Ануш рассказ о геноциде армян

автор: Шамирам Д.

Первая группа мужчин, с побрякивающими на поясах изогнутыми саблями, и винтовками на плечах была немного больше следующей, шедшей по её пятам; вся эта толпа шла, чтобы отчистить свою страну, от тех, чьи лица им были незнакомы, и осквернить земли кровью миллионов невинных людей.
Шли они молча, некоторые же из них, изредка кричали хвалы своему Богу, за непонятную честь, данную каждому из них и всем вместе.
Приближаясь к едва проходимым тропах они разделились по парам, чтобы удобнее было преодолеть узкий горный серпантин. Каждый знал свою цель, однако в каждом из жестоких сердец пылал невиданный огонь, огонь который вспыхивает в человеке лишь раз в жизни, а в некоторых, счастливых жизнях, никогда не появляется. Это был огонь ярости, ярости наводящий ужас, приводящий человека к пику зверства и жестокости, и он, разрастаясь, наполнил их, как у одного, черные глаза солнечным светом, слепившим, словно последняя попытка остановить трагедию…
Выйдя на залитый солнцем берег реки, что брала своё начало у озера Ван, юноши, что были в первой группе, увидели двух стариков, пасущих бесчисленное количество овец.
В какой то миг все на секунду замерли, переглянувшись, а потом толпою двинулись на немощных и, связав их, спросили на своём наречие
-Где вы живёте?
-Недалеко от сюда, вон за тем холмом – быстро ответил первый, совершенно седой, чуть прихрамывающий старик, за что был поблагодарен быстрым ударом ножа прямо в живот, из которого мигом хлынула кровь, которую, впрочем, смыла кристально чистая река, унося тело в долину, заполненную чащей, переходящий в лес.
Глаза Старика некому было закрыть….
Второму же связали руки и приказали проводить его к «своим». Тот мигом согласился, чем не поразил никого кроме одного молодого юноши, который, нервно дёрнулся, когда солнце озарило сталь клинка, после окровавленного резким движением.
Шли долго, еле превозмогая усталость, забираясь всё глубже в чащу леса – то был самый короткий путь, как уверил, испуганный до смерти старик. В нем было столько силы, какой не хватало молодым, и они встретили сумерки, прямо там, в лесу, одурманенные усталостью.
Тяжесть тел и нежное сияние луны подобно горькому вину наложило свои чары на сотни мужчин, и все они улеглись один к одному, и заснули.
Ночь была прекрасна, как и все в тех краях, лишь луна казалось толи розовой, толи красной, а в отражении всё той же реки казалась лишь белоснежным пятном; Казалось, что вода могла всё сделать чистым и невинным, но лишь руки, запятнанные кровью ни в одной реке мира не умыть..
Старик, которого положили по середине спящих тел, долго смотрел на усеянное бисером звёзд небо, и пытался высвободить руки от плотно сжавших их верёвок.
Когда ему это удалось, луна постепенно бледнела, и на другом конце небесной вечности показались первые лучи солнца, скрытые вершинами неприступных гор. Времени не было, и кое как, то и дело задевая молодые, горячие тела, он выбрался из своего плена, и бежал со всех ног, чтобы предупредить остальных. И часа не прошло, он был на месте, но, увидев перед собой картину, в которой художник смешал лишь чёрную и красную краски, не поверил своим глазам. Деревня, в которой он родился, вырос, и мечтал встретить смерть, была сожжена дотла, и черноту не развеянного ветром пепла сменяли лишь огромные кровавые пятна…
Постаравшись совладать с собой, старик медленно, словно спешить было уже некуда, побрёл в сторону, где когда-то стоял его дом, дом где его ждала фотография умершей в молодости жены, где ждала его заботливая семья.
Прямо у порога лицом к земле, лежала его дочь, лишь волосы сливались с остатками сожжённой деревянной двери. Он крепко обнял холодное тело, и безмолвные крики слетели с дрожащих губ.

Утро было холодным, холодным и очень красивым. Лёгкое, светло-желтое солнце золотило листву, что падала с замерших в ожидании зимы деревьев прямо на глаза, прикрывая собой иссиня-голубое небо, лазурью которого нельзя было не поразиться.
Махмуд проснулся раньше остальных, и первым делом заметил пустое место, в середине красивого ковра спящих солдат чистоты, и поняв кого не хватает, не особенно расстроился. Ему было очень жаль стариков, и ему почти не верилось, что вчера на его глазах кто-то лишил жизни того, пред чьими годами стоило бы поклонится. Так в его семье было принято, так его учили, и он считал эту Истину завещанием Корана, который он в своё время перечитал от корки до корки. На его красивом лице, едва проступали усы, окаймляя пушистой бледно-чёрной дугой большие, чуть кривые губы, глаза его, как и у всех были тёмно-карего цвета, разве что, один глаз был светлее другого, остальным он от других не отличался.
Постепенно солдаты начали просыпаться, и не сразу обнаружили безвозмездную потерю, а когда кто-то громко окликнул старика, все всполошились и побежали вперёд, позволяя огню, недавно распалявшему их души, разжечь их глаза до чёрных угольков, словно только что сожжённые чувства.
Когда они, как стадо диких шакалов набросились, на второе селенье, то, право, им повезло, из деревянно-каменных домов не валил клочьями дым, и сон, поглотивший людей, казалось, царствовал тут вечно. В миг «чистильщики» разбежались и стали кружить всё на своём пути, забегая с криками в каждый дом, они резали всех, начиная от младенцев, истошно кричащих, напуганных, заканчивая едва успевшими открыть затянутые годами веки, стариков.
Махмуд, стоял на месте, не понимая, что сейчас произойдёт или нехотя это понимать, и не двигался ровно столько, чтобы вскоре увидеть спины последних, совсем юных ребят, которым и семнадцати не было, но была вера, вера в том, что им сказали.
Деревня проснулась от криков, стонов и оглушающего, тихого смеха, да шуршания смерти, где-то в гуще листвы, укутавшей землю. Махмуд бросился вперёд в порыве, неизвестным ему самому, и тем более его сердцу, которое впервые в жизни забилось так, что он, наконец, его почувствовал. Он бросился в первый же дом, и увидел картину, от которой его голова налилась свинцом, словно утонув в кальянном дыме.
Двое его собратьев, по вере, по крови, насиловали красивую, взрослую девушку, которая истошно кричала, чем лишь возбуждала крепкого парня, что навалился сверху. Их тела почти не соприкасались, и он успел разглядеть её красивые черты лица, прежде чем тот закрыл их своей мощной спиной.
Рядом с двуспальной кроватью, на которой всё это происходило, лежал труп молодого мужчины, кровь которого виднелась и на простынях, белых как горный снег. Крики девушки сводили всех с ума, но если двух ребят, это забавляло, то Махмуд испытывал то, что невозможно описать даже самыми искусными словами. Второй громила, которому было лет 30, не меньше, держал за волосы молодую девочку, который от силы было лет шестнадцать не больше. Она лежала на полу, уткнувшись лицом в грудь отца, тряслась от слёз, пачкая своё длинное белое, как и её кожа, ночное платье, окаймлённое кружевом, чёрным, как и её волосы, заплетённые в толстую косу, доходившую до поясницы. Казалось, что нет смысла её держать, но начальник группы, поднимал её глаза на старшую сестру, что уже потеряла сознание, стеклянные глаза которой были широко открыты и уставлены в потолок. Они наводили ужас даже на насильника, что, закончив, своё дело плюнул в её сторону, и спокойно вышел из дома, громко хлопнув дверью, так, что ветер, стремительно ворвавшийся в комнату хлестнул Махмуда по щекам сильнее хлыста.

Начальник проследил за вышедшим взглядом, и только тогда заметил Махмуда, что стоял в оцепенении, не в силах шелохнуться. Он обратился к нему с явной злостью:
-Эй, ты щенок, она моя, в это время его рука начала рвать на девочке ночную рубашку, а та лишь вцепилась в тело отца, и ничего не хотела понимать.
-Ты что не слышал меня? Тебе нечего здесь искать, хотя я могу ею с тобой поделиться, если поможешь мне. Начальник пронзил воздух, в котором витал запах крови, взрывом смеха, от которого Махмуд пришёл в себя, стараясь сдержать невыразимое чувство отвращения. Он всё стоял, и ждал что будет;
Солнце поднималось всё высшее, но так медленно и нехотя, словно оно тоже имело глаза, которые оно, к своему сожалению, не могло закрыть, чтобы не видеть кровопролития.
Мягкая ткань треснула по швам и белое, хрупкое тело было повалено поверх другого, которое, должно быть, остыло. Когда Махмуд увидел перед собой бездонные синеватые глаза, и строго сомкнутые детские уста, в него вселилась, словно шайтан, дикость, и он ударил, рукоятью тяжёлого меча начальника по голове, когда тот уже снимал с себя шаровары, жеманно покусывая губы.
Его мясистое тело упало прямо на девочку, которая визгнула и со страхом пыталась высвободиться. В глаза её поселился ужас, отливая блеском, который, казалось, наполнил её всю, от кончиков рассыпавшихся по плечам волосы, до пальцев на ногах, испачканных кровью.
Махмуд помог ей подняться, и снова посмотрев ей в глаза, поразился их синеве, не скрывая своего изумления и восторга. Он никогда не видел таких глаз, ему казалось, что все люди на свете имеют лишь чёрные, как у него самого, красивые, большие глаза.
-Как зовут тебя? спросил он, запинаясь.
-Ануш, шепотом ответила она, пытаясь прикрыть свою юную, упругую грудь волосами.
Не смотря на то, что она не спросила его имени, он представился. Она лишь кивнула в ответ, не понимая, что происходит, и её нельзя было за это судить.
Вдруг, в комнату влетели пять его друзей, и он быстро смекнув навалился на Ануш всем телом, и когда не услышал её протяжный визг приказал ей кричать, чтобы те подумали о таком нормальном для них способе убийства неверных, и оставили их одних, за ненадобностью поддержки. Когда же они ушли, он, словно соображая что делать, начал снимать с себя одежду, и тут Ануш действительно испугалась, но напрасно, он бросил одежду ей, а сам одел, стянутую с начальника широкую длинную рубаху и целые, чистые шаровары. Не смотря на то, что они были ему велики, он как-то смог затянуть их поясом, и посмотрел в сторону Ануш, которой его форма тоже пришлась не по размеру.
Он взял её за волосы, притянув к себе, чуть не коснулся её губ, почувствовал запах жасмина, что исходил от её невиданной мягкой, нежной, и самое удивительное белой кожи. Он взял свой меч, и, попросив прощения отрезал её прекрасные кудрявые волосы, что с тяжёлым звуком упали на пол. Ануш взялась за голову, и расплакалась, поразив этим солдата. Тот приказал ей принести ножницы.
Когда они вышли на улицу, деревня была частично сожжена, и лишь несколько домов остались без повреждений, и у них столпился народ, словно на какое то зрелище.
И это зрелище было…
Каждый по очереди делал по надрезу на животе беременной женщины, и считалось, что проиграет тот, после чего прикосновения из неё вывалится плод, убийство которого тоже не считалось грехом. Такая увлекательная для всех играх показалась Махмуду отвратительнейшем зрелищем на свете, и он не ошибся. Ануш, измазанную сажей, с короткими волосами, пришлось поддержать за плечо, так как она побелела как мел, и едва держалась на ногах. Только намного позже Махмуд узнал, что та женщина, давно скончавшаяся от боли была матерью Ануш, а ребёнок, не рождённым братом, которого она уже успела тогда полюбить. Боль пронзила его сердце, и он не мог понять, кому нужны крики душ, витающих в воздухе, делая его необычно осязаемым.

Отойдя далеко от проигравшего спор молодого турка и всех его друзей, они приблизились к роще, на пути к которой увидели старика, бездыханное тело которого, было едва прикрыло листвой.
Ануш не плакала, лишь её чёрные, отливающие медью волосы, словно у ассирийки, отстриженные почти под корень, казалось, источают слёзы, слёзы неба, старающегося смыть хотя бы одну каплю крови с убитого на площади младенца, который истошно закричал, прежде чем проигравший солдат чистоты раздавил его маленькую головку ногой.
Махмуд нехотя плёлся рядом с Ануш, понимая, ни назад, ни вперёд у них дороги нет. Мысли его были тяжелы, и казалось ему всё серо, кроме всё таких же ярко синих глаз девушки, когда она спросила, журчащим словно протекающая рядом река, и звонким голосом:
-Кто ты?
Этот вопрос показался Махмуду немного странным, но он снова повторил
-Я? Я Махмуд, и добавил:
- Человек, утонувший в твоих прекрасных как небо глазах, а ты?
-А я, ответила Ануш тише, а я, я Армянка…

http://aga-soyuz.narod2.ru/Publikatsii/Tvorchestvo/Anush/