ОТЦЫ

                1



- Ходит что ли?
-М-м-м, мать вашу, сколько времени?
- Неважно, слышишь, уже по лестнице идёт.
  В коридоре вспыхнул свет, и дети: Антон, Максим, Гнус, Алла, Марат, Гренка и Роман прикинулись спящими, привычно осев на гибких ветвях пронизывавших их бесформенные тела кустов толстянки, гибискуса, монстеры, лимонного дерева…
   Траурный рефлекс, подгоняемый эхом шагов, прокатился по чёрному мрамору пола. Андрей Андреевич понуро подошёл к окну, приоткрыл фрамугу.
   Сидевший рядом с окном в горшке с монстерой деликатесной и единственный до этого момента спавший Максимка вздрогнул.
- Светает. – буркнул он под нос и потёр кулачком веки.
- Всё. – обратился Андрей Андреевич к пейзажу. – Плачут дожди – тонкая паутинка между зимой и летом, радуга предвкушения. От зимы и к лету, от лета – к зиме…
- Не спится?
- Я тут подумал, Максимка, как страшно вдруг оказаться самкой паука. Ужасная мысль – я с ней проснулся. Теперь вот висок ломит. – он потёр аккуратно постриженный благородной синевы висок. – Ведь это могло состояться на яву – оборачиваешься, а сзади… на теле… гнойный шар. Знаешь, Максим, я стал замечать необратимые процессы в своём организме. Если это старость, то… рано. – он неопределённо пожал плечами. – Я стал чаще ходить по-маленькому в туалет. Даже, бывает, только вышел из туалета, а снова хочется. Что это?
- С простатой чего или почки. – Максим поправил толсую ветку, что пронизала его ключтцу и, не мигая, уставился на воздушный корень монстеры.
- Нет, моё ты растение – то смерти звоночки. – осклабился Андрей Андреевич. – Аллё. Андрей Андреевич? Это мой вам первый звоночек. Дзинь-дзинь. Второй будет кровоизлияние… Страшно.
- А вы погладьте меня. Это успокаивает.
Сидевшая в горшке неподалёку Алла надменно хихикнула.
- Может ты и прав. – он потрепал Максима по загривку. – Ласковый ты Максимка, за то и люблю.
   Максим заурчал. Алла стала мочиться. На испарения её мочи тут же сработала вытяжка.

     После завтрака Андрей Андреевич снова вернулся в оранжерею. Надел свежий медицинский халат, вручил сопровождавшему его санитару Арнольду поднос с принадлежностями: медную чашу с кипятком, марлевые тампоны, скальпели, кишечные ножницы, одноразовые шприцы и ампулы с раствором. Сполоснул руки спиртом. Обслуживающий персонал в виде Госпожи Виолетты и Свинорылой катили бочонок с тёплой водой.
   Как обычно обход начался с гидроцефала Антона. Антон – большеголовая дохлятина с энцефаломаляцией, реденькие курчавые волосики слегка прикрывают ушки «ящерица», у висков — младенческий пух, двенадцать лет – гидроцефалия с врождённой «клешнёй» правой кисти,  отсутствием нижних конечностей и грыжей. Он рос на горшке с диффенбахией, ветви которой проходили через его тело в пяти местах: между ягодичными мышцами, под правой грудной, как и у большинства обитателей оранжереи – под ключицей, через грудино-ключично-сосцевидную мышцу и под лоскутом за ухом. В анкетной картотеке проходил под номером 845679/5: «Антон Степанов – студент первого курса факультета информационных систем и технологий в экономике МИУ. Модель. Позировал многим успешным московским фотографам, участвовал в показах «Парад мод». Интересуется искусством. Городом своей мечты называет Пекин. Пишет песни. Солист группы Пейсы Негодяя. Пишет песни. Интересуется иностранными языками, хорошо знает итальянский и немецкий. Любит общаться с друзьями. Коллекционирует сорта кофе – он его просто обожает».
- Так, Антон, посмотрим, что у нас тут. – Андрей Андреевич коснулся несколько воспалённого кантика у грудной мышцы.
  Антон зашипел.
- Никак, да?
- Угу. – тот, жмурясь от боли, кивнул.
- Там у него черви скоро заведутся. – сказала с соседнего стола Алла.
- Не заведутся. – сам себе сказал Андрей Андреевич и поставил Антону укол. – Арнольд, будь добр, пилу. А лучше сам, я тебе доверяю.
    Тут Антон стал какать – чёрные от угольных таблеток фекалии упали на землю.
- Правильно, мальчик. – Андрей Андреевич погладил того по  плечу. – Нечего в себе держать.
   С углового стола послышалось журчание – мочился Гнус.
   Дождавшись, когда Антон закончит, Андрей Андреевич бережно разрыхлил помёт тяпкой по всему периметру горшка. Арнольд тем временем вытер ребёнку зад, и стал подпиливать ветку диффенбахии, рана вокруг которой упорно не хотела заживать.
- Попробуем под другую ключицу… – наклонился поближе к покрытому гнойной коркой разрезу Андрей Андреевич.
- А-аум-м-м. – хотел на выдохе выпалить что-то эмоциональное Антон, но Андрей Андреевич его перебил:
   - Не волнуйся – не сегодня. Подождём, пока это затянется.
  Отпилив ветку, Арнольд извлёк её из-под жировой ткани.
- Ум-м-м. - поморщился от боли Антон.
- Тихо-тихо. – Андрей Андреевич ласково поцеловал мальчика в плоскую щёку. – Всё позади. – и, легко оттолкнувшись, направился к горшку с Ромой.

   Оранжерея была для Андрея Андреевича отдушиной – детищем, чем-то неуловимым, что без остатка принадлежало лишь ему одному. Из полусотни принадлежавших ему детей здесь было лишь семеро, но это только преумножало их значимость в его  жизни; особенные дети, самые лишённые, обделённые и в то же время самые приближённые – логика любви подвластная лишь сознанию королей... Отношение с оранжереей, которую он безоговорочно считал своей семьёй, разделялись для него, как для настоящего семьянина на два уровня: первый –  ежедневный обход, обкалывание мест соприкосновения тел детей с растениями, поливка, помойка, кормление детей, второй – отдых души, что-то вроде любования домашними птицами или растениями, иногда он задумывался о рыбах.
     В этот уголок никогда не ступала нога клиента, какую бы игру тот ни заказал – табу.
   «Оранжерея – кристалл самого заповетного закутка моей души».
    Дети у Андрея Андреевича росли так с младенчества: сидя в горшках, пронизанные ветвями растений, под неусыпным надзором и по-матерински трогательным уходом. С годами дети подрастали, их тела трансформировались, приобретая самые необычайные формы, и тем самым приводя Андрея Андреевича в восторг; он методично фиксировал всё в дневник: «Алла: после проникновения между третьим и четвёртым рёбрами стеблем лимонного дерева  позвоночник стал искривляться значительно интенсивнее, вспоминаются строки из бессмертного творения Льва Евдокимовича Балашова: «Любовь-деятельность есть не просто эмоциональное переживание стремления к гармонии, единству, красоте, а само это делание-воспроизводство гармонии, единства, красоты». Стебель пронизал тело один месяц и четыре дня, а грудная клетка уже мешает девочке поворачивать голову, приём пищи  осложнён не полным открытием рта. Второе марта – чтобы уравновесить грудинную область пропустили стебель под лопаткой, операция была сложной. Чуть не потеряли Аллу. Температура по-прежнему держится, Алла жалуется, что у неё отекает правый бок. Подозреваю печень…»
   Не смотря на видимую отрешённость, Андрей Андреевич с ужасом отгонял мысли о смерти кого-нибудь из его «кристалла души». Отгонял мысли с ужасом и патологически с ужасом сохранял их в себе, как  в детстве хранил найденную бусинку или засушенного жука,
                всякий раз, когда в его доме умирал ребёнок.

      Гренка – чудом выживший после трепанации гидроцефал с постоянно оттопыренной нижней губой, «посадка для мух», как шутили ребята, и вечно надутыми щеками; анкетный номер 845999/1: «Александр Гренкин (Гренка)снялся в фильмах «Стражи Альтаира», «Кольцо», сериале «Забытый вагон», участвовал в спектаклях Театра юного зрителя в Улан-Уде. Окончил музыкальную школу по классу фортепиано. Очень добрый и отзывчивый, любит животных. Мечтает стать журналистом. Любит играть на гитаре и веселиться с друзьями. Постоянный игрок интеллектуального клуба «Что? Где? Когда?»» Растение: основное – Гибискус сирийский (Hibiscus syriacus L.), привитое – Гибискус тройчатый или северный (Hibiscus trionum L.) [syn. Hibiscus ternatus Cav.] Места проникновения: под грудино-ключице-сосцевидную мышцу, под правую косую, между локтевой и лучевой костями левой руки, под лоскут, от правого уха к левому.
 Алла-даун, похожая на радиактивного бельчонка двенадцатилетняя девочка с «волчьей пастью»– кустистые  рыжие волосы собраны в хвост на затылке, личико одутловатое, с острым подбородком и крупными верхними зубами, – уже год как должна бы была умереть от атрофии внутренних органов; она уже расползлась по горшку так, что, чтобы кровь не застаивалась в органах, некоторые части её тела приходилось подпирать монтировкой, что, как понимал Андрей Андреевич, обозначает неминуемый распад. Анкетный номер 747679/12: «Алла Напоточная победительница передачи «Бисер на золоте» на Музыкальном канале. Снималась в клипе у Геннадия Боча, в сериале «ЮноSSть». Поёт, окончила музыкальную школу по классу фортепиано. С шести лет занимается рисованием, мечтает поступить в «репинку». Изучает фотографию. Любит писать письма и общаться с ребятами из разных стран». Растения: основное – Павловский лимон, привитое – Кенаф (Hibiscus cannabinus) и  Суданская роза. Места проникновения как и у Антона.
   Акефалы Гнус с Маратом словно сговорясь, по очереди заглатывали во сне языки. В анкетном журнале они также как и в оранжерее стояли по соседству  455679/9 и 455679/10. «Иван Гнусняков (Гнус) – студент первого курса факультета маркетинга и предпринимательства РНИ. Известный интернет блоггер. Верный друг. Любит добрые фильмы, красивую музыку, предпочтительно классику. Хорошо рисует. Марат Тещан образован, ведёт здоровый образ жизни, оптимист, ценит время, романтик. Увлекается историей. Много читает, в основном, исторические романы и славянское фэнтези. Фанат старого рока – мечтает съездить в музей славы рок-н-ролла, в Клинвельде. Любит петь и играть на сцене. Не раз занимал первые места. Мечтает состояться в творческой профессии, думает связать свою жизнь аудиовизуальной журналистикой». Оба росли на кустах толстянки: древовидной, Crassula arborescens Willd, и Купера, Crassula cooperi.
      Максим, аутичный имбецил с атактическим слабоумием, имевший привычку часами глядеть в одну точку, часто простужался и всякий раз с осложнениями.  Невероятно жирный, Максим то и дело падал вместе с горшком на цементный пол, из-за чего его коротко стриженую голову украшала целая сетка швов. Вот и сейчас нога его, ещё вчера бережно закрученная Андреем Андреевичем под шмат живота сейчас свисала с горшка и со стола. 149079/7: «Максим Ендоков – двенадцать лет. Учится в школе №182. Занимается в студии «Вирджин». Собирается поступать в лингвистический университет, мечтает стать дипломатом и продолжить карьеру певца». Растение - монстера Адансона. Места проникновения: вдоль позвоночного столба, под четвёртое и пятое ребро, под обе ключицы и под портняжную мышцу.
   Краснощекий эксцентричный будто бы только что сошедший с фаюмских портретов красавец с расщелиной нёба и самый холодный из ребят Роман не мог и дня прожить без фенозипама. Редчайший случай выжившего и дожившего до припадков аутоагрессии анацефала. Затаившийся на самой последней странице журнала под номером 915600/7709 Роман Линёв – «перспективный студент, староста факультета информационных технологий и управления ИААСТ, получил Гран-при в конкурсе молодых модельеров, любит путешествовать и заниматься спортом, капитан школьной сборной по баскетболу, которая часто занимала призовые места, делает красивые украшения и дарит их друзьям, мечтает стать фотографом».  Растения: основное – конголезское кофейное дерево, привитое – Crassula colorata var. Colorata.
  - Страшно… – Андрей Андреевич аккуратно, чтобы не разбудить согнул ногу Максима в колене, убрал за бортик горшка.
    А эти незабываемые концерты под водку!
    -  Дети так непосредственны в пьянстве.  – глубоко вздохнул Андрей Андреевич и сконфузился, как конфузился всякий раз, поймав себя за разговором с самим собой. – Наверное, это и впрямь старость…
    Как весело улюлюкает во хмелю Роман своей «заячьей губой» под Салтыкову! а как раскачиваются, обнявшись за плечи, Алла с Гренкой! Гренка даже раз чуть горшок на пол не скинул, как слёзно завывают «Орбит без сахара» от природы невероятно замкнутый  Максим и пением подражающий Боярскому Гнус…
- А какие анекдоты придумывает прямо на ходу Маратик!.. А Осип… - Андрей Андреевич тяжело втянул в себя воздух, словно собираясь закричать. – Ты всегда сразу засыпал, сынок, а потом на утро жалел, что выпил меньше всех… Спи, Осип, спи вечно…
    Вдруг Роман во сне закряхтел, горшок под ним скрипнул. Видимо потревоженный резким звуком пробормотал что-то во сне Гренка. Стараясь не топать, Андрей Андреевич подошёл к горшку с Ромой, наклонился пониже, чтобы убедится, что ему не давит борт и… невольно улыбнулся – у Романа стоял.
- Мо-о-ой ты хороший… - нежно прошептал он и двумя пальцами взял член. – Девчонки, поди, снятся. Целая группа школьниц. – он стал легонько, чтобы не разбудить мастурбировать Роману. – У меня такого ****ства не бывает. – шептал он сам себе и всё быстрее двигал кистью.
   - Па-па. – вдруг прокряхтел Роман, не поднимая век. – А я снил сыр.
  - Сыр? – удивлённо округлил глаза Андрей Андреевич и быстрее задвигал рукой. – А может тебе снилась ****а?
  - О-оу-у. – гортанно заскулил Рома.
– К-х-рупа, г-х-речка сух-хая, мокрое полот-х-енце. – скороговоркой зашептал ему на ухо Андрей Андреевич. –  Линейкой по рукам. Линейкой по рукам. Линейкой по рукам.  Линейкой по рукамлинейкой по рукам… От-от, давай-д-х-ав-в-ай, мой ненаглядный, вхо-о-о-от.
- Мхож-хет и пх-издха. – Роман напрягся и приготовился кончить. – Я только помню тухлятиной нес...
- Ло-о-о-о-о-о-о!..
  Яички Романа втянулись, и тёплое семя хлынуло Андрею Андреевичу в ладонь.
 – Теперь хорошо будешь спать, сыночек мой.  – он вытер пальцы о рубаху. – А мать говорит – дебилы. – вдруг резко нахмурился он. – Сама ты дебил. У меня такого ****ства, как там нет.
- Тх-ы прх-о чтх-о п-хапа? – не мог сдержать отдышку Рома.
- Вспомнил тут анекдот. Ха-ха. – Андрей Андреевич облизал мизинец, причмокнул. – Больше сахара, сынок, напомни утром, что б больше сахара тебе в кашу клал, обязательно напомни. Больше-больше. А анекдот такой, так сказать, в тему. Ха-х-х-х. Слушай. В общем, нашёл мужик в огороде клад. Ну, клад ни клад, он не знал, а был то сундук. Ну, притащил он сундук в дом, позвал жену, открыли, а там, в общем, гном сидит. Ну, слово за слово пообещал ему гном выполнить любое его желание. А у мужика проблема с потенцией на то время случилась. Вот и говорит он гному: - Так мол и так, хочу чтоб стояло. Гном согласился, но на одном условии: - Ты займи меня каким-нибудь делом, и пока я работу не закончу у тебя будет стоять, как у пятнадцатилетнего. Сговорились они, и дал мужик гному работу перепахать огород. Ну, в общем, гном пошёл в огород, мужик с женой в спальню. Только вскарабкался он на жену, как гном с огорода кричит: «Работа выполнена», и член тут же опал. Ну, выругался мужик и дал гному другое задание – вырыть яму под колодец. История повторилась. Тут жена не выдержала и сама пошла гному задание давать. Вернулась, у мужа уже стоит. Час стоит, второй стоит. Измождённый мужик отпросился воды попить, а сам пошёл глянуть, чем же это жена так гнома заняла. Заглядывает, значит, в баню и видит: гном стирает в тазу женины трусы, полощет, затем отжимает, нюхает, чертыхается и снова стирает.
   - А-а-хха. – шёпотом хихикал Роман.
- Такая вот сказка, сынок.
    Тихонько спев Роману колыбельную, Андрей Андреевич вернулся к окну. Вспомнилось ему детство, такое же раннее, туманное и колючее, как то варево спокойствия, что жалко сейчас жалось к раме и где, как и у Земли было всего два полюса: мать, воспитательница в детдоме, где вырос он сам, и красная икра несправедливости, снившаяся ему наяву и приходившая во сне.  Навсегда запомнил Андрей Андреевич ту несправедливость и цвет век на ярком солнце, что обозначал её, и косность, которой в изобилии, словно дешёвой баландой откармливали больных детей невежественные санитарки да воспитательницы.   
     - Тугое, смрадное то было общество…
     Терпение Андрея лопнуло, когда он застал своего друга дебила Ваську Касаткина стоящим в углу коленями на рассыпанной крупе, щёки его горели от пощёчин, волосы на затылке топорщились неровными пуками. Вася тогда ещё сказал….
    - Своим неподражаемым девичьим голоском…
   Сказал, что Мария Викторовна, мать Андрея, поймала его в туалете, когда тот дрочил, избила, оскорбила и поставила в угол. Андрей знал, что за мастурбацию наказывают здоровых детей в обычных семьях, чтобы в некоторой степени стимулировать в них стремление к поиску партнёра и тем самым не дать им замкнуться в себе.
-  Но с больных детей что взять?
     При этом воспоминании жилка у виска Андрея Андреевича нервно забилась.
    Чудовищное преступление по отношению к неполноценному ребёнку лишать его мастурбации, понял он тогда, глядя на дрожащего от обиды и боли Васю.
   - Мама, как ты не понимаешь!? – говорил он тогда в запале матери, надменной циничной воспитательнице. – Они же тоже люди, ну в смысле такие же, как мы с тобой.
- Типун тебе. – скривилась она.
- Вот те раз. Сама же на Новый год плакат для них делала и писала там, что они «инакоодарённые».
- Дебилы они, сынок. А жизнь сложная штука. Мне не нравится, что ты якшаешься с этими одноклеточными. Нужно тебя к отцу отправить.
- И всё-таки, ты вчера избила Васю…
- А-а-а, так вот в чём дело.
- Не перебивай!
- Ты не много ли себе позволяешь в тринадцать-то лет?
- Ты вчера избила и наказала Васю. – Андрей выдержал паузу. – За что? За что?
- Ну, он, это… ну, это…
- Дрочил.
- Андрюша, послушай…
- Нет, ты послушай, взрослый, образованный, выросший среди людей человек, Вася вчера дрочил в туалете. Ты его поймала и наказала. Боже, поймала, звучит-то как, вроде Вася преступник, а ты милиционер или ещё лучше – Вася зверь, а ты охотник.
- Э-э…
- Помолчи, дай мне сказать. Вася дрочил, как все дети в этом заведении достигшие половой зрелости. Дрочил рукой, не так как Валентин, что трётся о дверные косяки, потому что у него с рождения рук не было, или Игнат, у которого руки едва до груди достают, не так, как Иван, зажав член между ляжек, потому что у него так случайно вышло в первый раз, и теперь он не может догадаться в силу своих умственных особенностей, что можно иначе, не так как… А-а! – он махнул рукой. – Про каждого рассказывать – дня не хватит. Ведь ты не станешь утверждать, что если Вася хотя бы раз в две недели не выпустит семя из своего тела, то заболеет. А я что-то не видел в этом «пансионате» девочку, которая бы Васе дала. Так за что?! За что вы их наказываете, за что мучаете, унижаете? Они же тоже живые люди. Разрешите им мастурбировать и не чувствовать себя при этом униженными. А ещё лучше обратитесь в министерство здравоохранения. Пускай они создадут группу волонтёров, симпатичных парней и девушек, чтобы те, вместо того, чтобы вырезать с ними открытки из цветной бумаги или играть в мяч, помогали решить элементарные физические потребности. А ни этот идиотизм, когда молоденькая, сексопильная, в облегающих джинсах девчушка приходит в группу и, глупо улыбаясь, клеит с ними аппликации, размазывает краски по ватману или играет в мяч, а потом не менее глупо улыбаясь, убегает от олигофрена, который пытается вскочить на неё сзади и при этом ещё и лает. Только не говори, что ты никогда подобного не видела? Мама, они такие же люди, как и мы, пойми же это. Я бы понял, если бы ты меня наказала за мастурбацию. Я же здоров, кругом не менее здоровые сверстницы трясут «розетками». «Иди, сынок, и не позорь отца». Это я пойму, но их за что? Что за неписаные правила  в вашем заведении?! Вот, помню, смотрел один фильм по стариков, что жили в доме престарелых. Так там одна душевная медсестра, втайне от остальных «чёрствых» дрочила старикам. Так подсаживалась на кушетку, просовывала руку под одеяло и… старик на несколько минут забывал о болезни, о бросивших его родственниках, о неминуемой надвигающейся смерти. Эти старики были счастливы. Они, конечно, мастурбируют реже, чем дети, но от этого это занятие не становится менее застенным в глазах общества…
    Видимо, Андрей Андреевич стал разговаривать вслух, потому что проснулся Максим и коснулся своей пухлой ручкой его костлявой.
    - Я удивляюсь. – не заметив касания, продолжал он. – Что взрослый человек не может понять такой простой вещи. Если не помогаете неполноценным людям избавляться от полового напряжения, то хотя бы не мешайте. Тем более, что давно уже известно, что у неполноценных людей либидо развито гораздо мощнее, чем у нормальных. И что интересно, у феноменально умных людей оно наоборот сведено к минимуму. Но, как ты могла догадаться за долгие годы работы в этом скорбном заведении Вернадского да Лао-Цзы здесь не встретишь, а это значит, что Васе нужно кончать как минимум три раза в неделю, а когда на него набрасываются со своей заботой наши чудесные волонтёры, то и все четырнадцать. Он мне сам рассказывал, что на занятиях старается высматривать все детали на телах волонтёров, что бы потом во время мастурбации вспоминать. Так вот иди в министерство, выбивай, а если не пойдёшь, то-о-о-о, организуй занятие по мастурбации, дайте им понять, что они не должны стесняться этого, подключите наших девочек-волонтёров, если не захотят раздеваться, то пусть хоть просто посидят там на стульях или порассказывают, как они мастурбируют или мастурбировали, пока не стали встречаться с кем-нибудь постоянно, ну, в общем, вектор я задал. Дальше сами…
    В этот же вечер Андрей был изгнан из хосписа к отцу в деревню, откуда он сразу же сбежал и после того ни разу не видел ни отца ни мать.
   - А кто знает, Максимка, если бы тогда не увидел я этого замученного Ваську, не поругался с матерью, может… и вас бы сейчас здесь не сидело.
   Максим учтиво закивал своей плоской головкой.


   
                2

    В восемь часов пришёл отец Игоря и Полины – Карэн. Видимо он переоделся в машине, потому что пакет с подарками для детей был при нём, а бретелька платья перекрутилась так, что не заметить этого можно было, только переодеваясь без зеркала.
     Андрей Андреевич разговаривал по телефону, рядом с ним стоял белобрысый школьник в синем идеально выглаженном костюме и с красным портфелем:
- …мероприятие будет проходить в рамках программы «Взаимопонимание», объявленной в начале нынешнего года УГАИ МВД и направленной на создание условий максимальной защищённости всех участников дорожного движения. Сначала ребята, посмотрев видеоролик «Добрые дороги детства» познакомятся с наиболее распространёнными ошибками пешеходов. А затем сами побывают в роли участников дорожного движения. Вашим сыновьям будет предоставлена возможность попасть из дома в школу по тестам ПДД, которые были специально для учеников средних общеобразовательных учреждений. Могу предложить гибрид ПДД и ПЖДБ. Это значит, что в полосу препятствий будут включены четыре локомотива и дрезина. Уровень сложности у нас распределяется по категориям, всего шесть. Самая сложная, когда регулировщики будут намеренно давать участникам ложные сигналы, а динамики вмонтированные в шпалы – ложные гудки. Ребятам, прошедшим путь от дома к школе будут вручены грамоты и призы от Госавтоинспекции.
    Андрей Андреевич дал трубку мальчику. Тот явно заученным монотонным речитативом заговорил:
   - Даник Азимов, ученик 7 «В» класса. Я впервые стал участником такой акции. Конечно, подобные мероприятия нужны школьникам: мы ведь тоже являемся участниками дорожного движения и порой из-за своей рассеянности, не соблюдаем ПДД. В результате чего нас убивает и калечит машинами. Теперь ребята из нашего класса не совершат ошибок на дороге.
   - А «Гвоздём» программы. – Андрей Андреевич перехватил у мальчика трубку. – Станет мастер-класс по изготовлению фликеров. Разделившись на три группы реб…

- Здравствуйте Андрей Андреевич. – дождавшись, когда тот положив трубку, сделал какие-то пометки в блокноте, Карэн протянул руку.
Андрей Андреевич ответил крепким рукопожатием.
Секретарша привычным движением вставила в раритетную, кажущуюся декоративной печатную машинку лист, озаглавленный в золотом теснении «Бланк-категория» и стала печатать.
- Здравствуйте Карэн. Какие-то проблемы, срок аренды истекает, если я не ошибаюсь, только через неделю.
- Да-да, вы не ошибаетесь, Андрей Андреевич. Через неделю. Не волнуйтесь. – Карэн автоматически подцепил накладным ногтем «козла» в носу и ветер палец о край стола. – Всё в порядке, ровно через неделю я буду продлевать аренду. Я уже говорил вам, что молюсь на вас, что по гроб жизни буду обязан вам, как… как человеку не спасшему мне жизнь, а подарившему новую, что в принципе одно и тоже. Ведь если бы не вы я никогда не узнал бы ни Кирилла, ни Стасика, ни Ирочку, ни Полину, ни Иг… М-да, Игорь… даже имя его как-то не произносится, вот так в-вот Андрей Андреич. Пути господни, как говорится… - он причмокнул губами и не моргая уставился в зелёную бездну ковралина своими кавказскими глазами.
- Я так понимаю. Проблемы с Игорем.
- Мн-да-а. – ёрзал на стуле Карэн. – В общем, я вчера узнал от врачей, что-о… он неизлечимо болен и-и-и, что жить ему осталось… – Карэн по-деловому прищурился, в ответ на что Андрей Андреевич, скрипнув дубовым креслом, подался корпусом вперёд. – Где-то два, м-м н-у-у-у… три… – Карэн показал три пальца. – Дня.
- Угу. – сморщил лоб Андрей Андреевич. – Два-три. Несчастный мальчуган. Примите мои соболезнования, мне кажется, вы были лучшей парой в моём хосписе. Но-о-о-о… вы же понимаете… смерть ребёнка –  это, прежде всего, удар. Удар по всему. – он обвёл кабинет руками. – Что его окружало.
- Очень-очень тяжело. Но, что поделаешь, придётся это пережить.
- Вы уверены?
- Уверен.
- И хоронить, ой тяжело. Тяжело, мой дорогой. – значительно причмокнул тонкими губами Андрей Андреевич. – Как я вам сочувствую. – Андрей Андреевич так скорчился, что казалось, вот-вот заплачет. –  Дети – это маленькие взрослые. Так уж устроен ребенок: все он познает в игре, через создание второй реальности – текста, рисунка, скульптуры…  а мы – хоронить… закапывать в землю, потом помнить. Игорёк, ведь он такой некрепкий, неустойчивый, я бы сказал. Помню его ещё младенцем. Таким чутким был малышом – крикливый, неспокойный.  Под мандельштамовское: «Только детские книги читать, только детские мысли лелеять, все большое далеко развеять, из глубокой печали восстать» – он успокаивался и засыпал.
- Мы будем помнить его…
- Игорёк, ведь он какой – он постоянно изобретает, фантазирует, что-то себе воображает, отца почитает. Захворал, говоришь?
Карэн артистично провёл пальцем себе по горлу.
- А ведь каждый ребенок - это отдельный мир, эдакий органокомплекс со своими правилами поведения, своим сводом законов. Помочь детям в обретении самих себя в мире и мира в себе – наша, Карэн, основная взрослая задача. Младенчество, как мир – беспамятно. Именно в нем испытали мы полноту нерасщепленных чувств, помня и храня тайны шизофренического тела. Неанатомируемое, неампутируемое, неподдающееся распаду – вечный цветок в вечной пустыне, над которым не имеет власти даже американский нож Мальдорора. Сохранись память об этом в нашей душе – мы бы выросли страдальцами. Цитирую: «Нас бы терзала ностальгия по утраченной остроте ликования и боли, счастья и грусти. По той блаженной поре, когда мы лежали в коляске, и взгляду нашему из-под заботливо приспущенного козырька открывалось небо. Пропархивали в нем какие-то щебечущие существа, скользили блики и тени. Наши веки сами собой смежались, и мы сладко спали, вдыхая прохладный воздух. Просыпаясь, видели самое любимое лицо на свете, лицо отца, и, убедившись, что оно здесь, снова погружались в дрёму. Первое погружение в мир, первая, самая первая любовь. Как это, наверное, было пронзительно! Но мы не помним…»
 - Мда… - нахмурил густые кавказские брови Карэн. – Мои первые воспоминания – лицо отца, ощущение себя одновременно поленом, жертвенным ягнёнком и ужом в его руках и ещё какой-то шум, к-кажется, словно бы поезд идёт, а ещё какие-то громадные насекомые, усыпанные трупами божьих коровок. Под лестницей бабушки-дедушкиного домика-теремка. – Карен, видимо, на мгновение забылся и сел так, как садился в зале, когда рассказывал своим детям сказку. –  Белые с зелёными пятнышками, с уже отгнившими лапками, весной они манили сильнее, чем шары моего дяди, с которыми он шёл к родительскому дому-теремку. Шары предназначались мне, я же сидел под нижней ступенькой полуразваленного крыльца, ела трупы божьих коровок и какала, сокращение кишечника – горсть коровок,  сокращение кишечника – горсть коровок, сокращение кишечника – горсть коробок,  сокращение кишечника – горсть коровок, сокращение кишечника – горсть коробок,  сокращение кишечника – горсть коровок – собирала урожай с травинок; а часть «БК» ссыпала в кукольную кастрюльку, в которую и какала, это было долго, очень долго, бесконечно долго, потому что нужно было «зачернить маком» все дно и только затем варить «кашу», помешивая пальцем вместо ложки калово-корвью массу. Каша тоже почему-то варилась очень долго. Потом резко сужалась. Кукол я кормила песнями. Кашу съедала сама. До девятнадцати лет мама не могла догадаться, почему у меня изо рта пахнет говном. Я вела дневник и количество «БК» в сутки.  Мне казалось, что я пою прекрасно про чернослив, зельц, братьев кавказцев и белок, угро-финов, гонорею!  Про всякую всячину!! Мне страстно хотелось, чтобы кто-то из взаправдашних людей послушал мои песни!!! Чтобы кто-то, случайно проходя мимо, услышал, как я пою! и похвалил меня!!!! Взял!!!!! И похвалил!!!!!!! Бабушка мое пение не ценила и выходила на веранду только, чтобы удостовериться, что я на месте. «Сидит и играет, девочка с запахом перебродившего кала изо рта. Без всяких детей. Без всяких детей. А то — взяли моду на коллектив!» Это я запомнил, но тогда бабушкины слова шумом крыльев воробья в ободе бочки прерывали пение, они мне мешали. Я же говорил – был шум. И ни к чему меня проверять!!!!!!!!!!!!!!! Куда я уйду, если весь мир со мной — и дядины шары, и полуразвалившееся крыльцо, и последняя ступенька, и трава с «маком», «БК», каша и куклы! Меня повторяет дочь. Она тоже поет про зайцев, про небо, про мычит и белыт, но про, в отлиыт от меыт, не требыт слушатеыт. Впрочем, о чем она мечтает, распевая, точно сказать нельзя. Как отцу, который владеет дочерью без нарушений сознания нельзя никогда думать о том, о чём мечтает дочь – это суть гомосексуально.
- Хорошо. – Андрей Андреевич вынул из шуфлядки стопку бумаги, протянул Карэну. – Ознакомьтесь и заполните формуляр. Горе-горе.
- Горе, Андрей Андреевич.
Секретарша протянула Андрею Андреевичу набранный текст.
- М-м-так. – тот бегло прочитал:
         «К.: Помилосердствуйте Хозяин. Примите раба.
АА.: Здравствуй Карэн. Решил сменить ребёнка. Я рад, это неплохое развлечение, да и выгода тоже неплохая.
К.: Всего лишь немного попридуриваюсь. Эта игра – это так весело. Я благодарен вам всем сердцем за рай на земле. О боже, как сладостно кривляться в долине кривляний. Божественно! Божественно! Божественно!
АА.: Снова сын. Карэн ты становишься предсказуемым.
К.: Боже. Как сладостно я кривляюсь! Как изысканно, как виртуозно! Я Мастер! И вот сейчас, сейчас ,к слову, боди и всё в йогурте!
АА.: Ну что ж покривляемся. Я не прочь поебошить своё лицо. На жри! Смерть! Дни! Мир!
К.: Я кривляю!кривляю! кривляю!
АА.: Разъебошу лицо!
К.: Я король кривляния!
АА.: Разъебошу! Разъебошу! И тонкое, почти кружевное па намёка!
К.: !!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
АА.: Хорош ****ься, тоже мне школьница. К делу, к делу…
К.: Кривляю-ю-ю-ю-юю-ю-ю и нет мне краю-ю-ю-ю-юю-ю-ю!»
P.S.:    "сильное стрессовое состояние, вызывающее реакцию аутоагрессии с умыслом на суицид", а затем переключение "аутоагрессивного умысла на гетероагрессивный".
      - Ну вот как-то так. – убито простонал Карэн и передал прейскурант Андрею Андреевичу в руки.
- Угу. «Виолета-пила. 12. Включено. Зал», «Поцелуй смерти». – Андрей Андреевич посчитал на калькуляторе и показал монитор Карэну.
Тот кивнул и, не прощаясь, вышел.


                3

- Доброго дня.
   Перед Андреем Андреевичем сидел Юрий, моложавый изящный мужчина с залысиной и широко улыбался, глазные яблоки крутились у него из-под верхнего века к нижнему. Андрей Андреевич кивнул в ответ, а после пятиминутного молчания не выдержал и хихикнул, но тут же спрятал это в кулак. Он в деталях вспомнил их прошлый разговор, скорее напоминавший монолог, вспомнил, как впервые увидел его: в кучерявом парике, большеротый, одетый в импозантную шубу, на кожаном вороте которой отчётливо просматривались лица его покойных детей Алики и Ивана; пока он шёл к столу, падал на каждом шагу, деловито отряхивался, падал снова и снова скрупулёзно нарочито долго отряхивался. Было видно, что каждый шаг по кабинету что-то менял в его представлении о мире. То уткнётся в стену и долго пристально глядит на неё огромными круглыми глазами, то замер у репродукции картины Гойи «Мать и уродливое дитя» и смотрит, смотрит... Затем он подошёл к скамейке. Рядом с Андреем Андреевичем тогда лежала коробка с раствором Рингера, на всякий случай. Юрий безо всяких церемоний вынул брикет из лунки, повертел в руках и изрёк: «Рецепт, Андрей Андреевич! Новый ре-цепт! Дети на то и дети, чтобы быть красивыми. Ведь так?  – говорил тогда Юрий, – Используя приём энкаустики, я попробовал расплавить мелки на ткани. Ткань не должна быть зажиреной и угревой. Поэтому,  чтобы достичь эффекта воздушности ребёнок не должен достичь периода полового созревания. Я попробовал взять легкую х/б сеточку, можно даже марлю. Пропитанная мелками, слегка затвердев, она смогла сохранить форму, заданную мной. Получилась пышная юбка. Затем я расплавил воск, нанёс на полое тело ребёнка, предворительно обязательно необходимо почленить позвоночник по дискам, горячим натянул на бревно. В месте предполагаемой тульи завязал ленточку. По высыхании, сняв с бревна, расправил и подравнял поля – получилась юбка. А дальше – зонтик. Он получился очень даже милый. А если у вас есть большое желание сделать куклу важную и импозантную, то пропитывать воском следует тело плотного ребёнка, статного, причем несколько раз. Таким образом можно даже добиться эффекта второй кожи, если под жировую прослойку подложить фактуру и "припечатать" утюгом. Ха-ха, помните, как в девяностые! Некоторые любят делать одежку из внутренних органов. И здесь может пригодиться утюг! Пропитать воском органы пищевой цепи, они, как правило, фактурные, и придать форму – получился почти что кринолин. Это же предельно просто, Андрей Андреевич! Детские восковые мелки легко купить в канцтоварах. Старый утюг - почти всегда на всякий случай имеется. А еще картон. Устанавливаем регулятор утюга на минимум. Переворачиваем подошвой вверх. Наносим цветные мелки, можно сразу несколько цветов. Видим, как они красиво плавятся, переходят из одного цвета в другой. Резко переворачиваем утюг, и вот, на бледном некогда лице или животе из под плавно двигающегося утюга появляются разводы - необычные, загадочные, неповторимые. Потом мелки другого цвета накладываются так же на лицо или любой другой участок тела ребёнка, только теперь уже отрывистыми, резкими движениями утюга или вообще утюг ставится на ребро и всё равно продолжает рисовать, выжигая в нежной коже борозны. Можно даже наложить на лицо сеточку и через неё расплавлять мелки. Я придумал это после того, как не раздавил кота. Получается фактурный фон.    Вот тогда приходит удивление - что же за красота получается, неужели это сделал Я? Если понравился метод и хочется постоянно включать утюг и расплавлять мелки, то в вашем активе появится много-много загадочных рисунков. Те, которые вы не успели подарить, можно использовать в занятии, которое без сомнения станет для вас любимым, - обклеивание коробок. Поверьте, вашему ребёнку будет очень комфортно лежать в такой эксклюзивной коробке! Уверен, Андрей Андреевич, такое занятие быстро станет вашим увлечением, ведь умение рисовать здесь совсем необязательно. Желаю удачи!
 - Ну? – едва сдерживаясь чтобы не засмеяться, произнёс Андрей Андреевич. – Но-овый…
- Ре-цепт. – продолжил начатое Андреем Андреевичем предложение Юрий, не снимая лучистую улыбку с лица. – Новый ре-цепт.
- Новый… говорите.
Юрий кивнул.
- Шляпки. – он трясущемися руками вынул из нагрудного кармана пиджака сложенный вчетверо бумажный лист и, бережно развернув, стал читать: «Несколько шагов к изготовлению шляпки:
  1. небольшой кусочек лёгкой ткани (пояснение автора: сетки или марли) с помощью утюга (пояснение автора: температура минимальная - единичка) пропитать мелками или прозрачной расплавленной свечкой;
2. не дожидаясь пока материал остынет приложить его ко внутреней стороне лоскута (пояснение автора: внутренняя сторона –  сторона прилегавшая к черепу);
3. моментально натянуть лоскут на болван (пояснение автора: пузырёк, крышечка от дезодоранта и т.п.);
  4. обхватив руками, подержать несколько секунд, пока воск ни застынет;
5. остричь или причесать лоскут, в зависимости от модели шляпки;
6. перетянуть ленточкой в месте предполагаемой тульи;
  7. снять, разровнять поля на горизонтальной поверхности;
  8. обрезать ровно по кругу.
 9. Половая принадлежность шляпки совпадает с половой принадлежностью бывшего носителя лоскута.
10. разумеется, надеть на голову.
Юрий провёл ладонью себе по лысине.
- Аналогично, Андрей Андреевич, делается зонтик.   Зонтик- грибок от солнца:
  1. в центр (пояснение автора: тазовое отверстие) пропитанного мелками круга из развальцованного тела вставить диск (пояснение автора:можно взять прозрачную крышку от коробки для ватных палочек) зафиксировать форму зонтика, обрезать края;
  2. диск к ткани приклеить клеем ПВА;
  3. в центре проделать отверстие, вставить палочку для шашлыка, предварительно обмотанную тесьмой и проклеянную;

 

                4

  - Я предлагаю. – санитар Арнольд встал со стула и тут же пригнулся, коснувшись бритой головой ветки пальмы. – Именно в этом году снова провести   Молодёжный форум, назовём его Второй Молодёжный форум «Рай на Земле!» Привлечём активистов молодёжных и социальных организаций.
  - Можно уже в следующую среду пригласить их к нам. – с места перебила его госпожа Виолетта.  – У аппарата «форточка». Пусть поделятся своими идеями по реализации государственной молодёжной политики.
- Можно будет позвать ещё и представителей райисполкома. – Арнольд сделал пометку в блокноте.
- И лидеров общественных объединений. Вообще, чем больше сил – тем лучше. Активисты будут задавать им волнующие подрастающее поколение вопросы.
- Вспомните! – Арнольд отмахнулся от надоевшей пальмы. – Как активно обменивались вопросами и одновременно опытом ребята из секций «Мы – лидеры!» и «Управляем и взаимодействуем вместе!» с их младшими коллегами из «Юные друзья милиции», «Молодёжь за чистоту окружающей среды» и «Нос по ветру!». Какими жаркими были дебаты!
Свинорылая смачно причмокнула своим искусственным рылом.
- А ещё в рамках этого форума провести акцию под названием «На личном примере»! – распаляясь, продолжал Арнольд. –  Задача – поддержать подростков, приговорённых к лишению свободы, убедить оступившихся ребят в том, что ещё есть шанс вернуться к нормальной жизни. Привлёчём известных спортсменов, например Игнатова с Жуковским или Сомовского, можно из лыжниц кого. Организуем встречи, мастер-классы, подарки, совместные фото, раздадим оступившимся ребятам адреса и телефоны спортивных секций…
- Это всё конечно хорошо. – Андрей Андреевич жестам указал Арнольду на стул. – Мы обсудим ваше предложение, коллега, своевременно обсудим. – он на мгновение застыл, засмотревшись на солнечный луч, что буравил ковровую дорожку. – Но сейчас я бы хотел поговорить о надвигающемся празднике Рождества Христова. Понимаете, наша организация это огромная драга на чудовищном диком поле бесчувствия, холода и безразличия. А ведь ещё классик сказал, что нет греха страшнее, чем безразличие. Но мы же не такие! Мы горим! Мы просто обязаны создать для детей сказку. А какой праздник без сказки и чудес? Даже самые серьёзные ребята верят, что в этот день исполняются самые заветные желания. Но, чтобы дарить радость и помогать сбываться мечтам, вовсе не обязательно быть дедом Морозом. Вот послушайте, что пишут в газете о наших коллегах из «Голубой бездны». – он взял приготовленную заранее распечатку. – «По всей республике прошли мероприятия акции «Чудеса на Рождество», организованные активистам ГБ. Каждый участник смог поделиться своим теплом и порадовать подарками нуждающихся в них людей – в больницах, приютах, детских домах… Символом акции стала красная рукавичка, вместе с которой в дом должны прийти надежда и поддержка…» Вот видите – красная рукавичка. - после долгой паузы произнёс Андрей Андреевич и бросил газету на стол. – А что у нас – самодельные открытки, дешёвое представление, поздравление в репродуктор?.. Паноптикум, друзья.
- Андрей Андреевич. – Госпожа Виолетта вобрала в лёгкие побольше воздуха. – Мне кажется не совсем уместным замечание о самодельных открытках. Ребята вкладывали душу в свои поделки. Например, в прошлом году своими руками мастерили подарки и сочиняли поздравления для Танечки Крыловой, которая на тот момент заканчивала среднюю школу в условиях домашнего обучения. Также в прошлую сессию…
- Полно-полно. – сморщился, словно от лимона Андрей Андреевич. – Я ознакамливался с отчётами. Это всё старо, ста-ро. Прямо какая-то моя бытность, когда «зимних волшебников» развозили по домам на «Москвичах», шубы строчили из голубого сатина, меховой воротник заменяли поролоном, звёздочки набивали через трафарет,  а бороды лепили из пакли. Вы к этому хотите вернуться?
- Андрей Андреевич, есть предложение.
- Да. Арнольд.
- Предлагаю подключить наших активистов и членов клуба приёмных родителей, чтобы они организовали сбор зимнего спортивного инвентаря. Представляете, сколько всего нанесут добрые люди детям из приёмных семей: санки, лыжи, коньки!.. Вот уж где ребята прочувствуют радость от праздника.
- Мутновато, мутновато. – Андрей Андреевич снова поморщился. – Лыжи, сказка… – профанация какая-то.
- Сказка! – вдруг подскочила с места Госпожа Виолетта. – Ну как же я сразу не сообразила – сказка. Детям нужна сказка! Нужно оживить каких-нибудь сказочных персонажей. М-м-м… Например «Двенадцать месяцев». Вот представьте, дети встречаются на заснеженной поляне, да хотя бы у нас на кладбище или скотный двор задрапировать, встречаются с двенадцатью Месяцами. Покатаются на волшебных санях с Дедушкой Морозом и Снегурочкой. Можно будет подключить солдатиков из воинской части, ну, чтоб побабахало там чего-нибудь! дети это любят. Андрей Андреевич! волшебство можно сделать своими руками. Нужно только захотеть!
- А если, Андрей Андреевич, как в прошлом году в соборе, только с размахом! – Арнольд подошёл вплотную к нему. – Подключим Союз молодёжи, Департамент по вопросам совершеннолетних сирот, Епархиальное управление Православной церкви, Детский фонд! А!? Андрей Андреевич! Развернёмся, так сказать, на всю катушку! Вы только представьте себе, как детский смех наполнит Свято-Духов кафедральный собор. Назовём программу, ну, не знаю, эм-м-м, ну, пусть «Рождественская ёлка – наши дети» или «Наши дети - Рождественская ёлка», не важно…
- Как не важно!? – снова подскочила со стула Госпожа Виолетта.
- Подожди. – отстранил её Арнольд. – Дослушай. Можно будет организовать бесплатный транспорт для детей пострадавших от аварии, например, ЧАЭС, или просто для детей, которые потеряли своих родителей в каких-нибудь авариях, главное привязать к чему-нибудь, выстроить, так сказать, цепь. Митрополит поприветствует гостей, совершит молитву за детей…
Свинорылая сладострастно заурчала.
- Благословит ребят, участников встречи. В ответ дети преподнесут Владыке творческие подарки, выступят какие-нибудь эстрадные студии, вроде «Росинки», или ансамбль какой-нибудь, но обязательно народного танца, можно песни, кстати, можем передать в дар митрополиту нашу раритетную Библию. Пусть чита-аха-ет!
  Все дружно рассмеялись.
- Вох-холо-хо-нтёры. – всё ещё давясь от смеха, продолжал тараторить Арнольд. – Волонтёры вручат ребятам сладкие подарки.
- А-а-а-хаха!!! – заходились они хохотом.
 - Затем в Большом дадут тематический спектакль, для «блатных», конечно.
- Уезжали дети счастливые, с верой в чудо. – под общие аплодисменты и смех громогласно декламировала Госпожа Виолетта. – Ведь они побывали в Рождественской сказке!..


                5

     Чёрные краски Begotten-а вконец померкли и уступили место траурному столбику фамилий людей, что работали над фильмом. Андрей Андреевич не стал сразу выключать систему, налил себе из графина мартини, выдавил персик и стал слушать сопровождавшую столбик тишину. Вспомнилось сегодняшнее собрание: агрессия Арнольда, пролетарская пламенность Госпожи, сладкое похрюкивание Свинорылой…
   Дождавшись, когда экран погаснет, Андрей Андреевич поднялся с кресла, подошёл к стене, взял плётку. Висевшая, словно часть декора, она  удивительно выпадала из общего убранства дома: выщербленное, стёртое до блеска, местами прихваченное синей изолентой древко, обрезок кабеля, прибитый гвоздём с венцом проволоки и измазанный навозом и местами засохшей, местами практически почерневшей от времени кровью. На долю секунды замерев, Андрей Андреевич посмотрел на древко плётки, как мать смотрит на вернувшегося из школы сына: смотрит в его пегую голову, в ботинки, обследует воротник – не засалился ли…  затем на чёрный экран, на котором несколько минут назад любили и умирали актёры. Теперь там ящерицей бегала ядовитая синяя надпись SONY DVD.
   Постояв так с минуту, он на всякий случай тронул мягкую кожу кобуры, словно бы желая убедиться, что он не один, приладил к голове фонарь и спустился в «подпол».
   «Подполом» он и обслуживающий персонал хосписа называли перенесённый из расположенного неподалёку колхоза ангар. Андрей Андреевич провернул ручку замка, привычным движением толкнул дверь. Отворившись, та глухо ткнулась в декоративную трансформаторную будку с навесной табличкой «Ферма по откорму КРС». Андрей Андреевич включил  налобный фонарь. Тусклый свет нехотя вырвал из тьмы окатанный тракторами-разнощиками бывший некогда цементным проход фермы. Бледно заиграли ржой сливные свищи. Ступал Андрей Андреевич аккуратно, чтобы не споткнуться о кормушки и не потревожить обитавших в теснившихся по обе стороны от прохода вольерах детей, по десять-двадцать душ в каждом. Дебилы, имбецилы, идиоты, акефалы, «падучие», с нарушением опорнодвигательного аппарата, незрячие,  просто аутисты –  все они нашли здесь временное пристанище и жили с одной лишь мыслью, мыслью о приёмных родителях.
   Преющие и стынущие в прокисшем сене и собственных испражнениях дети, как один вздрогнули при звуке скрипа сапог Андрея Андреевича.  Тот почувствовал это и, уже не таясь, зашагал дробью. Раздался визг и сторотный выдох. С замиранием сердца хозяином наблюдал Андрей Андреевич за тем, как неистовствуя от щемящего страха перед мучениями и сводящего скулы голода, обитатели фермы то просовывали лишайные и струпные головы в ещё задолго до них продавленные бычками прутья решёток, то, мечась по загону, разворачивали пустые тазы  для корма, то истошно выли, пытаясь вырвать из цемента давно не видевшие воды поилки.
    Андрей Андреевич включил фонари по периметру ангара. Вздрогнули и захлопали крыльями потревоженные под потолком голуби, кто-то протяжно заржал.
   - Ну что заждались, мои хорошие!? – несколько сжёвано произнёс Андрей Андреевич, но тот час откашлялся и повторил: - Заждались, друзья!? Сейчас, голуби мои. – он неспешно повернул ручки «линии подачи».
  Заскрежетали закисшие механизмы, и в  кормушки поползла серая дурно пахнущая масса, в поилки хлынула вода из протекавшей в нескольких километрах от хосписа Волги. Послышался топот и гудение решёток. У кормушек возникла давка, поднялся невообразимый гул – маты, плач, шлепки ударов. Андрей Андреевич с оттягом рубанул плетью по решёткам, сначала слева - вкусно, затем справа - сладко, затем подцепил с пола грязи и хлестанул по поилке, в которой уже с ногами копошились дети - поучительно. Гул моментально прекратился и сменился чавканьем, кто-то стал давиться и хрипеть.
    Андрей Андреевич вальяжно прохаживался вдоль кормушек.
 - Жрите, голуби, жрите. Эй ты! – он заметил, что один ребёнок лежит в тёмном, невероятно загаженном жижном углу и тяжело дышит, одними рёбрами, выпиравшими у него так, что их можно было не то что пересчитать, а натурно вылепить из глины. На месте левой руки торчала тощая культя, вместо правой под самую лопатку чернела залепленная нечистотами впадина.  – Ты! – грубо рявкнул Андрей Андреевич, открыл решётку и вошёл. – Чего с ним? – он за волосы выхватил из кучи жующих маленькую девочку с сестрой-паразитом, что размером с ухо вела своё безжизненное существование у неё в районе селезёнки.
- Бовэет он, бовэет. – затараторила та с набитым ртом и рванулась обратно к кормушке, но Андрей Андреевич крепко сдавил ей волосы.
- Как давно болеет?
    Вместо ответа девочка вывернулась и лязгнула зубами в миллиметре от его кисти. От неожиданности Андрей Андреевич отшвырнул её и потянулся к кобуре. Девочка тотчас, словно бы её притягивало магнитом, поползла к кормушке.
  - С-сука.
 Андрей Андреевич огрел её по спине плетью. Затем тем же отточенным движением перевалил больного ребёнка на спину – его лицо уже ели черви.
- Дерьмо. – выругался про себя Андрей Андреевич и гаркнул: – Перекличка!
   Дети по одному, начиная с крайнего левого отсека блока стали мычать, блеять, ржать….

                6

   Утром следующего дня Игорю стало совсем плохо.
- Как задыхается? – бледнея на глазах, подскочил Андрей Андреевич к Арнольду, принесшему ему эту новость.
- Делает так: ых-ых-у-у-у-у-у, после долго тужится, чтобы вдохнуть и снова делает: ых-ых-у-у-у-у-у и сн…
- Хватит. – ледяно перебил он санитара. – Соедините меня с его отцом. Карэн, здравствуйте, это из хосписа «ЧЕРГИД, второе пришествие» вас беспокоят. Да, Андрей Андреевич. Тут такое дело, даже не знаю, как начать, э-э-э. – он завращал глазами, прикидывая, что сказать, и не нашёл ничего лучшего, как подозвать к себе Арнольда.
 - Делает так: ых-ых-у-у-у-у-у, после долго тужится, чтобы вдохнуть и снова делает: ых-ых-у-у-у-у-у и снова. – пробасил в трубку Арнольд.
- Вы слышали, Карэн? – вернулся к разговору Андрей Андреевич. – У меня есть подозрение, что ваш сын умирает.
- А от него не пахнет керосином?
Арнольд отрицательно покрутил головой.
- Нет. – коротко произнёс в трубку Андрей Андреевич .
- Боже… – дыхнул медью Карэн.
- Вроде, трубку выронил. – одними губами прогудел Арнольду Андрей Андреевич.
    Когда в полдень Карэн в траурном чёрном платье с вплетёнными в швы голубыми палиантовыми розами быстрым шагом вошёл в комнату игр, все присутствующие были уже в курсе и, завидев его, сочувственно понурили головы. Карэн, не зная, куда себя деть, прошёл в угол и сел на скамеечку под шведской стенкой. В метре от него копошилось несколько ребятишек с отцом Петей, сутулым лысоватым мужчиной в плюшевых тапках, роговых очках, трико с растянутыми коленами и в мятой майке, из-под которой выпирал пивной живот, под мышкой он держал газету. Из динамиков под потолком негромко лилась музыка – нарезка песен из сказок.
    В зал вскочил Володя, рыжий еврей в роскошном костюме кенгуру. Он катил за собой на коляске сиамских близняшек Катю и Арину, в сумке сидел годовалый микроцефал Прохор, из коридора послышался радостный писк его старшенького – «каронара» Олега. Минув зал, Володя посадил близняшек в манеж, а сам подскочил к Карэну.
   - Пробки, мать их ёб, никого не щадят. – выпалил он и поправил сбившиеся на затылок уши и искусственную чёлку кенгуру.
- Ты ж с мигалками. – глухо отозвался Карэн.
- Мигалки – это не пропеллер, Кара, хотя и вращаются. Твой, слышал, приболел.
- Не то слово. И главное понимаешь. – охотно заговорил Карэн. – Терзаюсь я. Нечисто что-то тут. И насчет психопатических реакций сомневаюсь: дети после такого испытания еще долго должны быть апатичны, депрессивны, а мой – в полном порядке. Вчера ребята его навестили, веселенькие. Видимо, пиразидолом их перекормили. После этого визита он до отбоя молчал. Загрузился. К тому же пришлось его из изолятора в палату перевести, место нужно было, а в палате послеоперационный мальчик с мамой. Мама мальчика обхаживает, нежничает, Игорь ей нагрубил. Никогда такого не было. Она жаловаться. Я, конечно, попросил Игоря, чтоб помягче был. Вроде договорились. А вечером всё по новой. Попробовал просто поболтать с ним: -  «Игорёк», - говорю я. – «Ты, видно, много каши съел с утра, у тебя уж очень руки сильные». –  А он как раз он в рабочем халате лежит, ну и сам понимаешь, чувствует себя человеком взрослым, сильным, может быть, даже могучим. –  «Ну-ка, можешь дырку проткнуть пальцем, с размаху?» – говорю я ему. Подставляю мишень –  тонкую пластилиновую лепешку, стекой пишу на ней: «девочка». Он морщится. Я пальцем размазал, пишу: «баба». Мнётся. Пишу: «девка». Улыбнулся – ясно, что проткнет! Смерил меня взглядом: мол, стоит ли затеваться? Но протыкать дыры – дело заманчивое. - Эх, была не была! – говорит. Потом так зажмурился-зажмурился и вонзил палец в «мишень». –  «Я же говорил – силач!» – поощряю я его. – «Тогда выручи нас –  нет у нашей станции начальника». И даю ему уже продырявленный блин, пишу на нём: «Даша». – «Устала Даша стоять на рельсах, в столовой все так объелись, что со стульев не могут подняться, в зале ожидания дети плачут – им хочется ехать в жизнь, а поезд без разрешения начальника не пускают, без разрушения начальника, понимаешь?» – Игорь слушает заинтересованно. Думает, от него все зависит, ну вроде бы, он не просто так пришел сюда в халате, а для дела. – «Слепи станционного смотрителя!» – говорю ему. Озадачил в общем – пусть подумает. Ему уже не тревожно, гляжу, расслабился, а дом меж тем не продвигается. Бросаю клич: «Бревна, доски – всё ко мне!»
-  Мда-а. Жалко парня. – Володя вынул из сумки газету, развернул. – Вот, последний номер, только из печати. Про твоего, кстати, статья.
- «Дети света»?
- Ага. Вот послушай: «В блоке №2 ежегодно проводятся выставка букетов. Каждый класс выставляет свою композицию, и холл блока наполняется многообразием красок и запахов. Заканчивается выставка обычно праздником: конкурсами, песнями, плясками и, конечно, призами».
- Свинорылая писала?
- Сейчас гляну подпись. С.Р. Она, родная.
- По слогу понятно.
- «В общем, заканчивается выставка обычно праздником: конкурсами, песнями, плясками и, конечно, призами». А вот про твоего. «В этом учебном году особый почёт заслужил Игорь Наумович, ученик 6 «Б» класса. Он не только принимал участие в создании букета. Но и помогал младшим ребятам. Те с удовольствием разрисовывали тыквы, расставляли цветы в вазы, обращаясь за советами к Игорю. Как всегда, праздник выдался ярким и добрым!» Во как.  Гляди фотка его. Мда-а. Красиво пишет, когда захочет. А  прикинь, вчера моим «сиамам» сказала, что такие как они не живут больше десяти лет. Прикинь – дура.
- Она перегибает, я Андреичу говорил. Хотя, он же её ****, это всё объясняет.
- И то верно, жизнь…
- Ну что ты за тупица! – сначала раздался визгливый баритончик Артура, затем показался и он сам в ночной рубашке и бигудях на выжженных хной редких волосах.
   Он толкал перед собой велосипед с сыном.
– Что ты за увалень такой. У всех дети как дети. Я в твоём возрасте уже мотоциклом управлял. Ну, держись же за руль! Да не заваливайся! Слышишь, ублюдок, у тебя последняя попытка. Позорище!
    Он толкнул велосипед, тот проехал по инерции два метра и повалился набок, Кирилл, плача, откатился к матам.
   - Нет, ну вы видели!? – обратился он к Карэну с Володей. – Дал же бог сына. Позорище.
    Инвалид с детства с полным отсутствием конечностей Кирилл жалобно стонал, косясь на ушибленное плечо.
- Уже месяц с ним бьюсь. – кипятился Артур. – Лучше б я тебе мяч футбольный подарил. Уж его бы ты освоил? А? А?! Я тебя спрашиваю, чудовище!
- Не будь с ним так строг. – Володя тяжело вздохнул. – Видишь, мальчик старается.
 А Кирилл и впрямь уже полз к велосипеду, извиваясь червём и довольно косясь на отца, понимая, что тот оценит его старания куском сахара.
   - А чего это вы тут читаете? – Артур заглянул в газету.
- Вот, Карэна сынок отличился. На конкурсе лучший букет сделал, ещё и младшим помогал. Видишь, вот его фотография.
- Постой-ка. – Артур деликатно взял газету из рук Володи. – А это, случайно, не  Валентина ли сынок. Гляди, вроде похож.
 Володя глянул:
- Не знаю, я в пятом блоке редко бываю. Да и Валентина уже забыл, когда видел.
- А мы с ним в городе часто пересекаемся. Да, Хлебчук Слава, это его сын точно. Что тут пишут: «Нас узнают издалека: входим в пятый блок, чеканя шаг, - подтянутые, стройные, уверенные в себе, - две «великолепные пятёрки», девчоночья и мальчишечья, наш 10 «А». Улыбками встречают любимых учеников заведующий блоком Анашкевич Егор Иванович и куратор профильного класса МЧС Игнатенко Юрий Вечаславович. Почему мы выбрали эту специализацию? Ответ прост: профессия спасателя востребована обществом, пользуется уважением, положительно влияет на формирование личности человека. Быть пожарным почётно. Что дороже человеческой жизни? Что важнее ощущения безопасности и защищённости? Охраняя людской покой, спасатели готовы рисковать жизнью ради благополучия других. В нашем сплочённом коллективе каждый интересен по-своему: Даша Котова – призёр городских олимпиад по географии и математике, я – по русскому языку. Иван и Дима занимаются вокалом, Аня – теннисом,  Понужаев Митя не расстаётся с компьютером, у нас два Димы и мы, чтобы не путать зовём одного Димой, а другого Митей, брат и сестра Андрей и Юля Профилактовы любят животных. Больших успехов в овладении навыками спасания достиг Слава Хлебчук». Вот, я ж говорил, это сын Валентина – Хлебчук.  «На него равняется его друг Денис. Остальные тоже стараются не отставать: вяжут сложные узлы, соревнуются, кто быстрее наденет спецодежду, изучают пожарную технику. Руками учащихся и преподавателей здесь создан выставочный зал, экспонатами которого могли бы гордиться не только хоспис, но и город. Увидеть эти произведения современного детского искусства можно, посетив наш сайт».
- Молодцы ребята.
- Мда-а, далеко пойдут.
- Музей, вот, сделали.
    - Ну что ты опять творишь, урод!? – Артур заметил сына, что распластался на лежавшем на боку велосипеде.
 - Не ругайся. Посмотри, как ему хорошо, он растёт целеустремлённым, сильным будет мальчуган, помяни моё слово.
- Но ведь ему больно, погляди, он корчится.
- Это он тебе улыбается, глупый. За столько лет не привык? Улыбается, потому что понимает, что доставляет тебе удовольствие, как бы ласкает тебя. Ведь чувственный опыт – сокровище. Им наделены все, и наделены безвозмездно. А Кирилл им не то что наделён, он им перенаделён. Вот посмотри на себя – сколько у тебя лишних органов, подавляющих твой чувственный опыт. Вспомни, как тебя пеленал отец, как немели твои ручки, ножки, как от тесноты повышалось давление, каким чувствительным становился член, таким чувствительным, что было достаточно лёгкого покачивания в колыбели, чтобы где-то там, в подкорках коллективного бессознательного эякулировать, почти наяву, почти физически. Смотри, как он улыбается – всё его существо сейчас принадлежит этому полу. А впрочем, тебе этого уже не понять.
С некоторым недоверием Артур лёг на живот и попытался повторить движения сына, помолчал, глядя перед собой, и сказал:
- Но почему же он кататься-то не хочет?
- Он сейчас неосознанно рассказывает тебе твою жизнь. Вспомни себя: ты въехал в этот мир в детской коляске, катишься по мостовым и задворкам, не зная, что это такое, тебе еще не назвали ни один предмет, и ты негодуешь, когда тебя вынимают из теплого укрытия и держат на руках, под холодом и мерзостью Петербургского тумана, и то, что такое труп тебе ещё только предстоит узнать, может быть, тебе для этого даже придётся упасть с велосипеда. Артур, будь гибче, читай между строк.
   - А вот мой отец рассказывал, что я много болела. – вступил в разговор Карэн. – Была ревуньей, что, когда он, бывало, заведет свое: «Плеши поражала бабочка орган, что-то мне невесело в этой помело», я с ревом кидалась к нему на грудь: «Папочка, папочка, почему тебе невесело?! Папочка!» Ус-хэ-э-э-э. – он скоро втянул в себя воздух. – Еще помню, но более смутно, – рисование костяшками пальцев на асфальте. Как вбирала в себя асфальт пористая поверхность, царапала костяшки пальцев, вцарапывала, стёсывала, выворачивала в суставах!  Ус-хэ-э-э-э.
- Погляди на мальчугана, он уже почти на руле. – восторженно перебил Карэна Володя. – Мы ещё никуда не спешим. Мы ещё прочно связаны с миром и отлично чуем ритм жизни. Мы. Мы мымымы. А он – он. Ононононон. Твой Кирилл – в смене дня и ночи, в движении своего позвоночника, в мерном скрипе велосипедной цепи.
- Когда привычный ритм нарушен, мы плачем, нам страшно, страшно, страшно. – Артур поднялся с пола, отряхнулся и сел на прежнее место.
- Помню старую няню. – мечтательно произнёс  Карэн. – Которая часами могла сидеть со мной у окна, постукивая головой по подоконнику и приговаривая: «Щук, щук, щук. Щук, щук, щук».
- Моя няня тоже так делала! – коснулся колена Карэна Артур. – Вот точно так же: «Щук, щук, щук». Только у меня был старик.
- То-то я смотрю у тебя такой пристально-отстраненный взгляд на Кирилла, у моего подростка-сына такой же, как у рыбы. Вам доводилось есть рыбьи глаза?
- Фу, мерзость какая.
- Никогда бы не отважился.
- Глупенькие – в глазах вся радость рыбья. Она от неё ко мне передаётся, от меня к вам, от вас к вашим детям, а потом и к их детям. Опомнитесь, неверящие! Прислушайтесь к моим словам и вам откроются вра..., ой истина истин! Вы только представьте – у всех детей мира будет рыбная радость. Представьте-представьте!
- М-да-а-а. Молодчина, Карэн, богато разогнул.
 - А всё-таки он растёт созерцателем. – вдохновенно произнёс Артур, уже с гордостью глядя, как сын пытается просунуть шею под раму. – Ребята, да вы просто врачи, а то я уж грешным делом стал подумывать: а не болен ли он.
       А тем временем между детьми молчаливого Петра разгоралась ссора.
- Да таких, как ты. – «шубный» шизофреник  Эдик схватил за полу платья своего «брата» гипотиреоидного олигофрена Парамона. Грубый лицом, с запавшей переносицей и непропорционально огромным языком тот стоял вялый и словно бы не соображал, что происходит. – У нас в интернате… - захлёбывался в ненависти Эдик. – Педиков! Да мы таких!.. Да таких! Да сапогами по жопе. Педик! Педераст! Ты позоришь нашу семью!
      Пётр всеми силами изображал, что не замечает ссоры между мальчиками. Он присел на корточки, развернул газету и косился из-под очков на детей.
   - Вырядился! –  Эдик ткнул Парамона в ухо кулачком и, поранившись о серьгу, завизжал ещё пуще: – Или вырядилась! А!? Кто ты! Баба!?  Баба ты! И всегда ею был! Папа, как ты смог это породить!? – он дёрнул «отца» за газету, но тот только повернулся в пол оборота и гуськом отшагнул к шведской стенке.
- Эдька, не надо. – надула губы «амстердамская карлица» Настя и собралась плакать.
- Папа, я больше не хочу носить это платье. – Парамон с трудом сдерживал натиск «брата».
- Да заебал ты! Увалень!!! – снова раздался рёв Артура, и Кирилл снова колбаской покатился по полу. В сердцах Артур пнул велосипед ногой и, ругаясь, зашагал в курилку.
- Папа, я не хочу это платье. – прогнусавил Парамон.
  Со слезами он подскочил к отцу и тут же получил смачную плюху.
– Папа. - и без того перекошенное лицо Парамона наполнил синяк, брызги крови из рассечённой скулы заляпали кружевной ворот платья.
    Но Пётр всё пятился и ещё пуще прятался за газетой.
- Походу с нейролептиками переборщили, гляди у него пена. – кивнул на Эдика Карэн.
- Не. – покрутил головой Володя. – Скорее герфонала не додали.
- Шизиков, по-моему, вообще не стоит «диприками» шпиговать. – вполголоса отвечал ему Володя. – Мой вообще становится наоборот каким-то апатичным.
- А моему Игорьку нравилось… - Карэн заворожено наблюдал, как теперь уже оба сына пинают Петра. – Х-х. – ухмыльнулся он и глухо добавил: –  Без них он замыкался.
- Так он же не шизик.
- А я т-так. – Карэн заметно сконфузился. – Эксперименты… п-проводил.
- То-то я смотрю, ходит он какой-то, испражняется прямо во время диалога.
- Прям во время диалога – ты что газета? – перекривлял его Карэн. – Понимаешь, Володя, к каждому ребёнку свой подход нужен, иногда всё во благо идёт, а иногда вся эта химия наносит серьезный ущерб имуществу. Дети под ними циничные, неуправляемые. Я, например, лишилась единственного в своей жизни флакона французских духов. То есть лишилась я не флакона, а духов – они были выпиты, а пузырек заполнен мочой. Зато куклам повезло – такой трэшатины с ними ещё никто не вытворял! Хотя, дети ведь не виноваты, что на свет родились, захоти они не родиться, так живот у мамки вскоре стал бы цвета чернослива, а из ****ы её несло бы так, как не несёт от целого завода по производству пупов. Впрочем, наши лишения ничто по сравнению с их приобретениями: переливая под «диприками» из пустого в порожнее, дети постигают основное свойство матерей – их двувыпуклость. Разумеется, им ничего не известно про закон жидкости, что пульсирует в матери, про газы, что заставляют их вставать по ночам и принимающих форму сосудов. Пока матери заполняют пузырьки и бутылки, новорожденные струением или неподвижностью воды манят к себе огонь. Сколько раз ребенок сходит «по-большому» - принесет ведро гноя, нырнёт в лужу, отравится за следующим. Если ему не разрешают войти в гору и зачерпнуть грыжу где чирьяк, то его задача какой-то абсурд. Володя, что происходит? Кто включил красное? Сколько там добудешь с берега, да еще так, чтобы не промочить ноги!?
- А я раз ночевал со своими. – Володя заговорил так по-былинному, что Карэну вмиг представился теремок и костёр. –  Заглянул я в комнату к детям. Они спят. Катя, Аришка, Прохор. Письменный стол  завешен пестрой тряпкой и тоже спит. Заглянул в дом: игрушки тоже спят. Мышка уложена в коробку из-под обуви, на подушку, укрыта одеялом – спит. Коробка – на поролоновом валике – спит: мышка вознесена надо всем, ее только вчера подарили, она главная; устному языку у неё соответствует и письменный – он у неё тоже разработан, ему она обучает кукол. Постоянные жильцы – обезьянка Яшка, ослик, кукла-растрёпа – выпотрошены и спят в ряд, не укрыты. Никаких дневных тарелок, бутылочек, ложечек – ночью дом ночной, спящий. Дом-спальня – тоже спид. Завтра, возможно, посуда-изгнанница займет свое место, обязательно на стене появятся картины, нарисованные игрушками, самую лучшую сработает мышка – если не выйдет из любимчиков. На полу – город. Где же он? Никакого города нет. Спид. Но стоит сделать шаг –  голос предупреждает от следующего: «Вы что, не видите, трамвай только что остановился и теперь спид?!»  Я говорю, что пора просыпаться, и начинается: скрипучий, как несмазанное колесо голос Прохора: «Живот болит, и нога ноет»,  и Ариша подключается своим козлиным тенорком:  «В голове колет, у Кати».
     Вернулся из курилки Артур с дочерью, сел рядом так, чтобы не видеть продолжавшего бороться с велосипедом сына.
- Кто сегодня? – на автомате поинтересовался Карэн.
- Полинку?! – изобразил недоумение Артур, недовольно разглядывая прожжённую пеплом дырку на ночнушке. – Госпожа Виолетта привела, заметила меня из туалета. Представляете, у них окна аккурат на нашу курилку выходят. Говорит, Полину на горшок усадила, к окну подошла, а там мой затылок… в дыму. Во как.
- В дыму?
- Ну да. Может она хочет чего? Она баба вообще ничего.
- Её Андреич ****.
- Ну да!? – аж привстал Артур. Ночная рубашка сбилась и обнажила полустоявший член. – Да он, походу, только с Арнольдом и не спит!
- И с садовником. – хихикнул Володя. – Он старый.
- И лишайный какой-то. Всякий раз вздрагиваю, когда он мимо моих  проходит... ну, и ваших тоже… мда-а.  А представляете…
- Ум-в-ву. – Полина сморщилась и ручкой прикрыла зашитый рот, словно бы у неё заболел зуб.
- Не трогай, моя радость. – Артур заботливо взял дочь на колени. – Покажи, что у тебя там. – он внимательно осмотрел не заживающую ранку под стежком у фильтра, куда обычно вставлялся катетер . – Не трогай – заразу занесёшь. Будет вавка.
Полина едва слышно всхлипнула.
     – Так вот, представьте. – продолжал он. –  Перечитывал вчера на досуге Макарову и, что бы вы думали, нашёл там описание моей Полинки, как влитая. Вот слушайте: – «Виталик выглядел  полосатым скособоченным матрацем, одно ухо Виталика вытянулось вдоль стены, а   зеленый   глаз,   прикрытый ресницами,  был как  замшелая гора».
     - Гениальная женщина. – причмокнул Володя.
- Мда-а… поэзия. – мечтательно застыл Карэн.
      - И впрямь, вылитая твоя Полинка. Сколько вам уже?
   - Седьмой. – гордо произнёс Артур.
- Что это ты там про гору замшелую рассказывал? – к ним подсел Пётр, всё так же прикрываясь газетой от мордующих друг друга Эдика и Парамона. Только теперь платье уже было на Эдике.
- Я говорю, что в книжке одной нашёл описание моей Полиночки: «Виталик выглядел  полосатым скособоченным матрацем, одно ухо Виталика вытянулось вдоль стены, а   зеленый   глаз,   прикрытый ресницами,  был как  замшелая гора».
     - Красиво. – Петя пригладил длинные жирные перекинутые от уха к уху пряди на лысой голове.
- Это Макарова. – с пиететом произнёс Карэн.
- Умеют же люди так сочинять. Вроде ничего сложного, а попробуй так: «Одно ухо вытянулось вдоль стены, а зелёный глаз…»
      Привели Игоря. Изжелта-бледный тот едва держался на ногах. Под руки его поддерживали Госпожа Виолетта и Свинорылая. Сзади толкал накрытую алой бархатной простынёй невероятно скрипучую тележку санитар Арнольд.
- Сегодня в розовом. – Володя толкнул локтем выглядывавшего одним глазом из-за газеты Петю.
- Мда-а, ядрёная сука, не зря на неё Андреич запал.
   Госпожа Виолетта, лысая, с подрезанными ушами, в ярко розовом крашеном ниглеже из татуированной кожи перекинула через плечо «лезвийную» плеть и дерзко окинула зал взглядом. «Свинорылая», стройная обнажённая девушка-копро семнадцати лет изменившая пластическими операциями своё милое лицо в свиное рыло с вживлёнными в скулы бивнями, рассечёнными  в хряк носовыми хрящами и вынесенными на височные доли глазами, заметив внимание к себе, задорно взъерошила густой лобок. Похожий на гору Арнольд блестел жирным лбом.
   - Игорь! – вскочил со скамейки Карэн. – Что с ним?
- Болезнь не украшает человека. – улыбнулась бездонными глазами Госпожа, крепче взяв Игоря под мышку.
 Тот слабо застонал – губы его были сухи и черны.
   Из динамика раздался дребезжащий голос диспетчера:
  - Николай Сергеевич, Павел Георгиевич, Семён Иванович, Сергей Сергеевич, Геннадий Сергеевич в зале №7 через пять минут начинается трансляция мультипликационных фильмов. Артур Викторович и Геннадий Львович в кормовом корпусе через три минуты начинается кормление.
- А ч-чёрт. – выругался и моментально налился гневной краской Володя. – Тыщу ж раз просил – время увеличьте! Нет, ну что так тяжело время увеличить!? Они б ещё за минуту сообщали! Дойду до директора! – вылупился он на Свинорылую.
     Качавшийся в дальнем углу на качелях молчаливый молодой отец Гена рванул к выходу, прихватив дочь, кто-то не спеша стал сворачивать покрывало с игрушками, Артур с Полиной подошли к Игорю.
- Мв-мвмвмввв? – вопросительно промычала Полина зашитым ртом.
- Игорь умирает. – вздохнул Артур. – Дяде Карэну сейчас очень тяжело. Понимаешь, дочь, люди смертны и это страшно. Я так переживаю за тебя. Вдруг ты вырастешь. Ты заведёшь себе попугая или выйдешь замуж. Ты станешь зависимо-тревожна. Я проходил, я знаю. Будешь бояться его смерти больше своей. В свою не веришь. Ты знаешь, у меня в молодости была «герла». Так она всякий раз, когда в первый раз давала мужику сама снимала с себя трусы. Прикинь. Как будто это что-то меняло. Сама. А когда у неё умер попугай, даже побоялась к нему прикоснуться. Вот что это?
- Наверно пыталась продемонстрировать, что не её будут трахать, а она. – пожал плечами подошедший сзади Пётр.
- Попугая? – осовело спросил Артур.
- Нет, её.
- Ладно. Неважно. Её больше нет и его больше нет. Ничего больше нет. И тебя Игорь скоро больше не будет. Мы будем помнить тебя. – и они с Полиной отправились в кормовую.
   - Ымы-гым. Гымы-гымы. – глухо, словно из-под пола промычала неподвижным ртом «Свинорылая».
   Арнольд, гремя содержимым тележки, с трудом втиснул её в проём между больничной кушеткой и аппаратом искусственного дыхания.
  - Гымы-гхы.  – мордой указала на Игоря Свинорылая и, заговорщески коснувшись плеча Госпожи, вышла из зала.
   - Это?.. Это… всё?.. уже? – метался от Арнольда к сыну, от сына к Госпоже, от Госпожи к кучковавшимся у кушетки Володе с Петром Карэн. – Уже всё?..
- Заводи. - холодно процедила сквозь стиснутые зубы Госпожа и, оттолкнув Карэна, в один приём швырнула Игоря на кушетку.
   - Заводи-заводи! – Арнольд всем телом навалился на рахитистое тело мальчика.
- Да он умер уже. Посмотрите же.
- Изверги.
- О-ой…
- Убили!
Зал постепенно наполнился звуками, которыми обычно наполняется перрон, когда какой-нибудь нерадивый пассажир попадает под электричку – крик-тишина – немое страшное негодование.
- Что вам от него нужно?! – не сдержался Володя.
- А-а. – махнул рукой Петя и демонстративно отвернулся.
 - Заводи. – Госпожа петлями крест-накрест придавила голову Игоря к подголовнику, свела дуги, поцеловала в лоб.
  Игорь, скорчившись, застонал.
- Заводи-заводи. – санитар привязал его ступни к распорам, вцепился в руки и с хрустом вывернул правую тому за голову, почти до пола. – Заводи-заводи!!! - тужась, завопил он.
   Тут в зал вбежала Свинорылая с ножовкой и принялась пилить киисти мааальчика по сусссставам. Игорь бился – Госпожа хлестала его по лицу, Арнольд, отлетев, растянулся на полу с оставшимися в руках отпиленными кистями. Свинорылая, часто дыша и что-то бубня, вытерла окровавленное лезвие ножовки об Игоря.
     Тут в зал вошёл Андрей Андреевич.
    Игорь потерял сознание, и теперь вместо него кричали присутствовавшие в зале дети. Карэн стоял сам не свой, в кулаках его жалко томились бутоны фиолетовых роз, что он в беспамятстве сорвал с платья.
- Ымы-гмы-ы-мзу!!! – гаркнула Свинорылая и отшвырнула ножовку в группу детей.
   Арнольд резко склонился у Игоря над лицом и зубами оторвал у того губы в месте с десной и частью верхней челюсти.
- С инвентарём то… это, поаккуратнее, что ли. – мято произнёс Андрей Андреевич и откашлялся.
   - Вечная память. – Арнольд дыхнул перегаром ничего не соображавшему Карэну в лицо и сунул тому в руки кисти Игоря, губы Игоря, верхнюю десну Игоря и часть нижней челюсти Игоря.
   Но Карэн по-прежнему стоял с зажатыми в руках голубыми бутонами и не моргал.
 - Ну, бери, чего ты? Э, мужик. Ну, бери. – тычил ему в грудь обрезками Арнольд. – А-а. – обречённо махнул он рукой, завернул то, что принёс Карэну в подол платья и заткнул тот ему за ремень. – Не будет с тебя толкового старика.
- Кхэ-кхэ. – демонстративно покашлял Андрей Андреевич и взглядом приказал Арнольду выйти.
  Когда тело Игоря накрыли шёлковой простынёй, оставив непокрытойлишьголову со страшной улыбкой непорочно зиявшей на лице, его мальчик умер и родился вопль отца – короткий и узкий глазными щелями, узкий скошенным лбом, утолщённый с узкой красной каймой, с гипоплазией нижней челюсти...

                7
   

- Ну, что? В КРС? – Андрей Андреевич по-отечески приобнял Карэна за плечи.
- В-видимо, д-да. – Карэна трясло.
   Спустя четверть часа Андрей Андреевич с Карэном уже гуляли по цехам отстойника.
 - Ну и воняет же здесь у вас. В прошлый раз так не воняло.
- С вытяжкой что-то. – Андрей Андреевич полоснул плёткой по выкрашенным красной краской прутьям. – На неделе Арнольд обещался посмотреть.
- Обещался? – усмехнулся Карэн.
- Обещался. А что тут смешного?
- Слово какое-то несерьёзное – с Арнольдом как-то не вяжется.
- А что с ним вяжется?
- С ним… гора, гроза, нет, лучше, гром, камень, глыба, метеорит…
- А я его трахаю. – перебил его Андрей Андреевич. – И представь себе, только лишь из этих соображений. Невероятно приятно иногда трахнуть сильного мужчину.
- А почему не женщину, сильную женщину?
- Понимаешь, Карэн, я думаю, после стольких совместных смертей мы можем перейти на ты, а заодно и пересмотреть некоторые пункты нашего соглашения, сильная женщина – это извращение, всё равно, что красивый покойник, умный ребёнок, приятная старушка, верующий врач… мн-э-э, ну и дальше по списку, понимаешь. Иногда хочется почувствовать в себе камень, принять, так сказать, глыбу. Госпожа, она не такая… Ну, да ладно, вернёмся к делу. Вот, обрати внимание.
    Андрей Андреевич ткнул кнутовищем в испражнявшуюся у кормушки девочку – нескладная, явно болезненная, руки словно бы в рыбьей чешуе, коротко остриженную голову в струпьях от диатеза перетягивала косынка, подбородок украшала темно-бурая голубоватая в кайме парша.
- Аришка. – Ласково улыбнулся Андрей Андреевич.
Девочка улыбнулась в ответ и, не подтеревшись, сразу же подошла к решётке. Оттопырила крыло замызганного розового чепчика, чтобы лучше слышать. На кривых зубах блеснула пластинка.
 - У девочки хронический отит, приходится держать уши в тепле. – с тревогой и заботой в голосе рассказывал Андрей Андреевич. – Повязывали ей бинты, потом косынку – ей это не нравится. Косынки сдирала, а потом я связал ей мягкий чепчик, и она его так полюбила, что, даже ложась спать, не снимает. Правда, Аришка?
Девочка закивала.
 - Моя любимица. – в пол голоса сказал он Карэну. – Сам не пойму, почему она ещё здесь.
Карэн просунул руку через прутья и потрепал Аришу по голове. Та в ответ зарделась и заурчала.
- Тяжёлая судьба. – горестно вздохнул Андрей Андреевич. – Дело в том, что девочка дважды побывала в реанимации, в боксе. Во второй раз врач скорой помощи, с её слов, с ней играл в «непослушную собаку», много шутил, в общем, она влюбилась. А потом, как это чаще всего и бывает, увез её в бокс реанимации, где она кричала сутками напролет. Отца её, Толика, я знал ещё с института. Он всегда был ненормальным. Начал Толя с того, что ударом кулака смял наш картонный дворец, вылил на него сверху бутылку клея, укусил за руку соседку, оплевал всех, кто был рядом с ним, затем выбежал больной на балкон. С ангиной, зимой! Сказал, что не уйдет с балкона, пока не получит письмо от доброго Карлсона. Все происходило так стремительно, что я растерялся. Кафедра, экзамены, а он чудит… В первый же месяц занятий, стоило профессору начать лекцию, Толя взбирался на стол, ложился на него животом и бил ногами. Лектор неизменно уходил, хлопнув дверью, а иногда нападал на меня со спины, неожиданным прыжком валил со стула, душил, царапал, я сидел ближе всех к выходу, а только после этого он уходил. Тогда я впервые отшатнулся от Толи. Потом я узнал, что он избил бабушку, сначала какой-то цепью, потом ударил азбукой, прямо по голове. Но дальше-больше. Поведение Толи вызывало настоящий шок у студентов и педагогического состава. Помню, это было под Рождество, они сгрудились по другую сторону стола. Вокруг Толи образовалась мертвая зона. Они с недоумением и ужасом наблюдали за Толей. Мать же его держалась спокойно, но всё же не отходила далеко от двери. Видно, все это ей было не в новинку. В тот день он познакомился с Людмилой, впоследствии ставшей его первой женой и матерью Ариши. Общался Толя с ней на уровне грудного ребенка. Знаете, как когда младенец тянет мать за волосы и норовит ткнуть пальцем ей в глаз. Когда Ариша пошла в школу, в первый же день познакомилась с Колей. Нескладный и похожий на лошадь, он выглядел, как буйно помешанный во время приступа. Не расставался со Справочником лекарственных препаратов, применяемых в медицинской практике в СССР. Любил побаловаться нейролептиками, транквилизаторами, седативными препаратами, антидепрессантами. От которых у него случалось непроизвольное мочеиспускание, текли слюни… Я так и не понял, что она в нём нашла. – Андрей Андреевич недоуменно пожал плечами. – И вот она раз у него загостит, два загостит, не прошло и года, как переехала она к нему жить. Коля к тому времени продал квартиру и купил небольшой домик в элитном посёлке. Я старался ходить ко всем детям, которых знал. Пришёл и к Арише с Колей. Типичный мужчина из «парфюмерной» семьи, родители – работники торговли, Коля – ясельно-детсадовский тип. Страдал патологией личности в форме некросадизма, парафилии, лживый, хитрый, тревожно-мнительный,  мечтательный, склонный к фантазированию, долгое время боялся, что его могут украсть и съесть. То, что недодал ему детсад, дома так и не компенсировалось. Разговорился с ним. Ему не разрешали ни лепить, ни рисовать, чтобы не пачкать мебель, его главным воспитателем был телевизор. При таком «воспитании» мальчик рос трутнем, на уроках жевал ароматную жвачку и не желал марать руки. Ничего не делая, он, разумеется, много разглагольствовал. Но помимо родителей была у него ещё и тётка. Настоящего её имени он не помнит, но дети называли её тётя Мотя. С ней он хотел говорить. Но с тетей Мотей не поговоришь — тугоуха. Вот этой тугоухой старухе взбрело под старость посетить страну Фантазию. Она подсела к Коле, смотрит на него, сложив руки в мольбе. «Коля». – говорит она: – «Как я мечтаю попасть в твою Фантазию! Ты, Коля, оказывается, большой мастер. Говорят, правда, кто-то заколдовал твои руки и будто они ничего не желают делать. Но это, может, учительница так думает, а я, тетя Мотя, в тебя верю. Возьми-ка ты, Коленька, пластилин». – тетя Мотя вкладывает в Колины руки пластилин. –  «И отщипни зернышко». – Коля отщипывает. – «Теперь посыпь-ка сюда». – тетя Мотя указывает на картон. – «И вырастет из этого зернышка дерево Всех Волшебств...» – завороженный тети Мотиной речью Коля вытягивал ветви из брикета, часами оставался наедине со своими творениями и наблюдал. Вместе с тетей Мотей они ходили по грибы, разумеется, тетя Мотя от него ни на шаг не отступала. –  «Три моих пальца сейчас пытаются «перепилить» Колю». – любила повторять тётя Мотя. Впрочем, это уже была и не она вовсе, в Коленом воображении она давно переросла в фантастические дебри, где есть «пещера канареек», ком пластилина с торчащим из него отростком, еловый пах, семья муравья… пяточные кости… Столько их набилось в пещеру, что одной не хватило места, вот она и выставила пяточный бугор наружу. По бугру Коля узнал, что пяточные кости внутри, и освободит их из пещеры только он один. Говорил, что пытался говорить об этом с тётей Мотей, объяснял ребятам. Тетя Мотя будто не слышала его, только охала да ахала – восторгалась! И при этом поглядывала на Колю. А он, мне трудно было поверить, все лепит и лепит. Браво, тетя Мотя! – хотелось крикнуть мне тогда, пока я не узнал главного: у тёти Моти было две бабушки. Одна неуравновешенная, всё время как меж двух огней, капризная, вспыльчивая, другая добрая по природе, её стремление – всё утрясти, успокоить. Однако её миротворческая сущность входит в конфликт с внутренним голосом её первого мужчины, которого в Великую отечественную раздавило немецким Тигром. Вот и сформировалась тётя Мотя в среде, где преобладает, с одной стороны, деспотизм, с другой – полная вседозволенность. Но всему когда-нибудь приходит заслуженный конец. И в него незаслуженно угадила наша Ариша. Однажды в посёлке, где у них с Колей был дом, отключили отопление, а уже 24 октября их соседка вызвала слесарей, которые, проверяя батареи во всём посёлке, добрались и до дома Николая. На стук в дверь он не открывал, кричал: «Меня мама заперла! Я психически больной!», затем выбрался из окна на крышу и сбежал. А тем временем слесари вызвали милицию, дверь была вскрыта – и в квартире были обнаружены: человеческий торс в ванной, женская голова с искажённым от предсмертного ужаса лицом в бельевом бачке, части детского тела в ведре, почерневшая детская головка на полу и «обгашенная» бензоналом Ариша. Вот такая вот история, Карэн. Мне б рассказали – не поверил бы. Ну, так что, берёшь? – аж засветился от удовольствия Андрей Андреевич и сделал попытку открыть журнал с историей.
- Отойдём. – нахмурившись, произнёс Карэн и под локоть увлёк его за собой.
- Мы вернёмся, милая. – как можно наиболее позитивно сказал девочке Андрей Андреевич, но лицо его уже померкло.
- Понимаешь. – старался говорить тихо, чтобы не услышала Арина, Карэн. – Не моё. Сам не пойму. Красивая, по глазам вижу, что сообразительная, но… не моя. Вот знаешь, пример из жизни, обжёгся раз, мнэ-э-э… по порядку… с чего ж начать? – он воровски озирнулся на девочку, та по-прежнему стояла, прижавшись к прутьям. – Понимаешь…
- …
- Понимаешь…
- ?..
- Понимаешь, уже пять лет ко мне приходит деревянный человек.
- ?
- Ну, так пойдём дальше?
- А, а с Ариной что?
- Ну, я ж говорю, не смогу я её взять. Я ж  говорю, человек ко мне приходит, деревянный.
- А-а-а. – хитро улыбнулся Андрей Андреевич. – Это, вроде-е-е-е… А ну ка попроси меня о чём-нибудь.
- Пойдём, Андрей Андреевич, выберем мне ребёнка.
- Понимаешь, Карэн, я не смогу тебе продать нового ребёнка, такая история, даже не знаю с чего начать, такая история. Сейчас попробую тебе рассказать. Мн-э-э, с чего бы начать. Ну, в общем, слушай. Уже пять лет я смотрю на свой задний дворик. Так что извини.
  Они раскатисто рассмеялись
- Эх-эх-хе. – утирал слёзы с глаз Андрей Андреевич. – Ладно, пошли, другого покажу. А ты, кстати, кого хочешь, мальчика или девочку?
- Обижаешь, дорогой, я же восточный человек, я верю в судьбу - кого бог пошлёт, того и любить буду.
- А если он тебе пошлёт немощного старика?
- На всё воля Аллаха.
- Ну ладно, я рад, что смерть не испортила твоё чувство юмора.
- Смерть портит чувство юмора лишь самому умершему.
- А ещё поэтам.
- Но для них Аллах предусмотрел вино.
- Таки да!
И они снова рассмеялись…

-  Даже не знаю, чем тебе и угодить. – говорил уже спустя час Андрей Андреевич. – Лучших, лучших тебе показал. Это всё, мой дорогой. Ну разве что вот. – он указал на чрезвычайно полного мальчику лет шестнадцати, что сидел у опустошённой кормушки. – Но, зная теб…
- Постой-ка. – Карэн порывисто подошёл к вольеру. Минуту всматривался в парня, тот инфантильно глядел на Карэна. – Читай. - полушёпотом заворожено произнёс Карэн.
  - Крабов Антон. – стал зачитывать из «истории» Андрей Андреевич. – Шестнадцать лет, Овен,  хроническим заболеванием не страдает, обнаруживает признаки психопатии мозаичного круга с сексуальными перверсиями, развившейся на органически неполноценной почве... В предподростковом возрасте, на фоне явлений психического инфантилизма, выявились нарушения головного развития, которые выражались в нарушении биологической базы сексуальности: ослабленное половое влечение, недостаточность эрекций, и ретардации психосексуального развития с фиксацией на эротической фазе формирования сексуальности и склонностью к эротическому фантазированию садистского характера. В дальнейшем у Антона. – уже своими словами дополнил Андрей Андреевич. – На фоне явлений нарушения гетеросексуальной адаптации произошло формирование сексуальных перверсий, которые на ранних этапах проявлялись частичной реализацией садистских фантазий на педо-эфобофильных объектах, эпизодах фроттажа и визионцзма. В последующем наблюдалась прогрессирующая динамика синдрома сексуальных перверсий с полной реализацией садистического влечения, некросадизмом и каннибализмом. – Андрей Андреевич откашлялся, словно бы извиняясь, и продолжил по бумажке: – У Крабова выявлена слабая половая конституция на фоне органического снижения порогов возбудимости центров эякуляции... На формирование влечения оказали влияние особенности характера обвиняемого: замкнутость, отсутствие контакта со сверстниками, чувство ущербности, склонность к фантазированию... Задержка психосексуального развития при нарушении общения и неадекватной фиксации на физических "дефектах", полный, слабый, близорукий, привела к торможению нормального и преобладанию патологического влечения: педофобофилия, влечение к детям и подросткам, как к более слабым и с кем не затруднено общение, как со сверстниками. Незрелое, задержанное на эротической стадии влечение, окрашенное садизмом, трансформировалось в стремлении к манипуляциям на половых органах... Ну вот как-то так. – закончил Андрей Андреевич и захлопнул папку.
Антон медленно анонировал, глядя на Карэна.
   - Мда-а-а. – Карэн устало обвёл вольеры глазами. – Видно, сегодня не судьба. А когда у тебя следующий завоз?
- Ты охренел?! Завоз. Ты  думаешь, мне их фурами сюда привозят. Штучный товар. Максимум «перчатки».
- ?
- Ну, пятёрки.
- А-а. – улыбнулся Карэн. – Я, может, на следующей неделе подойду, ещё тут пороюсь.
- Как знаешь. Поужинаешь со мной?
- Спасибо Андрей Андреевич, меня уж дома заждались.
Тут вдруг откуда-то из темноты послышалась тихая-тихая речь.
- Кт!.. – собрался уже было рявкнуть Андрей Андреевич, как Карэн остановил его, коснувшись его груди. – Какой блок? – вдруг неестественно напрягся он.
- Вроде 67, там, где Арина.
- Ну, пъешь же, дурчёк. –раздался тихий девичий шёпоток.
- Ин-на!
- П-оешь. Умршь же.
- Ин-на!
Карэн неслышно вошёл в вольер. Арина спиной к нему сидела на корточках и разговаривала с чем-то невероятно чёрным, притаившимся в утопавшем в жидкой грязи углу.
- Ну, пшь же, дурчёк. Это герклес, он плезен. –  девочка говорила, с трудом разжимая губы, делая долгие паузы и закрывая глаза, обведенные чёрными кругами.
   - Ин-нах . – шипело из угла.
- Ну, п-пршу тбя.
- Иди на х! – визгнуло из темноты и булькнуло в грязь.
- Й-а тбя пршу!
- Это ж надо, живой ещё. – в вольер вошёл Андрей Андреевич. – Я уж думал его сожрали. Звать как?
- Боря. – едва уловимо буркнул тот в жижу.
- Ты знал Инну? – Карэн бухнулся перед ним на колени.
– Ин-нах. – грубо визгнул Борис.
- Инна, он знал Инну! – лицо Карэна просветлело.
- Ну, встань. – Андрей Андреевич с неловкостью косился на любопытствовавших детей. – Встань, Карэн, платье измажешь. Вон, уже измазал. Он просто послать тебя хот… – начал было говорить он, но осёкся. – Боря, это ты?! Бориска! Я вспомнил его дело. Он и вправду упоминал о некой Инне.
- Инна. – выдохнул Карэн.
- Да-да. – поддакивал Андрей Андреевич.
- Вставай же, пойдём со мной, сынок. Как она могла скрывать тебя от меня? – Карэн попытался ухватить Бориса за руку, но вместо этого схватил пустоту, коснулся другой, но нащупал лишь культю. – Ничего, ничего Борис, тебя послал мне бог, такого, какой ты есть, будем сражаться вместе, ты у меня будешь из золотой посуды есть. 
- Повезло же тебе, парень. – сам себе промычал Андрей Андреевич.

                8

   В 9-15 в хосписе начались занятия.
    - Пойми, милая. – худосочный и не по годам немощный Александр  с Госпожой Виолеттой склонились над Машенькой, девчушкой восьми лет, миловидным и единственным полноценным ребёнком из всего хосписа. - Не гордись тем, что ты такая, а они такие, гордыня – грех. – дребезжал некрепким фальцетом Александр. – Один из худших грехов. Он суть прямая тропа ко всем остальным грехам.
   Маша стала корчиться, словно фольга на которую направили сфокусированный в лупе солнечный луч.
- А их, грехов-то, гораздо больше, чем в таком популярном нынче иудо-христианстве. Их тысячи, как страшных пауков. Представь. – огромные с горошины мурашки вздыбились у него на коже. – Тысячи гадких греховных пауков заползают своими мохнатыми тельцами в твой минетный ротик.
- Да! – крикнула Госпожа и ударила Машу в лицо.
- Во грехе мы заводились! Мы заводились! Раскручивались и роились! впадая с детьми то в столетний транс, то в быстрое, радостное возбуждение. Возбуждаясь, дети порхали, аки птички, ржали, как кони от деда Игната пойла. Папа стоически переждал прелюдию! Маша – всё грех!!! Ты не смотри на меня – я учу! Я грех!!! Запоминай и мотай на ус, юр. Первое задание будет таким: вылепить камень заснувший и камень проснувшийся. Ибо во грехе динамика нормы не механическое движение! Скажем, человек в позе алчущего – это женщина, а не канонически, а по писанию – женщина не человек. Вот парабола, вот греховные лабиринты – женщина в позе алчущего – вечный камень, о который сердца будут разбиваться веками, гоночными болидами, что минув заграждение будут бесконечно уходить на второй круг, И ЛИШЬ СМЕРТЬ РАЗЪЕДИНИТ НАС! Вспомни, юрод, «Идущего» Родена: чёрный, почти не человек, изначально бывший вылепленный женщиной, одноногий торс, где движение передано не переставлением ног, а наклоном торса, соотношением «несущих» масс. Разумеется, я не жду от тебя понимания аллегории шагающего вечно хромого человечества, моя юродива, но анальных сокращений жду, иначе смерть – жду твоих анальных сокращений, и это единственное не грех, жду анальных сокращений своей матери, иначе смерть, жду анальных сокращений своего отца, иначе смерть, жду анальных сокращений своей жены, иначе смерть – жду анальных сокращений всех своих, всех втоих, всех своих и всех сових близких – без их жизней мне смерть. А-а-а-а-а-а! А-а отец Алеши настаивал: дети уже в работе. Вздыхает Виталик. А то, что это был не простой человек. А какой же, моя юродивая-К? Навстречу мне, из глубины коридора Русаковской больницы, движется маленькое существо Родена, ребенок-лягушонок. Тихая девочка с обветренными губами, которые она постоянно лижет языком. Над верхней губой — свежие швы, ноги в раскоряку. На вид – годика два, не больше. К счастью, вместе с пластилином, воском и фломастером. Я иду заниматься с Тёмой, о нём. У меня с собой машинка-заяц, игрушки-дочери, бабушка-прохожий, поезд-компресс, кресло-качалка, мама-грех. Поролоновая конфета, этим существом была девочка.  Я достаю их из сумки.  Девочка выхватывает у меня  вспотевшие подмышки, бежит, ковыляя, в угол, устраивается с добычей так, чтобы никто не смог отобрать её. Ворчит, пока собаки уносят её костью в укромный угол. Только мы с Темой-грехом, юродивая-Кат, принялись лепить, дверь в палату открывается. Санитарка вскрывает девочку с игрушками. Кровьспермакал!  Спрашивает строго, какая,: «Это тетя подарила?» Малышка мычит, давится, тычет в меня пальцем, снова мычит во грехе. В глазах – страх: сейчас, сейчас отберут зайца с Мишкой. Я ей надавила. Ну ладно, иди. А то, знаете, онавсевроттащит, - оправдывается санитарка. Девочка спасена. Опять устроилась в том углу, в коридоре, протяжно скулит, видно, беседует со своими друзьями, рассказывает им, какого только что натерпелась страху.
 - Д-а-а-аа-!!! – Госпожа снова съездила Маше по лицу.
- Игггоо. – заржал Александр и встрепенулся, словно выползший на берег из воды пёс. – Во грехе, Катька! Ходи-ходи!
    Маша, привычно подкатав верхнюю губу и пустив кровавую слюну на грудь, скривила лицо. Правое плечо её подтянулась к уху, коленки сошлись, и она, волоча ногу и западая, заплясала «юродивую-Катьку».
- Грех-грех-грех-син-пекадо-грех-грех. – захлопал в такт Александр и сам пустился в плясовую. – Син-пекадо…
- Грех-грех-грех. – присоединилась к ним Госпожа Виолета.
- Эх-грех-грех-син-пегадо-эх!
- Эх!
- Син-пекадо-грех-грех!
- Э-эх!
Хлопали в ладоши и ходили плясовую они.
- Катька-дурочка, ходи! Эх!
- Син-пекадо-эх!
- Грех! Грехи! Син-пекадо! Грехогрех! – вопил Александр, распаляясь.
   Тут в него врезался и пошёл юзом мужик в костюме космонавта. Это был Герман, многодетный отец целой своры «рачков». С рёвом он рухнул всем своим стокилограммовым обмундированием на ковёр, бугорчатый от голов прятавшихся под ним детей.
- Хорошо, с-с-сука! – вопил он, упиваясь счастьем. – Качаем! Качаем!
  Стеная, дети стали его раскачивать.
- Эта девочка – чирья. – едва устояв на ногах, продолжал плясать и наставлять Александр. – Она – обрезная. Так объяснил врач. В припадке ей препарировали заячью губу, и теперь перепадут  вправлять врожденный вывих бедра-а-а-а!
- У-ух! – взвизгнула в экстазе Госпожа. – Син-пекадо-ла-ла-ла!
- Девочка сидит на корточках. – задирал ноги выше головы Александр. – Сосёт и смотрит на меня из-под руки. Так на птичьем рынке смотрят зверёныши на людей – угри, креветки, старые утки, пауки, покорно занявшие своё место в собачьем ряду. Эту девочку никто не отнасилует, не поднимет с колен, не скажет: встань и иди. Лазарь, не всадит, – она мертва, утонула в пруду у библиотеки; так и пойдет теперь по жизни, бедолага, - ничья, неизвестно по чьей прихоти завязавшаяся в свете. А где-то живут её родители… Ты слышишь меня, Машенька. – рванул к себе дочь Александр. – Или ты Катька!? Определись, ты кто!? Катька или Машенька, от этого зависит твоё будущее.
- Ты слушай! Слушай. – снова ткнула кулаком в лицо девочке Госпожа Виолетта.
- А, может, зря мы всё это? – вдруг замер Александр и лицо его оползло. – Может, зря мы тут распинаемся, Госпожа?.. Важно ли этому дерьму, что эти брёвноподобные, как она считает, существа не похожи на людей? Да она этого в своей гордыни просто не замечает! Как я мог не заметить, что созданная ей модель человека отвечает её представлениям об этом «предмете». Сначала она увидела в мясном брикете всего человека, а затем обозначила то, чего ему недостает: глаза, руки, ноги. Пройдут годы, прежде чем она обнаружит наличие носа, рта, и тогда только добавит их. Вы никогда не спрашивали у неё, почему на уроках лепки она никогда не лепит уши? Машенька, доченька, грех он во всём, но начало греха в гордыне. Ты такая же, как и они. Даже хуже. Вот смотри! Смотри бесстыжая – они все с ушами. – он за шиворот поволок  дочь в спортивный зал, где дети играли в футбол.
   Команда колясочников, без колясок, сражалась с командой олигофренов. Вратари с обеих сторон были парализованы. Судил матч Леонид, отец пятерых детей, бывший спортсмен и действующий депутат.
- Встать!!! Встать!!! – ревел он, удерживая на цепи двух обнажённых очень похожих друг на друга воспитателей, что скулили, лаяли и рвались к корчившимся, словно черви вратарям.
      Вратарская форма перетягивала их неразвитые тела проволокой, словно мешки с картошкой; она смешно топорщилась на них, из разбитых носов на бетонное поле стекали сопли и кровь, у одного алела рассеченная бровь.
- Встать!!! – снова гаркнул Леонид.
- Смотри, Маша. – дрожащим голосом дребезжал Александр и всякий раз, когда вратари провожали взглядом закатывавшийся к ним в ворота мяч, резко тыкал её голову в сторону игроков. – Они такие же как ты, даже лучше. Пойми ты это. Гордячка. Ай-ля-ля. – сделал танцевальное па он. – Син-пекадо-грех-гре-х.
   Машенька, было, дёрнулась в плясовую и даже уже привычно пустила слюну, как Александр грубо одёрнул её:
   - А ты гордыней разъеденная сволочь. Слышишь ты меня!? Слышишь, дрянь?!
- Да, ты слышишь?!– вторила увлечённо наблюдавшая за игрой Госпожа.
     А Леонид уже спустил «цепных» воспитателей, и те, толкая друг друга мощными плечами, бросились к дальнему вратарю, которого игроки отпинали за ограничительную линию. Команда противника тем временем, галдя и переругиваясь, грязно избивала своего второго нападающего, «семь-три» идиота Славку, который за столько лет не смог запомнить правила игры и всякий раз в самую кульминацию атаки садился на поле и раскладывал свою коллекцию фантиков.
- Играть! Играть! – ревел и топал ногами Леонид.
- Не команда, а уроды какие-то. – причмокнув, покачала головой Госпожа.
- Вот урод! ВОТ УРОД!!!! – брызжел слюной Александр. – Дал же бог дочь.
- Абсолютно с вами солидарна, но команда тоже дрянь.
- Посмотрела, дрянь, на дрянную команду, а теперь иди и в зеркало посмотрись. И запомни – это твоё лицо, лицо порока, лицо греха, труп на сколоченных палках. Ты. Кусок. Говна. Такой же. Как. Все.
    Когда они вернулись в зал, «космонавт», сняв скафандр, бережно бинтовал своим «рачкам» ссадины и переломы.
  - Бинт, он гибкий, как язык. – упоённо разговаривал Герман сам с собой. – Никаких шин. Перелом должен зарастать гибко, чтобы больше не ломался. Ну и смешные же вы у меня!
  - Слышь, брат. – небрежно кинул ему через весь зал Александр. – Ты Толю не видал?
- «Стрелка»? Так в тире он, где ж ему быть.
- В тире? – почесал ухо Александр. – А собирался завязать. Тоже мне «кризис по нему ударил», змей…
     А Анатолий Денисович, «стрелок», тем временем с дюжиной вспомогательных воспитателей уже заканчивал укомплектовывать свои боевые позиции. Ближе к борту – животные: чучело зайчика с морковкой, африканский голый ёж с грибом и кленовым листом на спине, белка с орехом величиной с арбуз, пол кабана и небрежно выкрашенный белой краской лебедь; второй ярус, средний – Василий, ребёнок-домик, Карина, ребёнок-лукошко с грибами, Таня, ребёнок-весёлая карусель, замыкал анфиладу самый крупный объект, стокилограммовый, не расстающийся с капельницей  дебил-долгожитель Сашенька. Бесформенный, с похожим на полежавшее на солнцепёке сало лицом и скошенным черепом – он изображал ананас.
 Дети не сидели на своих местах спокойно, ёрзали, улюлюкали.
- Ну что дети мои, цветы мои. – Толя перезарядил винчестер. – Поели-попили?
- Угу. – сбивчиво замычали те.
- Не голодные?
Бодро заворочали головами.
- Вам понравилось?
- Угу.
- Да.
Кто-то отрыгнул.
- А что папе нужно сказать? – торжественно протянул воспитатель.
- Спаси-и-и-бо. – завыли хором.
- Хм. – воспитатель несколько растрогано почесал кончик носа. – …сорванцы.
Толя традиционно похлопал ягдташ.
- Пожалуйста, милые, – поиграем.
   Он прицелился, тут же выстрелил и с суставом вырвал руку по лопатку у Сашеньки. Поднялся визг, дети стали расползаться, Карина зацепилась за кабель и упала на лебедя. Заискрила проводка.
- Прости, милая, все смертны. – он перезарядил ружьё и двумя выстрелами разорвал и Карину и лебедя.
    Толя умело «снимал» и перезаряжал, «снимал» и перезаряжал.  Стараясь не убивать с первого раза, он целил по конечностям, считая особым шиком отстрелить в движении нос. Так он играл минут десять, пока бывшие сыновья и дочери ни превратилась в груду дымящегося мяса.

- Всё стреляет. - Артур сидел в кормовой рядом с дочерью и прислушивался к далёким выстрелам.
- Толян? – ковырнул ложкой застывшую овсянку Себастьян.
- Тол… – стал было говорить Артур, как его перебил строгий голос воспитателя.
- Каша уже остыла. Вы хотите, чтобы ваш ребёнок остался голодным?
- Сейчас-сейчас.
- Да вы принесли уже холодную! – вспылил Себастьян. – Долейте хоть кипятку, что ли.
Воспитатель налил из чайника крутого кипятку им в тарелки.
- Немедленно кормите. – строго произнёс он. – Как дети, ей богу. Неужели мне вам нужно объяснять, что ребёнок должен питаться регулярно и постоянно. Качественная и вовремя принятая пища – залог здоровья.
Артур ткнул ложкой с кашей Полине в зашитый рот.
- Ну, доча. - он старательно поддевал ползущие по подбородку полосы каши ложкой. – Нужно кушать, ты и так тощая. Посмотри на себя. – он разорвал ей на груди платьишко. – Совсем не слушаешься. Ложечку  за папу, ложечку за папу. Ну, же.
    От усилий, с какими он вдавливал ложку в рот, шов впился в губу. Кровь смешалась с кашей и слюной, которую девочка не успевала сглатывать.
- Ум-м-м. Уммм. – мычала Полина.
- Ешь, ешь, милая. Чтобы жить, нужно кушать.
- А вот Саша считает, что чтобы жить, нужно какать. – Себастьян закинул сыну голову и размазывал кашу тому по лицу.
- И какать тоже. – всё пихал ложку в рот Артур. – И какать, конечно. Но. Чтобы покакать, нужно сначала покушать.
- А Саша гов…
- Твой Саша еретик! – не выдержал Артур. – Давай не будем больше про него, за столом.
- Саша, может, и бывает в некоторых вопросах неправ – никто не застрахован от ошибки, но… Однажды я смог заглянуть к нему в душу. – он выдержал таинственную паузу. – И там был рай. Помнишь Уильдерспина?
- Который придумал эти, э-э-э, ну школы, взаимные?
- Да, мониториальные школы.
- Для малышей.
- Да, для малышей. Так вот мы как-то с Сашей разговорились на эту тему. Даже расспорились. Он утверждал, что польза от этих школ есть, а я чего-то упёрся, что нет. И Саша что-то мямлил такое неубедительное про то, что необходимо как можно раньше развивать духовные силы детей, ускорять их нравственное развитие, ещё чего-то тёр. Я уже собирался было праздновать победу, как он поразил меня, процитировав Уильдерспина и сделав свою ремарку. Он сказал: «Основное положение школ для маленьких детей — любовь». Только дети, воспитанные, взращенные в любви, могут свободно какать. Тогда их творчество созидательно и направлено на духовное совершенствование». А? Как? Почувствовал ветерок?
- ***ню какую-то сказал твой Уильдерспин.
- Понимаешь, Артур, ты несколько костен. Понимаешь? Мне иногда кажется, что в твоей жизни не хватало поэзии. Понимаешь, я вот буквально вырос на стихах. В нашем доме они звучали дни и ночи напролет. Папа говорил, что я знал наизусть сказки Пушкина…
     Постепенно тесное помещение кормовой наполнялось бульканьем разливаемого кипятка, стуком алюминиевых ложек, клёкотом воспитателей, мычанием детей и увещеваниями взрослых.
Пространство превращалось в музыку еды – в музыку жизни.
 - Отсутствие поэтической культуры. – продолжал монолог, в неге закатив глаза и раскачиваясь с сыном на коленях Себастьян. –  Скверно отражается на детях. Их речь делается убогой, расхлябанной. И дело тут не в словарном запасе, а в умении строить фразу, в сцеплении слов, рождающих образ. Точное слово – результат стиховой культуры. Артур – ты еда.

     Стрелка часов уже переместилась к отметке одиннадцать, и восемнадцать киноманов с детьми наполнили видео зал, в котором ежедневно с одиннадцати до половины первого, с половины первого до двух и с двух до трёх тридцати проходил показ мультфильмов. Около сотни детей и около полусотни отцов в день сидело на табуретках перед телевизорами. Незрячие, глухонемые, «ауты», имбицилы, глубочайшие идиоты  – дети изо всех сил смотрели мультфильмы.
- Смейся же, смейся, урод.
- Почему ты не смеёшься? Посмотри, у Валентина дети как дети все смеются и у Николая. А ты. Что с тобой!? Смешной же мультик.
- Глашенька, смейся.
- Смейся Ефрем.
- Немедленно смейся, а не то я тебе язык откушу!
Между рядами ходили воспитатели и хлестали несмеющихся детей плётками.
- Чего ты ржёшь, урод? Ты что не видишь, мультик грустный. Это грустный мультик.
- А я проверил. – желчного вида старик тряс за плечи слепого от рождения олигофрена Ефрема. – Проверил. – неистовствовал он и глазами подзывал воспитателей. – Я включил тебе порно, а ты ржёшь. Ты идиот! Идиот. – он стал хлестать Ефрема по бесформенным щекам.
  Загудел репродуктор:
- Сектор 2, 6 и 7 бассейна открыты, дорожки – свободный выбор.
- Вот и чудненько. – самый молодой из отцов, двадцатипятилетний Евгений взял подмышку восьмилетнего Егорку-«самовара» с пластиковым желобом для гортанного питания. 
- Ты в седьмую? – нагнал его Виктор, длинноволосый блондин с рубинами на резцах.
- Как обычно. Ты ж знаешь, я постоянен.
- П-ап-а. – гнусаво промычал из-под мышки Егор. – Мне дав-ит. Куда мы?
   Евгений на секунду приостановился, одной рукой постукал себя по карманам, извлёк пакетик. Зубами надорвав, он выдавил ароматную, сладкую жижу Егору в «гортанник». Егор смешно стал давиться.
- Зловеще постоянен. – продолжал тему Виктор, таща за собой за руку рахитного вида девчонку лет десяти с полностью отсутствовавшей нижней челюстью и следами пересаженной кожи на спине и шее. – Просто-таки патологически.
- Не произноси при мне это слово, я же просил! – Евгений так это выкрикнул, что Егор заплакал, а Витина дочь споткнулась. – От него воняет… Представь, патологоанатом не мылся две недели, какал и мочился себе в брюки, он не чистил зубы… а пускай это будет не патологоанатом, а молодая патологоана…
   - У меня был брат. – перебил его нервный монолог Виктор. – Ещё будучи школьником он увлекался выращиванием кроликов, охотно умерщвлял и разделывал их. В подростковом возрасте он стал заниматься онанизмом, пользуясь для этого ботинками. Немн…
- К чему ты это? Я никогда не убивал кроликов и даже просто не ел.
- Здесь дело не в кроликах, а в постоянстве. В постоянстве есть какая-то нездоровость, я просто заменил пахнущее для тебя слово. Ну ты понял. Ты постоянен и это пугает.
- Я не развожу кроликов. – раздражённо, сквозь зубы процедил Евгений.
- А мой брат. – Виктор выдержал паузу. – Сейчас директор кроле-фермы, а сын учится на обувных дел мастера… во как.
    В раздевалке пахло хлоркой  и резиной. Евгений положил Егора на лавку и стал раздеваться. Вернулся Виктор.
- Отвёл свою? – Евгений небрежно кивнул в сторону женской раздевалки.
- Ага. 
- Хреново иметь дочь – ни в баню не сходить, ни под дерево не поссать. Толи дело - сын. Мы с ним постоянно вместе.
- Теперь понимаешь, почему меня пугают люди долго занимающиеся каким-то одним делом.
- ?
- У всякого, даже самого невинного дела всегда есть подоплёка. – к ним подошёл пожилой мужчина с ядрёной селиконовой грудью. – Я тут невольно подслушал ваш разговор.
- Толя, подслушивать чужие разговоры нехорошо. – Виктору так убедительно удалось изобразить строгую мать, что все трое рассмеялись.
- Так вот подоплёка. – Анатолий присел рядом с Егором. – Водил я как-то на днях дочу к геникологу, у неё там что-то с пенисом, когда мочеточник прошивали в одном месте перетянули. Но не в этом суть. Я узнал врача. Это Саша Рогов. Я сразу его узнал, Саша Рогов, только тридцать лет спустя. Так вот слушайте теперь о постоянстве. Сразу после института меня распределили в дом-интернат, психологом. И завёл я там шашни с одной детдомовкой. Юркая такая пацанка была, шустрая и, что немаловажно, на передок дюже охочая. И вот она мне как-то пожаловалась, что какой-то парень у них, вроде как озобоченный, ни ей, ни кому другому прохода не даёт, а на занятиях по физ воспитанию, его всегда из зала выгоняют, потому что у него эрекция. Ну я и смекнул, что через этого малого легко смогу разнообразить свой сексопарк. Нашёл я его, так и так, поговорили, я старался всё как бы вскользь о сексе и об генеталиях говорить. Вижу, заводится весь, глаза мутнеют, ноги заплетаются. Дошло до того, что я просто бессвязно перечислял половые органы, а он словно под гипнозом раскачивался. Тогда я впервый раз в жизни подрочил парню… Да. Этого парня, кстати, звали Саша, Саша Рогов, я вам про него говорил, Олеську свою к нему водил.
-А постоянство, постоянство-то здесь при чём.
- А при том, что помимо секса я ещё и научными исследованиями занимался. Я стал изучать личность Саши. Выяснилось, что   он  родился в интеллигентной семье, родители уделяли ему много внимания и ласки, тем более, что он рос слабым и болезненным. Уже в школьном возрасте он потерял сразу обоих родителей, маму унёс рак, а папу петля. В интернате начали отмечать ранний и особенный интерес мальчика к сексу. Воспитатели  жаловались, что он любит уединяться с девочками и играть с ними в больницу - раздевает, осматривает и трогает их половые органы. А по признанию самого Саши, он любил подглядывать за девочками, специально ездил в переполненном автобусе, чтобы как бы случайно ощупать зажатых в толчее женщин. Во как. Сейчас Саша уважаемый гениколог. Кстати, не женат, постоянно, и детей не имеет, тоже постоянно, а ещё постоянно смотрит в женские гениталии. Интересно, что же он всё-таки хочет там увидеть.
- А что хочет увидеть человек стремящийся стать президентом?
- Рискну предположть, что своих детей в построенном им будующем и себя в их памяти после своей смерти.
- Тоесть всё снова циклится на себе.
- Пусть уж лучше всё циклится на женской вагине, там хоть нет места смерти.
- Как это нет? Вагина – это место, где появляется жизнь, а жизнь страшнее смертищщщщщщщщщщщщщщ
- ЩЩЩЩ
- А ещё она мать
- И жена отца
- И президент может быть женщиной
- Или может быть обложен женщинами, как покойник досками: бабушка, мать, жена, дочь, вторая дочь, третья дочь, четвёртая дочь, внуч… Безумие какое-то, остановитесь!
- И вправду. – смахнул со лба пот Толя. – Аж в груди заныло от безысходности.
- А может вы помните такого маньяка-канибала Джумагалиева? – Виктор щёлкнул резинкой плавок и, направляясь в душевую, громко прокричал: –  Так вот, когда его в очередной раз отправили в Москву на экспертизу, в институт Сербского, то, врач первым делом спросил у него: «А меня бы ты съел?».
- И то верно.
- А Витька умеет поставить точку. Недаром, что бывший альпинист.
- А ты почему не переоделся?! – в пылу дискуссии Евгений совсем позабыл о сыне, что поленом лежал на лаве. – Не понял, почему не готов!?
  Тот промямлил что-то несвязное.
- Что б через пять минут был в бассейне. Пойду дорожку забью.
- Строгий… отец. – с пиететом произнёс Анатолий, проводив его широкую спину взглядом.
 - Ну, где ты, мать твою!? – спустя десять минут послышался недовольный голос Евгения. – Мухой ко мне!
   - А-п-па… я уже. – Егор червём вполз в душевую.
- Ты почему до сих пор не переоделся!!!? – Евгений так закричал, что у мывшегося в соседней кабинке Анатолия выпало из рук мыло.
   - Живо-живо. – Евгений пинками вытолкал сына к басейну. – Почему шапку не надел!? Неграмотный!? Читать не умеешь!? Для тупых на двух языках написано: «без шапочки в басейн не входить». Читай, читай, скот!
- Бев вапки в ба… - Егор, с трудом выгибая неповоротливую шею, читал табличку. – В ба, в ба…
- В басейн не входить!
   Ворча, Евгений натянул на Егора резиновую шапочку, содрал перевязанную бинтами одежду.
- Пойми, дурачёк, плаванье, как ничто полезно для тебя: крепкая спина, мощные ноги, крутые бицепсы, шея, как у Геракла – ко всему этому путь лежит через басейн. Ты посмотри на кого ты похож. Мне стыдно за тебя. Так, марш к трамплину! Начнём с километра брасом. Пять минут на восстановление и пятьсот кролем.  Главное ноги держи ровно, как палки. Будешь с красивой фигурой, и девки любить будут.
   Евгений бросил сына в воду.
- М-м-м. – он вдруг наморщил лоб. – Так, начинай без меня, забыл совсем, звонок важный. – он по-солдатски развернулся и направился в раздевалку.
  Егор камнем ушёл на дно.
- Здравствуйте, Артур. Да, Евгений. – Евгений разговаривал по телефону и одновременно стаскивал с головы латексную шапочку. – Сразу начинать? Ну, как-то не совсем обычно. Обычно клиент любит сначала поговорить на отвлечённые темы. Вы другой, вы не такой, ха-ха.
- Жек, Же-е-ек.
Евгений зажал микрофон трубки ладошкой и обернулся к окликнувшему его Толе.
- Женька, сделай на громкую связь. – Толя изобразил просьбу и знак денег.
- Двести. – прошептал Евгений.
- Сто двадцать и ты посмотришь, как я буду делать себе минет. – громко шептал Толя.
- Да-да, Артур. – Евгений коротко кивнул. – Конечно я здесь, слышу вас прекрасно.
Включилась громкая связь, и сквозь треск помех послышался далёкий не очень приятный мужской голос:
- Я тоже вас слышу Евгений. У нас здесь очень холодно. Вам ведь сообщили кто я?
- М-нм-э-э, сообщили. Вы бурильщик-полярник…
- Да-да, верно. – неестественно оживился Артур. – У нас тут мороз. Скажите, а это обязательно не сразу начинать, а-а… как вы говорили… Я просто в первый раз. Вы не обращайте внимания, что я так уверенно говорю, просто я принял успокоительного, у нас здесь холодно.
- Артур, вы хозяин, вы купили меня на то время, за которое вы заплатили. Вы решаете начинать нам сразу или с прелюдией.
- Я уже хочу начинать. – взволнованно произнёс Артур, и тут же кто-то, видимо, сидевший рядом с ним, шёпотом добавил: – Пускай лучше дольше рассказывает, а то время тянет со своей прелюдией.
- Артур вы там не одни?
- Нет. Нас пятеро.
- И вы все хотели бы поговорить на одну тему?
- Мы будем совещаться в процессе. Среди нас есть один человек, который уже пользовался услугами вашей фирмы, но у него ангина и он не может говорить, и попросил меня. – снова послышался сдавленный шёпот: - Пусть он говорит, пусть быстрее говорит.
- Я бы хотел узнать вас. – как можно ниже произнёс Евгений.
Толя круто изогнулся в бедре и обхватил свой член губами.
- На-ас. – голос Артура дрогнул. Послышалась какая-то возня. – М-меня просят, чтобы вы начинали, а я в процессе буду вам про нас рассказывать.
- Так точно Артур. Мы начинаем. Теперь запоминай моё имя, я А.Р.Ч., что означает Абсолютно Разочаровавшийся Человек.
- А.Р.Ч. – прогудело по ту сторону трубки.
- Я очень хочу рассказать твоему члену свою историю, липкую и грязную. Как пол в парной. Вы ведь ходите в баню, там у себя на севере.
- Постой-постой. – Артур выждал секунду, чтобы восстановит дыхание. – Ты уже начал и я бы хотел тебе рассказать о своём друге. Он сейчас сидит у грубки и греет ладошки, чтобы, когда ты дойдёшь до кульминации взять в них член. Моего друга зовут Витей.
- Моего друга тоже зовут Витя. – монотонно затороторил Евгений. – Я познакомилась с Витей год назад, в гостях. Этот белобрысый голубоглазый Аника-воин отлупил мою дочь и заодно целую гвардию детей. Урезонить его было невозможно. Я двинулся на поиски родителей драчуна… – Евгений отдышался и стал говорить чувственно, гортанно, монотонно, делая умелые паузы и чувствуя многотелый организм по ту сторону трубки, как единое целое. Толя сосал себе и одним глазом косил на Евгения. – Первой родительницей была Инночка: всё, что ни слепит, заворачивает в фантики. Сидит вся в фантиках и пытается зубами дотянуться себе до глазного дна. « Так же ничего не видно»,  - говорю ей. «Зато тепло», -  отвечает Инночка. Я ей рассказал про Виктора. Сказал, что он.
- Витя говорит, что тоже знает Инну. Витя расскажи про Инну. – в трубке раздался сиплый прокуренный голос: - Она хочет поскорее стать мамой и, чтобы у нее было шестеро детей. Она всех на ночь будет укрывать одеялками и, как её мама, подтыкать одеялки под пяточные кости, закутывать кости малышей, утят, котят, которых она в изобилии лепит.
- Не замуровывание, а «чтобы было тепло». Инночка такая, я не хотел возвращать ей Виктора. Хотя, даже  не зная мотива, можно было бы догадаться о тайном стремлении Инны к замкнутости.
- Видя результат и не понимая процесса, она часто ошибается. - сиплый голос на том конце провода тяжело вздохнул. – А ведь я раньше поезда водил, напарником у меня был Женька Кот, царство ему небесное, вот это была жизнь…
     - По железной дороге едет состав. – продолжал вещать Евгений. – Усатый кот ведет паровоз, в открытых вагонах –  сосиски, колбаса и бутылки с молоком. В городе – кошачьи дома с тёплыми подстилками у порога, с магазином «Кошачьи радости». Это кошачий город. В центре – голубой пластилиновый блин, на нем – птицы. Что это значит? Оказывается, блин…
- Постой, постойте, Евгений, – Витя плачет. – в трубке сквозь треск послышались приглушённые всхлипы.
 - Что это значит? – выждав время, продолжил Евгений. – Оказывается, блин – небо, и птицы высоко в нем, чтобы кошки не достали. Или – рисунок: голова с глазами, носом и ротом, в овоале, вокруг овоала – то ли листья, то ли цветы. Оказывается, это неваляшка смотрит на себя в лужу. И кошачий дом, и неваляшка отражают логику Вити. Выражение смысла – первое условие. «Подстилку» от «неба» отделяет один сантиметр, полотно не уходит в небо, в отличиии от Женьки Кота. Но Витя уверен, что таким образом он охраняет птиц от посягательства кошек. Задача решена ирреально. Реалистическая картина не допустила бы нахождение города и неба на одной плоскости.
   - Сейчас на меня смотрит Василий, крановщик и скульптор. Ему пятьдесят шесть лет. На нём сейчас кожаное бельё и розовые солнцезащитные очки. – вдалеке раздался голос Василия: - Копро.
    - Моего отца звали Василием, пока его ни унёс рак.
- Вася сейчас как раз напоминает вашего отца, точнее его смерть, а Витя лижет ему.
- Копро-копро. – снова послышался голос Василия.
-   Ребенок мнет в руках кал, пальцы выдавливают вмятину. Что это? Анус. Чей? Зайца. Значит, будет заяц. Но вылепить зайца он не может, снова сминает испражнения.  А это что за крючковатый червячок????? Пенис. Чей???? Лисы. Значит, слепим лису. Но неожиданно у лисы отрастает много членов – пусть тогда не лиса, а медуза.
В трубке послышались сладострастные крики.
- Для трехлетних детей это нормально. – говорил и одновременно пожирал глазами Толю Евгений. – Но когда такое происходит с пятидесятишестилетними –  это тревожный сигнал. Значит, у них или рассеянное внимание, или нарушение координации движения, или повышенная тревожность – чаще всего всё в комплексе. В данном случае «метонимическая» лепка, не приводящая к законченной работе, к результату, -  свидетельство невроза. И моя задача – на каком-то этапе прервать цепь бессмысленной работы, помочь Василию получить хоть крошечный, но результат. Пусть это будет пресловутая змея или гриб, но чтобы простейшие предметы узнавались.
- У меня брат близнец этим болел. – как-то холодно произнёс Артур.
- Как-то ко мне в гости пришли два брата-близнеца, бизнесмены Артур и Михаил. Мужики с выраженной умственной отсталостью и птозом –  болезнью глаз. Курчавые, большеротые, бледные, смотрят из-под опущенных век, про свои заводы мне всё что-то втирают, а я то вижу, что трахаться хотят, аж пыхтят. А я отвлечь их пытаюсь. А у меня как раз участники дачного кооператива «Королева» собрались подискутировать, да правление покритиковать. И я уже битый час их утихомирить пытался, а тут глянул на братьев, и идея пришла в голову: предложил петь. Сел за рояль, даванул. Гляжу, ни о каком пении и речи быть не может: пока пенсионеры пели, ребята ползали по полу. Вполне довольные, они возились под столом, изредка оглашая зал воплями. Мои гости же, не обращая внимания на братцев, распевали сочинённую вместе с Борисом Никитичем песню о кошке под дождём.
  - Я помню эту песню. – трогательно произнёс Артур. – Дядя Боря её для утренника сочинил.
- Так напомни же мне, я забыл.
- Я стесняюсь.
- Да что ты, все будут хлопать и умиляться.
 - Прочесть?
- Конечно, Артур.
- Артур, ты сейчас встряхнул головой, как настоящая актриса. – просипел Витя. Артур откашлялся. – Ну, значит, так:

В синем небе синеватом
Млекло светилась звезда.
И около черного леса
Шли мы с тобою тогда.
Кроткий шажок и походка,
Облик на фоне звезды,
Ты говорил тогда мне:
Жди меня, жди меня, жди!
Мы подходили к вокзалу,
Млекло светилась звезда,
И на прощанье сказал:
Милый, люблю я тебя!
Ты уезжал с вокзала,
Млекло светилась звезда,
И на прощанье сказал:
Милый, люблю я тебя!
Млекло светилась звезда,
И на прощанье сказал:
Милый, люблю я тебя!
Млекло светилась звезда,
И на прощанье сказал:
Милый, люблю я тебя!
Млекло светилась звезда,
И на прощанье сказал:
Милый, люблю я тебя!
           Мы не встречались с тобою,
Ты не вернулся тогда,
Но облик звезды запоздалой
Так не ушёл никогда.
Кровькалкровь
Кровькалкровь
Кровькалкровь
Кровькалкровь.
 -  Это Борис Никитич летом сочинил, за секунду буквально. А теперь, говорит, хочу написать, и не выходит. Потому что пропало вдохновение. А как вы думаете, лучше жить с целью или без цели?
  - Ах-ах-о-о-о-о-о… - полилось из трубки. – Ахуеть! О-о-ох. Давно так не кончал. Спасибо Женька. О-о-о-о.
 - О-о-охх. – кончил себе в рот и Толя.
- Еба-а-ать! Женька. – Артур вылавливал паузы между частым дыханием, чтобы говорить. – Давно так, ох, давно, о-о-о. Спасибо тебе, Геркулес.
- Да не за что, Слав. – Женя показал Толе знак денег и подмигнул. – Ты же знаешь, работать с тобой одно удовольствие. Кстати, а что это у тебя там за шум постоянно?
- Шум? Хе, это МКАД шумит, мой дорогой. В пробке стою.
- Ну, ты оторва.
- Налил полные штаны. Ха-ха. Теперь застирывать придётся, ещё от жены шифровать. Ладно, дорогой, на следующей неделе не забудь что-нибудь по Францу Кафке подготовь и по рыбалке.
- Я помню. Пока.
- Это было круто. – Толя стёр пот со лба.
- Ладно, поработал, пора и отдохнуть. Заодно проведаю, как там мой олимпиец.
    В бассейне Егора не оказалось. Евгений сходил в «лягушатник», в детский уголок – тщетно. Тогда он направился в тренерскую.
   - Егор? – тренер зачем-то посмотрел на секундомер. – А он уже давно отплавал и в душ пошёл.
  - Километр кролем, пятьсот брасом?
- Первый пришёл. – причмокнул тонкими губами тренер.
   - Какой всё-таки у меня сын молодец, весь в меня. Хотя всё-таки что-то в этих современных детях не то, может и в правду радиация. Мы такими не были.
 
                9

 - Андрей Андреевич, это Карэн.
  Андрей Андреевич придавил телефонную трубку к уху плечом и продолжил кредитной карточкой соскребать со стола застывший воск.
- Да, Карэн, я тебя внимательно слушаю. – учтиво произнёс он в трубку.
- Понимаете. – заметно нервничал Карэн. – Даже не знаю с чего начать, Это Карэн, отец Володи, ну вы помните, вас беспокоит.
- Да-да, Карэн, я вас узнал. Мы, кажется, две недели не виделись?
- Да-а, Андрей Андреевич. Тут такое дело, даже не знаю, как начать, э-э-э…
    Андрей Андреевич завращал глазами, предвкушая смерть ребёнка, и не нашёл ничего лучшего, как подозвать к себе Арнольда.
- Постой со мной. Мне спокойней.
 - Пон-нимете, Андрей Андреевич, мне кажется, что с Володей что-то не так, он постоянно делает так: ых-ых-у-у-у-у-у, после долго тужится, чтобы вдохнуть и снова делает: ых-ых-у-у-у-у-у, и снова.
- Боже-бохже… - Андрей Андреевич схватился за голову.
- Вы слышали, Андрей Андреевич? – отдышавшись, вернулся к разговору Карен. – У меня есть подозрение, что мой сын умирает.
- Боже. – дыхнул медью Андрей Андреевич и откинулся в кресле.  – Две недели всего. Я-я-я даже не… - начал говорить он. – Вроде, трубку выронил. – одними губами прогудел он Арнольду.
- Я нэ пэрэнэсу это горэ. – с сильным кавказским акцентом отчеканил Карэн; послышались гудки.
- Похоже, матрацы не такой уж и плохой бизнес. – Андрей Андреевич приобнял Арнольда за плечи.
   Снова раздался звонок.
- Матрасы, говорю, - неплохой бизнес. – не поинтересовавшись с кем говорит, выпалил Андрей Андреевич в трубку.
- Да, расширяюсь. – несколько расфуфырился Карэн.
- Так что же всё-таки с мальчиком?
- Что-то с печенью. – в трубке послышалось далёкое напряжённое сопение. – Может рак, пожелтел весь, как лимон.
- Печень, непременно печень… - запричитал Андрей Андреевич . – А почему вы ничего не говорите про лицо? Если мне не изменяет память,  там вся лицевая часть червями была съедена.
- Лицо. – Карэн на минуту замолчал. – Я пересадил ему лицо.
- ?
- Я, возможно, вам не говорил, но раз мы уже на вы… я скажу… у меня ещё есть дети. Я сам. Болела девчушка. Врача-пласта Говелия знаете?
- Как же не знать? – напрягся Андрей Андреевич.
- Пересадил. Володя с лицом Риммы умирает. Такие вот дела. Но, Андрей Андреевич. - вдруг противоестественно скоро затараторил Карэн. – Те минуты, секунды, десятки секунд, которые не могла подарить мне Римма… Володя стал отдушиной.
   Карэн громко сопел в трубку.
- Римма – она ангел, неприкосновенный гортанный ангел, капля счастья в моей никчемной жизни и та мутная, как слеза. Беда, беда, Андрей Андреевич. Авария унесла от меня её таз, всё оставила – таз унесла, а у неё унесла таз, мать, отца и младшего брата, все на Новодевичьем лежат, по обряду похоронены. Володя стал отдушиной…
- Так какого чёрта!? – не сдержался Андрей Андреевич.
- Рак, Андрей Андреевич. Рак – болезнь святых и поэтов. Он забирает у меня Володю-Римму, тандем, который позволил мне забыться на минуты… Но, это не всё. – было слышно, как Карэн нервно барабанит по столу. – Беда, как вы знаете, не приходит одна. А может оно и к лучшему. Ведь рак это такое мученье.
- Да-да.
- Он утонул. – и Карэн смешно булькнул губами.
- Как утонул? – аж привстал в кресле Андрей Андреевич.
- Ага. Утонул… В День ГАИ, вот.
- В День ГАИ? Это ж-ж… ну ладно. Ну-у что ж, утонул. – теперь по столу забарабанил уже Андрей Андреевич. – Горе-то какое. – немо произнёс он и враз побелел.
- Нужно бы тело земле предать. – давил Карэн. –  Когда Игорёк, царствие ему небесное, оставил нас, я был стеснён в средствах, но сейчас всё поменялось. Я хочу чтобы у Володи всё было по-человечески: лучший гроб, место на кладбище сухое, оркестр…
- Да-да, понимаю. – Андрей Андреевич посмотрел на строчившую на машинке секретаршу. – Та протянула ему прейскурант. – Ознакомьтесь. – он методично стал зачитывать прейскурант Карэну.
   Когда разговор был окончен, Андрей Андреевич прочитал набранную секретаршей бумагу и убрал в стол. – Марина, соедини меня с Госпожой. Алё, Арнольд, где сейчас Володя?
-  С Карэном Борисовичем в бассейне.
- Отвари луковой шелухи чан, литров на сто. Когда остынет, забрось туда Володю. Да проследи, чтобы он весь прокрасился.

                10

   Утро выдалось неприветливое: рваные чернильные облака на относительно ясном небе, непредсказуемый редкий дождь и похожий на крышку в погреб гул ветра. Андрей Андреевич устал ждать и отвлёкся на бурую от ржавчины тряпку, что билась на ветру; видно, ей когда-то затыкали прореху в пилораме, а теперь она просто слякотью свисала с козырька.
     Во двор въехал ярко-алый Гелентваген. Вышел Карэн. В чёрном кружевном белье, снежно-бирюзовой с платиновой нитью короне на высокой причёске и в туфлях на хрустальных каблуках он походил на королеву.
   - Мне очень жаль. – встретил его Андрей Андреевич, всё ещё не расставшись с мыслями о тряпке. – Сколько работаю, к этому не привыкну. – он кивнул на траурную свору стариков, кучкававшуюся у неказистого белого кирпича здания с табличкой «Патологоанатомическое отделение». Карэн настороженно вгляделся в них.
    Андрей Андреевич заметил это и сказал:
   - Не доверяешь мне? Это дети.
   - Вижу. – нахмурился Карэн. – Слишком живые.
   - Здрасьте, дядя Карэн. – крикнул ему из толпы олигофрен Степан, загримированный под тучную старуху с вещмешком.
   - Паранойя, сам себя боюсь, Андрей Андреевич. Не берите в голову.
- Берите в рот. – ядовито парировал тот.
    Карэн неприлично для похорон рассмеялся и тут же поднёс бархатный платок к опухшим от слёз векам. Изумрудно смоляной рефлекс упал на бледную кожу.
   - К этому невозможно привыкнуть, Андрюша. – давясь, не то от слёз, не то от смеха говорил он. – Можно я буду в-ва…, тебя так называть?
- Конечно Карэн. Горе сближает.
- Я как подумаю, что эта машина смерти никогда не остановится, меня аж судорога берёт. Сам задаюсь вопросом, как мог я посметь дать этому мальчишке смерть. Фрикция – смерть, фрикция – смерть. Как всё равно мороженого брикет протянуть – на, возьми и умри. Андрей, мир – это роддом в котором, словно в дешёвом триллере, зарождается смерть, чтобы жить вечно. Мы ведь ходили с ним с ним в парк Сокольники, там разрешена медицина. На нем были короткие драные брюки и большие черные ботинки, свитер милицейский Я ему подарил…свой... Думаешь, я не понимаю, что он был инвалидом. Я всё понимаю, Андрей. Я не идиот. Инна курила. Много пила, по молодости ширялась – у Володи не могло случиться другой судьбы, как не могло случиться другой судьбы у меня. Он рассказывал, что в санатории летом мальчишки «крутили любовь», а он нет. Он бегал наперегонки и выпускал стенную газету. Такой вот странный олигофрен!
- Володя не был олигофреном.
- Когда он умер, не сразу тебе позвонил, я пошёл оплакивать Римму. Она спала там же, где и Володя, только в другом конце коридора. Прихожу – спит моя лягушечка. Отказная. Мёртвая. Без лица. Вы думаете, мне легко со всем этим жить?! – брызнул слезами Карэн. – Я же вам про себя рассказываю. Все мои дети рассказывают вам про меня. Только вам всё равно - детевладельцы, вы лишь подсчитывающий механизм, не верящий в собственную смерть коллекционер. Наверное, она и сейчас также и спит, прижав к себе мишку с зайцем.
- Прости, Карэн. Но из твоего монолога я понял, что Римма мертва.
- Она спит! – скривился в немом крике Карэн.
- От спящих детей пахнет мочой, топлёным молоком, калом, спрелым потом, слезами, реже чужой спермой, но я готов биться об заклад, что от твоей Риммы пахнет распадом.
- Зачем ты бьёшь меня!?
- Затем, что Я в этом городе руковожу детьми! Понятно. Я!
- Это мой ребёнок, я… я-я-я…я…
- Ты убил его, мастурбатор.
- Мокрые от детских слез подушки –  укор нашему взрослому миру. – Карэн громко высморкался, увесистые подвески в его ушах гадко забренчали. –  Миру, где существует ничья девочка, отволакивающая игрушки в уголь. Ты не знал Римму. Забитая, Римма отставала в учебе, в первом классе комиссия 6-го московского психдиспансера актировала её как олигофрена с психопатическими реакциями, так Римма попала в детский дом для умственно отсталых детей. Ты ревнуешь!?
- Я ненавижу произвол!
- Ты раб!
- Я художник… Я помы…
- Фрикция – смерть, фрикция – смерть. – перебил его Карэн, притоптывая ногой на слове «фрикция».
 - Да-да. – закивал Андрей Андреевич, задыхаясь от обиды. –  Своеобразный дом смерти. А микромодель дома смерти – наш обычный роддом. Как банально, до пошлости…
  - Я, будучи в том диспансере. – словно бы не слушал его Карен. – Ну, где Римма, прикинулся бездетным и спросил у одной молодой мамы, знает ли она до конца, что, последовав на поводу у своей похоти и прихоти,  вместе с жизнью дала своему ребёнку… смерть, что она заведомо сознательно убийца, своими руками она уже убила его, начала убивать и теперь лишь смотрит, как он умирает, умирая сама в окружении мертвецов, окружённых мертвецами. А она сказала, что она кришнаит. Страшно – она так и не поняла меня. А мне жутко от осознания своего убийцы. Вот видите – это его руки. – он растопырил перед собой трясущиеся пальцы, руки были так напряжены, что посинели.
- То что деторождение – это убийство я подозревал. – всё не мог отдышаться Андрей Андреевич. – Только сообщить это себе, владельцу нескольких сотен детей не такое уж простое мероприятие. Нужно, как минимум, отказаться от социальных установок, стать вне этой машины смерти. Мать – это детоубийца – правда-правд, я понял это ещё в интернате.
   Вдруг Карэн в каком-то беспамятстве схватил Андрея Андреевича за руку и рванул к себе:
 - Деикьмгуиуцлшсмадкшкоулдыовыдыужэфдфюмжз! – прокричал он. - Андрей, моя мать у тебя! Она у тебя, я знаю! Ну!? Ну же!? Она у тебя!? Она у тебя! Она! У! Тебя!
- Да, Карэн, твоя м-мать живёт у м-меня. В-во в т-той, нет, в той башне, нет в крыле, что у той башни. – Андрей Андреевич нашёл глазами северный корпус. – Вот там она.
- Я могу её видеть?
- Видеть? – напрягся Андрей Андреевич.
- Я хочу чтобы она посмотрела на то, что натворила. – он указал на морг. – Пусть помучается похотливое животное, детоубийца, машина смерти.
- Э-э-э, да. Конечно, ты увидишь её, и она увидит. Только сначала поднимемся ко мне в офис.
- Не надо в офис! – снова схватил его за руку Карэн. – Всё здесь. – он указал на свой автомобиль. –  Всё и втрое больше, клянусь. Не пожалеешь. Ну? Ну!? – корона на его голове отстегнулась и нависла надо лбом.
- Хорошо. – ледяным голосом произнёс Андрей Андреевич, косясь в возбуждённое лицо клиента. – Иди, забирай тело. Мать сейчас подойдёт. Я объясню, э-э-э… да, чуть не забыл – это. – он сунул ему в руку квитанцию. – Отдадите санитару.
- Джульетта Валерьяновна. – как бы невзначай буркнул Карен.
 
Андрей Андреевич быстрым шагом направился к себе.
- Игнасио. – говорил он в трубку. – Мне нужна старуха. Нет, здоровая, ну в смысле не дефектная. Желательно грузинка. Ну, чёрт с ним, можно и не грузинку. Сможешь? Через десять минут крайний срок. Жду.
   Через восемь минут седенькая миловидная старушка уже сидела перед Андреем Андреевичем. За спиной её стояли Арнольд и Госпожа Виолетта. На обоих были простые медицинские халаты и солнцезащитные очки.
   - Игнасио Юрьевич сказали. – скрипела бабушка. – Что нужно будет что-то сыграть. Я знаете ли в юности драматический кружок посещала. Сказал, вы щедрый, много заплатите, а то знаете, в этом интернате совсем не платят, сидишь там сутками, высиживаешь, а зарплата всё меньше. Вы знаете, я вам так благодарна. У меня как раз сегодня дежурство. А Игнасио Юрьевич сказали, что я сегодня могу уже не возвращаться, без меня отдежурят. А ещё через вас я с Игнасио Юрьевичем познакомилась короче, он так учтиво со мной разговаривал, а с начальством, знаете, лучше быть, как говорится на короткой ноге. А Игнасио Юрьевич такие строгие, даже не здоровались со мной раньше, детишки его так боятся. А в интернете, знаете, какие детишки капризные. – она неожиданно замолчала и тут же добавила. – Серафимой Ивановной звать меня.
    Внимательно выслушав её, Андрей Андреевич официально произнёс:
- Вам нужно будет сыграть роль матери одного влиятельного и богатого человека. Я заплачу вам восемнадцать тысяч, если не ошибаюсь, вашей любимой внучке столько же. Если всё пройдёт удачно, я заплачу вам ещё пять, а наш богатый клиент отблагодарит. Если вы в здравом сознании, то не зададите до завтрашнего утра ни одного вопроса.
- Не задам. – подскочила старушка. – Не задам, вот те крест.
- Виолетта, перекрасьте Серафиму Ивановну в «воронье крыло», подберите одежду, Арнольд, аминалон каждый час. Легенда: вас зовут Джульетта Валерьяновна, но наш клиент будет называть вас мамой. Клиента зовут Карэн Борисович. У него горе – умер, э-э-э погиб сын, сегодня похороны. Преступайте, вот аванс. – он бросил пачку денег бабушке на колени.

     Минув двор, Карэн подошёл к двери патологоанатомического отделения, надавил кнопку звонка. На крыльце появился Эдгар, «лёгкий» акефал с «волчьей пастью», на нём был мятый мед халат с закасанными по закруглённые локти рукавами, забрызганный кровью фартук, в зубах небрежно дымился окурок.
   - Мне бы сына забрать. – робко произнёс Карэн.
- Фамилия, где умер? – прогнусавил Эдгар.
- Наумович, у-у-у-у него рак… печени.
- Это в НИИ Онкологии, за поворотом направо. Там спросите. – санитар хлопнул дверью.
- Ничего не понимаю. – Карэн обратился к толпившимся вокруг него «старикам». – Мне сказали он здесь, Володька здесь…
- Дядя Карэн, спросите ещё раз. – в один голос промяукали сиамские «старушки» Соня и Наташа, вяло теребя протектор покрышки припаркованного у входа ЗИЛ-а.
    Карэн позвонил. Двери снова открыл Эдгар.
- Здесь какое-то недоразумение. – стал оправдываться Карэн. – Он должен быть здесь, он, когда утонул, его сразу сюда отвезли.
- Вы же сказалли ррак.
- Сначала был рак, но потом он утонул…
- Санёк! – крикнул куда-то за спину Эдгар. – Глянь-ка там Наумовича!
   Спустя минуту послышался приглушённый басок Саши:
- У нас. Пусть пройдёт. Разговор есть.
- Идите за мной.
    Карэн прошёл в узкий дурно пахнущий коридор, стену которого подпирала снятая с петель металлическая дверь, на каталках тут и там лежали тела детей, некоторые топорщились грубыми швами, другие пухли от недавней жары, третьи зияли рваными ранами, тоже на каталке, но уже в гробу лежала девочка в подвенечном платье.
    Между каталок криво стоял Саша, даун с невероятно короткими руками и горбом.
   - Когда хоронить будете? – сухо спросил он.
- М-м-мм, сегодня. – пожал плечами Карэн. – Вечером.
- Простите, я неправильно сформулировал вопрос. – Саша говорил, и слюни пузырились на краешках губ. – Прощаться с покойным будете? Он будет стоять рядом с торжественным столом, родственники будут его в лоб целовать, жара, всё такое. В общем, его нужно бальзамировать. Чувствуете, как здесь пахнет? Вы же не хотите, чтобы у вас на прощании так пахло, и мухи? – он смахнул с ворота халата жирную зелёную муху.
- Нет. Конечно, нет. – Карэн рассеянно скользил глазами по трупам.
- Тогда тело вашего сына необходимо бальзамировать.
- Конечно, а это наверное вам. – он протянул квитанцию.
- Это. – Саша прищурился на бумажку. – Это конечно так, вы оплатили ритуальные услуги, вот тут указано: обмыть, одеть, фиксация век, вот, грим. Х-ха, пэйнкорпс. – скривился он. – Это всё нужно, но вначале тело нужно забальзамировать. А это отдельные деньги.
- Какие отдельные – я всё оплатил.
- Я же вам показал, что бальзамации здесь нет. – он потряс квитанцией. – Бальзамация отдельно.
- Постойте. Я сегодня его похороню. Вот уже часов через пять. Мне кажется он и так, это… сойдёт.
Саша снова скривил и без того кривое лицо:
- Вы вообще понимаете, что говорите? Вы себя слышите? Зачем вы спорите? Жара – тридцать градусов, а Наумович со вчерашнего вечера у нас лежит.
- Так в холодильнике же.
- Холодильник не работает. Со дня на день ждём мастера. Трупытрупы там просто лежат, как в помещении, там так же жарко, как и здесь. Поймите, в такких условиях бальзамация просто необходима. – и он подмигнул Эдгару.
    Тот протиснулся между Карэном и каталкой, и исчез за металлической дверью холодильника. Убедившись, что за ним никто не подсматривает, он всосал в шприц кровь из мешка с ампутированными конечностями, что стоял на полупустом стеллаже, и влил Володе в рот. Затем немного встряхнул его, надавил на грудную клетку, влил ещё один шприц. Кровь проступила на краешках губ и струйками потекла к ушам. Он подтёр следы крови подолом фартука и демонстративно громко кашлянул. В эту же секунду двери со скрипом отворились и в холодильную камеру вошли Саша с Карэном. Тот невнятно бубнил:
   - Триста рублей, я только что пятьсот заплатил. Я принёс вам квитанцию. Вот и делайте, что там написано.
   - Смотрите, вот сюда смотрите. – раздражённо говорил Саша, размахивая своими коротенькими ручками. – Да мы его даже одеть не сможем. – он надавил Володе на грудь, кровь, как и несколько секунд назад, показалась на краешках губ и разрезала щёки.
    Карэн стоял не моргая.
- Теперь вы мне веритерите? Тело без вскрытия – всё это у него в желудке, в лёгких, если мы это не уберём, это забродит и таким фонтаномном попрёт во время прощания и, поверьте, пахнуть это будет не так щадяще, как сейчас.
   - Возьмите деньги. – Карэн полез в барсетку. – Сделайте всё как следует.
     Тут у него зазвонил телефон:
- Карэн, вы долго? Ваша мать пришла. – раздался скорбный голос Андрея Андреевича.
   Джульетта Валерьяновна в траурных одеждах гордо стояла у входа в патологоанатомическое отделение и одной ногой отлягивалась от любопытствующих детей. Выйдя на крыльцо, Карэн сразу же плюнул ей в лицо.
    - Сашка. – Западая на одну ногу, Эдгар катил каталку с телом Володи к секционному столу. – Как мы без Игоря будем бальзамировать?
- Не знаю. – хмуро отозвался тот. – Я видел, как Игорь это делал, только помню плохо.
- А его точно нужно бальзамировать?
- Андрей Андреевич сказал – нужно.
   Они водрузили тело на секционный стол, без рук и ног оно занимало совсем мало места. Не надевая перчаток, Саша ножом вспорол Володе брюшину, случайно зацепил кишечник и зал наполнился вонью забродившего несформировавшегося кала.
- Ну и вонища. – зажал нос  Эдгар.
- Без тебя вижу. – огрызнулся Саша. – Открой лучше воду.
   Он шлангом налил в брюшину кипятка.
- Ну и зачем? – Эдгар уставился на наполненную до краёв рану.
- Не знаю. Думал, вонять меньше будет.
- Вроде Игорь так не делал. Он потом мыл, вон, щёткой.
- Да знаю я. – раздражился Саша. – Давай его перевернём.
   Один толкая, другой на себя подтягивая, они перевернули тело Володи на живот. Вода с кровью потекла к стоку.
- ****ь, обрызгался. – Саша рукавом смахнул с лица  кровавокаловую воду. – Давай назад.
- Ты, это, кишки ему вытаскивай. Помнишь, Игорь их вытащил и ножом резал.
- Не помню. – глухо отозвался Саша. – Он вроде всё вытаскивал. – он пальцем потрогал тугую мембрану.
- Вытаскивай кишки, а там поглядим.
- Сейчас достану! Сходи лучше костюм возьми.
   Пока Эдгар ходил за костюмом для Володи Саша простриг кишечник, напихал в брюшину ветоши, полил формалином, залил древесной смолой, положил жука скоробея и неумело зашил.
- Ну, вроде, всё… – сам себе сказал Эдгар и вышел в коридор, но сразу же натолкнулся на Сашу, который что-то внимательно слушал по телефону.
- Там го…
- Тш-ш-ш. – жестом остановил его Саша. – Да-да Игорь Степанович. Слушаю. Запомнил, конечно. Спасибо, вы очень вовремя. – он положил трубку. - Запоминай, пока я не забыл. Возьми немного зелёной земли со свинцовыми белилами, хорошо приготовленными на яйце, и промаж этим два раза по всему лицу, по рукам, ногам и по всему нагому телу.
- У него нет ног, да и…
- Неважно, слушай сначала, потом решим. Такая промазка, при гримировании лиц трупов молодых людей, должна иметь тон свежее, и для её состава употребляются яйца городских кур, потому что у них желтки светлее, нежели у деревенских кур, которые, вследствие своего красноватого цвета, идут более для гримировки старого и смуглого тела. Если для розоватых тонов глазных впадин ты употреблял светло-красную охру, то на щеках и лбу их надо делать киноварью. И если ты начнёшь работать розовым тоном, то надо брать не совершенно чистую киноварь, а подмешивать к ней немного белил. Потом составь три телесных тона, один светлей другого, чтобы употребить каждый тон в соответствующих частях лица. Подходи к зеленоватой промазке не очень близко, не так, чтобы закрыть её, но сливай её с тёмным телесным тоном и стушовывай, чтобы исчезла, как дым. Во как.
- ****ец, наука.

- Володя. – словно выпустил газы со слизью, со слезами выдохнул Карэн, когда гроб с телом на каталке подвезли к грузовику.
- Братик! – пронзительно закричал Борис, что всё время до этого хмуро просидел в инвалидном кресле и не проронил ни слова.
     «Старики», все в траурном, мухами облепили гроб.
- Он в меня плюнул. – недоумевая обратилась Джульетта Валерьяновна к подошедшему на шум Андрею Андреевичу.
    Тот, не глядя, зарядил кулаком ей в глаз.
- Ребята: Стасик, Илья, Иван, Гена. – руководил он. – Гена, возьми ещё кого. Ставьте гроб на машину. На кладбище уже всё готово.
    Показался Арнольд, он вёл на цепи процессию детей с духовыми инструментами. Андрей Андреевич махнул им рукой, и те нескладно заиграли.
- Всё едем! Едем! – руководил Андрей Андреевич. – Все на кладбище!
  Карэн, рыдая, заполз в кабину. ЗИЛ, за рулём которого сидел слепой с рождения Иннокентий взревел коробкой и тронулся.
- Вправо! Вправо выкручивай! – кричал сквозь слёзы Карэн. – Не так сильно! Назад, пол оборота назад. А-а-у-у. – слёзы градом валились ему в оттопыренный лиф. – В-володенька. Лево, влево крути. Да стой же! А-ау…
    Грузовик снёс стоявшие у обочины мусорные контейнеры, вскочил на бордюр, пропахал заросли дикого малинника и вырулил на асфальт. На дорогу из кузова посыпались венки. Помяв «стариков» и едва ни задавив Джульетту Валерьяновну, гроб с грохотом ударился о борт грузовика.
     Кладбище было недалеко, метрах в двухстах от дома. Под нескладные звуки оркестра гроб  опустили в землю на глубину метра, присыпали, обложили венками и через полчаса все уже сидели за поминальным столом.

                11

   - Тяжело с двумя инвалидами. – захмелевший Карэн прижимал к себе Бориса, брата близнеца Володи. – Тяжело, но теперь без него мне стало вдвойне тяжелее. – он смахнул слезу и тяжело поцеловал «мать» в щёку. – На кого ж ты нас покинул, Вова. Не пожил-то ничего. Я ж жалел тебя всегда больше других. Более за всех пострадал ты тогда. Ой. – он судорожно зажмурился. – Сынок, Бориска, расскажи гостям, как не посчастливилось вам с Володенькой в этой жизни. Я не могу… схердцхе-е…
   - Мы с Володей. – заученно монотонно стал рассказывать Борис. – Гуляли на полигоне. Было лето, и мы были на каникулах. Гуляли-гуляли и нашли неразорвавшийся снаряд. Мы решили, что сможем взорвать школу, она так нас травмировала, тяготила, я бы сказал, а вообще, мы хотели сделать это назло одному человеку, который от нас отказался. Мы принесли бомбу во двор школы. Был праздник – День независимости. Мы бродили вокруг бомбы несколько часов, ждали, пока все разойдутся, а когда остались одни мы решили её взорвать. Долго не могли решить, кто будет по ней бить. Но Володя убедил меня, что ударить должен он и взял камень. Он бросил его в бомбу, но у него не получилось. Тогда бросил я, мне так хотелось продемонстрировать свою независимость. И я присел. А Володя не успел. Очнулся я только в больнице. Уже много после отец мне рассказал, что у него было предчувствие беды: он стоял у подъезда почти полночи и ждал нас, он даже слышал взрыв и видел кровь.  А на следующий день в городе разыгралась буря, и он был странно задумчив сидя на приступке у входа в школу...
    - Тебе руки оторвало?
- Только одну, вторую пытались спасти, но началась газовая гангрена, и через неделю её пришлось ампутировать. А брата всего посекло, думали умрёт… Но умер он только сегодня.
- А я умер в тот день. Ровно в тот день третьего июля. – размазывал сопли Карэн. – Чудовищная несправедливость. Какого чёрта вы попёрлись на этот полигон. Ну, зачем?
- Нам было интересно, что получится и мы… мы хотели взорвать школу… из обиды… из злости.
- Глупенькие вы мои.
- Чудовищная история. – Джульетта Валерьяновна положила в рот кусок кальмара. – Себя покалечили, вид из окна изуродовали, отцу всё перечеркнули. Он и так, болезный, натерпелся с  родовой травмой ; пуповиной его придушило. Э-э-э. – она подсмотрела в спрятанную в рукаве шпаргалку. –  И последствия этой травмы в дальнейшем отрицательно сказались на Карэне ; всю жизнь он страдал от головных болей, а в подростковом возрасте у него возникли особенности личности, которые психиатры называют «эпилептоидной», или «органической» психопатией. У таких людей «вязкая» психика, они склонны надолго «застревать» на каком-то травмирующем событии.
  - Он ведь из-за вас больше детей заводить не хочет, боится, что такие же идиоты окажутся. – вмешалась в разговор Госпожа Виолетта и привычным движением ткнула Бориса в лицо. – Не все ж такие атлеты, что б как жиды удар держать.
- Да вы посмотрите – в нём же жизни нет! – вскочил со стула Арнольд.
- Я ж говорю. – скромно потупился Карэн. – Умер я. Тяжело мы после жили – всё вокруг ненависть вызывало у меня, но ненависть эту не мог я показывать источникам её, потому что стыдно мне было, стыдно… За них кровинушек стыдно… А теперь – семья инвалидов. Один вот умер. Второй, слвав-ва Христу, живой пока, напоминает папке о беде, каждый день напоминает. Что б ты издох. – брызнул он слюной в лицо сыну. – И что б все, кто знают тебя, издохли. Я и историю эту рассказал вам лишь только потому, что знаю, что не выйдете вы отсюда никогда, только посмертно. Как сердце из моего организма. Вы живы, пока я вас вижу. Вы это я. Ничто не мучает меня так…
  - Гости доро-огие! – зычно возвестил Андрей Андреевич. – Готовьте пасти – осётр подоспел!
  Дети неровно взвыли.
   Слуги вкатили красного дерева бочки, от которых валил морозный пар. Ломами взломали и вывалили мороженую форель с кусками льда прямо на стол. Андрей Андреевич изогнулся и, не помогая себе руками, заглотил рыбу. Все последовали его примеру: глотали стадно, не жуя и тут же запивая горячим чаем. А в это время другие слуги разносили раскалённые пощёлкивавшие кипящим свиным жиром сковороды. Заглотив рыбу, все ритуально умолкли.
   Стало слышно дыханье ветра за тонкими стенами ангара да потрескивание сковородок.
- К-кажись всё. – сдерживая себя, чтобы не отрыгнуть, бодонул головой отца Борис.
- И у меня. – пискнул неокрепший голосок с другого конца стола.
– Эв-в-е-е. – Борис стал по одной отрыгивать форель в кипящую жиром сковороду. Одна извернулась, выпрыгнула со сковороды и забилась на столе, разворачивая мощным хвостом сервиз.
- Умбр-р-р. – рыба полезла изо рта Саши.
- Эг! Эг! Эг! Эг! – хлопала в ладоши и отрыгивала карлица Катенька.
  Все стали постепенно вырыгивать ожившую рыбу на сковороды.
   Шум в голове Карэна нарастал, осоловелый, едва приоткрытый глаз его вяло скользил по столу: шипящие сковороды с живой форелью, опрокинутые водочные бутылки, горы салата, бутербродов, икры, креветок лежащие в жирных лужах прямо на скатерти, Андрей Андреевич отчаянно жестикулирует, что-то рассказывая полуголому Арнольду, пьяные инвалиды, уснувший в коляске сын, корона в тарелке с печёночным паштетом... И тут  губа его оползла, рыба выскользнула из глотки ему на голые коленки, и он уснул.

   - А!? – Карэн открыл глаза, в пищеводе невыносимо жгло.
   Он не помнил, как уснул, но чувствовал, что проспал что-то около четырёх часов. Обстановка заметно изменилась: заблёванная скатерть, битая посуда, горы мятых салфеток и использованных зубочисток, имбицил Лада потерянно бродила между салатами и спиртным, путаясь в сползших до щиколоток старушечьих одеждах, кто-то с квадратной головой спал лицом в блевотине, группка олигофренов тихо пела что-то из Градского, прямо в кастрюле с супом чернела куча свежего кала, тут и там валялась мёртвая форель. Пахло горелым и тухлым. Словно в тумане, из курилки, пошатываясь, вышел Андрей Андреевич. Он был сер, как пепел. Сев за стол, он залпом выпил стакан водки и уставился в одну точку.

 – Сынок? – Карэн не заметил, как оказался на кладбище у могилы сына. – Сынка-сынка, сейчас. – он чиркнул спичкой, пошарил у ограды, ногой развалил новенькую лавку. – Сейчас. – в свете огня мигнула сталь черенка. – Сейчас, милый. – придерживаясь за сосну, чтобы не упасть, он разбросал венки и стал откапывать гроб. - Сынка моя, сынка. – Карэн прижал бесформенное закутанное в костюм, словно в бинт тело сына; во взрослом гробу он казался ещё меньше, чем был. – Жемчужина. – выдохнул он. – Мы так и не подружились при жизни. Ты ненавидишь меня за боль, которую я тебе причинил, как отец, и за ту любовь, что недодал тебе, как мужчина. Но ты сам в этом виноват, я не могу в тысячный раз давиться болью в момент эякуляции – это невыносимо. Я тебя презираю, труп. Труп, я тебя презираю даже после смерти.
   Он сдёрнул с тела болтавшиеся мешком брюки, пальцами разодрал сфинктер и вошёл в окровавленное отверстие.
- На! На. – он сношал сына в анус и хлестал наотмашь ладонью. – Получи! Получи! Аа-а-а!..  Се-се-сем-мени моего ты больше не увидишь, ты-ты! Се-се… - он кончил себе на ступню, подмял под себя труп и взгромоздился на него коленями. – А-а-ар. Ар-р-р. Катя…– бешено озираясь и путаясь в спущенных трусиках, он с Володей под мышкой стал метаться между тускло мерцавшими в свете далёких фонарей могилами. – Катя! Катенька, где ты? – всматривался он в таблички, чиркая спичками и вскрикивая всякий раз, когда обжигал пальцы. – Катенька, дочка! Я хочу познакомить тебя с братом и… и с сестрой одновременно. Вот ты где, дочка, это Володя, твой брат, ты не имела счастья познакомиться с ним при  жизни, а это Римма у него на лице, абр-р-р, это лицо Риммы у него на лице, на том, что осталось у него от лица, ну, в общем, ты всё поймёшь, нужно только время. Ка-а-а-тенька. – пьяно протянул он. – Рядом с Игорьком, как настоящие брат с сестрой.
   Он хищно сорвал с креста жестяную табличку «Вересова Катерина №112» и вгрызся в горячую почву руками.

- Ка-а-теньк., Игорё-ёк, Вовка, Римм... – спустя четверть часа он уже покачивал их у себя на коленях. – Ну как тебе здесь лежится, моя куколка, «горбушка» моя? – он погладил дочь по едва заметным под слоями сгнившего мяса волосам. – Прости, моя заинька, что не схоронил тебя по-людски, моё ты солнышко. И ты прости, сынок. – он разлепил Володе веки Риммы. – Я виноват перед тобой. Виноват… Катенька, я просто обязан был тебя спасти. Ты же не могла не заметить, что меняешься… с каждым днём  м-меняешься, с каждой м-минутой. Мне было больно это видеть. Десять, одиннадцать, тринадцать… но четырнадцать лет стали для тебя роковыми – болезнь сжирала тебя. Я страдал, а ещё больше страдал от того, что ты страдаешь… Это же ликантропия. Я боялся тебе об этом сказать пока ты была жива. Прости, прости меня – я берёг тебя… Но теперь можно, теперь ты всё равно меня не слышишь. Теперь ты окончательно стала похожа на зверя. Ты болела страшной болезнью, древней как мир болезнью. Она передалась тебе по наследству от матери, а твоей матери от её матери, а её ма… вы смертельно больны! Ты не могла не видеть, что меняешь свой облик и начинаешь походить на зверя!!! Менешься и внутренне и внешне! Девочка моя… Игорё-ёк!!!

                11

- Мимо меня пронёсся парень, больно задев плечом. И тут же раздались крики девушки: « Он украл мою сумочку!»
- Да-да, мой сладкий. Про сумочку, только про сумочку.
  Андрей Андреевич сидел на полу в своей оранжерее. Холодный лунный свет едва вырывал из сумрака его надетые на босые ноги, начищенные до блеска крокодильи ботинки и белые пласты столов с детьми. Максимка, Антон, Гнус, Алла, Марат, Гренка, Роман сидели на своих привычных местах, отбрасывая густые тени на кафельную стену.
 Марат рассказывал – Андрей Андреевич мастурбировал.
- Пожалуйста! Кто-нибудь! Он украл мою сумочку! – взвизгнул Марат.
- С-хумоч-ку…
- Но никто не двинулся с места. И тут я понял, что не могу остаться в стороне… Никогда ещё в жизни так не бегал – нагнал-таки вора! Я был жутко уставшим, но гордился собой. А с Ирой мы уже год вместе…
- Схум-схуммочка…
- Сумочка с тех пор стала нашим талисманом. – торжественно выдохнул Марат. – Я даже сфотографировал её и поставил фотографию в рамку.
- Алла, тх-еперь ты… - Андрей Андреевич стащил с ноги ботинок и продолжил мастурбировать им.
- Мне дали задание обойти всю параллель и собрать вещи и игрушки для детского дома. Я делала это неохотно, так как люди не часто на такое откликаются. Собрав всего понемногу в сумочку, направилась в детдом.
- Схум-м-м… Сум-м-ммочка…
- Было Рождество, и воспитательница предложила надеть шапочку Деда Мороза. Я нехотя согласилась, засунула подарки в большую сумочку-ботинок.
- Сум…
- И, зайдя в игровую, приготовилась к налёту жадных детишек. Но… На меня уставились двадцать пар маленьких глаз. – Алла смешно выпучила свои «свинячьи» глазки. – Двадцать пар! Таких ярких я ни разу не видела! Как заклёпки на сумочке моей мамы. Я гляделась в них в детстве, как в зеркало…
- Сум-м-моч…
- Я провела в детдоме четыре часа, рассказывая сказки, играя и притворяясь помощником Санты – эльфом. Было так здорово слышать, как ребятишки топают по деревянному полу каучуковыми ботинками-карманами желаний, было здорово заглядывать им в глаза, блестящие, как заклёпки на маминой сумо…
- Подожди, под… А-ахо-о! – Андрей Андреевич жестом приказал Алле замереть, словно бы придержал за плечо слишком быстро делавшую минет жену. - Подожди, милая. – всё не в силах отдышаться, он снял ботинок с члена и втянул носом его аромат. – Пионеры, носки, ЧЕРГИД, просто-о-о-ор… Дальше… - едва уловимо произнёс Андрей Андреевич.
- Какими объятиями встретили меня ребятишки на следующий день! – Алла в экстазе закатила глаза. – А когда я уходила, неся на плече пустую сумочку, - все вместе провожали меня…
- Подожд… жди-жди! А-а… – Андрей Андреевич снова втянул аромат ботинка носом. -  Пионеры, носки, ЧЕРГИД, просто-о-о-ор…
- Было до слёз приятно… Теперь не могу прожить и двух дней, чтобы не навестить малышей. Я привлекла к походам всех своих друзей. И теперь у ребятишек есть целая куча эльфов.
- Макс.
- Привет, меня зовут Олег. Мне 12 лет, и я хочу переписываться с мальчишками и девчонками, чтобы найти друзей!
- Гренка.
- Миша был в нашем классе новичок. Человек он необщительный, поэтому про него никто ничего-ничего не знал. Он был высокого роста, сутулый. Под новый год случилась трагедия: Миша попал под поезд и оказался в больнице. Ходили слухи, что он никогда не сможет ходить. Наигранная жалость, витавшая в нашем классе, заканчивалась на разговорах. Никто не навещал его. Я был мало с ним знаком, но вспомнив, как пол года назад сам лежал в больнице и ждал поддержки, рискнул навестить парня. Стоя перед дверью его палаты со своим фирменным тортом «Кучерявый мальчик», я долго топтался. Вдруг он даже не вспомнит меня? Но всё же постучался… Сейчас мы с Мишей сексуальные партнёры. Я знаю, что его мучают прыщи и непроизвольное мочеиспускание, но больше всего он боится, что окружающие его люди почувствуют от него запах спермы. У него рано стала проявляться жестокость. Он часто издевался над животными. Это помогает ему расслабиться и достичь душевного равновесия. Когда он мастурбирует, то представляет себя, совершающим половой акт с ненавистными ему одноклассниками. При этом воображая, что его руки это грузовые поезда с машинистами и он зверски мучает одноклассников, сжигает на костре или жарит их голыми на сковороде. Чаще всего объектами его мечтаний являются мальчики, а не девочки. Только теперь к концу третьей четверти у него окончательно сложился идеальный мастурбационный образ – худенький мальчик-подросток-копро. Удары ножом он наносил как правило в грудь. Лезвие старался держать специально не перпендикулярно расположению ребер, а параллельно, чтобы оно, лезвие, вошло глубже и достало до сердца. Вопреки диагнозам, мой сексуальный партнёр успешно выполняет нормативы на уроках физкультуры. Когда мы вспоминаем тот день в больнице, Миша рассказывает, как был удивлён и одновременно польщён моим приходом. Уверяет, что это очень ему помогло…

  ...Ранний августовский хмель. В подмосковном Клину, царстве бетона и заброшенных могильников, жарко и сухо. Андрей Андреевич спрыгнул с подножки трактора, сполоснул лицо из ведра с успевшей стать горячей колодезной водой и скинул пропитавшуюся потом тельняжку. Перед его взором раскинулось бескрайнее поле с куцым островком орешника на горизонте.
    Андрей Андреевич, убрав тягу, заглушил трактор – послышалось улюлюканье детских голосов, шелест кукурузных початков. Он знал, что мальчишки то и дело бегают подрочить на кукурузное поле. Спелые початки с ровными аккуратными рядами жёлтых зёрен уже стали для детей и  жителей близ лежащих деревень и анальным лакомством, и игрушками.
   Андрей Андреевич закрыл глаза и увидел, как пятиклассники Антон, Павел, Андрей и Слава принесли целую сумочку этих теплых от солнца, ТУГИХ, нарядных початков во двор к знакомым девочкам. Увидев это, шестиклассница Вера с подружками, тринадцатилетней Люсей и одиннадцатилетней Зоей, решили сходить на поле. Уж очень привлекательно выглядела добыча мальчишек.
   Андрей Андреевич завращал зрачками под закрытыми веками. Он видел, как девочки стали собираться: сначала Зоя сбегала за хлебом, потом ждала бабушку, чтобы получить разрешение, - вечерело. Андрею Андреевичу сделалось зябко и он, как был, не открывая глаз, натянул просохшую на солнцепёке тельняшку. Наконец Вера и её подружки отправились в путь. Проехали две остановки на автобусе, вышли у завода железобетонных изделий, двинулись в сторону деревни Полуханово. Рядом с железнодорожным переездом спустились с бугорка и оказались на кукурузном поле.
   Андрей Андреевич заиграл желваками.
   Как один загудели жаворонки.
   Высокие стебли покрывали всё вокруг, листья колыхались и чуть шелестели на ветру. Девочки быстро набрали спелых початков и собрались назад, когда со стороны просёлка к ним вышел Андрей Андреевич. Было в нем что-то такое – в движениях, выражении лица, голосе, - чего девочки сразу испугались, смутились. Зато он действовал расчётливо и спокойно.
    Уже совсем стемнело, когда Андрей Андреевич, переодевшись в платье  и кожу Зои, и выдавая себя за Веру, давал показания милиционеру.   
     -Мы нарвали две сумочки, выбрали место и сели очищать початки, чтобы есть по дороге. – как можно тоньше пищал Андрей Андреевич, стараясь не трясти головой, чтобы с него не соскользнул Зоин лоскут с двумя косичками на пробор. – Вдруг нас окликнул мужчина. Он сказал, что работает в милиции и охраняет поле. А затем добавил: «Кто вам разрешил кукурузу воровать?!У нас скотине есть нечего!».
    Вдруг милиционер надул щёки, выкатил глаза, ощетинился псом и загудел протяжно прямо в лицо Андрею Андреевичу:
- Бжбзбжбз-с-с-сбжбзбжбзс-с-с…
-  Он схватил меня за руку: «Пойдем в милицию». – Андрей Андреевич, холодея от ужаса, всматривался в лицо милиционера. – Но я вырвалась и пошла в сторону дороги. Может, я трактор заведу? Товарищ милиционер, может я трактор заведу – очень жарко, а у трактора есть охлаждающая жидкость. А? Может, я трактор заведу?
   В ответ милиционер снова надулся и, топорща брови, завыл:
- Бжбзбжбз-с-с-сбжбзбжбзс-с-с…
Андрей Андреевич  в одно движение вскарабкался в кабину и провернул ключ – трактор затрясся и затрещал.
- Жарко же как, товарищ милиционер. – Андрей Андреевич  обмахивался фартуком, чувствуя как скользит пот под кожей Зои. -  За мной вскочила Люся. Тогда мужчина взял за плечо Зою. Та стала просить отпустить, говорила, что бабушка переживать будет. Но он не слушал. Мы испугались и пошли быстрее. Мужчина с Зоей двинулись за нами. Ну не возможно же! Жарко! – Андрей Андреевич  не отдавая себе отчёта сорвал с себя Зоино платье. – Потом мужчина остановился, нагнулся, как будто вытащить камень из обуви. Мы ушли вперед, а они отстали. От дороги я оглянулась. Мужчина с Зоей уходили вглубь поля. Больше мы их не видели...
 - Бжбзбжбз-с-с-сбжбзбжбзс-с-с!
Вдруг милиционер схватил Андрея Андреевича за щёки ладонями и защёлкал языком, как щёлкают раскалённые добела камни.
- А-а-а-а! – Андрей Андреевич  в ужасе открыл глаза.
   Оранжерея утопала в едком белом дыму, пластиковые двери расплавились и висели сейчас в проёме на одной петле, рядом спал пьяный засыпанный осколками закопченного стекла Арнольд.
- Бжбзбжбз-с-с-сбжбзбжбзс-с-с…  – храпел он. – Бжбзбжбз-с-с-сбжбзбжбзс-с-с… 
  Андрей Андреевич  лягнул ногой в темноту, и со стола грохнулось одно из растений, по полу расползлось сизое облачко золы. Послышался полный боли стон Романа. Андрей Андреевич протёр руками глаза. Оранжерея наполнялась дымом. Где-то под полом громыхнуло, и запахло сырой известью. Во дворе и на нижних этажах слышались заспанные голоса и топот босых ног. Всё ещё не веря, что это происходит наяву, Андрей Андреевич вскочил и тотчас повалился, ступив на затёкшую ногу. Падая, он уцепился за попавшие под руку стебли монстеры и развернул горшки с Максимом и Аллой. Алла упала на голову и пьяно застонала.
- Пожар! Андрей Андреевич, пожар! – послышалось с улицы.
   В оранжерею влетела растрёпанная Свинорылая с огнетушителем и истошно завизжала. Западая на отсиженную ногу, Андрей Андреевич стал помогать ей выносить горшки с детьми. Те, пьяно мыча, нехотя просыпались.
 Арнольд ползал на четвереньках не в силах разлепить веки и бубнил:
- Перо. Дайте мне перо.
  Под домом снова рвануло, стена стала медленно оползать, лопнула рама со стеклом, со свистом вылетела розетка, заискрила проводка. Едва успевая уворачиваться от валящихся на голову плит, Андрей Андреевич  выпрыгнул с четвёртого этажа на газон. Но удачно приземлиться ему не удалось, и Мир увидел его Голубые Суставы, что выскочили, обнажив растрескавшиеся полые кости его уставших ног. Пижама на нём плавилась, волосы тлели. Прозвучало ещё четыре глухих взрыва и под землю ушло два детских корпуса со столовой и бассейном.   
     Заболевая и не веря глазам, Андрей Андреевич глядел, как карточным домиком рушится его Мир, казавшийся таким нерушимым, таким вечным, таким неповторимым...
   Из-за угла окутанная оглушительным грохотом пожара выкатилась дымящаяся инвалидная коляска на мятых ободах с грудой чёрного мяса.
- Моё-моё. – немо простонал Андрей Андреевич и протянул к мясу руки.
  Полыхнул дубовый тёс забора, сработала сигнализация, по периметру вспыхнуло аварийное освещение и тут же погасло, оставив топку из алого. Из-под завала выполз страшно обгоревший
                Кирпичный Четырёхметровый
                Человек, сделал несколько шагов, бухнулся на колени и так и застыл, словно воткнутое в снег огромное коромысло.
   Новый взрыв разорвал ночную немь.
- Моё. – странно улыбнувшись, прошептал Андрей Андреевич застывшему в метре от него неизвестному человеку. - Умиляюсь… – слёзы проступили у него на мясцах. – Вот представьте. – глухо шептал он в катастрофу. –  Крохотуля в халате до пят все время сползает со стола, похож на перепуганного хомячка-попугая, в кулачке асцеляторная пила, на черепе лоскут. Втянул зелёненькую головку в плечики, тычет пенисом в пластилин, а сам всё озирается, прислушивается к шагам за дверью – может, это мама приехала и она заберет его отсюда. Ма-ама прие-еха-ала… Руки так и просятся погладить пернатика, но я не даю рукам воли. С такими детьми надо быть настороже — чтобы не спугнуть…
   Вдали на шоссе показались мигалки пожарных машин. Губы Андрея Андреевича по-девичьи задрожали:
  - А в-вот вы пришли… – отцы.