На трезвую голову вторую бутылку не выпьешь, расск

                НА ТРЕЗВУЮ ГОЛОВУ ВТОРУЮ БУТЫЛКУ НЕ ВЫПЬЕШЬ


                Стучат и расходятся чарки,
                Рекою бушует вино,
                Уносит деревни и села
                И Русь заполняет оно.
                А. К. Толстой. 


      Посреди квартиры у Борьки стоял сваренный из прутьев, из обычных железных прутьев, надгробный памятник.
      Такой, какими заполнены все погосты громадной советской Руси. Его жилище напоминало то ли кладовку, куда сваливалось все подряд, то ли мастерскую по ремонту всего и вся. Железная кровать стояла в углу, закрытая лишь почерневшим от времени байковым одеялом, сверху валялась подушка без наволочки. На тумбочке, внутри нее и под ней навалом устроились: сверла, шайбы, шурупы, спичечные коробки с шайбами, винтики и гаечки, отвертки, плоскогубцы - все это густо посыпано пахучими окурками, жжеными и целыми спичками, мусором. Стены увешаны: цепями от бензопилы, ножовками по дереву и металлу, вырезками из газет, по интересующим проблемам. Под ногами валялись: отвертки, ключи, молотки, топоры, болотки; по углам стояли бензопилы, телевизоры и стиральные машины. Что-то ждало своего времени, чтобы их отремонтировали, что-то - чтобы выбросили. Но из этого жилья уже давно ничего не выносили и не выбрасывали, не делали ремонта и элементарной уборки. Вся двухкомнатная квартира была наполнена серым тяжелым маревом, настоянным на запахах: папиросного дыма, окурков, паяльника, грязного человеческого тела, технического масла, бензина, дешевого одеколона. Воздушный винегрет пыталась пробить голая, серая от пыли электрическая лампочка.
      На мое приветствие вернулся лишь короткий звук:
      - Чего надо?. А затем появился невысокий человек, лет под шестьдесят, в темно-синей шерстяной рубашке с полосами на груди, черных брюках и сапогах. Волосы его были всклочены, слабая чернота на сером фоне напоминала об их первозданном существовании. Лицо было вспахано временем и выпитой водки. Круглые очки под лохматыми чёрными бровями закрывали глаза.
      - Чего надо? - повторил свой вопрос хозяин квартиры.
      - Да вот, строюсь. Посоветовали к вам обратиться, - ответил я.
      - Чего надо-то? - как то однообразно и грубо повторял свои вопросы Борька, запуская всю свою немытую пятерню в волосы и почесывая голову ото лба до затылка.
      - Рамы надо делать, - без дипломатических вступлений, напрямую ответил я.
      - А?! И сколько? Да, штук семнадцать.
      - Добро. Это мое дело, - довольный ответил хозяин.
      Сразу же после этого короткого разговора, где не было взаимного приветствия и знакомства, мы заговорили: о строительстве, об инструментах так, как будто мы с ним встретились давным-давно и знали друг друга вечность. Борька показывал мне свою домашнюю печь и гордился тем, что прямо здесь, на квартире, отливает из алюминиевых отбросов станины для нового станка по обработке дерева. При этом он ходил по квартире, дымя папироской, уверенно доставал и показывал различный инструмент. Я следовал за ним, осторожно ступая, чтобы не раздавить какой-нибудь коробок или не наступить на пустую бутылку. Я почему-то радовался за Борьку, за его своеобразный «порядок», который он совсем не собирался нарушать.
     - Вот, - сказал Борька и положил руку на надгробный памятник, - второй год стоит. Не могу найти черной краски, а зеленой красить не хочу.
     - Кому это?
     - Жене, - откликнулся Борька без особой жалости в голосе. Пила, вот и... - он для чего-то достал свидетельство  о смерти.
     Борька повел меня в кладовую показать токарный и сверлильный станки. В сарай, где лежали моторы, добытые по случаю, заготовки из дерева, аккуратно разложенные в штабеля. И рассказывал, рассказывал о каждой вещи, когда, с кем и сколько за них выпито, прежде чем попали они в Борькину собственность.
      Мы расстались только после того, как Борька показал мне все достопримечательности своего жилища. Он обещал сделать рамы для моего дома и начать работать не поздней, чем через три дня...
      Прошел месяц, пошел другой. Лето уже вышло к августу, дни стали короче, и холодней, но Борьки все не было.
     - С кем ты связался, - наставлял меня сосед, - с Мерзляковым, с этим пьяницей и болтуном. Раньше он совсем ничего не умел делать, где-то нахватался. Ищи кого-нибудь, а то в зиму уйдешь без окон, - и, совсем уже расплывшись в улыбке, спросил меня:
     - А ты не слыхал, как он бабу за пятерку купил?
     - Это еще как? - рассмеявшись, спросил я.
     - По пьяне. Пили они тут компанией, с ними шалава одна была. Одним словом - бечевка. Грязная такая. С кем пила, с тем и спала. Вот один и предложил ее Борьке за пятерку, тогда же водка-то дешевая была. Жили они потом сколько-то. Само дело - пьянствовали. Он ведь нигде толком-то не рабатывал. И сейчас нигде не работает. Ну, поизгалялся он над той бабой. Все зубы он ей выдергал. Плоскогубцами. Все по пьяне, конечно. Так его и звали потом в поселке - Зубодер.
     Я - хохотал. А сосед обиженно меня переспрашивал:
     - Не веришь? Не веришь? - спроси любого, скажут. И, уходя, все повторял: Ищи, другого, ищи. Подведет.
     Время, в трудах и заботах, пошло еще быстрей, когда торопишься, оно уходит со скоростью счетчика на бензозаправке. Я уже постлал пол и потолок, заготовил глины и наносил гору кирпичей для большой русской печи. Нашел печника. И потерял терпение...
Борьку я застал дома все в том же личном одеянии. Доминанта надгробного памятника господствовала над всеобщим разбросом. Время здесь имело свою постоянную величину и ничто, и никто в этой квартире никуда не торопился, только увеличилось число пустых бутылок.
     С порога я обложил Борьку матом. Это единственно понятный для русского мужика язык. Борька встрепенулся, услышав знакомые слова, почувствовав в них собрата и какую-то силу. Стал оправдываться:
     - Я же сказал, что приду, значит, приду.
     - Когда? - настаивал я, подгоняя его крепкими выражениями, как хлыстом.
     - Завтра, завтра, - уверил меня Борька.
     Чтобы не смягчать произведенного эффекта, я покинул его берлогу.
Через неделю, когда мы с печником сложили уже половину печи, когда я наслушался многозначительных рассказов о том, где он клал печи, сколько ему заплатили за его работу, как тяжело приходится ему создавать эти очаги тепла, появился Борька. Он прикатил на самодельной тележке станок и две корзины инструмента.
     - О, Борька! - зашумел с высоты своего положения печник.
     - Привет.
     - Привет.
      Работа закончилась. Они присели курить, вспоминая свои прошлые встречи, совместную работу и выпивки.
      Я смотрел и с горечью думал: «Как их поскорей развести и заставить работать, на дворе сентябрь. Водка?! Где достать? И сколько? Чтобы ублажить этих тренированных мужиков».
      А они мирно, неторопливо беседовали.
      - Где взял станок? - спрашивал печник.
      - Как, где? Сам сделал.
      - Да-а? - удивился тот.
      - Что, и мотор сам сделал?
      - Выбросил кто-то, - ответил с достоинством Борька, - А я его перемотал. Да, тут все мое. Колеса от детской выброшенной коляски. Конденсатор от старого телевизора, циркулярки вырубил из старых полотен. Ручка, видишь? Поднимать вверх, вниз, чтобы лучше фуговать. Все сам.
      - Да-а! - задумчиво и со скрытой завистью заговорил печник, -  нечета государственному. Делают какие-то карлики. Все боятся, что разбогатеем своим трудом, гонят на производство.
      Борька молчал, улыбался довольный похвалой, произведенным впечатлением, потягивал сигарету.
      - Хозяин! - окликнул он меня, - давай материал, работать будем, - снял колеса и начал устанавливать станок на улице.
Я вынес заранее заготовленные бруски, размышляя при этом: «Как лучше помочь одновременно двум работникам».
      Борька перебил мои мысли:
      - Ступай, работай с печником. Я один справлюсь.
      Так мы проработали день, встречаясь только на перекурах.
      На другой день Борька не явился.
      Печник уже с чердака кричал:
      - Вот Зубодер не пришел! А ты слышал, как он бабу за пятерку купил?..
      - Слышал, слышал, - перебил я его.
      Мы закончили класть печь. Затопили ее в ожидании первого дыма. Дым действительно получился большой. Он никак не хотел идти по дымоходу сырой печки и валил в дом. И уже потом, когда мы надышались вдоволь дымом, растирая слезы по грязным лицам, умылись и уставшие сели за стол, появился Борька.
     - О, ты даешь, - начал печник, -  как работать, так тебя нет, а как рюмка, так ты тут.
     Борька молчал, но его глаза выдавали его хитрость. Мне было ясно, что работать ему рядом с этим печником не хотелось, уж слишком грубо он напоминал Борьке о его прошлом, и выпить ему хотелось, и расчет его был правилен. Будет дым, будет выпивка.. И печника можно было понять - он не хотел делиться заработанным. Тем более, все это происходило во время борьбы с пьянством. Спиртное было найти очень сложно. Да и мне он, откровенно говоря, в этот момент был не нужен.
      - Вот уж воистину, - ворчал печник, - незваный гость хуже татарина.
      Борька стоял в дверях и молчал. Да и я задумался: «Уйдет ведь, потом ищи».
      И громко сказал:
      - Садись, гостем будешь.
      Выпили мы за труд, вложенный в печку, и за первый дым. Печник подтрунивал над Борькой, а тот пил и все молчал.
      В эту ночь я не отпустил его никуда.
Работал он у меня весь сентябрь. Погода благоприятствовала, наградив первую половину месяца сухими солнечными днями. Впрочем, любоваться всей этой красотой «Бабьего лета» было некогда. Борька работал хорошо и капризно. Много из моего заготовленного материала он забраковал.
      Вот видишь сучки, они же вылетят сразу, как только я задену пилой. Не буду я делать из этого барахла. Он отбрасывал брусок в сторону. Я пыхтел, недовольный, и про себя ворчал: «Где же я возьму доску, да еще на пятьдесят, да еще без сучков?» А затем молча перебирал все свои запасы досок, что-то находил, что-то менял у соседей и нес на Борькин суд. Он выбирал, что получше, не халтурил, а работал. Глядя на Борькину работу, я понял всю «ценность» присказок печника, который клал кирпичи, не особо задумываясь об их подгонке, и при этом часто приговаривал: «Не себе, а людям».
      Борька распоряжался с материалом, не стесняясь: пилил, браковал, выбрасывал. Наконец стали появляться нужные заготовки. Он их выкладывал в ряд, словно солдат в строю, по ранжиру, смотрел и гладил каждый брусок, проверял кривизну, сучки - словом, готовил не парадную показуху, а предназначал к долгой службе для человека. Подбирал фрезы, собственно им изготовленные, делал выборки под стекло, деревянные шпонки, и, когда сколотил, склеил и застеклил первую раму, я понял, что не напрасно так долго ждал его.
      С каждой поставленной рамой мой дом как бы открывал глаза, приобретал свой вид и характер.
      Борька жил у меня на полном обеспечении, спешить ему было некуда: жена его была на погосте, в его квартире осталась только одна кошка. Этот повод он постоянно использовал:
      - Надо бы домой сходить. Как там моя Муська? Да и табак кончился, - стонал он.
Какой там табак, в то время купить ничего было невозможно, из магазинов исчезло все. Табак давали по списку, раз в месяц. Борька выкурил все мои запасы.
      - Может, стрельну у кого-нибудь самосаду, -  гнусавил Борька, - сменю рубаху, - продолжал он. Стряхнул пыль с пиджак и ушел.
      Погода на дворе стала портится, черные лохматые облака почти касались земли. Пошли дожди. Да и сутки ополовинились, при дожде светлая половина съеживалась и уходила сразу в ночь. Мое отношение к Борьке испортилось, как погода, я ругал его, забывая все хорошие качества. Сосед, который каждое утро ходил мимо дома с ведрами на коромысле, подначивал:
      - Чаво, опять Зубодер не явился. Я тебе говорил, уйдешь в зиму без окон. Ищи другого. Проходил мимо, втягивая в себя завистливо-радостную улыбку, согревая свою душу под мокрой фуфайкой моими проблемами.
      Прошла неделя. Я собрался и поехал к Борьке в соседний поселок, где он жил. Дверь в дом была открыта, а сам хозяин сидел за столом в свежих облаках махорки, дурмана окурков, смешанных с запахами остатков консервов в томатном соусе и громадной полупустой бутылкой дешевого вина.
      - А-а-а, Петрович, - радостно запел Борька, не здороваясь и не чувствуя никакой ответственности, - проходи, проходи, садись.
      - Вот, видишь, получил талоны, купил винца. Да больно мало. Вторая заканчивается. И все. Нету больше. Выпей.
      Я смотрел на него незлобиво и понимал: после второй бутылки сразу трезвым не будешь, нужна третья. Выпил предложенных полстакана и спросил вместо закуски:
      - Как же ты так?
      - А что? - ответил Борька, - я знал, что вино должны привести, ведь не напрасно я стеклю в магазине рамы. Знал! - он поднял к потолку указательный палец, подчеркивая этим всю важность знакомства с нужными людьми.
      - Но, - продолжал он свой монолог, - как везде у нас - обманули. Привезли вино на неделю позже. Задержался.
      - Поехали ко мне.
      - А как же это? - Борька показал на бутылку.
      - Найдем, собирайся.
      Борька набросил на голову пыльную фуражку, и мы ушли.
Вечером под дождем мы затащили с ним станок в строящийся дом. Гулкое пустое получилось помещение, посредине стояла печь, вдоль стен сдвинутая мебель, половина оконных проемов была завешана одеялами, и одинокая лампочка весело блестела под высоким потолком. Борька в этот вечер напился досыта. Разгуливая в нижнем белье по гулкому помещению, то, исчезая в темных углах за печкой, то, появляясь, как привидение под простынею, на свет лампочки, он нес какую-то пьяную чушь. Я почти убедился в его россказнях, что он - Зубодер. И, чтобы как-то остановить нарастающий пьяный психоз, я проводил его в один из выходов из темного угла на свет лампочки, прямо в дверь, на улицу. Через полчаса Борька затих и спал.
      На следующий день и до конца месяца Борька работал увлеченно. Он чувствовал дерево, как врач чувствует больного. У него был талант столяра. Он не позволял себе работать плохо. Он любовался результатами своего труда и тихо гордился ими. Это ценили те, кто видел в нем мастера, но ревновали и распространяли слухи о нем - халтурщики. Борька не знал себе цены (может быть, я ошибаюсь, может ему так легче было идти по жизни) в постоянной пьянке, он не смог справиться со своими способностями, огранить их в человеческих отношениях, поставить себя на уровень своего плотницкого таланта, превратить самородок в бриллиант.
      - Борис, - обратился я к нему, когда мы доедали за столом омлет, - где же ты научился работать? Все говорят, что ты ничего раньше не мог делать?
Борька улыбнулся.
     - А кто же раньше-то все мог. Все сначала учатся, а потом кто как может, кто языком, кто руками.
     - А ты где научился?
     - В тюрьме, в лагере.
     - Ты, в тюрьме? - удивился я. Чему удивляться. У нас был бы человек, статья найдется.
     - Ты как туда попал?
     - Через баб, через алименты, - Борька тяжело вздохнул, видно было, что это событие много изменило в его жизни.
     - Первая жена моя загуляла, я ушел. Сын остался с ней. Так, покрутилась, да и обратно ко мне. А зачем она мне. Вот и алименты. Дальше - неплатеж. Суд. Дали год. Вот и все. Там, в  лагере, была школа плотников, я ее как раз успел закончить. Последний экзамен и последний день отсидки. Сразу на волю. Кому тюрьма, кому школа повышения квалификации. Жизнь у нас такая.
     Завершил Борька свою работу, когда дождь на улице сменился снегом. Наступили холода. Дом с наружи приобрел законченный вид, а внутри гулкое помещение оградилось стенами и дверными проемами, превратилось в четырехкомнатную квартиру с большой кухней и прихожей. Везде Борькин труд. Но и еще: подрядился Борька сделать мне на кухне гарнитур, взял у меня кой-какой материал, плату за работу вперед, и ушел. Больше я его у себя в доме не видел. Кухонный гарнитур я сделал сам.
      А потом на улицах наших городов и деревень, в наших магазинах прошла смена декораций. Появилось все. Особенно много водки и спирта. Борька не мог относиться спокойно к такому изобилию. Употреблял много и без разбора. В последнюю нашу встречу я нашел его все в тех же сапогах, пиджаке и рубашке в полоску на груди. Лицо опухло, через круглые очки чуть просматривались щелки глаз.
      Вскоре прошел слух, что его нашли усопшим в своей квартире, на полу, среди валявшегося инструмента, спичек, окурков и прочего мусора. На столе стояла литровая бутылка «Рояля» с недопитым стаканом.
      Деревня потеряла еще один непризнанный талант, и никто не высказал сожаления.         
      Надгробный памятник, сделанный Борькой для  жены, пригодился ему самому.
                1992-1995гг.


Рецензии
Скорбное повествование.А сколько таких Борек по Руси...

Станислав Сахончик   21.01.2016 13:30     Заявить о нарушении
Станислав, спасибо за отзыв. С уважением.

Владимир Голдин   21.01.2016 18:36   Заявить о нарушении
На это произведение написаны 4 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.