Сирота...

          Разъярённый папаша схватил мальчика за ворот изношенной джинсовой куртки, грубо встряхивая его.  Мальчик вздрагивал от испуга. Лицо его было иссиня - белым. На висках, сквозь тонкую кожу просвечивали голубоватые сеточки кровеносных сосудов. Веки глаз опухли от напряжения и слёз. Боль и унижение, испытывал Паша  всякий раз после очередной серии «воспитательных мер» вечно пьяного отца.
 При каждом движении он продолжал угрожающе кричать, охрипшим от бесконечных алкогольных разгулов, голосом.
          – Обормот, тунеядец! Я работаю, как проклятый, а ты.… Да я сейчас из тебя мозги вытрясу!
 Наконец, треснув Пашку для пущей острастки по голове,  душимый бешенством, отец  выскочил,  хлопнув дверью так, что задребезжали стёкла оконной рамы.
      Паша посмотрел в сторону уродливой софы. На ней среди грязного тряпья лежала мать. Лицо её было опухшее.  Губы разбиты, волосы скатались в нечто, напоминающее свалявшуюся грязную шапку. Дыхание её было тяжёлым, свистящим, зловонным. В душе мальчика вспыхнула ярость.
          – Тварь! Твари! Все – твари! Ненавижу! Уйду, совсем! – Он внезапно почувствовал  резкую боль в голове и головокружение.  Мальчик бессильно упал в полуразвалившееся кресло-кровать. – Чёрт! Убить их мало…
        Но, придя в себя, он понял:  – «Нужно уходить, пока этот гад не искалечил меня или не убил»  – Скрыться бы навсегда туда, где не смог бы найти его папаша-зверь. Его уже не раз уговаривал «смотать удочки» Колян Соловей.  Вот кто единственный вызывал к себе доверие, и даже восхищение.  Ну, хотя бы потому, что Колян здорово рисовал лошадиные морды. Да и в полный рост лошади, нарисованные им, казались ему настолько живыми, что невольно вызывали в нём острое желание вскочить на спину любой из них и мчаться, мчаться, исчезнув из этих проклятых мест…
      Пашка уже давно порывался бежать из этого свинарника с разбитой дверью с зияющей дыркой от дверного глазка. Вся квартира была пропитана стойким винным перегаром, табаком и ещё чем-то отвратительным. …     Последнее время  отец всё чаще учинял расправу  за то, что, якобы, он, Пашка, мало приносил денег, которые папаша заставлял  выпрашивать у сердобольных граждан.
– Всё! С меня хватит! Пусть сами добывают себе «бабки»! Что ж, я должен из-за них пропадать?! Им бы только напиться, да нажраться! Зря я с Коляном не ушёл…          
      Пашка глубоко вздохнул, вытер рукавом навернувшиеся слёзы и вскочил на ноги. Увидев всё еще спящую мать, он на какое-то мгновение с некоторой долей жалости посмотрел на неё, и обречённо махнул рукой. Но злость и досада, вспыхнувшие с новой силой, обожгли мальчишеское сердце. И он, круто развернувшись, перешагивая через груды  пластиковых бутылок и стаканов, разбросанных по замызганному  полу, быстро выскочил из квартиры.
       – Надоело! Уеду! Пора! – шептал он.
Из  предосторожности оглядываясь по сторонам, Пашка  быстро юркнув сквозь выгнутые прутья арматурной перегородки, спустился в подвал. Там он быстро расковырял тайник, извлёк банку из-под кофе, вытряхнул из неё деньги и пересчитал.
          – Пятьдесят семь гривен. Пока хватит.
         Он живо затолкал пятьдесят гривен  под подкладку куртки, подколов для надёжности это место булавкой. Семь гривен сунул в карман дырявых джинсов и, озираясь из опасения встречи с родителем, торопливо шмыгнул за угол дома и прокрался в соседний квартал через густые заросли колючего  кустарника, осторожно раздвигая  ветви.
         Пашка почувствовал себя уверенно лишь на вокзале, где он знал практически всех. Да и на него уже мало кто обращал внимание. Ему повезло – электричка стояла на перроне, и объявляли её отправление. Он, не раздумывая, юркнул в вагон и устроился  у окна, решив для начала отдохнуть. Созерцая из окна вагона панораму местности, он, незаметно для себя уснул. Проснулся Пашка от неожиданных толчков. Кто-то тормошил его за плечо.
          – Далеко едешь, мальчик? Может быть, тебя в приют препроводить? – насмешливым тоном обратился к нему  контролёр, очертания фигуры которого были весьма габаритными.
          – В интернат. – Пашка, очнувшись после сна, напустил на себя смиренный вид.           – Да, ну!? Это, в какой же интернат-то? – Саркастически улыбаясь, контролёр подмигнул пассажирам, сидевшим рядом с Пашкой.
          – Что Вам нужно от ребёнка?! Вы посмотрите на него! Вам не стыдно глумиться над его беспомощностью? – взволнованно вмешалась одна из Пашкиных соседок.
          – А что, эти служаки видели жижу, от чего штаны рыжи? Вон, мордень-то какая, – сытая, – и в унитаз не влезет….
          – Да, жалости у таких чинуш, пожалуй, и отродясь не было.
          – Отпусти мальчонку-то, – чего вцепился? Ментом заделался? На кой он тебе сдался? Занимайся своим делом, а пацана не трожь! Вот, возьми, я за него плачу.
          – Мало. Билет дороже стоит.
          – Чего?! Так и малец-то, не великий. Тебе чего надо? Сейчас позовём старшого, да скажем, что ты грубо обращаешься с ребёнком – силу применял. Тогда в самый раз получишь. Много...
          – Граждане, успокойтесь. Я же хотел помочь мальчику.
          – Знаем, как вы нынче помогаете мальчикам, да девочкам – беззащитным малолеткам. Наслышаны, да насмотрелись по телику. Небось, тем же занимаешься или промышляешь?
          – Как же, напомогались…. Так напомогались, что дальше некуда! Сколько их таких, вот, заброшенных развелось от такой «помощи»!? А скольких уже не стало?! И никому до них  дела нет! Приют?! Да не просто так бегут они из приютов, да детских домов…
          – Тише, граждане пассажиры, тише, успокойтесь! – Подняв руки, дескать, сдаюсь, но продолжая насмешливо улыбаться, он поспешил ретироваться, спотыкаясь и перешагивая через бесчисленные сумки и вёдра.
          – Радетели порядка…. И там, наверху, заботятся! Да так, что треть страны вымирает. И вымрет! А они всё заботятся! О собственных карманах!  Вон миллионеров, да миллиардеров сколь развелось! Они же и депутаты – слуги народа!? – никак не мог успокоиться пожилой человек.
          Солнце, отражалось в стёклах его роговых очков на кожаной подвязке, что одновременно придавало его лицу выражение   и грозного вида, и обезоруживающей беспомощности.
          – Малыш, есть ли у тебя родители-то? – участливо спросила  Пашку женщина лет шестидесяти, сидевшая рядом.
          – Нету! – мальчик даже не повернул головы в её сторону. Он, с видимым равнодушием, продолжал смотреть в окно.
          – Где же они, болезный мой? – женщина принялась суетливо что-то искать в своей сумке.
          – Умерли. – Пашка взглянул на неё и отвернулся, продолжая смотреть в окно.
          – Божечки! От чего же? – горестно воскликнула она, на мгновение позабыв о сумке.
          – От водки – пили шибко. – Пашка опустил голову.
          – Бедный ребёнок…. Как же ты живёшь, у кого? – она, наконец, извлекла из сумки десять гривен, протянув их мальчику. – Возьми, сердешный, купи себе съестного чего-нибудь. Так, где ты живёшь-то?
          – Везде, где придётся. Спасибо, тётенька. – Пашка, спрятав деньги во внутренний карман куртки, взглянул на женщину благодарным взглядом.
          – А ты пытался к кому-нибудь за помощью обращаться? – она по-прежнему продолжала что-то искать в сумке.
          – Я что, знаю?! Кругом волки!  –  Пашка снова отвернулся к окну – она уже явно раздражала его.
          – Ну, что Вы пристали к мальчику?! Разве Ваши вопросы помогут ребёнку? Вам лишь бы поговорить, удовлетворить своё любопытство. А ему больно от Ваших вопросов, – заступилась за него её соседка, нечаянно коснувшись  полями своей шляпы уха сетующей гражданки.
          – Да снимите Вы Вашу шляпу – уж который раз Вы ею задеваете меня!
          Сердито окинув её взглядом, она наклонилась к Пашке, тронула его за плечо. Мальчик повернулся к ней. Женщина протянула ему пакет, который так долго наполняла чем-то, по всей видимости, съестным.
          – Спасибо!
          Он не глядя, взял пакет, протянутый ему, встал и направился к выходу.
          – Бедный ребёнок! Кто ему поможет? Уж такой он худой, да бледный, да еще и в синяках, и ссадинах…. Божечки-Боже! Помилуй его! Кабы я могла, так я бы взяла его к себе. Но я сама живу милостями невестки. Сын-то мой погиб безвременно в Чечне.… Две дочки его растут без отца.
          Женщина достала из кармана куртки носовой платок и, опустив голову, дрожащей рукой принялась вытирать набегавшие слёзы.
        – Подайте, тётеньки, дяденьки! Подайте сироте! Я буду молиться за Вас. Подайте на помин души моей мамы! Она умерла от болезни. А папку убили бандиты. Помогите сироте без дома, без родителей….
          Голос мальчика по мере удаления становился едва слышимым.
          – Помогите бездомному сироте! Подайте….
          Пашкин голос растворился в общем гомоне пассажиров, лоточников и ритмичного постукивания колёс поезда. А вскоре всю эту какофонию звуков заглушил грохот проходящего встречного грузового состава.