На книжных полях - мемуары

Беглые заметки о некоторых книгах воспоминаний, что в разное время произвели на меня впечатление



Илья Репин
 Корней Чуковский

Перебиря полки, нашел оставшуюся от мамы книгу о Репине. 69 год издания.
 Автор - Корней Чуковский. И неожиданно захотелось сесть и прочитать...

 Прочесть было нетрудно. У Чуковского легкий слог. Кроме того, текст был значительно «облегчен» цензурой и самоцензурой. К советским читателям относились как к детям, которых надо постоянно воспитывать на положительных примерах. (Неудивительно, что интеллигенция потом потянулось к запретным плодам, часто весьма гнилым). Чуковский тоже, конечно, поучаствовал в создании советского мифа. По сути, описывая не биографию Репина, а историю своих отношений с ним, он выводит великого художника как Айболита – положительного, но с некоторыми чудачествами. Бармалеии тоже встречаются на страницах мемуаров, но какие-то бледноватые. Опять же проклятия по поводу «давил» от самодержавия. И это после Гулага и репрессий против интеллигенции и народу. Но, по-другому, наверно, тогда было нельзя. Или так односторонне, или – никак. Впрочем, вряд ли автор лгал, хотя и умалчивал. Действительно, у его героя, наверно, самого знаменитого русского художника была сильна в мировоззрении «революционно-демократическая» струя, да и картины, вроде «Ареста пропагандиста» говорят сами за себя. Тем, кто внеисторично ностальгирует о монархии, стоило бы признать, что от царя мыфслящие и творческие люди, в основном, отвернулись. На смену пришло страшное, но назад дороги не было и не будет.
 И все же даже в таком «отредактированном» виде мемуары предлставляют собой немалую ценность и сегодня. Со страниц книги Чуковского о Репине и подобной литературы пахнет «русским духом». Так и видишь этих старых русских людей: наивных идеалистов, (несмотря на весь «миатерьялизм»), восторженных прогрессистов, дорожащих своими принципами, не контролирующих свои эмоции спорщиков, любящих читать, музицировать и говорить, говорить… Это кажется таким родным и таким непохожим на сегодняшний день. Переносишься совершенно в другой мир. Та Россия не выжила и тихо агонизировала в советские годы. Исторической России не возродиться, есть лишь уродец постсоветизма со смутными перспективами. Грустное чтение, хотя и интересное.
 Один момент еще привлекает особенно – это отношение к своему труду, к творчеству, которое было и у героя, и у автора. У них был такой рабочий энтузиазм, что никаким «стахановцам» и не снилось. И вместо «блуда труда» всяких там «соцсоревнований» - непрерывное творческое горение, напряжение всех сил, порождающее невероятные результаты: тексты. Картины, музыку, которыми будет восхищаться еще ни одно поколение, если, конечно, «дорогие россияне» не деградирует окончательно.   
 
Некрополь
 Владислав Ходасевич
 
 «Некрополь» - из лучших в ряду воспоминаний о великих людях и летах Серебряного века. Недостоверность ряда эпизодов из-за неизбежности субъективных симпатий/антипатий автора компенсируется своеобразием его личности. Так интереснее.

На берегах Невы
 Ирина Одоевцева

Чтение этой книги весьма поспособствовало моим увлечениям конца 80-х. Серебряный Век. Ах, какая поэзия! Великолепие эпохи сохранялось даже в первые хамско-советские  годы, о которых собственно и мемуар юной поэтессы, познакомившейся с мэтром 

 Нет, я не буду знаменита,
 Меня не увенчает слава
 Я, как на сан архимандрита,
 На это не имею права.
 Ни Гумилев, ни злая пресса
 Не назовут меня талантом.
 Я – маленькая поэтесса
 С огромным бантом.

 Запомнилось   
 Жаль, Ираиде Г. не удалось дописать «На берегах Леты». Третья река ее поглотила, но на берега Невы она успела вернуться.


Лики и образы
Евгения Герцык.

Разыскал воспоминания ЕГ под влиянием отрывка в сборнике об Ильине («Русский путь»).
Воспоминания Е.Герцык – обаяние оригинального женского ума и владение словом.
Это не наивная Ирина Одоевцева или простовато хваткая  «княгиня Аховская».
Ностальгически о детстве не удержалась от тычка «русакам»: переедали
Откровенно и с изысканностью о своей любви и о романе сестры.
Далее очень оригинально о «монстрах зильбер века», «трудах и днях»
Вячеслав Иванов, оргаистические вечера и ночи на «башне», Волошин. Шварцман, Белибердяев – пестряж чёртоискателей. Через книжные страницы не понять полностью той эпохи, не почувствовать. А со страниц А.Толстой, прелестная Крандиевская, полунемцы Ильин и Эрн, С.Булгаков, Гершензон, опять сестра и вечерняя вкуснятина. Утерянный рай.
Катастрофа все ближе, вокруг миражи и самоотравление ими, но как ИНТЕРЕСНО.
Будет что вспоминать, под большевиками, под немцами. Молодость – поездки по европам, прогулки швейцарские, парижские, римские. Старость и смерть в глухой деревне.
После блестящей молодости стоическое дожитие в нужде и горестях.
Но нам ведь и вспомнить нечего будет, помимо пошлой скуки и исчерпанности смыслов ничтожного существования. Променяли бы? Да не меняют...

Далекое
Борис Зайцев.

Очень ценю этого автора. Его «Вега» - это просто чудо какое-то! Его «Далекое» поставил бы сразу после «Некрополя» любимого Ходасевича. Зайцев пишет деликатно. Но принципиально – и по художественным, и по моральным аспектам. В то же время он может сострадать даже противникам и недоброжелателям.
Один из немногих НОРМАЛЬНЫХ среди толпы «деятелей», которые как будто сбежали из сумасшедшего дома.
Зайцев был вознагражден за свои достоинства долгой жизнью, немучительной смертью, уважительной памятью и негромной любовью его почитателей. Моей, в том числе.

«Живые лица» и пр.
Зинаида Гиппиус

Перечитывал двухтомник З.Гиппиус, вышедший, как ни странно в предательски разбойничьих горах (остаточное культурное влияние Российской империи).
Пишет автор (мужской род более уместен – «Антон Крайний» и пр.), умна, но как-то отталкивает. Хотя многое, сохраненное в ее памяти, конечно, драгоценно. Вот, скажем. Молодой Блок на их даче поздней оченью. А вот отсутсвие переписки с ним, когда уехали за границу надолго. Так жили! При проклятом самодержавии. И чего не жилось? Пришли к расстрелам в ЧК и голоду. Раскачивали лодку, террористов приваживали. Луна на эту тусовку, что ли так воздействовала? («Мой лунный друг», «Люди лунного света» и пр.) Во всяком случае, дьявол повеселился. Знать об это мнадо. Но восхищаться вовсе не обязательно. Вот и проходят перед читателями «живые лица»: неповзрослевший Блок, легкий как пух Боря Бугаев, половой религиозник Розанов, странный Сологуб (любитель фрагелляции), фрейлина Вырубова (та самая «ужасная нимфоманка», которая оказалась целкой), «купчик» В.Брюсов, ну и сам Дмитрий Мережковский, конечно.
В России, утверждает Гиппиус, царя уже не было. Он сам отстранился от общества, от родни. Семья, опираясь на Друга, вело против «общества» войну, а то оборонялось – Распутина убили, например, потом и отречения добились. Подоравли страну в разгар войны и довольны? Провокаторская речь Милюкова – «известное дело»? К Керенскому Саше с симпатией…
И подобное пишется после страшной «черной тетради», где о расстрелах и о торговле человеческим мясом, как об обыденных делах?..
Раскол  и непонимание русского общества были ужасны. НЕ УСПЕЛО срастись и окрепнуть. И «тусовка» много вреда принесла – книг много умных читали, а ум и не выдержал, сами путались, других путали.
Но все же, тот период почему-то обладает ужасной притягательностью. Мелкие детали частной жизни людей Серебряного века гораздо интереснее интриг и репрессий в монстрообразном «союзе советских писателей».
В том времени есть магнит чего-то чудесного.
Что, например, сразу мне вспоминается, в связи с Гиппиус? Стихотворение (ритмическую прозу), «Песню», что обычно печатают в ее сборниках первым произведением:
Окно мое высоко над землею,
          Высоко над землею.
Я вижу только небо с вечернею зарею,
          С вечернею зарею.

И небо кажется пустым и бледным,
          Таким пустым и бледным...
Оно не сжалится над сердцем бедным,
          Над моим сердцем бедным.

Увы, в печали безумной я умираю,
          Я умираю,
Стремлюсь к тому, чего я не знаю,
          Не знаю...

И это желание не знаю откуда
          Пришло, откуда,
Но сердце хочет и просит чуда,
          Чуда!

О, пусть будет то, чего не бывает,
          Никогда не бывает.
Мне бледное небо чудес обещает,
          Оно обещает.

Но плачу без слез о неверном обете,
          О неверном обете...
Мне нужно то, чего нет на свете,
          Чего нет на свете.

Вот и «программа русского культурно-религиозного ренессанса».
И   - чего уже не будет, как великого и опасного нашего Серебряного Века.

На Парнасе Серебряного века
Сергей Маковский

Бумажный «Аполлон» полистать мне так и не пришлось (хотя теоретически такая возможность была), но сканы журнала за 1909-1917 годы смотрел не без волнения. С.Маковский журнал СДЕЛАЛ, и сделал хорошо. Это удивительно было для «молодой» культуры нашей (с точки зрения европейски ориентированных модернистов), а, особенно, учитывая последующий разгул дикого насилия и варваризации.
Восторг перед Серебряным веком, пожалуй, уже прошел, а вот очарование его остается. И Маковский – один из творцов («культурных деятелей») этой славы.
Честно говоря, воспоминания его мне не очень понравились и его воззрения мне не близки. Но – надо отдать должное. Смотрел книгу с интересом. Здесь и привычная (раздражающая) «соловьевщина», и несколько малоизвестных имен вроде К.Случевского, и трагически утонувшего Ореуса. Интересны истории графика Добужинского и музыканта В.Поля, другие очерки. Оценки многих любопытны: демономания Гиппиус, например. К Блоку автор, по-моему, несправедлив, слишком «культурологически» его разбирает, несколько суров к Гумилеву. Но что сейчас значат эти стычки акмеистов с символистами. И чисто литературоведческий подход или академическое искусствоведение особого впечатления не производят. Та эпоха стала интересным музеем, но остались ли живые искорки её? Былого не вернуть!  Остались осколки, многие очень, но в нечто целостное уже не склеятся они. Представление о той,  невиданной вспышке культурной энергии, получить можно, но работать, «функционировать» (фу! Что за слово!) ТАК уже ничего не будет.
Конечно, несчастные обстоятельства. Да, война с революцией случились «не вовремя»! Но и  жрецами солнечного бога, разбили свой лагерь, свой «Парнас» не там.   ЗАБЛУДИЛИСЬ.


Отражения
 Зинаида Шаховская

Сейчас удивительно, что воспоминания З.Шаховской о литераторах русского зарубежья могли расходиться стотысячным тиражом и даже читаться. Так все это - Далеко!
 Да и тексты самой ЗШ воспринимаешь с некоторым недоумением. Резкое снижение русской культуры в эмиграции налицо. Приводимая переписка событийна, в основном («поеду, послал» и пр.). Но всё же хорошо, что сохранилось!

Мои часы идут иначе
 Ольга Чехова

Лживая правда лицедейки.
 
 
 Галина: История жизни
 Галина Вишневская

Относился к Г.Вишневской с предубеждением. И долго не хотел читать ее мемуары.
 Но, прочитав о ее детстве, юности, молодости понимаешь, откуда, что взялось.
 Резкость - от отсутствия родительской любви; накопительство – от нищеты и голода, высокомерие – от постоянных унижений и т.д.
 Наименее интересно – это общеполитические оценки.
 Но зря тупые совковые бюрократы с ней связались. С такой закалкой - не согнешь.
 Смотрел запись её концерта 1964 года. Хорошо, но непривычно.
 Большинство этих романсов я слышал в исполнении Елены Образцовой, которая Вишневскую предала, обвинив в политической неблагонадежности. (Ростропович поселил на своей даче Солженицына). Отвратительно, но ведь пела-то, Образцова замечательно (другие жалобщики остались преимущественно в афишах). Трудно, очень трудно судить и оценивать сейчас поступки тех лет. Хотя, почему? К примеру, можно смеяться над монументальностью и статичностью постановок ГАБТа в сталинские годы, но после нынешнего дорогущего ремонта – это же  стал дом культуры со стриптиз баром. Долго гнило – и вот: кислотой обливаются.
 Но книгой я просто зачитался, хотя вроде и времени на нее нет и «гласность» прошла.
 Цитата: «опьяненные властью, самодовольные, отупевшие от еды и питься люди, в сущности, живет в другом государстве, построенным ими для себя, для многотысячной орды, внутри завоеванной России, эксплуатируя на свою потребу ее нищий, обозленный народ».
Я тоже ненавижу эту Орду, которая оккупирует мою  страну до сих пор!

А.Н.Бенуа
Мои воспоминания

Устрашающих объемов текст оказался удивительно своевременным. Вернувшись из Питера и всколыхнув старые воспоминания, с удовольствием почитал «Воспоминания» санкт-петербургского патриота, сравнив тогдашнюю полноту культурной жизни северной столицы с нынешними ее слабыми отблесками. С первых страниц интересно, с самого начала - несогласие. Автор совсем ДРУГОЙ, но нельзя, несмотря на все его декларации и отсутствие русской крови считать сразу Чужим (алиеном, как многих других). Интерес именно в его ином.
Советскому ребенку кажется совершенно недостижимым, немыслимым тот уровень культурной жизни и ее качества, который с детства окружал героев и автора мемуаров. Это было потрясающее БОГАТСТВО во всех смыслах. И дело даже не только в огромной квартире, даче неподалеку от места жительства царей, необременительных и свободных путешествиях за границу, но и доступа у культурным ценностям, которого никогда не было и не будет у нас – советских и постсоветских людей, обделённых всем, вынужденных вести борьбу за выживание и просто существование. Вот с самого детсва Шура мог сколько угодно наслаждаться шедеврами Петергофа и Эрмитажа, изучать их, а не так, как ныне «народ» - после ужасных очередей и галопом по европам.  Это даже не зависть. Нет. Бенуа все же оказался изгнанником, а потерять даже неродную родину не так просто. Это просто констатация того что как бы с «разных планет».
Разумеется, так жили не все, а очень-очень немногие. Хотя круг их и расширялся. Если же, относительно тех времен, задаться вопросом, «кому живется весело, вольготно на Руси», то приходится ответить, что среди меньшинства русские были меньшинством, а процветали иностранцы и их потомки, начиная от царской фамилии и до придворных живописцев-архитекторов и т.п. Последние составляли в империи немалый культурный капитал, но часто не были русскими патриотами. Так, Бенуа бравирует своим космополитизмом и без всякого стеснения описывает спой «закос» от армии, предоставляя защищать страну от внешних и внутренних врагов «серой скотинке» и «милитаристам». Естественно, что при распространении таких настроений в элитах, у них были отняты и привилегии, и богатства, и жилплощадь в широком и узком смысле, и сама жизнь. (Если не «шлепнули», то пришлось потом ютиться в эмиграции). Автору воспоминаний казалось, что данная ему жизнь была чем-то естественным, но это оказалось не так. Для русских та элита была «не своей», но сбросив и частично истребив ее, они оказались в еще более худшем положении, получив на свою голову представителей анти-человечества, опиравшегося на самые страшные и «отпетые» элементы в «народе». Разумеется, более предпочтительным представлялся процесс постепенного врастания-вырастания. Но он был прерван, частью из-за того, что не совсем родная стране элита спасовала в те роковые годы.
Нужно отметить недюжинные способности автора: не только художественные , но и литературные. Это немудрено при таком окружении-воспитании, но было дано ведь далеко не всем. Несмотря на огромный объем его мемуаров читаются они с легкостью.  Прост очень интересно. Значительную часть первого тома автор посвящает «сценографии» (места, родственники – огромная семья – это огромное  преимущество, когда люди живут в ладу!). Правда, обилие этих людей и деталей все же несколько утомляет. Автор, потеряв родину, попытался воскресить невозвратную столичную Россию в своей памяти и на бумаге и это ему удалось. Но все же объем, объём! неординарный.
Параллельно просматривал файлы и рисунками, картинами, эскизами автора. Конечно, он не гений, но все же весьма талантлив. И спасибо Бенуа за оставленные свидетельства. Спасибо судьбе, что дала ему для этого немало времени.