Гюльчатай - дочь Шанкоя. Сказание Из цикла сказани

 Гюльчатай - дочь Шанкоя. сказание Из цикла сказаний               


          В давние времена нашествий татаро-монголами были захвачены земли Крымского полуострова, который населяли главным образом, латиняне: греки, итальянцы, генуэзцы, а также кочующие племена половцев и печенегов. Прижились здесь и купцы, и бывшие беглецы из других стран. Здесь были и русичи, и поляки, и свеи. В те времена живописный край привлекал многие народы. Разоряя и сжигая города и веси, сады и виноградники, вытаптывая посевы и пастбища, ордынцы вскоре поняли, что таким образом они обрекают себя на голод и вымирание.
          Старейшины первыми заметили, что нужно возрождать города, селения, сады и пастбища. Одними войнами не прокормиться народу, тем более, что окраины Руси были – частью разрушены, частью сожжены, а та малая часть земель, которые они обложили данью, была вконец истощена чрезмерными поборами. К тому же, народ на Руси, изнурённый бесконечными набегами ордынцев и других кочующих племён начинал понимать, что объединение земель и городов даст возможность отбить нападение полчищ врагов. Русичи стали строить оборонительные укрепления (валы и крепости) и всюду выставлять сторожевые посты, сообщая друг другу сигналами об опасности нападения врагов.
Опустошения, голод и мор стали угрозой для крымцев. Муэдзины созывали мусульманский народ на молитву, а после намаза старейшины и муфтии всё чаще стали призывать татарский народ к строительству городов, к развитию растениеводства и скотоводства, а так же садоводства и огородничества. К тому же, возникла необходимость расширения и развития ремёсел. Не сразу поняли люди, что призывы эти были своевременны и необходимы. Ни ханы, ни их приближённые не прислушались к голосу разума – в результате многие муфтии, да и старейшины, теряли головы.
          Прошло много, очень много, времени, пока народ не понял, что труд кормит человека, а не войны, которые истощали и истребляли ордынский народ так же, как и те народы, которые они истребляли сами.
          В одной долине, вдоль широкого ручья, образованного множеством ключей, кочующие по крымским степям, татары облюбовали себе это место для обитания. И хотя их было более полутора тысяч, однако, место было просторным и позволяло всем им устроиться. А чтобы прочнее привязать их к этому живописному краю, в окружении дубрав и соснового бора, их муфтий, ссылаясь на волю Аллаха, призывал кочевников построить мечеть, объединив свои усилия. Муфтий и старейшины понимали, что мечеть будет служить узлом всех связей в общественных отношениях с соседними племенами.
          Мечеть была выстроена, а вместе с ней были построены и дома, и рыночная площадь в окружении ремесленных мастерских и лавок для продажи собственных изделий, изготовленных местными ремесленниками, а также купеческими товарами, завезёнными издалека.
          Углубив русло ручья, и расширив его к низовью, люди соорудили плотину. Таким образом, было образовано местное водохранилище, не уступающее по размерам настоящему озеру. Нужно ли говорить, какими плодородными были земли вокруг этого водоёма? Позднее селение и озеро назвали в честь старейшего муфтия, некогда открывшего этот живописный край. Звали муфтия Шанкоем. Откуда такое имя у муфтия, никто не знал, да и не так было это важно. Но все татары, из поколения в поколение, из уст в уста, передавали целые истории о жизни муфтия и его семьи, пользующегося уважением и почётом, благодаря мудрости, доброжелательности и честности. Эти качества, конечно же, покоряли чувства любого человека и вызывали большое доверие к нему.
          У муфтия было одиннадцать сыновей и семь дочерей. На радость родителям Аллах сохранил жизнь всем сыновьям и дочерям их. Сыновья пошли по стопам отца, переняв его знания и используя опыт мудрого старца. Шесть его дочерей вышли замуж за уважаемых людей.
          Самая красивая младшая дочь его отличалась от сестёр ловкостью, способностью к учению и была музыкально одарённой девушкой. Когда она пела, её голос звенел по всей округе, пленяя жителей окрестностей. Услышав её прекрасное пение, замирали голоса птиц, тише звенели струи весёлых родников, а старики вздыхали от тоски по давно ушедшим дням юности. Ни одного юношу не обошла стороной любовная кручина, обжигающая своим пламенем их сердца. Но никому из них не отдала своё сердце Гюльчатай – так звали дочь старого Шанкоя.
          Когда в долину Бахчисарая съезжались жители окрестностей на очередной курултай, Шанкой брал с собой не только сыновей, но и свою младшую любимую дочь Гюльчатай. Она с ранних лет участвовала с братьями в джигитовках. Молодые джигиты показывали на соревнованиях свою силу, ловкость и умение.    Гюльчатай, с детства обученная старшими братьями обращению с лошадьми, стрельбе из лука, мало отставала от самых лучших джигитов. Она научилась чувствовать настроение лошади, её темперамент и умела угадывать её порывы.
          Сама, горячая и самолюбивая, Гюльчатай мечтала, казалось, о несбыточном подарке, страстно желая заполучить от отца арабского скакуна. Братья, любившие Гюльчатай больше, чем других сестёр, повзрослев, уговорили отца купить для сестры скакуна арабских кровей. Недолго повздыхал и посетовал старый Шанкой, но делать нечего, ведь Гюльчатай была любимицей, и он сдался уговорам сыновей. Когда ей исполнилось четырнадцать лет, Шанкой вместе с сыновьями, съездив в Карасу-базар, выбрал для дочери серо-голубоватого с подпалинами двухлетнего тонконогого скакуна.
          Отец, да и братья, волновались за Гюльчатай – удастся ли ей объездить нервного аргамака, который не подпускал к себе никого. Мелкая дрожь пробивала каждую жилочку гордого жеребца, стоило кому-либо приблизиться к нему. Нервно прядя острыми ушами, фыркая и взвиваясь, высоко выбросив передние ноги, он норовил ударить любого, кто посмеет приблизиться к нему; или, кося своими карими глазами, высоко поднимая голову, норовил укусить смельчака.
          Но как поразило их то, чему они стали свидетелями!… Гюльчатай,  восхищённая зрелищем, которое представилось её взору, мгновенно озарилась пламенем румянца и радостным блеском глаз. В счастливом смятении чувств, она, словно на крыльях, подлетела к арабскому скакуну. Он же с удивлением скосил глаза на восхитительно-чудное создание, вызвавшее в нём, своим счастливым вдохновением, трепетное волнение. Вдруг, словно лёгкое пёрышко, Гюльчатай вскочила на его, никем ни разу не тронутую спину, едва подхватив уздечку. Вздрогнув от неожиданности, и ощутив на спине непривычную, но нежно обнимающую, лёгкую тяжесть, он задрожал всем телом, и, высоко подняв голову, вдруг издал громкое восторженное ржание, словно чему-то засмеявшись. Затанцевав тонкими ногами по плотно - утоптанной поверхности загона, жеребец рванул сначала в одну сторону, затем, присев на задние ноги, развернулся на четверть круга и, высоко поднимая ноги, пустился галопом по кругу, позволяя управлять собой маленьким, но крепким ручкам наездницы, словно слившейся с ним в единое целое.
          Изредка переходя на скачкообразный аллюр, он снова выравнивал мерность галопа и, в конце концов, успокоившись, пошел иноходью. Затем, внезапно остановившись, круто повернул голову к наезднице и, издав тихое ржание, лизнул её в лоб и щёку. Опираясь на обе ладони, счастливая Гюльчатай, легко спрыгнув с коня, нежно погладила его шею, затем голову. Достав из маленького кармашка кусочек пастилы, она поднесла его к губам коня. Он фыркнул от непривычного аромата сладости, затем осторожно обхватил лакомство губами.
          С тех пор Гюльчатай почти не расставалась со своим другом.
Она неустанно чистила и обтирала его всякий раз, как только они возвращались со скачек, которые она устраивала своему юному другу. Она дала ему кличку Руслан. С детства обученная грамоте, она, начитавшись книг, какие только были доступны ей, разговаривала с конем, словно с человеком, поверяя ему свои тайны и откровения. Он же, словно понимая каждое её слово и все её чувства, откликался на её доверительный шёпот тихим ржанием. Даже ухо и сердце любого постороннего свидетеля, увидев и услышав их, смогли бы ощутить взаимное чувство привязанности аргамака и девушки.
          Приближался великий праздник. Гюльчатай умоляла отца и братьев позволить ей участвовать в джигитовке наравне с взрослыми. Как могли они отказать её просьбам? Впрочем, как и всегда, они держались бы поблизости от сестры, когда начались бы скачки, да и в продолжение всех игр они не оставили бы её без внимания. Братья её были ловкими. Натренированное тело каждого из них было гибким, и не было случая, чтобы кто-либо из них не взял приз победителя. Такими уж искусными во всех видах состязаний были они. Гюльчатай любила братьев, гордилась ими, радуясь их успеху без тени зависти и ревности, лишь только досадуя на свои неудачи.
          – Но что поделаешь сестрица! – говорили ей братья, смеясь и подшучивая, – Наступит и твой черёд, как только подрастёшь.
          Гюльчатай росла вместе со своим другом, мышцы которого стали мощными и упругими. Никто не мог и предположить, что на сей раз приз достанется именно ей. Лишь она одна верила в предстоящую победу, несмотря на великое множество молодых и совсем юных, как и она, сама, джигитов. Никто из них не догадывался, что с ними состязалась девушка, которой едва исполнилось пятнадцать лет. Каждый джигит готов был, не упустив случая, взять реванш. Но случай улыбнулся ей, одной, белозубой улыбкой пригожего юноши, конь которого отстал от коня Гюльчатай всего лишь на голову.
          Когда байрам был в разгаре, юноша отыскал Гюльчатай. Ринат (так звали его) был стройным, высоким и статным. Его искрящиеся глаза приводили в изумление и смущение, и с первого взгляда покорили сердце Гюльчатай.
Но вскоре девушка узнала, что Ринат был подневольным пастухом богатого бая. Сердце Гюльчатай, едва вспыхнувшее горячей любовью, обожгло горечью отравы. О, она знала, что такое неравенство сословий, и какие муки, страдания и горе приносит оно влюблённым…
          – Голубка моя, не падай духом! Я разбогатею, вот увидишь! Не пройдёт и двух лет, как я привезу с собой калым.
          – О, Аллах! Смилуйся над верным сыном твоим! Пошли ему удачу и свободу! Пошли ему силы, мужество и терпение! – в отчаянье шептала Гюльчатай.
Мысли её кружились как осы, беспрерывно жаля душу её. Слёзы застилали её побледневшее, ставшее ещё более прекрасным, лицо. Скулы лица обострились. Под, припухшими от слёз, глазами появились глубокие тени. Вся она внутренне напряглась от страдания и боли, терзавших её сердце. Весь мир перестал для неё существовать.
          Возвращалась Гюльчатай домой мрачнее тучи. Внезапно небо покрылось мраком от молниеносного порыва бури, взметнувшей густые тучи пыли, завихрившись столбом вокруг Гюльчатай с конём. Стремительной силы смерч подхватил их, словно невесомых в пространстве, и понёс, как оторванный от земли куст перекати-поля, оставив далеко позади изумлённых и испуганных братьев, отца, сестёр и слуг. А смерч, не разжимая объятий, уносил Гюльчатай, потерявшую всякие чувства,  с её верным другом – конём. Воздушной спиралью смерч сильней и сильней сжимал свою добычу, не оставляя её ни на миг. Не выдержало сердце Гюльчатай напряжения, сковавшего её тело, влекомое смерчем вместе с конём ввысь поднебесья. И вот, вспыхнув от внезапной палящей молнии, девушка и конь разлетелись мелкими искрами, словно крошечные астероиды, и рассыпались над самой серединой озера.
          Только и увидели отец и братья эти искры, рассыпавшиеся над водной поверхностью водоёма. Не выдержал отец этого горестного зрелища исчезновения любимейшей дочери, и, охваченный безумием отчаянья, стремительно помчался к озеру. И не успели братья опомниться, как он скрылся под тяжёлым панцирем воды. Сколько не искали сыновья тело отца, они так и не нашли его. С тех пор жители прозвали и озеро, и селение в честь, всеми уважаемого, муфтия Шанкоем.
Ринату  Аллах помог разбогатеть, – по видимому, так сильна была молитва, горячо любящей, Гюльчатай. Да лучше бы было ему и не родиться – ведь его ждали сплошные разочарования!
          А случилось так, что старания Рината пришлись по сердцу старому баю, имевшему множество дочерей. Аллах не подарил баю сыновей. Старик полюбил Рината, сделав его своим наследником. Даже хан благословил благое деяние своего приближённого. Но не в радость юноше стало богатое наследство, когда он узнал о гибели возлюбленной, о которой грезил дни и ночи, страдая от мук неизвестности, и пылая от нетерпения и жажды увидеть свет души и очей своих.
К чему теперь это богатство? Затосковал молодой бай и, однажды, раздав всё своё состояние, отправился в странствие, став дервишем. Никто из людей, бывших в его окружении, с тех пор не видел его. А он, побродив по грешной земле долго ли, коротко ли, решил воссоединиться со своей возлюбленной, тоска по которой терзала его сердце.
          Воды озера, словно ожидая его, засияли крошечными искорками, словно маленькими астероидами, блестевшими на его зеркальной поверхности. Вздохнул с грустью дервиш, опустился на колени и, безмолвно прижавшись к земле, отслужил свой последний намаз. Неизвестно о чём он просил Аллаха, но никто, кроме луны и звёзд, да, разве ещё, маленьких юрких ящериц, которые во множестве обитали в сочных и густых зарослях, окаймлявших озеро, не видел, как сомкнулись тяжёлые воды над снежно – белой головой дервиша. Мириады искорок закружились хороводом на гладкой поверхности озера.

          Прошли века. Время иссушило дно водоёма, но люди, испытывающие нужду в запасах воды, снова углубили дно бывшего озера. Вновь ключи и ручьи наполнили углубление водой. И доныне на зеркальной поверхности обновлённого водоёма сияют мириады фосфоресцирующих искорок, блуждающих по зеркальной глади спокойного Шанкоя.
          А мечеть?… От мечети на земле остались только следы, некогда красивого, орнамента мозаичного покрова. Саму мечеть разрушили в злом устремлении люди, не ведающие страха за грехи свои: ни перед Аллахом, ни перед пророком Исой, ни перед самим Господом Богом, будучи славянами, но не христианами. Будь они верующими, не совершили бы они подобного злодеяния.