Кинжальники

///Написано зимой 2013 г. под впечатлением игры "Повстанцы". К современной геополитике не имеет отношения.///

1.

Бунт начался в середине зимы. Полыхнуло на севере Края, где храмов построено мало, люди всё темные, суеверные, а на ржавых болотах и в гадючьих чащах до сих пор таятся нехристи-язычники. Они-то, говорят, и взбаламутили народ. Коалиция  бросила на север войска, усмирять мятеж. По дорогам поползли военные обозы. 

Не ко времени приключилась  оттепель, над полями и пашнями  плыло промозглое марево, дороги расползались в снежную кашу. Колеса обозных телег вязли в грязи по самые ступицы. Шестиногие ящеры, впряженные в телеги, продвигались вперед короткими рывками. Неуклюжие твари хрипели от натуги, с их песьих рыл капала розоватая пена, глаза --  по два во лбу, по одному на затылке -- наливались кровью. Вдоль обозов верхом на двуногих чешуйчатых химерах носились погонщики, нещадно стегая ящеров хлыстами, сплетенными из свинцовой нити. На обозных телегах покоились боевые машины. Их продолговатые туши, опутанные стальными тросами, поблескивали фабричной смазкой, суставчатые конечности были поджаты, как у мертвых насекомых, а жерла орудий законопачены просмоленной паклей.

Вслед за обозами, стуча двигателями и изрыгая клубы угольно-черного дыма, тащились по грязи самоходные крепости. На их бронированных стенах были выбиты гербы Коалиции и правящей Династии, над пулеметными башнями реяли цветные знамена. Иногда на площадках  башен  можно было разглядеть офицеров и солдат в зимних шинелях. Лица солдат были скрыты под матерчатыми масками с застекленными прорезями для глаз, поэтому невозможно было определить, человеческие это существа  или двуногие чудища, выведенные, подобно ящерам и химерам, в лабораториях Коллегиума. Офицеры, вне всяких сомнений, были людьми. Иногда они переговаривались с солдатами, отдавая распоряжения, но чаще просто молчали, стоя на решетчатой платформе и устремив хмурый взгляд на дорогу.

Войска шли на север.

А вскоре в северных губернях запылали города и веси. По деревням Края пошли погорельцы. Ходили  от избы к избе,  стучались в двери, вымаливая «хлебушка и копеечку». Если хозяева начинали донимать их расспросами, они лишь глядели с испугом и, перекрестившись, спешили прочь. Вслед за погорельцами шли странники-богомольцы. Расположившись в доме сельского старосты, странники угощались  маслеными  лепешками, пили хлебный квас  и подолгу беседовали с селянами.

«Кинжальники чудят», --  говорили богомольцы. «Кинжальниками» они называли мятежников с севера. «Чудят, ох, чудят, разбойничье племя!  В Дригвишской губерни, было, пять  городов полонили, да войска Коалиции  подоспели, повышвыривали их оттуда, как кутят из овина. Кого не постреляли, того на городских воротах повесили. Теперь они по лесам да болотам, как волки, хоронятся, по холмам  с кинжалами ходят. Увидят храм  святой  -- по бревнышку разберут, а священника удавят. Увидят деревню -- спалят дотла, а селянам всем глотки взрежут. Они ж, нелюди, никого не щадят, ни баб, ни детей малых. Но уж недолго им разбойничать. Вскорости Коалиция  порешит их всех!». Селяне слушали, хмурились, глядели недобро. А после совали богомольцам «копеечку», прося их помолиться за солдат Коалиции.

***
Прошла зима, и весна миновала, подошло  время сенокоса, а мятеж все не утихал. Бунт, как пожар на болоте, распространился  по всему Краю. Кинжальники теперь были повсюду. Днем хоронились по болотам, по лесным трущобам, а ночью бродили  по холмам, крались по дорогам вдоль околиц. Поживу себе выискивали. Коалиция отводила войска из городов, укрупняла гарнизоны. И богомольцы куда-то подевались, не ходили больше по деревням. И священники в храмах твердили, что уж  близок конец света, и грядет царствие  диавола...

А после все переменилось. Кесарь-государь назначил  нового «гувернатора» в Край. Прежний негодный оказался, воевать не умел. «А новый -- тот  толковый. День и ночь в высокой башне сидит, в чудодейственное зеркало глядит, где кинжальника увидит -- туда и войско направляет. А у войска машины самоходные, винтовки быстрые, да солдаты, всему обученные. А кинжальники всё сброд да рвань, и ничего-то у них нет, лишь топоры да колья, да ружьишки кремневые, и то не у каждого!».

Так говорили богомольцы. С приходом нового «гувернатора» они снова появились на дорогах. Ходили от села к селу, как и прежде, беседовали с людьми, только от лепешек и «копеечки» теперь отказывались. «Не положено...» Вести теперь были всё больше хорошие. Прижали кинжальников, прижали. Под Гуменском-городком отряд кинжальников наголову разбили, и под Тунском, и под Хорсицей. Пленников в столицу обозами везут. Там уж начальство  распорядится, как с ними поступить --  или на виселицу отправить, или в асбестовые  шахты. А в Морановом лесу целое поселение накрыли, там кинжальники прятались вместе со своими бабами и некрещеным отродьем. Солдаты Коалиции  их всех  на месте порешили, да  так мертвых под деревьями и бросили. Хоронить их много чести, пусть стервятники будут им могильщиками. А в Раззявке-селе нынче праздник и веселье,  там каждому семейству по три десятины земли подарили, за так. Господарь тамошний кинжальником оказался, вот его и в колодки, а земли его селянам роздали. Пока здесь войска Коалиции, людям бояться нечего. Губернатор новый -- он толковый, он знает, как всем распорядиться. Скоро, скоро все закончится, твердили богомольцы.

2.

В самый  разгар сенокоса  бои докатились и до Ератницы, глухой деревеньки, затерянной среди лесов и болот. Сражения  велись в нескольких верстах от Ератницы, за лесом, где лежала Ржавенская топь. Там, говорят, и засели кинжальники. Днем было тихо, а ночью начиналось. Над горизонтом поднималось багровое зарево. Уханье самоходных пушек, подхваченное эхом, катилось далеко над болотами, перемежаясь с частым стрекотом штурмовых винтовок -- будто сухая чечевица сыпалась на пол из прорехи в мешке. То говорили орудия Коалиции. Кинжальники  отвечали короткими выстрелами из кремневых ручниц. Временами откуда-то издалека доносился приглушенный ор, издаваемый сотнями глоток -- наверное, это войска Коалиции шли в наступление. Или, быть может, кричали кинжальники. Время от времени над лесами взмывала  осветительная ракета. Она подолгу висела меж небом и землей, источая трупное свечение, подобно комете, что раз в столетие прилетает из глубин Хаоса, принося с собою мор и поветрие.

Когда перестрелка бывала  особенно ожесточенной, старый Визмер, кряхтя, слезал с полатей и впотьмах, не зажигая лучины, становился на колени перед образами. «Смилуйся, Всевышний, отведи беду, и  кинжальников, изуверов, покарай!...» -- бормотал он, отбивая поклоны.

Никто из местных ни разу не видал кинжальника, ни живого, ни мертвого, но об их разбойничьем норове были наслышаны все. Сельский священник говорил о них на каждой проповеди. «Бесовское отродье, драконья кровь, сучье племя!  -- святой отец не скупился на брань. -- Кинжальники ведь и не люди вовсе. Они ведут свой род от водяных бесов, что живут на дне морском у самых врат Преисподней. В незапамятные времена бесы  вышли из моря, полонили Край и прадедов наших рабами сделали.  Греховодничали, молились морскому черту, ворожили  на человечьих костях, бабы их ходили в срамных одеждах и  с непокрытыми волосами, а  дети их нехристями росли.  Но Коалиция пришла, даровала нам свободу... А нынче нелюди мятеж подняли, чтоб снова все стало, как в старые времена. То кара божья!  Грешили люди много, храмам  десятину заплатить жалели, на Кесаря-государя нашего  дурное наговаривали. Покаемся же и вознесем молитву Всевышнему, дабы умиротворить Его гнев и заслужить прощение...»

Странники-богомольцы твердили о том же. В последнее время они захаживали в деревню чуть не каждый день -- раньше такого не бывало. Селяне сочли это добрым знаком. Странников тут почитали издавна. Божьи люди, никогда не солгут, кто в беде -- тому молитвой помогут, кто оступился -- того на верный путь направят. Один лишь Стешка, сельский юродивый, по дурости своей с богомольцами рассорился. Подошел как-то раз, кривя губы в улыбке, прутиком под ноги богомольцам ткнул и спрашивает: «А чегой-то у странников сапоги всё новые, неношеные, аж скрипят и блещут, в дороге не запылились? Ненастоящие, поди,  богомольцы. Ряженые». Услышав это, странники озлились и отходили юрода посохами по лопаткам. И поделом, нечего добрых людей оговаривать. Стешка разобиделся и с той поры держался от богомольцев подальше.

3.

Визмер проснулся оттого, что Марча, старуха его, принялась  возиться у печи и громко греметь чугунками и ухватами. Визмер поворочался на полатях и снова улегся. Можно еще вздремнуть, пока Марча не управится со стряпней. Старуха варила толокняную похлебку. Над кадкой с водой шипела лучина, сыпала искрами, под потолком колыхались пряди паутины, с балки над полатями свешивался пеньковый шнур с нанизанными на него «лихорадками», сделанными из бересты и цветных тряпочек. Такие обереги были в каждой избе -- селяне вешали их под потолком или над ставнями, чтоб отвадить двенадцать Сестер-Лихоманок из ледяных трясин.  Обереги помогали слабо -- местный люд хворал прочти беспрестанно. С месяц тому  и Визмер свалился с трясучкой. Позвали бабку-знахарку из соседней Рысевки. Шепча заговоры и деловито сплевывая на пол, бабка обошла по кругу скамью, на которой лежал Визмер. Затем она попользовала болящего какими-то мазями и травками. Вскоре после этого Визмер пошел на поправку. Повезло, считай. Травки и заговоры помогали не всем. Некоторые так и помирали. Впрочем, на все воля Всевышнего...

«Вставайте уже ездзить!», -- сказала Марча. «Ездзить» -- это есть, значит. Марча родом из Копытки, что под Хорсицей. Там все так говорят. Семейство, шестеро душ, расселось по лавкам  за дощатым столом. Хлебали толокняное варево, заедали ржаными лепешками. Напротив Визмера сидел Волох, старшенький его. Красивый парень, рослый, ладный, с ржаными волосами и глазами серыми, как у отца. Единственный мужик в доме, не считая Визмера. Остальные девчонки-погодки. Так уж Всевышний распорядился. Девчонки малы еще, а сына уж женить пора. Да вот не на ком. Девки нынче негодные пошли, ленивые, гулящие, до денег охочие. А где их взять, деньги-то? Если только душу черту продать за золотишко...

Визмер невольно перевел взгляд на печную вьюшку. С печи на него глянула рогатая образина с ощеренным рылом и белесыми зенками. В начале лета Волох поймал за околицей лозовика, подманив его ломтем лепешки -- рогатого, хвостатого, и вправду похожего на черта. Теперь его высушенная личина висела под печной вьюшкой, привязанная к пеньковому шнуру, как оберег. Марча личины боялась, все сына просила, чтоб он «эту дрень» из дома вынес. «Дрень» -- это дрянь, значит. Да тот ни в какую. Пусть, говорит, висит себе. Вроде как охотничий трофей.

Волох проследил за взглядом Визмера, усмехнулся, постучал ложкой по столу.
-- Экая тварь настырная, скажи, отец? Уж издохла давно, а все щерится, зенками ворочает. Эх, хорошо б еще и кинжальника!  Голову ему отъять да над печью подвесить. Или в хлеву к  двери  пригвоздить, пусть видм* отпугивает, что скотинку портят.
Марча молчала, кривила рот -- брезговала, видать. Дочки слушали, хихикали, проливали на стол похлебку.
-- Грешно, Волох. Грех так говорить, -- произнес Визмер.
Волох уставился на отца.
-- Это почему же? Вон, богомольцы давеча сказали, что кинжальники бесы все, нелюди. И священник твердит, что порешить такого -- благое дело, семь грехов простится.
Волох улыбался, глядел дерзко, весело.
-- Ну, так то священник. А ты помалкивай!  --  проворчал Визмер.
-- А за кинжальника, между прочим, деньги дают, -- громко сказал Волох. -- Что за живого, что за мертвого, одинаково. Хорошие деньги, можно избу новую справить,  или земли купить… Ладно, молчу уж, молчу!...

4.

На болотистых лугах за околицей шел сенокос. Выстроившись в ряд, косцы шествовали по пояс в траве. Из-под лезвий кос разбегались врассыпную бесенята-полевички --  крошечные, ростом в мизинный палец. Если присмотреться, можно было разглядеть их рыжие космы и красные кафтанчики, подпоясанные стебельками травы. Из зарослей верб по краям луга на косцов глядели рогатые лозовики, корчили людям рожи, манили в заросли, чтоб там опутать их гибкими ветками и удушить хвостами, длинными и крепкими, как веревки.

Визмер работал, время от времени поглядывая в сторону леса. Сейчас там было тихо, но прошлой ночью опять стреляло и ухало, и кричали сильно. Богомольцы говорят, что мятеж уж почти  усмирили,  и скоро с кинжальниками  будет покончено. Богомольцам Визмер, конечно, верил, как не верить? Но и чудного тут было много. Что-то в их рассказах не складывалось.  И про кинжальников было нескладно, и про бунт этот.  Вот, говорят, что кинжальники деревни жгут. А когда весною по Ератнице погорельцы ходили, то божились, что село их вовсе не кинжальники пожгли, а солдаты Коалиции. Староста тамошний в своем доме подстреленного кинжальника прятал. Пожалел, значит. А кто-то об этом прознал и в город с доносом поехал. На другой день пришли в село солдаты, людей к околице согнали, а дворы все спалили дотла.
Ну вот как так?
А если кинжальники и вправду бесы, то почему их жалеют, в избы пускают?  Или староста тот сам был кинжальником, нелюдем? Непонятно…

Лезвие косы дзынькнуло и едва не переломилось надвое, с ходу налетев на твердое. Визмер остановился. Вот, снова задумался и не заметил, что полевички, бесенята, из колеи булыжник притащили и швырнули его под ноги косцу. Верно священник говорит -- избегайте дум пустых, они все от нечистого…

***
Возвращались с покоса, когда солнце начало клониться к лесу, и от низин повеяло прохладой. Эту пору дня Визмер особенно любил. Закатное солнце светит по-особенному -- так, что каждая травинка будто облита золотом; все замирает, словно дремлет, и тишина такая, что каждый звук отдается серебром и катится, летит над полями -- далеко, далеко, до самого неба, где с облаков глядят на землю ангелы. А от деревни тянет дымком, слышен бабий смех, звон подойников и скрип калиток -- и такой покой по всей земле, будто и нет никакого бунта, ни солдат, ни кинжальников…
-- Гляньте, что это там?!
У околицы толпились бабы, обступив кругом что-то, лежащее на земле. Рядом толклись деревенские мальчишки-недоросли, силились пролезть вперед, чтоб тоже посмотреть.
Косцы переглянулись, ускорили шаг.
-- Что еще там -- может, волк?
-- Может, бабы стригу** изловили?
Подошли поближе, глянули – нет, не волк и не стрига. Человек нездешний, незнакомый.
Человек стоял на коленях и, ухватившись за ивовый плетень, силился подняться на ноги. Одет он был не по-деревенски. Местные ходили в холщовых портках и рубахах из выбеленного льна. На незнакомце же был серый кафтан, скроенный по-военному, с красными полосами на вороте и рукавах, а на ногах его -- шнурованные сапоги, как у солдат Коалиции. Кафтан, весь в наплывах спекшейся крови, был изодран в клочья и забрызган грязью. Голова его была непокрыта, волосы свалялись в сплошной колтун, слиплись от кровищи.
-- Ты кто таков? -- спросил Визмер.
Незнакомец поднял голову, глянул на Визмера. С виду молодой совсем парень, не старше Волоха.  Лицо белое, ни кровиночки, глубоко запавшие глаза блестели, как в лихоманке. Его обкусанные губы шевельнулись, будто он хотел сказать что-то -- но тут силы оставили его, пальцы, вцепившиеся в плетень, разжались, и он повалился навзничь, хватая ртом воздух.
Селяне попятились, бабы заверещали от испуга.
-- Кто, кто... Не видишь что ли, Визмер? Кинжальник это, -- проворчал рябой Прол, -- Они на сермяги красные ленты нашивают, чтоб друг друга в бою отличить. Я слышал, богомольцы рассказывали. Его, видать, в лесу подстрелили, вот он раненый к деревне и приполз. Как тот волчара, помнишь?
Визмер помнил. Прошлым летом приковылял в Ератницу матерый волк с распоротым брюхом -- или его кто-то вилами пырнул, или  тур в чаще на рога поднял. Издыхающий зверь пришел к людскому жилью, будто в  надежде, что тут ему помогут, спасут от смерти.  Селяне прибили его кольями. Все равно бы издох.  Да и не пристало человеку с волком дружбу водить...
-- Кинжальник?!
Волох и еще несколько юнцов посмелее подошли ближе, склонились над человеком, лежащим в забытьи.
Человеком.
Кинжальники представлялись Визмеру  бесами, чудищами -- рогатыми, хвостатыми, с оскаленными рылами и ухватистыми, когтистыми лапами, как у лозовиков или марней, что ночами ходят по избам и душат спящих. Но этот никак  не мог быть бесом. Стоя за спиной у Волоха, Визмер пристально разглядывал  распластавшегося  на земле кинжальника. Ничего бесовского в нем не было. Человек как человек.

Кинжальник пошевелился, из его горла вырвался то ли хрип, то ли стон. Он приоткрыл глаза, и взгляд его встретился с взглядом Волоха, склонившегося над ним.
"Воды...дайте..." -- услышал Визмер.
"Надо же, и говорит по-нашему..." -- промелькнуло у него в голове.
Волох осклабился, глянул не по-доброму.
-- Воды тебе? -- сказал он. -- А землицы не хотишь ли?
Он ухватил пригоршню грязи, сунул в лицо кинжальнику.
--На. Жри.
Тот отшатнулся.
-- Волох, уймись!... – одернул его Визмер.
Волох  не обернулся, будто и не услышал. Не переставая улыбаться, он тыкал кинжальнику в лицо пятерней, хотел натолкать земли ему в глотку.
-- Ну же. Жри, падаль! Подавись!
Кто-то из мужиков принялся смеяться, кто-то хлопнул в ладоши, приговаривая: "Так его, Волох! Пусть удавится!".
-- Волох, бить буду! -- проговорил Визмер.
Волох взглянул на отца. Поняв, что он не шутит, парень покраснел -- со злости ль, от смущенья ли,-- и, плюнув, отошел. Наступила тишина. Все смотрели  на Визмера. У того вдруг засосало под ложечкой, задрожали колени. И так страшно ему сделалось. Страшно, как бывает перед исповедью, когда, согрешив,  идешь к священнику, и со страху в голове мутится так, что уж не разберешь, где ты -- то ли в храме, то ли в преисподней, где поджидает тебя рогатый Ничипер, чтоб насадить на вилы и бросить в котел со смолой.
Он вступился за кинжальника.
За кинжальника вступился.
Что ж теперь будет-то?...
-- Волох, дубина ты неумная, кто ж так поит? Ты б еще песочка насыпал. Водицей надо, водицей, студеной, чистой, из колодца.
Юродивый Стешка -- и откуда только взялся -- протиснулся к кинжальнику, уселся на землю рядом с ним. В руках у юрода была глиняная чашка, до краев наполненная водой -- стащил, небось, с чужого двора. Стешка глядел на кинжальника, улыбался, тряс головой.
-- Вишь, как оно бывает. Были кинжальникики, стали кандальники. Вот тебе водица из-под чертова копытца. Пей. Сладкая.
Юрод приподнял кинжальнику голову, поднес к его губам чашу с водой. Тот глотнул, закашлялся, по его подбородку побежала розовая сукровица. Откашлявшись, кинжальник снова приник к чашке, и  пил жадно, не отрываясь. Мужики смотрели, молчали, из-за их спин глядели бабы -- с испугом, и дети -- с интересом.
-- Кончать его надо, --- произнес  Прол. -- Солдаты узнают, спалят всех.
-- А кто убивать будет? Ты, что ли? -- проворчал косматый, длинноносый Дроний. 
Прол потупился, покачал головой.
-- Нет. Не смогу я…
-- Вот и я не смогу. А кто ж тогда? Ты может, Лёкса? Или ты, Визмер? Может ты, Вусень?
Дроний переводил взгляд с одного на другого, и каждый отводил глаза, смотрел  в землю.
--Я! Я могу!
Визмер вздрогнул. Волох вышел вперед с вилами в руках, встал спиной к закатному солнцу. Его ржаные волосы вспыхнули червонным золотом, зазолотилась льняная рубаха.
-- Будет тебе, Стешка. Пшел вон!
Волох вышиб ногою чашку из рук юродивого, отпихнул его в сторону.
-- Волох... -- проговорил Визмер.
Парень  глянул, усмехнулся.
-- Не подходи, отец. Тронешь -- я и тебя тоже...
Взмахнув вилами, Волох с силой всадил их в распростертое тело.
Визмер пошатнулся. Перед глазами все поплыло, и на миг ему почудилось, будто солнце над лесом почернело, скукожилось, обратилось в высушенную личину лозовика -- ощеренную, страшную.
Стешка ходил кругами, запрокинув лицо к небу, хохотал и плакал одновременно.
-- Кровушка! Кровушка у кинжальников хмельная, сладкая, волки за версту учуют,  -- причитал юрод. -- Теперь  сбегутся матерые, погрызут  всех. И Стешку, и Волоха, и священника вашего, и баб с приплодом. Всех пожрут, никого не оставят. Волчары, волки!...

5.

На другой день приехали в Ератницу офицеры.  Сунули Волоху какую-то грамоту подписать, а после дали ему полный кошель серебра --  за убитого кинжальника вознаграждение. Вот вам и деньги на свадебку. А кинжальника завернули в дерюжку и зарыли в лесочке под осиной. Священник даже отпевать его не стал. Отпевают человека, а тут -- нелюдь, отродье бесовское.

У Волоха на радостях голова пошла кругом. Набил он монет полные карманы, собрал по деревне парней молодых и неженатых, и всей гурьбой пошли они в Рысевку, где корчма стояла. К ночи Волох домой не воротился -- загулял, не иначе.

Визмер лежал на полатях, вздыхал, глядел в потолок. Нынче ночью было тихо, ни стрельбы не слышно, ни криков. Но сон не шел. Мысли лезли в голову -- скверные мысли, нехорошие. И никуда от них не денешься. Обступили кругом, как марни ночные, и терзают, мучат так, что сердце заходится и дышать трудно.

Визмер поднялся, подошел к образам. Постоял впотьмах, всматриваясь в лики Всевышнего и Угодников. Потом, перекрестившись, вынул из-за образов припрятанную там книжицу с молитвами. Визмер знал -- есть там одна молитва, которую над покойником читают. Визмер сунул книжицу за пазуху, шагнул к двери.
-- Куда?... -- закричала с полатей Марча.
-- А тебе дело? -- огрызнулся Визмер. -- За сараи до ветру сходить.
-- Вот же приперло не ко времени, -- заворчала старуха. -- Говорила тебе, не жри затируху на сон!  Будешь теперь под луной голым озадком светить, прости Господи…
Не слушая ее сонного бормотания, Визмер набросил на плечи сермягу и вышел за порог.
В небе сияла  луна, похожая на  серебряную монету, и светло было, как днем. Прижав к груди молитвенник, Визмер шел по спящей деревне. На соседском дворе заворчала, было, собака. «Хват, ну что ты, Хват? Свои, свои, не бреши»,  -- ласково зашептал Визмер. Пес признал, завилял хвостом. Выйдя за деревню, Визмер остановился, обвел взглядом пустынные поля, облитые лунным светом. После захода солнца селяне старались без надобности из дому не выходить -- в ночи много нечисти бродило по земле. Но у Визмера с собою молитвенник, Божье Слово, с таким оберегом никакой бес не пристанет. Решившись, он зашагал по проселочной дороге  в сторону осиновой рощицы, где был закопан кинжальник.

Ночь -- тихая, лунная -- кишела нечистью. Краем глаза Визмер заметил, что рядом крадется что-то косматое, черное. Глянул -- пропало. Отвернулся -- снова крадется. Визмер перекрестился, принялся шептать молитву. К верхушке старой липы у края дороги  прицепилось белое. Оно  колыхалось, меняло обличье, представая то девкой с распущенными волосами, то лошадиной мордой, то страшной образиной с крючковатым носом и провалившимися глазницами.  Визмер шел, молился,  стараясь не смотреть по сторонам. Роща была уже близко. Место, где был похоронен  кинжальник, Визмер нашел не сразу. Хотя и должен был запомнить -- сам ведь, вместе с Дронием и Лёксой, мертвого закапывал. На могилке не поставили ни креста, ни камня, просто забросали яму землей. А Лёкса напоследок еще и на могилу плюнул. "Теперь, говорит, надо будет руки в щелоке вымыть, после беса этого...".

Поблуждав по роще, Визмер отыскал, наконец, снулую осинку, под которой чернел взрытый дерн. Тут он лежит. Кинжальник. Над могилой поднимался столб тумана -- густого, белого. Сквозь туман светила луна, проглядывали ветви деревьев. Визмер проморгался, снова глянул. Туман будто сделался гуще, начал менять очертания -- уж видны стали руки, голова, рубаха до пят. И вот уже не столб тумана -- старец стоит над могилой.  Белый, как лунь, в белых одеждах, подпоясанных вервием, борода до пояса, а в руках посох, как у странников-богомольцев. Старец стоял, опустив голову, по его морщинистым щекам катились слезы, крупные, как бусины, сбегали вниз по бороде, падали на дерн со стеклянным звоном.
Визмер попятился, под ногами хрустнула ветка.
Старец вскинулся, глянул на Визмера -- будто насквозь пронзил его взглядом.
-- Ты для чего тут, Визмер? -- спросил он грозно.
У того душа ушла в пятки.
-- Я…Я с добром пришел. Над покойным отходную молитву прочесть…
Старец усмехнулся.
-- Вот оно как. Сам хоронил, сам отпевать будешь. А священник на что?
-- Так не хочет он, не желает…Бес, говорит, нельзя… -- голос Визмера дрожал, срывался.
-- А ты, стало быть, священника ослушался. Решил грех на душу взять. И не страшно тебе, Визмер? Не боишься в ад угодить?
Взгляд старца будто смягчился, потеплел, и в голосе его не было ни злости, ни угрозы.
Визмер немного осмелел.
-- А ты откуда мое имя знаешь? -- спросил он. -- И сам-то ты  для чего сюда пришел? Или ты кинжальнику отцом приходишься?
Старец понурил голову, простер руку над могилой.
 -- Я всем вам отец, -- проговорил  он. -- Всей этой земле отец. Я был тут, когда свет отделяли от тьмы, воду от суши, живое от неживого. Я видел, как на небе зажигали звезды, как в небесной кузне ковали Солнце и Месяц, как из моря таскали плодородный ил, чтоб разбросать его по каменистой земле и засеять лесами. Вы все -- дети мои, и о каждом скорблю я, как о родном сыне.
Визмер обомлел, рука его сама поднялась, чтоб  сотворить крестное знамение. Мать честная, неужто Белый Дед?!  О нем Визмеру его бабка рассказывала, когда тот еще мальчишкой голоштанным бегал. Белый Дед -- самый старый из богов, старше Всевышнего. В былые времена его часто видели, ходил он по земле, благословляя людей -- и крещеных, и некрещеных, всяких. Встретить  его было добрым знаком.  А нынче его уж не увидишь. Люди много грешить стали, вот бог от них и отвернулся.
-- Ты ли это, батюшка? -- произнес Визмер едва слышно. -- Старец, Белый Дед, всей земли хранитель?
-- Я, Визмер.
-- Ну, если так… Значит, ты должен всю правду знать! Ты скажи мне, батюшка, вот кинжальники эти --  они и вправду  бесы? Или всё-таки люди, сыны человеческие?
-- Дурень ты, Визмер, -- ответил  старец. -- Жизнь прожил, состарился, да так дурнем и помрешь. И ничегошеньки ты не знаешь, не ведаешь.
Визмер крякнул, обиделся.
-- Ну, так уж "ничегошеньки". Кое-что знаю. Земля наша плоская, плавает в море-океане, а вокруг нее Солнце с Месяцем ходят. А посередь Земли лежит Держава наша, и правят ею Кесарь с Коалицией. А вкруг Державы лежат пустыни бесплодные, и живут там дикари косматые, бесы и дивный народец, одноногий, двухголовый. Бесы те Край наш однажды полонили, прадедов наших холопами сделали, да Коалиция пришла, бесов прочь прогнала, дала нам свободу. А кинжальники хотят, чтобы все стало, как раньше было...
Старец покачал головой, усмехнулся  горько.
-- Ишь ты, как придумали. В холопах они ходили, свободу им дали. Все с ног на голову. И ведь верят же…
Визмер, взволнованный, весь подался вперед.
-- Так значит, врут про кинжальников? А где ж правда тогда? Кому верить? Я человек темный, неученый. Ты разъясни по-простому, чтоб  даже мне, неумному, понятно стало!
- Поздно разъяснять, Визмер. Поздно, - проговорил старец. - Но знай - не кинжальники полонили эти земли, и не бесы. Вольный был ваш Край, и бесов тут отродясь не водилось. Здесь испокон веков жили сыны человеческие -- и в Ератнице вашей, и в Рысевке, и во всех городах и весях. Счастливо жили, ни Кесаря не знали, ни Коалиции, ни богомольцев тех. А после ложь заполонила землю, чёрной трясиной расползлась по всему Краю, людям разум затмила. Одни кинжальники еще правду помнят, за правду и гибнут. Да поздно уже ...
Старец замолчал, снова взглянул на могилу, и в глазах его блеснули слезы.
-- И что ж теперь делать-то, батюшка? -- прошептал Визмер.
-- Молитву над ним прочти, отходную. Ты ведь за этим сюда пришел?  -- ответил  старец, не глядя на Визмера. -- И помни -- тут не бес, человек похоронен!
Сказав это, старец отвернулся и побрел прочь, опираясь на посох.

Визмер трясущимися руками раскрыл молитвенник, полистал.  Нашел нужную страницу и при свете луны начал читать отходную. Роща замерла -- ни звука, ни шороха, не слышно стало ни криков ночных птиц, ни стрекота сверчков. Весь мир будто застыл в тишине, внимая словам молитвы. А с высоты, с далеких  черных небес  Луна равнодушно глядела на Землю, полную мрака и скорби…
...А Волох домой так и не возвратился. Он ночью пьяный из Рысевки шел, скатился в овраг, и там его волки загрызли.

____________________
Примечания

* ведьм
** упырица, персонаж славянской мифологии.