Глава первая. Буран

Мороз крепчал. Холодный, пронизывающий до костей ветер, дувший со стороны моря, заставлял охотников плотнее кутаться в меха, гонял по огромным пустым пространствам снежную взвесь и загонял злых от голода зверей в укрытия.
Олени порядком устали. Не всякий раз они уже реагировали на команды седока, и тогда приходилось вмешиваться собакам.
На землю опускались сумерки. Вскоре на небосводе начнут зажигаться звёзды, и, если не успеть до этого время добраться до общины, до наступления темноты необходимо будет искать место для ночлега где-нибудь в лесу. Такая перспектива не радовала никого. Полбеды, что придётся пережидать бурю на морозе, одежда тёплая, гораздо хуже быть уязвимым для хищников. Пусть эти места не изобилуют ими, но ведь бывало, что с Ямала приходили белые медведи, а полярные волки тут ещё более частые гости, да и не менее опасные. И, самое главное, переохладившемуся от падения в ледяную воду Ивану срочно требовалось в тепло. Чем скорее – тем лучше.   
Буран набирал силу. Если совсем недавно было видно хоть на двадцать метров вперёд, то сейчас кажущееся бесконечным однообразное до рези в глазах белое пространство почти сливалось со снежной пеленой. Измученные олени сопротивлялись стихии из последних сил. Паша гнал их, прекрасно понимая, что ничего хорошего его товарищ от ночёвки под открытым небом не приобретёт.
- Вить, ну как он там?! – пытаясь покрыть рёв бури, прокричал через плечо седок.
- Холодный весь и синий! – послышался ответ. – Живой!
- Блин! – в отчаянии воскликнул Павел. – Да когда же!
Колючий ледяной край словно спрятал в своём теле родную, уютную общину и не хочет, чтобы охотники попали туда. Чтобы не доставили наловленной рыбы, убитых зверей и птиц, не выжили сами. Словно он, примёрзшая к материку огромная льдина, сговорился с обиженной на людей планетой и тоже вносит свои пять копеек в их уничтожение.
- Витёк! – окликнул вскоре Павел. – Что делать будем? Давай в лес свернём, под елью закопаемся. А утром двинем! Не дойдём ведь!
В подтверждение его слов один олень стал останавливаться. Седок разразился бранью, принялся хлестать животное по спине хореем и требовать помощи у собак. В конце концов, оленю ничего не осталось, как медленно продолжить путь.
- А ты его видишь, лес этот? – угрюмо заметил Виктор Евсенко, закрывая лицо от режущих крупиц снега. Действительно, поблизости не было даже подлеска, и оба охотника об этом знали. Но каждый надеялся, что напарник предложит спасительный вариант, что-нибудь вспомнит или чудом разглядит. Стало даже предпочтительно заблудиться, только чтобы найти укрытие.
Однако ни один из этих факторов пока даже не зарождался. И Павел продолжал гнать оленей по тундре, надеясь, что вот-вот впереди покажутся огни общины, и они окажутся в тепле.
Через несколько минут второй олень сдался, а за ним и первый.
Седок бросил вожжи и спрыгнул с нарт. Проваливаясь в снегу, добрался до животных и принялся пытаться их поднять. Молотил по спинам, дёргал за уши. Потом присел и стал гладить по головам, что-то приговаривая. Угостил кореньями из мешочка на поясе. Ни метод кнута, ни пряника не возымели положительного результата. Животные были вконец обессилены. Плевать им было и на собак, которые, впрочем, тоже устали. Паша плюхнулся в снег и разочарованно ударил себя по коленям.   
Виктор матюгнулся и приблизился к товарищу. Тот поднял голову и произнёс:
- Всё. Мы заблудились. И не сможем найти лес.
- Не ной, - поморщился Евсенко. – Оленям ничего не будет, у них шкуры плотные. В крайнем случае, ляжем между ними, чтоб не окочуриться.
- А волки?
- Какие к сигам волки?! Нет их тут! Им тоже несладко в такую непогоду.
Снежная пелена тем временем становилась всё плотнее и серела, что говорило о приближении темноты. 
В душе охотники уже смирились с необходимостью остановки, причём прямо здесь – наверняка посреди поля, под ударом вьюги. Поэтому для них полной неожиданностью был кажущийся далёким отголосок крика.
Павел недоверчиво повернул голову и с придыханием произнёс:
- Слышал?..
Виктор не отвечал, хмуро глядя в ту сторону, куда они ехали. Неожиданно из-за белой завесы вынырнули два человеческих силуэта.
- Эй! – крикнул Евсенко, взмахнув руками, словно боялся, что спасители уйдут. – Люди!
Рассекая стену из снега, силуэты постепенно приближались. Спасители казались близнецами благодаря одинаковым шубам-малицам с натянутыми на головы капюшонами, из-под которых торчали одни лишь носы, лётным очкам для защиты от снега и снегоступам. Конечно же, эти парни из общины, больше в этих местах сейчас людей нет.
Подтверждая это, один из спасителей снял мокрые от снега очки, и из-под шарфа, которым была обмотана нижняя часть лица, донеслось:
- Здорово, бродяги. Помощь нужна? – Он улыбался.
- Петька, ты, что ли? – прищурился Виктор.
- Я.
Петя – представитель нового поколения. Вряд ли можно так преподнести его биографию, чтобы она вызвала особый интерес. Его судьба до боли схожа с судьбами других «постъядерных» детей. Мать обитала в городе Ноябрьске с мужем, который в ходе беспорядков, последовавших за объявлением о начале третьей мировой войны, был убит. Первые два года она жила в том же городе, ведя полудикий образ жизни, прячась по подвалам, питаясь, чем придётся. Не родился бы Петя или, по крайней мере, не таким здоровым, если бы Ноябрьск подвергся ядерной атаке. Но никакой нужды бомбить его не было, так что парню и многим другим людям – как родившимся позже, так и их родителям, – повезло. Ну, или не повезло, тут всё от воли к жизни зависит. Затем была так называемая Великая миграция. Именно тогда мать Пети встретила его отца. Вместе они попали в группу из тридцати человек, которая впоследствии и образовала общину. Так и жили в радости, воспитывая сына, пока глава семейства не пропал без вести на побережье Карского моря. Напарник ничего не понял. Только, говорит, стоял на камне и смотрел на воду, на полминуты отвернулся, потом гляжу – его нет. И поверхность моря чуть колышется, хотя ранее спокойной была. Парень рядом с Петькой – коренной житель этих земель. Ненец. Когда община только образовывалась, какие-то уроды из-за шкур убили его семью. Ещё даже не умеющего ходить пацанёнка подобрали охотники, назвали Сергеем и вырастили. Может, будь он чуть постарше и что-нибудь понимай – ушёл бы к своим племенам, но так сложилось, что жизнь не дала ему права выбора. Так и остался в общине с русскими.
Павел поднялся на ноги, улыбнулся и сказал:
- Парни, ну раз вы здесь, давайте – помогайте. А то так тут и останемся ночевать, только уже вчетвером. 
Совместными усилиями они подняли оленей и заставили их дойти до общины – каких-то семьсот-восемьсот метров! Было бы ужасно обидно, если б охотники всю ночь в десяти минутах ходьбы от дома промёрзли. Или, чего похуже, ещё бы потеряли товарища.
«Нужно будет лично Хватова поблагодарить, - сказал Паша, когда нарты тронулись. – Его ведь инициатива выслать навстречу проводников. Хорошо ещё, что примерное время возвращения оговорили».
Вскоре четвёрка людей оказалась у подножья холма. Подняв взгляд, Зорь облегчённо выдохнул, да и Павел, наверное, тоже. Там, на вершине и на противоположном склоне располагалась община. Небольшое поселение из трёх десятков домишек, тесно жмущихся друг к другу. Сквозь серое покрывало, в этом месте менее плотное из-за подлеска, закрывающего общину от непогоды с северного направления, пробивался свет в окнах домов.
На подъезде к воротам Петя спрыгнул с нарт и постучал условным стуком в большие деревянные стойки. Некоторое время слышалось лишь завывание ветра, потом на той стороне ворот что-то лязгнуло, и они раскрылись. Павел дёрнул за вожжи, и олени двинулись дальше. Дежурный посторонился, провожая маленький караван взглядом. Затем к нему подошёл Петька, и они стали о чём-то разговаривать. На ходу с нарт сошёл Сергей, отсалютовав охотникам.
- Спасибо, пацаны! – крикнул Павел проводникам на прощание.
Медпункт – одноэтажное прямоугольное здание из кирпича – располагался неподалёку от ворот. На его крыльце, спрятавшись от ветра, курил врач. Завидев приближающиеся сани, он отбросил самокрутку и пошёл навстречу.
- Что случилось?!
- Валька, помогай! – Виктор спрыгнул на землю. – Беда случилась! Иван под лёд на реке провалился. Уже несколько часов как. Мы его напоили чаем, сколько с собой было, но…
- Заносите! – оборвал его врач и быстрым шагом направился обратно в медпункт.
Охотники осторожно стащили своего товарища с нарт. Он был не совсем в бессознательном состоянии, кое-что понимал и даже помогал, переставляя ноги.
Виктор с Пашей уложили его на кушетку в палате, и Валентин стал их выгонять:
- Идите, не мешайте мне! Вы из дальней дороги, так что отсыпайтесь и набирайтесь сил. Всё, проваливайте! И дверь за собой закройте, метёт жутко. 
Охотники покинули здание, Паша с силой хлопнул дверью.
- Блин, хоть бы всё было нормально, - покачал головой Виктор.
- Да не боись. – Напарник похлопал его по плечу. – Ваня у нас крепкий, сдюжит. Не спроста же под этим лосем лёд треснул.
Оба засмеялись и направились к нартам.
- Что, ты куда сейчас? – спросил Виктор, устраиваясь в санях.
Павел взял вожжи и вдруг замер. Плечи его опустились, спина обречённо согнулась. Пауза длилась всего секунду, но за это время Евсенко понял, что с другом что-то произошло.
- Вить, слушай, - проговорил тот, подстегнув оленей. – Мы с Надей немного повздорили перед моим уходом. Пригласишь на чаёк, а? Я хоть слова подберу… помириться чтоб.
- Ну… конечно, нет проблем.
Вскоре нарты подъехали к административному зданию в центре общины. Евсенко быстро сбегал и сдал добычу, забрал причитающуюся им с товарищами долю. Следующей точкой маршрута был длинный приземистый деревянный барак. Он располагался на краю поселения, впритык к ограждению, и служил загоном для скота. Павел заставил оленей пройти последний отрезок пути, хотя они и так не были против этого. Потом охотники привязали животных к специальным стойкам и пошли к избушке Виктора.
Её Евсенко делил с Ярославом, точнее – пасынком. Отец Ярослава – Михаил Глумов – и Виктор были, что называется, вместе с пелёнок. Жили в одном доме, играли в одном дворе, ходили в одну школу, выпили первую одну на двоих бутылку пива, вместе поступили в один институт. Затем армия, из которой оба так и не выбрались. Михаил – пилот истребителя МиГ, Виктор – водитель танка. Можно только догадываться, сколько Михаил сжёг вражеских ракет и самолётов, раз вернулся на землю. Кое-как найдя друга в разразившемся ядерном хаосе, он уговорил Евсенко к походу на север. Кому как не ему, лётчику-истребителю, доподлинно знать, что его не бомбили. Ведь там одни нефть и тундра. Чего уж скрывать, именно Евсенко и Глумов стали одними из основателей общины. И на пару ходили в экспедиции от города к городу, пока Михаил не погиб. Погиб глупо. Случилось это в Новом Уренгое. Охотники – тогда ещё разведчики – шли по проспекту, когда из-за угла здания выскочил дикий тип с топором в руке… Волей-неволей Виктору пришлось взять к себе осиротевшего Ярослава, которому на тот момент исполнилось четыре года. Жена лётчика погибла ещё в пути на Ямал, а за Яриком приглядывала овдовевшая пожилая женщина Ольга Петровна. Михаил взял её к себе в дом в качестве няньки для сына. А Ярослав вырос складным – как физически, так и умственно. Сейчас, как и все юноши в общине до двадцати трёх лет, он проходил физическую подготовку, обучался ремёслам, необходимым для выживания на севере.
Перекрестившись на пороге у иконки Богоматери, Виктор приставил к стене винтовку, разулся, развязал пояс, повесил на крючок, сверху саму малицу.
- Яря, ты тут?! – крикнул он в темноту избушки. Тишина.
- Да нет его, - прокряхтел Паша, разуваясь. – На дежурстве же.
- Вот блин, - растерянно пробормотал Евсенко. – Его смена же только что началась. Как это мы разминулись.
- Да он, наверно, загодя ушёл. К товарищам, например. Возраст такой.
Виктор вздохнул и зажёг керосинку. Пламя высветило большое помещение с низким потолком, завешенное коврами и шкурами для утепления, многочисленными фотографиями Севера, Урала, Алтая, картинами и старыми распечатками «жизненных высказываний». Виктор не любил продукты цивилизации, произведённые для упрощения жизни, но в результате приведшие к упрощению мозгов. К этому он относил главным образом электричество. Искусство другое дело. Оно вне времени, вне установленных ограничений, оно бесконечно и прекрасно, как шумящая сибирская тайга.
- Выстудилось тут, - поёжился Паша.
- Ага, сейчас. Присаживайся. – Евсенко не уточнил, куда надо садиться, но напарник и так знал, что это грубо сколоченный табурет у не более искусно сделанного стола.
Минуты через две в буржуйке уже полыхал огонь, неспешно поедая брошенные ему поленья. Виктор прикрыл заслонку, взял с плиты чайник и подошёл к бочке объёмом в сто литров. Под Западно-Сибирской низменностью располагается артезианский бассейн с колоссальным запасом термальных вод. Оттуда жители общины берут воду. С этим проблем нет никаких. Набрав полный чайник, Евсенко поставил его на плитку, сходил в подпол за банкой варенья, поставил её на стол, рядом – выпечку, колбу с сахаром, ложки и кружки с заваркой.
- Сейчас чай подоспеет, – сказал он. 
- Вот смотрю я на тебя, - усмехнулся Павел, - как ты мечешься, суетишься, и думаю, что баба тебе в доме нужна.
- Баба? – Виктор хмуро взглянул на напарника. – Паша, ты только это не скажи тут больше некому. Бабы – они там, на юге. И то только для ублюдков, которые в женщинах видят лишь средство для удовлетворения своих физиологических потребностей. Я знаю, поверь. Не говори так. Корёжит.
- Да ладно, чего напрягся. Ну, женщину тебе тогда надо. Хранительницу очага.
- Ага. Радиация женщина моя. Детки им нужны, семья полноценная, а я такого дать не смогу.
- Усложняешь ты всё. – Охотник вздохнул, разглядывая в тусклом подрагивающем свете керосинки комнату. – Я вот думаю, почему у тебя не творческая профессия была, а эта, техническая. Вон у тебя какие умные слова висят, пейзажи красивые. «Ваша работа отражает ваш внутренний мир». Хорошо сказано. Ты же творческая личность. Романтик в какой-то степени. – Поймав укоризненный взгляд приятеля, Павел, поправился: - Где-то глубоко в душе.
- Это мне в нашей-то стране надо было на творчестве зарабатывать? – усмехнулся Виктор. – Я бы и себя тогда не прокормил. Кому действительно талантливые художники, писатели, музыканты нужны были? Зарабатывали на людских страстях, удовольствиях, соблазнах. А большинству что надо? Если литература – то обязательно чтоб стрельба, кровища, кишки. Action, как говорили на Западе. Рэмбо со спаренным шестиствольным пулемётом. Такими были идеалы среднестатистического читателя. И не вздумайте рассуждения вляпывать, это мы не переварим! Надо легко, гладко, просто, иначе говоря – лёгкое чтиво. Чтоб с гонорара выжить можно было. Музыка – вообще нечто. Хрип с воем пополам, как сказал герой одного фильма. Про картины и не знаю, чего говорить. Был на одной выставке современных художников. Вход двести рублей, а смотреть не на что. Я бы такое творческим кризисом назвал, но никак не искусством. Например, вот большой холст. На нём в беспорядке, разными красками и кистями написаны имена знаменитостей. Подписаны их национальности. Искусство, да? Помню, скандал дикий устроили организаторы выставки из-за того, что их в главный музей одного крупного российского города не пустили. Ещё бы! Место только занимать. Я-то когда билет покупал, думал, хоть есть на что полюбоваться. Куда там. Одна лишь картина заинтересовала: большая, на всю стену, красочная, и люди на ней потрясающе точно изображены, словно живые. Их было много в огромном зале. Все в военной форме. Девятнадцатый век вроде. Я смотрел на картину, и будто слышал гул сотен голосов, чувствовал древесный запах мебели, накрахмаленной формы. Вот это да, искусство. А остальное баловство. Короче говоря, непросто было с творческой профессией в России прожить. Испугался я постоянной борьбы с конкурентами за право хоть иногда выбиться в свет, чтоб не подохнуть с голоду, испугался не выжить в том цивилизованном мире, поэтому остался в Вооруженных Силах… Ой, блин! – Евсенко вскочил, услышав визг чайника, и побежал его снимать. Вернулся, разлил кипяток по кружкам, размешал две ложки сахара и прихлебнул.
- Хороший у тебя чай, - заметил Паша.
- А то. Природный, понимаешь. 
Наступило молчание. Слышалось только чавканье, постукивание ложек да завывания вьюги за окном. Виктор взглянул на друга. Тот хмурил лоб и делал вид, что увлечён поглощением пищи. Именно делал вид. А сам о чём-то сосредоточенно думал. Обычно он пребывает в оптимистическом настроении, не обижается на подколки и старается юмором свести напряжение на «нет», если такое возникает. Печальным он редко бывает, точнее – таким его редко видят. Если Павлу становится плохо, он просто уходит на какое-то время от людей. В окрестные леса или на озёра. Возвращается обязательно с добычей в вещмешке, и опять он весёлый, будто и не произошло ничего. А всего лишь за водой сбегал на полчаса. Сейчас ему явно нелегко. Но он почему-то не скрывается, а будто, наоборот, не хочет оставаться наедине.
- Прости за прямоту, но ты всё никак не начнёшь, хотя я вижу, что тянет сказать. Из-за чего с Надеждой поссорились?
Павел тяжело вздохнул.
- Из-за Даньки. – Он обхватил голову руками. – Витя, я так не могу больше! Смотрю на сына и не понимаю, что с ним станет, каким он вырастет! Что со всеми нами станет! Потерялся я, понимаешь? Надьке говорю, устал, не могу больше сопротивляться. Говорю, если бы не хренова цивилизация, всё было бы по-другому. Ребёнок нормальный. Жизнь нормальная. Среди зелёных лесов, чистых озёр и рек, среди зверей. А она обиделась. Ты, говорит, в себе запутался. Может, когда-то и видел цель, но впоследствии упустил из виду. Как же ты сына собрался воспитывать, чему учить? Как сильным быть? Или Данька только и будет видеть, как его отец ноет по погибшему миру, на свою нелёгкую жизнь-жестянку, да таким же станет? Жаловаться на больную ногу ведь легче, чем попытаться встать и пойти. Хромать, но пребывать в движении. Если бы после Начала все так себя вели, в том числе и Хватов, нас бы не было. Просто некому было бы передать эстафету. Некому было бы практически с нуля воспитать нас, детей ещё тогда, и, соответственно, мы не смогли бы взрастить новое поколение, вложить в их головы простую истину о сохранении мира: чтобы однажды всё не рухнуло, как двадцать лет назад, нельзя входить в зависимость от чего-либо, не стоит пытаться облегчить себе жизнь. Перед нашими детьми россыпь разрушенных городов. Доказательство. Я вроде понимаю это, Вить. Но не чётко. Словно в тумане, различаю за серой колыхающейся простынёй нужную дорогу, пытаюсь выйти на неё. Но постоянно сбиваюсь. То поворачиваю не в ту сторону, то прохожу мимо. Знаешь, я ведь уже почти не помню другой жизни. Будто все свои тридцать два здесь прожил. Мне кажется, сейчас весь мир занесён снегом, скован льдом. И зря мы думаем, что получится дождаться ухода радиации и вернуться туда, где климатические условия мягче. Может быть, на земле теперь круглый год властвует зима. А тут оттаивает, потому что удары округ не затронули. Что скажешь, а? Ты ведь сталкерил. В Москву даже ходил. Лучше знаешь, каким всё стало после. – Павел ненадолго замолк. Виктор обдумывал ответ. Казалось, друг выдохся, но вскоре его опять понесло: – Я оптимист. Но оптимист здоровый. Согласись, глупо рассчитывать на благополучный исход, когда в спине нож торчит? У моего сына синдром Дауна. Ему пять лет, а развитие на три. А мне двенадцать было, когда война началась. Наш дом стоял на окраине Тюмени. Только поэтому мне с родителями посчастливилось выжить. Не звучали сирены, не проводилась эвакуация, людей не предупредили. Быть может, городские власти знали о грядущем, но не сочли нужным оповестить население. Или просто не успели. Но я увидел. Увидел её. Постепенно снижающаяся огненная точка летела в центр города, оставляя за собой чёткий инверсионный след. «Самолёт!» - крикнул я, удивившись тому, что он летит так низко. Отец посмотрел на небо, и вдруг швырнул нас с матерью на пол. Далёкий грохот, хлопок – и секундная тишина, растянувшаяся на вечность. Это было похоже на взрыв, прогремевший за десятки километров на военном полигоне. Звенит посуда, дрожат стёкла и вздрагивает штора, но опасности нет. Можно дальше заниматься своими делами. В тот раз всё было иначе. Последовала такая вереница звуков, что в первые мгновения мне заложило уши. Потом я просто кричал. И чувствовал, как ходит ходуном дом, как он вздрагивает оттого, что повсюду рушатся стены, перекрытия, падают шкафы, витрины, серванты. Затем мы разгребали завал. Счастье, что оказались недалеко от окна и жили на втором этаже. Выбрались на улицу. И пошли по тёплому, липкому, как только после укладки, асфальту среди обломков зданий, искорёженных машин и обгоревших тел. На подземной стоянке отец нашёл старого дребезжащего «Жигулёнка», завёл его – и мы поехали, собирая по пути продукты. Тогда-то я и хватанул дозу, которой хватило Даньке. Несколько недель мы добирались до Надыма, где жили папины родители. Добрались. Ну а дальнейшую историю ты знаешь.
Господство среди звуков в доме вновь заняли завывания вьюги за окном. Павел смотрел в одну точку, периодически поднося ко рту кружку с чаем и беззвучно отпивая. Кажется, его кружка уже опустела, но он продолжал механически повторять движения.
- Паша, если ты ко мне за поддержкой пришёл, то зря. Не рассчитывай, что я тебе сейчас скажу, как всё хорошо, как всё замечательно. Ты воспрянешь духом и радостно пойдёшь домой. Потому что всё ни хрена не хорошо. Только потухли пожары атомных взрывов – люди вновь принялись за старое. Воевать. Истреблять друг друга. За глоток чистой воды. За кусочек пищи. За безопасное место. Я не понимал, как так можно. Пытался доказать, что нужно уходить из дымящихся мегаполисов в нетронутые места. Очень немногие истинно прониклись моими словами. Некоторые пошли просто потому, что я виделся им очередным отростком реки, который должен вынести их хоть куда-нибудь. Им было неважно, куда и зачем, они как дети наивно верили всему и исполняли, что им скажешь. Полностью безвольные. Почти все они погибли в дороге. Большинство же потеряли всякие ориентиры в жизни и тупо, на голых инстинктах, продлевали своё существование. Такие в принципе не могли обрести цель, ведь они были привязаны к миру, который сгорел в считанные секунды. То, что потом творилось вокруг, отражало их внутреннее состояние: разруха и никакой надежды на восстановление. Вот тебе три основных категории людей после Начала. И лишь малая часть жила за границей, очерченной цивилизацией. Люди, которые имели вечные живые ценности. Ещё загодя они понимали, куда всё катится. И оказались к этому морально готовы. Именно они основали общину и вдохнули жизнь в тех, кто был способен поверить. Они боролись просто потому, что надо было выжить. Сохранить в себе человечность. 
- И что, вы никогда не сомневались?
- Кто мы? – удивился Виктор.
- Ну, ты ведь тоже к этой категории относишься. Четвёртой. Я много о тебе слышал. Как носился тут поначалу, туда-сюда-обратно…
У Евсенко кольнуло сердце.
- Да, - хрипло проговорил он, - раньше я желал найти единомышленников, вложить свой вклад в строительство цитадели, защитники которой знают, за что борются. Со зверями, с дикарями, с холодом. Видят цель и смысл. Поэтому я ходил по стране. Точнее – ходил с Мишей. Мы искали. Икали не столько полезные вещи, продовольствие, сколько подтверждение своим мыслям, что делаем нужное дело, что нет шанса жить нормально вблизи эпицентров, лучше в холоде, вдали от людей. Со временем маршруты становились короче. А после гибели напарника я полностью прекратил дальние походы и начал устраиваться в самой общине. Но семью завести у меня не получилось. Нет, не из-за радиации, это я так слукавил. Проблема в голове. И только Ярик мне остался. В последние годы вот только с тобой да с Ваней охотимся да рыбку ловим. Больше я бы и не смог. Устал, я Паша. Морально устал. Мне уже шестой десяток скоро. Я свой долг выполнил, пора на покой. Сегодня мы чуть не погибли, а во мне даже не всколыхнулось ничего. Ни сожаления, ни обиды. Только спокойствие и готовность принять смерть. Ты вон как переживал. А сейчас чего-то жалуешься. Жизнь-то продолжается.
Виктор поднялся и пошёл к печке, чтобы подбросить дров.
Павел задумчиво прикусил губу и бездумно следил за действиями приятеля. Когда тот вернулся, Павел произнёс:
- Спасибо за разговор, Вить. Я пойду. Подумаю.
- А как же варенье? – усмехнулся Евсенко. – Ты ложку его всего съел, а я специально для тебя доставал.
- Спасибо. Но я не хочу. – Странно, механически, словно зомби, проговорил Паша. – Пусть Ярик покушает утром. – В его взгляде мелькнула осмысленность, и молодой охотник решительно поднялся.
- Давай провожу, - вздохнул хозяин дома.
Попрощавшись на крыльце с Павлом и проследив, как его силуэт растворился в снежном вихре, Виктор сел на ступеньку, вытащил из-за пазухи трубку, неспешно набил табаком, раскурил, прикрываясь капюшоном.
Белый цвет был повсюду. Он лежал под ногами, сыпал на голову, кружил вокруг, облеплял, словно стараясь сделать пространство однородным, стереть с земли все признаки жизни.
«Неужели я тут и умру? – отстранённо-спокойно, точно о ком-то другом, подумал Евсенко. – За полторы тысячи километров от родного края, на другом конце страны. Вот бы сейчас туда. Переждать зиму, встретить весну и лето. Порыбачить на берегу, походить по родным лесам и полям, насобирать ягод, потом грибов…»
Буран временно сбавил силу, и из-за белой пелены показались очертания деревьев. И вдруг Виктор ясно увидел представленную картину. Вместо спящих сосен – берёзы с развевающейся от лёгкого ветра листвой, вместо ограждения – линия берега, коряга на песке, река…
Озорной девичий крик, обладательница которого находилась примерно через двор, вернул в реальность.
Вот же Паша! Хоть оптимизмом, хоть печалью, но обязательно чем-нибудь заразит. Талант, блин.

* * *

Первые годы выдались смутными. Вспоминать об этом не любят, ведь тогда каждый хотя бы раз посмотрел в глаза смерти и с ужасом осознал, к чему цивилизацию привёл технический прогресс, даже если раньше с удовольствием пользовался её последними достижениями. Многие видели смерть в остекленевших зрачках своих близких. Вспоминать больно. Но всё же это история. История всего человечества в целом и общины в частности. Совсем забывать её нельзя. Детям с малых лет рассказывают о формировании общины, о принципах, на которых до сих пор зиждется её фундамент. Как показывает исторический опыт, природе люди не нужны, она прекрасно обойдётся и без них, даже вздохнёт с облегчением. Человеку не способен помочь никто, кроме другого человека. Только если прикоснуться к этой истине, появляется шанс не деградировать в жесточайших условиях окружающей среды, когда все факторы склоняют к опущению до уровня животного, наделённого лишь инстинктами. И вокруг полно наглядных примеров. Городов, где забыли обо всём, кроме собственного желудка, настойчиво требующего наполнения. С момента, как человек не выдержал испытание голодом и попробовал мясо себе подобного, он автоматически переставал быть человеком. И неважно, что он продолжал ходить на двух конечностях, связно говорить и даже мыслить. Важный предохранитель спущен, процесс эволюции пошёл в обратную сторону. В таких условиях актуальным остаётся лишь вопрос времени.
Те немногие, кто сохранил человеческое достоинство и остался психически здоровым, не сразу решились сняться с насиженных мест и двинуться во враждебный ледяной край. Все сомнения развеялись, когда людоеды открыли массовую охоту.
Затем был долгий трудный путь, осложнявшийся нападками дикарей, и поиск подходящего места для основания поселения. Со стратегической точки зрения правильней было осесть в тундре, где пространство хорошо просматривается и невозможно внезапное нападение. Но и в тундре людоеды досаждали основателям общины. Длилось это недолго. Постепенно совокупность таких факторов, как холод, голод, свирепые хищники и отчаянное сопротивление переселенцев, заставила дикарей отступить назад, на руины городов. Хотя отдельные группы продолжали набеги на поселение, большая часть из которых была безуспешна.   
Однако праздновать победу переселенцам было рановато, впереди их ждали серьёзные испытания. Огромный объём работы не оставлял времени и сил предаваться унынию. Строили избушки, заграждения, осваивали различные ремёсла коренных народов этих мест, налаживали с ними связь. Назвали общину просто и незамысловато – Северск. Не решили, правда, окончательно, то ли это острог, то ли крепость, то ли город. Находится он примерно в ста двадцати километрах к северо-западу от Надыма.
А затем потекла спокойная размеренная жизнь. Приемлемый радиационный фон, отсутствие поблизости мест обитания страшных генетических мутантов и врагов в принципе создавали пригодные условия для проживания. Единственное –  необходимо было крутиться. Наиболее развитыми отраслями хозяйства являлись животноводство, рыболовство, охота. Этим и ещё кузнечным делом, строительством занимались мужчины. Основными занятиями женщин были: выделка шкур, пошив одежды, готовка. Помимо всего перечисленного, имелось много-много другой работы, распределённой между горожанами с учётом возраста, пола, состояния здоровья. От физического труда освобождались только беременные и женщины с грудными детьми, но у них имелась своя забота – взрастить жизнь. Или две, что, правда, было редкостью. Трудовая повинность начиналась с четырнадцати лет.