Когда исчезает время...

    
       Рассказ

   Почему я согласился ехать к твоим родным? Ведь мы с тобой не провели ни одного вечера наедине…Почему же я согласился оставить Москву в самый канун Новогоднего праздника?!
Сразу вспоминается всё, словно это было сейчас, минуту назад. Начало семестра. Общеинститутский диспут по философским проблемам света. Гордая и прекрасная,  ты выступаешь перед многолюдной аудиторией, покоряя всех своей простотой и непосредственно-стью. Деловитая, совсем не детская сосредоточенность в  твоих движениях, в твоём лице, в твоём взгляде, голосе как-то удивительно сочетается с наивной настороженно-пугливой, почти монашеской, кротостью.

   Мои однокурсники, студенты истфила, слушают тебя с замиранием сердца. Слушают, раскрыв от удивления рты. Поразительная для этих лет эрудиция! Эйнштейн, Минарт, Резерфорд, вероятностные законы случая, эффект Доплера… Как всё это вмещается в твоей маленькой девичьей головке?! Изредка ты бросаешь на меня внимательный взгляд, как бы ища нечто похожее на восхищение и поддержку. Но я с тупой безнадёжностью остаюсь безразличным к блеску твоего ума, к твоей пугающей красоте.

  В тот день ты, студентка второго курса географического факультета, стала для меня настоящей  «гео-графиней», и я, думая об этом, уже вполне законно приклеивал к себе расхожее на старших курсах студенческое обидное изречение: «фил-олух, личность, в некотором роде, историческая». В самом деле, на что я был способен? На какие-то жалкие стишки, годные только для институтской многотиражки.

   И вдруг… Это случилось на катке, куда я стал захаживать в начале зимы, перед подготовкой к зачётам. Кататься я почти не умел и выходил на лёд просто ради лёгкого морозца, солнца и свежего воздуха. Но недели через две я уже мог смело подражать бегунам спортсменам, и, закинув руку за спину, пройти по самой кромке  ледяного поля. В азарте одного из таких забегов я и столкнулся с тобой в тот памятный день. Каким образом ты попала под моё плечо – не помню. Только помню резкий толчок и твоё равнодушное:
  -Нахал!
  Я кубарем свалился на лёд, по-смешному задрав кверху ноги. А когда осмотрелся, увидел тебя, сидящую на льду в светло-синих брючках и в такого же цвета тёплой курточке с капюшоном. Белая опушка капюшона меховым инеем обрамляла твоё лицо, полное удивления, испуга и смеха.
   «Нахал» - это было первое, относившееся ко мне, слово, которое я тогда услышал от тебя.

    Я неловко, по-медвежьи, поднялся, соображая что-то о долге вежливости. Но язык, как назло, прилип к горлу, а коньки словно примёрзли к ледяной дорожке. Наконец, набравшись храбрости, я протянул руку, предлагая тебе свою помощь.
  -Спасибо, я сама.
   И, выпрямившись, ты с искусством фигуристки сделала передо мною па.
  -А я вот так не умею...
   Нос и щёки мои залились краской стыда за свою беспомощность.
  -Давайте, вместе! Как говорится, вдвоём и ску-чать веселее.
-Давайте, - согласился я.

   С тех пор я стал аккуратно посещать каток. Мы не договаривались, но почему-то всегда встречались здесь в одно и то же время.  И каждый раз с замиранием сердца, не обращая ни на кого внимания, я ждал тебя… Всё глубже и глубже затягивала меня трясина безответной братской привязанности к тебе, а я всё ещё никак не мог решиться предложить совместную прогулку или встречу наедине. Нет, я не боялся. Просто не знал, что могу предложить тебе, кроме своей природной застенчивости, от избытка которой я страдал всю жизнь. Так и не решился.

    А произошло всё это как-то само собой. Мы тогда только что собрались уходить с катка.
   -Да, - услышал я твой голос, - а где ты будешь праздновать Новый год? Дома?
    Я почувствовал, будто подо мною треснул лёд, и холодная пучина мгновенно втянула  меня в какую-то страшную бурлящую пропасть. Чтобы скрыть охватившее меня волнение, я отвернулся вполоборота и тихо произнёс:
   -Мне не к кому… У меня… Я в детском доме вырос.
    И замолчал. Горький комок застрял у меня в горле. А ты, скрипнув по льду коньками, повернула меня к себе, взявшись рукой за моё плечо, и широко открытыми глазами посмотрела в моё лицо.
    -Вот даже как!...А к нам поедешь? В Самару?

    Ты смотрела на меня, чистая и прозрачная, немигающими широко открытыми глазами, словно боялась упустить хоть единое мгновение из того, что должно сейчас произойти. И ничего в мире не осталось, кроме этого проникающего в душу взгляда, ничего: ни солнца, ни снега, ни людей, ни собственных рук, ни тела. Всё слилось в едином чувстве, всё, как в тумане, расплылось в мозгу: и солнце, и зима, и время… Время, кажется, исчезло. В сладкой истоме мучительно хотелось опуститься в это безвременье и раствориться, раствориться телесно, чтобы до конца насытить свою голодную измученную душу.
   -Поедем к нам. К моим… Поедем, а? Только ты не отказывайся!
    Я отрицательно покачал головой.
   -Нет, ты поедешь, поедешь! – слёзы выступили у тебя на глазах. – Поедешь… Я познакомлю тебя с моим братиком. Он у меня такой хороший! И мама тоже… До-обрая! Вот увидишь.
    Что я мог сказать тебе, что ответить? Нет, я не в силах был говорить… Я поцеловал тебя… Это случилось помимо моей воли. Впервые в жизни, при всех… И бросился с катка, не сняв коньков, спотыкаясь и падая, крича в своём исступлённом бегстве:
   -Да! Да! Да!

   И вот мы в поезде. Вагон почти пуст. Никому, видно, не захотелось уезжать из столицы в провинцию в самый канун Нового года. Ведь всего два часа осталось до его встречи.
Мы вошли в мягкое купе, как в собственную комнату. На верхней полке уже расположился на ночь наш сосед-пассажир, крепкий старик с прокуренными коричневыми усами. Ноги его в чёрных шерстяных носках свешивались к самым моим плечам. Старик, приняв нас за молодую чету, поднял ноги, отвернулся к перегородке и вскоре захрапел.
  -Узнай у проводника, сколько часов нам ехать, - попросила ты извиняющимся тоном и включила настольную лампу.
   Я исчез за дверью, а когда возвратился, увидел тебя уже лежащей на нижнем мягком диване под одеялом. Оранжевый свет от абажура падал на твоё лицо, награждая его свежим румянцем.
  -Узнал? Когда будем в Самаре?
   Я засмотрелся на тебя и в шутку ответил:
   -В Самару… приедем на будущий год.
  -Правда! Ой, как долго! А сколько сейчас времени?
  -Одиннадцать.
  -Ой, как мало! – и добавила: - Новый год будем вместе встречать. Обязательно поздравим друг друга. Только ты смотри не засни…
  -Нет, что ты! Не засну, - пообещал я.

   В купе было тепло и уютно. А за окном – зима, декабрьский мороз. Мелькали фонари станций и разъездов. Вагон катился плавно, без шума, только где-то вверху, над головой, свистел ветер, а, может быть, это сопел старик в свои прокопченные усы.
Сняв пальто, я присел на край диванчика и притронулся рукой к твоему плечу. Какое всё-таки это счастье – сидеть рядом с тобой, чувствовать теплоту твоего тела, тайком пробирающуюся сквозь байковое одеяло, чувствовать на себе благодарный и кроткий взгляд больших зеленовато-чёрных глаз!
  Я наклоняюсь так, что начинаю чувствовать твоё дыхание, наклоняюсь и в порыве чистой человеческой нежности робко целую тебя в тёплую щёчку. А ты, словно давно ждавшая этого, обвиваешь рукой мне шею, притягиваешь близко-близко к себе и с озорным блеском в глазах, доверчивая и счастливая, готовая вот-вот рассмеяться, шепчешь у самого уха:
  -Не умеешь!

  Никогда бы не подумал, что мне, чуть ли не два-дцатилетнему болвану, покажется такой приятной это озорное и наивное «Не умеешь!», просто и непосредственно вырвавшееся из твоих симпатичных губок, которым ещё не было и восемнадцати…
Одеяло, подтянутое к самому подбородку, сползает чуть-чуть, обнажая округлый краешек мягкого загорелого плеча. По нему скользит мой взгляд, полный застенчивой нежности, а ты вдруг, будто устыдившись этого взгляда, быстро прячешь обнажённый участок под одеяло и смотришь на меня в притворном испуге, стараясь прочесть мои мысли. Я храню полное бесстрастие. Протягиваю руку и полусерьёзно, почти безразлично помогаю тебе укрыться. И опять этот благодарный, кроткий взгляд…

   Минуту молча мы смотрим друг на друга. И вдруг ты, как бы что вспомнив, лукаво сверкнув глазами, сбрасываешь одеяло с плеч и по-детски выпятив нижнюю губу, уткнув подбородок, указываешь пальцем на грудь у самой кромки лифчика:
  -Вот.
  -Что?
  -Родинка…
      «Дорогая моя! – думаю я по своей  заскорузлой наивности и по своему полному незнанию женской психологии, женских уловок и хитрости. - Сколько же тебе пришлось пережить мук и страданий, чтобы, наконец, не удержавшись, показать мне это пятнышко, это твоё ска-зочное сокровище!» Я почему-то тускло улыбаюсь, трогаю кончиком пальца родинку на груди и с глупейшим видом изрекаю:
  -Чёрненькая.
  И вновь, с тою же застенчивой нежностью, я смотрю на твою наготу, смотрю на твои округлые плечи, а вижу твои глаза, улыбку, слышу твой голос, и всё это растворяется во мне каким-то странным видением. Ты задумчиво водишь пальчиком вокруг родимого пятнышка и доверяешь мне, как великую тайну:
  -Тут. Сердце. Бьётся.
  -Правда? – улыбаюсь я с миной напускного изумления, абсолютно не замечая своего дурацкого вида. Ты ждёшь чего-то, готовая опять рассмеяться, а я, как стопудовую болванку, опускаю голову к твоей полуобнжённой груди и еле заметно прикладываюсь ухом к предательской родинке. Никакого биения, конечно, не слышу, но, стараясь соблюсти приличия в знак солидарности, соглашаюсь:
   -Угу.

   И опять кольцо твоих рук на моей шее, жаркое дыхание, тяжело поднимающаяся и опускающаяся грудь… Я уже не прислушиваюсь к биению твоего сердца, я беспомощно падаю на тугую, как сентябрьская антоновка, грудь и закрываю от счастья глаза…
   Сколько проходит времени? Секунда? Две? А, может быть, целая вечность, куда я только что неосторожно опустился?
   Я вздрагиваю от внезапного толчка. Это остановился поезд. Где? Машинально смотрю на часы. Четвёртый… А я сижу всё в той же позе на краю дивана, не раздевшись, в меховой куртке, только волосы, тщательно причёсанные накануне, теперь в беспорядке падают мне на лоб.
  -Ой, какой ты стал смешной!
  Я смущаюсь по обыкновению.
  -А Новый год? Мы не встретили его! Сколько времени? – чуть не кричишь ты. – Вот тебе и поздравления…
   Мы поздравляем друг друга с некоторым опозданием.
  -Наверно, девочки наши в общежитии уже спят, - предполагаешь ты.
  -Не спят, - говорю я. – Будут до рассвета бродить по улицам и  петь  песни.
  -Правда.
  -Да! А когда это мы в последний раз были в Москве? – хитро улыбаюсь я, уже набравшийся кое-какого опыта в обращении с молодыми девицами
  -Что-о? – протянула ты. – Как, в последний?! Ах!
  Ты догадываешься, о чём идёт речь, и торжественно, в тон мне,  сообщаешь:
  -Давно-давно. Ещё в прошлом году!
  Верно. Давно-давно. С нежностью и лаской смотрю я на тебя, и мне чудится, что знаем мы друг друга очень давно. Целый год. А, кажется, что встретились  только вчера.
   А, может, и вправду вчера?..


Рецензии