На Крите

ABRAXAS

Белокурая Европа, дочь Агенора - царя богатого финикийского города Сидона - с детства пользовалась почти неограниченной свободой. Подданные ее венценосного отца благоговели перед своим грозным владыкой, перенося это благоговение на всех членов царской семьи и на единственную дочь Агенора. Опасаться быть похищенной пиратами Европе также не приходилось - все побережье Финикии охранял грозный сидонский флот, сам грабивший и опустошавший берега соседних царств. Поэтому царевна могла в полной безопасности гулять в окрестностях Сидона, любуясь скалистыми мысами, у подножия которых шумел морской прибой, и отдыхать на песке маленьких бухт, расположенных между ними. Весь берег излюбленной Агеноридой местности состоял из такого чередования живописных скалистых мысов, выдвигающихся в море, по которому скользили паруса далеких кораблей, и мелких, более или менее пологих бухт. В тихую погоду, сидя на скалистой глыбе, Европа была способна, под зорким присмотром остававшихся всегда в почтительном отдалении прислужниц и подруг, часами смотреть в прозрачную морскую глубину, следить за подводной жизнью, наблюдая, как в рощах красных и зеленых водорослей скользят рыбы, сверкая при резких поворотах серебристой чешуей, как ползают серые и багряные крабы, как открывают и закрывают свои створки радужные морские раковины, или же при сильном ветре следить за разбивающимися о скалы волнами, плетущими вечно меняющееся кружево пены, слушать их убаюкивающий шум. В бухтах, растянувшихся на песке под отступившим обрывом скал, Европа, похожая в профиль из-за своих широко поставленных глаз, на испуганного олененка, скинув одежду, не боясь загореть - ибо ее кожа оставалась белой, что давало повод дворцовым прислужницам (смуглым и черноволосым, как все жители и жительницы Финикии) шушукаться о божественном происхождении царской дочери - часами грелась на солнце, следя то за облаками, плывущими по лазурному небу, то за волнами, набегающими на песок. Или купаться в теплом море, ныряя в зеленую воду и резвясь в ней, как беззаботная рыбка. Она была еще слишком юной, еще не округлились ее руки и ноги, не приподнялись маленькие груди. Купаясь, она еще не начала стыдиться своей наготы. В те дни, когда море казалось ей слишком бурным, а вода в нем - слишком холодной, Европа, сняв сандалии, с наслаждением бродила босиком по твердому влажному песку, собирая дары моря - ракушки, рыб, медуз, ловила крабов, а потом спешила назад на берег перед заливающим ее босые ноги наступающим прибоем, и сердце ее заходилось от какой-то непонятной ей радости.

В день совершеннолетия служанки поднесли царевне необычной формы хлеб. Подношение это сопровождалось тихим перешептыванием, сдержанным хихиканьем, странными подмигиваниями. Европа, ничего не подозревая, взяла хлеб в руки и только тогда увидела, что выпечен он в форме фаллоса, то есть мужского детородного члена, или срамного уда, предназначение которого было ей уже известно, хотя она никоим образом и никогда не относила его к себе. Царской дочери и прежде приходилось видеть подобные изображения. Фаллос держала богиня Луны на храмовом празднестве, каменный фаллос стоял на краю каждого хлебного поля в качестве межевого столба. Однако этот, румяный и местами слегка подгоревший детородный уд, у нее в руках, отчего-то вдруг смутил Широкоглазую. Но прислужницы уже подсовывали царевне крупную соль в массивной золотой солонке, и, с хрустом отломив головку хлебного члена, понуждали Европу съесть ее, пройдя тем самым символический обряд посвящения в женщины.

Дочь Агенора отделалась от не в меру игривых и назойливых прислужниц, только съев немалый кус аппетитно подрумяненного, с хрустящей корочкой, ритуального хлеба. Служанки принялись жадно доедать остальное, весело хохоча и выкрикивая царевне поздравления.

На следующий день белокожая Агенорида вышла из дворца, как обычно, погулять в сопровождении прислужниц и подруг на берегу лазурного моря. Царская дочь была одета совсем как взрослая девушка, в длинный виссонный пеплос, подпоясанный под самую грудь, и украшенные жемчугом сандалии, с волосами, убранными под драгоценную золотую сетку. Прислужница несла над ней пурпурный, расшитый золотом зонт, защищая дочь Агенора от жарких лучей полуденного солнца, как то подобало царевнам. Чувствуя себя взрослой, Европа шла, как подобает знатной девушке, мелкими шажками, слегка откинувшись назад, подняв горделивый подбородок. Но когда подруги и прислужницы затеяли на морском берегу веселые игры, в ней словно опять проснулась маленькая девочка. Европа приказала снять с себя длинный, стеснявший движения пеплос, освободила свои светлые кудри от золотой сетки, и, оставшись в коротком хитоне, завязанном лишь на одном плече, и в алой ленте, обхватившей ее белокурые волосы, теперь уже ничем не отличаясь от прислужниц и подруг, предалась с ними девичьим забавам, бегая по берегу наперегонки, быстро и легко перебирая длинными, с тонкими щиколотками, ногами, перебрасываясь кожаным пурпуровым мячом, водя хоровод и собирая цветы. Она бегала, прыгала, кружилась и скакала, словно молодая козочка, короткий хитон раздувался, звенел счастливый смех. Вдруг, откуда ни возьмись, на морском берегу появился гладкошерстный черный бык с рогами, загнутыми  в виде лиры. Кажется, его привлекли забавы подружек, и он сам был готов с ними поиграть. Мирно помахивая хвостом, черный бык подошел к Европе и подставил ей свою широкую спину. Его густая, лохматая шерсть, напоминавшая бесцветную паклю, свисала с тела вниз длинными космами, что делало быка похожим на огромную нестриженую овцу. Ничего не подозревая, царевна Сидона уселась на спину такого мирного с виду животного, со звонким смехом ударив его в гладкие бока голыми пятками. Но черный бык внезапно сделался как бешеный. Его только что такие ласковые, любопытные глаза вмиг налились темной кровью, и он с оглушительным ревом стремительно бросился в стремительные, пенистые, мощные морские волны цвета зеленоватого египетского стекла. Испуганной Европе не оставалось ничего другого, как крепко держаться за рога. Крики оставшихся на берегу подруг вскоре стихли вдали...

В открытом море, при виде дельфинов и других диковинных морских тварей, поднявшихся со дна, чтобы приветствовать и сопровождать увезшего ее быка, у Европы не осталось ни малейшего сомнения, что облик ее похитителя принял некий бог. Но какой? В отцовском дворце она встречала великое множество гостей из заморских стран, посещавших Сидон по торговым делам, и научилась различать по одеждам ассирийца от египтянина, египтянина от ливийца, ливийца от нубийца, нубийца от этруска, этруска - от шердана, шердана - от обитателя богатого острова Крит. "Очевидно, боги разных народов и стран одеваются так, как их почитатели - подумала Европа, рассудительная не по годам - Не потому ли этот хитроумный бог принял облик белого косматого быка, чтобы отец, узнав от подруг, кто меня похитил, не догадался, где искать?"

Сидонская царевна попыталась с силой вырвать клок черной бычьей шерсти, надеясь, что под ним скрывается какая-нибудь из знакомых ей одежд. Но шерсть была плотной, и в ладони осталось лишь несколько отдельных волосков, отливавших серебром на солнце. Бык повернул голову, и Европа не уловила в его огромных глазах, светлых от морской синевы, ни малейших признаков ярости. Они стали почти человеческими и напомнили ей глаза юноши-простолюдина, приходившего порой на берег моря и издали молча смотревшего долгим взглядом ее игры с подругами, пока его не прогоняли прочь.

Вдали в туманной дымке перед царевной показался гористый берег. Черный гладкошерстный бык поплыл быстрее, словно чувствуя за спиной погоню. Но море опустело: морские чудища отстали, не в силах плыть с быком наравне.

"Нет, это не Египет, - думала Европа. - Отец рассказывал, что берег у места впадения великой египетской реки Нила в море плоский, как ладонь, поросший во многих местах камышом. Значит, это остров? Но какой? Мало ли в море, простирающемся до столпов Мелькарта, островов, к которым захотел бы пристать бык?"

Когда они доплыли, наконец, до открывшейся взорам Европы неведомой земли, уже наступили сумерки. Вечерняя звезда переливалась на темном небосклоне пурпурным огнем. Косматый белый бык выбрался на берег и дал Европе спуститься на прибрежный песок. Царевна тут же стала выжимать мокрый от морской воды хитон, для чего ей пришлось поднять его подол и открыть не только свои тонкие длинные голени, но и узкие бедра выше колен. Тем временем бык с шумом отряхнулся. Ослепленная градом холодных и соленых брызг, обрушившихся на нее с его пахучей мокрой шкуры, сидонская царевна стала вытирать лицо ладонями, когда же отняла их от лица, увидела, что на месте черного быка стоял высокорослый и чернобородый незнакомец с узкой, осиной талией и широкими плечами, в складчатой льняной набедренной повязке. Смущенная тем, что незнакомец увидел ее ноги выше колен, Европы поспешила опустить подол мокрого хитона, прилипшего к по-мальчишески стройному телу отроковицы, облегая его пленительные в своей незрелости формы. Незнакомец молча смотрел на смущенную Европу. На голове у него сверкала увенчанная пышным кудрявым пером диадема, которую, как было известно Европе, носят только на острове Крит.

"Бог Крита!" - пронеслось в голове юной царевны Сидона. Сердце дочери Агенора билось так сильно, что трудно было дышать.

Чернобородый, обхватив ее за талию, легко, как перышко, поднял Европу, внес ее в черневшую неподалеку, среди лавровых деревьев, пасть пещеры, озаренной внутри красноватым огнем тусклого глиняного светильника, и, не говоря ни слова, поставил на землю. Пол пещеры приятно холодил ее босые подошвы.

Бог Крита опустился вместе с ней на устилавшую пол у стены пещеры бычью шкуру, и его руки заскользили по ее телу. Чернобородый навалился на Европу, всей массой вдавив ее в шкуру. Он припал губами к ее груди. Хотя Европа сопротивлялась как могла, и внутренне не хотела того страшного, непонятного, невообразимого, что надвигалось на нее, тело царевны сразу предало ее, и отвечало богу Крита, вопреки воле самой Агенориды. Под поцелуями бога набухали и вздымались все выше груди Европы, соски которых каменели от прикосновения его горячих губ. Сам бог давно уже был крайне возбужден и еле сдерживался, чтобы сразу не взять ее. Но желание насладиться телом юной сидонянки в полной мере сдерживало, до поры до времени, снедавшую его лютую похоть. Европа чувствовала на своем худом бедре его упругий фаллос, готовый к действию, о котором дочь Агенора догадывалась с тех пор, как ей впервые показали на празднестве в храме богини Луны изображение детородного члена и объяснили его предназначение. Сидонская царевна понимала, что ничего не сможет сделать, бог Крита овладеет ею все равно. Сжав ее груди обеими руками так сильно, что Европа вскрикнула, тут же испуганно прикусив себе губы, как если бы кто-то мог ее услышать, бог стал целовать ее живот. Он скользил по ее телу губами, спускаясь все ниже и ниже, иногда останавливаясь и целуя ее в губы, а затем вновь припадал к телу царевны Сидона, к ее узким бедрам, к гладкому низу ее живота, и вот он был уже у цели. Бог развел в стороны согнутые в острых коленях ноги Европы, и перед ним открылось то, чего он так вожделел. Влагалище царевны было мокрым, оно манило бога своей ароматной влагой, и он припал к нему горячими губами, Европа застонала от остроты никогда не испытанных ею прежде ощущений. Критский бог медленно провел там искушенным в ласках языком, ощущая на нем и на губах вкус влажного влагалища Агенориды. Бог становился все настойчивее. Он то вгонял свой язык в самые недра царевны, то целовал и покусывал ее крошечное зернышко, быстро превратившееся в бусинку, а затем и в горошинку, от чего Европа дрожала всем телом. Бог и сам не мог больше терпеть, он оторвался от ее промежности, и царевна Сидона почувствовала, как в нее входит что-то огромное. Она вскрикнула и вновь, чего-то испугавшись, зажала себе рот рукой. Чернобородый запечатал рот царевны поцелуем. Теперь Европа не могла кричать, весь ее рот был целиком заполнен большим и горячим языком критского бога. Бог Крита медленно вгонял в нее свой жезл, наслаждаясь каждым стоном сидонянки. Он сознательно делал это неторопливо, чтобы ощутить каждое содрогание царевны. Но вот, почувствовав, как приближается блаженный миг, бог закинул левую ногу Европы себе на плечо и сильными, резкими толчками стал врезаться в ее плоть, со все большей силой ударяясь о ее промежность. Рот Европы оказался свободен, и она снова закусила губы, чтобы не закричать, как будто ее крик мог быть услышан кем-нибудь еще, кроме Чернобородого...Еще несколько сильных движений, и из груди Чернобородого вырвался долгий протяжный стон. Бог Крита опустился на Европу сверху, тяжко придавив царевну к черной бычьей шкуре, не вынимая из нее свой фаллос. Ему было приятно сознавать, что он все еще внутри нее, что он до краев заполнил ее лоно своим семенем, но он не остановится на этом, он просто не сможет остановиться. Он будет пронзать и терзать ее твердокаменным упругим фаллосом снова и снова, пока силы не покинут его. А сегодня сил у него хватит, так что он будет делать это до утра, раз за разом наполняя лоно юной сидонянки до краев.

Бог Крита выпустил Европу из своих объятий. Он встал с нее, раздавленной, опустошенной, обессиленной и оглушенной, и сел на шкуру, привалившись к стене пещеры. Европа медленно поднялась на дрожащие ноги. У нее не было сил, чтобы плакать и кричать, она плохо понимала, что произошло, и что ей делать дальше. Бог Крита снова сжал ее в своих руках, но уже не понес ее на бычью шкуру, а овладел царевной прямо здесь, прижав спиной к стене пещеры.

Когда над Критом занялся рассвет, Европа лежала на полу пещеры, лицом вниз, в полном изнеможении, почти без чувств. Ее грудь была покрыта пурпурными пятнами, следами от крепчайших поцелуев бога Крита. Между ног сидонской царевны, на внутренней стороне ее узких бедер, темнели огромные синяки. Наконец дочь Агенора приподнялась на тонких руках, все тело ее болело, голова сильно кружилась. Европа попыталась встать, но наблюдавший за ней критский бог одним рывком перевернул Агенориду на живот, и страшная, невыносимая боль наполнила все ее тело. Она как будто провалилась в бездонную черную яму, лишившись сознания...

В ту ночь на Крите зачат был Минос Талассократ.

ПРИМЕЧАНИЕ

Общеизвестно, что обычно девственница не испытывает оргазма не только в ходе дефлорации, но и еще достаточно долгое время после нее. Однако в случае Европы дело обстояло иначе, поскольку, согласно представлениям древних греков, с ней сочетался не земной мужчина, а бессмертный бог, пусть и принявшей временно вид черного быка.