполковника и досадных подковырок товарищей, хотя они тоже чувствуют себя не особо уютно. Таково одно из свойств молодости – постоянная готовность пошутить друг над другом, развеселиться по всякому поводу, черпая в этом своеобразную разрядку.

А ещё над этими дивными местами селевым потоком прокатилась война. Трудно даже представить, что здесь тогда творилось - как не напрягай «оперативное мышление».

Прошло совсем немного лет. Про войну молодые говорят и думают, как о чем-то легендарном, но минувшем так давно, что как бы и не бывшем вовсе. Однако, в лесу полно окопов и траншей, не совсем еще осыпавшихся, хотя и заросших бурьяном за эти годы.  Траншеи набиты ржавой трухой осколков, пуль, обрывков сгнивших пулеметных лент. Чернеют и глухо звякают под ногами вороха разнокалиберных гильз.

А мирная чарующая осень обволакивает западную равнину, впавшую в сладкую солнечную дрему перед зимой.

Мысли, что здесь, на рубежах жизни и смерти, лилась человеческая кровь, не вяжутся с этими высокими небесами, солнечным светом, щедро льющимся на землю. С необходимостью убивать и - самому умирать в страданиях, угасать взором, встречать последний миг жизни.

Погрузиться ни во что, стать ничем. Навсегда. Живой мозг противится: это – нереально, абсурдно! Это в кино металл жестко впивается в человеческую плоть, звучно кромсает и вспарывает ее, необратимо уничтожает все живое.

Нет, это – не с нами. С другими. С теми, кто уже был, кто умер в кино. Мы - остаемся жить! Будем щурить глаза от солнечного света, кожей ощущать жесткий ворс воротника шинели, утолять чувство голода  сухарями - как сейчас. Будем смеяться и радоваться, грустить и ждать, будем любить женщин. У нас будут дети. Да будет еще много чего другого, для чего мы и предназначены.

3.

В конце занятия высокий, немного сутулый подполковник осторожно развернул старый штабной планшет с картой и присел на одно колено:

- Подойдите ближе!

Курсанты, нарушив строй, собрались возле преподавателя.

- Это – боевая карта моего отца, командира разведроты. Он воевал в этих местах, - пояснил он, – сержант, покажите вашу карту, - обратился он к командиру отделения.

Курсант сноровисто с хрустом развернул свою карту, невольно сравнивая взглядом обстановку  старенькой карты военного времени со своей картой.

А на новенькой карте сержанта виднелась часть надписи, старательно выполненной тушью - «Решение командира 5 МСП на ведение боевых действий в обороне».

Обстановка, за цикл занятий изученная каждым наизусть, аккуратно нанесена в уютном классе тактики накануне, во время самоподготовки. Такая же карта, отработанная лично, находилась в полевой сумке у каждого курсанта.

На старой карте - выцветшим красным и синим цветом - выгибались, соприкасались и перемещались сложным узором линии переднего края, помеченные датами «на…», топорщились границы секторов обстрела, выделялись рубежи танковых атак; густо пестрели другие условные знаки и надписи, сеткой покрывшие истертое полотно. 

Казалось, если эту карту тщательно понюхать, можно уловить слабый запах боя.

По занятию все понятно, так как «боевые действия» развивались без отклонений от этапов учебной тактической задачи.

На учебной карте, далеко западнее отметки «152.0», красным пунктиром  уже обозначен рубеж, на который должен выйти мотострелковый полк. Практически каждому этапу соответствовало реальное перемещение на «Кразах», с одной учебной точки на другую - всё в сторону родного училища, всё ближе и ближе к нему.

А дальний рубеж означал, если не полный разгром «супостата», то, по крайней мере, выполнение полком задачи дня  и долгожданное окончание занятия для курсантов. Чистка оружия, умывание, ужин в уютной столовой и возврат к обычному распорядку дня.

Курсанты всех времен всегда с нетерпением ждут окончания полевых занятий и возвращения на зимние квартиры.

- А вот и наша высота, – коснулся остро заточенным карандашом надписи «152.0»  на старой боевой карте преподаватель. 

- Обратите внимание на левый фланг: противник - наступающий танковый батальон СС. Характер местности сопутствует немцам. Танковые колонны скрытно подходили к рубежам развертывания и наваливались - сразу после артподготовки, которая выкорчевывала всё живое. Авиация противника - господствовала в воздухе. У нас недостаток противотанковых средств, да и просто боеприпасов, страшные потери в людях - заведомо обрекали наспех организованную оборону.

- К сожалению, именно так сложилась неумолимая логика начального периода войны, предвоенные боевые уставы не "работали".

4.

- Смотрите! И в самом деле – сто пятьдесят два и ноль -  наша высота. Товарищ подполковник, да на этой карте без пояснений - сложно что-либо понять.

Кто-то иронически за спинами бурчал:

- И какое же «решение» могли принять командиры?! Уставы, видите ли, «не работают»!  Погибаю, но не сдаюсь?! А мы всегда создаём трудности, чтобы героически их преодолевать.

- Я вам принес эту карту как свидетельство простых, но очень важных истин: решение принимается командиром всегда. Без решения - хаос, паника, или же - полный ступор. Только оно может быть правильным или неправильным, своевременным или запоздавшим.
Казалось бы – прописные истины! Чем полнее оцениваешь окружающую реальность, тем правильнее решение. Кстати, это может быть правилом и в обычной гражданской жизни. Но не всем это очевидно. Командиры - тоже разные, подготовка и опыт их сильно разнились.

- «Грибники» ! – подумал сержант, развернувший свою карту, о неподготовленных командирах.

-  Особую роль играла подготовка командира в начале войны, при наибольших потерях, в условиях растерянности и обстановки, чего там греха таить, близкой во многом к панике.  Думающие  командиры, подчеркиваю - думающие ! – иронично посмотрел преподаватель на курсантов, - стремились получить максимум сведений о противнике, что помогало принять правильное решение. Решение командира оформлялось в приказ. А что такое приказ - вы уже хорошо понимаете.

- Умри, но выполни ! – прокомментировал кто-то со скрытым сарказмом, упирая на слово «умри».

- Совершенно верно, - в тон ему невозмутимо отвечал подполковник. - Это - нечто схожее с аксиомами из суворовской науки побеждать. У Суворова там много замечательных афоризмов, курсант. Не забыли, что Суворов не проиграл ни одного сражения?

- Так точно, товарищ подполковник! Также я помню, что сегодня пятница и после ужина - баня. А что говорил Суворов ?  После бани - хоть портки продай, а – выпей! – не удержался курсант.

Раздался дружный смех. На первом или втором курсе эта игривая сентенция грозила  курсантам назидательным марш - броском вслед за «КРАЗами», что вполне могло быть незначительной, но органичной составляющей «науки побеждать».

Обычно после занятий, когда машины подкатывали прямо к казарме, перед тем, как молодцевато спрыгнуть из машин, по сложившейся традиции, курсанты трижды выкрикивали: «Ура, ура, ура!».  Да так, чтобы народ высунулся из окон всех четырех этажей казармы и увидел бравых ребят.

Однажды второкурсники с нашего же факультета, вернувшись с полевых занятий, вываливались через задний борт  «КРАЗов» на плац перед казармой, как мешки с картошкой, молча, в - полной тишине. Мы оторопело смотрели на них. Грязные, со впавшими глазами. У кого сапоги - в руках, у кого болтаются на шее, ноги - истерты в кровь. Курсанты будто вылезли прямо из сорок первого года!

Однако, сейчас подполковник лишь снисходительно усмехнулся. 

"А мы-то уже - третий курс!" - отметил, торжествуя, каждый про себя. Не существовало такого курсанта, кто не мечтал о выпуске, силясь мысленно приблизить его уже с первого курса.

Сразу же, после сдачи последнего экзамена в летнюю сессию, моментально пришивалась очередная горизонтальная нашивка на рукав. Пока последние страдальцы еще сдавали экзамен, первые, кто "проскочил", уже щеголяли нашивками, соответствующими старшему курсу. Сейчас их - три! Будет пять. Нашивки четко свидетельствуют о статусе курсанта.

5.

- Вот на ваших картах все нанесено замечательно, за штабную культуру  можно ставить отличную оценку. Но это - в классе, из методичек. И решение вам уже предложено. А теперь представьте, что сведений о противнике - нет! Напрашивается паника. Вам  кажется, что враг везде, особенно ночью, товарищи курсанты. И какое же вы примите решение и примите ли его вообще ?! – негромко вопрошал подполковник, вглядываясь в загорелые лица молодых людей в серых шинелях. -  А Суворов, кстати, говорил: «Испуган – наполовину побежден» !

- Товарищ подполковник! А что с вашим отцом? Он жив? Как сложилась его судьба?

Подполковник задумчиво постучал карандашом по планшету.

- Он, слава богу, выжил в этой мясорубке. Дошел до Берлина! Воевал командиром разведывательного батальона, начальником штаба полка. Повоевал и с японцами, там его очень тяжело ранило. Уволился с должности заместителя начальника оперативного отдела армии. Но его уже нет. Умер 11 лет тому назад. Раны, ребята, да и сердце, видимо, выработало отпущенный ресурс. Мне вот остался от него планшет с картой, который отец хранил как память о войне, где ему приходилось,  как и многим, принимать тяжелые решения.

Офицер промолчал о том, как он сам с профессиональным изумлением в своё время размышлял над этой истертой графикой реального противоборства.

Правда, тогда казалось, что до прошедшей войны – только оглянись – рукой подать! Вспомнилось, как с тайным восторгом  втягивали в себя пацаны терпкий запах отцовских гимнастерок. И был этот горький запах – сладким, несказанно желанным! Наряду с запахом хлеба - самый любимый запах детей послевоенного времени, отчетливо говоривший о сбывшейся мечте: живом отце, вернувшемся с войны. Запах круто и навсегда причащал и к великой общей беде, и к великой общей Победе.

- Вот позиции его роты. Обращаю внимание, как нанесен наступающий противник: проставлены номера батальона и некоторых рот. Точно обозначены позиции артиллерии, данные о численности и вооружении.  Ведь это рабочая карта командира разведроты! 

- Пацаны, посмотрите, кодировка - почти как у нас и менялась много раз! – отметил кто-то удивленно.

- Вы и во второй раз поленитесь нанести, - сказал подполковник. Во время боевых действий приходилось менять кодировку в сутки несколько раз.

Разведчики приобретали боевое мастерство в тяжелых арьергардных  боях. Часто ценой сведений о противнике могла быть только жизнь - вместе с необходимостью принятия решения. Чтобы не отдать еще больше жизней! Однако, обладая боевым умением, командир увеличивал шансы на жизнь своих подчиненных. Примеров тому много.

-  Вот эту самую высоту отцу вместе с соседней ротой пришлось брать и сдавать несколько раз. Вот и пометки остались на карте. Роты - по пятнадцать-двадцать человек.  А потом, как знаете, еще долго пришлось пятиться на брюхе – до Москвы. Оставляя кровавый след. У некоторых существует иллюзия, что принимать решения - проще, чем их выполнять. Это командиры, которые не думают об ответственности. А если так, то какова им цена?

Подполковник закурил, сворачивая аккуратно карту.

– Перерыв, разрешаю курить, - сказал он.


6.

Курсанты начали доставать сигареты. В поле наваливается здоровый молодой аппетит. У многих в полевых сумках лежат армейские сухари, предусмотрительно прихваченные в курсантской столовой, специально на случай полевого выхода. Курсанты с упоением грызут эти твердые, чуть подгоревшие солдатские сухари, наполняя грохотом свою голову.

Не дай Бог, принимать эти жуткие командирские решения: умирать, да так, чтобы не умереть! Через что же пришлось пройти отцам?

Восприятие прошлого сильно  притуплено личным неучастием и ватой времени. Даже будущее кажется более реальным, чем прошлое! Выпуск, блестящая офицерская карьера  - в сильнейшей армии. Трудная, но почетная служба! И, главное, - никакой тебе войны и всяких там «умираний»!  Вот только, изрядно потрескавшийся планшет, притягивал взгляд, и беззвучно внушал:

- И слава и смерть, сынки, всё - не пустое, и всё – правда, не кино! И все может быть…

О том, что «может быть»  - курсантам думается неохотно, как о старческих болезнях.

Вьются синие табачные дымки меж шинелей, приятно щекоча ноздри. Хочется думать о чем-нибудь совершенно мирном, из личного опыта, и поэтому, в тысячу раз более осязаемом. О событиях, уже случившихся в жизни, и превратившихся в приятные воспоминания.

Кто-то с оглядкой на подполковника смешно рассказывает грубоватый армейский анекдот, после чего курсанты громко и до слез смеются, показывая белые молодые зубы.

Земля успевает прогреться за день. В шинелях можно присесть и даже прилечь на этот мягкий песчаный грунт с увядшей травой. Но уже зарождается прохладный ветерок, начинают еле слышно шелестеть высохшие стебли. Солнце клонится к западу, от земли начинает тянуть сыростью.  Отсмеявшись, курсанты задумались, каждый о своем, посматривая на подполковника и на видавший виды планшет его отца. В юных головах слабыми зарницами тревожно вспыхивают взрослые мысли, незнакомые и суровые.

7.

«Вторая» чеченская кампания по бодрым сообщениям СМИ близилась к завершению. Чечня «пройдена» федеральными войсками вдоль и поперек. Крупные бандформирования, бывшие на слуху последние несколько месяцев, частично уничтожены, частично рассеяны.  Но конца нападениям боевиков из засад, «минной войне» –  ещё не видно .

Почти любое передвижение федеральных войск приводило к боестолкновению с противником, хорошо вооруженным и фанатичным, приобретшим опыт партизанской войны.  Продолжала литься кровь. В Россию по-прежнему регулярно отправлялся «груз 200», а местные кладбища продолжали быстро прирастать свежими могилами.

Слишком много скопилось непонимания и взаимной ненависти. Уже пролитая кровь требовала мщения - за погибших товарищей, за оплеванную державу. В ответ тоже мстили - за убитых родственников, разрушенные дома и разоренные очаги. Порочный круг. Чтобы круг этот не разрывался, врагами страны радостно и щедро вкачивались сюда миллионы долларов. 

На «большой земле» - на всём протяжении войны - плохо понимали, почему военные так долго возятся с какими-то бандами полуграмотных боевиков, с этими вооруженными «уголовниками». И  что вообще происходит? Почему неприлично часто разыгрываются резонансные военные трагедии с участием то элитных подразделений, то гибелью высших офицеров. Почему так бездарно воюют?

Острые и неприятные вопросы, на которые, увы, пока не находится  внятных ответов.

8.

Это - настоящая «высота». Гора! Высота, господствующая над местностью, с крутыми обрывистыми склонами, поросшими густым, почти непроходимым кустарником, который снизу кажется нежным зеленым бархатом. Бархат этот напичкан противопехотными минами. Дорога наверх – серпантином. Под прицелом вражеских снайперов и гранатометчиков, выгодно укрывшихся в расщелинах и густой «зеленке».

И все же, после короткой массированной обработки «градом» и смертоносной карусели, затеянной вертолетами огневой поддержки над вершиной,  десантники взяли высоту с непродолжительным, но яростным боем: на пологой вершине горы располагалось заброшенное селение, умело превращенное боевиками в крепость.

Обработка артиллерийским огнем здесь имела скорее морально-психологический эффект, чем военный.

Десантники обошлись минимальными потерями! Не всегда это получалось. Всё определили грамотные действия молодого командира десантников. В то время, как первая рота сразу, после марша к вершине, имитировала неудачную лобовую атаку, вызвавшую ураганный ответный огонь боевиков, вторая рота десантников почти по отвесным склонам зашла в тыл противнику. Третья рота, выступая в боевом охранении, «очищала» склоны по маршруту движения от кочующих засад.

Смяв незначительный (не ожидали с этой стороны!) заслон, вторая рота ворвалась в неказистые улицы селения и неожиданно обрушила на противника плотный, сметающий огонь. 

Пока десантники, напрягаясь физически, форсировали  крутой скальный подъем, по позициям боевиков, не давая им поднять головы, с закрытых позиций непрерывно работала усиленная  минометная батарея.  Огонь удачно корректировали с барражирующего неподалеку вертолета. Подразделения действовали  слаженно, как по учебнику.

Бой завершился. Над селением и вершиной горы в отблесках огненного, тягучего заката медленно стелился черно-сизый дым, что-то смрадно догорало в развалинах. Остро пахло гарью и потом, который основательно пропитал камуфляж десантников. От обилия отработанных порохов  во рту ощущался металлический привкус. Жирная земля, безобразно развороченная взрывами, тускло поблескивала в местах, отполированных на развороте гусеницами.

Десантники первой роты не глушили  двигатели боевых машин, и ко всему ещё примешивался характерный едкий запах синих выхлопных газов от работающих на холостых оборотах дизелей. Около полусотни боевиков, взятых в плен, со связанными руками, понуро и кучно сидели на земле под дулами автоматов. Еще дальше, укладываемые в ряды, чернели трупы погибших боевиков.  Неподалеку десантники курили и деловито сортировали трофейное оружие и боеприпасы. С открытым задним бортом к ним подавал дизельный «Урал» с тентом.

Барражировавший вертолет начал медленно снижаться, готовясь к посадке. Могучий грохот его двигателей перекрыл все другие звуки. При этом вихрь поднял из кустарника в воздух дохлых воробьев  и тучу всякого другого мусора. Зависнув и стремительно рассекая лопастями воздух,  вертолет, будто ощупывая грунт на прочность, осторожно приземлился и слегка просел брюхом.

- Совсем как беременная женщина, - невольно подумал командир батальона десантников, который только что руководил боем своих подчиненных.

Вертолет доставил командира десантного полка Юрия Петрова - крепкого сложения офицера в камуфляже.  Командир батальона, приложив руку к головному убору, кратко доложил о результатах боя.

-Вижу! Молодцы. А твое решение оказалось верным, - говорил командир полка, увлекая под руку комбата подальше от шума винтов - послушай мы этих умников «сверху» - до сих пор ползали бы по склонам этой горы, поливая их своей кровью. Мы выиграли время и сохранили людей. Грамотное принял решение!

Действительно, представитель вышестоящего штаба и слушать ничего не хотел о «мудреном замысле мудаков», как он выразился; предлагал сутками «месить» высоту огнем до "последнего" боевика. Ссылался на американские методики выигрывать бой на расстоянии – надо, мол, людей беречь! 

- Боевики - заперты. И мудрить тут нечего, - сказал представитель, не вникая особо в план, который ему подробно собирался пояснить Петров.

Представителю казалось, что артиллерия, вертолеты и к ним пара эшелонов боеприпасов, которых хватило бы для взятия Берлина, превратят бой в увлекательное шоу, а там хватит и взвода пехоты, чтобы собрать трофеи.  Никак не мог взять в толк, что боевики – в хорошо оборудованных  укрытиях. Что фанатичной банде только и требуется выигрыш времени. И тогда не избежать больших людских потерь, а банды вырвутся на оперативный простор.

9.

- Ты в курсе, комбат, что Командующий поставил задачу не дать уйти большой, организованной группе бандитов в Грузию. Уничтожить до того, как они, рассеявшись на мелкие группы, скроются в труднодоступных складках Главного хребта.  Чтобы их оттуда выкурить, понадобится третья кампания! До сих пор не удавалось перехватить их на подходах.  Весь наш полк, да и не только мы, - застряли возле этой высоты. Она - ключ к перевалу. Боевики сползлись со всей Чечни и думают, что удастся прорваться. Теперь маршруты свободны, и нам сейчас ничто не препятствует встать на пути боевиков. Утром по воздуху перебросят поближе соседей, они займут господствующие высоты, мы с техникой тоже выдвигаемся завтра. По освободившемуся теперь маршруту вполне успеваем их запереть. Саперы уже плотно работают на дороге.

Командир батальона – смуглый, невысокого роста, пожал плечами:

- Товарищ полковник, очевидное решение принимали вместе. Мы многому научились!

- Ну да, «очевидное», - с иронией ответил Петров, - настолько очевидное, что его пришлось скрывать, как заговорщикам.

Полковник знал: разведчики по приказу комбата, рискуя, скрытно прошли по этому склону еще позавчера и, когда  капитан докладывал свое решение, у него уже имелась точная информация о противнике. Решение родилось из этих с риском добытых сведений.

- А ведь риск оправдался, - думал Петров.

Но офицеры не стали афишировать нюансы замысла перед куратором из вышестоящего штаба - хорошо знали его.

Проведенная разведка сразу получила бы статус «безответственной самодеятельности» с жесткой обструкцией её результатов. Принятие решения приостановили бы до «разбора полетов» ещё на пару суток. Это время стало бы подарком для боевиков на горе. 

Представителя пришлось воспринимать, как воспринимают непогоду – укрывшись от неё. По сути так и поступили. Переглянувшись с комбатом, Петров сказал начальнику, мол, будем утюжить высоту снарядами до тех пор, пока в живых там никого не останется.

- А еще, товарищ полковник, если бы вы не настояли на минометной батарее, сложилось бы «пятьдесят на пятьдесят», как и в первую кампанию.

- Да, по Черномырдину: «Хотели как лучше, а получилось как всегда…», - ладно, комбат! Готовься к завтрашнему дню. Раненых – в вертолет. Труп главаря - тоже. Уже ждут журналюги, не верят нашей информации. Считай, твои награда и внеочередное звание - на подходе! Полк внизу заканчивает подготовку к маршу. Тыловики ждут вас.

Капитан хотел возразить, но Петров остановил его жестом, - знаю, не отдохнули, тяжело. Но, если организованно выдвинитесь в лагерь, будет время немного передохнуть. И не забудь про боевое охранение! Эйфорию надо оставить дуракам. Вертолетчики подстрахуют на марше. Обеспечу.  Береги себя и людей. Война заканчивается, комбат.

- Есть, товарищ полковник! Подождите, у меня кое-что для вас имеется, – капитан оглянулся, кого-то подозвал. Я думаю, вас это заинтересует. Здесь документы, карты и прочее, что смогли собрать по горячим следам. И он передал Петрову объемистую сумку полевого командира, убитого в бою.

10.

Подполковник Черемисин, командир артиллерийской бригады, устало сидел за столом в кузове своей штабной машины, курил и, приложив трубку к уху, по засовскому телефону привычно и нехотя слушал чьи-то указания, вставляя односложно:

- Есть, так точно. На рассвете. Получил. Выдал. Проверил. Да. Укомплектовались. Встречу. Да, в курсе.

Положив трубку, Черемисин раздраженно подумал: "Какого черта? Все давно готово к маршу, всё проверено несколько раз, даже умудрились строевой смотр провести. Неужели штабным больше нечем заняться?"

В углу КУНГа мерцал экран небольшого телевизора. Показывали какое-то разнузданное действо с восторженным «визгом» полуголых «звезд» и с размалеванным Борей Моисеевым в красном галифе. Маршируя по сцене, он пел про то, как «надоело воевать».

Алексей Черемисин привык тяжелую командирскую работу делать на совесть и без оглядки на начальство.

Он не выносил вмешательства в действия бригады, показушного контроля старшего артиллерийского начальника, который курировал сегодняшную операцию. К нему комбриг относился с неприязнью.

За всю кампанию бригада Черемисина практически не имела потерь в людях и технике. Лишь однажды угодили под снайперский огонь боевиков при обустройстве лагеря, когда мотострелки, приданные бригаде в охранение, проявили беспечность, полагая, что боевиков здесь не должно быть.

Не «прочесали» прилегающую местность, не установили сигнальные мины. Под пулями погибли четверо солдат, тяжело ранило командира дивизиона.

У командира бригады, в который уже раз, начинало тяжело ворочаться сердце, и вскипала кровь, когда он вспоминал эту трагедию, произошедшую пять месяцев назад. Алексей проклинал войну, себя и тех, кто готовил в училищах таких вот офицеров, как старший лейтенант – командир мотострелков.

- «Грибник», твою мать ! – в сердцах подумал Черемисин.

Среди погибших солдат оказался Миша Тарутин, сын его старого товарища, с которым когда-то служили в Германии.

Тарутин командовал артиллерийским дивизионом, а Черемисин служил начальником штаба дивизиона. Жили в одном подъезде «командирского» дома. Дружили семьями. Служилось хорошо и легко (насколько службу можно назвать лёгким занятием). Дети тоже дружили. Потом армейская судьба развела в разные стороны. Тарутины заменились в Белоруссию, где и завершили службу, потом уехали в Подмосковье, на свою родину. Начальник штаба дивизиона Черемисин поступил в академию, окончил её, командовал артиллерийской бригадой.

Вечный рок, тяготеющий над Россией, привел Алексея вместе с бригадой в Чечню, на эту чертову войну.

Черемисин, как и многие военные люди, даже рангом повыше, не мог ответить на вопросы «почему?» и «зачем?», но вот, что и как делать –он знал и привычно умел:  глубоко анализировать, думать, принимать правильные решения, жестко требовать того же от других, подчиненных командиров.

В итоге сохранялись жизни солдат и офицеров, а боевые задачи решались бригадой профессионально и без надрыва. Ко времени, когда началась непопулярная война, таких командиров, как Черемисин, в армии осталось немного. Они вдруг, как и многое другое из прежней жизни, стали не нужны новой власти.

Однако, судьба приготовила Алексею неожиданное испытание. Как в старых романах, он получил письмо от Тарутина (с ним изредка переписывались) о том, что скоро к нему прибудет  Миша, которого призвали на службу после окончания кулинарного техникума и направили в Чечню.

Тарутин смог устроить так, чтобы Миша попал в бригаду и оказался под надзором своего старого товарища.

«Прошу тебя, - писал в письме Тарутин своему бывшему сослуживцу, - …по старой дружбе, побереги Мишку, ты же знаешь, он у нас - единственный, другого нет. Да и не может с ним ничего случиться, так как он окончил школу поваров. Будет тебе классную кашу варить! Он это умеет. Конечно, по службе – спуску не давай ему, хотя ты же помнишь его, он у нас не избалованный. Наверное, вспомнил Хазанова –«кулинарный техникум»? Не смейся, ну сам захотел он так! В техникуме – одни девки, и он - среди них. Попал в малинник. Мечтает стать шеф-поваром в каком-нибудь крутом ресторане. Я, конечно, отговаривал, но мать вступилась за него. Говорит, мол, сейчас это - даже очень. А с бабами сражаться  – гиблое дело. Ну и махнул я рукой. Сейчас трудно понять, что у молодых в голове. От службы и от Чечни «отжать» его не смог, старый я дурак. Сказали, что нужны большие бабки (обнаглели суки, полный беспредел!). Я, как услышал про деньги, сначала хотел морды бить, а потом подумал, что себе дороже выйдет – сунут Мишу в такое место, что не вернется. Зажал всю эту гордость в задницу и поил их три дня, лишь бы хоть что-то решили, в чем-то помогли…». 

11.

Миша готовил для офицеров и действительно классно варил кашу. Вообще его стряпня пришлась по душе офицерам бригады. Командир радовался, что Миша оказался хорошим солдатом. Служил он старательно.

Пуля попала долговязому и худому Мише сзади в голову, снеся пол - черепа, когда он нёс в солдатском термосе еду для группы офицеров и солдат, занятых срочным ремонтом боевой машины. Потом под огонь попали остальные.

Алексей закрыл глаза и бессильно сжал голову руками. Начинало стучать в висках, когда голову сдавливали эти воспоминания. Черемисин посмотрел на экран и зло выдернул из розетки шнур телевизора.

Поездка в Подмосковье. Черемисин полетел сам с «грузом 200». Старший артиллерийский начальник сначала запретил ему поездку, мотивируя началом интенсивной подготовки Группировки к крупным боевым действиям.

- Это - твоя бригада, а ты - командир! Вот и руководи подготовкой! -злился начальник, - что я доложу Командующему?! - он возбужденно вышагивал по дощатому настилу палатки.

- Я хорошо знаю, всё, что я должен, – командир тяжело посмотрел на штабного офицера.

- И что? Поможешь уволиться? Ну, давай! Все твои указания всегда направлены исключительно на прикрытие собственной задницы. Ты всегда в стороне, там где может прищемить. А как за орденами - первый! Подтверждений тому имеется предостаточно. Может напомнить? Командующий просто не в курсе всех твоих «стратегических» указаний. И в штабе ребята знают твою карьеру насквозь, засранец!  Тебе и батарею бы не доверил. А за меня остаётся заместитель. Справится! Когда вернусь, напишу рапорт. Для себя я все решил. Хватит!

- Подполковник! Черемисин, ты забываешься! - побагровел начальник.

- Да пошёл ты! - Алексей встал и шагнул к выходу, чуть не задев головой тускло горевшую лампочку, - не пустишь - я сегодня же буду у Командующего. Он разрешит. А может заодно напомнить ему, кто в первую голову повинен в гибели расчета из бригады? Кто отдавал идиотский приказ?!

Свой неправедный запрет начальник, скрипя зубами, отменил: знал решительный характер Черемисина, поостерегся последствий.

И Алексей полетел. По-другому поступить он не мог.

Беда не приходит одна. В этой истине Черемисин убедился быстро. Во время тяжелых похорон у Тарутина, казавшегося ещё крепким мужиком, -не выдержало сердце. Его прямо с кладбища увезла машина «скорой помощи» - с сердечным приступом.

Через день Тарутин, почерневший от горя, умер в больничной палате - в слезах, которые не останавливаясь медленно стекали по его небритым, багрового цвета щекам.

На лице его осталась гримаса глубокого страдания. Алексей потрясенно молчал, сжимая запястье друга, будто удерживая от неумолимого небытия.

Черемисин никак не мог забыть жутких мгновений, когда они в подмосковном аэропорту встретились с Тарутиным взглядами в тягостной обстановке бесприютного зимнего вечера.

Взгляд сослуживца даже не укорял – кричал, бил наотмашь и вместе с тем поражал безнадежностью и такой беспомощностью, что Черемисин, бывалый командир, на время лишился дара речи – горло сжало, сердце стало падать. Офицер, стоявший рядом, хотел его поддержать, но командир медленно отвел его руку.

Алексей с Тарутиным крепко и надолго обнялись: Черемисин почувствовал, как тело друга сотрясают редкие и тяжелые рыдания, сдерживаемые и захлебывающиеся.

- Хочу умереть, Лёша - только и смог молвить ему Тарутин.

Сзади молча, опустив голову, стояла Татьяна – жена Тарутина. От сжигавшего её горя она стала, как говорится, никакая. Высокая, крупная, статная женщина - сникла совершенно.

Черемисин помнил ее блестящие темные волосы, кудрями эффектно ниспадавшие на плечи. Теперь волосы эти, неопрятно выбивались из-под сбившегося черного платка - совершенно седые. Руки с набухшими венами висели безвольными плетьми.

Татьяна очень тяжело, прерывисто, дышала. От нее пахло лекарствами.

12.

А  однажды на фугасе подорвалась боевая установка во время марша. От мощнейшего взрыва весь расчет погиб мгновенно, машину просто разорвало на части.

Только вот решение на марш без инженерной разведки принимал не он, а его молодой заместитель, необстрелянный, только прибывший из академии, «дикорастущий» (как называли «щемящихся» напролом по службе) майор. Кинулся выполнять спонтанное и дурацкое решение старшего начальника, нанести удар по боевикам из засады, ничего не согласовав с Черемисиным. Возжелал втихаря начальник славы и орденов - да чужими руками. Вот, мол, как надо, а вы всё носитесь со своим Черемисиным, как с писаной торбой.

"Да-а! А заместитель оказался полным "грибником" - погубил и себя, дурака, и других, ни в чём не повинных бойцов, выполнявших нелепый приказ" - не отпускали Алексея мрачные мысли.

Но от этих, вроде оправдывающих его, Алексея, обстоятельств, легче вовсе не становилось:

"В принципе, командир обязан предвидеть, а значит упредить губительную глупость - после первой же беседы со своим новым замом понял – а ведь дурак он, «грибник»! Чувствовались в нём апломб и незрелость по должности, выпиравшие мальчишеством".

Или, вот вспомнилось то вспыхнувшее недоумение, когда кинув взгляд на рабочую карту командира мотострелков, безалаберного старшего лейтенанта, кроме девственной пустоты ничего там не увидел. Не насторожился! Не поставил сразу старлея «на уши». Поставил бы под сомнение его добросовестность, проверил работу мотострелков - не случилось бы!

От неприятных мыслей отвлек стук -  часовой снаружи постучал по открытой двери КУНГа и, заглянув, доложил о прибытии офицеров.

- Уже здесь?! – подумал артиллерист с волнением. Он уже знал, что командир десантного полка – его однокашник, с которым они не виделись много лет.

- Я встречу! - сказал командир часовому.

13.

Артиллерийская бригада располагалась у подножия высоты, где сегодня шел бой на вершине. Черемисин недавно принял доклад у командира минометной батареи о том, что задачу тот выполнил и возвращается вниз вместе с десантниками. Черемисин тепло и удовлетворенно подумал о нём:

- Какой толковый парень! Сделал все лучше, чем это мог бы сделать даже я. Надо подумать. Вырос он из этой должности. И надо же – из моего родного училища. Оказывается, остался там еще потенциал.

Бригаде поставили задачу: завтра совместно с десантниками совершить марш и занять боевые позиции в готовности прикрыть огнем их действия. Не дать боевикам прорваться и уйти дальше в горы.

Артиллеристы еще в первой половине дня выполнили все необходимое: сформировали походные колонны, заправили технику, пополнили боезапас до установленного, организовали боевое охранение.

После обеда Черемисин собрал свой штаб и командиров подразделений в штабную палатку, которую решили свернуть в последнюю очередь, и подробно остановился на предстоящих действиях, еще раз все растолковал подчиненным.

Подполковник быстро спустился по лесенке из машины. Поодаль монотонно стрекотал бензиновый агрегат, обеспечивая освещение и питание дежуривших в сетях радиостанций. Выбравшись через проем из маскировочного шатра, скрывавшего машину, вгляделся в темноту и ... тут же  попал в крепкие объятия своего товарища.
 
14.

Через некоторое время, отдав все необходимые распоряжения, и отпустив группу прибывших офицеров, они уже сидели в штабной машине. За окнами уже стемнело, дверь закрыли, маскирующие шторки на окнах КУНГа опустили. На столе разложили нехитрую полевую закуску: тушенку, черный хлеб, селёдку, лук. Черемисин извлёк из сейфа и откупорил бутылку качественной водки - НЗ.

С интересом разглядывая друг-друга, с удовлетворением выяснили, что на завтрашний  день нерешенных вопросов в организации взаимодействия нет, похвалили свои штабы, выпили. Повели неторопливый разговор.

Слегка захмелев от усталости и выпитой водки, они вспоминали минувшие дни, товарищей, рассказывали друг-другу о пройденном пути, о встреченных однокашниках. О нехитрых своих планах в смутном вообще-то будущем.

Если в молодости они говорили бы до утра, перебивая один другого от переполняющих впечатлений, то сейчас были немногословны. Многое им и так ясно – жизнь научила «читать между строк». Спорить тоже практически не о чем. Они - полные единомышленники. Больше размышляли  вслух. О судьбах страны и армии. О себе, о своих детях. Сошлись во мнении, что ситуация крайне удручающая, но конечно же - не безнадежная. Бывало в стране и хуже.

- А ты знаешь,- сказал вдруг Петров, - я тебе одну вещь хочу показать!

Он подтянул к себе большую добротную сумку, камуфлированную, сделанную из грубого материала. Недолго покопавшись там, извлек старый от времени планшет. Такой планшет Алексей Черемисин видел только один раз в своей жизни.

- Узнаешь?! – с неким торжеством спросил Петров.

- Юра, это же…  Нет, не может быть!- воскликнул Черемисин.

- Конечно, не может быть! Это, пожалуй, точно такой же, но совсем другой планшет, Алексей. И содержимое его - другое.  Но ты, Лёша, обрати внимание на эти две карты !

Перед тем, как прибыть в КУНГ к однокашнику, Петров успел в штабной палатке артиллеристов посмотреть на содержимое сумки боевика: всё  как обычно. Видеть такое ему приходилось. Но вот этот планшет!

Десантник извлек из планшета две карты. Одну старую, военную. Красным и синим цветом выгибались, соприкасались и перемещались на ней сложным узором линии переднего края, помеченные датами «на…», границы секторов обстрела упирались в ориентиры, рубежи развертывания, опорные и командные пункты.

Врезавшаяся когда-то в память курсантам своей тщательностью и реальностью, боевая обстановка, дышавшая - через годы - далекой войной.

Только рабочая карта принадлежала не командиру разведывательной роты, а командиру стрелковой роты  старшему лейтенанту Тарамову Т.Х., как можно понять из сохранившейся блеклой надписи внизу.

И ландшафт другой - горный, Северного Кавказа. Вторая же карта - современная - принадлежала погибшему боевику.

- Ты присмотрись, присмотрись внимательнее, Лёша! – говорил Петров, тыкая пальцем в карту боевика.

-  Да здесь же - мы! Все наши позиции нанесены, как в классе тактики, - удивился артиллерист, – вот моя бригада, а вот твой полк, Юра! И номера правильно указаны. Даже фамилии некоторых командиров подразделений, сукин сын, нанес. Посмотри – даже наши минные поля нанесены и маршруты нашего вероятного движения. А вот – вертолетчики, вот - тылы.

- Теперь ты понимаешь, Лёша, что этот полевой командир, кстати, его фамилия тоже Тарамов,  окончил наше военное училище, помнит науку преподавателей тактики, совсем не дурак и, что его отец – фронтовик и защищал Кавказ от немцев? Хорошо защищал!

- Да, Юра, - наливая водку в кружки,- говорил Черемисин, - разведка действительно поставлена хорошо. У них слишком много информации о нас. Время сложное и дурное, - вздохнул Черемисин.

"Сын старого, наверняка уважаемого фронтовика, окончивший  наше училище, носит с собой по горам как память об отце его боевую карту. Воюет против нас! Убивает наших солдат и офицеров. Сам погибает от нашей пули. Отец, судя по его карте, толково воевал и грамотно командовал. Жив ли он? Или тоже умер от старых ран, как отец нашего преподавателя. Или же мы сами где-нибудь накрыли его в собственном доме снарядом. Может, погиб в Грозном под завалами. А, может, жив ещё и тогда ему придётся хоронить сына.
О чём он будет думать над его могилой?" - такие примерно мысли тягостно роились в головах однокашников.

- Да, Лёша, пусть чекисты разбираются, кто есть кто, и откуда, и почему, - задумчиво сказал командир десантного полка. Карту боевика – куда надо, а вот эту  карту - фронтовика, я, пожалуй, заберу себе. На память. Покажу нашим ребятам. Кстати, ты не забыл, что в следующем году – юбилей нашего училища?!  Решили собраться. Столько лет прошло. Как ты?

- Сделаю всё возможное! Быть бы живу, Юра. Ну, давай - еще по одной накатим и - пойдем отдыхать. Осталось всего три часа до начала марша...

               


© Copyright: Олег Шах-Гусейнов, 2009
Свидетельство о публикации №209082300059




Трудармейцы
Ефимов Анатолий

                Отрывок из стих.
                "О детстве"

Мужчин по возрасту, здоровью,
Что для войны не подошли,
Послали призывной тропою,
Вдаль от  поселка и  семьи.

Они работали на стройках,
Заводов, шахт и городов,
Трудились на лесоповалах,
Бойцы без званий и чинов.

После Трудармии вернулась
Лишь часть потухших земляков,
У всех здоровье  пошатнулось,               
Так подорвали мужиков.

Из их рассказов было  ясно,
Что значит подневольный труд,
На  фронте жизнь была опасней,
А по лишеньям видно нет.

В работе были молчаливы,
Без Божьей искры на лице,
Спокойные и не спесивы,
Понуро жили в уголке.

Из жизни уходили тихо,
Исполнив долг свой на земле,
Виновные, что жили плохо,
Со скорбным  видом на  челе.         


© Copyright: Ефимов Анатолий, 2012
Свидетельство о публикации №112021911230




Гостиница Звезда
Татьяна Эпп

Скорый  поезд  «Москва – Баку».
За  вагонным  стеклом  мелькают  поля,  лесополосы,  хутора,  станицы.
И  тут  память  выхватила  из  прошлого  другую  осень.
Скорый  поезд  «Москва – Баку».
В  купе  входит   молодой  лейтенант.
Знакомство.  Всю  ночь  проговорили.
Больше  слушала,  чем  говорила.
Вместе  с  соседями  по  купе  пили  чай.
-Возможно,  мы  больше  не  встретимся, -  вдруг  произнёс  лейтенант.
-Через  неделю  в  Афганистан.
Вышла  на  нужной  станции.
Без  стеснения  целовались  в  конце  платформы,  не  обращая  внимания  на  полусонных  пассажиров.
- На  обратном  пути  приеду    к  тебе? -  умоляюще  попросил  лейтенант.
Она  не    возражала.
На  обратном  пути  встретились,  как  условились.
Остановился  в  гостинице  "Звезда".
Долго  гуляли  по  городу,  наслаждаясь  взаимным  общением.
Она  беспокоилась  о  нём.
Не  хотела  расставаться.  Чувствовала,  что  больше  не  встретятся.
Была  счастлива,  что  получила  у  судьбы  в  подарок  эту  ночь.
-Ты  обязательно  вернёшься!
- Я  напишу  тебе  «До  востребования»  на  главпочтамт, -  сказал  лейтенант.
- Обязательно  встретимся.
Не  вернулся  из  Афганистана.

Осталась  только  память о нём.

© Copyright: Татьяна Эпп, 2009
Свидетельство о публикации №1909250898




Бывших офицеров не бывает
Сергей Герасименко

«Бывших» офицеров не бывает,-
Это должен каждый понимать!
Срок пришёл – и форму он снимает,
Только вот «нутро» не поменять!

Все - равно внутри остался «стержень».
Хоть седой, но так же грудь вперёд.
Уважает стариков и женщин.
Даже в мелочах он не соврёт!

Жизнь сложна – но помощи не просит.
Честь и совесть – правило его.
И окурок под ноги не бросит
Даже если рядом никого.

Сыновей таких же воспитает.
Руку помощи подаст всегда.
«Бывших» офицеров не бывает,
В общем, честь имеем, господа!


© Copyright: Сергей Герасименко, 2010
Свидетельство о публикации №21005220829


До новых встреч, дорогие друзья!
Будьте счастливы и обязательно живы!