Цена вопроса. Глава 30. Такие разные слезы на вкус

В дамской комнате, к счастью, никого не было. Элла быстро шмыгнула в кабинку и закрылась. Брезгливо сунутые в бюстгальтер холодными скользкими пальцами купюры хрустнули в руке. Много! Она пошуршала бумажками и зачем-то понюхала.
От них пахло свободой. Элла чуть не захлебнулась этим запахом. Это был ее месячный оклад.
«Премия», - вспомнилось высокомерно-покровительственное.
«Сколько же можно на них купить?» – мозг, бешено вырабатывая адреналин, лихорадочно вел подсчеты.
Наконец-то она сможет позволить себе белье из Италии «Ла Перла», самого престижного бренда, которое видела на Петроградке. Да еще на СПА салон хватит.
Остатки страха улетучились бесследно, уступая место чувству собственной значимости. Да и что собственно с ней случилось? Вот же она, живая и вполне здоровая. А в бухгалтерии, что она видела? Да ничего! Там и глаз от работы поднять было некогда. Да и не на кого! Одним словом, змеюшник - скопище озлобленных теток. Как же она всегда мечтала вырваться оттуда!
И то ли Бог услышал ее молитвы, то ли сатана, только место секретарши освободилось словно специально для нее.
Ничего-ничего! Она еще возьмет реванш, еще всем нос утрет! Он ей заплатит за все! Старый хрыч!
Аккуратно подкрашенная, причесанная, подтянутая и сосредоточенная Элла, как ни в чем не бывало, через полчаса встречала в приемной зама по кредитам Игоря Миронова.
- Борис Валентинович ждет Вас. Проходите, пожалуйста.
Под помадой, наложенной с особой тщательностью, слегка саднили обкусанные и припухшие губы.

Гаденькая сластолюбивая гримаса скривила слюнявый рот. Вот тебе и «конфиденциальная информация»! Ай да Мельников! Шакал! Чистый шакал!
Увлеченно смакуя заснятое видео, Крючевский не заметил, как в дверь постучали.
- Борис Валентинович, – Миронов, не дожидаясь приглашения, широко распахнул дверь и в нерешительности остановился, – можно?
Лоснящаяся в сытой ухмылке физиономия директора слегка озадачила. Хорошее расположение духа руководства напрягало так же, как если бы оно было дурным.
- Игорь Олегович! – Суетливо приветливый Крючевский вскочил со своего кресла и, пожимая руку заму, пригласил, - проходите, присаживайтесь!
- Кофе? – спросил оторопевшего Игоря, не ожидавшего такого радушного приема.
- Дда. Не откажусь. Спасибо, – Миронов дипломатично решил поддержать заданный тон.
Крючевский же, обладавший прекрасной хваткой дельца и следующий всю жизнь правилу «…потехе час», внезапно резко переключился на нужную деловую волну и до конца совещания был сосредоточен и серьезен.
- Доложите о состоянии кредитов на сегодня.
Игорь понял, что расшаркивания закончились, и выложил на стол рабочие материалы, соображая, с чего лучше начать.
- Меня интересует возврат долгов и результаты переговоров с вкладчиками. Преимущественно это касается юрлиц, но и физиков тоже.
- Думаю, в условиях кризиса все банки находятся примерно в одинаковой ситуации, и мы - не исключение. Отток вкладчиков с требованием немедленных выплат и угрозами применить санкции - неутешительный факт. - Миронов достал из пачки документов увесистую папку, - это заявления с угрозами. Сумма вливаний, сделанная новыми акционерами в Вашем лице, оказалась недостаточной.
- Эта сумма была рассчитана на стабилизацию обстановки лишь на первое время. Дальше корпорация должна справляться своими силами, - припечатал, как отрезал Крючевский.
- Не возражаю, но народ не убедить, – спокойно продолжил Игорь. - Возможно, сказалась шумиха со сменой руководства. За последние две недели мы уже потеряли двенадцать юриков. А вот списки наиболее крупных предприятий, пока только намеревающихся уйти в другие банки, – еще одна бумага была тут же представлена начальнику. - Можно, правда, остановить их какими-то льготами.
- Немедленно назначить переговоры. Я сам буду принимать в них участие.
Даже мельком заглянув в списки, Борис дрогнул.
Он вдруг понял, что корпорация, словно заброшенный дом без хозяина, начинала сыпаться то в одном, то в другом месте. И, чтобы выкарабкаться, надо было не просто прикрывать место задницей, для чего его собственно сюда назначили, а вкалывать как проклятому. Но, как временщику, ему это было не интересно. А если хозяину?..
- Таак, ладно. Но у нас есть должники.
- А должники, ссылаясь на тот же кризис, просят отсрочки платежей.
- А вот хрен им! – Крючевский вдруг понял, что надо делать.
Пусть и далеко ушли девяностые, да братки-то все те же. И принципы не только по отъему бизнеса, но и по выколачиванию долгов те же. Правда, масштабы другие, но так и интереснее. Есть где разгуляться.
- Хорошо. Мне на стол сегодня же через два часа все списки предприятий-должников. Даже с минимальной просрочкой выплат.
План созрел. Захватить предприятия, распродать их активы. По сути, знакомая и отработанная до мелочей операция по «откорму бычка». Деньги потекут рекой.
Лишнее, чтобы не цеплялся Центробанк, вывести на офшорные счета, хотя бы на Сейшельские острова, известные своими льготными условиями. Вот так!
В нем снова поднял голову Борька Крюк. Романтика девяностых адреналином взорвала кровь.
Кровь! Ну, как же без нее родимой? И кровь прольется, и люди будут пропадать. Не без этого. Но дело того стоит. А под это направление создать отдел.
Вот где Мельников пригодится! Просил? Будет ему работа! И убивать пойдет как миленький! Ради великой империи Крючевского.
- Пока все, - бросил он рассеяно Игорю, - жду списки, идите работать.
Ах, как она пожалеет, что унизила его! Костяшки пальцев побелели на что есть силы стиснутых кулаках. Как она пожалеет! Взвинченный мозг рисовал картины расправы, одну красочней другой. Распять! Четвертовать! Пытать медленно и со вкусом! В паху заныло.
Она ответит за все! За все его неудачи с женщинами. За то, что он так и не женился и не завел детей. За то, что отец его бросил еще не родившегося. За то, что рос в нищете, брошенный как щенок в интернате, а мать спивалась. За то, что он впервые за долгое время просто хотел женщину, а она отказала. Ноющая боль переросла в острую, щемящую.

Хотелось напиться… Бросив свой Феррари на охраняемой стоянке офиса, Мельников пешком направился в сторону Невского проспекта.
Хотелось не просто напиться, а, что называется, «нажраться» до полного бесчувствия, до отключки. Голова же, как нарочно, работала с предельной ясностью. Мозг услужливо прокручивал киноленту недавних омерзительных событий, главную роль в которой исполнял не кто иной, как он сам, собственной персоной, Анатолий Мельников, заместитель председателя правления крупной корпорации тридцати семи лет от роду.
Все! Все имеет свою цену! Все продается и покупается! Мир – огромный рынок! Главное уметь показать товар лицом.
Да, он товар! Все товар! Скверна заполняла его до отказа, тошнотой подступая к горлу.
Он оглянулся в поисках подходящего заведения:
«Надо скорей напиться, скверно на душе...»
На душе? Господи! Как пусто и черно! Черно… и… пусто…
Так это же он сейчас... только что... душу продал!
Кому? Крючевскому или самому дьяволу? Да и какая теперь разница! Мельников пораженный оцепенело стоял посреди улицы и беспомощно оглядывался по сторонам. Толпа живой биомассой двигалась сквозь.
Все еще не веря собственному открытию, он с тревогой вслушивался, всматривался внутрь. Дыра была так реально осязаема, что сомнений не оставалось, а самое ужасное заключалось в том, что с ней, дырой, или, наоборот, без нее, души, вполне можно было жить. Надо только напиться!
«Моджо» - его внимание привлекла вывеска ресторана на другой стороне улицы.
Вот! То, что нужно, и работает до двух ночи, и расплатиться можно картой.
Кухня была японская, но она его не интересовала, а вот графин водки и тарелка с солеными огурцами для начала очень были кстати. После первой рюмки где-то внутри потеплело. Кровь, словно оживая, рванулась по сосудам, прилила к лицу, увлажнила глаза.
Слезы… Чертовы слезы!
Это же Ленка своими вчерашними слезами толкнула его прямо в ад! Как же он ненавидел, боялся, да просто не переносил женских слез, ее слез. Услышав, что отпуск может стать бессрочным, и поэтому поездку на Мальдивы придется перенести на неопределенный срок, жена разрыдалась злыми нервными слезами. Отчаянно потрясая кулаками перед его лицом, кричала:
«Ты мужик или нееет! Да сделай же что нибууудь!»
Вот и сделал… Он налил еще.
После второй рюмки, однако, Анатолий засомневался. Ленка - просто истеричка, и никуда бы она не делась с ее-то грудями, отвисшими еще после кормления первого ребенка.
В пьянеющем мозгу сладкой отравой всплыли две пышные упругости. Марина… Женщина-королева! Ради такой можно продать себя всего, с потрохами! Разве она, которая даже на расстоянии сводила с ума, снизошла бы до него, не будь он правая рука хозяина, пиар-менеджер, то есть фактически лицо корпорации? Нет, лишиться статуса - значило потерять вкус к жизни, все то, к чему он привык как к собственной коже.
Мельников налил третью рюмку, опрокинул в рот, поперхнувшись, крякнул. Голова все еще работала, подробно анализируя ситуацию. Облегчения не наступало и, несмотря на обжигающее горло горячительное, стало совсем кисло.
Проклятый Горюнов! Из-за него он стал проституткой. Нет, что-то не то?..
Быть проституткой мужчине не логично. Будь он женщиной, все выглядело бы по-другому. Какая жалость, что он не женщина! Вот запал же шеф на Пупину.
Анна! Он налил и тут же залпом выпил.
Стерва! Секретутка! Мышь серая! Возомнила себя святой!
Обида, перемешиваясь с водкой и ненавистью, душила.
Чистой захотела выйти из болота?
Ничего-ничего, он ее доставит шефу на блюдечке с голубой каемочкой!
И не откладывая. Немедленно!
Только после этого наконец-то наступило облегчение.
Занюхав огурцом очередную порцию водки, Анатолий достал телефон и начал методично обзванивать сотрудников.
Он еще всем покажет!
Он еще и Крючевскому покажет! Пьяная бравада кружила голову.
Никто не знал, где живет Анна, но сложность задания только раззадорила.
И вдруг! Эврика!
Он вспомнил, что однажды Горюнов зачем-то посылал за ней домой служебную машину. Что-то там надо было тяжелое подвезти. Значит, искать следует среди водил!
«Ну, вот ты и попалась!»

Потухший, остановившийся взгляд в потолок, посеревшее осунувшееся лицо и абсолютно седые волосы... Микаил с суеверным ужасом смотрел на нее, не понимая, как за такой короткий срок его Милана, его прелесть-жена, могла превратиться в эту уродливую старуху.
- Милана, - позвал тихо, словно надеясь, что сейчас случится чудо. Колдовская маска исчезнет, и прежняя, быстроглазая нежная и гордая горянка, проснется в ней.
Невыразительная тонкая нить бесцветных губ слегка вытянулась в подобие улыбки, рука слабо ответила на пожатие и обмякла. Он уловил было живую искорку, мелькнувшую в глазах, но она тут же, погаснув, затерялась в морщинках вокруг глаз.
Он говорил о том, что скучает, о детях, о том, что в Москве выпал первый снег…, говорил больше для того, чтобы не слышать свою совесть и подавить желание поскорей уйти.
Он ничего больше не чувствовал к этой другой, чужой женщине. Зачем она превратилась в эту страдалицу? Зачем она пугает его? Зачем? Что он ей сделал?
Без остатка посвятившая себя мужу Милана понимала его по дыханию, по движению губ, бровей, складочке на переносице. Она слышала не только ушами, сердцем, но и кожей.
Слова не значили ничего. Он больше не любил ее.
Все эти дни Милана еще удерживалась на черте, разрываясь между мужем и сыном. Теперь выбор был сделан, она тихонько закрыла глаза.
Там, где-то далеко за горизонтами ждал ее Дени, их первенец, их любимый сын…
- Милана!.. Зачем ты так со мной? Разве я обидел тебя чем-нибудь?
- А мы надеялись, что твоя любовь спасет ее… - тяжелая ладонь легла на плечо, - на все воля Всевышнего, брат. Крепись.
Похороны состоялись на следующий день.
И снова звучали бесконечные дуа - заупокойные молитвы. Готовился поминальный зикр, в распахнутые настежь ворота шли и шли проститься и выразить соболезнование соседи.
Да, он полюбил.
Он всего лишь полюбил, а Бог за что-то так жестоко наказывал его, отнимая одного за другим родных.
В чем же провинился перед Аллахом? Он ведь не бросил семью, жену.
Но еще одна, другая, странная мысль скреблась в голове Микаила.
Сначала робко, потом все смелей, настырней она подводила некую черту:
«Вдовец…»
Он больше не увидит немого укора в ее глазах. Значит, так угодно было Всевышнему.

Перед входом в ресторан, посреди газона, ровно постриженного и наряженного по случаю свадебного торжества, прямо под открытым небом возвышалось нечто наподобие палатки или небольшой беседки, открытой с четырех сторон и накрытой покрывалом.
- Это хупа, - пояснил девушкам Виталий, - она символизирует дом, где муж и жена будут жить вместе. Сейчас возле нее жених ждет невесту.
Софи и Лея понимающе кивали.
Софи рассеяно, как бы со стороны, взирала на предсвадебную суматоху, обилие шикарных букетов и разноцветье гирлянд из живых цветов и воздушных шаров. Все казалось чем-то второстепенным, несущественным, красивой сверкающей мишурой.
Ведь важное происходило внутри нее. Софи ловила на себе полные значимости, тайного смысла, понятного только им двоим, взгляды Виталия, и от их незамутненной прозрачности, определенности каждый раз перехватывало дыхание.
В атмосфере всеобщего приподнятого праздничного настроения, какого-то всеобъемлющего неотвратимого счастья, витающего в воздухе, они были просто бессовестно, эгоистично влюблены, и это был только их праздник. Казалось, им стоило огромных усилий, чтобы тот час же не взяться за руки и не унестись ввысь, к небу, солнцу, озеру, туда, где совсем недавно они впервые поцеловались и сказали друг другу главное.

Рядом, подпрыгивая от нетерпения, Лея в ожидании появления невесты то и дело тормошила Софи. Вопросы, которые, впрочем, не требовали ответа, восторги, пересыпаемые междометиями, так и сыпались из нее.
- Оййй!.. – вдруг негромко взвизгнула она и с восхищением протяжно выдохнула, - невеесту! Невесту ведуут!
Софи изумленно посмотрела на безмятежно счастливую сестренку. Восторженность с детской непосредственностью так и выплескивалась из нее. Похоже, Лее немедленно хотелось сразу все: болтать, мороженое с лимонадом, петь, танцевать, и еще много чего, чему и названия-то не успели придумать.
- А скоро танцы? - словно подтверждая мысли Софи, спросила она.
Софи поискала в себе такую же прежнюю девчонку, беспечную смешливую, и не нашла.
Она смотрела на ниспадающее каскадом ослепительно белое платье невесты, которую по традиции торжественно медленно вел за руку отец жениха, а слышала только, как удары сердца, ставшего вдруг тяжелым, влажным, становились осмысленней.
Смысл вселенского масштаба состоял в том, что она любила.
- Софи, тебе нравится? – Виталий наклонился так близко, что его горячее дыхание обожгло мочку уха.
Она лишь кивнула.
Запах мужского парфюма, рельеф крепких накачанных мышц, угадывающихся под легкой тканью костюма, при случайном прикосновении кружили голову.
Почему-то вспомнился папа..., и безотчетная щемящая тревога смешалась с предчувствием скорой разлуки.
Непрошеная слезинка защипала глаз.
- Софи! Ты что, плачешь? – подвижная быстроглазая Лея, страшно боясь пропустить в жизни хоть что-то интересное, успевала замечать все. Любая информация, которую она заглатывала гигабайтами, казалась для нее важной и, возможно, судьбоносной.
- Нет-нет, - смутилась Софи, припоминая, как по-английски будет "соринка".
Более всего сейчас ей хотелось остаться наедине с Виталием, уткнуться лицом в надежное плечо, надышаться таким вкусным его запахом, раствориться, пропитаться, запомнить.
Виталий прикрыл ее ладошку, которая, словно в желании опереться, невесомо коснулась его локтя своей. Легко, но решительно сжал.
Ее доверчивость волновала, и опытный, искушенный в любви мужчина, который даже несколько раз успешно избежал уз брака, робел и терялся как мальчишка.
Меж тем свадьба неотвратимо шла своим ходом.
Под торжественную и размеренную молитву раввина невеста начала круг за кругом обходить жениха.
- А почему? А зачем? – постоянно спрашивала Лея.
И Виталий охотно рассказывал:
- Существует поверье, что злые духи хотят помешать счастливому сближению новобрачных, но они не в силах проникнуть в круг. Поэтому невеста обходит вокруг жениха, чтобы отогнать злых духов.
Софи слышала лишь его голос, тембр, интонацию.
«Он такой умный и талантливый…»
Восхищение смешивалось с грустью, туманившей великолепие чистых серых глаз.
«И совсем скоро, уже завтра, он уедет..., а вдруг они никогда больше не встретятся?» - леденея от невеселых мыслей, сердце отстукивало часы, минуты, мгновения, пока они еще рядом.
А где-то была свадьба. Слышался звон разбитых бокалов. Дружные крики:
«Мазлтов! На счастье!»
В ресторане от изобилия изысканных блюд ломились столы. Тосты и пожелания чередовались с криками:
«Горько!»
Вкатили стол на колесиках с огромным многоступенчатым тортом, усыпанным пышными розами из взбитых сливок.
- Скоро торт? – Стесняясь своего неуемного молодого аппетита, шепотом спрашивала Лея, и уже громче, - Софи! Ты почему ничего не ешь?
Тосты, поздравления, розыгрыши плавно перетекли в танцы.
Лея, затаив дыхание, вся подалась вперед. Неужели никто не видит, как ей хочется танцевать? Мужчины приглашали, но все время других.
Какая несправедливость! Она так хорошо танцует! Румянец медленно сходил с лица, все отчетливей проступали растерянность и обида.
- Лея, разреши! – заметив столь красноречивые страдания, Виталий не выдержал и, как галантный кавалер, с поклоном протянул восхищенной девушке руку.
- Виталий? Ура! Но как ты догадался, что мне очень хочется танцевать? Ты ведь не рассердишься, Софи? Я только один маленький раз!
Они прошлись в танце круг, потом второй, третий.
«Как очаровательно он ведет!» - Софи не могла отвести глаз от этой пары.
А когда довольная раскрасневшаяся Лея решила присесть на свое место, ее… надо же, пригласили!
Виталий только взглянул, собираясь подать руку, а София уже поняла, стремительно поднялась и утонула в коконе его магнетизма.
Всецело сливаясь с мелодией, она, грациозно легка, податливо послушна, меж тем улавливала, предугадывая, малейший его жест, движение.
- Ты училась танцам? – Виталий был потрясен, такой гармонии с партнершей он еще не испытывал.
С этой девушкой у него все, все было впервые.
- В Лондоне, в университете, - слегка смущаясь от удовольствия, просто ответила она.
Софи вдруг подумалось, что он ведь о ней ничего не знает.
То есть совсем ничего!
Ах, если бы он знал, как она умна, образованна, как прекрасно управляет лошадью, как романтична, начитана! А если бы он услышал, как она играет на фоно… он, конечно же, влюбился бы еще раз, снова. Снова! Голова закружилась.
А вдруг!?
И Софи, о, ужас, сбилась с ритма.
У Виталия тревожно екнуло сердце:
- Что, Софи? Что?
- Ты уезжаешь завтра?.. – наконец-то она смогла сказать вслух, что мучило ее весь день.
- Да. Я ведь приехал только на свадьбу. Меня ждет работа, выставки.
И, увидев неподдельное горе в глазах девушки, добавил:
- Я ведь не знал, что встречу здесь свою любовь.
- Но ты уезжаешь…
- Но ты же дождешься меня? Я приеду так быстро, как только смогу, и с позволения буду просить твоей руки у Жанны Александровны.
- Да, - ответила она, не слыша своего голоса.
Танец закончился, и они, взявшись за руки, прошли мимо своего столика, мимо изумленной Леи, которой так не терпелось поделиться с Софи впечатлениями.
Но впрочем, потом, потом! И она упорхнула с новым кавалером.

До сих пор неубранная хупа покрывалом спрятала их от шумных гостей.
Виталий осторожно, как великую драгоценность, взял ее руки в свои и поднес к губам:
- Ты выйдешь за меня замуж?
Она кивнула? Улыбнулась? В сумерках было непонятно, а ему надо было знать наверняка, улыбается ли она.
С упрямством любопытного ребенка он отыскал ее губы, они, словно лепестки роз в утренней росе, были свежими и прохладными, бесконечно мягкими и зовущими.
Прикосновение обожгло, током пробило сердце, легкие, пронзило ноги и устремилось в мозг.
Теряя рассудок, осыпая ее лицо, руки, плечи, волосы поцелуями, он произносил только одно:
- Люблю, люблю, люблю…
- Сюда могут войти, - испуганно шептала Софи, отвечая все неистовей.
«Это он, - отстукивало сердце, - он, он, он!»
- Да, да, я знаю. Прости, не сдержался! Я никогда не обижу тебя. Я гадкий, отвратительный, несдержанный, ты должна презирать меня!
Хлесткие слова немного отрезвили обоих.
- Если только ты скажешь… - твердым голосом отозвалась Софи.
- Нет. Я не скажу, потому что люблю тебя больше жизни, потому что серьезно отношусь к нашей любви, потому что хочу, чтобы у нас была самая потрясающая первая брачная ночь. Ведь и у меня вот так, как с тобой, все в первый раз.
Они стояли не в силах расцепить рук, а время шло где-то само по себе, мимо.
- Софи! – рассерженный голос Леи со всей силы опрокинул их в реальность, - я вас потеряла! Я уже не знала, где тебя искать! Там мама за нами приехала.
- Лея, не сердись милая, я скоро. Я уже иду! – и снова метнулась к Виталию, обхватила, как маленькая, его шею:
- Я буду тебя ждать, любимый.
- Вот здесь, - он достал визитную карточку, - здесь есть мой домашний адрес, телефон, е-мэйл. Это на всякий случай. Я позвоню тебе сам, как только прилечу в Питер. Я хочу, чтобы ты знала, я полюбил тебя еще в Пулково, когда мы случайно столкнулись. И поверь мне, родная, это на всю жизнь.

В машине Лея смеялась и болтала без умолку. А Софи напротив, тревожа Жанну, отвечала невпопад и всю дорогу задумчиво смотрела в окно, словно изучая темноту улиц.
Едва добравшись до дома, девушка шмыгнула в свою комнату и, не раздеваясь, залезла под одеяло. Одежда, хранившая запах его тела, рук, губ, поцелуев, словно приросла к ней. Беспричинные слезы то ли радости, счастья, то ли боли, расставания, то ли неведомого доселе обновления ее самой, крупными каплями скатывались с ресниц, увлажняя щеки. Нет, никогда она уже не станет прежней, никогда...
Долго оставаясь ребенком, обманывая себя, природу, взрослая Софи пробудилась вдруг, внезапно и бурно.
- Софочка, можно к тебе? – Жанна на цыпочках, с постоянно живущим в ней чувством вины перед дочерью, подошла к кровати. Как же мало она знает своего ребенка. Что она упустила, не поняла сейчас?
- Мама, мне так страшно, мамочка, - словно цепляясь за последнюю ниточку, связывающую ее с детством, прошептала Софи и в порыве крепко обняла присевшую на край постели Жанну.
Время шло, минута за минутой, а они так и сидели, обнявшись, и молчали. Казалось, каждая думает о своем.
- Ма, а ты любила папу? Расскажи.
Жанна готовилась к этому разговору, но вопрос все равно застал врасплох.
- Что ты хочешь услышать Софи? – она машинально продолжала гладить дочь по волосам, от которых исходил тонкий запах мужского парфюма.
- Ты же его бросила, почему?
- Я боюсь, Софочка, что ты не поймешь меня, ведь не все просто и однозначно в жизни, а в любви особенно. Если я сейчас, спустя много лет, скажу тебе, что люблю его до сих пор, люблю безумно, страстно и безнадежно, ты ведь мне не поверишь.
София серьезно посмотрела на мать:
- Я думала, что ты любишь Симона.
- Да, люблю, - смешалась Жанна, - но это не то. Не то! Это благодарность, восхищение, но это не то.
- Мама, что ты не договариваешь?
- Я попробую тебе объяснить, Софочка. Сергей так меня любил, что просто дышать не давал. Своей любовью он доводил меня до исступления. Я была в коконе из цепкой паутины его чувств, из которого не могла выбраться. А мне нужно было понять, что же нужно мне самой. Я была его куклой, любимой игрушкой, без которой он не мог заснуть, забавой, которой он сам выбирал наряды, украшения, развлечения. Я делала все, что хотел он. А я была живая, понимаешь?
- Понимаю, - машинально ответила Софи и следом почувствовала, что действительно способна понять мать не с позиции ребенка, а с позиции женщины, подруги.
- Да что ты понимаешь? – с горечью воскликнула Жанна, - его дела, бизнес, были превыше всего. Когда мои родители остались совсем без помощи в чужой стране, тяжело заболел отец, я просила, умоляла его уехать в Израиль, но он и слышать не хотел. Если бы тогда не Симон, мы бы все погибли. Он почти силой оттаскивал меня в полубесчувственном состоянии от постели больного отца, где я молилась день и ночь. Я даже не помню, как и когда изменила Сергею.
- Но ты его любишь? – что-то не стыковалось в голове Софи.
- Не то слово. В самых светлых снах я вижу его. Нет дня, чтобы я о нем не подумала… все эти годы. Вспоминаю, как он баловал меня, когда я была беременна тобой. Носил нас на руках, исполнял любую мою прихоть. А как любил играть с тобой! Щекотал пяточку, когда ты толкалась, и уже тогда перечитал тебе стихи всех своих любимых классиков: Пушкина, Блока, Есенина... Есенина он очень любил.
- Но тогда почему, мама? Он ведь столько лет не женился…
- Ничего невозможно исправить. Твой отец сразу дал мне понять, что не простит никогда. Но самое страшное, он разлучил меня с тобой, и если бы тогда не Симон, я бы сошла с ума. Я не собиралась оставлять тебя, но Сергей и слышать не хотел.
- Ты никогда даже не пыталась?
- Когда у родителей все наладилось, я локти кусала, на коленях готова была ползать, чтобы вернуться к вам. Но скоро поняла, что беременна Леей. Потом мы узаконили брак с Симоном. Вот и все.
- Ты счастлива сейчас, мама?
- Да. У меня есть ты и Лея. А любовь? Я ее убаюкала. Пусть спит.
София задумалась:
- А я думала, что ты мне расскажешь о семейном предании, проклятии, которое передается из поколения в поколение.
- Знаешь, самое интересное, что и без этого не обошлось. Это было одним из составляющих, что повлияло на разрыв с Сережей, но не самым главным. Я очень боюсь этого проклятия, ты же помнишь историю Гити. Но об этом в другой раз. Основное я тебе рассказала, Софочка. Давай раздевайся, в душ и спать!
- Спаать? – искренне возмутилась Софи. – Как можно спать в такой день!
Она не в силах больше удерживать переполнявшие ее чувства, вскочила и босиком подбежала к окну. Откинув занавески, распахнула его одним движением, и звездная чернота неба влажно ввалилась в комнату.
- Мама, а у вас с папой такое было? Когда хочется только вдвоем. Когда ток по руке и дрожь в коленках. Когда хочется произносить только его имя, дышать им, жить им, раствориться в нем.
- Господи Боже! Ты влюбилась! Но как же?.. Он русский?..
- Да никаких "как же", мама! Мне все равно, кто он, что он, зачем и почему! Я люблю его и ни за что не отпущу.
- Ты смелая Софи. Но подумай о детях.
- У моих детей будет и мать, и отец. И никаких предрассудков! Мамочка! Я так люблю, что мне хочется кричать об этом на весь мир. Рассказать всем-всем!
- Так ты и расскажи. Мне, Лее.
- Лее, - задумалась Софи, - так она только по-английски понимает.
- Так и расскажи по-английски.
- О любви? По-английски? Как можно? Нет-нет! О любви можно только по-русски: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты»! И вот здесь, - она сильно сдавила руками грудь, - тесно и болит. Мамочка, ты плачешь?
Жанна быстро смахнула слезу.
- Знаешь, именно этот стих чаще всего читал тебе, новорожденной, Сережа. Только, что мы ему теперь скажем? Софочка, - спохватилась она, - а у вас… эээ...? – Жанна смущенно замялась.
- Нет, мама, не было. Виталий не позволил. Он сказал, что у нас будет первая брачная ночь, и что я должна его подождать. Но, - она с горечью выдохнула, - я не дождусь, мама! Я умру! Я дышать без него не могу!
- Глупенькая, конечно, дождешься, – и Жанна крепко обняла дочь, - только, что мне теперь сказать Сереже...?