Пепел морали. Посвящается Валере Осанову

Предисловие. В рассказе есть одно несоответствие. Стихотворение, которым начинается вторая глава, никак не может принадлежать тому персонажу, который его пишет. Оно выпадает из канвы рассказа. Я долго думал, убрать его, или оставить. Все дело в том, что автор стихотворения - Александр Кравчеко, написано оно было в камере смертников, за пару месяцев до его расстрела. Опубликовано с разрешения Галины К, к которой он и писал. Она, зная, что я занимаюсь этой тематикой, передала мне некоторые его письма, стихи от туда, текст не подвергался правке. Сам Кравченко не является прототипом героев, совпадение клички -"Крава" - это случайность. Прототипами героев послужили другие люди.
                Посвящается Валере Осанову. 
 
-«Папа, дай мячик»- этот возглас разбудил его. Семен Львович, человек уже не молодой, с лицом плакатного героя, и очень солидного вида, очень любил детей.  У него было три сына, и четыре дочки. И всех их вырастил. Старшие его дети уже ВУЗ закончили, вот, Илья скоро станет папой, а Семен Львович, соответственно, дедушкой. Жена Семена Львовича нарадоваться не могла на мужа – и хозяйственный, и серьезный мужик. Когда в доме бывает какая то пьянка, то в милицию нет нужды звонить, соседи  зовут Семена Львовича, и тот, одним своим видом, утихомиривает буянов, и они могли только выдавить из себя -

-«Все, все, все, не буду, Сеня, не буду»

Семен Львович был примерный семьянин. Он не изменял своей жене, никогда не устраивал скандалов. Работал он в секретном отделе МВД. Там, где хранятся дела.

-«Да, лови, зайчик» -Семен Львович Любил с детьми играть. И много времени бывал с ними  на обычной детской площадке. Его старшие дети уже выросли, младшие же играли в песочнице. Получал Семен Львович больше, чем его коллеги. Никто не знал, что за доплаты он получает.

А получал он доплату за вредность. Его работа была ох, какой вредной. Он работал штатным палачем МВД. Работа, конечно, не сахар.  Но скоро пенсия, а там -спокойная жизнь. Он не получал удовольствие, когда расстреливал. Нет. Он вчитывался в дела. Поначалу, читал дела с интересом,- и признание вины считал железным доказательством. Но, со временем, поумнев, он начал в делах искать прямые доказательства вины.

Семен Львович чувствовал себя  последним звеном правосудия. Сначала суд, приговор, потом апелляции, споры, просьбы. И лишь тогда, когда исчерпаны все возможности защиты, появлялась работа и для него.

Ему приходилось ставить финальную точку в жизни людей. И читал он дела не так, как читают их любопытствующие субъекты. Он читал внимательно.

Именно Семен Львович поставил финальную точку в деле известного на всю страну Чикатило, поставил быстро, профессионально, он все таки мастер спорта по стрельбе, и последний, контрольный выстрел был лишь формальностью. Когда он приехал по этому делу на исполнительную тюрьму, то не хотел читать дело этого изувера, и копаться во всей этой грязи, но, будучи человеком долга, решил пролистать его. Так он совершил самую большую ошибку в жизни, но часто бывает, что исполняя свой долг, мы ломаем себе жизнь…

Первое, что поразило Семена Львовича, это отсутствие прямых доказательств вины в этом деле. Единственное, реальное доказательство было косвенным – Чикатило дважды появлялся рядом с местами совершения преступлений, что давало основания его подозревать, но доказательством его вины никак не было. Семен Львович стал более внимательно смотреть дело.

И тут ему бросился в глаза ещё один факт – в деле было заключение экспертизы, что Чикатило страдал странной болезнью, у него не совпадали группа крови, и группа спермы. На теле жертвы была сперма 4-ой группы, а у Чикатило – 2-ая. Семен Львович тут же снял трубку телефона, и позвонил своему знакомому профессору, светиле медицины, с которым был хорошо знаком.

На вопрос – может ли такое быть, он выслушал ответ профессора –

-«Сперма образуется из крови, и ВСЕГДА соответствует её группе. Исключений нет, и не может быть».

Семен Львович тогда не знал, что над экспертизой наших врачей смеялся весь научный мир. Но почувствовал неладное, дело явно подстраивалось под результат, а не честно расследовалось.

Он увидел, как раскололи Чикатило – уже истекал срок содержания под стражей, а прямых улик не было, что, кстати, невозможно, если человек действительно убил 53 человека, где то какие то следы должны были остаться – кровь жертвы на одежде, волосы подозреваемого на месте преступления, и так далее. Но ничего этого в деле не было.

А расколол его профессор Буховец. Пришел в камеру, и сказал –

-«Тебя все равно расстреляют, сознаешься ты, или нет, улик достаточно. Но, если хочешь жить, бери все на себя. И как можно больше, тогда экспертиза покажет, что ты –неподсудный, получишь лечение в условиях стационара, и, лет через 10 выйдешь»

Через час была написана явка с повинной, людям свойственно цепляться за жизнь любой, даже такой отвратительной ценой, и дело закрутилось.

Когда Чикатило  прошел экспертизу, и был признан вменяемым, он отказался от своих прежних показаний, и написал заявление, которое фигурировало и в следственном деле, и на суде. Там он утверждал, что страдает импотенцией, и не мог физически совершить данных преступлений.  Он просил провести комплексную экспертизу. Но получил отказ.  Это было очень странно для расстрельного дела.

Ещё много несуразностей обнаружил Семен Львович в этом деле. И ему стало не по себе. Тогда он решил, что следователи – дураки, психиатр –подлец, но пересматривать дело, понятно, никто уже не будет. Видимо, все же Чикатило виновен в каких то смертях, пусть не во всех, и заслуживает смерти – так решил Семен Львович, и недрогнувшей рукой поставил финальную точку в этом нашумевшем деле.

Но, приехав домой, он стал испытывать дискомфорт. Так бывает у порядочных людей, когда они преступают свои моральные принципы, и, что бы успокоить совесть, Семен Львович поклялся, что в следующий раз, если будут подобные нестыковки в деле, он своими силами попробует узнать правду, все таки он был майор милиции, и мог проводить следственные действия.

Так его совесть успокоилась, он обрел душевное равновесие. Правда, он не подумал, что он будет делать, если выяснится, что человек невиновен, а приказ о его расстреле уже есть. Но, иногда, люди принимают решения, мало заботясь о последствиях, руководствуясь законом- «Делай, что должно, и пусть будет, что будет». Так и поступил Семен Львович…

 



В камере смертников всегда полумрак, двойные, толстые стекла на маленьком окошке не пропускают солнечный свет, а лампочка, 20-и ватная, экономя электроэнергию, едва освещает этот душный , почти загробный мир.

В камере четыре нарки, стол, и всего один человек. Он склонился над столом, и что то пишет. Наверное – прошение о помиловании, но, если подойти поближе, и заглянуть ему через плечо, то мы можем увидеть, что человек пишет стихи о любви…

Коль не будет порою силы

Сохранить души чистоту,

Все равно лебединые крылья-

Не обламуй прошу на лету..

Пусть ты помощи не просила,

И меня не всегда ждала,

Для меня ты осталась красивою,

Очень добрая, и мила.

И я верю-ты будешь сильная,

Обо мне ж не грусти любя.

Если б ты была некрасивою,

Как спокоен бы был за тебя.

Человек – самое странное из всех животных. Он может терзать, и мучить других людей, а может, на краю могилы, писать стихи о любви…

Степан Ильич сидел уже третий день. Ему в камеру не подсаживали никого, и Степан Ильич стал вспоминать суд. Когда, после небольших споров, судья вынесла ему строгий, но справедливый приговор – «Расстрел». Степан Ильич не стал подавать апелляцию –жить ему уже не хотелось , как не хотелось вспоминать то, что он наговорил на следствии.

Когда то он имел счастливую семью, любящую жену, интересную работу. Он был кандидат исторических наук, история была его коньком, точнее – хобби, и трудно было представить, что это все в одночасье  рухнет. Его жена, Маша, умерла во время вторых родов, трудно сказать, толи от недосмотра врачей, толи по другой причине, но Степан этого удара судьбы не вынес. Он начал пить, благо, его сестра могла присматривать детей. Конечно, он быстро потерял работу, и , не имея доходов, начал выносить из дому все, что наживали вместе с Машей, объясняя это тем, что не может видеть эти вещи, они ему, якобы, напоминают о любимой жене. Затем Степан продал квартиру, купил дом в селе, ну а разницу в деньгах разделил на две части, половина ушла на детей, вторую половину он, благополучно пропил. Потом стал перебиваться случайными заработками.

И вот, однажды, он пришел домой сильно пьяный, и завалился спать. Проснулся утром, и обнаружил, что его детей нет дома. Постели были нетронуты, как и ужин. Он пошел к соседям узнавать, где дочери, ведь одной было 10 лет, другой – 9, и им рано было ещё где то шляться. Не найдя нигде их, он заявил в милицию о пропаже детей. По началу все носом землю рыли. И вскоре, на окраине села, нашли два истерзанных тельца. Месяц искали преступника, перевернули все вверх дном, но не нашли.

Тогда прокурор города, который надзирал за следствием, вызвал к себе следователя, ведущего это дело, и сказал –

-«Тебе неделя срока, что бы поймать преступника. Дело громкое, на контроле в Генеральной прокуратуре. Если через неделю не поймаешь – уволю с волчьим билетом.»

В Европе раскрываемость подобных преступлений – около 50%, у нас – более 90,и все это благодаря усилиям вот, таких прокуроров. На западе не придет в голову заставить за неделю поймать маньяка, все знают, дела такие – долгие, поймать не просто.

Глупые европейцы не знают, что поймать преступника очень просто. Надо только нажать на следователя, и тот поймает, не сомневайтесь.

Следователь не хотел уходить с волчьим билетом, да ещё за два года до пенсии. Он мог потерять все – и выслугу, и пенсию, и льготы. Он взялся за дело, но уже с другой стороны. Он подумал – кто из тех, кто проходил свидетелем, мог бы совершить это злодеяние? И тут, в его ясную голову пришла мысль –

-«А почему отец дочерей заявил о пропаже не вечером, когда они пропали, и были убиты, а только утром?»

Ответ был очевиден – видимо, сам у убивал, а потом прятал концы в воду.

Он вызвал Степана Ильича, и как тот не доказывал, что не мог он вызвать милицию вечером, так как был сильно пьян, следователь ему, конечно не поверил, и арестовал.

Но Степан нагло не сознавался, прямых улик не было, а подозрения к делу не пришьешь. Но следователь уже отрапортовал наверх, что преступник пойман, получил обещание награды, представлению к внеочередному званию, и такие мелочи, как упорство обвиняемого, его не волновали.

Он поговорил с хозяином тюрьмы, и Степена  Ильича перевели в прессхату. Это место, где сидят уголовники – беспредельщики. И за чай, иногда и за водку, выдивают признание из тех, кто не хочет сознаваться. Бьют сутками, посменно – одна половина издевается над подследственным, другая – спит, потом меняются. Лишение человека сна, и жестокие побои быстро делают свое дело, обычно на второй день люди пишут признание.

Степан  Ильич чудом продержался 6 дней, следовать уж было заволновался, но зря. На седьмой день Степан попросился на допрос, и написал явку с повинной.

Во Франции, на Дворце Правосудия, выбиты слова –

-«Помни о мельнике»

История, вкратце, такова. Шел мельник, увидел человека, умирающего от ножевого ранения, и, стараясь ему помочь, вынул нож из раны. Тут  появились стражники, и видя картину – мельник, с ножом, склонился над человеком, тут же его арестовали. В то время считалось, что суд скорый – суд правый, и мельника, через пару дней казнили. А вскоре нашелся настоящий убийца.

Эта история всколыхнула всю Францию, и послужила причиной изменения системы правосудия.

У нас же, если человек арестован, то народ всегда кричит –

«Распять его!!!»

Глас народа – глас Божий, правда, иногда кажется, что Бог нашего народа имеет рога, копыта и хвост. Ведь Бог учит милосердию. А Дьявол – жестокости. Но у нас свобода вероисповедания, каждый вправе молится тому Богу, которого достоин.

Следствие, и суд прошли относительно быстро и гладко. Следователь нашел железные доказательства – в доме у Спепана при повторном обыске, в углу комнаты был обнаружен окровавленный поясок одной из девочек. Суд мало интересовало, как он туда попал – ведь он не был обнаружен при первом обыске. Разгадка этого проста – следователь, еще при осмотре места преступления, положил этот поясок к себе в карман, и забыл об этом. Потом вспомнил, и провел повторный обыск.

А ещё две девчушки из этого села дали показания, что Степан совершал с ними развратные действия. Степан, было, возразил следователю, что девочек он знает, видел, бегали по селу, но никаких действий с ними не совершал. Следователь пригрозил прессхатой, и Степан  решил – одним эпизодом больше, одним меньше – какая разница, и признался в педофилии.

Суду было все ясно, и, под аплодисменты ликующего народа, суд вынес единственно возможный приговор –

-«Расстрел».

А в камере смертников Степан Ильич расцвел. Он не боялся смерти, скорее-наоборот, ждал её, как избавительницу. Он на следствии наговорил такого, что хотел бы забыть навсегда, и единственной возможностью все забыть, была смерть. Он не вздрагивал по ночам от громких шагов, или от хлопающих дверей. Его не беспокоил скрежет замка в его камере. Вот и сейчас замок сработал, но это не произвело на Степана Ильича особого впечатления. На пороге камеры появился огромный мужик, метра два ростом, косая сажень в плечах. Его втолкнули в камеру, и дверь захлопнулась.

-«Привет, земеля, я Крава, может, слышал?»

Конечно, Степан Ильич слышал об этом человеке, ведь он был палачом мафии, и на его руках было много крови.

-«Степан.»- представился он. Все нары свободные, выбирай любую.

-«Да, батан, попали мы с тобой»- весело сказал Крава-

. «И мне Верховный Суд апелляцию, похоже, отклонит. Валить от сюда надо, братан, валить».

Этот странный разговор произошел потому, что до человека сразу не доходит, что его расстреляют. Осознание того, что жизнь подошла к концу, приходит немного позже. Сначала человек занят, он думает об апелляциях, о возможностях, которые скрываются за любой ситуацией. Когда в зале суда произносят – «Расстрел», многие сразу теряются, но потом быстро приходят в себя. Потому, что надо бороться за свою шкуру. Даже, если сам отправил к праотцам немало народа. Да и побег возможен (теоретически).

Но эта камера- последняя на жизненном пути многих душегубов, и невинных, и Краве это еще предстояло узнать.



-«Сеня, ты завтра опять в командировку? А у дочки выпускной…Ну как ты можешь…»

-«Людочка, любовь моя, ты же знаешь, что я должен иногда в них ездить. Это – моя работа. Я же деньги зарабатываю для вас, для семьи»

-«Что, кто ни будь другой не может поехать? Вон, с тобой работает Марина Игоревна, пусть она хоть раз поедет.»

-«Ну что ты, она не справится» - такие споры перед командировками Семена Львовича происходили все чаще. Люда, его жена, начала подозревать его в измене. И даже предлагала как то поехать, сопроводить его. Отказ мужа ещё больше подлил масла в огонь, и теперь она уже не подозревала, а была уверена, что дело не чисто. Но разводится она, пока не собиралась.

-«Люда, ты собери мой командировочный чемоданчик.»

-«Вот кобель наглый, пусть тебе его собирает та, к которой едешь»

Видя, что обстановка накаляется, Семен Львович сам пошел собирать чемоданчик. У него появилась тревога, предчувствие, что что то произойдет.

-«Семен, иди сюда, пообщаемся»- Люся хотела, что бы перед командировкой Семен устал по мужской линии. И это ей удалось.

Утром Семен Львович, как всегда наглаженный и отутюженный, поехал  на вокзал.

На следующий день он бодро входил на КП исполнительной тюрьмы. После исполнения некоторых формальностей, его проводили в отдельный кабинет, и положили перед ним три дела.

-«Исполнение через 10 дней, ты рано приехал. Погулять собрался?» - поинтересовался начальник тюрьмы.

-«Есть дела у Вас в городе, вот, решил, заодно, их уладить»- соврал Семен Львович, и углубился в чтение дел.

С первым делом было все ясно – доказухи вагон, и маленькая тележка. Через час он отложил дело Кравы, как совершенно ясное, и порадовался, что сэкономил время, обычно на дело уходило у него 5-6 часов.

Открыв второе дело, он поморщился. Обвинялся наркоман. И обвинялся в убийстве судьи. Семен Львович был обычный человек, со своими предпочтениями, и своей точкой зрения. Он ненавидел  наркоманов, гомиков, лесбиянок, бомжей. И считал, что их всех хорошо бы изолировать. Убрать с глаз долой всю эту нечить.

Семен Львович бегло просмотрел это дело – признание есть, заключение врачей о наркомании есть, остальное его уже мало волновало, и он закрыл и это дело. Наркоман заслуживает пулю только за то, что он наркоман. А копаться в дерьме ему не хотелось.

И он отрыл третье дело…



-«Крава, может, чайку попьешь?»- предложил Степан Ильич. Но его сосед только отмахнулся. За последние пару недель Степан Ильич видел большие перемены в соседе. Вначале тот был шустрый, и острый на язык. Но понимание того, что это – его последний приют, пришло быстро. И Крава сник. И побег был невозможен, и всякая борьба за жизнь бесцельна. Крава сидел, и часами рассматривал свои руки

-«Господи, какую красоту ты создал, как же можно это уничтожить…»

Степан Ильич  плохо понимал, что происходит с Кравой, и пытался разговаривать

-«Ты не о том думаешь, выбрось все из головы, что будет, то будет»

Но Крава не слышал его, а рассматривал только свое тело. Он перестал есть, и похудел так быстро, как мечтают похудеть многие модницы.

Наконец им подкинули ещё одного человека. Тот вошел робко, и представился-

«Федя.»

-«Заходи, Федя, мы всем рады. Я-Степан, вон, сидит Крава.»

Любой, кто приходил, вносил разнообразие в этот, скучный мир, и, поэтому представлял интерес для сидельцев.

-«Это тот Крава, который был палачем мафии?» -вздрогнул Федя.

-«Да мало ли кто из нас, кем был в прошлой жизни. А ты его боишься?» -тихо спросил Степан.

-«Как тебе сказать. Я был заказан, и Крава должен был меня убить».

-«Ты не переживай, он уже похоже, никого убить не в состоянии. Проходи, вот твоя нарка»

Вечером Федя рассказал Степану свою историю.

-«Я отсюда выйду, но только ты никому не говори. Мне обещали. Так карта лягла. Мне пришлось взять убийство судьи на себя. Дело громкое. Им отчитаться надо. А я попался с  опием. Не знаю, как я тогда согласился. Ломало всего, а следователь сказал, что ничего не даст, пока я не подпишу. До суда мне заносили, а потом меня все бросили. Переломало на тюрьме, еле выжил. Но мне обещали, что пересмотрят приговор, лет 10 дадут. Ты как думаешь?»

Степан все понял, и не знал, что сказать своему новому знакомцу.

-«Не знаю, если пообещали, может быть и пересмотрят твое дело, Верховный Суд когда рассматривать будет?»

-«Так рассмотрел, и оставил приговор в силе. Надеюсь на помилование» -говорил Федя тихо, как бы стесняясь своего голоса, и его бегающие глазки, дрожащие руки, да и крупные капли пота, выступавшие на лице- все это говорило о том, что Федя понимал, что с ним произойдет дальше, только верить в это не хотел.

-«Ну, братан, готовься. Скоро намажут лоб зеленкой, и в расход» - Степан говорил загробным голосом, чем очень испугал Федю.

-«А зеленкой зачем лоб мазать?» спросил, Федя, недоумевая.

-«А это что бы от пули инфекцию не занести» - после этих слов Степана Крава, неожиданно выйдя из своей, обычной прострации, громко заржал, а Степан, от смеха чуть не свалился с нары.

На шум тут же среагировали охранники. Отрыв камеру, и увидев заливающихся смехом смертников, один из них, сплюнув на пол, сказал –

-«Вот идиоты, их скоро в расход, а они ржут, как лошади…»

И захлопнул камеру.

В это время Крава встал с нарки, и подошел к Феде-

-«Ты чо, внатуре, на киче дурагонишь? Ты в курсах, шо балаболка похуже петуха, чо перед разменом покукарекать хочешь?»

Федя, от страха весь вжался в нарку. Откуда ему было знать, что в подобных местах любят шутку, путь несколько развязную, но, с общей точки зрения веселую.

-«Да я не…Я не..» - только и смог выдавить Федя, и Крава, напрочь потеряв интерес к своей жертве, вернулся на своё место, и прилег поспать.

Время летело незаметно – подъем, завтрак, обед, ужин, отбой, подъем и так далее, и Федя быстро адаптировался к этой обстановке, она его больше не пугала, чего нельзя сказать о будущем. Как то он спросил Степана –

-«Скажи, неужели никому нет дела, что расстреливают не того, кто убил? Это же не выгодно, преступник будет дальше убивать, а за его преступления государство убивает невинных? Где логика?»

-«Федя, ты не там ищешь логику. Есть преступление, есть общественное мнение. Если не поймать преступника, это значит расписаться в собственной некомпетентности. А как его поймать, когда мусора только и могут, что взятки брать? Вот и обвиняют не тех, кто убил, а тех, кто ближе всех был к району убийства. Следакам ордена и звания, народ доволен – преступник будет наказан. И раскрываемость высокая. Остальное- хрень, мало, кого интересует…»

-«Но мне же обещали 10 лет» - взвыл Федя.

-«Кто обещал»

-«Менты».

-«Дурак ты, кто же ментам верит».



Семен Львович стал листать третье дело. Детоубийство – самое отвратительное из всех преступлений, но он, по своему опыту знал, что очень трудно раскрываемое, и стал внимательно вчитываться.

Первые листы заставили его насторожиться. Конечно, бывает, когда родители убивают своих детей. Но никогда он не видел, и не слышал, что бы они, после самого убийства, с особой жестокостью глумились над трупами. Такие убийства, чаще всего происходят в горячке, и никогда не сопровождаются особо изощренными издевательствами, которыми пестрило дело.

Затем он обратил внимание на результаты повторного обыска. Если следователи работают нормально, нет нужды в повторном обыске. Его производят только тогда, когда открываются новые обстоятельства, и надо искать то, что при первичном обыске не искали. Здесь же никаких новых обстоятельств не было, а поясок был найден на полу в комнате. Очевидно, его там не было при первом обыске, а, значит, появился он в перерывах между обысками. Как он туда попал? Кто его принес, и с какой целью?

Ответ был до того очевиден, что у Семена Львовича похолодело под ложечкой. Он исследовал дело вдоль и поперек, но никаких прямых улик, кроме признания обвиняемого, и этого, злосчастного пояска, не нашел.

Единственное, что стоило внимания – это показания двух девочек.  Внимательно вчитываясь в их показания, ему вдруг померещилось, что писали их не дети, а взрослые люди, и описывали произошедшее явно те, кто хорошо понимал в сексе. И уж никак не дети.

-«А, может, это взрослые, с их слов записали, ну и от себя что то добавили?»- подумал Семен Львович, и тут же отбросил эту мысль. Это называется фальсификацией доказательств. Он заново углубился в дело.

Прошел целый день, а Семен Львович так и не пришел к какому то однозначному выводу. Перебирая кучи бумаг, экспертиз, свидетельских показаний, очных ставок, и прочих следственных действий, он так и не пришел к однозначному выводу о виновности, или невиновности подсудимого. Вернулся дискомфорт, и он чертыхнулся-

-«Вот, судьи, суки, ведь просто можно указать на ошибки, и отправить дело на доследование.»

Тут дверь в комнату отворилась, и на пороге появился начальник тюрьмы –

-«Вечереет, пошли домой. И не надоело тебе в этой грязи копаться?»

Семен Львович закрыл последнее дело, поставил его на полку, и направился к выходу.

-«Знаешь, сейчас Европа требует отмены смертной казни. И что, если наши прогнуться? Кормить этих выродков? Сейчас, слава Богу, всех, кого надо в расход пустить, будут по быстрому разменивать. Вот, и тебе работки, как никогда – целых три человека.» -начальник тюрьмы был человеком знающим, допущенным до некоторых тайн государства.

-«Ну да, ну да» - автоматически ответил Семен Львович, хотя мысли его были далеко от этой, пустой беседы. Они вышли через КП, избежав обычной процедуры проверки, с начальством ходить – одно удовольствие, и, через несколько минут Семен Львович уже шел к гостинице с тяжелыми мыслями. Он решил принять решение не сгоряча, а на утро, переспав с проблемой.

Утро принесло желанное решение. Проснувшись, первой мыслью Семена Львовича было поехать в то село, где жили девочки, пострадавшие от своего соседа, и выяснить, действительно ли были акты педофилии, или нет. Если такое было, проблема решена. А если нет, ему не ясно было, что делать. Но превращаться в хладнокровного убийцу у него не было никакого желания.

Адрес девочек был в деле, но на память он его не помнил, поэтому пришлось идти в тюрьму, что бы снова взять дело, и узнать адрес. Заодно Семен Львович попросил машину у начальника тюрьмы, а, так как тому было предписано всячески содействовать Семену Львовичу, то машину он получил без проблем. Переписав адрес, он двинулся на встречу с неизвестным…



 Когда смерть приближает свой, леденящий душу скальпель к горлу человека, то у него исчезают все чувства и эмоции, кроме доминантных.  Обычная, доминантная эмоция большинства людей- это страх. Вас не должно вводить в заблуждение ни здоровый цвет лица, ни улыбки и доброжелательность, ни сочувствие и сопереживание человека. А позитивное мышление – как раз и  одна из разновидностей страха. Человек боится думать объективно, и прячется за иллюзией  добра, которое, по сути, является злом, так как позитивное мышление – это самообман, а любой обман есть зло по своей сути.  Мы боимся потерять работу, или испортить отношение с другими людьми. Мы боимся за своих детей, и родственников не понимая, что эти страхи притягивают несчастья. Потом воем на луну, что тоже глупо, но одной глупостью больше, одной меньше – какая разница?

У таких людей, при приближении смерти страх становится единственной, основной эмоцией, вытесняя другие. Эти люди превращаются в кроликов, загипнотизированных удавом- смертью. Их воля парализована, душа их умирает гораздо раньше, чем тело. Страх – это убийца, и, становясь доминантом, он вполне способен убить и тело, и душу. Таких людей от 80 до 95 %, в зависимости от образа жизни, принятой в той стране, где проживает человек.

Есть и вторая категория. Это люди, у которых доминантными являются две, равные эмоции. Это страх, и внутренняя сила. Поведение таких людей зависит не столько от самой ситуации, а от привходящих обстоятельств. Если называть их одним словом, то это люди, обладающие подсознательным, коллективным мужеством.

Вы никогда не задавали себе вопрос – почему герои войны, не раз смотрящие смерти в лицо, подымавшиеся в атаку под пули врага, и понимая, что вряд ли вернуться, попадая в застенки гестапо, чаще всего держались до конца. А вот попадая в застенки НКВД ломались, как спички, и подписывали показания и на себя, и на друзей? На самом деле это очень простая, и понятная проблема. Пока человек чувствовал за своей спиной поддержку народа, власти, общества, они были герои, и отдавали свои жизни не задумываясь.

Но, как только они лишались этой поддержки, то не находили в себе не сил, не желания бороться.

Есть третья, и последняя категория. Очень малочисленная, и я бы не писал о ней, если бы не знал людей, принадлежащей к ней. Это люди, у которых нет страха, точнее он вытеснен иными эмоциями. Это люди сознательного мужества. И их сила не зависит от отношения к ним общества и власти, находя опору внутри себя, они способны на такие поступки, на которые обычный человек не способен.  Для них близость смерти – стимул для жизни, некая азартная игра, но не карточная, конечно, а философская. А если есть нужда расстаться с жизнью по каким либо соображениям, то делают они это легко. Рассказ  о таких людях ещё впереди, и я не хочу приводить примеры сознательного мужества здесь. А, впрочем, извольте.

Вы знаете о расстреле в Новочеркасске в 1962? Знаете, слышали. Рад за Вас, знающие люди. А известно ли Вам, что после приказа применить оружие по людям, один офицер вышел перед строем, и на глазах у солдат застрелился? Для него смерть была лучше позора. История, сохранив его поступок, забыла его имя. Да оно и понятно, с точки зрения советской власти он был преступник, создавший проблему – солдаты отказались стрелять, и пришлось поменять этот взвод на другой.  Эту проблему, конечно, решили, и другой офицер, может быть без особого удовольствия, выполнил приказ, и стали падать мертвые дети с деревьев, как спелые яблоки…Что поделаешь, приказ есть приказ, не правда ли?

Месяц в камере смертников сильно отразился на сидельцах.  Крава умирал. Он думал только о будущем расстреле, и об уникальном устройстве человека. Он очень мало ел, скорее механически опускал в рот пару ложек бурды, удовлетворяя остатки инстинкта самосохранения. Последние две недели он совсем не общался с сокамерниками, и превратился в тень человека. Единственное действие, которое он делал с удовольствием – это в конце дня, на стене возле своей нары, оставлял зарубку, которая говорила – день прожит, а расстрела не было.

Федя, осознав неизбежность смерти, стал думать о загробном мире. Его очень интересовал вопрос – есть ли жизнь после смерти. В камеру иногда приносили газеты, и он до дыр зачитывал те статьи, где прямо, или косвенно поднималась эта проблема. Эта проблема его настолько волновала, что говорить на другую тему он уже не мог. Говорить с Кравой на эту тему было бессмысленно, а единственный, доступный собеседник, почти все время был занят своими делами, и редко участвовал в разговоре.

Степан тоже странно себя вел. Утро он, никогда  не занимавшийся никаким спортом, начинал с зарядки. Потом обливался холодной водой, благо, в камере был кран. Затем он начинал более серьезные физические упражнения – отжимался от пола, с каждым днем все больше и больше, ел за двоих, Крава часто оставлял свою пайку, и она доставалась Степану.  Затем он начинал упражнения йоги, и медитировал. В прошлой, счастливой жизни у него был опыт занятия йогой, вот, и пригодился он. Находясь всегда в хорошем расположении духа, он часто шутил с Федей, но тот, не понимая шуток, пытался перевести разговор в нужное ему русло, но только нарывался на новые шутки.

В песочных часах жизни этих людей почти не осталось песка, и они знали об этом.



 

Семен Львович был доволен машиной,  шестерка жигули была почти новая, и он без проблем выехал загород. До села было немного – 60 км, и, через час он увидел указатель поворота. Ещё через километр показались кривые крыши домов. Проехав к центру поселка, он приоткрыл окно, и спросил у первого попавшегося прохожего –

-«Скажите, как проехать на улицу Ленина?»

-«Так это улица, параллельная этой, поверните направо, следующая и будет Ленина»

Выехав на нужную улицу, ориентируясь по указателям, он поехал к третьему дому, находившемуся в самом начале улицы. Дом оказался двухэтажным, видимо, принадлежал 3-4 семьям. В нем и жили обе девочки.

Он  остановился у самого дома, и стал наблюдать за ним. Обычный дом, возле него обычные две старушки, ведущие обычные разговоры.  Семен Львович решил не терять времени, и подошел к бабушкам.

-«Добрый день. Не подскажите, мне нужны Лена Пчелкина, и Валя Попова. Не знаете, где они?»

-«А ты, мил человек, кто таков? И зачем они тебе нужны?» - подозрительность старушек можно было понять, и Семен Львович тут же развеял его, достав удостоверение, и развернув его.

-«Я майор милиции. Мне надо задать девочкам несколько вопросов, это простая, но необходимая формальность. Так где они, Вы знаете?»

У бабушек отлегло от сердца, они верили родной милиции, как себе, и наперебой стали говорить-

-«Так они в школе, будут с минуты на минуту. Вы подождите, они после школы идут домой, кушают, только потом гулять ходят».

-«Скажите, а где, обычно, они гуляют?»

-«Так известно где. Возле посадки есть разрушенная ферма. Вот и балуют там. Летом на ставке, это километр через лес, если по прямой.» -старушки были рады помочь майору, человеку, видно, важному.

-«И что, не бояться гулять в такой глуши, и ходить так далеко через лес?»

-«А чего им бояться? У нас, слава Богу спокойно. Поселок тихий. Приезжих почти нет, что им тут делать? А свои – смирные»

-«А можете Вы мне их охарактеризовать, какие они – веселые, грустные, разговорчивые, или молчаливые?»- подбирался к сути дела Семен Львович.

-«Да болтушки, спасу нет. Заговорят любого, у меня от них голова болит. Нормальные девчонки, как и любые другие…» - удивилась вопросу одна из старушек.

Тут, на дороге появились два маленьких, детских силуэта.

-«Это они?» - спросил, похолодев, Семен Львович.

-«Мы не видим, далеко. Но если дети, то это только они, других здесь нет.»

Он знал правила – допрашивать детей можно только в присутствии психолога, и родителей. Но ситуация диктовала другое решение. Взрослые могли помешать выяснить истину, объясняя это заботой о детской психике.  И приходилось немного нарушать правила.

Вскоре девчонки приблизились к дому, и Семен Львович увидел, что они весело болтают, размахивают портфелями, и смеются.

-«Здравствуйте, девочки. Вот, Вы то мне и нужны. Разрешите представится – майор милиции Игнатьев»

Перемена в лицах девочек его неприятно удивила. Они тут же опустили головы, замолчали, и застыли, словно статуи.

-«Вы не бойтесь, у меня к Вам пара вопросов. Вы на них ответите, и я сразу уеду» -он  постарался успокоить девчонок.

-«А о чем Вы хотите спросить?» - очнулась та, что повыше.

-«Ты Лена?»

-«Нет, я – Валя, а это – Лена» - сказала девочка, и  указала на свою подругу.

-«Давайте немного отойдем, вон, я вижу поваленное дерево, пошлите, там поговорим» - предложил Семен Львович, и они направились чуть в сторону от дома.  Когда девочки удобно уселись на ствол, он встал напротив их, и стал говорить-

-«Послушайте, девчонки. В жизни разное бывает. Бывает, мы врем. Бывает – говорим правду. Вы уже взрослые, Вам по 12 лет, и Вы должны понимать, иногда, из-за нашей лжи очень страдают люди. Но запомните, если Вы сейчас мне солжете, то сломаете жизнь одному человеку, и всю свою жизнь проживете с этим. А если скажите правду, я Вам обещаю – она останется между нами.»

Он говорил с ними, как со взрослыми, и это очень понравилось девочкам, так с ними никто и никогда не говорил.

-«А теперь у меня к Вам вопрос – расскажите пожалуйста о своем соседе – Степане Ильиче»

-«А что рассказывать?» спросила Валя.

-«Все, что знаете.»

-«Да ничего мы не знаем о нем, видели пару раз. Он живет на другом конце поселка.»

Он понял, что девочки просто забыли о своих показаниях. Их вызывали всего один раз, на суде только зачитывали показания. Психолог был против вызова в суд детей, мотивируя это тем, что они, якобы, проходят курс реабилитации. Но, если бы было насилие, они бы этого никогда не забыли бы. Но Семен Львович был мужик обстоятельный, и решил дальше расспросить девочек.

-«Скажите, а год назад Вас вызывали в милицию, помните?»

Девчонки задумались.

-«Да, я вспомнила. Правда, мы были там» - оживилась Лена.

-«Зачем Вас вызывали?»

-«Так тогда девочек убили. Вот и спрашивали».

-«Вспомните хорошенько, о чем Вас спрашивали?»

-«О соседе, о котором Вы спрашивали. Сказали, что мы его знали, и он нас гладил»

-«Дура, молчи. Ты помнишь, нам милиционер сказал, что бы мы это никому не рассказывали» - вмешалась Валя.

-«Правильно, Вы никому и не должны рассказывать. Но мне можно, я же из милиции. А, значит, тоже милиционер.» - успокоил их Семен Львович. У девчонок отлегло от сердца.

-«А Вы его правда знали? Он правда Вас трогал?» -в его голосе была надежда.

Но девочки уже освоились, и перестали бояться милиционера.

-«Нет конечно. Мы его не знали. Но нам сказали, что надо так сказать. А что, мы сделали что то плохое?»

-«Нет, что Вы, все правильно. Спасибо, девчонки, мне пора, прощайте.»

Семен Львович с трудом встал, и, еле передвигая ноги, пошел к машине.

-«До свидания, дяденька. Приезжайте к нам, а то скучно» - закричали девочки, и помахали ему в след ручками.

Он, словно сомнамбула подошел к машине, включил двигатель, и сорвался с места. Проехав на огромной скорости пару минут, он резко затормозил, и остановился. Да, жизнь выкинула коленце. Какой то  урод  убил детей этого человека, а теперь он, честный человек, должен убить его. Тут, ему на глаза попалась палатка, торгующая разными продуктами.

Он вышел из машины, и подошел к продавщице.

-«Бутылку водки» -он совсем не пил, точнее пил очень редко, только по праздникам, и очень умеренно. А сейчас, почувствовав в руках прохладную бутылку, он отвернул пробку, и залпом стал пить из горлышка, на глазах у изумленной продавщицы.

-«Эй, придурок, ты же за рулем! Ну алкашня пошла, уже стакан не может попросить, а у меня есть, дать?»

Он отпил примерно половину бутылки, затем вытер губы рукавом, и с силой бросил бутылку в стену ларька. От удара она разбилась, стекла разлетелись во все стороны, а на месте удара осталось лишь мокрое, пахнущее водкой, пятно.

-«Ты что творишь, алкаш? Я сейчас милицию вызову» - разозлилась продавщица, но он этого не заметил, развернулся, и пошел к машине.

-«Вот уроды, ездят пьяные, а потом сбивают людей. Надо в милицию позвонить» - сказала продавщица своей напарнице.

-«Да ну его, кто знает, кто это такой, ещё проблемы наживем. Он уехал мы – забыли» - ответила напарница, и шестерка с пьяным водителем скрылась за углом.



 

Обед в тюрьме – дело святое. Пища низкокалорийная, но здоровая. Правда, скверно приготовленная, но к этому быстро привыкаешь, и перестаешь замечать такие мелочи. В супе много воды, и мало иных ингредиентов, зато все компенсируется температурой этого продукта – горячий супчик – радость арестанта. Каша на второе создает иллюзию сытости, правда не на долго- через час – полтора снова хочется есть, кашка проходит желудок, явно не касаясь его, и пулей несется в кишечник. Но пару часов без голода – это не мало.

Двое за столом  орудуют ложками, третий,  высокий детина, с признаками начинающейся дистрофии, лежит на нарке, и смотрит в потолок.

-«Крава, вставай, поешь что ни будь» - Степана Ильича беспокоило поведение Кравы. Он уже неделю, как совсем перестал говорить. Он больше не рассматривал руки, не восхищался красотой их линий, их ловкими движениями. Целый день он лежал на нарке, и почти не вставал. Иногда приподнимался, и пил воду. Даже до параши его приходилось вести, сам он уже не ходил.

Ноль эмоций, Крава будто не слышал, что к нему обращаются.

-«Может, тебе подать? На нарке поешь» -предложил Степан Ильич. Реакция таже.

-«Похоже, не доживет до размена (так называется расстрел на жаргоне). Отдаст Богу душу раньше» -сказал Степан Ильич, и разделил кашу своего потерянного сокамерника с Федей.

-«Не пропадать же добру, давай сами доедим».

Феде не лез кусок в горло, но он заставлял себя есть усилием воли.  Закончив обед, они поставили миски в окошко двери, и местный шнырь, Вася, проворно их убрал. Окошко захлопнулось, и радости сегодняшнего дня, на этом закончились. Ужин был настолько отвратителен, что его никто особо не ждал. Тем более, что администрация, решив усилить паек, закупило мясо кита. Но пока это мясо транспортировали то по морю, то по бескрайним просторам Родины, оно протухло так, что его даже бродячие собаки его не ели. На ужин давали кашу, в куском мяса, и подливой, которая так пованивала  кашу, что есть её было невозможно.

-«Похоже, пришло наше время» - высказался как то странно Степан Ильич.

-«Ты о чем?» - не понял Федя.

-«Знаешь, я уверен, очень скоро все закончится. Думаю, до конца недели.»

-«А по чем ты знаешь? Откуда такая уверенность?»

-«Не знаю, чувствую.»

-«Ты засунь подальше свое чувство. Я слышал, будто будет мараторий. Может, дотянем до него» -Федины надежды были смешные, но, как утопающий хватается за соломинку, так и он вцепился в свой последний шанс.

-«Не знаю, может будет, но не для нас. Если и будут принимать такой закон, то перед этим всех разменяют, у кого такой приговор, как у нас.»- прагматичность Степана Ильича очень огорчила Федю, и он перешел на свою излюбленную тему, пользуясь хорошим настроением сокамерника-

 -«Как думаешь, если жизнь после смерти?»

 -«Чего ты переживаешь, скоро узнаем.»

-«Ну ты гад, мог бы сказать, что есть, успокоить человека. А то разменяют ни за что, а вдруг потом ничего не будет, страшно…»

-«А почему ни за что?» - вопрос Степана Ильича застал Федю врасплох.

-«Ты что, с ума сошел, как Крава? Я же сижу за убийство судьи. Но я же не убивал его.»

-«Так ты думаешь, что твой конец несправедлив?»

-«Хмм. Конечно.»

-« Ну подумай сам» - начал свой монолог Степан –«Ты прожил 10 лет наркоманом. Ты воровал, ты продавал эту дрянь. Тебе каждый день нужны были деньги, и немалые, где ты их брал? Молчишь? Я тебе скажу. Ты 10 лет каждый день грабил, из-за тебя куча народа присело на эти дела, ты продавал, и вовлекал все новых людей, тебе нужен был рынок сбыта. Можно совершить одно крупное преступление, и расстаться с жизнью. Или тысячи более мелких. Но, когда у Господа кончится терпение, твоя жизнь закончится. Видимо, так и произошло. Просто кончилось терпение, и он теперь хочет призвать тебя к ответу.»

-«Нет, не думаю. Если бы он хотел, я бы крякнул от передозировки, или от грязи в машине, или от сепсиса. Это было бы честно. А так – разве это правильно?» - возмутился Федя.

-«Ты забываешь, Господь милостив к своим детям, даже к таким заблудшим, как ты.»

-«Милостив? Нет, у тебя точно башню сорвало.»

-«Дурак ты, Федя. Если бы ты умер, как говорил, ты бы умер без покаяния. А так он тебе дал шанс очистить душу от скверны, и умереть человеком, а не нравственным уродом, которым ты прожил половину своей сознательной жизни.»

К такому повороту Федя был не готов. Он вдруг ясно почувствовал правоту Степана Ильича. Странную, выходящую за пределы логики, доступной Феде, но, все же правоту.

-«Запомни, Федя. В этой жизни нет случайностей. Я пол – жизни изучал историю, и могу тебе сказать – ни одного исторического события, произошедшего случайно, никогда не было, и никогда не будет. Так же и с людьми, все, что с нами происходит, абсолютно закономерно. Если все науки – точные, математика, физика, химия, то и нравственный закон точен, как таблица умножения. И, если мы его пока не понимаем, это не значит, что его нельзя понять. Это говорит о нашей, нынешней ограниченности, просто не пришло время для того, чтобы Господь открыл нам свои законы. Нам надо поумнеть, всем поумнеть, всему миру, и тогда, может быть, он снизойдет, и подскажет кому то из гениев эти законы.»

-«А ты тоже правильно наказан?» - спросил Федя.

-«Конечно. Я оказался слаб, и, что бы не развратиться окончательно, Господь смилостивился, и позвал меня. Я это понял уже в тюрьме, когда пить бросил. Спасибо ему за науку. А тебе скажу вот, что. Ты кучу времени потратил зря, решая проблему, которую мы все равно решить не можем. А потратить время, находясь здесь, нужно на покаяние, только запомни, Господа не обманешь, не пытайся. Мало сказать –«каюсь», это ничего не даст. Покаяние нужно почувствовать. И сделать это можно только замолив свои грехи.»

-«А я успею? Ты говоришь, что вот вот придет наше время.»

-«Покаяние, истинное покаяние приходит одномоментно, а впереди у тебя несколько дней, это десятки тысяч мгновений. Постарайся, и ты не будешь бояться будущего.»



 

Начальник тюрьмы, полковник Сидоркин, все утро крутился, как белка в колесе. Ремонт в одном из блоков отнимал много сил, тут санстанция приехала по жалобам заключенных, видетели, мясо им тухлым показалось.  Тут ещё смерть в камере одного из заключенных – забили сокамерники, а надо получить свидетельство о смерти от пневмонии. А это – деньги, всюду деньги. Конечно, есть у него некоторые доходы, но почему он должен тратить их на санстанцию, патологоанатомов, на ремонт?

Стук в дверь прервал его горестные мысли. На пороге стоял штатный палач.

-«А этот какого приперся?» - подумал полковник, а вслух сказал –

-«Привет, Семен Львович. Что тебе? Давай, только быстренько, у меня нет времени.»

-«Послезавтра акция. Я просмотрел, и изучил дела»

-«Ну и что? Давай, суть говори, я через 5 минут должен идти.»

-«По двоим осужденным нет вопросов – виновны. Но осужденный Быков  Степан Ильич невиновен. Я проверил.»

Если бы в кабинете начальника тюрьмы взорвалась бы бомба, он удивился бы меньше, чем словам майора.

-«Не понял. Ты о чем сейчас мне говоришь?»

-«О том, что я буду работать с двумя осужденными. С третьим не буду.» - эти слова с трудом дались Семену Львовичу, он скорее их выдохнул, чем произнес. Сказать, что это – ЧП – ничего не сказать. Людей, допущенных до акций в стране можно посчитать по пальцам одной руки, но полковник знал только одного, так засекречены они были, что каждого знал лишь узкий круг людей. По сути такой вопрос решался только на уровне министра внутренних дел. А это значит – остаться без погон. Полковник ты, или лейтенант – все едино.

-«Что ты несешь?» - заорал полковник. – «Они осуждены нашим судом, прошли все инстанции. Издан приказ о проведении акции, отменить его нельзя. Заменить тебя я не могу.  Отработай, и подавай в отставку, если хочешь. Но отработай.»

-«Товарищ  полковник, послушайте. У этого человека убийца отнял детей. А потом его обвинили, дело сфальсифицировали. Что теперь, его убить?» -Семен Львович привел аргумент, который считал убийственным. Но, к его удивлению, на полковника он не произвел никакого впечатления.

-«Слушай сюда, майор. Мне насрать, виновен он, или нет. Мне срать на его детей. Ты, сука, выполнишь приказ. Или пожалеешь, что на свет родился.»

Семен Львович оторопел. Он знал полковника, как разумного человека, так ему, во всяком случае казалось. А таким он его никогда не видел. И он не нашел, что сказать, и продолжал молчать.

-«У тебя, кажется, много детей? Так вот, если ты не выполнишь приказ, никто тебя увольнять не будет. Ты знаешь, что бывает за неисполнение приказа государственного значения? В лучшем случае тюрьма. И надолго. Но, думаю, до этого не дойдет. Проведут акцию против тебя. И останутся твои детки сиротками.» - уже потише, но все ещё с металлом в голосе, продолжил полковник.

Семен Львович знал, что это не пустые слова.  Его предшественник погиб при странных обстоятельствах. По углам шептались, что его просто убрали. Ещё он знал, что есть стрелки, которые выполняют секретные акции, но не с осужденными, а со свободными гражданами. Его самого когда то пытались привлечь к подобным акциям. Его спасли две вещи – он прикинулся дурачком, и, якобы непонимал, о чем речь. И то, что начальство, со временем, потеряло к нему интерес, и его оставили в покое, видно, забраковали.

-«Я не знаю, что делать» -честно признался майор.

-«Послушай» - уже совершенно подружески, отеческим тоном, сказал полковник. –«Отработай эту акцию, я похлопочу о повышении твоего звания, и уходи на пенсию. Но отработать надо обязательно, иначе и твоя, и моя голова полетит. Все законно. Ты ошибся, так бывает, виновен твой Быков. Следаки уроды – это да. Дело оформить, как следует не умеют, вот и притягивают за уши то, что выбросить надо. А очевидного не видят. Так что не бери дурное в голову, брат»

-«Хорошо, я попробую» - замогильным голосом прошептал Семен Львович.

-«Вот и умница, вот и ладушки. Ты денек отдохни, забухай, к девкам сходи, хочешь, адресок дам, горячие дамочки. Ну а послезавтра, часиков в 10 я тебя жду»

-«Разрешите идти?»

-«Иди, дружок, иди.»



 

Дверь в камеру отворилась. Федя, стоящий совсем рядом, увидел странную картину – на пороге стоял усиленный конвой, их было человек  восемь, против обычных четырех. Мало того, за их спинами он увидел начальника тюрьмы, и какого то человека в штатском. Попятившись, он уперся спиной в нарку, и тихо прошептал-

 -«Пи…ц. Это по наши души»

-«Кравец Александр Иванович, на выход.» - сказал старший конвоя.

 -«Не может он подойти, не ходит он» - спокойно сказал Степан Ильич.

 -«Все заняли свои места на нарах. Не вставать» - скомандовал старший.

Затем четверо конвойных зашли в камеру, подошли к Краве. Тот никак не реагировал на их появление, лежал на своей наре, и смотрел в потолок.  Конвойные взяли его за руки, за ноги, и вынесли из камеры. Дверь захлопнулась, и звенящая, жуткая тишина повисла в этих страшных стенах.

-«Не хочу умирать» - нарушил тишину Федя –«Не хочууууу…»

-«Успокойся. Мы все знали, что этот день придет. Любая жизнь когда ни будь заканчивается. Вот и наше время пришло» -пытался его успокоить Степан, но его слова только завели Федю. Вскочив с нарки, он начал метаться по камере, изрыгая проклятия направо и налево. Он проклинал власть, приговорившую его, он проклинал мусоров, обманувших его, он проклинал народ, насравший на него, он проклинал мать, родившую его…

Степан Ильич с интересом исследователя, наблюдал за Федей.  Тот бегал, заламывал руки, кричал, стонал и плакал. Через несколько минут он словно что то вспомнил, и резко сказал-

-«Хорош бегать. Теперь немного помолчи» - резкий тон Степана подействовал на Федю, как холодный душ, он встал, как вкопанный, и ругательства застряли в его горле.

Степан Ильич, удобно сев на нарке в позу лотоса, закрыл глаза, и начал пытаться медитировать. Федя, шокированный таким, спокойным поведением своего сокамерника замер, потом подошел к углу камеры, и, став на колени, начал молиться.

Камера на некоторое время погрузилась в тишину, которую снова нарушил скрежет двери, и на пороге появился тот же, усиленный конвой.

-«Федор Иванович Криворучко – на выход» - скомандовал старший.

Федя забился в самый угол камеры, и не собирался выходить, лишь тихо выл –

-«Не хочу умирааааать, не хочууууу…»

-«При чем тут умирать, мы идем на медосмотр» - сказал старший. Эта святая ложь необходима для того, что бы легче было доставить заключенного к пункту назначения, где ему уже скажут правду. Но Федя  все понял, и не собирался покидать свой угол. Тогда четверка охранников зашла в камеру, и попыталась силой вывести его, но Федор вцепился руками в нарку, и держался изо всех сил. Несмотря на численное превосходство, охранники не могли оторвать его , тогда один из конвойных взял дубинку, висевшую у него на поясе, и стал бить Федю по рукам. Это сработало, Федя разжал руки, и его поволокли к выходу.

В такие мгновения часто происходят казусы, гладкая мускулатура перестает подчиняться человеку. Так случилось и с Федей, на штанах образовалось мокрое пятно, а на полу, по которому его волочили, осталась мокрая дорожка. Конвойные, привыкшие к такой реакции, не обращали на неё никакого внимания, и вытащили Федю в коридор. Дверь камеры снова захлопнулась.

Степан Ильич, глядя на мокрую дорожку , подумал –

 -«Мы все оставляем след на земле. Правда, у каждого этот след разный».

Затем он встал, и подошел к окну. И, о чудо, впервые за все это время, сквозь мутное и грязное стекло было видно солнце.

-«Спасибо тебе, Господи, что не забыл меня. Спасибо, что вразумил» - подумал он, приняв солнце за знак свыше.

Сев на нарку, он стал ожидать своего часа.

Ждать пришлось недолго, конвейер работал без сбоев, и, вскоре, дверь отворилась в последний раз.

-«Быков Степан Ильич – на выход» - последовала привычная команда. Он встал, и подошел к дверям. Конвойные напряглись, при выходе они обычно набрасываются, скручивают приговоренного, надевают наручники, и, полусогнутым тянут его в последний путь.

-«Ребята, выполните мою последнюю просьбу. Дайте пройти нормально, как человеку. Клянусь, буду идти спокойно»

Конвойные, конечно, моральные уроды, но даже они не потеряли остатки совести. Хотя это было нарушение инструкции, они сделали шаг назад, и образовали живой коридор. Мужество даже у них вызывает уважение. Хотя, конечно, они  ничем  не рисковали.

Степан Ильич вышел в коридор, и направился к выходу. Его окружало четверо охранников, ещё четверо шли сзади, и страховали впереди идущих. Они прошли по коридору, спустились по лестнице на первый этаж. Затем повернули, пошлись немного – до лестницы, ведущей с подвал.

Спустившись, они дошли до самого конца подвала, и остановились. Шаг вперед сделал начальник тюрьмы –

-«Быков Степан Ильич, вы приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. Приговор подтвержден Верховным Судом. Вы не подавали прошение о помиловании. Сейчас приговор будет приведен в исполнение»

Конвойные, зная, что в такие моменты с людьми происходят разные, неприятные вещи, как то истерики, потели сознания, и так далее, по привычке подхватили Степана Ильича под руки, пронесли несколько шагов на руках, и втолкнули в последнюю дверь. Он, по инерции сделав несколько шагов, остановился посреди небольшой, узкой, ярко освещенной комнате, с конце которой был деревянный щит, весь изъеденный рытвинами от пуль.

Затем он услышал, как кто то вошел в комнату вслед за ним, и остановился за его спиной. Он закрыл глаза, ожидая перехода в иной мир. Секунды превратились в часы, время замерло, и остановилось. Но выстрела не было. Подождав немного, Степан Ильич открыл глаза, затем медленно обернулся. В сантиметрах двадцати от своего лица он увидел дуло пистолета. А ещё он увидел белый от напряжения палец палача на спусковом крючке. Но выстрела все не было.  Тогда он взглянул в лицо того, кто стоял напротив. Желваки палача ходили ходуном, его лицо излучало напряжение, побелевший палец дрожал, но никак не мог нажать на курок.

-«Наверно, начинающий» - ошибочно подумал Степан Илиьч. Откуда ему было знать причины такого поведения палача.

-«Вот, бедолага, выстрелить не может, боится наверное. Надо  мужику помочь.» - решил Степан Ильич, и громко, хлестко, как удар кнута, крикнул –

-«Пли!!!»

Резкий звук вывел Семена Львовича из оцепенения, и его палец, преодолев паралич, автоматически нажал курок.  Пуля вошла в правый глаз Степана Ильича, разворотила мозг, вырвала кусок черепа с затылка, и впилась в доску с конце комнаты. Впервые в жизни Семен Львович выстрелил не в затылок приговоренного, а в лицо.

Степан рухнул, как подкошенный к ногам Семена. Тот, в свою очередь, выронил пистолет. Его тело начали сотрясать конвульсии, он стал на колени, и заплакал. Остальное он плохо помнил. Его выволок конвой, отнес в какую то комнату. Потом появились врачи, давали ему что то нюхать. Затем ему что то кололи. Затем приехала скорая, и его увезли в больницу.

Две недели он не воспринимал окружающий мир, был в прострации. Врачи пытались его лечить, но прекрасно знали, что лучший доктор в таких случаях – это время. И действительно, на третьей неделе сознание вернулось к Семену Львовичу, он стал адекватно реагировать. Только все время молчал, ни с кем не общался.

А через месяц он вышел из палаты, покинул больницу, и больше его никто и никогда не видел. Ходили разные слухи. Может быть, он утонул в одной из рек, может быть, ушел в монастырь, и замаливает грехи. А, может быть, он – спившийся, и опустившийся бомж, живущий в Вашем подвале.

Вот и конец истории. Могу лишь добавить, что начальник тюрьмы, полковник Сидоркин, сделал головокружительную карьеру, и через 5 лет он был уже зам. министра внутренних дел, и, с экрана телевизора  учил страну нравственности. И своих подчиненных.

Профессор Буховец (надеюсь, Вы поняли, о ком речь, я лишь слегка изменил его фамилию) получил в благодарность целую клинику, и лечит людей. Судьбы остальных, малозначительных персонажей, мне неизвестны.