Between

Укол в угол рта – это тоже чай. Слишком спокойная мелодия зажата между губами – так зажимают заколки, так прижимают будущее к нёбу: не вырвись, не вырвись, не вырвись. Языком найти болевую точку – так приникают к ранам птиц, крыло подломлено, рубин переброшен между пальцами. Индийской росписью пахнут руки. Индийской росписью пахнут руки, я укрываю голову красной тканью, сжимаюсь спиной – резкий выдох в мелодию – переходит – звук-волна-выдох – утонувшая в воде ткань. Лалима, Нилам, Джиоти – кто сейчас во мне, какое из моих «я» -- я? Китай пьёт Янцзы из моих рук, Киу – стучится в висках моих, Киу!.. Осень!.. – себялюбие ветра втискивается в мембраны, в распоротые чакры, в разомкнутые губы, поры, вены… Странно сейчас не это. Меня зовут все мои храмы. Каждый из моих храмов. Ты знаешь, сколько мне лет? Достаточно мало, чтобы вспомнить отсутствие времени, и достаточно много, чтобы полюбить чай.
В тебе тонет лепесток лотоса, пьяная розовая вода, по тебе плывут мёртвые бабочки, в твоих храмах нет разделения на память и не-память, я давно помню всё и не помню ничего, я – маленькое растрёпанное море, у которого глаза синие, ломкие, бессознательные. Я – распахнута.
Апельсиновый сок, никогда не остающийся кисловато и липко на пальцах. Оранжевый цвет, захвативший меня сейчас. Зелёный багдадский сон, старый город без имени – я рассказывала сказку про него, два раза в жизни. Там есть один-единственный житель, но он так далеко от города и город так далеко от него, что они с городом не догадываются о существовании друг друга. А помнит – вода, которая хранит кольца, перевязанные лентой. Здесь тонут рисунки Кэрол, здесь замирает отраженье Тэн, здесь идёт по поверхности Айлин, не касаясь воды. Будет дождь, будет самый тихий и долгий дождь из тех, которые шли когда-либо в этих землях. Тонкий-тонкий скрипичный звук. Музыка. Арабские флейты. Глиняные чаши. Ом Бендзазато – поёт вода, и расходятся круги по воздуху, и расходятся круги – оранжевый – жёлтый – синий.
Фиолетовое свечение в артериях – во мне нет крови, есть воздух.
Серебро, которое рисует во мне каждое движение вне. Ритмы. Наркотически терпкая апельсиновая кожура.
Ты же не поймёшь этого. Улыбнёшься, увидишь глаза…
-- Нилам, проснись.
Аскольто… аскольти, аскольтарэ…
Скрипка.
Зелень.
-- Нилам! – пощёчина.
-- Киу, я тебя ненавижу. – Вздрагивает. Вздыхает. Я?
И всё вокруг вздрагивает и вздыхает.
Смотрю зрачками, упираюсь волной в шахматную доску. Кэр уснула. Киу нет. Тэн курит.

***
А что было бы, если бы не было?
Свет. На мне красновато-тёплое платье. Слух перекрыт, остаётся движение.
-- Мы не будем танцевать.
-- Врёшь.
У меня как будто беззвучный стон льётся с губ. Льётся, льётся, светло-красный, прозрачный. Никогда не помнила твоей музыки.
-- Хэй?
-- Что?
-- Дай руку, я боюсь.
-- Врёшь.
Виски – покалывание – песня внутри – как пронизанный горьковатыми каплями воздух.
И:
-- Шаг?

Marinus.
Пришёл Сон. Неожиданно.
-- Знак на правом запястье.
-- Ага, и кольцо.
-- Не кури.
Полная чашка цветных камушков.  Переставляю свои города с места на место.
-- И только кинь сюда сигарету!
Серый пепел на глине. Расколотая бирюза. Хочешь смеяться – смейся.
Сон улыбается. Курит. И стряхивает огоньки на мою обожжённую руку.

1.
Стэйси.
Рыжая. В глазах отражается Анна.
-- Не врывайся!
И не выгонишь.

0.1.
Стэйси заплетает воду и что-то беззвучно рассказывает. Я её слегка боюсь – мрачноватые глаза, подведённые снегом, – снег всех подводит в этом году.
-- Вишни?
-- Нет, не надо.

0.
Пространство рябит и съедает кадр. Рыжеватые волосы расплескивают воздух и пропадают.
Как если бы вихрь вбежал в одну стену и выбежал в другую.
Стэйс помнит меня. Просто ненавидит.

И – междустрочье.